Юрий ЯРОВОЙ
ХРУСТАЛЬНЫЙ ДОМ
Ушла все-таки Виноградова...
Перед уходом она обошла все отделы и лаборатории, где у нее были друзья и знакомые. Заглянула и к нам, в БНТИ - бюро научно-технической информации.
- Уходите, Ольга Михайловна?
- Да, Володя. Пригласили заведовать кафедрой.
Весной в политехническом, на строительном факультете открылась новая кафедра - генерального проектирования городов, туда и прошла по конкурсу Ольга Михайловна. Если рассуждать объективно, то лучшей кандидатуры, чем доктор архитектуры Виноградова, для этой должности в городе не найдешь: последние два года она как раз и занималась генпланами городов, два из которых отмечены крупными премиями, в теорию архитектуры вошел даже новый термин - "открытые объемы Виноградовой"... И только у нас, в НИИстройпроекте, где Ольга Михайловна официально числилась главным инженером проекта, а на самом деле являлась архитектурным руководителем института, знали, что планировкой городов она занимается по обязанности; что любовь ее - в интерьерах... Да и сам термин "открытые объемы Виноградовой" означает отнюдь не то, что принято под ним подразумевать.
- А не жалко уходить от нас?
Ольга Михайловна перебросила сигарету в угол рта и с грустным любопытством посмотрела на меня:
- Какой вы, однако, настырный, Володенька. Вы же все знаете.
Она соскочила со стола - сидеть на краешке стола ее любимая привычка, иногда она, сам видел, даже в кабинете директора, Мочьяна, забывшись, неожиданно оказывалась на голову выше всех заседающих, и величавый Ваграм Васильевич обрывал себя на полуслове, с немым укором во взоре созерцая Ольгу Михайловну на краешке "заседательского" стола, пока кто-нибудь не приводил ее "в чувство"... Ольга Михайловна легко соскочила со стола, заваленного свежими переводами, - трудно даже поверить, что ей уже сорок с "хвостиком", ткнула окурок в пепельницу и протянула мне маленькую руку:
- Прощайте, Володя.
Потом она обошла всех информаторов, с кем была знакома и кто регулярно снабжал ее новостями и переводами, а уходя из комнаты, сказала с недоумением:
- Как у вас душно!
И исчезла. Словно растаяла в дверном проеме. Маленькая женщина с небрежной прической, с вечной сигареткой, в толстом свитере - вечно ей было холодно, нередко даже в брюках... И доктор наук притом! И обаятельная даже в мужском наряде...
В этом есть что-то глубоко несправедливое - так, во всяком случае, считают многие наши институтские дамы: ум и красота для женщины... Как бы это поточнее выразить их шепотки - наших дам? Нечто противоестественное, несовместимое? От дьявола, одним словом. Конечно, есть и умницы среди них, среди наших дам, но кто из них рискнет появиться в институте в обыкновенной, "затрапезной", как они сами выражаются, косыночке, или зимой в мохнатой потрепанной ушанке?
- Ах, да... Олежечку обобрала, - смеется в таких случаях Ольга Михайловна.
Олежечка ее сын, свет в окошке, чадо, рядом с которым сама она выглядит школьницей...
Ушла Ольга Михайловна и унесла с собой из нашего НИИстройпроекта сам дух Виталис... И вдруг недели через две она снова пришла, я увидел ее в "манеже", как у нас называют холл на четвертом этаже, где выставляются новые и вообще любопытные проекты и где всегда дым висит коромыслом. Виноградова стояла в окружении своих бывших коллег - обсуждался, как я понял, проект микрорайона "Заречный", последняя работа Ольги Михайловны; я хотел пройти, не здороваясь, чтобы не отвлекать ее, но она увидела меня сама, раздвинула круг и крикнула:
- Володя!
Как будто прошло не так уж и много времени - всего две недели, а уже что-то изменилось в ее облике, я даже испугался: не заболела ли? - но она отмахнулась:
- О чем вы говорите? Новая кафедра, одна в семи лицах...
Может, и так. А может, это из-за одежды? У нас, в НИИ, Ольга Михайловна всегда ходила в "брючном варианте", как выражались наши дамы, а тут вдруг строгий темно-коричневый костюм со стоячим воротником, белые кружевные манжеты, янтарные пуговицы...
- Возьмите меня на кафедру...
До чего нелепая просьба! Я ведь не архитектор, не механик и даже не расчетчик... Техинформатор. Инженер, как у нас острят, "широкого кругозора". Но Ольга Михайловна неожиданно для меня отнеслась к моей нелепой просьбе вполне серьезно, кивнула, что означало - хорошо, подумаю, а потом вдруг взяла меня под локоть и повела по коридору.
- Сигарету дадите? Забыла свои у планшета.
Я дал сигарету, щелкнул зажигалкой... Зачем я ей понадобился?
- Вот, - сказала Ольга Михайловна, с наслаждением выпустив струйку дыма. - Пришла. У вас есть полчасика?
- Конечно! Хоть два часа.
- Тогда пойдемте.
И она решительно повернула меня к лестничной площадке: вниз, вниз... На втором марше я уже догадался, куда она меня тащит. И себя. Да она этого и не скрывала.
- Не пробовали? Не получается?
- А вы его разыскали? - вопросом на вопрос ответил я и почувствовал, как она крепче сжала мой локоть и ускорила шаг.
- Да. Он был у родителей.
Но что-то в ее "да" я уловил неприятное. Может быть, потому, что следом за "да" шло "был"?
- Был? - удивился я. - Он что - приехал?
Она потащила меня по лестнице еще быстрее, теперь мы спускались почти бегом. Куда мы несемся сломя голову, что случилось, доктор Виноградова?
- Он умер, Володя.
Я остановился в недоумении: умер. Я так отчетливо в этот момент представил вечно смущенного, вечно озабоченного тишайшего Леню Кудреватых; он и комара-то, прежде чем убить, десять раз задастся вопросом: а вправе ли? А Виноградова с такой жестокостью в голосе, даже с неприязнью... Умер. Невозможно. Любой другой, но Леня...
- Вы серьезно?
- Куда уж серьезнее! - вздохнула Ольга Михайловна. - Дайте еще сигарету.
Мы застряли на площадке между первым и вторым этажами, мы стояли перед окном, выходившим на институтский двор, заставленный фермами, панелями, блоками и полусобранными квартирами новой, улучшенной планировки. Спешить было больше некуда...
Леня Кудреватых появился в институте года два назад, скромный, незаметный техник из лаборатории строительных материалов. С легкой руки Ольги Михайловны, обожающей уменьшительные суффиксы, все, кто имел с ним дело, называли его Ленчиком. Да и обращались часто к нему точно так же, по-виноградовски. Назови так другого - без улыбки нельзя было бы здороваться, а Кудреватых как будто родился с этим суффиксом.
Лаборатория стройматериалов, где он работал, была расположена в отдельном здании - отсюда, с площадки между первым и вторым этажами, хорошо видна широкая - вагон может въехать - дверь, арочная фрамуга над ней и вылинявший лозунг еще выше, под самой крышей: "Созидать в духе времени!" Неплохой, по-моему, лозунг, молва приписывает его самой Виноградовой, но почему-то у большинства, кто этот лозунг видит впервые, он вызывает улыбку... Странно!
А справа от лаборатории - макетная площадка, где собирали квартиры новой планировки, элементы перекрытий для цехов и крытых арен; и проектировщики на натуре уточняли, что им требуется. Но чаще макетная площадка пустовала и на ней играли в волейбол. Там, в обеденный перерыв, я и познакомился с Леней Кудреватых.
Он играл в нашей команде - шел за мной. Играл Леня страшно плохо, хотя и старался изо всех сил, и я вынужден был оттянуться, прикрыть его. Но от разгрома нас это не спасло, а в конце второго сета, прикрывая Леню от "навешенного" мяча, я неудачно приземлился и ободрал руку.
- Пойдемте, - сказал Леня виновато и даже испуганно. - У нас есть аптечка.
В лаборатории стройматериалов я бывал и раньше, но все мимоходом, техинформации у них проводятся в кабинете начальника, и я в тот раз, "по несчастному случаю", впервые как следует разглядел, какой техникой набита эта лаборатория; печи, краны, прессы, снова печи... В глаза бросался пресс сразу у входа - "головой" под стеклянный фонарь над крышей. Фонарь, очевидно, для него и сделан - для этого колосса.
- На нем мы давим бетонные конструкции, - сказал Кудреватых, поймав мой взгляд. - Уникальная машина. На собственной подушке стоит - пять метров в глубь земли.
Я промыл руку под краном, залил йодом и подошел к прессу-гиганту. Могучая машина - ничего не скажешь.
- Две тысячи тонн, - с гордостью сказал Кудреватых, нажимая на кнопку "пуск" и следом, через секунду-две, на рычаг. Пуансон мягко заскользил вниз, но в полуметре от матрицы, на которой лежал кирпич, вдруг ринулся вниз, и от кирпича осталась лишь кучка красной пыли. Но удара я не услышал.
- Молот? - удивился я.
- Не совсем, - заулыбался Ленчик. - Молот бьет, а этот давит. Но очень быстро. Это очень удобно - мгновенные нагрузки. Можно создать давление до ста тысяч атмосфер. Показать как?
И, не дожидаясь моего ответа, извлек откуда-то из-под стеллажа с матрицами бутылку. В горлышке бутылки торчала пробка. Он ее вынул почти до конца и поставил бутылку под пуансон.
- Попробуйте. - Он так и сиял от удовольствия. - Это несложно, надо только дать себе точное задание, что нужно сделать. И все получится.
Ленчик нажал на рычаг, пуансон сорвался вниз...
- Вот, - подал он мне целехонькую, плотно закрытую пробкой бутылку. Попробуйте, это несложно.
Я отказался, помахав ободранной рукой. Про фокус с пробкой я уже слышал. Повторить его не удавалось никому.
- А если в бутылку налить воду, то можно в ней создать любое давление, - объяснил Кудреватых все с той же виновато-сконфуженной улыбкой.
- Любое? - удивился я. - Но она же разлетится вдребезги!
- Да, конечно, - как-то враз стушевался он. - Но если вы поставите перед собой задачу...
Про это я уже тоже слышал. Действительно, каким-то чудом этому технику удавалось абсолютно точно угадывать предельно допустимое давление - при испытаниях образцов на этом самом прессе-гиганте. Допустим, железобетонная ферма должна дать трещину при нагрузке в двести тонн. Не включая ограничитель давления. Кудреватых давит ферму вручную, рычагом, а когда расшифровывают диаграмму нагрузок, оказывается точно двести тонн...
- Как вам это удается? - полюбопытствовал я.
Он подумал, смущенно улыбнулся и повторил прежнее:
- Это может сделать любой. Надо только очень сильно захотеть, чтобы получилось нужное. Ну и знать, конечно, что же нужно получить. Представить, что ли... - Пожал он плечами, всем своим видом выражая сожаление, что не может мне внятно ответить на такой, казалось, детский вопрос.
На том мы и расстались, но каждый раз при встречах он так радовался мне, что очень скоро и как-то незаметно перешли на "ты", хотя и говорить-то нам, по существу, было не о чем: пару фраз о погоде, о новом фильме, о новых проектах, вывешенных в "манеже"... Вот там, в "манеже", он меня и удивил однажды уже по-настоящему.
Дело было так. Периодически - раз в квартал, иногда в полгода - в "манеже" проходят выставки под лозунгом "Терра фантазия". Все планшеты обезличенные, только символы, тема любая, и единственное условие для приема проекта на эту выставку-фантазию, как выражается наш величавый Ваграм Васильевич, - полная отрешенность от возможностей и проблем сегодняшнего дня. Ирония иронией, а в последние годы почти половина "фантазий", как выясняется после вскрытия конвертов с фамилиями авторов, оказываются присланными из Москвы, Ленинграда, Харькова... Ваграму Васильевичу такая популярность нашего "манежа", разумеется, льстит, хотя он и понимает, что дело тут не в институте, а в Виноградовой, которая эти выставки-фантазии когда-то затеяла, "тянет" уже лет пять, если не больше, и сама регулярно выставляет на них самые "бурные" планшеты.
Бури вокруг ее планшетов каждый раз разражаются основательные - что верно, то верно. И на этот раз Ольга Михайловна себе не изменила: на огромном ватмане - метр на три - был вычерчен дом... Да дом ли это? Причудливый овальный улей, в котором каждый следующий ряд сотов уходит как бы вглубь. Такое впечатление, что весь дом состоит из полупрозрачных, четко ограненных кристаллов, каждый из которых существует в пространстве самостоятельно, независимо от других... А в целом это дом из множества квартир! Но может ли быть такое в природе? Вернее, можно ли построить этот "воздушный замок"?..
Впрочем, главный спор разгорелся даже не вокруг самого проекта - Ольга Михайловна и не тем еще удивляла! - а вокруг таблицы в углу планшета, где автор обязан указать материалы, из которых, по его мнению, можно построить его детище, примерную стоимость и еще ряд "сметных показателей", как говорят проектировщики. В первый день выставки вся эта таблица на планшете с символом "дельта" была пустой: автор, так сказать, совершенно честно подтвердил, что и понятия не имеет, из чего можно построить его дом-улей. Но спустя два-три дня, ко всеобщему изумлению, таблица оказалась заполненной, вернее, заполнена была одна лишь графа "материал", однако с пометкой "проверено в натуре". Среди множества цифр, характеризовавших никому не ведомый кирпич, бросались в глаза, пожалуй, две: вес - единица (игрушка по сравнению с обычным кирпичом в два раза легче) и стоимость две десятых копейки за кубометр. Вот эти две десятых копейки и веселили всех без исключения - дешевле песка! В конце концов было решено, что шутка удалась на славу, и кто-то из архитекторов внизу таблицы, под характеристикой материала, приписал: "5 октября считать за 1 апреля".
А наутро разразилась уже настоящая буря. Не знаю, кто обнаружил на тумбочке, где лежала книга отзывов, этот странный кирпич первым, но, когда я примчался в "манеж", там уже было не протолкаться и стоял такой гул, как на хоккейном матче: "Вот это цирк!.. Мистификация, братцы, иллюзион!.. Мадам Виноградовой салют!.. Такое надо придумать... Твердая вода!.." С трудом мне удалось пробиться к планшету с домом-ульем, у которого стояла сама Ольга Михайловна и с растерянно-недоумевающим видом рассматривала стеклянный блок... Впрочем, в том-то и штука, что блок оказался не стеклянным, а... Из чего же он? На табличке, приклеенной к одной из граней блока, когда он оказался у меня в руках, я прочел ту же характеристику, что и на планшете дома-улья: "Плотность - 1, модуль упругости 3,0x10^4..." А ниже в кавычках: "твердая вода".
Блок у меня вырвали, не дав как следует даже разглядеть его цвет. Зеленовато-голубой? По цвету он и в самом деле напоминал собой лед, однако был теплым... Да и прочность! Выше кирпича!
А через час к нам в БНТИ пожаловала сама Ольга Михайловна. Присела на краешек моего стола и заявила:
- Ну-с, Володенька, информируйте меня.
- О чем, Ольга Михайловна?
- Не притворяйтесь дурачком, Володенька. Весь институт деморализован, Ваграм Васильевич лично изъял блок "твердой воды". Вся надежда на вас: информируйте! Кто автор, состав, технология и все остальное. Или это мистификация?
- Да откуда я знаю, Ольга Михайловна! Вы же держали в руках...
- Держала. Признаюсь, даже лизнула. И верю, что это не мистификация. Вот поэтому и пришла к вам. Сколько вам потребуется времени, чтобы разыскать виновника бума?
Я пожал плечами: откуда мне знать?
- Ну, ну... - насмешливо протянула Ольга Михайловна. - Вы же знаете, как я к вам хорошо отношусь...
Она действительно, на удивление многих моих коллег, относилась ко мне очень хорошо. Дважды, на день своего рождения и в Новый год, приглашала к себе домой - вообще дело неслыханное! Впрочем, как я понял уже в первый свой визит к ней, добрая половина гостей к Виноградовым является вообще без всяких приглашений. А уж те, кто приходит по личному приглашению... Но чем я могу ей помочь? Загадка. "Твердая вода". А ведь кто-то из наших, институтских. Блок обнаружили ровно в девять, в это время в институте посторонних не бывает никого... Свой, выходит. Свой...
По какому наитию я вспомнил о Ленчике Кудреватых? То ли его фокусы с бутылкой, в которой он грозился создать любое нужное давление, то ли... Да нет, пожалуй, не в этом дело. Однажды мы встретились с ним в вестибюле, утром было, он так обрадовался, долго тряс мне руку, но тут вошла Ольга Михайловна, я отвернулся, чтобы поздороваться с ней, а когда вспомнил о Кудреватых... Он так глядел на Ольгу Михайловну, с таким обожанием, с таким благоговением... Я вдруг почувствовал себя мальчишкой, застигнутым у замочной скважины, покраснел, злясь на себя, и осторожно отошел в сторону. Но он, по-моему, даже не заметил этого: так и стоял посреди вестибюля изваянием, пока Ольга Михайловна не скрылась в боковом коридоре.
Но что в этом удивительного? Столько мужчин, как выражаются наши дамы, потеряли глаза на "мадам Виноградовой"... И все же: "Надо только очень захотеть, чтобы получилось нужное..." - так он сказал тогда? Так, видит бог, именно так... И через пять минут я был уже в лаборатории стройматериалов.
- Здравствуй, изобретатель! Ну и наделал ты шуму своей "твердой водой"! Сам Ваграм Васильевич жаждет тебя увенчать лаврами!
Кудреватых, смущенно улыбаясь, поспешно вытер руки о тряпку, затем о спецовку со следами масел и только тогда пожал мою. Вид у него был неважный - бледно-голубой, я бы сказал, как после хорошей попойки со школьными друзьями. И глаза какие-то измученные, ввалившиеся...
- Грипповал, что ли? Сейчас, говорят, идет какой-то "гонконг" из Азии...
- Нет, я не болел, - ответил он. - Это так. Сам не знаю. Не обращайте внимания.
- А... И как же она у тебя получается? Это что - лед?
- Нет, - покачал головой Ленчик. - Лед ведь хрупкий, в нем образуются кластеры, это такие группы молекул, между которыми пустоты. Вот если забрать у воды энергию мгновенно, не допуская образования кластеров...
Очевидно, он по моей физиономии догадался, что я ничего в этих кластерах не понимаю, и замолчал, не зная, что делать со своими руками трет, трет о тряпку...
- И что же, из этой "твердой воды" можно выстроить виноградовский "улей"? - не зная, чем заполнить неожиданную паузу, спросил я его - опять больше по наитию.
- Да, конечно! - мгновенно преобразился он, и я поразился этой перемене, словно другой передо мной человек: глаза ожили, пропала эта неприятная голубизна на лице, да и голос, голос!.. "Прямо проповедник", промелькнуло у меня в голове, но уже в следующее мгновение я о своей иронии забыл, ибо рассказывал этот Ленчик о вещах... м-м... занятных.
Идеей создания "открытых объемов Виноградовой" он, оказывается, увлекся еще в инженерно-строительном, где тоже работал лаборантом, а одновременно учился на вечернем отделении. Вот как он сам понимал этот термин:
- Дома, вообще городские постройки - это плата человека за то, что он стал человеком... Имейте в виду, эту мысль впервые высказала Ольга Михайловна! Человек сам себя вырвал из ландшафта, из природы, это был вынужденный его шаг, все началось с пещер. Но как только он этот шаг сделал, стал строить жилища, говорит Ольга Михайловна, то он тем самым выключил себя из природы, он перестал быть элементом природы. Но ведь это означает, что... он перестал эволюционировать, понимаете? Человек не может жить вне земной природы - вот главная мысль Ольги Михайловны. Его нужно вернуть, иначе человек рано или поздно, но начнет вырождаться - в биологическом смысле, конечно. Это очень интересная мысль Ольги Михайловны, - торопился Кудреватых. - Она считает, что большинство болезней современного человека связаны с тем, что он живет в замкнутом объеме: дом - квартира - четыре стены, на работе то же самое, в гостях то же самое... Понимаете? Клаустрофобией страдают абсолютно все, только у одних это выражается в виде болезни страха закрытых помещений, а у других в неврозе, в психозе, в разных нервных расстройствах, одним словом, а это уже предрасположенность к сосудисто-сердечным, к хроническим болезням, а может быть, и к раку, верно? Вот Ольга Михайловна и начала искать такие архитектурные решения домов и квартир, которые бы сняли с человека этот гнет стен и потолка. Я прочел все ее работы, обе диссертации, она ведь, если хотите, открыла своими работами направление совершенно новой науке, ей пока не могут придумать название, но это дело времени, а суть дела в том, что нужно найти закономерности... Да она уже их нашла. Ольга Михайловна! Понимаете, существуют вполне определенные закономерности между психическим состоянием человека и самим объемом, в котором он находится, его геометрией, кубатурой, прозрачностью итак далее. Понимаете? Мы сейчас ведь строим дома, исходя из внешнего архитектурного облика и технических возможностей - прочности бетона, стального каркаса... Это в тридцатых годах архитекторы-конструктивисты сделали попытку проектировать здания как бы изнутри - из целесообразности, удобства самой квартиры. И я понял, чем могу помочь Ольге Михайловне: все дело в том, что здания, жилые дома в своей геометрии должны быть подобны чему-то природному, что создала уже сама природа. Природа создала не только человека, но и... жилье для него, должна была создать, вот о чем я думал. Кристалл, понимаете? Геометрия кристалла такова, что он должен создавать впечатление открытого объема - я был в этом уверен, хотя и не знал, какой именно кристалл лучше всего отвечает этому условию... Ольга Михайловна! Она нашла... Знаете, когда я увидел ее новый проект, в котором квартиры-кристаллы, я представил себя внутри этой квартиры... Это ведь то самое, над чем я ломал голову несколько лет! А она все решила так просто, так гениально... Знаете, я когда увидел этот дом из кристаллов, чуть не заплакал. От счастья... Не можете себе представить, как мне было хорошо...
Он и сейчас был в таком состоянии... Даже неловко смотреть на него: голос дрожит, срывается, в глазах блеск какой-то полупьяный... И без конца:
- Ольга Михайловна, Ольга Михайловна...
- Постойте, - сообразил я и сам неожиданно для себя перешел с ним на "вы". - Ведь меня послала разыскать вас Ольга Михайловна. Это все вы должны ей рассказать, ей!..
Он вспыхнул, потом побледнел, засуетился вокруг меня, не зная, куда засунуть масляную тряпку...
- Да, конечно, - пробормотал он. - Я ей все покажу. Я ведь это для нее сделал...
- Для нее?
- Ну да. - Он овладел собой и только руки опять не знал, куда девать: то в карманы куртки спрячет, то хрустит пальцами... - Сам по себе кристалл еще не может снять полностью гнет клаустрофобии. Кристалл должен быть прозрачным или хотя бы полупрозрачным. Он не должен давить на человека своей ограниченностью, конечностью своего внутреннего объема. "Значит, стекло?" - подумал я. Но стекло слишком хрупкое и дорогое. Это был долгий путь, я уж и не помню, как пришел к идее "твердой воды". Скорее всего потому, что она дешевая. Дешевле всего. А потом уже стал пытаться замораживать воду в прочных цилиндрах... Показать?
- Нет, я должен позвонить Ольге Михайловне. Где тут у вас телефон?
Она, видимо, бежала. Во всяком случае, пришла запыхавшаяся, широко открытыми глазами, с какой-то странной улыбкой долго глядела на Кудреватых, потом, словно не веря своим глазам, покачала головой и сказала - каким-то быстрым, счастливым полушепотом:
- Господи, да это же Ленчик... Как же я тебя не узнала? И давно ты у нас? Хм, чудо мое... Значит, все-таки придумал? Какое счастье, а? Какой же ты все-таки упрямый, Ленчик...
Подошла к онемевшему Ленчику, обняла его, отпустила, разглядывая со счастливой улыбкой, потом потрепала рукой по волосам...
- Ну, показывай, чудо мое. Значит, научился мгновенно замораживать воду? А не растает она у тебя? Водяные замки...
- Нет, - выдохнул Ленчик. - Нет. Не волнуйтесь, Ольга Михайловна. Я все проверил. В "твердой воде" все молекулы ориентированы в одном направлении. Вот смотрите, что я делаю. - Вдруг засуетился он вокруг пресса, вытаскивая откуда-то тяжелый соленоид и устанавливая его на матрице. - Каждая молекула воды имеет возможность застыть в шести вариантах. А я сильным магнитным полем заставляю их выстроиться... Вот соленоид. Тогда они словно упаковываются. Как кубики в коробке. И тут очень важно быстро, пока они не успели рассыпаться, изменить ориентацию, отобрать у них энергию движения. Зафиксировать... Смотрите.
Он из-под стеллажа вытащил ведро с водой... Лед? Да, сверху плавали льдинки. Зачерпнул талую воду ведерком поменьше, залил в матрицу под прессом, включил соленоид, затем что-то щелкнуло, соленоид отлетел в сторону, а сверху, на воду в толстой стальной матрице, ринулся пуансон...
Я глянул на Ольгу Михайловну: она завороженно, широко открытыми глазами смотрела на пресс, на воду в ведре, на Ленчика... У меня было такое чувство, что она все это видит сразу одновременно и даже воду за толстыми стенками матрицы.
- Вот, - сказал, смущенно улыбаясь, Ленчик. - Смотрите.
Из матрицы медленно выползал прозрачный, чуть-чуть зеленоватый блок точно такой, как на тумбочке в "манеже". Ольга Михайловна бережно взяла блок в руки, недоверчиво, покачивая головой, повернула его узкой гранью, грань блеснула под лампой мимолетной радугой...
- Чудо, - пробормотала она. - Просто чудо... Как это у тебя получается?
Ленчик сиял. Впрочем, "сиял" совершенно не то слово; он просто излучал счастье, трудно было вообще понять, что же здесь большее чудо: только что извлеченный из-под пресса блок или сам его изобретатель...
- А вы попробуйте, - уговаривал он Ольгу Михайловну. - Это очень просто: сначала рукояткой нужно создать такое давление, чтобы отжать из воды газы, но быстро, не дольше двух-трех десятых секунды, а потом сразу до ста тысяч атмосфер.
- Нет, нет! - запротестовала Ольга Михайловна. - У меня это не получится. Вот, - кивнула она на меня, - Володю обучите.
И он меня обучил: самое главное, как я понял из его объяснений, нужно было точно представить, буквально зримо, до осязаемости, что вода в матрице остекленела. В тот момент представить, когда давишь на рукоятку. Но получилось лишь с третьей или четвертой попытки. И когда Ленчик заявил, что на этот раз получилось, я почувствовал себя таким разбитым, таким измочаленным от этих попыток угадать нужное давление на рычаге, что невольно опустился на ящик рядом с прессом - ноги не держали.
- Ну и работенка!..
И в этот момент в лаборатории появился Ваграм Васильевич. Радушный, величавый, как всегда, он буквально выхватил из рук Ольги Михайловны только что мною отпрессованный блок.
- Ай-яй, милая Ольга Михайловна! Такое открытие, такое изобретение... Нобелевская премия! А вы молчите... Ай-яй-яй!..
- Да это не мое открытие, - рассмеялась Ольга Михайловна. - Вот он это чудо сотворил, - указала она на вконец растерявшегося Ленчика.
- Да? - уставился в изумлении на техника, которого он, очевидно, видел впервые в жизни, величавый Ваграм Васильевич. - Но это же прекрасно! Это же гениально!
Вокруг пресса уже собралось немало людей: начальник лаборатории, инженеры, лаборанты...
- Так что, товарищи? - обвел собравшихся орлиным взглядом Мочьян. Новое изобретение? Прекрасно, отлично, как я понимаю...
Мочьян обожал изобретения. В институте раз и навсегда был установлен единый порядок: все, что выходит из стен института, - проекты, статьи, интервью, а тем паче заявки в Комитет по делам изобретений, - все выходит только с визой директора. Исключение существовало лишь для Виноградовой. Однако Ольга Михайловна этим исключительным правом пользоваться не желала, и все ее статьи, так же как и ее сотрудников, попадали на стол к Ваграму Васильевичу. "Зачем вы меня обижаете? - возмущался Ваграм Васильевич. - Вы ведете совершенно самостоятельную работу, у меня хватает работы с другими товарищами, соавторов у меня хоть отбавляй, милая Ольга Михайловна..."
У пресса встал сам "автор проекта". Но этот раз он штамповал блоки молча, без объяснений, и только мелкие капли пота, покрывшие все его лицо, говорили о том, что и ему, не только мне, штамповка дается с огромным напряжением. "Словно выжатый лимон, - пришла вдруг в голову мысль. - Вот почему он выглядит таким измученным..."
- М-да... - сказал ошеломленный Ваграм Васильевич, когда у его ног поднялась стопка хрустальных блоков. - А может, тает? Не проверяли?
- Не тает, - ответил Ленчик.
- А что скажет эксперимент? Его величество эксперимент! - загремел Мочьян, обретший вдруг почву под ногами. - Термостат есть? Давай сюда, а программу я сам... Наука - это коллективное творчество, не так ли, товарищи?
Заложили три блока.
- Три, говорили славяне, - изрек Ваграм Васильевич, - это уже среднестатистическое множество. Так что давай три.
На каждом бруске укрепили термопару, подключили термометры - лаборанты знали дело туго, включили термостат на нагрев...
- Не закрывай дверцу, - приказал Мочьян. - Эксперимент должен быть наглядным. Надо всем смотреть.
Но смотреть было нечего. Когда температура в термостате поднялась за 100, над блоками появился легкий туман, который тотчас рассеялся, а сами блоки стали худеть. "Твердая вода" испарялась, не тая.
- М-да... - глубокомысленно протянул Ваграм Васильевич, - это дело надо обсудить. Серьезное дело, я понимаю, товарищи. - Обвел он всех тяжелым, "буравчатым" взглядом и ушел, поманив за собой начальника лаборатории.
Что означает "буравчатый" взгляд Мочьяна, мы знали: немедленно разойтись по рабочим местам - именно так он разгонял из "манежа" архитектурную публику. Но в данном случае "буравчатый" взгляд Ваграма Васильевича означал, как выяснилось вскоре, когда вернулся запыхавшийся начальник лаборатории, нечто другое.
- Одну минутку, товарищи, не расходитесь! - закричал он. - Ваша фамилия? А ваша? А ваша?..
Он переписал всех в блокнот и извиняющимся тоном, главным образом обращаясь к Ольге Михайловне, объяснил:
- Согласно приказу директора изобретение не подлежит огласке до оформления патента. Список ваших фамилий я передам для контроля... Вам понятно, что это значит?
- Ох, господи! - вздохнула Ольга Михайловна. - Ваграм Васильевич ищет соавтора...
Настроение у нее испортилось совершенно. Такой контраст по сравнению с тем, какой она пришла сюда полчаса назад... Да и Ленчик сидел на ящике пришибленный и смертельно уставший.
- Пойдемте, ребята, - сказала Ольга Михайловна, мягко дотронувшись до плеча сникшего Ленчика. - Покурим на воле.
Ленчик ожил, встряхнулся, заулыбался...
- Я вам, Ольга Михайловна, сейчас что-то покажу.
И показал.
За лабораторией был металлический гараж. Чей он был, одному богу известно, ибо давно уже, видимо, использовался в качестве склада для всякого хлама. Но, когда Ленчик открыл этот гараж, мы с Ольгой Михайловной ахнули одновременно - одним, так сказать, "ахом": вот это да! Весь огромный гараж, до потолка, был набит блоками "твердой воды".
- Когда же ты все это сотворил, чудо мое? - опять широко открытыми глазами, забыв и о Мочьяне, и о неприятной переписи у пресса, воскликнула Ольга Михайловна. - Да ведь из этого чуда можно построить целую секцию! Ой, ой, чудо мое...
Но против секции вдруг восстал Ваграм Васильевич: пока материал не запатентован, его не должен никто ни видеть, ни трогать, ни, упаси бог, вынести из стен института. Точка. Никаких возражений. Очевидно, они Ольга Михайловна и Мочьян - разговаривали "крупно". Очевидно, Ольга Михайловна пошла на крайние меры, иначе Мочьян так быстро бы никогда не развернулся. А тут буквально на второй день, после "двуединого", как иронически отозвалась Ольга Михайловна, заседания на площадке за лабораторией стройматериалов, рядом со старым гаражом, появились дюжие плотники и в два счета возвели тесовый забор с будкой и вахтером. Вахтера, разумеется, "возвел" сам Ваграм Васильевич, ограничив доступ на площадку только тем лицам, которые оказались невольными свидетелями штамповки "твердой воды" и попали в "контрольный список". Вот так и оказалось, что я в числе еще восьми лаборантов, техников и инженеров из лаборатории стройматериалов, которые были освобождены от своих прямых обязанностей, строил секцию-кристалл. Строил под руководством самой Ольги Михайловны.
Не все было гладко, немало времени мы помучились с клеями - как их, эти блоки, скреплять, в самом деле? - но в конце концов секцию все же построили. С виду это был причудливый домик-аквариум, как две капли похожий на стеклянные сооружения, которые появляются время от времени в парках и на бульварах, зазывая своими прозрачными стенами выпить чашку кофе, отблагодарить за шашлык... С той лишь, правда, разницей, что наш домик-аквариум был все же непрозрачный. Хотя, с другой стороны, из него-то было видно все!
Однажды я Ольгу Михайловну застал в домике несколько смущенной. Она сидела посреди комнаты (если это причудливое, со скошенными гранями помещение можно только назвать комнатой), рядом с ней на полу сидел Ленчик... Впрочем, на него я в тот момент внимания не обратил - удивляла меня лишь Ольга Михайловна, и только позже, уже у себя в БНТИ, я сообразил, что... Что-то произошло. Трудно вот так сразу разобраться в ворохе вдруг поднявшихся мыслей, каких-то полузабытых эпизодов, разговоров, шепотков даже... Раза два я их встречал на улице, идут рядом, в руках Леонида, к моему удивлению, ее сумка... Поздоровался, а... прошли, словно и не слышали. И второй раз примерно то же. И поползли, поползли по коридорам института всякие слушки и разговорчики... Мерзко все это слышать. Хорошо ей в обществе Леонида, я же это вижу, ну и ладно. Должен же человек хоть где-то, хоть рядом с кем-то душой отдыхать. И вот там, в "хрустальном домике", как окрестили наше сооружение лаборанты-стройматериаловцы, они тоже часто бывали вместе - как всегда, молчали или Леонид что-то рассказывал вполголоса, только ей, а она... У нее всегда был такой вид, что дремлет. Такое отсутствующе-печальное выражение: глаза полуприкрыты, руки под мышками, легкая блуждающая улыбка, сидит, откинувшись на спинку стула или скамьи... Отдыхает, одним словом. А на этот раз... А может, мне все это примерещилось? Слухи, шепотки тут всякие по коридорам... И не хочешь, а начнет в голову лезть всякая мерзость.
- Володя? - удивленно подняла она голову, как будто я с Луны свалился. - А, Володя... Проходи, проходи... - Вытащила из кармана кофты сигареты и протянула мне. Себе тоже взяла, размяла, сунула в рот, передвинула в уголок и рассмеялась:
- Здесь, Володя, курить нельзя. Спрячьте сигарету.
- Почему? - оглянулся я.
- Испортите першпективу, - улыбнулась она, обводя вокруг себя рукой.
Теперь я огляделся повнимательней и наконец-то кое-что понял. Стены у домика не то что прозрачные, а... просвечивающие. Светло-голубые. Впрочем, цвет их определить с первого взгляда невозможно - меняющийся какой-то.
- Сейчас да, - сказала Ольга Михайловна, - день ясный, значит, светло-голубые, отражают небесный купол. - И все это она мне объяснила, думая, видимо, совсем о другом. С отсутствующим каким-то взглядом.
Я попробовал чуть переместиться... Как раз в той самой точке, где... А где же он, оглянулся я? Ленчик-Леонид исчез - тихо, бесшумно, словно призрак. М-да... Но что меня сюда привело? А... Я еще чуть сдвинулся, и... стена, точнее грань, обращенная к небу, исчезла! Словно растворилась в воздухе. Это было так неожиданно, что я невольно рассмеялся. Сдавленный такой, на редкость глупый смешок.
- Что такое? - спросила Ольга Михайловна, догадалась и освободила свой стульчик; - Присядьте, Володя.
Я присел и... Почему я этого не замечал раньше? Ведь десятки раз бывал в этом отсеке кристалла, а вот ни разу... Все стены и потолок, тоже собранный из блоков "твердой воды", исчезли, и было такое ощущение, что стоишь где-то на плоскогорье, откуда во все стороны даль неоглядная. Вот, оказывается, что такое "открытый объем Виноградовой"...
- Угу, Володенька, - согласилась Ольга Михайловна. - В городах мы эти объемы создавать научились - площади, ансамбли зданий, а вот внутри дома...
Она все же закурила. И - странное дело! - неоглядные дали сразу же подернулись дымкой, а стены, до того, казалось, невидимые, проступили, но пока еще нечетко, словно вокруг тебя стал сгущаться легкий туман.
- Вот, Володя, я и пытаюсь уловить сию першпективу, - опять на старинный лад произнесла она свое любимое словечко. - Только очень сложно оказывается это - сохранить квартиру открытой. Вот минуту назад мы с вами были на свежем воздухе, в горах, Володя?.. А стоило задымить старой скворечнице - и все, пропала першпектива. А если комнату заставить мебелью? А шторы повесить? Удастся ли найти такие пропорции и такую толщину стен, чтобы, отдернув шторы, человек всегда оказывался под небесным куполом? Вот в чем штука...
Ольга Михайловна взяла карандаш и вновь склонилась над планшетом, присев на корточки. Я не сразу сообразил, что она рисует: обведет участок бумаги ломаной линией и начинает тушевать. Одни пятна светлые, другие чуть темней, третьи еще темней... И вдруг, отклонившись назад, я увидел, что пятна сливаются, образуя четкий рисунок... Дом? Еще один причудливый "улей", сросток кристаллов-октаэдров...
А дальше все вдруг пошло кувырком. Началось с величавого Ваграма Васильевича, который решил форсировать патентование. Вызвал однажды к себе в кабинет Леонида... Леонида Григорьевича, как Ваграм Васильевич выражался без тени улыбки; там был, как потом я выяснил, эксперт по делам изобретений, который, видимо, и подготовил все бумаги, а эти бумаги Ваграм Васильевич без лишних слов положил перед смущенным Ленчиком.
- Читай, подписывай, - радушно пригласил Мочьян. - Вот у товарища, указал он на эксперта. - Такие открытия делаются раз в столетия, так я говорю?
Ленчик послушно прочел все бумаги, Ваграм Васильевич подал ему для подписи свою авторучку, Ленчик нашел первую графу для подписи и, к немалому изумлению Мочьяна, вычеркнул свою фамилию. Впрочем, Ваграм Васильевич, видимо, подумал, что он вычеркнул как раз не свою фамилию...
- Как так? - уставился он на Ленчика. - Ты в присутствии товарища из управления отрицаешь мое участие в разработке методики, в экспериментах, в технологии даже? Да как это прикажете понимать? - В горестном недоумении уставился он теперь уже на "товарища из управления".
- Я вычеркнул не вас, Ваграм Васильевич, а себя, - сказал Ленчик, повергнув Ваграма Васильевича в еще большее недоумение. Бедный Ваграм Васильевич! Ему предстояло пережить еще один удар... - Это идея Ольги Михайловны, - заявил Ленчик. - Я лишь... я исполнял лишь.
- Ба! - воскликнул потрясенный Мочьян. - Этого еще не хватало... И здесь мадам Виноградова! Но это невозможно! Чушь, молодой человек. Чушь!
Конечно, чушь. Одно дело, когда твоим соавтором оказывается молодой, никому не известный техник-лаборант - исполнитель и только, и совсем другое, когда известный на всю страну архитектор, автор самостоятельных изобретений, без всяких соавторов... Чушь, конечно, кому это не ясно? Но переубедить техника Ваграму Васильевичу так и не удалось.
И настали для нас черные дни. Для нас, конечно, сказано слишком - для Ольги Михайловны да для Ленчика. Вахтера из будки изъяли, дверь в будку опечатали, а дабы не нашлось любителей-фотографов, пожелавших запечатлеть "хрустальный дом" с крыши лаборатории стройматериалов или с забора, по приказу директора "впредь до завершения патентования нового стройматериала" "хрустальный дом" затянули старым брезентом, пропитанным маслом, бензином и еще черт те чем. Этим брезентом, как утверждали лаборанты-стройматериаловцы, монтажники в свое время закрывали пресс-гигант, когда над ним была разобрана крыша.
А потом вдруг... Вспоминать даже неприятно. А потом вдруг однажды в институт заявился долговязый Олежечка. Вообще-то в институте он бывал и раньше - по семейным, так сказать, делам... Впрочем, как очень скоро выяснилось, и на этот раз он пришел по сугубо "семейным делам".
- Старик! - радостно приветствовал он меня от порога. - Сколько лет, сколько зим!
Эдакий очаровательный дылда с несокрушимым оптимизмом! И такая роскошная улыбка!.. Все мои дамы моментально "потеряли глаза".
- Слушай, старик, - похлопывая меня по плечу и просто сияя от счастья, что разыскал наконец закадычного друга, заговорил, как ему казалось, шепотом, конфиденциально, Олежечка на всю комнату, - тут у вас работает один чудик, "твердую воду", говорят, изобрел. Познакомь меня с ним - маман мне все уши о нем прожужжала... А? Будь другом.
Познакомил. Он бы и сам познакомился - без моего посредничества. Так уж лучше со мной, решил я, все же чувствуя что-то недоброе.
Ленчика мы нашли у пресса. Готовил к разрушению железобетонную плиту. Вяло как-то возился у пресса, словно старик. Грустное зрелище.
- Вот этот шибздик? - удивился Олежечка. Пригляделся повнимательней и уверенно заявил: - Он. Знакомь, старик.
Он сам представился:
- Олег Виноградов. - И, широко, от души улыбаясь, уточнил: - Сын божьей милостью профессора Виноградовой.
Но Леонид, видимо, догадался об этом еще раньше. Стушевался, опять не знает, куда девать руки...
- Слушай, старик, - доверительно наклонился к нему Олежечка. - Ты ж не свихнулся, а? Ну, маман, я понимаю, осень и все такое... Но ведь тебе-то двадцать, двадцать три от силы? Ну, нелепо, старик, а? Смеются ведь. Доктор архитектуры, без пяти минут академик и... Да ладно, не в должностях дело. Просто по-человечески пойми: ты и я. Хе! Папаша... Ну? Внятно объясняю ситуацию? Нелепо ведь. Иду я по прошпекту, кадрирую, так сказать, под ручкой кое-что... Прыскает в ладошку, старик. "С кем это твоя мамочка? Он и есть? Хи-хикс..." Это она про тебя, старик. Внятно? Нелепо, неуж сам не понимаешь? Да и муж... Отец, стало быть, мой есть ведь, никуда не делся. Ну, повздорили, ну, развелись... Все бывает в нашей жизни. Я, может, сам уже того." Папаша. Внятно? Так ведь он, мой папаша, у нас бывает в доме регулярно. Представь кино: ты, понимаешь, с маман... ну, естественно, жизнь есть жизнь, куда денешься? А тут вваливается папаша... С букетом, с шоколадом. Регулярно, между прочим. Внятно? Он, может, еще не все потерял, надеется, а? Ну, старик, очнись!..
- Да, да, - и в самом деле очнулся Леонид. - Вы правы, нелепо все это. Вы правы. Спасибо за совет. Я - я все знаю. Извините.
- Ну и вот! - обрадовался Олежечка. - Я же знал - затемнение, с кем не бывает? Жизнь есть жизнь. Извини, что не так, а, старик?
Он в знак доброго расположения к нам похлопал по плечу сначала Леонида, потом меня... Леонид под его могучей дланью сжался, такой маленький, такой тщедушный... Смотрит куда-то мимо, в пол.
- Будем друзьями! - крикнул уже от двери Олежечка... Хм, Олежечка... А ведь она его только так и зовет, и без всякой иронии к тому же. Вот дела!
О том, что Леонид исчез - не является в институт, я узнал от Ольги Михайловны. Пришла однажды в БНТИ рассерженная, даже не поздоровалась, полистала для виду какой-то бюллетень, а потом говорит:
- Проводите меня, пожалуйста.
В институте разговаривать со мной не стала - вышли на проспект. Долго молчала, а потом вдруг выпалила:
- Кто вам дал право вмешиваться в мою личную жизнь?
С огромным трудом мне удалось убедить ее, что моя роль в этом "вмешивании" балалаечная - присутствовал при сем, и только.
- Вы лжете, Володя. Он не мог вести себя так подло, - отрезала она на прощание. "Он" - ее Олежечка. - Он не мог так поступить. Я не верю вам. Не верю.
Но потом, кажется, поверила...
А потом и вообще из института ушла. Вскоре после того знаменитого пожара, за который наш величавый Ваграм Васильевич был оштрафован, как утверждает молва, на круглую сумму. Хотя, как следует из акта пожарников, вся вина Ваграма Васильевича состояла в том, что своим двухметровым забором, которым был отгорожен от мира сего "хрустальный дом", он преградил "пожарным машинам дорогу к очагу воспламенения". А очаг воспламенения, как утверждает все тот же "пожарный акт", находился в старом гараже, куда годами сваливался всякий хлам, обтирочные концы, банки с растворителями и все такое, и который Леонид, видимо, очищая гараж от блоков "твердой воды", столкал в угол, в большую кучу. Ну а когда все это вспыхнуло, включая и масляный брезент на "хрустальном домике"... Горело недолго. А от домика-кристалла остался один железный каркас. Так он и торчит за лабораторией стройматериалов - отсюда, с лестничной площадки между первым и вторым этажами, где мы застряли с Ольгой Михайловной, виден лишь его угол.
- Значит, вы, Володя, не пробовали?
- Нет. Да и кто меня пустит к прессу?
Ольга Михайловна глубоко вздохнула, выбросила сигарету и сказала:
- Жаль. А я вот...
И оборвала себя.
- Да я тоже, - догадался я, что она хотела сказать. - Иду по улице, подниму голову... кирпич, камень, теснота. Пещерные мы люди, правда, Ольга Михайловна? Все норовят забиться, зарыться в свою норку-квартирку. Мы строим дома так, чтобы они смотрели на нас, ползающих по земле. - Меня вдруг прорвало: - Знаете, Ольга Михайловна, это все оттого, что мы привязаны к земле. Иного нам пока ничего и не нужно - мы живем в одной плоскости. Но когда-нибудь люди все равно станут жить в объемном пространстве. Не знаю, как уж это получится - научатся ли летать с помощью моторчиков каких-то или крыльев, а может, вообще преодолеют гравитацию... И вот тогда все изменится: сам облик домов, городов... понимаете? Дома повернутся фасадами к небу, раскроются... да?
Ольга Михайловна посмотрела на меня с интересом:
- Раскроются?
- Да. Разве вы не это подразумевали, когда ввели термин "открытые объемы"? Придет время, когда мы неизбежно должны будем отказаться от кирпичных и железобетонных коробок. Но что придет им на смену? Дома-чаши, дома-цветки, дома-кристаллы... И все они будут обращены к небу, к солнцу! Вот тогда и потребуется совершенно новый материал - разве из кирпича сделаешь дом-цветок? А когда все это поймут... Научатся делать хрустальные блоки. Неизбежно.
Ольга Михайловна задумчиво покачивала головой:
- Да... Он так мне и говорил: "Человек пока еще очень слаб, ему нужна скорлупа..." - неожиданно, словно осененная догадкой, она схватила меня за рукав: - Раз вам снятся дома-цветки... Нечего вам пережевывать чужие мысли! Идем, идем, Володя. Раз знаете, что нужно делать, - делайте! Рисуйте, придумайте... - Она тащила меня по коридору словно нашкодившего мальчишку - за рукав. - Раз вам снятся дома-цветки, рисуйте! Тоже мне фантазер для себя... Я заставлю вас работать, заставлю...
И вдруг остановилась, запыхавшись, круто повернулась ко мне и сказала, глядя в глаза:
- А ведь я чувствовала, что в вас тоже есть что-то... от него.