В конце концов настал и понедельник. В школу я отправилась даже с удовольствием. Факт. Без хвастовства. По дороге рассказала Еве об Имро и о том, как развивались события. Больше всего ее интересовало, красивый ли Шанё. Услышав, что у него веснушки не только на носу, как у нее, но и на лбу, сейчас же стала спрашивать про того солдатика, ходил ли он на каток, пока она была в Чаниковцах. Не ходил. Наверное, у него был отпуск.

— Что ты! — махнула Ева рукой. — Просто, раз меня не было, ему свет стал не мил, вот в чем штука.

Ох и воображала!

— Я просто счастлива, что мы наконец вернулись, — сказала она под конец. — С мамой было совершенно невозможно.

Могу себе представить.

— Бабушка сказала, чтоб я пригласила тебя на каникулы в Чаниковцы. Как думаешь, пустят тебя?

Думаю, теперь пустят. А я поехала бы с удовольствием. В деревнях, говорят, молодежь по вечерам песни поет, парни на гармошках играют или транзисторы запускают. Пожалуй, это здорово. Я и в хлева бы заглянула, посмотрела на телят с поросятами. Во время уборки мы помогали бы молотить, а я бы еще и нарисовала все.

— Ну нет, — сказала Ева, — рисовать и не суйся. Этого у них не полагается.

Вечно она против меня, когда речь заходит о рисовании или если она получит отметку хуже, чем я. Из-за рисования я даже злюсь, потому, что просто люблю рисовать и рисую вовсю не для того, чтобы похвастаться. Рисованием я редко хвастаюсь. В сущности, я сделала это только раз, тогда на турбазе, и кончилось глупо.

Но Еве я ничего не сказала. Странная она иногда. Например, когда говорит о моей маме. Опять пугала, чтобы я ничего не говорила маме об Имро, потому что тогда мать запрет меня на пять замков. А я сказала, что моя мама все знает и не думает меня запирать! Наоборот, смеется. В этом смысле мама у меня мировая.

— Ты еще увидишь! — пугала Ева.

А что я увижу? Ничего я не увижу! Вот Имро, может, сегодня увижу, ведь уже наконец-то понедельник!

В школе у меня было чудесное настроение. Я совсем затмила Ивана Штрбу. Даже учителя хохотали над моими остротами. В первый день после каникул никакой особенной учебы не бывает, так что я могла себе позволить. Вершины я достигла на химии. Верба готовила какой-то опыт. Она просто счастлива бывает, когда мы показываем глубокий интерес к опытам, тогда она разрешает нам все, что угодно. Я без спросу встала и тихонько пошла к столу, на котором Верба ставила опыт. Все лопались со смеху, глядя на мои ужимки, а Верба ничего не замечала. И тут-то случилось: я поскользнулась и упала на мягкое место! Это-то еще ничего, я грохаюсь постоянно, но пол был скользкий, и я так и поехала на мягком-то месте, и с довольно-таки приличной скоростью. Когда я причалила у стола, Верба оторвала глаза от пробирок, всплеснула руками и так меня приветствовала:

— Откуда ты взялась, дитя мое?

Все мы ужасно смеялись, но Верба больше всех. У нее тоже было хорошее настроение.

В обед у меня не было аппетита, но я не хотела сердить бабушку и заставила себя есть шпинат. От него, по крайней мере, не толстеют. Только бы она не всадила в него столько яиц!

В художественной школе мои безумства продолжались. Я подговорила ребят подержать Гизу Анталову и типографской краской нарисовала ей усы до самых ушей.

— Догадываешься, за что я тебя так? — крикнула я, а потом и шепнула на ушко — за что.

Она умирала со смеху, рассказывая, как Имро каждый день обо мне расспрашивает, дружу ли я с каким-нибудь мальчишкой, как я учусь, — в общем, обо всем. Даже так?

Естественно, я тоже поинтересовалась, не хулиган ли Имро и как он учится. Учится, говорит Гиза, средне и не хулиган. Девчонки, правда, сходят по нем с ума, но он ведь не виноват, что такой красивый.

Весть насчет девчонок меня немного резанула, но я не показала виду и продолжала резвиться, пока не пришел учитель.

— Раз у тебя столько энергии, Поломцева, — сказал он, — сбегай-ка с Анталовой в подвал за глиной. Конкурсные работы все уже сдали, так что сегодня займемся барельефами.

Мы с Гизой кинулись со всех ног, но добрались только до дверей, там мы столкнулись так, что искры из глаз посыпались и огненные молнии озарили наш жизненный путь. Учитель кричал нам вслед:

— Девочки, вы что? Потише, а то ноги поломаете! А нас уже и след простыл! Мы выскочили во двор и давай бросаться снежками. Только когда спустились в подвал, я заметила, что на голове у меня шишка. К счастью, под волосами. Я прижалась шишкой к холодной стене и стояла так, пока пароксизм смеха не прошел и я смогла не только взять глину, но и удержать ее в руках.

До сих пор не понимаю, как мог у меня получиться такой хороший барельеф. Мой и Шушин оказался лучше всех, и оба пошлют на выставку. Я вылепила пару фигуристов в танце: Людмилу Белоусову и Олега Протопопова. Они мне нравятся больше всех других фигуристов на чемпионатах. Танцуют они, как завороженные лебеди. Завороженные, но такие точные в движениях.

Когда мы надевали пальто, меня так и тянуло к окну. Но я не подошла. Все время я повторяла себе, что, если Имро не придет, расстраиваться нечего. Ведь очень просто могло случиться, что ему не удалось уйти из дому или он не расслышал хорошенько, когда я возле мусорного бака сказала про занятия в художественной школе. Всякое может быть, правда? Стану я с ума сходить Гизе на смех!

Только напрасно я боялась. Имро и Шанё ждали меня на улице. Сердце у меня колотилось, как гонг. Но я пересилила себя и подошла прямо к ним. Подошла и Гиза, и мы немного поболтали вчетвером. Когда она наконец отчалила, Имро спросил, можно ли им немного проводить меня. Я кивнула и поскорей двинулась прочь — как бы кто не явился за мной из домашних. К счастью, нас распустили немного раньше обычного, так что, если бы за мной и пришли, я волей-неволей уже буду далеко отсюда.

Мы пошли пешком, а я про себя все терзалась, что на следующей остановке мне придется сесть в трамвай. Вдруг Шанё ударил себя по лбу и воскликнул:

— Мамочка, хлеб-то я забыл купить! Ребята, я должен вернуться, а не то лавочку закроют, и будет мне дома цирк!

Он круто повернулся — и был таков! Этого я никак не предвидела. Ноги у меня налились свинцом, и шагала я рядом с Имро, как немецкая заводная кукла. Прохожие толкали меня, а я ни за что на свете не посмела бы приблизиться к Имро больше чем на метр. Если бы нас кто-нибудь встретил, что бы он подумал!

— Ходят как бараны, — злился Имро, которому то и дело приходилось отыскивать меня в толпе. — Если тебя еще раз толкнут, я ему так влеплю, что увидит!

У меня мурашки по спине побежали, и я внимательнее стала смотреть по сторонам, но зато забыла всякую осторожность и совсем приблизилась к Имро. Ну и что ж тут такого? Если меня кто-нибудь увидит, скажу, что это одноклассник.

Мы разговаривали о школе, Имро хотел нести мой портфель. Я сказала, что он не тяжелый, и взяла его в другую руку. Из магазина грампластинок доносилась кубинская мелодия без слов, неоновая танцевальная пара над витриной переливалась всеми цветами радуги. Сначала загоралась красная юбка дамы, и лицо Имро осветилось розовым. Потом вспыхнул голубой кавалер, и Имро словно посинел от холода. Зеленая блузка дамы сделала его лицо сердитым, а когда все погасло, он сказал:

— Хочу тебя спросить кое о чем, Оленька.

Я замерла и кивнула головой.

— Хочешь со мной дружить? Я-то хочу, понимаешь?

Я опять только кивнула.

— Но ты должна это сказать, чтобы я знал.

— Я хочу с тобой дружить, Имро, — сказала я, но очень тихо.

— И ни с кем другим?

— И ни с кем другим, — повторила я за ним.

Потом мне вспомнились студенты на турбазе, Палё Бернат, Микуш и остальные подлизы, и я добавила:

— Знаешь, какие у нас противные мальчишки?

— Если они будут приставать к тебе, ты только скажи, — погрозил Имро, и лицо его изменилось, как при зеленом свете. — Ты теперь моя подруга, и никто не смеет к тебе приставать! Брат у тебя есть?

Я сказала, что у меня нет даже брата.

— Так я буду тебе вместо брата. Идет?

Это мне понравилось еще больше, и я была очень счастлива.

Мы проходили уже мимо третьей остановки, но разве могла я сесть в трамвай?! Никогда! И мы молча прошагали дальше, а неоновых реклам становилось все меньше и меньше. На пятой остановке я сказала, что пора мне сесть в трамвай.

— Хорошо, — согласился Имро. — Я провожу тебя до дому, чтобы с тобой ничего не случилось.

Я была счастлива, но очень боялась, как бы мы в трамвае не налетели на отца. Когда мы уже ехали, сидя рядом, я никак не могла понять, неужели я могла бояться такого мальчика, как Имро Рептиш! Убийцы на турбазе не испугалась, а как он меня обидел! А Имро Рептиша я боялась — Имро, лучшего моего друга! Когда-нибудь я ему об этом Убийце расскажу. Никому бы на свете я не рассказала, но ему расскажу, потому что теперь могу говорить ему все. И про того парня в иллюстрированном журнале, который так похож на него. Впрочем, о нем не скажу. По крайней мере, не скажу, что он, бедненький, повесился.

На лестнице я посмотрела на часы. Без четверти восемь!!! Позвонила полумертвая.

Мама сказала холодно:

— Счастье, что ты вообще пришла. Когда окончились занятия?

Я сказала, что не знаю точно, но довольно поздно. Хоть бы знать мне, приходил ли кто-нибудь за мной! Наверное, приходил, потому что отец был страшно взбешен; он открыл дверь и крикнул из комнаты:

— Добро пожаловать, барышня!

Бабушка с таинственным видом быстро подала мне ужин, причем противно качала головой. Я ждала, когда же начнется скандал, чтобы можно было обидеться и ни с кем для верности не разговаривать. Но скандал не начинался, и я поняла, что дело гораздо хуже.

— Ступай к отцу, — подтолкнула меня бабушка, — он очень сердится.

Вот тогда-то я всерьез испугалась! В свое время задобрить отца не было для меня проблемой, но теперь он такой странный, словно все мы действуем ему на нервы. И я не знала, испробовать ли мне на нем один из старых моих приемов. А бабушка все подталкивала меня к двери, и я волей-неволей вошла в комнату.

Отца там не было! Я поскорей закрыла дверь и, в свою очередь, начала теснить бабушку через прихожую в кухню. У нас всегда так: бабушка — самый ярый «поджигатель» в доме, но, когда дела по-настоящему скверны, именно она старается всех примирить.

— Видишь, его там нет, — шепнула я ей, когда она стала гнать меня обратно в комнату.

— А ты приглядись, — сказала бабушка, открывая дверь в комнату.

Тогда я заметила, что отец стоит на балконе. Я ужасно испугалась, не наблюдает ли он за Имро! Но этого не может быть! Ведь уже почти девять часов. Набравшись духу, я вышла на балкон.

Отец курил и смотрел в темноту. На улице не было ни души. У меня сразу же отлегло от сердца, и я взяла отца под руку. Он даже не шевельнулся. Стоял как каменное изваяние. Я моментально сообразила, что детские уловки уже не помогут, отпустила руку отца, но не уходила.

Пошел снежок. Из темноты посыпались белые хлопья, они незримо слетали на землю, но, попав в конус света неонового фонаря, вспыхивали — и каждая снежинка отплясывала короткий танец перед балконом Штрбы.

— Как красиво падает снег, правда, папка? — обратилась я к нему, когда он бросил сигарету.

— Ага, — сказал он, — снег.

Больше ничего. Через некоторое время:

— Иди спать, пожалуйста!

Тут мне стало вдруг страшно жалко всего, и у меня вырвалось:

— Я-то пойду, но знаешь, что с тобой уже совсем невозможно разговаривать!

Тогда отец повернулся ко мне и там, в холодной темноте на балконе, сказал:

— Вот как — со мной невозможно разговаривать… Ты забыла, Ольга, те времена, когда была правдивой девочкой. Были такие времена. Теперь ты научилась притворяться, и поэтому я ни о чем тебя не спрашиваю. Может быть, ты все поверяешь маме, но это меня уже не интересует. И не будет…

У меня потемнело в глазах. Господи, что мне было делать?! Сказать правду? Но как? Как?!!

— Ну, здорово ты меня огорошил, папка! — еле выговорила я.

Я медленно пошла в свою комнату. Мама уже стелила постель. Она тоже ни о чем не спрашивала.

— Мама, — сказала я минуту спустя, — я не сделала ничего плохого. Те два мальчика, помнишь, которые тогда заговорили со мной, ждали меня у школы. И немножко проводили меня. Но ничего плохого я не сделала! Скажи это папке, мам!

Мама не пошла сразу к отцу, и я не знаю, обрадовалась ли я этому. Да нет! А впрочем, да!

— Или как ты сама считаешь, мама, — сказала я. — Хочешь, скажи ему, а не хочешь — не надо. Как сама считаешь.

Но почему она тоже ничего не говорит?

— Неужели и ты мне не веришь? — вскрикнула я, готовая впрямь расплакаться.

— Я верю тебе, Ольга, — сказала она наконец, — но то, что было сегодня, пусть больше не повторяется. Из школы ты должна идти прямо домой. Если эти мальчики хотят, пусть приходят сюда, можете погулять вокруг дома или подняться к нам. А поздние прогулки я не разрешаю.

Хорошо. Теперь скажу про это Имро, и с проблемой покончено. Мне действительно все равно, где и когда нам встречаться.

Перед тем как заснуть, я еще переживала немного из-за того, что сказал отец, но, пожалуй, все не так еще страшно. Только странный какой-то он стал. Это он изменился, не я!

Мама долго читала, а я погасила свет сразу. Мне не хотелось читать. Я закрыла глаза и тотчас увидела Имро в розовом, голубом и зеленом свете. И кубинский ритм зазвучал у меня в ушах, хотя я его слышала только раз. Все было так живо, так реально, что я снова разговорилась с Имро — и болтала, наверное, до полуночи.

Имро неважно катается на коньках.

— Мне нужна опора, — говорит он, — клюшка нужна, понимаешь? Не то я все время хлопаюсь вверх ногами.

К сожалению, на каток с клюшками не пускают, а тем более запрещают играть в хоккей. Но Имро все равно спортсмен. Он футболист. Играет в школьной команде нападающим. Звал меня посмотреть, когда они весной будут играть на первенство школ.

А сейчас он ходит смотреть на меня. Стоит, опершись на забор с той стороны, а я всякий раз подкатываю к нему, как обегу круг. На каток я по-прежнему хожу с Евой и Штрбами. Они знают про Имро. Задача Марцелы — приставать к Микушу и Пале Бернату, чтобы они не бегали за мной. Микуш уже прямо-таки возненавидел Марцелу. А Пале Бернат нет! Приставания Марцелы очень даже ему по вкусу, и он при каждом удобном случае подлизывается к ней. Такой уж у него характер, все объясняет в свою пользу. И сейчас он убежден, что Марцела его обожает. Конечно же, он снова ошибается, как и тогда со мной! Марцела, между прочим, верна одному Йожо Богунскому. Она все время ломает себе голову, чем бы насолить отцу Йожо за то, что он его так мучает. А Ева, естественно, задирает нос со своим солдатиком.

Домой меня провожает Имро. Иван сначала отпускал шуточки, но ему всегда все быстро надоедает — так и это наконец перестало его развлекать. С катка я теперь ухожу пораньше, чтобы вовремя являться домой. По дороге мы с Имро уговариваемся, как будем летом купаться на озере. Пора мне понемножку обрабатывать родителей, чтобы летом меня никуда не отправляли. Это будет нелегко, ведь я до сих пор всегда так и рвалась в Банска-Бистрицу и прочие страны света.

— Но если тебя все-таки заставят куда-нибудь поехать, — говорит Имро, — не забудь присылать мне много открыток. Знаешь, я их коллекционирую.

— А зачем мне уезжать? Никуда я не поеду! Разве что на пару дней. Специально ради открыток.

У Имро есть девятилетний брат, и он рассказывает о нем всякие истории. Как, например, в прошлом году он поймал на Камзике ужа, принес его домой, и никто в семье не был уверен, не ждет ли его в кровати змея.

— Представь, — говорил Имро, — он выдрессировал ужа, и тот в самом деле его слушался. Он носил его в кармане, обмотав вокруг руки. И как позовет его: «Зуза!»…

— Зуза? — Я-то вспомнила кое-кого другого!

— Ну Зуза, а что?

— Знала я одну Зузу на Хопке. Та была похуже всякой змеи. Так что же делала Зуза, когда ее звали?

— Сейчас скажу, — продолжал Имро. — Только ты потом не забудь рассказать мне о другой Зузе.

— Хорошо. Так что она делала?

— Что? Представь, высовывала из кармана голову.

— Вот это да!

— Тогда Владо протягивал ей палец. Зуза цеплялась за него хвостиком, и так он ее вытягивал из кармана. А когда она повиснет вниз головой, Владо командовал: «Поднимайся!» — и Зуза в самом деле начинала постепенно подниматься, обвиваясь вокруг собственного тела, пока не доставала головой до хвоста. Представляешь?

— Ой, и она ни разу его не укусила?

— Нет. Только когда он принес еще одного ужа, чтобы Зузе было не скучно, она рассердилась и укусила его. Так что Владо пришлось отнести его обратно на Камзик.

— В точности как Чомба у Йожо! Она тоже ревнует ко всем. Странные какие-то эти звери. А что Зуза ела?

— Сырое мясо. А молоко ужи не пьют — это просто поверье такое. Она любит плавать в ванне и тогда, наверное, пьет воду. А молоко и видеть не хотела.

— Ты ее тоже в руки брал? — с восхищением спросила я.

— Ну ясно, — сказал Имро. — Знаешь, какая у нее нежная кожа? Как силоновый свитер с бархатистой стороны.

— Ага, — кивнула я, — у меня тоже есть такой свитер. Желтый.

Потом мы оба посетовали, что Зуза осенью исчезла и мы ее больше не увидим.

— В ней отдался зов леса, — сказал Имро, — и она, наверное, сама отправилась на Камзик. Она ведь понятия не имела, сколько каменных улиц ей придется пройти, и нужно было иметь чертовское везение, чтобы у нее это получилось. Тогда это был бы единственный в мире уж, совершивший такой подвиг, и ни одна змея на Камзике ей бы не поверила.

— И наверняка искусали бы его, если б он туда добрался.

— Может быть, — кивнул Имро. — Укусила же Зуза подругу, когда ей было хорошо.

— Это верно, но если бы уж он одолел столько каменных улиц, где нет ни одного местечка, чтоб отдохнуть, и вернулся бы на Камзик совсем без сил, они бы могли пожалеть его.

— Могли-то бы могли, — возразил Имро, — но змеи есть змеи, а не люди. Понимаешь, Оленька?

Имро иногда поучает меня, как будто ему не пятнадцать, а целых семнадцать лет. Только он — мой лучший друг, и от него я приму даже поучение. А почему бы и нет, раз он умнее? А если в чем-то умнее окажусь я, то и я ему, в свою очередь, дам совет. Без обид.

Если не считать истории с ужом, Имро во всем недоволен братом. Он и помогать дома не хочет, даже за паршивыми дрожжами не сбегает. Все должен покупать сам Имро, и бывает, что набегается, как собака, потому что магазины от них далеко.

Когда я узнала, что у Имро нет отца, я целый час не могла слова вымолвить от сострадания. Его отец жив, но он живет в Праге. Год назад он бросил жену с тремя детьми. Поэтому все заботы ложатся на Имро. Кроме Владо, у них есть еще четырехлетняя Ганечка.

— С ней было хуже всего, — сказал Имро. — Когда отец ушел, то каждый день после обеда, в то время, когда он обычно возвращался домой, Ганечка ждала его в прихожей у двери, и каждые пять минут она всплескивала ручонками и повторяла: «Где же наш папулька?»

Ох! У меня так сжалось горло, что я думала — задохнусь.

— Ну, я мужчина, понимаешь, — сказал Имро, — и вот один раз я ее выдрал. Не сильно, конечно, но это помогло.

Он просто убил меня. Первый раз в жизни я не могла его понять.

— Не мог я смотреть на маму. Понимаешь, Оленька? И на Гану не мог смотреть, как она ждет в прихожей. Разве так не лучше? Получила трепку — и успокоилась.

Успокоилась? А вообще-то кто знает. Может быть, действительно так было лучше. Мне ужасно хотелось сжать Имро руку, но я не сделала этого — пусть не думает, что я его жалею.

— Ах, да что там! — дернул он плечом. — Теперь-то я отношусь к этому по-спортивному. Теперь все довольно сносно. Когда отец приезжает из Праги и зовет нас к дедушке, я стараюсь выжать из него как можно больше. Он мне ни в чем не отказывает, чтобы не говорили, что он плохой отец.

— Но он плохой! — крикнула я.

— Ясно, плохой, — спокойно подтвердил Имро, — но он ужасно хочет, чтоб о нем хорошо думали, — почему же мне этим не воспользоваться?

— Я бы от него ничего не приняла, — сказала я.

— Ну и глупо бы поступила! — засмеялся Имро. — Я делаю так — сижу, пока он разглагольствует, как мы должны уважать его за то, что он известный композитор, и виду не показываю, только поддакиваю. А в душе хохочу. На «известного композитора» уже и Владо не клюет, разве только дурочка Ганечка, она прямо на седьмом небе, когда видит отца.

— Ей-богу, я бы ему сказала, что я о нем думаю! Сказала бы! — перебила я Имро, потому что все, что он говорил, мне нисколечко не нравилось.

— Ну и был бы идиотизм с твоей стороны, — возразил Имро, — потому что, если хочешь знать, я после таких встреч возвращаюсь домой, например, с велосипедом! Или с футбольным мячом и бутсами. Провалиться мне на этом месте, если в следующий раз не вытрясу из него фотоаппарат! И не какой-нибудь! Самый дорогой! Денег у него куры не клюют, так что пускай раскошеливается — разве не так?

Не так! Пусть подавится своими деньгами, если он такой! Я так и сказала Имро, а он смеялся — хочет, мол, хоть какую-то выгоду от отца иметь.

Понятно, Имро ведь тоже всего-навсего мальчишка и от радости готов до неба подскочить, если в руки ему такие богатства лезут.

Потом мы говорили о всякой всячине, но я уже заторопилась домой, потому что меня начала изводить совсем другая мысль…