Я рисовала в своей комнате, когда услыхала: Марцела зовет меня так, что по всему двору разносится.

— Чего тебе? — выбежала я на балкон, только бы она замолчала.

— Спустись-ка, что я тебе покажу!

— Да ну, — махнула я рукой, — у меня нет настроения.

Было ветрено, как на Северном полюсе. Десять наших тополей стали похожи на метлы. Гнулись так, будто какой-то Валидуб подметал ими небо. А это не простые тополя, а памятные. Им ровно столько же лет, сколько нам с Евой и Иваном, только они немного повыше нас. Ростом примерно до четвертого этажа.

— Выйди, говорю! — Марцела приняла таинственный вид. Даже голос понизила.

Да ну, просто скучно ей. В такую погоду гулять никто не выдержит, вот она и хочет вытащить хоть меня. Только мне-то ни чуточки не хочется. Давно я перестала быть «придворной дамой», как меня в детстве шутя называл отец.

— Ох и недотепа ты, Олина, честное слово! — взмахнула Марцела руками.

Только тут я заметила, что из-за угла осторожно высовывается Имро.

Я схватила пальто и крикнула бабушке, что спущусь к Марцеле, она на математике застряла. Уже темнело, и без серьезной причины бабушка не отпустила бы меня в такую погоду.

— Теперь смотри не мозоль глаза нашим! — шепнула я Марцеле. — Я недолго, а ты пока постой за углом — небось выдержишь. В подворотню лучше не входи, только в крайнем случае, и смотри в оба, тут все ходят, еще заметят тебя. А лучше совсем не ходи в дом. Ну потерпи немножко!

Мы с Имро отошли подальше в переулок. Не могли же мы, в самом деле, торчать под фонарем. Я была так рада, что он пришел, и он наверняка тоже, потому что, когда мы немного прошлись, Имро остановился в тихом местечке и сказал:

— У меня это уже не просто так, Олечка.

Я замерла — и точно угадала, что последует дальше.

— Я люблю тебя, Косичка, — сказал Имро и задумчиво оперся о забор.

Я ждала, чтоб сердце успокоилось. Еще счастье, что вокруг гудел бешеный ветер. А то бы стук слышался по всей улице. Да, это уже действительно не просто так! Я боялась, что расплачусь. Но мне не было грустно. Наоборот! Было совсем, совсем… по-другому. Только я не знала, как именно…

Имро придвинулся, поправил мне растрепавшиеся волосы и погладил меня по голове. Шапку я впопыхах забыла дома.

— И я люблю тебя, Имро, — шепнула я так тихо, что и не слышно было.

Но Имро услышал, он наклонился и поцеловал меня в щеку.

Я хотела уйти, но не могла пошевелиться. А между тем он вовсе меня не держал. Нет! Мои собственные нервы отказали начисто, и ноги не повиновались. Да, мы поцеловались и в губы.

Только после этого мне удалось ожить, и я бросилась прочь. Имро, конечно, сейчас же меня догнал. Он подал мне руку, и мы вдвоем начали бороться с ветром. Он рвал нам одежду, не давал вздохнуть, но всякий раз мы его побеждали и медленно приближались к нашей улице.

В темном месте нас обогнала высокая фигура. Человек ушел уже вперед на несколько шагов, как вдруг меня молнией сразило страшное открытие. Отец!!! Он остановился, медленно вернулся и подошел к нам.

— Так, — сказал он до ужаса чужим голосом. — А ну-ка пошли домой.

С большим трудом двинулись мы против ветра. Мне было страшно, а Имро наверняка еще страшнее.

— Половина девятого, — обратился отец к Имро, меня он игнорировал. — Тебе, наверное, разрешают приходить домой когда тебе вздумается. А нашей Ольге нет, запомни это!

— Половина девятого? — спокойно переспросил Имро. Но я-то его знаю, я чувствовала, как дрожит его голос. — Значит, тебе и впрямь пора, Олечка.

Ага! Вот он и показал отцу, что не боится его угроз!

А я хорошо поняла, что он хотел сказать: «Придет время, когда нам исполнится восемнадцать, мы станем взрослыми, и уже никто не посмеет нас оскорблять. Даже собственные родители!» И он не ушел, мой Имро, как это сделал бы любой другой мальчишка. Он спокойно проводил меня до самого дома, там пожелал мне спокойной ночи и не спеша пошел к остановке.

На лестнице отец дал мне две пощечины. И это было лучшим из всего, что могло случиться: я обиделась и получила право ничего не объяснять.

Марцелы, конечно, и след простыл. Хороша подруга! Может быть, она и вовсе предала меня, когда бабушка пожаловалась, и отец спустился к ним узнавать насчет меня. Ну ничего, я ей отплачу! Есть еще на свете некий Йожо Богунский!

А что было дома! Бабушка плакала, а мама вообще не вышла в кухню. Выяснилось, что еще утром кто-то наябедничал отцу, будто я бегаю с мальчишками по темным закоулкам. Какое гнусное коварство! Сегодня это было всего второй раз в жизни! Первый раз мы пробежались, буквально только пробежались по переулкам, чтобы Ева могла согреться после того, как она ждала нас перед кино. Она тогда вся посинела, и мы с Имро насилу ее растормошили, потому что она страшно ленивая, и немного погонялись друг за другом в боковых улочках. Тогда-то, верно, и увидел нас предатель. По темным закоулкам! Как будто можно было гоняться по площадям!

Ох, до чего же отвратительны эти взрослые! Если и нам суждено стать такими, когда вырастем, то лучше уж сразу всем попрыгать в Дунай! И чего же ждать от чужих, когда собственные родители сразу верят самым гнусным гадостям, которые всякий идиот распространяет об их родном ребенке!

Уснуть я не могла. Отчасти из-за того, что отец меня поймал. А отчасти из-за Имро. В конце концов от расстройства у меня распылалась голова, и, если б не ночь, я определенно намерила бы тридцать восемь градусов. Только на что мне? Дома я теперь не останусь, даже если б было все сорок!