Мы с Евой все мечтали о вечеринке, а теперь вдруг ей противно о ней и думать.
— Раз у нас дружба с военными, — говорит, — то и пригласили бы хоть кого-нибудь. Просто из приличия. Но куда нашему директору!
Это она имела в виду самых молоденьких солдат. Один, такой маленький, теперь постоянно вокруг нее крутился. Буквально! На катке. А Ева твердит, что она на него и внимания-то не обращает.
А по-моему, лучше уж пригласили бы девятиклассников из какой-нибудь другой школы. И нам бы подошло, да и, может, те ребята лучше танцуют, чем наши деревянные мальчишки. Мы все еще учим их танцевать. Зря, наверное. Шагать уже научились, но видик у них — дубина дубиной. Сравнительно лучший из них мой ученик Йожо Бернат из «Б».
Ева только губы кривит да притворяется, будто от вечеринки ей тошно. И меня презирает. Знаю, за ребят с Подъяворинской, ведь они еще не солдаты. Пусть не солдаты, зато они наверняка спортсмены. По крайней мере, второй, это уж точно, которого Имро зовут.
После обеда пошла на каток. Бабушка не пускала, но я позвонила маме на работу, и она разрешила — до пяти часов. Я надела новые брюки цвета меди. Я их уже сузила. И мамин красный свитер стащила, с начесом. Он мне немного велик, но это как раз и здорово. Теплый головной платок я всунула в ботинок и сдала в раздевалку. На лед я выкатилась с желтой бархоткой в волосах. Коса у меня черная, остальные волосы, конечно, тоже, ха! С желтым вышло вполне эффектно. Не успела я сделать и двух шагов, как меня уже подбили, идиоты. Я ужасно испугалась, но на сей раз брюки выдержали. Видно, качество стало лучше.
Ко мне сейчас же подвалила Марцела. Иван выписывал круги с Бланкой, и Марцеле надоело изображать третьего лишнего и терпеть их идиотскую болтовню. Она подъехала ко мне теперь вовсе не ради Йожо — она хорошо знает, что он на каток не ходит: тут ведь ничего загадочного, и никаких подвигов не совершишь в таинственном одиночестве и в темноте.
С Марцелой кататься — потеха. Стоит к нам пристать каким-нибудь хулиганам, она такое выкрикивает, что кладет их наповал, и они радешеньки отвязаться. Потом, правда, подстерегают, чтобы хоть подбить. Но мы их всегда замечаем, Марцела на бегу поворачивается и врезается в них локтями так, что те приходят в себя уже на льду. Зато они распускают про нее слухи, будто у нее винтиков не хватает и на нее надо надеть смирительную рубашку. Но они боятся ее, даже Зеленый Пеле старается держаться подальше, а он самый отъявленный хулиган на земной шаре. Уже два раза его прямо с катка уводили фараоны.
Бегаем мы с Марцелой и вдруг видим блондинку. Она как комета. Волосы чуть ли не по пояс, да не косы, а распущенные. На ней светло-желтые брюки и черный свитер. Между прочим, это здорово. А вот катается она не очень, зато выламывается — хочет, чтоб все ее замечали. Например, когда мы ее увидели, она стояла опершись на ограду и курила. Ногти серебряные, а дым она пускала — ну не к небу, правда, всего лишь к железным балкам, что поддерживают стеклянную крышу. Иногда ей удавалось пускать колечки, и даже довольно красивые.
Отдыхая, мы стали наблюдать за ней; а тут как раз подкатил к ней один хулиган и подбил нашу «комету» так неожиданно, что она забыла всякую элегантность и плюхнулась на свои лимонные штаны, как куль. Сигарета ракетой вылетела у нее из пальцев и одиноко дымилась на льду. Господи, мне даже жалко стало, а Марцела действовала мне на нервы своим лошадиным ржаньем. Между прочим, эта блондинка довольно славная, и чего к ней все пристали?
Я уже хотела налететь на этого хулигана, хотя боюсь таких диких мальчишек, но в эту минуту он элегантно притормозил так, что у него из-под канадок взлетел ледяной фейерверк, молниеносно нагнулся за сигаретой с красной каемкой от помады и эффектно подал ее блондинке. И — мамочки! — эта дура бросила ему влюбленную улыбку, уселась поизящнее, выпустила колечко дыма и вздохнула, словно умирающая:
— О, спасибо!
При таком обороте дела хулиган схватил «комету» под мышки и поставил ее на ноги. Потом начал отряхивать ее брюки — и все отряхивал, отряхивал, хотя и отряхивать-то уже нечего было. Еще бы — ей ведь это нравилось! Она хихикала и извивалась как змея.
В этот момент в репродукторах грянуло «Кукурузное мамбо» — польская эстрада, шик! Девчонку словно шилом кольнули — отбросила сигарету, подала хулигану обе руки и пошла откалывать по льду — на носочках, прямо как Марика Кулиус с ее штучками на чемпионатах. Только Марика умеет ездить на коньках, а эта девчонка только задом крутит да подбрасывает ноги, как лошадь. Мгновенно вокруг них образовался вакуум — страшно же подойти! И все смеялись под музыку. Тогда парень-то огляделся и потянул «комету» кататься нормально. Сделал два-три шага — он-то кататься умел, — и ей пришлось, чтоб не отстать от него, с безопасных носочков встать на лезвия. Тут-то ей и крышка! Шмякнулась она, как лягушка, и парень бросил ее — надоел ему этот цирк, он решил смотаться. Вот тебе на!
Вижу — длинноволосая красотка никак не поднимется, и подставила ей свой конек, чтобы она могла в него упереться: хватит ей полировать лед на смех людям!
Потом мы с Марцелой по доскам перебежали на открытый каток. Но ребят с Подъяворинской не было и там. Марцеле я, конечно, сказала, что под крышей у меня уши болят от музыки.
Зато мы там натолкнулись на Микуша из ИЗО. Марцела начала насмехаться над его узенькими подтяжками поверх свитера. А я на него внимания не обращала. С такими я не разговариваю. Тут Марцела углядела Ивана с Бланкой и полетела к ним за своей кроной на чай. Микуш тотчас пришвартовался ко мне и завел разговор. Я делала вид, что он для меня пустое место. Он смутился и даже начал называть меня на «вы»:
— Вы любите Брамса?
Задается! Для верности я ничего не ответила. Пусть видит, что я не так-то легко прощу ему дерзость насчет «рыцарей».
— Или серьезная музыка вас не интересует, Оленька? Наверное, вы предпочитаете джаз…
Дуралей! Так я и стану тебе исповедоваться!
— Интересует, — отрезала я. — Но Брамса я не люблю.
Вот как я его осадила — и он кончился.
— Что же касается джаза, — добила я его, — то вы, наверное, и не знаете его происхождения, если осмеливаетесь так про него говорить!
Тут я ему прочла целую лекцию о том, как черные рабы в Америке тосковали по Африке, и единственное, что им оставалось, была музыка и песни родины. Тоскуя, пели они их, надрываясь в поле, а по вечерам играли на простых инструментах в Нью-Орлеане. В общем, выложила я ему все в точности, что прочитала в «Человеке среди людей».
Микуш цепенел, как застрявший автобус, увидев, что другие тоже образованные, не он один со своим Брамсом.
— Правда, — окончила я, — некоторые понимают под джазом только дурацкие потрясушки, вместо того чтобы думать о несчастных рабах!
Микуш потерял дар речи и долго плелся рядом со мной, как робот Эмиль на коньках. Потом вдруг опомнился, пальнул в меня из своих огнеметов и пропищал:
— Не скрою, Оленька, вы мне нравитесь. Здравствуйте! Стоит с ним словом переброситься, как он уж воображает, что все позабыто и он может опять нахальничать.
— Ха, — сказала я, — слыхали мы такие разговорчики.
— Нет, я серьезно, — не сдавался Микуш. — Не скрою, я вас обожаю, Оленька.
Господи! Я оглянулась, не слышал ли кто. Я прямо обмерла, представив, что вдруг появились бы ребята с Подъяворинской. Напрасные страхи! Только Марцела катилась ко мне с бумажным стаканом.
— На, попей, — подала она мне стакан и насмешливо смерила Микуша.
Но он ее не испугался.
— Если хотите чаю, Оленька, — сказал он смело, — то разрешите мне пригласить вас.
— Благодарю, — сказала я, — я не позволяю мужчинам платить за себя!
Это я тоже вычитала в «Человеке». Только не думала, что это мне так скоро пригодится. А вот и пригодилось! И чтобы показать, что сама возьму себе чаю, я направилась к буфету. Случайно у меня оказались две кроны. Только от Микуша избавиться мне не удалось. Он крался за мною тенью и занял мне очередь, чтобы хоть заказать чай, если уж я не разрешаю заплатить. А я в это время болталась около раздевалки, смотрела, не увижу ли кого-нибудь. Нет! Только Ева пришла и Таня из изобразительного, причем как раз в ту минуту, когда Микуш, сияя от счастья, подплывал ко мне с чаем. Вот не везет! Девчонки захихикали как сумасшедшие. Микуш, правда, был смешной со своими подтяжками и фиолетовым носом. А его наголо остриженная голова зимой! Псих ненормальный!
Я быстренько отдала ему крону за чай и убежала с девочками. Весь рот себе обожгла этой подозрительной жидкостью, а все из-за кого? Из-за свихнувшегося психа!
А те двое так и не пришли.
Домой я вернулась вовремя, потому что и завтра хочу пойти на каток. Незаметным образом я обратила внимание мамы на часы — пусть все видят, какая я точная. К сожалению, мама пропустила это мимо ушей — она уже была одета, я молниеносно проглотила ужин, и мы с ней отправились к тете Маше. Это мамина подруга, но как исключение я люблю ее. Во время разговора она не выгоняет меня из комнаты, потому что у нее такой характер, что она никого не обижает, даже молодежь. Именно поэтому я не всегда сижу при них, как квочка (по выражению мамы), а иногда делаю то, что полагается, то есть сама ухожу в другую комнату к Бабуле. Тетя Маша всегда замечает, какая я воспитанная, и никогда не ухмыляется мефистофельской улыбкой. Такая она мировая женщина, и все к ней с удовольствием ходят на уроки, потому что она учительница музыки. Наш папка тоже все набивается к ней в ученики. Как раз по нему!
Бабуля — это дочь тети Маши, только она младше меня на три года. Она очень красивая, однако я ее особенно-то не обожаю. Когда мы были маленькими, она разбила мне голову ведерком за то, что меня взяла на руки моя собственная мама! Это она приревновала, потому что обожает мою маму. Тогда ее отец наподдал ей, а тетя Маша как крикнет нам обеим — я ведь тоже хватила Бабулю по голове: «Ах вы, глупые дети, не воображайте, что из-за вас я рассорюсь со своей лучшей подругой! Ваши мамы как сестры, и вы так же будете! И дело с концом!»
Мы больше не дрались, но я отомстила Бабуле по-другому — взяла да стала обожать ее маму!
К тете Маше мы с мамой пошли узнать, не поедут ли они в зимние каникулы на лыжах, потому что у наших отпуска не будет, и они хотели бы послать меня с ними. Я не против, мне это вполне подходит, хотя мне лучше было бы остаться дома и ходить на каток. Но в зимние каникулы почти все девятиклассники все равно куда-нибудь разъезжаются, так что мне, в общем, безразлично. А то была угроза, что отец освободится и возьмет меня с собой. Мне даже снилось, как он унижает меня при всех: «Покажи-ка, Олик, надела ли ты два свитера? И колготки надела? Сегодня не станем подниматься по канатной дороге — ветер сильный, ребенок простудится…» Или: «Ой, ой, уж не собирается ли эта длинная жердь просить сегодня вечером твоей руки!» Представьте только — выслушивать такое целую неделю! Понятно, что я просто дрожала, чтоб меня взяла с собой тетя Маша.
Я посидела с ними немного и сразу же освободила им поле действия — пусть матери сами договорятся. Вхожу к Бабуле с заранее приготовленной милой улыбкой — и чуть не падаю! — барышня делает уроки за домашней партой, а сама вся так и благоухает! Ясно, вылила себе на голову полфлакона маминого одеколона!
— Приветик, — говорю, потягивая носом, — у тебя тут роскошно пахнет.
— Ах, это, — она потянулась. — Да просто у меня сыпь показалась, я и натерлась. Слушай, ты можешь нарисовать рыльце?
Вопрос! Знает же, что могу! Я втиснулась за ее парту и нарисовала ей все, что нужно. Все части цветка. И раскрасила. Потом мы яркой пастелью стали рисовать чуваков с чувихами, как они кидают рок. На коньках и на паркете.
— Послушай, Бабуля, — говорю потом, — одеколон-то до утра не выветрится, как же ты в школу пойдешь?
— Очень просто, — она дернула плечом, — обыкновенно.
— А учителки ничего не скажут?
— Ох, потеха была у нас с Земанкой! — затарахтела она (такая у нее привычка). — Знаешь, что она вчера сказала? Что, грит, класс у нас, грит, или парфюмерный склад? Подумай только! Какова, а?
В общем, одно скажу — девчонка с придурью!
— Попалась бы ты нашей Антонии, — говорю, — так она бы с тебя век не слезла!
— Ну да! — засмеялась Бабуля. — Наши девчонки уже даже красятся! Я-то нет, а вот Нинку уже два раза мыться отправляли! И мать вызывали, только она не пришла. Она не дура, Нинка-то, хи-хи! Понимаешь? Она матери дневник-то и не показывала!
Ну и крепкие у них нервы! Попробовали бы так делать в девятом классе!
В это время нас позвала тетя Маша:
— Дети, дети, где же вы? Идите, я взбитые сливки приготовила.
Я пошла и ради тети съела порцию взбитых сливок. Ничего, ужинать не буду, одно на одно и выйдет. А Бабуля и не тронулась с места. Понятно, не хотела волочить за собой целое облако одеколонного запаха.
— Мне не хочется, мама! — крикнула она.
Тетя Маша удивилась, моя мама тоже. Всем на свете известно, что Бабуля все свои деньги транжирит на сладости. Я взяла ее порцию и отнесла их в парфюмерный склад. И посидела еще немного с Бабулей для приличия.
Потом мы пошли домой. В воскресенье еду с ними! В общем, я рада. Все равно в каникулы большинства девятиклассников в городе не будет…