«УРА!»

Это второе и настоящее название, данное для того, чтобы сразу же стало ясно, что в этой книге будет говориться только о героических делах и событиях, в которых участвовали я, Мирослав Фасолинка, ученик VI класса «Б», и мой друг Миша Юран, тоже ученик VI класса «Б».

 

МЕТЕЛИЦА

Ура! — закричал я, когда проснулся утром и увидел, что за окном метет. Потом я достал из клетки канарейку и посадил ее между оконными рамами, чтобы она тоже видела, что ничего не видно. Она думала, что на окно повешена простыня, и сразу же уснула, потому что на ночь мы завешиваем ее клетку простыней.

Когда мы шли в школу, мы с Мишей поймали одного третьеклашку и с его помощью стали измерять глубину сугробов: только из одного сугроба у него торчали кончики валенок. Самый большой сугроб был возле школьного забора, но мы не измерили его, так как шел учитель, а третьеклашка страшно ревел. Мы начали его отряхивать, и учитель похвалил нас за заботу о младших школьниках. Потом прозвенел звонок, и мы пошли в класс.

Когда мы шли из школы, девчонки явно испугались нас и начали разбегаться кто куда. Но мы выстроились в два ряда, и ни одна из них не убежала. Это была настоящая война.

Снежки так и посвистывали, и девчонки, как подкошенные, падали в сугробы; первоклашки тоже. Миша вынес лопату, которая стояла у школьного сторожа в котельной. Он сказал, что будет стрелять из атомной, пушки. Мишка встал к самому большому сугробу — это чтобы у него было вдоволь боеприпасов. Мимо проходил почтальон, и Миша высыпал на него целую лопату снега. У почтальона даже фуражка, слетела. Мне это как-то не понравилось, и я тут же спрятался за угол. Когда все противники были разбиты, мы начали обстреливать друг друга.

Миша был у нас командиром и отдал приказ не стрелять по собственным рядам. Потом я отнес лопату на «место действия» — в котельную, а школьный сторож сказал, что он запомнит меня.

На следующий день по школьному радио передали, что играть в снежки запрещается, потому что одна ученица заболела воспалением легких, а один третьеклашка азиатским гриппом, Но это не могло случиться из-за снега, так как снег — штука здоровая. Миша сказал, что, наверное, они чем-нибудь объелись и поэтому-то и заболели, А мы теперь за них невинно страдаем и даже не можем совершать героических дел!

Я предложил после обеда покататься на санках или на лыжах, но Миша не согласился и сказал, что он лучше уж будет сидеть у печки, потому что это не спорт для ребят, а развлечение для девчонок.

Потом отец был в школе на родительском собрании. Когда он вернулся, мне пришлось проявить великий героизм. После этого я даже сидеть не могу. И Миша сегодня в школе не мог сидеть. Когда мы шли домой, он отдал приказ: в воскресенье (если мы только сможем сидеть) идем кататься на лыжах.

 

ТАБЕЛЬ

Вот и пришли зимние каникулы, и мы очень рады, хотя сегодня же мы получали табеля.

Когда мы шли из школы, то те, у которых были одни пятерки, очень спешили, потому что хотели похвалиться дома. Мы не очень-то спешили. Шли мы потихоньку, как обычно, и разговаривали, так как у Канториса и Шпало дела были плохи, и мы старались, чтобы им не было грустно.

Но Канторис не грустил, а посмеивался и говорил:

— Вы еще глупые, потому что вы не знаете, что делается. Ведь уже начинают продавать искусственные головы, которые умеют думать. Вот и мне купят одну. А до этого как-нибудь продержусь.

Мы смеялись.

Потом Канторис начал подсчитывать, сколько денег он получит за табель. Ему дома дают за каждую пятерку десять крон, за четверку — восемь, за тройку — шесть, за двойку и за кол — ничего.

Теперь он в большом убытке, потому что у него два кола.

Потом Канторис подсчитал, что он получит сорок две кроны, но этого ему мало, так как он хочет купить себе духовое ружье. Он вытянул из портфеля ластик, и стер эти два кола, да и две двойки, и поставил себе четверки по восемь крон.

— Давай я сотру и твою единицу! Ты мне дашь пистонов — и мы квиты, — сказал Канторис Шпало.

Но Шпало был грустный и сказал, что не даст.

— Ну и дурак же ты, Канторис! — заметил Миша. — Все равно после каникул все это лопнет.

Но Канторис смеялся и говорил:

— Ну и что ж? Пусть! Ружье-то у меня будет! А тебе — проси не проси — я его не дам.

Нам это не понравилось. Теперь мы шли и жалели только одного Шпало, потому что он с нашего двора и не взял ластик.

Мы подошли к дому и решили расходиться. Но Шпало не хотел идти домой, потому что боялся, родителей.

Миша сказал:

— И я боялся, когда разобрал часы: ведь знал же я, что все раскроется, потому что каждые четверть часа они отбивали двенадцать. Так я трясся десять минут, но потом не выдержал и все рассказал сестре: пусть она скажет родителям. Она и рассказала. Я получил свое и был очень рад, что уже все позади.

Но Шпало все равно боялся. Тогда мы положили ему в лыжный костюм «Пятнадцатилетнего капитана» и проводили его до самых дверей.

Миша позвонил, а я сказал:

— Честь труду, тетя! Яно боится идти домой, потому что у него двойка по математике.

Шпалова мама сказала:

— Ах, боишься? Это тебе раньше надо было бояться. Когда ты уроков не учил. А теперь уже поздно. Иди-ка, поговорим.

Мы жалели Шпало и остались ждать за дверьми, когда он начнет кричать благим матом. Но он не закричал благим матом, хотя мы ждали очень долго. Мы успокоились и ушли.

Потом договорились, что будем помогать Шпало по арифметике.

Мы стояли во дворе, а я сказал:

— Канторису хорошо — ему купят искусственную голову. Пожалуй, и я стану копить на нее.

Но Миша рассердился:

— Ну и копи, если тебе так хочется! А я буду изобретателем! А изобретение должно изобрестись в собственной голове. А не в искусственной. Вдруг что-нибудь в этой голове испортится — и ты дурак!

Я испугался, потому что со своей головой я не такой уж дурак, и сказал:

— Лучше я буду копить деньги на велосипед.

 

РАВНОПРАВИЕ

У нас в школе больше двадцати классов, а в них больше двадцати председателей советов отрядов. Но это было бы еще ничего! Только вот из них больше четырнадцати — девчонки.

Мы спрашивали старшего пионервожатого — а он наш друг, — как же это так получается? Он сказал нам, что все в порядке, так как существует равноправие. Я ему верю, но мне это не нравится.

Ёжо сказал, что равноправие — это значит мальчишка или девчонка — все равно. Но ведь это тоже неправда! Что же получится, если девчонка встанет во время футбола в воротах? Да и на дерево девчонка не залезет. А уж если залезет, — упадет. Какое же тут может быть равноправие?

Когда в нашем классе избирали председателя совета отряда, то предложили кандидатуру Анчи Париковой. Я закричал, что за девчонок я голосовать не буду.

Учительница спросила меня почему? Но я ничего не ответил. И так учительница заступается за девчонок. Даже когда ничего не говорит, все равно она за них, потому что сама девчонка.

Председателем совета отряда все равно избрали Анчу Парикову. Когда мы шли из школы, я подставил Анче ножку — пусть не задается! А она забросила мою шапку в какой-то сад.

— Так тебе и надо! — сказал Миша Юран. — Зачем пристаешь? — И подсадил меня на забор.

Потом я сказал, что девчонки — глупые гусыни, умеют только зубрить, жаловаться и по любому поводу реветь, да к тому же они неуклюжие.

Я равноправия не признаю и Анчу Парикову тоже.

Миша сказал, что он Анчу признает, потому что сейчас ревел я, а не она. И на уроке труда она получила пятерку, а я тройку, да еще отпилил себе кусок ногтя.

Яно начал подсмеиваться над ним и сказал:

— Миша собирается жениться!

И все засмеялись.

— Замолчи! Это ты собираешься! — сказал я, потому что Миша мой друг.

Все начали кричать: «Жених, жених!» Но мы их разогнали, так как Миша самый сильный.

Потом мы шли только вдвоем и разговаривали. Мне было как-то досадно из-за Анчи, но я ничего не стал говорить, чтобы Миша не думал, что и я думаю, будто он собирается жениться.

Но Миша сам сказал, что есть такие девчонки, которые бы могли быть мальчишками. А есть такие ребята, что хуже девчонок.

Я сказал, что и я понял это, когда Анча получила пятерку по труду, а я. получил только тройку.

Миша сказал, что никто сам не выбирает, кем родиться. Вот и он должен был родиться девочкой, потому что его родители хотели девочку. До самого первого класса у негр были длинные волосы, но, к счастью, однажды отец велел остричь его, и теперь он все-таки мальчишка.

Я рад, что он мальчишка!

Потом я сказал:

— А об этом равноправии я совсем так не думал. И девчонок я вообще-то признаю и Анчу Парикову тоже. — И еще я добавил: — Если бы ты был девчонкой, то и я бы хотел стать девчонкой. А если бы это было невозможно, так я бы поженился на тебе.

Миша самый умный.

 

СТЕНГАЗЕТА

Наша стенгазета висит на стене нашего шестого класса, и она очень прославленная, потому что все хотят ее читать.

Когда мы в сентябре избирали редколлегию, мы еще не знали, что будем такими прославленными. Но все равно мы хотели все, чтобы нас выбрали, потому что в первой стенной газете пишутся имена членов редколлегии, и все завидуют им — думают, что они самые умные.

Но Анча Парикова сказала, что все не могут быть в редколлегии. Кто же будет ухаживать за овощами на мичуринском участке?

Тогда мы избрали только двух писателей, а именно Бучинского и Елишу Кошецову. Художниками мы избрали Анчу Парикову и меня — Мирослава Фасолинку. Это хорошо, потому что она рисует земные вещи, а я небесные, то есть ракеты, спутники и вселенную. И Миша тоже по небесным делам специалист, так как пишет заметки астронавта. А Канторис больше по технике. У нас есть еще четыре помощника. А Анча Парикова председатель редакционной коллегии.

Первую стенгазету мы делали у меня дома, и она вышла ужасно большая, чтобы мы все на ней поместились.

Потом Анча пририсовала к именам писателей гусиное перо, а к художникам — палитру. Мишу нарисовали на космическом корабле, а меня на парах газа, который вылетает из корабля. Канторис нарисовал себе искусственную голову. Пусть каждому ясно, кто на что годен.

Наша стенгазета всем нравилась. Только Червенке не нравилась, потому что он обижен на нас. Мы бы и его избрали в редколлегию, так как он все знает, правда, только на экзаменах, а без экзаменов он ничего не знает. А Канторис на экзаменах ничего не знает, но когда нет экзаменов, то он знает все по технике.

Потом мы каждые две недели делали новую стенгазету и писали в ней о классных событиях, а лентяев и обманщиков критиковали. Некоторые даже стали нас бояться. Но мы не боялись никого.

Кому не хотелось идти на заседание редколлегии, те и не ходили. Но я ходил. И Анча Парикова тоже, потому что нам очень нравится рисовать. И вот раз, когда мы остались только вдвоем, Анча Парикова сказала:

— Никчемная эта работа, потому что сначала все лезли в редколлегию, а теперь даже и носа не покажут, а увиливают. А мы должны за них работать.

Я сказал, что Миша болен, и это действительно так и было.

— Знаешь? Не будем мы делать стенгазету! — сказала Анча. — Какой толк нам рисовать, если наши писатели ничего не написали. Лучше я созову на среду собрание отряда, и мы поговорим об этом.

И созвала, потому что Анча — председатель нашего отряда. Когда мы шли на собрание, я сказал Канторису и Бучинскому, потому что разозлился на них:

— Больше вам не придется работать в газете! На орехи достанется. Вот увидите!

Бучинский испугался, потому что на собрание должна была прийти наша учительница. А Канторис засмеялся и сказал всем, кто должен был делать стенгазету и поленился:

— Ничего, не бойтесь! Я за всех вас выскажусь. Вы только помалкивайте. А я выступлю, потому что я знаю как.

Koгда мы уже сидели и Анча сделала доклад о стенгазете, все молчали. Тогда Канторис попросил слова и сказал:

— Мне хочется выступить с самокритикой за всех нас. Мы должны были делать стенгазету и не делали ее, что самокритично и признаем, потому что мы хорошие пионеры. Если пионер в редколлегии, он должен работать. А если он не работает, должен признать это. Вот мы и признаем. Это и есть наша самокритика.

Но на собрание пришел и Миша, потому что ему уже вырезали гланды. Он сказал:

— Знаешь, Канторис, ты говори за себя. Что я, по-твоему, должен выступать с самокритикой только потому, что мне вырезали гланды?

Канторис рассердился и сказал:

— Ну ладно! За Юрана я с самокритикой не выступаю. Он думает, что гланды поважнее, чем самокритика. Потому что себя критиковать трудно.

Миша сказал:

— Тебе не трудно! Работать тебе трудно. А критиковать себя — пожалуйста.

Канторис так и подпрыгнул, но ничего не сказал, потому что начала говорить наша учительница:

— Если Юран был болен, то ему ни к чему самокритика. Но все остальные должны были бы выступить, чтобы мы знали, почему они не исполняют своих обязанностей.

Канторис попросил слова и сказал:

— И я говорю, что должны. Но им не хочется.

Тогда Анча Парикова сказала:

— Ты выступаешь с самокритикой на каждом собрании. И после драки выступил, и после того, как стер себе единицу в дневнике, и вот теперь, когда не делаешь стенгазету. С самокритикой ты легко выступаешь. И по поводу. стенгазеты ты уже два раза признавался, что не делаешь ее. Как же это все понимать?

И учительница, сказала:

— Это плохо!

…Когда мы шли из школы,

Канторис сказал Мише:

— Ну и дурак же ты! Самокритика лучше, чем гланды. Я это знаю, потому что я попробовал и то и другое. О болезни у тебя должна быть справка. О самокритике — нет. Со мной, например, ничего не может случиться.

Так думал Канторис, но просчитался, потому что на следующий день у нас в классе висела стенгазета и Канторису было стыдно. И всем остальным тоже, но меньше.

В этой стенгазете ничего и не было, только одно большое гнездо, а в гнезде наседка. Это была наседка, но это был Канторис, потому что у наседки была голова Канториса. И вместо крыла у нее была рука Канториса. Эта рука Канториса сыпала пепел на голову Канториса, а другая рука выдирала перья из хвоста курицы Канториса. А изо рта Канториса вылетали слова: «Мне не обязательно исправляться! Главное, что я самокритично признаю ошибки».

И еще из-под Канториса высовывались цыплята: Бучинский, и Елиша Кошецова, и все остальные, кто не работал.

Но Миши среди них не было.

Я был рад и ужасно смеялся. И все смеялись. Теперь я увидел, что Анча Парикова умеет рисовать лучше всех.

Эта стенгазета висела только два дня, а потом мы сделали газету к Международному женскому дню.

Она была очень красивая, потому что ее мы делали все вместе — вдесятером.

А в следующей стенгазете мы снова поместим сообщения о классных событиях, нарисуем лентяев и обманщиков. Нас все теперь боятся.

Да и мы сами, члены редколлегии, тоже побаиваемся.

 

ДЛЯ ЧЕГО СУЩЕСТВУЮТ СНЫ

Сны ни на что не пригодны. Только наша бабка думает, что они на что-то годны. Но я-то знаю, что они ни к чему, потому что это проверил.

Сегодня мне всю ночь что-то снилось, а когда я проснулся, то подумал, что я в Африке и слышу голос джунглей. Понемногу я различил слова:

— Возьми с собой плащ. Мне снился покойный дед — это к дождю.

И оказалось, что это не голос джунглей, а бабкин. Когда я совсем проснулся, я услышал, как мама вскрикнула:

— Господи, опять опаздываю!

А бабка открыла дверь и закричала ей вслед:

— Что варить-то? Все на мою голову!

Было половина седьмого. Я встал и обрадовался, что больше не сплю, потому что по утрам мы с бабкой беседуем до тех пор, пока не выкипит молоко.

Я пошел в кухню и сказал:

— Бабка, знаешь, что мне приснилось? Как будто

я был в Африке. Мне приснилась кенгуру, ну, знаешь, та, которая носит в сумке спереди своих детенышей. Только вот вместо детеныша у нее в сумке был я. Так я и путешествовал по всей Африке и ел одни бананы. А когда мы совсем спустились вниз, туда, где кончается Африка, мы увидели море. Оно было все-все красное, потому что это было Красное море. Потом я заметил наших ребят и Мишу — они играли в футбол, а я боялся, что упаду в море, так как Африка к самому концу стала узкой-узкой. Уже, чем наш двор. Я хотел было выскочить из сумки кенгуру, но потом вспомнил, что это все мне только снится. Так я и остался сидеть.

Бабка покачала головой и сказала:

— Это очень необыкновенный сон. Но хороший. Далекие края — это к счастью. Повстречается тебе необыкновенное счастье.

Потом убежало молоко, и я пошел умываться.

В школу мы шли вместе с Янсу, и по дороге я ему рассказал, что мне снилось и что мне предсказала бабка.

Яно сказал, что Африка совсем уж не такая узкая, потому что Южная Америка еще уже. Как раз вчера вечером он смотрел карту, когда учил про Африку.

Я удивился, что он еще делал уроки, потому что мне после футбола было не до ученья.

На уроке географии Яно поднимал руку, а я нет, так как я не выскочка. Но учитель, все равно вызвал меня, хотя я и не поднимал руку. И пришлось мне рассказывать об Африке все, что я выучил во сне.

— Ай-ай-ай! — похвалил меня учитель. — Надеюсь, что вы, ребята, хорошо слушали? Уважаемый ученый Фасолинка открыл, что Африка узкая, как лапша. Австралийских кенгуру он переселил на мыс Доброй Надежды, а Красное море из Аравии — колдуй-балдуй — и перенес на юг Африки. Это величайшее открытие! И чего оно заслуживает? Единицы!

Все смеялись, и еще долго не было звонка, но потом он все же прозвенел.

Миша хотел мне что-то сказать, но я отрезала

— До самой смерти с тобой не разговариваю! Потому что ты плохой товарищ.

Но Миша сказал:

— Не пойму, отчего же я плохой? Я смеялся не больше других.

И я понял, что Миша не фальшивый, и мы пошли домой вместе.

Но я понял: сны совсем ничего не означают, и верить им нельзя. Потому что единица это никакое не счастье, а несчастье. Может быть, когда-нибудь сны и были верные, но теперь нет.

А дождя тоже так и не было, хотя бабушке и снился покойный дедушка.

 

ОЛИМПИЕЦ

Это Миша Юран, потому что это звание для себя он раньше всех придумал. А я, Мирослав Фасолинка, всего лишь мастер спорта.

Миша будет выступать за команду ЧССР на Олимпиаде, а если бы я был уверен, что из одной школы возьмут двоих, то и я был бы олимпийским пловцом.

С утра до вечера мы плаваем. Миша говорит, чтобы я пока тренировался — потом увидим. Я бы тренировался, но когда Миша плавает, приходится выскакивать из воды, потому что он очень брыкается и получаются большие волны. Взрослые так не плавают, но Миша говорит, что это олимпийский стиль.

Обедать нас мама вызывала по местному радио. Но Миша предложил нырнуть, потому что в воде мы не обязаны слышать. Ведь наши уши тоже в воде! Как мы можем слышать?

Так мы ныряли примерно час. Миша хватал людей за ноги, но пузырьки выдавали его, и одна тетя вытянула его за ухо. Потом Яно сказал Мише:

— Ты плаваешь по-собачьи.

Миша сказал:

— Это ты плаваешь по-собачьи.

Я сказал:

— Миша плавает стилем олимпийский баттерфляй, потому что он олимпиец.

Миша вытянул из-под плавок белую шапку с красной полосой, как у пловцов-олимпийцев, и после этого с ним никто не стал спорить.

Яно сказал:

— Если ты олимпиец, так спрыгни с той вышки для прыгунов в воду.

Миша сказал:

— Думаешь, не спрыгну?

Яно сказал:

— Ну спрыгни!

Миша сказал:

— И спрыгну!

Мы стали подниматься по лестнице на вышку. Я сказал Мише, чтобы он не прыгал, что это высоко. Но Миша сказал, что то-то и видно, что я только мастер спорта. Я полез по мостику на животе, а Миша шел. Я видел, что у него трясутся ноги, тогда я схватил его за плавки. Но Миша крикнул:

— Толкни меня!

И я его толкнул.

Когда я сошел вниз, все кругом кричали.

Девчонки из нашего класса плакали. Они всегда сразу начинают плакать. Я стоял и глядел на воду.

Потом выплыла Мишина олимпийская шапочка, и один дяденька схватил его за волосы. Миша был какой-то синеватый и почти не дышал. Потом его схватили за ноги и выкачали из него чуть ли не бочонок воды. После этого Миша начал дышать и стал выплевывать воду. Вода капала у него из ушей, а дяденька, который вытащил его, ругался.

Потом мы оделись, но домой не пошли, а пошли в парк. Миша сказал, что до самого воскресенья он не хочет видеть воды, потому что ему испортили рекорд. А сидел он на дне нарочно. Пусть все знают, как долго он может выдержать!

Когда мы шли домой, Миша сказал:

— Твой отец — хороший пловец. Он мог бы начать с нами в воскресенье курс плаванья. Нельзя терять ни дня. Олимпиада будет уже через четыре или пять лет.

Я обрадовался. Потом Миша сказал:

— Не бойся, я поговорю, чтобы тебя взяли на Олимпиаду. Только прыгать не будешь. У тебя ведь слабая голова. Кружится.

Такого друга, как Миша, нет ни у кого на свете.

 

МЕРИДИАН

Я хорошо помню, как мы в школе учили о меридианах и параллелях. Мы никак не могли себе это уяснить и часто спрашивали учителя, кто чертит эти меридианы по земному шару. Нам хотелось знать: сколько дней нужно идти с Северного полюса на Южный и чем проводить меридианы, потому что мел в вечных льдах, наверное, не виден, а в море он растаял бы, ведь в воде мел тает.

Учитель нам объяснил, что меридианы на земле никто не чертит, так как это всего-навсего линии, которые мы себе представляем. Но мы никак не могли понять, почему эти линии на глобусе есть, а на земном шаре нет? И мы думали, что учитель ошибался.

И все лето мы с Мишей искали меридианы на земле.

Мы не нашли ни одного и уже были готовы поверить, что учитель прав и меридианы действительно нанесены только на глобус, а на земном шаре нет. Но как раз в этот момент совершенно случайно мы нашли меридиан, И это было в Индржиховом Градце.

Индржихов Градец — это такой город в Южной Чехии. Индржих — мужское имя. Так, наверное, звали господина этого города, когда еще у господ были свои города. А Градец — это город-крепость и даже не город, а городок. А от крепости остались одни стены.

В Индржихов Градец мы отправились вовсе не затем, чтобы искать меридиан. Нам даже и во сне не снилось, что там есть этот меридиан! Мы просто приехали сюда к друзьям. Наша школа дружит с градецкой школой, вот они нас и пригласили.

Когда мы приехали в Градец, было уже темно. На вокзале было очень шумно, потому что друзья ждали нас и каждый выкрикивал имя своего друга, чтобы друзья не перепутались. И мы увидели, что Индржихов Градец очень красивый город.

Когда мы вышли в город, на небе светили месяц и Большая Медведица, а когда мы осмотрелись, то увидели, что точно такой же месяц и Большая Медведица светятся и на земле. Конечно, звезды на земле не были настоящими небесными телами, они лишь отражались в воде, потому что в Градце много озер. То озеро, в котором отражались месяц и Большая Медведица, называется Вайгар, Оно тянется почти до самого центра города.

А другие озера — это не озера, а пруды, потому что в них разводят рыбу.

Потом друзья отвели нас в свои дома к родителям. Мы там вымылись и поели.

Моего друга зовут Томаш Правечек, а Мишиного — Иво Горный. Отец моего друга военный, а Мишин — рыбак.

В Градце нам было очень хорошо. Я жил по-военному, а Миша по-рыбацки. И мне это очень нравилось.

Раз мы пошли с нашим папой в город, и я первый заметил на мостовой линию, выложенную темными камнями.

— Это меридиан, — сказал папа. — Он проходит точно через градецкую башню и тянется, как видишь, по этой черной черте.

Он хотел идти дальше, но я повернулся и со всех ног помчался к Вайгару за Мишей. Папа с Томашем припустились за мной. Мишу я увидел как раз в тот момент, когда он садился в лодку. Я ужасно испугался, что он отплывет раньше, чем я добегу, и поэтому закричал изо всех сил:

— Миша! Миша-а-а! Я нашел меридиан!

Потом мы побежали к башне и до самого вечера

ходили с друзьями по меридиану. Мы заранее представляли, как Канторис и Червенка лопнут от зависти, услышав от нас такую новость, потому что в нашем классе и даже во всей нашей школе еще никто не видел меридиана.

Вдоволь находившись по меридиану, мы купили себе по пломбиру на палочке. Потом снова вернулись на меридиан. Но тут Миша заметил, что меридиан странно действует на нас. У него закружилась голова, и его начало подташнивать.

И мне показалось, что меридиан как-то странно ведет себя. Но у меня ничего не кружилось, и поэтому я сказал Мише:

— Наверное, тебе плохо от пломбира.

Но Миша рассердился и ответил:

— Посмотрите только, какой умник нашелся! Сегодня я съел десять порций мороженого — и ничего со мной не было. Почему же именно от пломбира мне станет плохо? Ясно, что это от меридиана! И я рад, что я это чувствую. По крайней мере я теперь на собственном опыте знаю, как быстро крутится земной шар.

Потом нам пришлось уйти с меридиана, чтобы у Миши голова не закружилась совсем.

Потом мы каждый день ходили на меридиан и подолгу стояли там.

А все-таки мы нашли меридиан! Хотя, по правде-то говоря, мы давно перестали его искать. Мы нашли меридиан в Градце, но он может быть и у нас, в Братиславе.

Когда на следующий день мы должны были уезжать, Томаш сказал, что он хочет подарить мне что-то удивительное. Меня разбирало любопытство, и он украдкой прошептал мне на ухо, что рано утром он вынет из мостовой половину меридиана и даст его мне с собой, чтобы не только у них, а и у нас был свой меридиан.

Я очень обрадовался.

Мы уже было договорились о том, во сколько встанем завтра утром, как вдруг папа задумался и сказал:

— Ребята, у меня такое впечатление, что этот меридиан вам не удастся перенести.

Мы так и ахнули, а папа продолжал:

— Ну, достать вы бы его достали. А что же дальше? Представьте себе, как ни с того ни с сего в Братиславе появится новый меридиан, и все атласы окажутся ни к чему, потому что в них этот меридиан не существует.

Мы задумались. Потом Томаш сказал:

— Атласы можно переделать.

Папа нам объяснил, что в таком случае надо было бы переделать несколько миллионов атласов, так как в мире ужасно много школ, а в них еще больше учеников.

Мы вынуждены были признать это.

Потом Томаш подарил мне резиновые ласты и водолазные очки, которые надеваются не только на глаза, но и на нос, чтобы туда не попала вода.

Я обрадовался и сказал:

— Если Томаш приедет к нам, мы будем нырять в Дунае, потому что у нас в Братиславе есть Дунай.

Потом мы пошли спать и договорились, что меридиан в Градце будет общим и Дунай в Братиславе будет тоже общим, потому что друзья должны делиться всем, а чего нельзя разделить — будет общим.

 

ТУРОК

В августе мы уехали в пионерский лагерь и там нашли себе приятелей. Они ходили к нам из деревни, и у них был пчеловодческий кружок, У них был не только пчеловодческий кружок, но и пчелы. В прошлом году у них было восемь ульев, а сейчас только семь, потому что один у них украл медведь: ведь медведи очень любят мед.

Мы им не поверили, но они сказали:

— Приходите и увидите, что этого украденного улья у нас нет.

Нас разбирало любопытство, и мы попросили у пионервожатого разрешения пойти к этим ребятам.

Мы пошли втроем: я, Миша Юран и один парень из Жилины, Бубник. Он самый примерный. Его послали присматривать за нами.

Он присматривал за нами и велел нам идти парами. Так мы и маршировали до самого поворота. За поворотом Бубник сделал стойку и помчался вперед, и мы поняли, что он уже не присматривает за нами, и тоже начали бегать и кувыркаться. Нам было очень весело.

Ребята ждали нас за деревней, а когда мы приблизились, руководитель кружка Тоно Гринчкар сказал:

— Та зеленая будка — пасека. Ну, кто первый? — и помчался.

И мы помчались. Некоторые бежали потихоньку, а некоторые быстро, но быстрее всех бежал Бубник, он был первый. Добежав, он поднял улей, чтобы все видели, что он первый. Но тут он закричал, потому что вместе с ульем схватил и пчелу, а она его ужалила.

Тоно дал Бубнику подержать мокрый камень, чтобы меньше болело, и сказал:

— Работать с пчелами весело, но пчелы больно кусаются.

На нас пчелы не обратили никакого внимания. Мы подошли ближе и увидели, что восьмой улей действительно украл медведь, потому что ульев было только семь. Все они были очень красиво окрашены, но один был самый красивый. Этот улей был как турок. Он был очень старый, у него были усы и трубка. Эта трубка нужна была для того, чтобы пчелам было куда сесть, когда они возвращаются домой, потому что через рот улья-турка пчелы летали в улей и обратно.

Этого турка пионеры получили от одного деда, и было ему, наверное, двести лет.

Мы обрадовались, что медведь не украл турка, но Тоно засмеялся и сказал:

— Его не сдвинут даже двое парней!

Но он сказал нам неправду, потому что мы с Мишей улей подняли, а мы еще не совсем парни. Потом мы немножко поносили турка, но тут-то мы и просчитались.

Пчелы подумали, что их кто-то хочет украсть, пчела-матка послала двух пчел на разведку. Они посмотрели и подумали, что их улей тащит медведь, не пожалели своей жизни и ужалили его в голову. Но они ошиблись, потому что это был не медведь, а Миша.

Миша выпустил улей и схватился за голову. А я один турка не мог удержать, и он у нас упал.

Турок упал на голову, и трубка у него сломалась.

Изо рта у него полетели пчелы. Мы увидели, что дело плохо, громко закричали и побежали. Пчелы жалили нас сзади, но на это мы не обращали внимания.

Когда мы выбежали на дорогу, то поняли, что пчелы в сто раз умнее нас. Как раз там они ждали нас с новыми силами и напали на нас и с фронта и с тыла.

Их было несколько миллионов. И мы начали отступать, и никто не знал, что делать, потому что пчелы были всюду. Вдруг мы услышали крик Тоно:

— Сюда бегите! Ко мне!

Мы побежали к нему на берег ручья и залезли в воду.

Потом мама Тоно прикладывала нам уксусные компрессы. После этого мы пошли домой в лагерь.

Мы едва ковыляли, потому что Миша ничего не видел, а я только немножко левым глазом, а Бубник правым. Пчеловоды проводили нас до поворота, но дальше идти не захотели. Мы взяли Мишу за руки и пошли одни.

Вечером в лагере был костер, но мы не пошли, потому что нас уложили в изолятор. Мы разговаривали, и Миша спросил;

— Как ты думаешь, дал бы нам Тоно один рой?

Я сказал, что дал бы.

Потом вожатый принес нам копченый шпик и накормил нас, потому что у нас были завязаны лица и сами мы не могли. Когда мы наелись, Миша сказал.

— Как только ко мне вернется зрение, я нарисую проект нашего улья. Это будет замечательный улей! Почище этого их турка.

Так мы основали пчеловодческий кружок. Мы еще не договорились, будем ли мы продавать мед или же есть сами. Я думаю, что будем есть, потому что мед полезный.

 

ПОТОП

Когда идет дождь и гремит гром, бабушка не пускает меня во двор, чтобы меня не убило молнией.

Вчера мы сидели с ней в кухне и смотрели в окно, потому что на улице была гроза. Бабушка вздыхала и говорила, что льет, как перед потопом.

Я спросил бабушку, помнит ли она сама потоп, — ведь ей уже шестьдесят лет. Бабушка сказала, что она своими глазами видела только одно наводнение, когда разлился Грон и водой снесло хлев с поросенком. Он плавал на доске по всей деревне и страшно хрюкал, а потом его вытянул мой прадед.

Но потопа она не помнит, потому что это было ужасно давно. О нем они только учили в школе на уроке закона божьего, когда она была маленькой.

Потом бабушка рассказала мне, как это было ужасно, потому что господь бог рассердился на людей за грехи и решил утопить всех, а в живых оставить лишь одного Ноя и его семью. Порешив это, начал он лить на землю дожди и лил их без остановки сорок дней и сорок ночей. И всех утопил.

Я спросил, утопил ли он и зверей.

— Конечно, и зверей, — ответила бабушка.

— А разве и на них господь рассердился за грехи?

— Ну, нет! Звери не грешат, потому что у них нет души.

— Тогда почему же бог их утопил?

— Видишь, — сказала бабушка, — они страдали за нас, людей.

Мне это не понравилось. Почему же невинные звери должны страдать?

Я бы, например, не страдал за Канториса, и даже нашего Шарика не дал бы за него утопить. Я бы лучше в потоп бросил самого Канториса, потому что он сам умеет плавать.

Потом бабушка рассказывала мне, что господь приказал Ною построить деревянный корабль. Его назвали ковчег или что-то в этом роде. Это, конечно, была ужасная тайна, и он не смел никому ничего рассказать. Ной мог взять в ковчег по паре всех животных. Бог велел Ною сделать это для того, чтобы все не утонули, а кое-кто остался и до наших дней.

— Ну, этот корабль был ужасно большой. Ведь в нем поместились все звери земли!

— У Ноя, наверное, был огромный завод, если ему отмахали такой кораблище! — сказал я.

— Не мели чепуху! — сказала бабушка. — Заводов тогда не было. Он сам его построил. А корабль был большущий. С наш дом.

— Да ну? — удивился я, — В наш дом не вместился бы даже тот цирк, что был у нас в прошлом году. Там зверей было целых пятнадцать вагонов! Но ведь еще и не такие бывают зверинцы.

— Не знаю, — сказала бабка, — хватило и тех, которые поместились.

Потом я спросил, взяли ли на корабль тюленя. Бабушка ответила, что взяли. Раз господь сказал всех, всех и взяли.

Я рассмеялся.

— Вот и глупо, потому что тюлень в воде не утонет, а вот что он ел на корабле, неизвестно. Рыбу, что ли? Но ведь рыбам нужна вода, а тюленю рыба, не то он подохнет.

— Не путай ты меня, сынок, — сказала бабка. — Все так и было, потому что нас так учили.

Но я не дал ей покоя и спросил ее еще:

— А если он взял на корабль всех зверей, значит там и белые медведи были? И кенгуру из Австралии? И индийские очковые змеи? И львы из Африки?

— Да, — сказала бабушка.

— А американского коршуна Ной взял?

— Конечно. Всех зверей!

Потом я спросил бабушку, были ли у Ноя на этом корабле моторы или только весла.

Бабушка подумала и сказала, что только весла, потому что моторов тогда не могло быть.

— Я ему тогда не завидую, — сказал я. — Ясно, что у него руки заболели, пока он догреб до Северного полюса за медведями, а тут сразу же поворачивай к Австралии за кенгуру и потом давай жми в Африку за львом. А знаешь, бабушка, что Америка была открыта только пятьсот лет назад? Так как же Ной узнал, куда плыть за американским коршуном?

Бабушка сказала, что я безбожник. Но я опять сказал на это:

— Даже если бы у Ноя были компас и радар и он бы знал, куда плыть, все равно он не мог бы обогнуть весь свет за сорок дней. И eщe при таких невозможных метеорологических условиях.

Бабушка сказала, что он должен был обогнуть весь свет, раз ему господь приказал.

Я заметил, что в таком случае бог должен был дать Ною на корабль атомный двигатель.

— Не греши, парень! — закричала бабушка, замахав руками.

— Знаешь, что я думаю, бабушка, — сказал я и отошел подальше к дверям, — что все это сказки, потому что в действительности этого не могло быть. Такого ливня не могло быть. А если и был, то потом наверняка было и наводнение, как у вас, когда разлился Грон. И чтобы у кого-нибудь был такой корабль, где поместились бы все звери, — этому я не поверю. А если наводнение было большим, то, ясно, много зверей утонуло. Ведь ты сама говорила, что когда разлился Грон, у соседей утонул поросенок, а у вас нет. А если у кого-нибудь во время наводнения есть лодка, то сначала спасают людей и уж потом зверей. И тогда, конечно же, некоторые утонут.

Тогда бабушка рассердилась, схватила мокрую тряпку и побежала за мною. Но я только этого и ждал и выскочил во двор.

Бабушка открыла окно и закричала:

— А ну-ка, выйди из-под дерева! Хочешь, чтобы молния в тебя попала?

 

РОЗОВАЯ ФАСОЛИНКА

Наша пионерская дружина лучшая в школе, а мы самые лучшие пионеры. А из наших пионеров я самый лучший потому, что мне доверили ухаживать за ящичком с подопытной фасолью нашей дружины.

Когда однажды мы шли с пионерского сбора, шестиклассники из четвертого звена хвастались, что у них на мичуринском участке будет такая большая тыква, ну, просто с первоклашку.

А Миша сказал:

— Подумаешь! Что такого? Мы вырастим такую подопытную фасоль, у которой стручки будут только с розовыми фасолинками.

Они нам не поверили.

Мы сами немножко удивились, но у Миши дядя садовник, и мы ему верили. Он и вправду принес розовые. фасолинки, чтобы мы их посадили.

В живом уголке у нас был один свободный ящичек. Мы накопали в него чернозем. Потом мы раздумывали, где бы нам спрятать этот ящичек, потому что это будет наш секрет. Долго мы решали, кто будет ухаживать за фасолью, и, наконец, справедливо было решено, что я. Потому что я самый лучший пионер и у нас дома есть балкон.

Потом мы сажали фасоль, удобряли землю и заранее радовались тому, как утрем нос четвертому звену.

На следующий день все пришли посмотреть, не дали ли ростки фасолинки, и ходили каждый день.

Мама сказала, что чем больше они будут ходить, тем медленнее фасоль будет расти. Мы сначала не поверили этому, но, наверное, мама была права. Миша выкопал одну фасолинку — посмотреть, нет ли там росточков, — и она потом уже не росла.

И мы порешили, что звено будет ходить смотреть фасоль только два раза в неделю. И все заботы легли на меня. Только Миша ходил помогать мне.

Каждое утро, когда я вставал, я поливал фасоль. В обед мы с Мишей осматривали ее. И вечером перед сном.

В конце учебного года звено пришло в последний раз посмотреть на фасоль. Она уже выросла примерно на двадцать сантиметров.

— В сентябре, — сказал Миша, — вырастут и стручки, а к пятнадцатому мы покажем четвертому звену розовую фасоль.

Потом наступили каникулы.

И вот пришло первое сентября.

Когда мы пришли первый раз в школу, мы увидели, что на мичуринском участке пятиклассников выросла тыква. Она была не очень большая — три четверти метра в окружности — не больше.

Все ребята решили прямо из школы идти к нам смотреть нашу фасоль. Я ничего не сказал.

Когда мы шли домой, Ёжо спросил:

— Миро, ты не знаешь, когда начнут лопаться стручки у фасоли?

Я ответил:

— Никогда!

Миша сказал:

— Как так никогда? Ведь всякая фасоль сначала цветет, а потом дает стручки!

Я рассердился и закричал:

— А наша — нет! Потому что она погибла!

Тут Миша закричал:

— А ты поливал ее?

— Я поливал ее до тридцатого июня, — оправдывался я.

Ну и досталось же мне! Ёжо говорил, что у меня нет пионерской чести, потому что я подвел звено и теперь нам будет стыдно перед пятиклашками. Миша слушал все это и ничего не говорил, и мне было очень неприятно, и я тоже ничего не говорил, раз ему фасоль милее друга.

Мы пошли дальше, но ребята шли все вместе, а я один.

Потом Миша пошел один, но так, чтобы я смог догнать его. Сначала мы ни о чем не говорили, но немного погодя Миша сказал:

— Мне с тобой не хочется разговаривать, потому что ты не пионер, раз не поливал фасоль. И вообще — почему ты не поливал?

Я сказал, что я пионер, а забыть может каждый.

Миша на это ответил, что так нельзя было, потому что теперь у нас нет фасоли.

Я тоже думал, что так нельзя, но сказал:

— Если я плохой пионер, то ты почище меня, потому что в каникулы ты воровал яблоки в саду Червенковых. Ведь когда мы учимся, ты не воруешь? Значит, тогда ты пионер, а в каникулы кто? Вор? Да?

Миша промолчал, но задумался. Я видел это,

У дома мы остановились, и он сказал мне:

— Завтра пойдем в сад к дяде и попросим у него такую фасоль, которая быстро растет.

— Хорошо, — согласился я. — Я буду поливать ее даже по воскресеньям и вообще всегда.

 

БАЦИЛЛОНОСИТЕЛИ

Бациллоносители — это ребята, которые разносят бациллы, так я объяснил бабушке, а она замахала руками и сказала:

— Господи ты, боже мой! Чего только люди не придумают! В наши времена ничего такого не бывало. Когда я ходила в школу, то болезней, правда, было хоть отбавляй, но бациллы были только у одной девочки, Илонки. Она могла себе это позволить, потому что у них был лесопильный завод.

— Теперь все по-другому. Когда ты ходила в школу, не было даже реактивных самолетов, ни ракет, ни бациллоносителей. А теперь они существуют, потому что сегодня себе это может позволить каждый, а не только тот, у кого есть лесопильный завод.

Так я сказал бабушке, но это неправда, потому что каждый не может себе это позволить. И я не бациллоноситель, и Миша тоже. Это несправедливо.

Когда у нас в школе был дифтерит, в наш класс пришел директор с докторшей и сестрами и сказал:

— Три младшеклассника у нас заболели, потому что им не были сделаны все прививки. Мы должны выявить всех, кто разносит бациллы и ставит под угрозу здоровье народа. Подходите по одному и открывайте рот.

Первым должен был подойти Бучинский. Он весь трясся и вместо «а» сказал «е-е-е», потому что трус.

Потом нам в горло сунули палочку, а на ней была вата.

Мне пришлось три раза подходить к сестричке, так как я очень боюсь щекотки и каждый раз разгрызал палочку.

Через два дня были известны бациллоносители. В нашем классе было три бациллоносителя — все девочки.

Канторис сказал:

— Я так и думал, что докторша будет за девчонок. Если бы у нас был доктор, и мы бы могли стать бациллоносителями.

Он сказал так потому, что бациллоносители не болеют, а только разносят бациллы. Они могут не ходить в школу, и им хорошо. Это каждому понравилось бы — раз в неделю сделают тебе укол — и сиди себе дома целый месяц.

В других классах есть и мальчишки-бациллоносители. Они, конечно, не сидят дома, а играют в футбол. Это еще лучше.

По дороге домой Канторис сказал, что он что-то придумал. Нам было интересно, что он придумал, но Миша охладил нас:

— Какая-нибудь чепуха!

Но Канторис позвал одного бациллоносителя из пятого класса и попросил дыхнуть на него, а за это обещал ему две кроны, да еще книжку о шпионах почитать. Бациллоноситель подошел, и на следующий день Канторис хвастался, что он уже чувствует в горле бациллы. Но когда его проверили, то никаких бацилл у него не оказалось. Вот и выходит, что он просчитался и зря заплатил две кроны.

Потом бациллоноситель ходил домой к Канторису и за одну крону, потому что у них есть телевизор. Но Канторису ничего не помогало. Раз ему стало жалко денег, и он сказал пятиклашке:

— Ты мне больше не нужен! Твои бациллы никчемные. На телевизор можешь приходить, но теперь ты будешь платить мне крону.

Так он вернул себе четыре кроны. Может быть, он бы вернул себе и все девять крон, которые дал пятиклашка, но как-то раз на уроке родного языка учитель спросил его:

— Почему ты такой красный, Канторис?

Канторис ответил:

— У меня болит голова и живот. Это, наверное, я объелся салом, которое дядя прислал нам из Чанковиц.

Его отпустили домой, и он был очень доволен. Вечером его отвезли в больницу.

И вовсе он не объелся сала, а заболел дифтеритом. И получилось несправедливо, потому что Канторису от бацилл не было никакой пользы, а только вред.

Другие бациллоносители бегают по двору, а бедняжка Канторис чуть-чуть не умер. И он еще заплатил за это пять крон.

 

НОВАЯ БОТАНИКА

В понедельник по ботанике у нас была контрольная, а сегодня нам скажут отметки.

Перед ботаникой ребята начали гадать, кто что получил. И я начал гадать, а Миша решил, что я боюсь, и сказал:

— А мне все равно! Я спокоен.

Мне было неприятно, что он так думает обо мне, потому что и я был спокоен! Я только не знал, правильно ли я написал ответы.

Потом зазвонил звонок.

Учительница принесла контрольные. Она была в хорошем настроении, и мы подумали, что все в порядке.

— Дорогие ребята, — сказала она. — Один из наших учеников открыл новую ботанику. Она очень интересная, и поэтому все десять вопросов и ответов из этой работы я напишу вам на доске, чтобы вы их хорошо запомнили.

И начала писать.

Вопрос — Ответ

Назови растение из семейства бобовых. — Контрольная.

Как называется прибор, который во много раз увеличивает клетки растений? — Горох.

Назови продукт, из которого вырабатывается хлеб. — Микроскоп.

Какое древесное тропическое растение достигает 40 метров в высоту? — Пшеница.

Как называется плод фасоли обыкновенной? — Бамбук.

Какая часть дерева служит ему для дыхания? — Стручок.

Какая часть растения находится под землею? — Листья.

Какой вид удобрения более всего употребителен? — Корень.

Какой самый ароматный цветок ты знаешь? — Перегной.

Что из овощей ты больше всего любишь? — Лилия белая.

Когда учительница дописала, она так смеялась, что у нее текли слезы, а мы смеялись еще больше. Смеялся и Петр, который сидит со мной, а он никогда не смеется, потому что у него папа инспектор над всеми школами.

И Шпало смеялся, но только так, уголками рта. Тут-то мы и поняли, что он не совсем уверен, не его ли это контрольная.

Всех нас разбирало любопытство, и мы спросили учительницу. Кто же открыл эту ботанику? Но она сказала, что это секрет.

Канторис встал и сказал:

— Это не я, потому что в бобовых я написал сливу, и еще я думал, что клетки рассматривают в гороскоп.

Потом учительница постучала указкой по столу:

— Ну, достаточно, ребята! Теперь я проверю, как вы повторили материал.

Это нам испортило настроение, и мы больше не смеялись.

Когда прозвенел звонок и все пошли на переменку, учительница сказала:

— Ты останься в классе, Фасолинка.

Я испугался. Учительница закрыла двери класса, и мы остались только вдвоем. Она сказала:

— Ты списывал, это явно. Но почему ты написал «контрольная» среди бобовых, когда это всего-навсего надпись, а? Потому твои ответы передвинулись и вместо микроскопа получился горох, а вместо бамбука сорокаметровая пшеница.

Я ничего не ответил, потому что мне вдруг стало очень жарко.

Учительница потрепала меня по голове и сказала:

— Открой окна и сотри с доски.

Я бросился открывать окна.

Потом был урок физкультуры, а после мы пошли домой.

Но с Червенкой я не разговариваю. Раньше я с ним разговаривал, но теперь не буду! Зачем он написал «контрольная», да еще так криво?

Я думал, что это ответ на вопрос о бобовых. Никто не написал слова «контрольная», потому что учительница не просила это писать. Только Червенка написал. Он всегда воображает себя самым умным.

Я люблю нашу учительницу, а Червенку нет. И вовсе он не самый умный, а самый глупый.

Вечером пришел Миша и все еще смеялся. Я рассердился на это и вот что ему сказал:

— Не пойму, чего ты все грохочешь? И совсем это не смешно!

Миша удивился и пошел спать.

И я пошел спать.

 

ПОСЛЕ ЗАХОДА СОЛНЦА

Когда в школе проходит сбор бумаги, мама всегда говорит:

— Ну слава богу! — И дает мне отцовские газеты, журналы и все бумаги.

Когда проходит сбор утильсырья, отец говорит:

— Ну слава богу! — и дает мне из подвала все бутылки, а из чемоданов мамины тряпки.

Потом бывает крупный разговор, но я не виноват, и мне ничего не могут сделать, потому что я — ребёнок и должен слушаться и маму и папу.

Поэтому я очень люблю всевозможный сбор, но больше всего сбор железа. Тогда мы берем тележку, и каждый хочет быть конем. Тележку мы просим у маминого дяди-садовника.

В нашей группе есть и девочки. Сначала мы не хотели их брать с собой, но Миша сказал:

— Пусть идут с нами! Их скорее пустят в подвал, чем нас, потому что мальчишек всегда боятся.

И это действительно было так, и мы набрали три тележки железного лома. Возвращаясь домой, мы встретили Шпало, и он сказал:

— Одолжите мне тележку! Тут у меня есть здоровенный кусище железного лома, а один я его не подниму.

Мне это не понравилось, потому что я хотел, чтобы у нас лома было больше всех.

Но Миша спросил:

— Хорошо! А где он у тебя?

И мы пошли за ним, потому что Миша наш командир,

Подойдя к дому Шпало, мы очень удивились, а Зуза сказала:

— Никакой это не железный лом, а настоящая печь.

И вправду это была печь. Нам даже показалось, что она весит целых пятьдесят килограммов, пока мы ее поднимали.

Когда мы шли из школы, мама Шпало увидела нас и позвала, чтобы мы помогли ей отнести белье в прачечную. Шпало не пошел. Он сказал, что он будет сторожить тележку, чтобы никто ее не украл.

Все белье вместе с рубашками Шпало мы положили в корыто, а Шпалова мама пошла развести огонь. Но тут она заметила, что разводить огонь негде. Она закричала:

— Господи! Кто-то украл у меня печь!

Мы, не говоря ни слова, выскочили из прачечной.

Я Шпало сказал:

— И не стыдно тебе? Ты обворовал собственную мать и поэтому теперь будешь ходить во всем грязном!

Шпало готов был разреветься.

— Я не знал, — захныкал он, — что мамка сегодня будет стирать. Мне так хотелось выиграть футбольный мяч! Я бы и вам дал поиграть.

— Вор далеко не убежит! Что ты теперь выиграешь? — сказал я ему.

Миша разозлился:

— Не приставай и помолчи! Нужно подумать, что делать.

Он болеет за Шпало и занимается с ним по математике.

Потом мы ходили просто так, без дела. Мы уже проголодались, но Миша все думал и думал, и нам пришлось ждать. Потом он приказал:

— Сразу же после захода солнца встретимся во дворе. Каждый подготовит десять килограммов железного лома, так как нас тут пять. Кому не нравится, может не приходить.

Мы сказали, что придем. Тогда Миша взял тележку, и пошел домой.

Дома я начал наводить порядок в шкафу и попросил у отца одну сковородку, одну железную ванночку (это была моя ванночка, когда я был маленьким), три железные вилочки, у которых было только по два зуба, и один старый утюг. Папа мне все это дал, потому что мама была в магазине.

Когда пришла мама, я начал наводить порядок в подвале в отцовском хозяйстве.

От мамы я получил один сломанный душ, полтора метра цепочки, два напильника и четыре колеса от лыжных палок. В это время отец как раз ушел играть в шахматы.

Все это я отнес во двор, свалил в ванночку, уселся на нее верхом и стал ждать захода солнца.

А потом мы все это отвезли на школьный двор. Теперь у нас было много лома: только одних тазов я насчитал штук семь.

Миша сказал, что раз мы привезли все это, мы можем отвезти назад печку. Мы погрузили ее на тележку и отвезли к Шпало в прачечную.

Не успели мы выскочить оттуда, как в прачечную пришли мама и отец Шпало.

Мы очень смеялись, потому что отец Шпало сказал:

— Что ты только за человек? Из-за каких-то пустяков шум подняла. Что у тебя тут случилось с этой печкой?

Мама Шпало сказала с удивлением в голосе:

— Честное слово, после обеда ее тут не было! Ну и времена пошли! Собственным глазам верить нельзя!

Потом мы катались на тележке, и каждый был то конем, то кучером. Наконец наши родители позвали нас домой, и Миша сказал Шпало:

— В следующий раз сначала думай. А то знаешь, как бывает? Повадится кувшин по воду ходить, тут ему и голову сложить — смотри не воруй больше, а то в тюрьму угодишь.

Мы решили, что футбольный мяч будет общим.

Еще хорошо, что тележка осталась у нас и на следующий день.

 

СТУЛ

Когда мы шли с урока труда, Червенка сердился, потому что на спине у него был синяк. Он то и дело снимал пальто, а Шпало должен был поднимать ему рубашку, чтобы мы посмотрели на синяк. Но мы ничего не видели, потому что синяк, наверное, был очень маленький. Червенка хныкал и говорил, что он должен быть большой, ну хотя бы со сливу, и такой же синеватый. Но ничего не было.

— Вы потому ничего не видите, — говорил Червенка, — что уже темно. А тьма тоже синяя.

Он ударил молотком по спине. Не нарочно, а когда хотел забить гвоздь. Он так размахнулся, что попал не по гвоздю, а по собственной спине,

— Вечно с тобой что-нибудь случается, Червенка, — сказал Миша. — Тебе уже сто раз говорили, что молоток нужно держать не в левой руке, а в правой. А ты все левой да левой! Тогда и нечего удивляться.

Шпало сказал:

— Ему все равно — правая или левая рука. У него обе левые.

Червенка сказал:

— Ты молчи! У тебя двойки, а у меня одни пятерки.

Он думает, что все, у кого не одни пятерки, хуже его.

Миша ему сказал:

— Лучше помолчи ты, Червенка! Потому что из-за тебя все мы четверо на уроке труда получили двойки.

Мы вчетвером — Миша Юран, Червенка, Шпало и я — делаем одну вещь. Эта вещь — стул. Самый обыкновенный стул. Но это трудная работа. Когда к нам с Мишей учитель прикрепил еще и Шпало, мы не очень обрадовались, потому что он, по правде говоря, получил уже по математике двойку, и мы боялись за него. А когда к нам послали Червенку, мы, наоборот, обрадовались, потому что он все знает, хотя и не из нашей компании.

Но мы ошиблись.

Шпало — самый ловкий, а Червенка — самый неловкий. Он сломал две пилки, рубанком разорвал одну рубашку (Шпалову), испортил четыре ноги (от стула) и ударил один раз по спине (своей) молотком.

А сегодня мы все четверо получили из-за него за работу двойки. У всех групп стулья уже были готовы. А у нашего стула было только три ножки. Учитель сказал, что он велел нам сделать не треножник, а настоящий стул, и поставил нам двойки.

Он бы поставил нам и единицу, но нога Шпало была такая красивая, что он сжалился над нами. Нога Шпало была самая красивая, Мишина и моя — средние, Червенкова — никакая, потому что он уже испортил четыре ноги. Первая у него получилась очень тонкая, вторая — очень толстая, третья была на десять сантиметров короче, а четвертая — на пять сантиметров длиннее. Червенка спорил, что пять сантиметров это ничего, но Шпало сказал:

— Лучше уж не спорь, а делай! А то ты только портишь материал. Ты бы на один стул перевел весь лес.

Червенка рассердился, стал забивать гвоздь и тут-то и ударил по спине. А когда мы шли домой, еще и жаловался,

— Отстань уж ты со своей спиной! — сказал Миша. — Нам нужно подумать над заданием, а тут выслушивай твои глупые разговоры.

Я сказал:

— Еще из-за тебя погорим.

Но Червенка нам гордо сказал:

— Об этом я не стану думать! Пусть за меня Шпало сделает ногу, а я ему один раз дам списать математику.

Миша рассердился, потому что он занимается со Шпало по математике постоянно. Он сказал:

— Шпало в списывании не нуждается! И без тебя у него по контрольной была четверка. Знаешь что?. Иди-ка ты снова в группу Канториса. Нам такой барин, как ты, не нужен.

Червенка испугался, потому что он боится Канториса, и уже не жаловался, а только сказал:

— Не я барин, а Шпало. Потому что он умеет, а мне не хочет показать.

Шпало спросил у него, есть ли у них дома доски, и Червенка сказал, что есть. Они пошли в сарай Червенков, и Шпало два часа, наверное, учил Червенку, как надо стругать ножку стула.

Потом мы шли домой через наш двор. На небе уже появились звезды. Мы играли в футбол и позвали Шпало и Червенку. Шпало пошел, а Червенка нет, потому что у него болело все тело от работы, Тогда мы его поставили в воротах, но он пропустил все голы, потому что под мышкой он держал готовую ногу, а собственными ногами ловить не умел. Такой уж он неумелый.

Миша сказал:

— Знаешь что, Червенка? У тебя хорошая голова, потому что ты все знаешь. Но если бы тебе пришлось быть Робинзоном на необитаемом острове, ты не сумел бы сделать даже постели и спал бы на голой земле. А дикие козы ходили бы по тебе, и ты не заснул бы. Ты просто умер бы раньше, чем тебя спасли.

Червенка подумал и сказал:

— Я не буду Робинзоном! Я буду доктором.

Миша сказал:

— Как хочешь. А мне, по правде говоря, медицина не нравится. Если бы я не был астронавтом, я бы хотел стать Робинзоном. У меня был бы целый остров, и я бы построил на нем все что хочу. И зверинец для тамошних зверей. Пусть потом удивляются, когда приплывут меня спасать.

Потом Червенка сказал, что и ему хотелось бы быть Робинзоном, но чтобы с ним был и Шпало. Он был бы Пятницей и сделал бы ему постель.

И мы поняли, что Червенка совсем не такой уж дурак, а, наоборот, очень умный.

А синяк он нам больше не показывал.

 

КОГДА Я БЫЛ МАЛЕНЬКИМ

Бабушку я очень люблю, но молиться не хочу. Я и ковры ей чищу и в молочную хожу, но молиться не хочу уже с третьего класса.

Когда я был маленьким, я верил всему, что говорила бабушка. Я и сейчас ей верю. И пусть никто не думает, что моя бабушка обманывает кого-нибудь.

Но просто тогда я молился, а сейчас нет.

Когда я был маленьким и бабушка укладывала меня спать, мне не всегда хотелось молиться. Бабушка пугала меня и говорила, что если я вечером не помолюсь, то до утра умру и господь на меня рассердится. Она пугала меня потому, что я иногда ленился. Что же ей оставалось делать?

И я боялся, умирать мне не хотелось, потому что в постели лучше. Вот я и молился.

Потом она меня больше не пугала, а я сам молился каждый божий день. Иногда я пропускал середину молитвы, но потом для верности я начинал все сначала.

В третьем классе отец пообещал мне купить лыжные ботинки, но купил самые обыкновенные. Мне стало очень жалко себя, потому что Мише купили настоящие лыжные, — у него были, а у меня нет.

Вечером я лег в постель и нарочно не помолился, потому что я хотел умереть до утра. Долго я не мог заснуть. Всю ночь представлял себе, как наутро я уже буду мертвым и отец не пойдет на работу и мама тоже; как все будут плакать и жалеть, что не купили мне лыжных ботинок. Но уже будет поздно, потому что я уже умру и всему наступит конец.

Так я долго лежал и никак не мог уснуть, я уже успел и всплакнуть сам о себе, но молиться я все-таки не стал. Потом я заснул навеки.

Когда утром я проснулся, я очень удивился, что я не мертвый, а живой. Тут я понял, что с этими молитвами не все в порядке. С того самого дня я не хочу молиться. Теперь я знаю, что молитвы не помогают.

А бабушку я люблю.

 

ИСКРЫ

Когда мы с Мишей шли к искрам , мы говорили о воспитании, потому что у нас с этим воспитанием одни хлопоты. Мы вожатые у искр, и нам хочется их хорошо воспитать, потому что мы хорошие пионеры, — это нам сказала сама учительница.

— Знаешь что, — сказал Миша, когда в прошлый раз мы шли к искрам. — Мне не нравится, что первоклашки не очень-то слушаются нас и шумят, хотя мы им и говорим, чтобы не шумели. Мне это воспитание что-то не дает покоя.

Мне тоже оно не давало покоя, и я сказал:

— Вся беда в том, что искрам только по шести лет. Будь им хотя бы двенадцать, они если бы даже не слушались, умели бы лучше бегать по крайней мере.

Что правда, то правда. И Миша с этим согласился. Если бы они умели бегать, с ними бы можно было во всякие игры играть.

Но потом он сказал:

— Ничего не поделаешь! Видно, должны мы с ними мучиться, чтобы в отряде не опозориться.

Я ответил:

— Может быть, такие малыши лучше слушаются маму с папой, чем вожатого?

Потом мы долго раздумывали над этим и, наконец, в четверг снова пошли к искрам.

Миша произнес речь:

— Искры! Мы долго тут раздумывали о вас и решили, что школа для вас это все равно, что родной дом, а мы Для вас все равно, что родители. Я вам буду вроде папы, а Миро Фасолинка вроде мамы. Ну, не совсем так, но почти что так. А это значит, что вы должны слушаться нас, потому что мы вас будем воспитывать.

Одна искра подняла руку и спросила Мишу:

— Папочка, ты и сегодня за меня сделаешь уроки?

Миша сначала не знал, что и ответить, но потом сказал, что искры должны сами делать уроки.

Потом мы играли, как дома. Но когда мы шли домой, я начал сомневаться, правда ли, что я для искр мамочка. Потому что они все на улице закричали мне:

— Честь труду, мамочка!

И все люди стали оглядываться, а когда увидели, что я и есть «мамочка», засмеялись. И Миша смеялся. Ему хорошо смеяться! Ведь сам-то он папочка!

Потом мы поссорились с Мишей.

Но так как мы с Мишей друзья, то быстро помирились. Неделю спустя, в четверг, мы сказали искрам, что школа это совсем не дом, а мы вовсе не родители, потому что школа — это школа, а мы вроде учителей:

— Сколько будет шесть плюс шесть? — спросил Миша.

— Десять, — ответила искра.

На большее у нее не хватило пальцев на руке. Нам пришлось с ней согласиться, и мы начали учить искр чистописанию. Но мы. совсем не знали, что они прошли еще только букву «м», и стали их учить писать букву «р».

И досталось же нам на орехи! Потому что учительница первоклашек увидела в их тетрадях букву «р» и очень рассердилась. А когда она нас ругала, искры плакали и ужасно за нас боялись.

Так мы убедились, что искры лучше, чем взрослые, хотя им всего-навсего по шести лет.

Вернувшись домой, мы снова думали обо всем до самого вечера, а потом целую неделю рисовали картинки. Каждой искорке по картинке. Мальчикам — волков, а девочкам — овечек, чтобы они не напугались. Мы и раскрасили их. Овечек — зеленым карандашом, потому что они едят траву, а волков — черным, потому что они едят людей.

В четверг мы раздали искрам рисунки, и они были ужасно рады. Одна искра, которой достался волк (значит, это был мальчик), сказала:

— Я попрошу маму, чтобы она поместила в рамку эту чудесную черную машину.

Я смеялся, потому что волков рисовал Миша.

Но потом смеялся Миша, потому что искры думали, что овцы — это салат.

Мы не стали их разубеждать, потому что картинки им вообще-то понравились.

Потом мы играли и пели, и нам было хорошо и весело.

 

В РАКЕТЕ НА ЛУНУ

Сегодня в школе день у меня прошел плохо. Я опять не выучил ботанику, потому что вчера вечером мы с Мишей долго мечтали о том, что будет, если мы полетим на Луну. Мне даже об этом записали в дневник. Не о Луне, а о ботанике.

Когда кончились уроки, мы пошли домой. Мне очень не хотелось расставаться с Мишей, и мы стали прохаживаться перед домом. Наша собака тихо подвывала, а на небе светила луна.

— Мне кажется. — сказал Миша, — что и пса стоило бы взять в ракету. Пусть и он увидит, как там, на Луне. Он может сторожить нам ракету, чтобы ее никто не сломал, когда мы будем ходить в исследовательские экспедиции.

Я очень обрадовался, что Миша вспомнил об этом, потому что я просто не знаю, как бы мы вернулись на Землю, если бы у нас на Луне потерялись составные части мотора.

Мы сговорились взять с собой и Шарика. Мы решили его тренировать сразу же, с завтрашнего дня. Он, правда, весит девять кило, но это только тут, на Земле, В космосе никто ничего не весит. Ни мальчишки, ни собаки! Так что вес ничего не меняет. Порешив так, мы закрыли Шарика в его будке, чтобы он привыкал к герметической кабине.

И мы тоже привыкаем к герметической кабине и каждый день сидим, закрытые в ларе из-под муки, у Юранов на чердаке. Сначала мы выдерживали только десять минут, так как нам было очень трудно дышать. Ведь в ларе было полным-полно мучной пыли. Я хотел протереть сундук мокрой тряпкой, но Миша сказал, чтобы я этого не делал, так как такая пыль все равно что космическая. В космосе тоже полно пыли, так что мы хотя бы не будем застигнуты врасплох. Теперь мы уже натренированы и сможем выдержать в герметической кабине целый час.

— Скажи своей маме, — обратился ко мне Миша, — чтобы она давала тебе есть по расписанию. Ты должен привыкнуть. Только есть ты должен три раза в день: ведь в ракете еду надо экономить.

Я согласился с этим. Правда, мне не понравилось, что мы, как сказал Миша, будем питаться только одними консервами. А я больше всего люблю вареники!

— Не бойся! — сказал Миша. — Я уже придумал, как сделать вареники и без плитки. Мы возьмем с собой стекла, ими поймаем солнечные лучи и будем зажигать огонь, когда захочется. И сало сможем жарить, У нас дома есть треножник и котелок, а ты возьми с собой кочергу, и мы сделаем из нее вертел, Я возьму еще охотничий фонарь, чтобы мы могли ходить по месяцу: а он может быть тонкий, как рожок. Когда станет совсем темно, нам, если, конечно, у нас не будет фонаря, придется сидеть на тонкой полоске месяца, а это очень опасно.

— Мне кажется, — прибавил Миша, — что мы уже хорошо подготовлены. Завтра мы напишем в геофизический год и запишемся на ракету.

И мне казалось, что мы уже подготовлены. Я только не знал точного адреса. Но Миша засмеялся и сказал:

— Как же так не знаешь? Адрес — Советский Союз! Ну, а там уж почтальоны знают, откуда полетит ракета.

Потом мы с Мишей договорились, что завтра отошлем заявления и свои точные размеры, с тем чтобы нам сшили скафандры, а на ноги свинцовые ботинки. И для Шарика тоже, потому что, если у него не будет свинцовых ботинок, он полетит как ангелочек, потому что на Луне нет земного притяжения, и все будут бояться его, потому что он черный.

Потом мы гадали, есть ли в действительности люди на Луне и как там дела с ботаникой.

Миша сказал:

— Есть ли на Луне люди, наукой еще не установлено. Но ботаники там не будет, потому что я читал, что на Луне нет растений.

Я очень обрадовался, что на Луне нет растений. А Миша сказал:

— Если даже там и есть ботаника, все равно мы будем там в классе новенькими. И если нас спросят, мы скажем, что этого мы еще не проходили.

И еще сказал:

— А дневники мы оставим на нашей планете.

 

СЕНСАЦИЯ

Недавно я заглянул в календарь и увидел, что уже идет одиннадцатый месяц, ноябрь. Так вот, расскажу я вам, что произошло с нами в ноябре, но в прошлом году.

— Знаешь что, — сказал я однажды Мише год тому назад, когда мы шли в школу. — Я уже два дня ломаю себе голову над тем, что бы нам такое послать Гене в Омск.

— Ага! — сказал Миша. — Видишь, какой ты! И я уже два дня ломаю себе голову! И если бы ты мне сказал, что и ты ломаешь себе голову, мы вместе могли бы ломать голову.

И вот, значит, начали мы вместе ломать себе голову и придумали сенсацию. Ведь это и должно быть сенсацией! И, значит, очень хорошо, что мы ее придумали, потому что был месячник чехословацко-советской дружбы и нам нужно было послать Гене сенсацию, чтобы он знал, что мы думали о нем.

Мы изобрели такой подарок, который нигде нельзя купить, потому что это еще никому-никому не нужно. Это сейчас еще никому не нужно! Но нам в скором времени понадобится, когда мы полетим на Луну или на ближайшие планеты.

Так вот, значит, придумали мы послать Гене космический скафандр, но только для головы. Остальное ему как-нибудь уж сошьют в геофизическом году. А Геня — это тот самый мальчик, который хочет быть капитаном на атомном ледоколе, и мы с ним переписываемся. Но нам хочется, чтобы он тоже был астронавтом, как мы! Раз уж мы друзья на земле, значит, чтоб и на небе были друзьями!

Ну и заморились же мы с этим скафандром! Миша раздобыл у своего дяди целлулоид и редчайшие металлы, а потом мы целую неделю монтировали скафандр на чердаке у Юранов. То, что нам нужно было сварить, мы сварили на уроках труда.

Когда все было готово, мы увидели, что это очень красивый скафандр, красивее, чем в магазине. Вверху скафандра была антенна, и в общем в нем невозможно было дышать, и это было хорошо. По крайней мере в нем Геня не надышится космической пыли, А то он засорил бы себе легкие. Потом он раскашлялся бы в тишине вселенной и получил бы обратную скорость.

Нам даже жалко было отдавать этот скафандр на почту, и, если бы это было не для Гени, никогда бы мы его не отдали. Но ему мы его послали.

Потом мы сгорали от нетерпения, пока не получили Генькино письмо!

«Дорогие друзья!

Ваш подарок очень обрадовал меня. Вы, правда, не написали, для чего его можно использовать, но я думаю, что это улучшенный образец сосуда Папина без крышки. Для меня лично это особенно удобно, потому что там нет ручек, а только одна жердь. Когда я буду на ледоколе, то смогу погрузить этот сосуд в вечные снега и сварить себе под открытым полярным небом борщ. А еще хорошо и то, что через прозрачные стенки сосуда я буду видеть, как в борще подскакивают куски тюленьего мяса. Крышку я куплю себе тут, у нас в Омске.

Спасибо вам, дорогие друзья.

Навсегда ваш.

Геня».

Когда мы с Мишей прочитали это письмо, мы сначала испугались, потому что это была ужасная ошибка. Но потом Миша сказал, что если Геня не хочет быть астронавтом, значит ему и не нужен космический скафандр, и, в сущности, очень хорошо, что он может использовать его как сосуд Папина.

Ну, значит, посмотрели мы в физике, что это такое — сосуд Папина, и по рисунку сделали Гене крышку. Ведь у нас еще остались редкие металлы, вот ему и не придется покупать крышку.

Вот что случилось с нами в ноябре прошлого года. В этом году мы уже выдумали другую сенсацию, но теперь мы напишем Гене, что это такое и для чего употребляется.

 

ЗАОЧНОЕ ОБУЧЕНИЕ

В понедельник сразу же на первом уроке математики учитель заставил нас писать контрольную. Он сделал это потому, что Миша Юран задумался, а учителю показалось, что он спит. Значит, все он придумал для того, чтобы мы проснулись.

Мы начали писать, а когда учитель повернулся к нам спиной, мы посмотрели на Канториса, потому что он всегда строит всякие рожицы, потихоньку подскакивает и высовывает язык. От этого на контрольных нам бывает веселее.

Посмотрев туда, где была парта Канториса, несколько минут, мы убедились, что никто не скачет и не высовывает язык. Значит, его вообще нет в школе. И правда, Канториса не было в школе не только в понедельник, но и во вторник. И наша классная мне наказала, чтобы я занес уроки Канторису.

У Канторисов мне открыл сам Канторис. Первым делом он выскочил ко мне в коридор и зашипел:

— Заткнись и ничего не говори! Чтоб мамка не слышала, что я не был в школе! А кроме того, в ваших уроках я не нуждаюсь! Я теперь учусь заочно.

Ну, я и ушел, потому что Канторис очень нервничал.

Заочное обучение ему понравилось еще тогда, когда мы с Мишей говорили между собой о том, что нам никак нельзя у них играть в настольный футбол, а то мы помешаем Мишиному папе. Ведь он учится заочно дома.

Тогда-то Канторис и сказал:

— Взрослым хорошо. Они для себя всякое напридумывают. И учатся-то заочно от учителя! А мы мучаемся.

Потом Канторис еще с неделю мучился, а затем перестал ходить в школу, потому что школа его раздражает.

В пятницу я встретил Канториса в магазине. Он подождал, пока мне взвесят муки. Сам он покупал только несколько конфеток. На улице он сказал мне:

— Всего только пять дней прошло, как я не хожу в школу, а я уже сейчас чувствую, насколько я поумнел. Жалко только, что больно дорогое это удовольствие. Хорошо ещё, что я накопил себе кое-что.

Я спросил:

— А что ты делаешь с деньгами?

— А билеты в кино! — удивился он. — Я каждый день хожу в такое кино, где фильмы идут с утра и до вечера: раз заплатишь, а сидишь все учебное время.

Я сказал ему, что сейчас мы проходим правила решения трехчленных уравнений.

Канторис засмеялся и сказал:

— Трехчленных в кино не показывают, а вот ботанику — да! Я уже знаю, как из табака делают сигареты. И основы бокса уже знаю. И то, как ловят китов.

Потом меня позвала домой мама, потому что она хотела из муки делать блинчики.

Канторис и на следующий день не пришел в школу. Потом был вторник, а по вторникам у нас физкультура. Учительница велела принести коньки, и те, у кого коньки были, пошли с ней на каток.

Как только мы вышли на лед, я увидел, как Канторис заочно осваивает физкультуру. Он очень быстро бегал, и все перед ним разлетались врассыпную. Только один человек бежал за ним. Но он напрасно старался, так как у него не было коньков. Он так Канториса и не поймал, хотя и был дежурным распорядителем по катку.

Канторис увидел нас и кинулся прятаться среди нас от преследования. От дежурного-то он спрятался, а вот от учительницы нет. Он бы и от нее ускользнул, потому что у него канадские коньки, но на такой скорости он не заметил свой боевой просчет. Наоборот, он сначала ужасно обрадовался, что рядом своя учительница. Но он попал в ловушку, потому что с одной стороны был распорядитель, а с другой — учительница.

Ему пришлось сдаться. А что же ему еще оставалось делать, раз его прижали к стене?

Начиная со среды Канторис больше не учится заочно, а нормально ходит в школу. Только за поведение ему поставят трояк.

Как-то раз он сказал нам на перемене:

— Я и сам уже хотел начать ходить в школу: деньжата перевелись. Заочное обучение — это сплошная чепуха для молодежи. Я не знаю, как это устраиваются взрослые, но для молодежи — это бессмысленно.

Мы смеялись. Моя мамка учится заочно. И Мишин папа тоже. Мы, конечно, знаем, что взрослые учатся не в кино, а в настоящей школе. Только вечером, когда школьники уже спят.

Потом еще Канторис сказал:

— А за трехчленные я не боюсь.

Он так сказал, но это неправда. Потому что на уроке математики, когда учитель повернулся к нам спиной, никто не высовывал язык и не подпрыгивал. А Канторис сидел на своем месте, мы видели его собственными глазами. Вот, значит, как мучит его та тройка. А еще, наверное, ему жаль денег, которые он выбросил на заочное обучение.

 

ЕЛКА

Приближался Новый год, и мы договорились с Мишей Юраном вместе украшать елку — сначала у них, потом у нас. Мы дома самые старшие, а елку устраиваем, чтобы малыши радовались.

У Юранов мы заперлись в комнате и начали работу. Елка стояла в углу, а на столе две коробки.

В одной были хлопушки, в другой — шоколадный набор.

— Мне кажется, — сказал Миша, — что эта елка слишком большая для двух коробок.

И мне тоже казалось, что большая. Тогда мы взяли пилку и отпилили почти что целый метр елки.

Вот видишь? — сказал Миша. — Уже лучше. Теперь можно попробовать и шоколадный набор — свежий ли. Знаешь что? Давай возьмем по одной рыбке?

Мы взяли по одной рыбке и по четыре конфетные хлопушки.

— Знаешь что, — сказал Миша. — Теперь ты съешь часы, а я возьму себе сапог. А то елка у нас будет слишком уж завешена.

Потом я взял сапог, а Миша — часы, потому что мы с Мишей друзья и во всем у нас должно быть равенство.

— Теперь мне кажется, — сказал Миша, — что у нас все в норме.

Мы сосчитали шоколад и конфетные хлопушки. Потом Миша сосчитал ветки, чтобы знать, сколько конфет вешать на каждую. У Миши по математике пятерка, и вот он с помощью деления вычислил, что на каждую ветку выходит по три штуки, а девять еще остается нам.

Эти девять фигурок мы съели, чтобы они нас не путали.

Но потом Миша сказал, что по три фигурки на одну ветку будет мало и что елка будет редкая.

И мне показалось, что елка будет редкая, потому что ветки были довольно-таки длинные, а мы этого сразу-то и не заметили. Тогда мы снова взяли пилку и отпилили еще примерно полметра.

Потом Миша взял рака, а я звезду. Но когда мы снова все подсчитали, то оказалось, что елка будет очень густая. Месяц в наборе был только один, поэтому мы его поделили. Потом мы разделили солнце и конфетные хлопушки.

Но мы, наверное, как-то обсчитались, потому что, когда мы начали развешивать, на каждую ветку выходило по две штуки.

Миша не успокоился и сказал:

— Просто не знаю, что это только делается с елкой! Как-то она мне не нравится. Хлопушек у нас хватает, только вот веток многовато.

Тогда мы кое-какие веточки отпилили и поставили елку на подставку. На макушку мы надели звезду, а под ней мы развесили три хлопушки, потому что больше не уместилось. Все, что осталось, мы разделили.

— Такой елки, — сказал Миша, — не будет ни у Яна, ни у Ёжо! Ни у кого из нашей школы! Ее можно поставить где угодно, даже на шкаф. Мне она очень нравится.

И мне она очень нравилась. Только мне захотелось идти домой. И правильно захотелось, потому что через некоторое время к нам постучалась Мишина мама, и нам пришлось открыть ей двери. Наверное, елка ей не понравилась, потому что она. уж очень охала и вздыхала, а может быть, у нее просто болела голова от съеденных пампушечек.

Потом она дала нам десять крон, и мы пошли покупать новую елку. Нам, правда, на этот раз досталась не елка, а сосна.

И снова мы наряжали елку-сосну, но не в комнате, а на кухне.

— Тут вы будете у меня на глазах, — сказала Мишина мама.

Мы долго заворачивали в золоченую бумагу кусочки сахара и развешивали их. Елка у нас получилась ужасно густой.

— Не будь праздника, — сказала Мишина мама, — я бы выдрала тебя как следует.

Новый год — самый лучший праздник, и все мальчишки очень любят Новый год.

 

НОВЫЙ КОСМИЧЕСКИЙ ПЛАН

— Ура, ура, ура! — закричал я третьего января, когда рано утром отец сказал мне, что произошло ночью. Я выскочил во двор. Мама бросила мне в окно ботинки, потому что я выбежал босиком, но я опередил их, а вернуться не мог, потому что я мчался к Юранам.

— Миша! Миша! Миша-а-а! — кричал я, пока Миша не проснулся от буханья в дверь. — Запустили! Испытывают! Одевайся скорей! Наша ракета летит на Луну!

Миша натянул брюки и сказал:

— Не ори! Мы должны по-научному посоветоваться, потому что времени у нас мало. Должны же мы знать, что и как дальше?

Потом мы по-научному советовались на чердаке в ларе из-под муки. Мы ждали вечера, чтобы наблюдать за Луной и слушать, как там грохнет.

Но Миша сказал:

— Ничего там не грохнет, потому что на Луне мир вечной тишины и там вообще ничего не слышно, так как там нет атмосферы. А раз там нет атмосферы, то и звуков нет. Ведь они распространяются с ее помощью. Это мой папа в газетах прочитал.

И мы читали, что на Луне — вечная тишина.

— Если бы даже там не было мира вечной тишины, — сказал Миша, — там всюду полно пыли, и ракета сядет как на перину.

Я обрадовался, что она не повредится при прилунении. Я только очень хочу, чтобы она выдержала всю дорогу, потому что лететь на Луну очень далеко, и никогда никто в такую даль не долетит, если ракета не выдержит.

Но Миша заметил:

— Из тебя никогда не получится ученый, потому что ты не думаешь по-научному.

Потом мы вылезли из ларя и пошли домой спать, так как уже было поздно.

Утром Миша пришел за мной и сказал:

— Видишь, из-за тебя я не спал всю ночь, а ракета не только выдержала, но и летит еще дальше, к Солнцу. Луну она уже давно оставила позади и теперь будет вращаться вокруг Солнца, как искусственная Земля.

Сначала я хотел закричать от радости, но потом я сказал по-научному:

— Ага! Ну, это совсем другое дело.

И мы снова пошли на чердак в свою кабину, потому что Миша сказал, что теперь он точно знает, что и как, И он знал и сказал:

— Я составил план другого полета. На Луне мы остановимся только на день или на два и сразу же отправимся дальше, на Марс. О Марсе я все знаю. Я возьму с собой книгу, чтобы и тебя научно подготовить.

Потом проволокой мы прикрутили в кабине охотничий фонарь и целый день изучали материал.

Вечером Миша расписал все по пунктам. Их мы должны послать в геофизический год, чтобы по этим данным могли строить космический корабль.

Эти пункты следующие:

1. На Марсе есть весна, лето, осень, зима, как и у нас. Нам бы хотелось прилететь на Марс зимой, когда на полюсах Марса лежат снежные шапки, так как мы любим кататься на лыжах. Взять две пары лыж и одни санки.

2. После зимы наступает весна. И весной мы хотим остаться там, потому что тогда природа пробуждается, птицы начинают петь и начинается сев растений. Мы там хотели бы основать мичуринское поле. Взять одну лопату, одну мотыгу, одни грабли, пятьдесят пакетиков земных семян (и цветочных) и один мешок искусственных удобрений.

3. На Марсе существуют огромные песчаные Сахары, где мы и будем производить исследования, совершать походы. Взять одного верблюда (двухместного).

4. Там есть водные каналы. Наука не определила этого еще точно, но, кажется, это так. Взять одну лодку, два весла, два купальника.

5. На Марсе есть живые существа, а раз там есть живые существа, то есть там и пионеры. Взять подарки для одного пионерского звена, которые подготовит наше пионерское звено. Девочки сделают кукол в нарядных костюмах, а ребята — земных зверей из дерева.

Подготовившись, мы вылезли из ларя, через окно стали смотреть на небо, чтобы увидеть Марс. Был уже вечер.

Я сказал:

— Может быть, и марсиане так же вот смотрят на нас! Может быть, они смотрели на советскую ракету и видели, откуда она вылетела, и удивлялись.

Миша сказал:

— Конечно же! Марсиане ломают себе голову, но потом они поймут, что если с нашей Земли летит ракета, то на Земле должны быть и живые существа. Иначе, кто бы послал ракету? А может быть, через неделю или две они к нам отправят своих жителей и мы познакомимся.

Я обрадовался и подумал, что это было бы здорово. Но потом я испугался. Я читал, что Марс — это бог войны, а марсиане — плохие и хотят войны. Но Миша сказал:

— Ну и дурак же ты, Миро! Если к нам прилетят марсиане, то ведь это будут не капиталисты. Ведь капиталисты не могут послать ракету даже отсюда! Как бы могли сделать ее марсиане-капиталисты? Думай по-научному, голова! Если к нам прилетят марсиане, они будут такими, как мы, и принесут нам не войну, а марсианского верблюда, мичуринское поле и подарки от пионерских дружин.

Я начал думать по-научному и больше ничего не боялся.

 

ДРУЗЬЯ

Мой самый хороший друг, друг до гроба — это Миша Юран, потому что я люблю его больше всего на свете. Мама рассказывала, что, когда еще в детском саду как-то раз Миша не захотел играть со мною, я плакал до самого вечера и даже ночью во сне. А когда у Миши была ветряная оспа, я нарочно тайком залезал к нему в постель. Позже отец узнал об этом и хотел всыпать мне, только ничего не вышло, потому что всюду у меня были нарывчики: даже на носу. Там у меня так и осталась оспинка. После всяческих упрашиваний мне разрешили лежать у Юранов, и нам было хорошо.

Потом уже мы всюду и всегда были друзьями: и в болезнях, и в школе, и на дворе. Я думал, что только Миша может быть мне другом, и больше никто. Но теперь я знаю, что могут быть и другие друзья.

Сегодня у нас было рисование, а рисование мы очень любим, потому что во время переменки мы освежаемся красками, чтобы не было жарко. Мы обычно разводим краски и рисуем друг друга и самих себя. Когда у нас много желтой краски, мы рисуем все желтым, чтобы красок у нас оставалось каждый раз поровну.

А когда у Бучинского была новая прическа — «аргентинская травка», — мы покрасили его в зеленый цвет, а Канториса — в черный. Он стал вроде черного аргентинского буйвола и мог эту травку съесть.

Сегодня перед уроком рисования Миша сказал:

— Как я вижу, коричневую краску мы вообще не используем. Темно-коричневая, например, у меня еще совсем не начата, а красной уже почти совсем нет. Ну-ка разведите темно-коричневую! Сделаем из меня леопарда.

Потом он снял рубашку, и мы намалевывали ему на спине, и на груди, и на ребрах коричневые пятна. Лицо он хотел раскрасить себе сам.

Потом Миша посмотрел в окно и сказал:

— Нет! Что-то не то. Подкрасьте пятна черной краской, а вокруг обведите желтой.

Потом он обратился к Анче Париковой, потому что она умеет лучше всех рисовать:

— Покрась мне лицо еще черной краской. И нарисуй желтые усы.

Когда все было готово, он страшно заревел и начал бегать за девочками. Они совсем забыли, что это Миша Юран, и вообразили, что это настоящий леопард, и ужасно кричали.

У нас в классе очень тонкие стенки, так что, наверное, кто-то услышал нас, потому что в класс вошла наша учительница.

Сначала она ничего не сказала, но потом взяла со стола Мишину рубашку и спросила:

— Это какой такой господин забыл здесь свое белье?

Мы рассмеялись, а Миша вынужден был выйти из-за спины Шпало. Усы-то он себе стер, а остальное не смог. А учительница взяла его за руку и отвела в учительскую.

Когда они шли по лестнице, все первоклашки плакали от страха.

В учительской Мишу никто не узнал. Даже математик, а Миша по математике самый лучший.

Потом он должен был умыться в учительской умывальне. Умыться-то он умылся, но спина у него так и осталась такой, потому что до нее он не дотянулся.

Когда они вернулись в класс, с головы у Миши капала вода, а учительница сказала:

— Признайтесь, кто у вас художники? Ведь надо как-то отметить их.

Мы поняли, что значит «отметить», и молчали. Потом мы посмотрели на Червенку и Елишу Кошецову. Мы просто хотели знать, будут ли они жаловаться. Но они тоже молчали.

Миша сказал:

— Я сам себя так выкрасил.

Учительница заметила:

— В таком случае ты великий артист! Настоящий дрессировщик змей! Ведь ты же сам сумел выкрасить себе спину. Жалко только, что ты не можешь сам ее вымыть. А вы, ребята, подумайте хорошенько до урока по родной речи. Если виновные не признаются, будет наказан весь класс. Садись, Юран.

Потом мы рисовали очищенную репку. И шкурку тоже, но отдельно. У Канториса репки не было, потому что он съел ее. А шкурка и листья были. И мы с ним рисовали с моей репки.

После рисования мы начали совещаться по поводу леопарда. Мы то и дело оглядывались на Черзенку и на Елишу Кошецову. Они очень нервничали, и Червенка сказал:

— Ну что на нас оглядываетесь? Мы, правда, не виноваты, но мы ведь и не ябеды.

Потом Анча Парикова выдумала что-то и на уроке родного языка сказала учительнице за всех нас:

Мы знаем, что кое-кто из нас виноват. Но вот когда мы на переменке думали, мы увидели также, что некоторые вовсе не виноваты. Но те, кто не виноват, не хотят признаться и говорят, что они готовы страдать и за нас, потому что, в сущности, и они виноваты, потому что они должны были предупредить нас. Мы как раз говорили о том, что некоторые из нас не могли получить билетов в цирк, когда он был у нас, и что многие еще никогда-никогда не видели леопарда. Так вот, мы сделали это, чтобы все увидели леопарда.

— Ах вот оно что! Кроме того, вы еще хотели краситься как индейцы! Да? — спросила учительница.

— Да, — сказала Анча. — Мы хотели еще посмотреть, будет ли держаться краска.

Учительница смеялась. Одними глазами. Но мыто видели, что она смеется.

— Если бы вы были так солидарны и в учебе и в труде, — сказала учительница, — я бы вам ничего не говорила. Но все учителя меня жалеют, какой, мол, неудачный класс мне попался. На будущий год и видеть вас не захочу! Пусть кто хочет вас возьмет.

Мы начали просить, чтоб она осталась у нас.

Но учительница сказала:

— Нет, нет! И видеть-то вас больше не хочу!

Но мы-то знали, что она только так говорит. Она так говорит уже с третьего класса и всегда остается у нас.

На переменке мы договорились, что больше не будем ее сердить.

А после обеда мы пошли на мичуринское поле, И трудились все вместе — значит и в труде мы солидарны. Мы совсем не ссорились. Иногда мы ссоримся, но сегодня нет. Даже никто не дрался.

И мы все пропололи. Пусть учительница поглядит!

И мы договорились, что поймаем росянку. Это такая зеленая лягушка. Мы положим ее в банку из-под огурцов, Шпало сделает маленькую лестницу.

Она будет лазать по ней вверх-вниз и предсказывать нашей учительнице погоду, чтобы у ней никогда не было ревматизма.

Потом пришла учительница и похвалила нас.

Так на рисовании мы узнали, что намного лучше, когда в классе нет ни у кого врагов, а, наоборот, — все друзья, потому что тогда у всех все получается.