Детство (50-е годы)

Уж и не помню — кто поставил мне на детские коленки гармошку — хромку, мама говорила — отец. Это было в пятилетнем возрасте. Музыкальное детство, как в тумане. Оно прошло через многие деревенские праздники в совхозе «2-я пятилетка» в Курганской области у дядек и тётек по маминой линии. Хоть и кликали меня деревенские пацаны «городской вошью», но все равно любили. До сих пор, эти, уже «дяденьки», вспоминают деревенские олимпиады, которые я устраивал для детворы, а вечерами — частушки, под аккомпанемент кровососущих…

А уж на любую пьянку я шел, как на работу! Моих ровесников, как правило отправляли спать, а мне делали стабильное исключение. Вспоминая, вижу себя пацанчиком, сидящим в углу, почти не выпускающего из рук гармошки. Рядом — расстегай и кружка парного молока. А вокруг в самогонно-бражном амбрэ голосят бабы… Тут же подбираю тональность и песня звучит! Я потом начал догадываться, почему в русском фольклоре больше женского вокала. Мужички, как правило, не дожидаясь финала — «сходят с дистанции», намертво сливаясь с салатом…

Мой папа, Иван Андреевич, правда, был небольшим исключением: его мощный голос здорово компенсировал недостающих. Правда и он был — не железный, периодически куда-то уходил. Зато когда возвращался, задавал один и тот же вопрос, почему-то забывая, что он его уже задавал: «Когда ты мне сыграешь «Бродягу»? И уже в четвертый раз разносилось: «По ди-и-ким степя-ям забайка-а-алья-а-а.». Так я тренировал музыкальную память. Правда, папы хватало ровно на два куплета, после чего сразу уходил в анабиоз… Все это я вспоминаю с большой любовью! Пусть — это пьяный фольклор, но фольклор! Как он не похож на прилизанные, выхолощенные радио-теле-эфирные народные песни!

Конечно же, меня в то время выручал мой абсолютный слух, поэтому подбор песен с ходу — это колоссальная практика! До сих пор моя старшая сестра Нина вспоминает тот фурор, который я произвел на выпускном вечере в детском садике. Под песню «Провожала Ваньку мать во солдаты…» я гордо маршировал с гармошкой, попрощавшись с детством! На семейном совете родители решили: сын слесаря и бухгалтера должен стать музыкантом!

Пойдя в первый класс, я уже бегло читал — научила бабушка. Кстати, она, Евлампия Павловна, в молодости была видной сельской купчихой Троицкого района, Челябинской области. Но однажды их семью раскулачили. Ищу серьезные музыкальные корни предков и не нахожу! Говорят, дед Андрей играл на балалайке, отец — на хромке, мама, Анна Ивановна красиво пела народные песни и все… Тем не менее, все почти уверены, что я с блеском сдам вступительные экзамены в музыкальную школу № 2. Но туда я шел на полусогнутых: страшный мандраж, и даже испуг — а вдруг не смогу! Почему-то этот позор мне врезался в память особенно четко… Захожу в комнату: сидят четверо строгих дядь и теть.

Одна из них подсаживается к фортепьяно и говорит: «А ну-ка, Валерочка, отвернись!» — нажимает клавишу, «…и спой!» Что я там проблеял, я уже не помню — в глазах было темно!.. В это время я, видимо, напоминал маленького ягненка. Почему-то, быстро меня выставили за дверь…

Своей фамилии в списках счастливчиков не обнаружил… Это был первый удар судьбы! (В основном, для моих родителей). Оказывается, я получил 3 с минусом, и у меня не обнаружили музыкального слуха!!!

Но мамочка решила не сдаваться! Будучи бухгалтером, решила действовать, как все работники пищеблока того времени — с черного хода, с продуктовой авоськой — к директору! (Она часто делала ревизии в столовых). Вот здесь я боюсь ошибиться — либо Иван Сергеевич был голодный, либо благородный, либо — и то и другое, но как-то быстро было решено: выслушав мамочкины причитания, он взял в свою руку мою ладошку, помял ее и сказал: «Ну что ж, давайте попробуем!» Так меня зачислили «по блату» в класс Тамары Ивановны Семиной. Поначалу я страшно обиделся: женщина-баянистка!… А главное — рёву дался: меня ведь начали учить на баяне, а там 3 ряда. «Хочу играть на двухрядке!» — орал я сквозь слезы! Кое-как уговорили… Быстро освоив баян, я уже играл, все, что звучит. Надо ли говорить, что в общеобразовательной школе, по пению, я имел пятерку! И, как все нормальные дети — хулиганил!

Учителем пения в школе № 50 в то время был старенький подслеповатый Серафим Андреевич. Мы сочинили даже частушку — гамму: «До-ре-ми-фа-соль-ля-си, Се-ра-фи-ма — не форси!» Особенно всем нравилась одна садистская хохма. В то время учительские столы были старые и дырявые. Перед уроком мы привязывали чернильницу крепкой ниткой, другой конец просовывали в дырку и тянули ее до третьей парты. Когда слепенький Серафим пытался обмакнуть ручку в чернильницу, кто-нибудь дергал за нитку, и в результате бедный учитель, под общий хохот, гонялся за чернильницей, как за лягушкой! Потом мне стало его безумно жалко, и я, с одобрения дирекции, заменял этот урок — на концерт по заявкам. Брал старенький баян Андреича, садился на парту, лицом к классу, и под вальс «Амурские волны» в аудитории стояла тишина, как в консерватории… Супер-хитом была песня из «Человека-амфибии» — «Эй, моряк! Ты слишком долго плавал!» Это было и громко и модно! (зародыш будущих дискотек!)

 

60-е годы, «Битлз»

Когда мне шел 11-й год, в семье случилась трагедия — нелепо погиб отец.

Ему было 42 года. Это случилось на следующий день, после празднования женского дня 8 марта. Утром, 9-го, он, со страшного похмелья шел на работу по железнодорожным путям, и не заметил сзади идущий поезд… Мама осталась одна с тремя детьми: старшей Ниной Леонтьевой от первого брака (муж сгорел в танке под Сталинградом), младшей сестрой Любашей и мной…

С горя у нее началось пристрастие к алкоголю, которое, к сожалению, не покидало ее до конца своей жизни. В это время судьба нам, с Любашей «отвесила по полной программе»: баба Евлаша долго и тяжело уходила из жизни, а маминых сожителей-алкашей мы не переносили на духу…

В 12 лет я вдруг влюбился в спорт — в коньки, благодаря нашей замечательной землячке — олимпийской и мировой чемпионке Лидии Скобликовой. С каким упоением я тренировался! Велосипед, футбол, страстный болельщик наших «Локомотива» и «Трактора», московского «Спартака»! Это даже мешало моей музыкальной учебе, В те годы я хватался за все, что попало. Увлекался черно-белой, потом цветной фотографией, при всем, при этом в общеобразовательной школе успевал, даже был отличником, Сейчас даже и не верится, но меня выбрали председателем совета дружины(!) Очень страдал из-за маленького роста. На праздничных школьных линейках почти все мне отдавали честь, чуть наклонившись вниз… (Умора!…) В награду за прилежность, наш класс наградили поездкой в Ленинград, Тогда я просто влюбился в этот чудный город! И здесь родилась мечта — во что бы то ни стало поступить в Ленинградскую консерваторию. Забегая вперед, скажу, что мечтам не суждено было сбыться, хотя на «белом коне» я все-таки въехал в Питер, но с другой стороны… Однако, все по-порядку.

Еще одной «болезнью» я переболел в юношестве. Она называлась «ТЕАТР». Это вспыльчивое чувство настигло меня в 14-летнем возрасте. Побывав в челябинском драматическом театре, вдруг ощутил потребность пойти туда еще и еще… Это было какое-то наваждение, не дающее мне покоя! На спектакли «Один год», «Чемодан с наклейками», «Баня», «Океан» ходил по нескольку раз, досконально изучив творческий состав. Любимыми актерами тогда были Ефим Байковский, Петр Кулешов, Леонард Варфоломеев, Людмила Аринина. Вдруг, в школе узнаю — объявляется набор в пионерский телевизионный театр. Я не пошел — я туда побежал! Сразу поступив, всецело отдался интересному делу. Мои первые режиссеры Куприян Васильевич Лебедев и Инна Федоровна Павлова сразу доверили мне чтение сказок малышам в прямом эфире. (Видеозаписи тогда не было). Много работал со мной и популярный в то время режиссер Леонид Григорьевич Пивер — эдакий уральский Леонид Утесов… Потом пошли интересные роли в детских спектаклях. В одном из них я был Томом Сойером, а барона Мюнхаузена играл легендарный Леонид Петрович Оболенский! Тот самый киноактёр, снимавшийся ещё у Эзенштейна! В сериале для родителей, мою маму играла ведущая актриса местного театра Людмила Михайловна Аринина. В общем было, отчего задрать нос! И в 1964 году, заканчивая восьмой класс, моя судьба могла превратиться в театральную. Друзья и педагоги, в равной степени, советовали идти и в музыку и в театр. Все-таки перевесила музыка.

Сейчас я благодарю себя за этот выбор: музыкальное училище — это то заведение, которое сформировало меня, мои вкусы, окончательно!

Но в то время сильно мешал один комплекс — я выглядел неестественно молодо…

Помню, когда пришел смотреть списки поступивших студентов, уборщица тетя Лида начала громко скандалить: «А ну, пошел отседова — чего припёрся? Тут пионерам делать нечего!…»

В ответ пухлыми губёшками буркнул: «Я поступил же, вон моя фамилия!»… Через год получил паспорт и долго ходил с ним в кино на «дети до шестнадцати…» Друзья — баянисты, с которыми я начинал, теперь уважаемые музыканты в Челябинске: Виталий Вольфович нашел себя в организации «Играй, гармонь», Виктор Лебедев — дирижер одного из лучших народных оркестров страны «Малахит», Владимир Бычков — профессор баяна, педагог в ВУЗе.

Первые юношеские потрясения — филармонические симфонические концерты с дирижером Аркадием Рахмилевичем. «Зимняя дорога» Чайковского, фортепьянные концерты С. Рахманинова просто переполнили меня и я сел за свое первое инструментальное сочинение — сюиту для баяна… Затем у меня пошли неплохие успехи в дирижировании, это заметил мой педагог Евгений Георгиевич Гудков — уральский композитор. Вообще, тогда учителя нашли какой-то мистический факт. Показывая фото маленького Димы Шостаковича, и сравнивая их с моими, диву давались — как мы похожи! И говорили: «Это перст судьбы! Ты должен стать композитором и дирижером симфонического оркестра!» Но будущего дирижера в оркестре народных инструментов посадили за балалайку-контрабас, из под которого торчали только мои уши!.. Было забавно видеть, как почти детская ручонка, скачет всей пятерней по ладам гигантской балалайки! С этого момента началась, наверное, моя судьба басиста — так мне нравился этот инструмент!

Вдруг, по радио, услышал записи ансамбля «Джаз-балалайка» Игоря Купревича. Тут же созрело решение — создать нечто подобное! Пришлось «уломать» 15 человек из оркестра остаться после уроков и поиграть смешную музыку: к этому времени я уже написал «Барыню-твист». Очень скоро доморощенная «Джаз-балалайка-2» уже участвовала в разных благотворительных концертах, даже в госпиталях. «Масла в огонь» подлила комедия Гайдая «Кавказская пленница». В это время у меня началась очередная «эпидемия просмотра» этой гениальной ленты. На дверях своей комнаты я даже делал зарубки, но после седьмого десятка сбился… Дело в том, что в то время я работал баянистом в ансамбле Павла Анохина при кинотеатре «Родина», а фильм, имея бешеный успех, шел ровно месяц! Магнитофона я не имел, поэтому, полагаясь на свой абсолютный музыкальный слух, сидел с листочком в темном зале и писал партитурку песни «Неплохо очень иметь три жены…» Но «Джаз-балалайка» просуществовала немного: работа «на шару» стала не нравиться музыкантам группы и ансамбль развалился.

Однажды ко мне подошел однокашник — баянист Витя Ланг: «Хочешь поиграть на электрогитаре?» Тогда это предложение было сродни полету в космос! Правда, нужно было ездить в город Копейск — 40 минут на автобусе, но я согласился! Какими глазами я смотрел на маленький контрабас в виде гитары! И стоило только чуть-чуть задеть струну, он стонал и мычал, как раненый бык!!! А ионика «Юность» с колесиками — это было НЕЧТО! Можно было очень громко играть Баха, при этом не растягивая какие-то меха… Конечно, сейчас это смешно, но тогда я попал в «другое измерение», из которого вытащить меня было уже невозможно! Мой первый эстрадный ансамбль назывался круто: ВИА «Поющие сердца» клуба шахты 4/6 города Копейска Челябинской области! Среда — репетиция, суббота, воскресение — танцы. Почти не было песен — одна «инструменталка», но звуки плачущих гитар у исполнителей и танцующих возбуждали любовные чувства! Все гитары были выструганы, в прямом смысле, мастером-самоделкиным, руководителем Володей Плаксиным, за что мы его любовно называли «папой Карло»! Полтора года я мотался в соседний город, зарабатывая гроши, да не в деньгах тогда было счастье!

Шел последний год учебы в музучилище. С любовью вспоминаю чудаковатого, но очень профессионального педагога по баяну Константина Сергеевича Петрова. Этот фанат инструмента заставил меня серьезно относиться к звукоизвлечению на любом музыкальном инструменте. На памяти — прекрасный педагог-пианист, очень тонкий музыкант, директор музучилища Борис Михайлович Белицкий. Правда, от его грубости страдали многие. Но «пылил» он тогда по делу. Помню госэкзамен, с которого он демонстративно ушел, не согласившись с моим прочтением Чаконы Баха, хоть и сдал я тогда на 4. Борис Михайлович «на духу» не переваривал эстраду! Но, спустя несколько лет, случайно послушав на каком-то сборном концерте мой парафраз на тему «Отдавали молоду», изрек фразу, которую я до сих пор считаю очень высоким комплиментом: «Ты знаешь, а ты меня убедил!…»

Заканчиваю училище, все мои помыслы направлены на Ленинград… Но осенью 68-го в Челябинске открывался институт культуры, и, по совету друзей, я поступил в этот ВУЗ почти без напряга! Тем более, что музпедфакультет приравнивался к консерваторскому. Нас было мало — одни первокурсники, поэтому все — музыканты, режиссеры, танцоры и библиотекари были почти родными. Начиналась новая биография ВУЗа… Тут я опять развил свою бурную деятельность: писал сценарии к капустникам, выпускал стенгазеты, возродил «Джаз-балалайку-2», правда уже в мини-составе, 6 человек. Это рвение нельзя было не заметить, особенно такому человеку, как Давид Борисович Перчик, декану КПФ. В будущем с его именем будет связано много крупных скандалов, связанных с моими будущими артистами.

Опять началась бескорыстная эксплуатация моего секстета, который вскоре логично самоликвидировался. Начальство института пошло на шантаж: «Будешь концертировать — закроем глаза на твои пропуски… Но тут предложили работу, не Бог весть какую, но оплачиваемую! В ДК з-да им. Колющенко освободилось место руководителя. Так родился эстрадный коллектив, предвестник «Ариэля» — «Аллегро». Костяк состоял из работяг и студентов. Я сразу им дал клички-псевдонимы: Мишка-ритмишка, Сашка-соляшка, Васька-ударяська и Люська-ионюська. Пацаны — так себе — самоделка, но Люся Фоминых — это институтское приобретение с дирижерско-хорового впечатляла. Ее мощное тело на фоне узенькой ионики «Юность» смотрелось весьма импозантно!

Танцы в «Колюхе» проходили «на ура». В зале — постоянный терпкий запах «Агдама». Для публики, еще не знавшей буржуазной «кока-колы» этот «контактный» напиток был нектаром богов! Если под словом «боги» подразумевать местных блатарей… Они, к счастью, нас не трогали, хотя туалет после каждых танцев был в крови… Скоро я приобрел еще одну пышнотелую солистку Еву Евневич, пели все, что звучало по радио, на магнитофонах. Особенно мне удавался хит Валерия Ободзинского «Льет ли теплый дождь…» По городу ползли музыкальные слухи: «Аллегро» — кайф, но «Ариэль» — лучше! Я все думал — кто же это такие? Потом вспомнил: на последнем курсе музучилища обратил внимание на двух баянистов оркестра. Один из них все время таскал барабанные палочки и периодически стучал ими по своим коленкам, а другой «выпендривал» на балалайке какие-то подтяжки, и при этом как-то странно, по-собачьи, скулил… Кто-то мне шепнул: «Они из какого-то шизанутого ансамбля». Потом я узнал, что это были музыканты «Ариэля» барабанщик Витя Колесников и гитарист Витя Липченок. И вот, однажды, я все-таки их увидел на сцене. Это был какой-то городской конкурс ВИА. Под рев толпы появились 5 музыкантов, среди них выделялся полноватый юноша, нежный голосочек которого никак не вязался с его внешностью и медвежьей походкой. Так впервые я услышал Льва Гурова. В то время он еще являлся солистом джаз-оркестра под управлением Олега Тергалинского, Всегда с теплотой вспоминаю Олега Васильевича, открывшего и воспитавшего множество высокопрофессиональных музыкантов, разбросанных по всему свету. Его советы, я всегда воспринимал безоговорочно, настолько велик был его авторитет!

Ансамбль под управлением пианиста Льва Фидельмана был создан в 1966 году, существуя без названия два года. Первым продюсером был тогда студент ЧПИ Валерий Паршуков, который и явился автором названия чуть позже. Вообще, слово «Ариэль» очень древнее, почти на всех языках толкуется, как «дух воздуха». В некоторых странах — это мужские и женские имена. Чтобы как-то защитить себя от советской цензуры того времени, Паршуков обратился к литературной классике советского писателя-фантаста Александра Беляева, роман которого так и называется «Ариэль». Персонаж — юноша, наделенный удивительной способностью — летать. Позже, в мою бытность, на это имя было покушение обкома партии, но мы его отстояли. С 1966 года ансамбль менял музыкантов, и через три года его называли: группа трех Львов — Фидельмана, Ратнера и Гурова, вместе с Колесниковы и гитаристом Слепухиным — это был состав 1969 года. В музыкальном отношении — это, в основном, перепевы песен «Битлз» — наимоднейшей в то время группы в русском варианте. Причем — то были не переводы, а свои тексты, что тоже делало честь коллективу. Несколько песен музыкантов были весьма похожи, в стиле 60-х. Поэтому, не удивительно, что молодняк считал их своими кумирами.

Что касается меня, то я аж до 1967 года не признавал «Битлз», но вернее сказать — просто не знал! Слышав урывками грязные магнитофонные рокешники, просто уходил в сторону. Я же готовил себя к классической карьере! Как вдруг!..

Тот же Витек Колесников однажды пригласил меня в какую-то каморку с магнитофоном: «Хочешь послушать «Битлз?» — я скривился… — «А ну!…» И тут зазвучало: «Is there anybody going to listen to my story…» — «Кто это?» — «Битлз!» — здесь он уже торжествующе посмотрел на мою обалдевшую физиономию. Так я по настоящему влюбился в ливерпульскую четверку! Позже я стал ходить к друзьям «на Битлз», как еще раньше ходили «на телевизор».

…Дела в институте шли плохо, пропуски, неуспеваемость, да и просто уже ноги не шли… Впереди маячил Ленинград — светлая мечта — так хотелось там учиться! Решил написать «по собственному желанию…», но Давид Борисович был другого мнения, и я полетел «за пропуски».

Собрав нужные документы, махнул в северную столицу, но меня «срезали» на первом же экзамене, даже с четверкой, ссылаясь на неправильную роспись профкома. На самом деле «зеленую улицу» давали нацменьшинствам. Потом я узнал, что приняли, например, якута с оценкой три с минусом! Было жутко обидно!

Приехав домой, не нашел ничего лучшего, как помириться с начальством института, перескочив на 2-ой курс. Пришлось сколотить халтурный квартет: Панчоха, Бурдин, я и Гепп. В институте я впервые познакомился с Ростиславом. (в дальнейшем буду называть его, как многие, Стасом). Однажды проходя по коридору, услышал прямо-таки виртуозные пассажи какого-то пианиста. Зашел и увидел обратил внимание на молодого черноволосого человека, который терзал фортепьяно с такой силой, что инструмент раскачивался, как при землетрясении! «Вот это сильный музыкант!» — подумал я. Разговорились, оказывается он родом из Златоуста. Поступил на дирижерско-хоровое отделение. Пел басом. Но обладал таким высоким фальцетом, что певческий диапазон позволял ему справляться со сложнейшими партиями, что потом очень пригодилось в звездном составе «Ариэля».

 

1970 год (начало), «Ой мороз, мороз»

В «Аллегро» я задыхался от недостатка профессиональных музыкантов, поэтому, как глоток свежего воздуха, ощутил приход Геппа. Удачным маневром был в то время контакт с директором дворца спорта «Юность» и обслуживание танцевальных вечеров на договорной основе. Однажды на репетицию пришел симпатичный кудрявый мальчик, встал в сторонке. Ну, думаю, поклонник, пускай посидит, послушает. Сам был настолько занят музыкальными разборками, что забыл о его существовании. Так он ушел ни с чем…

Потом узнал, что Люська-ионюська привела на репетицию поющего барабанщика, только что поступившего в институт культуры, родом из Оренбурга. На следующей репетиции я исправил свою оплошность, и позволил красавчику сесть за барабаны. То, что он вытворял на «бочках» — впечатляло! Хотя, голова с кудрями летала впереди рук!… Потом он взял в руки скрипку, потом спел… Короче, я просто обалдел! Так произошло удачное приобретение Бориса Каплуна.

В институте все шло к разлуке. Нахватав кучу пропусков, я безболезненно принял очередную отставку от Давида Борисовича. (Благо дело — военная карьера из-за плохого зрения мне не грозила). По-прежнему маячила светлая мечта — питерские берега, куда я вскоре и отправился. На этот раз, вроде, и документы были в порядке, и сыграл на экзамене неплохо, но, увы, опять неудача! В приемной комиссии дали понять, мол, зря вы сюда мотаетесь — у вас же там Свердловск под носом…

Видимо, в человеке заложено от природы — в радости или в горести совершать авантюрные поступки. Вот и тогда свое непоступление в «консу» я отметил… первой в жизни сигаретой. Прогуливаясь по Невскому проспекту, заглянул в табачный киоск и подумал: «С чего бы начать? Слышал, что кубинцы делают ароматный табак…» Взгляд остановился на пестрой пачке. «Партагаз» — отчеканил я и небрежно кинул рублёвку продавцу. Тот, почему-то, смерил меня взглядом, но сигареты дал. Вышел на улицу, затянулся и… Вдруг почва куда-то поехала вперед, в глазах появились радужные круги, в глотку будто плеснули кипятком.!… Я схватился за стенку и в позе Гитлера простоял минуты три… Какой-то мужик подхватил меня: «Ты че, первый раз, что ли?» — «А что, заметно?» — голосом Джигарханяна прохрипел я… «Да уж, конечно!» — посмотрел на пачку и изрек: «Ну, ты и даешь! Я этим табаком тараканов морю. Если хочешь начать, вон, видишь, собачка нарисована — «Друг» называется. Сначала «подружись», а потом уж за сигары..»

«Дружок» после «атомных» провалился в кайф! Так, незаметно, у меня разошлась первая пачка…

В этот день у меня случилось еще одно важное событие — я попал на концерт «Скальдов»! Тогда их популярность, как впрочем, и их земляков — «Червоных гитар» была сумасшедшей. Это были представители славянского бита. Так как в то время в СССР вообще не пускали западные группы, то поляки для нас были «выше крыши»! Чудом раздобыл билет в «Гостином дворе», и вот, сижу в «Октябрьском», за закрытым занавесом, трепетно жду… И вот открывается сцена и со словами: «Расступитесь, люди, почтальон к вам едет!…» на всех обрушивается лавина мощнейшего звука, доселе мной не ощущаемого! Стоят длинноволосые мужички в клешах, сзади двухэтажные колонки, от «Фендеров» — витые шнуры… Сбоку — орган «Хаммонд» с механически крутящимся эффектом «Лесли», звук которого обволакивает и звучит аж снизу, в кресле! Через полтора часа при сердечном пульсе 150 я понял: вот оно — мое, я тоже так хочу!

Покидал Питер со смешанным чувством: горечь поражения в консерватории, пачка сигарет в кармане и жажда играть новую, красивую музыку!

И это желание стало материализовываться в октябре 1970 года, в маленьком челябинском кафе «Юность». Комсомольские власти города решили проявить инициативу. Был задуман конкурс 3-х ведущих ансамблей города: «Ариэль», «Аллегро» и «Пилигримы». Последние вдруг отказались и получился, своего рода, «музыкальный ринг». Жюри под председательством моего старого знакомого режиссера Леонида Пивера с «веселыми» бутылочками сидело в уголке и улыбалось в предвкушении… Было тесновато, сцены, как таковой, не было. У поющих можно было разглядеть пломбы в зубах, а гитарные грифы опасно маневрировали у судейских носов… Учитывая присутствие власти я, естественно «напихал» в программу несколько «ободзинских» хитов и что-то гражданское, что-то наивное, но свое! Потом вышел «Ариэль». Прибавили громкость и, под визги собственных поклонников, гордо удалились, посчитав, что первое место у них в кармане. Но жюри вынесло неожиданное решение: победитель — «Аллегро», а «Ариэлю» — торт, как приз зрительских симпатий. Дальше пошла рядовая пьянка, в разгар которой ко мне подсел барабанщик Витя Колесников: «Слушай, есть дельное предложение: давай соберем «сливки» из музыкантов города, сделаем одну сильную команду, но оставим красивое название «Ариэль». Видимо, предвидя мой вопрос, сразу отрезал: «Руководитель — ты!»

Позже я узнал, что это было неоднозначное решение. Фидельману не хотелось покидать свой пост, поначалу они пригласили Каплуна, но тот сказал, что без меня не пойдет… (у нас с ним тогда было что-то вроде мушкетерской клятвы). Как бы там ни было, я почти сразу согласился. Конечно, тяжело было расставаться с «аллегрятами», тем более, что у меня в составе был уже крепкий профессионал Гепп. Но как-то от него услышал, что вот-вот «загремит» в армию, и я понял, что Стасик — «отрезанный ломоть».

Окончательный расклад был такой: Ярушин — бас, руководитель, Фидельман пересядет на клавиши, Гуров — гитара-ритм, Слепухин — гитара-соло, барабаны — Витя Колесников, а Боря — на скрипке (иногда — за барабаны!) Ударили по рукам и назначили «обмыв» сего события у Фенделя (в смысле — Фидельмана…). Приближалось 7 ноября — государственный праздник для всех советских граждан. И мы решили приурочить к этой дате и наш день — пусть будет двойной праздник! Забегая вперед, скажу, что очень долго эта знаковая дата была для нас почти священной! Существовал даже негласный закон — справлять день рождения ансамбля только в своем кругу с подругами или женами, и нам это удавалось!

Итак, Левина квартира, первые тосты, первые речи, и под хмельком сразу — за фортепиано. Первые споры — что исполнять? Я «завелся» на тему: только свое! Лева Гуров сразу меня «обломал»: мол, ты пока не суйся, будешь делать то, что мы захотим… Обижаться не было смысла — довлел авторитет Гурова, «понтяра» Слепухина, опыт Фенделя — кругом такие «монстры», что я заткнулся… Хозяин сел за фоно и первая песня, которая была выучена сходу, называлась «Утром солнце светит нам», музыка группы «Тремолос», слова Гурова. Весёленькая песнюшка на трех аккордах, вокал сразу зазвучал мощно! В это время меня посетил приступ какого-то безудержного веселья… Тут же в голове радужные перспективы: вот мы — в Москве, цветы, девчонки, а вот Ливерпуль!… За кулисами — Джон Леннон жмет мне руку и на чисто русском произносит: «Хо-ро-шо!» Подбегают английские «мисски», тискают меня, хлопают по плечу, трясут…

Просыпаюсь… Это трясет меня Боря Каплун, лежу на тахте, в одежде. С его вопросом: «Слушай, а мы вчера что, все пиво выпили?…» — медленно опускаюсь на землю…

Первые репетиции прошли на старой базе «Ариэля», в красном уголке областной больницы. Помню худрука — старую добрую бабушку Ию Николаевну — нашу «нянечку»…. Ни на одну из первых репетиций почему-то не пришел идейный организатор всего этого «безобразия» Витя Колесников. Что там у него произошло, не знаю, но Каплун, усевшись за барабаны так «намертво» и «приклеился!»

На удивление мы с Борей быстро освоились, влились в их бит-ауру, и уже через две недели был объявлен часовой концерт в ЧПИ (политетехе).

За несколько часов до выступления подходы к концертному залу напоминали гудящий улей. Ажиотаж неимоверный! Об аппаратуре хотелось бы сказать особо. Местные радисты-кулибины создали по бокам сцены нагромождения, напоминающие баррикады Парижской коммуны, собранные из КИНАПовских колонок, снятых с киноэкрана. Мне сказали, что там целых 200 ватт (!) Массивные микрофоны были такие тяжелые, что стойки под их весом периодически падали… Так мы их и прозвали: «ломовые» (от слова ЛОМО). Гитарам, ГДРовским «Музимам», годились неприхотливые динамики любого калибра, поэтому кто-то притащил для их озвучки колокол со стадиона… А вот у меня, на басу стояло невиданное чудовище, последнее слово советской техники — «Электрон»! Он напоминал военный радиоприемник, поставленный набок на три черные деревянные ножки и «изрыгал» аж 10 ватт!!! Но самым интересным в этом аппарате был глазок на передней панели. Когда шел перегруз (а он шел все время) — огонек загорался и мигал, что приводило в неописуемый восторг толпы. Это была — цветомузыка!!!

Концерт задержали на полчаса. Этого было достаточно, чтобы затрещали двери, и неуправляемая публика кинулась к, пока еще целым, креслам…

Выйдя на сцену, мы поняли, что мощности нашей аппаратуры явно не хватает, даже для того, чтобы хотя бы поймать тональность… Ревущая толпа видела, что мы машем руками, и вроде бы играем, но юношеский темперамент перечеркивал все понятия о правилах поведения в храмах искусства. Единственно, когда зал замолкал — во время звучания чудных лирических песен. Это были «Лаура» Левы Ратнера и «Скажи, ты счастлив с ней?» Фидельмана с текстами Гурова. А, сидящий за барабанами, и одновременно играющий на скрипке Каплун, оставлял в девичьих гарнитурах мокрые восторги…

На концерте, в основном, звучала музыка западных групп: «Тремолос». «Манкиз», «Битлз», «Червоных гитар». Во время исполнения песни «Привидение» на словах: «Раздался жуткий крик, и свет вокруг погас!…» — местные электрики, желая нам помочь, поняли это буквально и, щелкая рубильником, доводили публику до очередной экзальтации!… При этом они вырубали и нашу аппаратуру, но за шумом и гамом это было незаметно…

После этого часового «сумасшествия» в проходах валялись обломки нескольких стульев. Начальство института было в бешенстве, но предъявлять нам счет не стали. Так проходило большинство «подпольных» концертов того времени. Конечно, такая популярность была приятна. Но меня не покидала мысль, что это все до поры — до времени, надо делать что-то свое. Нужна была солидная база, больница — это не серьезно.

В декабре переселяемся во дворец железнодорожников. Как раз накануне конкурса «Алло, мы ищем таланты», на который я уже «глаз положил». Директриса дворца, интеллигентная, дама в годах, Рива Яковлевна Червоная сразу поставила главное условие: не называть ансамбль «Ариэлем», во всяком случае — пока… дабы не усложнять отношения с партийными органами. Пришлось подчиниться. Теперь вставал главный вопрос: с чем выходить на конкурс? Исполнить западные песни нам не разрешат в принципе, а петь советскую «лабуду» сами не хотим. Тут же предлагаю две русские народные: «Ой, мороз, мороз» и «Ничто в полюшке не колышется». Оба гитариста прыснули со смеху…

Надо сказать, что мои отношения с Гуровым и Слепухиным в то время были очень натянутыми. Они оба были самоучками, и это сразу выдавало их… На интеллигентном языке говорить с ними было бесполезно. «Что, пьяные песни базлать?! Нас же публика освистает!» — это самое вежливое, что я вспомнил в их возражении. В конце концов их убедил, что с битловскими песенками нам не видать общественного признания, как своих ушей!

…Конкурс проходил во Дворце спорта «Юность» в присутствие почти пяти тысяч зрителей! На такой аудитории мы выступали впервые. Несмотря на то, что нас объявили, как ВИА ДК ЖД — основная масса, конечно же, нас узнала. Меня бил страшный мандраж: ежели я провалюсь с фольклором — не жить мне больше!..

…После оглушительных оваций, а вызывали нас на поклон 3 раза, за кулисами я поймал взгляд моих оппонентов удивительно-уважительного оттенка. Это была моя первая победа, главным образом — моральная!

 

1971 год, «Отставала лебёдушка»

В те годы всесоюзный конкурс «Алло, мы ищем таланты» был проектом ЦТ. Как у спортсменов, вначале были отборочные, областные, потом региональные, и финал в Москве. И вот мы — участники регионального конкурса, урало-среднеазиатского, проходящего в Свердловске в январе. Но на нашу беду в нем участвовала ташкентская группа «Ялла». Там, еще до концерта, мы узнали, что у нас нет никаких шансов — национальные кадры решали все…

Я вспоминаю, как ведущий Александр Масляков уже держал за спиной фото лауреатов среди солистов и ансамблей в то время, когда еще шел конкурс! «Ариэля» там не было!…

Наше второе место было равносильно провалу! Этот прокол больно ударил по нашему самолюбию. Опять начались пересуды: на фига нам твои песни, уходим в подполье… Первым сложил полномочия Фендель. Тут же всплыла кандидатура Сергея Шарикова, органиста «Пилигримов». Тот не возражал. Но, как говорится, нет худа без добра, После неудачного выступления, ко мне подошел Саша Шишкин из Горького: «Мужики, не вешайте нос, скоро у нас, на Волге состоится грандиозный конкурс-фестиваль «Серебряные струны». Там все будет честнее…» Мы ожили! От него узнали условия. Несмотря на «совковость», в конце было послабление: композиция «по выбору» — то есть можно играть все, что угодно (даже на английском!) Мы тут же начали учить любимую композицию «Beatles» из «Монастырской дороги» — «Golden Slumbers».

Очень к месту родился у Левы Гурова шедевр «Тишина» — песня о погибших солдатах. Я утяжелил аранжировку, придумал соло органа, и она произвела впечатление солидной композиции!

Наши музыкальные пристрастия не замыкались на рок-н-рольных командах. Мы одинаково любили «монстров» андеграунда 70-х — «Deep purple», «Led Zeppelin». Помню, когда работал над старинной русской народной песней «Отставала лебедушка», хотелось начать ее очень эффектно, как-то «язычески»! И здесь помог «диппепловский» язык вступления, которое вначале шокировало публику, потом оно показалось органичным. С этой композиции я понял, что готов на нечто большее и серьезное…

В это время нас ждало новое переселение, теперь во дворец трубопрокатчиков. Вообще, эти миграции мы объясняли просто погоней за хорошей аппаратурой. Появился «Regent-60» во Дворце спорта — мы туда; венгерский «BEAG» — в ДК ЗСО и т. д. Последние хозяева разрешили зваться «Ариэлем» и, послав заявку в Горький, сшили нам потрясающие кафтаны серебристого оттенка в стиле русских былинных молодцев. Особенно много возилась худрук Лидия Адриановна Ускова — наша «мамочка». Настолько самозабвенно готовились к конкурсу, что даже ночевали во дворце.

И вот Горький, декабрь 1971 года — фестиваль «Серебряные струны», посвященный 650-летию Нижнего Новгорода, по существу первый всесоюзный конкурс бит- и рок-групп. Участвовало свыше 30 групп страны. Приехав, мы почувствовали к себе некоторую прохладу, даже равнодушие. Видимо, переоценили себя — нас здесь не знали. На «бирже» перед конкурсом мы никак не котировались — какие-то металлурги с Урала… Но эта роль «темной лошадки» сыграла нам «на руку». Репетировать мы не стали. Во-первых сломался орган. И, пока наш радист Толя Семененко возился с инструментом, репетиционное время истекло. Решили выступать «с ходу» — будь, что будет! За кулисами шла словесная возня: первое место почти все предрекали какому-то скандальному трио «Скоморохи» с солистом-гитаристом Александром Градским. Тот вальяжно вышагивал за сценой — длинноволосый, в очках-каплях, своими модными клешами подметая сцену… Часто из его гримерки доносились высочайшие вокальные распевки. Каплун сразу как-то заревновал. Все время тыкал меня и спрашивал: «Какая нота?» Я ее называл. Боря тут же брал на тон выше и, раскрасневшись от удовольствия, бродил по коридору. Еще очень котировались «Солнечный камень» из Донецка и ленинградские «Аргонавты». У питерцев очень колоритно смотрелся органист под 2 метра ростом, таскающий свой инструмент на плече… Понравился у них и гитарист, Сашок. Спустя много лет я узнаю, что это был знаменитый Розенбаум! (Тогда у него не было усов и на голове что-то произрастало…)

Наконец, наш черед. Все выступления тогда начинались за закрытым занавесом. Я решил до конца заинтриговать жюри и публику, поэтому пошел на хитрость — попросил ведущую не объявлять нас, кто мы и откуда, а сообщить это после первой песни. На открытии занавеса публика видит картину: стоят пять добрых молодцев в шикарных кафтанах и «косят харду» под «Deep purple»! В зале шок — кто это, откуда?! Затем идет объявление: такой-то, такой-то ансамбль из Челябинска… Песня «Тишина» уже прошла «на стон», но сломался орган, и Шариков пересел за рояль. После исполнения «Golden Slumbers» с криками зала пришлось выйти на поклон еще раз, хотя это в условиях конкурса не было предусмотрено. Надо ли говорить, что популярность просто обрушилась на нас! Меня вдруг схватили какие-то люди, затащили в комнату и сообщили, что идет пресс-конференция. Девушки с блокнотами и микрофонами, мужчины с фотокамерами, вспышки!… — все это как-то было непривычно!..

Трио «Скоморохи» — Градский, Саульский, Фокин — выступили блестяще, поставив «на уши» фирменную публику, исполнив блюзы Рея Чарльза. Особенно, после «Джоржии» зал почти встал! Но это был ожидаемый успех, и, по всей видимости, был менее эффектен. Жюри попало в сложную ситуацию. И первое место пришлось поделить между «Ариэлем» и «Скоморохами». К тому же, гуровская «Тишина» получила приз за гражданственность тематики.

Так «Ариэль» обрел крепкие крылья для дальнейшего полета. Но, как говорится: нет худа без добра, и наоборот! Через месяц мы узнаем, что хвалебная информация о фестивале проникла в американский журнал «Форчун», где было опубликовано фото двух наших гитаристов Левы и Валеры в достаточно домашней обстановке: за кулисами, зевая, один из них чесал ногу. А рядом — кружечка с цепочкой… И подпись: «Рабочие парни из рабочего города Челябинска несут в массы мир волшебной западной музыки!»

Эта похвальба в наших советских кругах имела прямо противоположный эффект. Пришла депеша из Москвы на наш теле-радиокомитет: размагнитить и стереть всю информацию, касающуюся нашей группы!

Через некоторое время из ансамбля уходит Терпа (так Слепухина звал Лева).

 

1972 год, «Отдавали молоду»

Жаль было расставаться с Валерой, но армия есть армия… Кто-то посоветовал: возьмите Антошку! 15-летний Сергей Антонов, «мальчик-струйка», как мы окрестили его с Каплуном, сразу произвел хорошее впечатление. Был он высокого роста, но худенький — 58 кг. Но особое удивление — пальцы рук. Они настолько длинные, что часто, на спор, обхватив пятернёй гриф гитары, мог при этом сделать фигушку! В то время он играл в оркестре Олега Тергалинского и брал такие замысловатые аккорды, что мы диву давались!

К февралю мы опять стали «железнодорожниками». На этот раз, вместо ушедшей на пенсию Ривы Яковлевны, заступил Марк Борисович Каминский, бывший директор дворца трубопрокатчиков, который просто «утащил» нас за собой.

Этот год я очень хорошо запомнил, я, наверное, назову его самым счастливым в моей творческой судьбе, хотя он был и самым скандальным…

…В марте наш дворец принимал гостей со всего Советского Союза — состоялся семинар худруков-железнодорожников. И каким-то ветром занесло сюда латыша Ветру (прямо каламбур!) После нашего выступления на этом семинаре, к нам подошел Язеп Янович из Лиепаи и говорит: «У вас очень классная группа, хотите к нам, в Латвию? У нас в августе состоится крупный фестиваль, посвященный 50-летию образования СССР.» У меня аж голова закружилась! Прибалтика — это же почти заграница! «Конечно!» — почти заорали все…

Ветра оказался по-западному пунктуален: ровно через месяц на столе у Каминского лежало приглашение. Для меня это событие стало эмоциональным всплеском. Как сейчас, помню: сижу я на бабушкином сундуке в маминой комнате с баяном и двое суток не выхожу на улицу — так меня увлекла работа над русской народной песней «Отдавали молоду!» Чтобы подчеркнуть ее величие, даже назвал так: «Парафраз на тему русской народной песни «Отдавали молоду». Пожалуй, это лучшее, что я создал в стиле фолк-рока, где выплеснул все эмоции: здесь было все — и трагическое и смешное, и сдержанная классика и хулиганство на сцене, словом моя маленькая симфония на народную тему. С тональностью вообще вышел казус. Обработка написана в ля-бемоль миноре, в которой, как известно, семь бемолей(!). Пианисты, например, ее терпеть не могут, от нее, как они говорят, бывает «рак пальцев». Шариков, пока разбирал, матерился, но учил… Но это не было моим каким-то трюкачеством, просто я убежден, что каждая тональность для меня — это философская категория, которая имеет свою звуковую окраску! После записи этой композиции на пленку происходили анекдотичные ситуации. Некоторые меломаны, думая, что их магнитофон крутит медленно, подкручивали скорость на аппарате, справедливо полагая, что: ну, не может быть у гитаристов такой тональности, наверное, все-таки ля-минор!

В результате самопальных записей песня звучала в ля-миноре, отчего мой сольный голос «буратинил», а в конце каплунское: «…ма-а-ли-и-на-а-а…»можно было сравнивать с голосом юного Робертино Лоретти!

Забегая вперёд, хочется вспомнить любопытное мнение ныне известного композитора Андрея Мисина. Оказывается, он учился в челябинском мединституте и готовился стать врачом, как вдруг…

Именно, композиция «Отдавали молоду» развернула его судьбу на 180 градусов, и он с головой окунулся в музыкальную стихию!…

Постепенно мои аранжировки усложнялись и стало не хватать еще одного инструмента. Так появился шестой участник, однокашник Каплуна Володя Киндинов, родом из Днепропетровска, хороший джазовый пианист. Благодаря Боре тот сразу получил кличку «золовэйко» за звонкий голос. Я даже сделал его солистом в шуточной украинской народной песне «Марыся». Все шло своим чередом, звучание шести музыкантов позволяло играть сложнейшую музыку. Как вдруг!..

Концерт в парке им. Ю. Гагарина, проводы отрядов ССО на БАМ. Середина лета на удивление была холодной. Выступление проходило на воздухе, поэтому легкие концертные рубашечки решили не одевать, а остаться в своих теплых пиджачках. Концерт прошел, как всегда, здорово, но на следующий день меня срочно вызвали «на ковер» к директору. Его первый вопрос меня обескуражил: «Почему вы вчера выступали босиком?» Я стал лепетать: «Как… что… кто это сказал?» — «Мне позвонили рабочие радиозавода…»

Надо сказать, к лету у Марка Борисовича накопилась куча неприятностей с нашей группой — склоки следовали одна за другой. Он уже и не рад был, что связался с нами. Мои убеждения он никак не принял, сказал, что нам уже не доверяет…

Каплей, переполнившей чашу терпения, явился злополучный концерт через неделю во дворце. На нем пара пьяных мужичков «завела» зал, что называется с «пол-оборота». К пятой песне шум стоял, как тогда, в политехническом. Вдруг, слышу, сбоку, из-за кулис кто-то орет: «Немедленно закрыть занавес!» Занавес закрыли и на сцену выскочил Каминский и при включенных микрофонах ничего не понимающий зал, услышал: «Вот где свела гнездо антисоветская гидра!»

Концерт, через полчаса после начала, был сорван и, под милицейским кордоном, недовольная публика покидала зал.

Утренние разборки в директорском кабинете поставили точку: «Я вас увольняю и никаких фестивалей!» Потом, после паузы добавил: «Но даю вам последний шанс — пересмотрите дальнейшую жизнь, и, особенно репертуар!» От последнего слова я впал в недоумение: репертуар как раз приобретал гражданские черты, тем более, что занавес был закрыт во время исполнен моей «Баллады о памяти». Так два пьяных придурка, казалось, похоронили светлую мечту о Латвии. Приближался август, и надо было что-то делать…

И здесь я хочу отдать должное моим коллегам, чья самоотверженность тогда спасла ситуацию. Немногие ансамбли могут похвастаться таким единодушием. Видимо, для этого надо очень любить свое дело, иметь здоровый фанатизм, который, рано или поздно победит! Может, это звучит пафосно, но тогда, от безысходности мы были готовы на все…

Лев Гуров, Сергей Антонов, Борис Каплун, Владимир Киндинов, Сергей Шариков и я — эта челябинская шестерка решается на отчаянный шаг — ехать, во что бы то ни стало! Без аппаратуры, без инструментов, без костюмов, просто, чтоб заметили и спасли… Смотрим на карту: от Челябинска до границы со Швецией около 3000 км, добираться накладно… Чешская гитара «Торнадо» была когда-то куплена на общие деньги, ее решено было продать. Но 300 рублей едва хватало на дорогу, остальные пришлось добавлять, кто-где мог. А самое главное, родным и близким было приказано — молчать!

И вот через трое суток — Латвия! Уже подъезжая к Риге, я разговорился с одним фаном, ехавшим на фестиваль. Нагнал он страху тогда сильно. Рассказал, что фестиваль европейского уровня, назвал больше десятка разных прибалтийских групп, сказав, что русским там «дышать-не видать»! Я как-то робко похвастался, что у нас много своего, на русском языке, пара классных народных песен. Чувак как-то брезгливо на меня уставился: «Ну, мужики, вам ничего не светит, даже не пытайтесь!» Я загрустил, но в душе что-то теплилось…

…Подходим к площадке, пульс учащается, еще за километр слышен стон баса… И вот вывеска: «Пут вейни! (вей, ветерок-лат.) Репетиционный день, ворота открыты, входим. На сцене — груда аппарата, количество колонок шокирует! Какой-то человек с метлой нам что-то говорит на латышском, но мы, не зная латышского, понимаем: надо «ухиливать!» Я говорю ему: мы, мол, из Челябинска, хотели посмотреть… Потом смотрим друг на друга и я узнаю: «Язеп Янович?» Вот это встреча! Он тоже узнает меня и через полминуты я — в оргкомитете. «Линнардс Муциньш» — отрекомендовался симпатичный высокий очкарик — председатель. Потом достает какую-то бумагу и говорит: «А-ри-ель» — ви виступаете трэты дэн». Я уставился на него, ничего не понимая. Уже готовил жалобную речь… Оказалось, до той злополучной ссоры, наш босс выслал нашу заявку и забыл про нее. Создавалась интересная ситуация: у нас не было командировки, но имели на руках бумагу с печатью и подписью Каминского. Узнав об этом, Линнардс нисколько не смутился: «Ну и что, у нас каждый второй так приехал. Аппаратура здесь общая, ваше дело — выступить.» Еще один приятный сюрприз: ночлег тоже обеспечен, гостиница «Лива» за счет организаторов. А мы уже присматривали лавки на вокзале… Словом, фарт!

На ежегодный латвийский фестиваль «Янтарь Лиепаи» съезжалось огромное количество оркестров, солистов и групп почти из всех союзных республик. Конкурс проходил по трем номинациям: джаз-оркестры, эстрадные ансамбли и ансамбли биг-бита. Последняя номинация была самой престижной. Термин «рок» в то время применялся, в основном, к рок-н-рольным командам, а более тяжелый стиль обзывали андеграундом.

Репетиции шли днем и ночью. Здесь мы тоже решили не «раскрывать карты». Порепетировали старые рок-н-рольные песенки, полагая, что нас здесь тоже не знают. Хотя кто-то из зала крикнул: «Лебедушку давай!» (причем, с ударением на «у»)…

Шел третий день конкурса. Когда объявили «Ариэль», как представителя Урала, примерно треть зала пошла покурить. Наше конкурсное выступление состояло из разных песен, таких как: «Зимы и весны», «С песней по Уралу», «Баллада о памяти» — мои авторские, гуровская «Тишина», «Река несла дубок» — латышская народная песня, как обязательная программа. Я сделал ее со скрипкой — публика визжала от восторга… К битловской сюите из «Монастырской дороги» зал уже был полон. Мы чувствовали какой-то порыв, назревала сенсация! И вот главный момент — «Отдавали молоду»… Эта память, видимо, навсегда! Все эмоции передались публике, любое, малое или большое соло сопровождалось аплодисментами, в тихих местах стояла гробовая тишина… После оваций, выстроившись на авансцене, мы вкушали эти звуки зрительского шума, и не верили, что это происходит!.. Мокрые и счастливые, под удивленными взглядами устроителей фестиваля, мы покидали зал. Председатель жюри, знаменитый Раймонд Паулс, после концерта пожал мне руку, и я был на вершине счастья!

На следующий день местная газета «Коммунист» вышла с шапкой: «Авторы самой большой сенсации — «Ариэль». И дальше: «Неужели большой приз покинет Прибалтику?» В гостинице «Лива» всю неделю стоял шум и гам. Все братались. Мы — с эстонским «Фиксом» из Тарту. Нас с Борей в «алкогольный оборот» взял латышский хохол Юра Бабенко… В общем, сказочная неделя завершилась не просто победой — триумфом! Мы получили приз — деревянный кубок с янтарем — «Малый янтарь» за победу в своей категории. Большой присудили шикарному джаз-оркестру Тамошюнаса из Литвы. Вместе с призом нам вручили шесть подсолнухов, срубленные под корень — дескать, тянитесь к солнцу!

Я долго добивался встречи с Раймондом Паулсом, и вот, наконец, мы сели в холле гостиницы, где рассказал ему о всех наших приключениях. На что мэтр ответил: «Ничего, вот покажете приз, и все встанет на свои места!»… Не встало…

…Вернулись в Челябинск уже перед началом занятий в институте. Как ни скрывали, что уехали, ничего не вышло… «Маяк» уже «растрезвонил» о нашей победе и поклонники наклеили листовки радостного содержания на телефонные будки в центре Челябинска.

Разговор с представителями власти шел в русле 37-го года. Нас обвинили черт знает в чем: что мы — самозванцы, что мы ведем молодежь «не туда» и что мы опозорили Урал(!!!) Борис Гринев, тогдашний идеолог по культуре в манере Берии выдал: «Вы сами подписали свой приговор! Мы не дадим вам собираться вместе ни в одном дворце города, а уедете — мы вас достанем, где угодно!.. В который раз нас «приперли к стенке», из которого был один выход — уезжать! После телефонных переговоров с Паулсом, было решено — опять в Латвию, писать пластинку, а потом, как получится… Договор был такой: первая сторона диска должна состоять из песен латышских композиторов Паулса и Фрейденфельда на русском языке, а вторая на наш выбор. В 70-е годы в Латвии был очень популярен вокальный дуэт Бумбиере и Лапченок, но пели они на латышском, а Раймонду хотелось выйти на всесоюзную арену, и он хотел это частично сделать с нашей помощью.

В конце 72-го устроились играть на танцах в ДК ЗСО опять без названия. Директор Скалыгин, под страхом потерять партбилет, приютил у себя…

 

1973 год, «Зимы и вёсны»

В институте тучи над Каплуном и Киндиновым в который раз сгущались, и мы решили не рисковать, подогнав сроки записи в Риге под их каникулы. Все повторилось сначала, уезд инкогнито, просьба родственникам молчать…

На это раз на записи в Латвии «ягнятами» мы себя не не чувствовали. Была очень солидная работа и к нам отнеслись с должным уважением. Званый обед, который устроил Паулс в шикарном ресторане «Рига» еще раз нас убедил: надо вливаться в европейскую жизнь, может это тот «счастливый случай?» Особенно на записи нас поразило мастерство суперзвукача Александра Гривы! Имея очень скромные, по тем временам, возможности, он записал сложнейшие композиции с ходу! Здесь, конечно, и наша заслуга, так как песни были очень четко отрепетированы. Посудите сами и послушайте такие песни, как «Зимы и весны», «Тишина», «Отдавали молоду», которые мы записывали всего на 2 (!) дорожки! Сначала был записан инструментал «сплошняком», без остановок, затем накладывался вокал… Если кто-то ошибался — начинали сначала. При этом учтите, что хронометраж «Отдавали молоду» — 8 минут и 40 секунд! Той «хрустальности вокала» песни «Зимы и весны» я не мог добиться спустя много лет, имея очень совершенную аппаратуру! На второй стороне выделялось три композиции Паулса: «Орган в ночи», «Колокола» и «Одиночество». Потом мы узнали, что Грива продюсировал модную тогда инструментальную группу «Зодиак». Перед съемкой на рижском телевидении Раймонд подошел ко мне, сунул что-то в руку и сказал: «Это — от меня». Я взглянул и обомлел: басовые струны «Fender» — мечта любого басиста! Перед тем, как уехать, мы с Паулсом еще раз просчитали вариант переселения в Латвию…

А в Челябинске уже все знают и в институте готов приказ: «Отчислить студентов Каплуна и Киндинова за опоздания на занятия на 2 (!) дня.» До диплома оставалось всего 3 месяца… Подключились родители. Надо было видеть эти унижения и валяния в ногах у ректора — деспота Сапронова, чтобы понять, насколько это было серьезно! Но вот, царской милостью, они восстановлены, но с большим условием: «Чтобы «Ариэлем» не «пахло» за километр, бывшего студента Ярушина не пускать на порог по любому поводу, а провинившимся срочно создать альтернативный ансамбль «Юность Урала»!» Во как!..

Но вдогонку еще одно неприятное событие: позвонив в Ригу, я узнал наш обком успел «нагадить» и там… По звонку из Москвы размагнитили видеозапись на рижском телевидении, нашу пластинку запретили выпускать… Впору, Паулсу было отказаться от нас. Но тот вдруг приглашает меня приехать в городок Огре, в 40 километрах от Риги, на место будущей «дислокации», где уже найдено несколько комнат общежитского плана и одна однокомнатная квартира для единственного женатого в то время Льва Гурова, его жены Нины и трехгодовалой дочки Наташки… Но все это временно, и через год нас ждут квартиры, уже всем, в Риге!

Вспоминая сейчас, думаю, что это был какой-то детективный сон, что всего этого не может быть! Может, это кто-то снимает фильм — насколько почти криминальная история… Я думаю, по прошествии стольких лет, тебе, читатель, будет интересно сравнить разные эпохи…

Взяв с собой Антонова, чтоб не было скучно, я добрался до Огре. Город нам не понравился, грязный, с алкашами, как в Челябе, …но выхода другого нет…

Дома уже нет такого оптимизма, Боря с Володей катаются с институтским ансамблем по стране — от Якутска до Литвы, репетировать бесполезно… Работаем в разных ресторанах. Я — на вокзале в «Челябинске», Лева — в «Туристе», Серега — где придется… Надо сказать, что кабацкая работа — это колоссальная школа жизни и тем, кто ее прошел легче выносить тяготы жизни простого «лабуха». (Как я не люблю это слово!) Прекрасно помню пение по тетрадке самых зачуханных шлягеров, изучение кавказского фольклора, унизительное пихание мятой трешки, рядом с фикусом, чтоб никто не заметил… А метания графинов между столами враждующих кланов!..

…Однажды около оркестра за спецстолом расположились… семеро официантов другого ресторана «Южный Урал» в традиционных смокингах с бабочками и… без жен! Это было странно… Может это был какой-то спор, не знаю, но в тот вечер на одной песне я заработал 27 рублей! После первого исполнения нашей ариэлевской песни «Привидение», ко мне подошел один из официантов и кинул в фикус трояк… При этом вся гарсонская братва, собравшись в кружочек, выписывала ногами модные кренделя. Девять раз подряд я честно «драл глотку», посетители уже, наверно, ненавидели меня, а официанты продолжали свой танцевальный марафон… После этой песни пришлось перейти на инструментал — связки мои сели окончательно!

Потихоньку стала засасывать праздная жизнь. Погоня за «капустой» на заказ превращалась в лотерею, водочка, девочки… Я уже стал подумывать — а не судьба ли это моя уже?.. И все-таки надо пройти эту школу, чтобы ощутить разницу!..

Май 73-го все поставил на свои места.

Мог ли кто-нибудь из нас представить, что простая газетная статья способна изменить судьбу нескольких людей? Кто-нибудь скажет: «В советское время не может…» Но это случилось! Именно в то время.

Майская статья Никиты Богословского «Трудный, но легкий жанр…» в «Литературной газете». В ней автор рассуждает о советской эстраде, кое-кого ругает… Достается даже Иосифу Кобзону, Но дальше читаю, и не верю глазам: «А вот послушайте «Ариэль» — вот это ансамбль!… и дальше одни хвалебные эпитеты! Каким образом мы понравились известному композитору, ведь мы даже не знакомы? Судя по всему, он и не знал о наших мытарствах, когда писал… Позже я восстановлю хронику этих событий, а пока… В Челябинске взорвалась информационная бомба! В обкоме разбирался конкретный вопрос — куда девался «Ариэль»?

Во время выхода статьи к нам в город приехали «Песняры», с которыми я так хотел познакомиться!.. Собрались звездным составом, пришли на репетицию. В перерыве разговорились. Владимир Мулявин говорит: «Что-то я о вас слышал недавно…» — «А можно поиграть?» — робко попросил я. «Давай, валяй!» — Володя собрал всех своих в зале… Мы исполнили только «Отдавали молоду». Видно, что музыкантам это понравилось. А Мулявин сказал: «Ты знаешь, вот это крупное соло гитары в конце на «фортиссимо» я бы запатентовал!» Показываю ему статью Богословского. Тот: «Ну, вот видишь! Не рыпайся ты пока в Латвию. Где тебя уронили — там и поднимут!» До сих пор помню его «золотой» совет!

И на самом деле: на следующий день меня вызвали в филармонию и впервые назвали по имени-отчеству. «Валерий Иванович, — произнес худрук филармонии Валерий Дмитриевич Стрельцов, — хватит вам скитаться по подвалам, давайте работать на профессиональной сцене!» Так, в одночасье, мы стали профессионалами!

Надо ли говорить, что любые положительные эмоции всегда благоприятствуют творчеству. Вот и тогда — сел за баян и с ходу написал едва ли не самую лучшую свою авторскую песню «Зимы и вёсны». В ней было что-то от «Битлз», а насыщенная и очень высокая тесситура вокала напоминала песни русских народных хоров. Но, как часто бывает, себя недооценил. Вдруг мне показалось, что мои коллеги её не воспримут, в который раз вспомнив усмешки Гурова со Слепухиным. Оказалось, совсем наоборот: Гуров от неё сразу «прибалдел»!

 

1974 год, «Старая пластинка»

Все постепенно становилось на свои места. С февраля начались репетиции. Правда, у Киндинова вдруг изменились планы, захотелось назад, на родину сала… И на его место логично вписался пришедший из армии Ростислав Гепп. Борю институт обещал отпустить только после практики, то есть осенью, а пока появился временный барабанщик — веселый бабник Женька Сметанников.

Ведущий у нас уже был на примете — институтский приятель — Саша Фриш. Шкодник и балагур, родом из Еманжелинска — он был сыном клоуна, сам впоследствии стал профессиональным коверным. Новеллы его кумира — Леонида Енгибарова очень удачно вписывались в сценарии концерта, которые мы часто писали вместе… Конечно, сдавали мы программу партийным боссам «прилизанную» во всех отношениях, прятали кудри… Палочкой-выручалочкой стала русская песня. Во-первых, она была вне политики. А во-вторых, в ней я чувствовал себя, как рыба в воде. Как художник, которому дали в руки любимые краски…

8 мая 1974 года — первое боевое крещение во Дворце спорта «Юность». Аншлаг. Успех. Первые выездные гастроли — Магнитогорск. И вот он, долгожданный момент! Директор филармонии Петр Семенович Крам вызывает на ковер, уже не в переносном смысле, и загадочно улыбается: «Готовься, впереди Москва! Летом — гастроли, осенью — конкурс, теперь уже с официальным статусом — Пятый Всесоюзный конкурс артистов эстрады под эгидой министерства культуры СССР. Он проводился, как Олимпиада — раз в четыре года, на прошлом, в 70-м лауреатами стали «Орэра» и «Песняры».

В июне, в Парке Горького состоялось большое театрализованное музыкальное шоу «Песни московских улиц», где очень пригодилась моя новая аранжировка старой утесовской «Песенки старого извозчика».

Такой огромной сцены я еще не видел! По ней ездили машины, мотоциклы, гоняли лошадок. На одном из концертов чуть не случился казус. Ведущая Марина Полбенцева, артистка кино, приехав в карете, вышла поздороваться с публикой. И после приветствия, должна была удалиться тем же путем. Но в то время, когда Мариночка рассыпала комплименты публике, лошадка как-то замерла и стала поднимать хвостик… Увидев это, режиссер из кулис заорал кучеру: «Гони ее!» — и через три секунды, чуть не угробив нескольких артистов, коняшка оставила о себе большую «память» прямо у режиссерского пульта…

Меня особенно поразил прекрасный номер мотоцикла с коляской, который ездил сам, без водителя, поворачивал, тормозил… Мы подумали: навороченная японская техника, наверняка он радиоуправляемый! После номера мотоцикл приехал за кулисы, и из коляски вылез… ма-а-а-ленький горбатый мужичок-инвалид (!) После этого мы хохотали, наверно, громче, чем зрители!

Но я хочу вернуться раньше, на репетицию, потому как речь пойдет о знакомстве с великой артисткой, коей она тогда еще не была…

Мои музыканты очень любили карты, и, как всегда, «рубились» в свободное время. Вот и сейчас, до нашего выхода где-то час, и они «ударились» в «преф». Я остался в зале. «Москвичи», на сцену!» — услышал я команду режиссера. — «Аллочка, пой в центральный!…» Выходит худенькая остроносенькая певица в длинном, облегающем, зеленом платье, копна рыжих волос… Квартет заиграл что-то балалаечное и она запела: «Лодочка плывет, а рядом бережок, не пришел ко мне любимый мой дружок…» — «Клёвый тембр!» — подумал я про себя. Вторую песню солистка пела в черном цилиндре. Здесь она «открыла» связки, пошла по сцене, пританцовывая, руки свободно летали… — я обалдел! Певица западного кабаре! Я прибежал к картежникам: «Мужики, классная баба! Пойдем, послушаем!» — В ответ: «А кто такая?» — «Пугачева, вроде.» — говорю. Кто-то выдал: «Спроси, она — не внучка Емельяна?» — и все «заржали!»

Потом, на концерте, я, буквально впивался взглядом в эту даму. Она мне показалась такой светской и недоступной!.. Огромный спортзал, где мы переодевались, была большой, общей костюмерной, там мы быстро познакомились, и я увидел, что она довольно простая в общении… В разговоре понял, что ей ужасно не везет, После песенки про робота, вроде бы попала в угол зрения администраторов, но те, как многим, предлагали интим и дорогу в большое искусство, но упертая Алла сказала: «Спасибо, как-нибудь сама…» А сейчас вынуждена зарабатывать на хлеб в дуэте с Яковом Слободкиным. Она спросила: «Вы участвуете в конкурсе в октябре?» — «Да,» — говорю, — «Вот там и продолжим…»

К сентябрю, наконец, вернулся Каплун и — вот он, сильнейший «звездный» состав, который 15 лет будет неизменным — Лев Гуров, Сергей Антонов, Сергей Шариков, Ростислав Гепп, Борис Каплун и я.

Перед самим конкурсом, в газете «Правда» прочел статью под крупным заголовком «САМОЦВЕТЫ», объемом пол-газетной страницы! Такой чести не был удостоен доселе ни один ансамбль! Эта была, своего рода, «психическая атака», давление на публику: мол, вот такой должна быть молодежная музыка! Мы были другого мнения…

…На жеребьевку «Самоцветы» не явились, объясняя «утомительным» возвращением из…. Болгарии. Вскрыв последний конверт, жюри объявило их номер — он был завершающим! Я, по алфавиту, оказался первым, кто берет «счастливый билет»(имелось в виду название ансамбля). Десятый номер — это было как раз посередине. Когда я увидел членов жюри, честно говоря, испытал трепет: Кобзон, Силантьев, Великанова, Утесов, Богословский!…

Конкурс проходил в стареньком ДК им. Зуева по нескольким эстрадным жанрам. С юмором все в порядке было у Гены Хазанова, он победил. А вот с солистами было черте-что… Мужской и женский вокал смешали в кучу, а предпочтение отдавалось сначала гражданственности, а потом музыкальности певцов. Я ужасно переживал за Аллочку, что же она может противопоставить этим партийным «прихвостням»? На первом туре она сделала очень умный ход — спела песню члена жюри Никиты Богословского «Ермолова с чистых прудов». Песня — так себе, но пришлось «заламывать руки» — ваять образ, что с успехом она и сделала. Я решил не раскрывать карты в начальном выступлении. «Обращение к России», «Тишина» и «Лебедушка», которую, кстати похвалил Богословский в «Литературке» — дали нам огромные шансы — мы неожиданно получили все высшие баллы, шестерки! Сразу после первого тура «подвалил» к Никите Владимировичу, познакомились. Сначала, как бы, пожурил: «Будьте осторожны со своими «самопальными» песнями», — потом: «Вообще-то все довольны, но не расслабляться, второй тур — самый «ударный» — обязательно спойте «Отдавали молоду».

«Самоцветы» завершали первый тур. И тут случилась трагикомедия…

Задумка у них была крутая: под фонограмму: «Мой адрес — Советский союз» они должны были стекаться из разных кулис, а овации должны были сопровождать их выход. Но удлинитель, в которую был воткнут шнур от магнитофона предательски забарахлил, и зрители услышали на низкой скорости: «Мо-у-ой а-а-дри-ие-еэ-эс ни-и-э-э ду-у-о-ом…. «Вдруг кто-то пнул розетку и стало нормально, через две секунды опять запел какой-то «монстр»… Так было раза четыре, пока кто-то из-за кулис не заорал: «Выключи на хрен!…» Но было поздно — зал укатался со смеху! Тут, наверное, и Хазанов бы позавидовал… На третьем туре в зале сидел наш «засланный казачок» из Челябинска, который внимательно следил за реакцией жюри. Во время нашей «Отдавали молоду», Никита Богословский все время тыкал сидящего рядом, Утесова, мол, смотри — это мои!… А когда Боря в конце запел: «Ма-али-на-а-а…» — Леонид Осипович стукнул по коленке и вскрикнул: «Ух, ты!…»

До пол-второго ночи заседало жюри. Назревала та же сенсация, как и в Латвии, а здесь еще похлеще: шутка ли — Москва могла стоять на втором месте…

Эту ситуацию разрешил еще один московский ансамбль «Поющие сердца» Виктора Векштейна, который и по политическим мотивам, и по более сложной программе, чем «Самоцветы» был как бы способен разделить первую премию с «Ариэлем», который, безусловно, стал открытием конкурса.

Не забуду этого ночного ожидания в фойе Театра Эстрады. Но когда из 13-ой комнаты вышел Кобзон, куда-то пошел быстро и, проходя мимо, хлопнул меня по макушке: «С тебя — коньяк!», я понял — это победа!

За Пугачеву я переживал, как за самого себя! Тем более, что за кулисами во время конкурса у нас родилась идея, сейчас даже не вспомню, кто ее подал первым. Мы с Аллой вдруг решили выступать вместе! Аккомпанировать ей первое отделение, а свою сольную программу петь во втором… Все это были эмоции! Узнаю — Аллочка — третья, я — в трансе! А та — веселая: «Ну и что! Все равно ведь — лауреатка!» И добавила: «Вот увидишь, Валерка, как я всем этим «гадам» буду мстить!» Забегая вперед, скажу, что совместный проект у нас так и не получился. Сразу после конкурса ей сделали массу предложений, и она, позвонив мне в Челябинск, в мягкой форме, отказала. Я даже не обиделся — наверное, этому не суждено было сбыться. В ней я увидел огромный потенциал и певицы и актрисы, которой нужен был особый статус! И потом, при редких встречах, мы с улыбкой вспоминаем эти взбалмошные времена…

Тогда я стал перебирать в памяти все перипетии выступлений, и у меня постоянно маячила эта цифра — 13… Тринадцатого мы приехали на конкурс, каждый тур мы работали по 13 минут, жили в 13-ом корпусе гостиницы «Заря», и этот выход Иосифа Давыдовича, поезд Челябинск-Москва № 13… Конечно же после триумфа помчался с шампанским к Никите Богословскому. Сидим, беседуем… Вдруг, звонок. Никита Владимирович с кем-то говорит, потом его слова: «А ты знаешь, он у меня…» Я подумал — кто это, мы же вдвоем, я никому его телефон не давал… И, обращаясь ко мне: «Возьми трубку, тебя Леонид Осипович просит!! — Телефон у меня в руках дрожал, а там — до боли знакомый голос Утесова: «Валерий, я вас поздравляю, это было великолепно, передайте большой привет ребятам!» Можете себе представить мое состояние на тот момент! И тут Богословский рассказал, как он услышал «Ариэль».

Однажды, проходя по коридорам ЦТ, его окликнул Чермен Касаев, тогдашний главный музредактор: «Никита, хочешь послушать хороший ансамбль?» После отказа, что, мол, ему некогда, все-таки усадил Богословского в кресло и включил две песни в нашем исполнении — «Лебедушку» и «Отдавали молоду». По его словам, он настолько заслушался, что до конца звучания не проронил ни слова… Все, что его интересовало тогда — это лишь название города, и он, поблагодарив Чермена, ушел. По его словам, он был просто уверен, что мы — филармоническая «бригада», и что у нас не может быть плохо… Так Никита Владимирович, собственной персоной, не подозревая, развернул судьбу ансамбля «Ариэль» в лучшую сторону!

В Челябинске нас ждала эйфория! Кто-то приволок к трапу самолета духовой оркестр, газеты взахлеб смаковали все подробности конкурса. Прием в обкоме партии был прямой противоположностью тому «матерному раздолбону» два года назад! Впервые в жизни я встретился с жутким лицемерием, исходивших от тех людей, которые поносили нас тогда. Причем этот успех был преподнесен, как «следствие исправления идейной направленности коллектива…», хотя никакого «исправления» в репертуаре я не делал, идиотизм какой-то!..

Срочные гастроли лауреатов в Челябинске осенью 1974 года были беспрецедентны: 26 дней по 2 концерта в день, в воскресенье — по 3, при полных аншлагах!..

Но, не смотря на такой успех, наше телевизионное изображение часто «вырезали». Видимо, велика была инерция неприятия нашего жанра в верхах!

«Масла в огонь» нашей популярности подлила «Песенка старого извозчика» Никиты Богословского. Как-то Сергей Шариков принес на репетицию древний диск с Утесовым. Поставили мы его, и начали ухахатываться! Местах в четырех он «заедал», смешно перескакивая.

И вдруг у меня родилась идея. Хотя она была не нова, ее я подсмотрел на выступлении челябинского бардовского квартета «Чернильные кляксы» Миши Вейцкина. Тогда они «экспериментировали» с «Одинокой гармонью» Мокроусова. Я предложил такое «заедание» сделать с утесовской песней. Мои музыканты сразу как-то усомнились. Но я ведь, упертый! Долго мы репетировали эти перескакивания, однако было очень правдоподобно. Фриш даже придумал клоунский трюк: вытаскивал на сцену старый патефон, заводил ручкой пружину и сидел, слушал… А в конце — как бы нечаянно ронял головку с иглой на пистон с порохом и патефон взрывался! Было очень смешно, но у пожарников на этот счет чувство юмора отсутствовало, и, заплатив несколько штрафов, мы отказались от этой затеи… Но и без пиротехники публика сразу восприняла песню на «стон»! Но возникли проблемы с записью ее на большой диск. Я предполагал, что, купившие пластинку, будут недоумевать… На фирме грамзаписи мою тревогу не восприняли всерьез, а напрасно… Произошло следующее: те зрители, которые не видели наш трюк на сцене, подумали, что это… брак фирмы «Мелодия», и пачками стали сдавать продукцию в магазин!.. Только после того, как песню увидели, именно УВИДЕЛИ на новогоднем огоньке, публика поняла, что это «прикол» и все успокоились…

В то время популярность Богословского была просто сумасшедшей. И по художественным и по политическим соображениям — он имел колоссальный вес. И, чтобы наша дружба не затухала, мы как-то отправились к нему в гости с тремя бутылками шампанского. Обстановка, нас, конечно, «давила». Все — по «высшему пилотажу» старинное, включая канделябры. В середине комнаты — рояль, на стенах картины Жана Марэ, фото Никиты с Мишелем Леграном. Сам Богословский не выпускал изо рта сигарету. «Чем же вас удивить?» — сказал он и задумался. Потом ушел в соседнюю комнату и вернулся с маленьким тряпичным мешочком. «Ну, это мы знаем, — сказал кто-то, — это смех!» Никита Владимирович включил какую-то кнопку, и из мешочка раздался не смех, а плач… Мы захохотали. Потом: «Сережа, выйди из комнаты, я тебя позову!…» — Серега вышел, а Богословский положил на антоновское кресло какую-то резиновую игрушку-рыбку и прикрыл ковриком. «Заходи, Антоша, садись!» Тот, ничего не подозревая, сел, и на всю комнату раздался его громкий ПУК!.. «А вот это вы знаете?»… — с этими словами он стал ходить около сидящих и трясти авторучкой, словно хотел заставить ручку писать. Оказавшись рядом со Стасом, который пижонисто восседал в белом вязаном свитере, вдруг стряхнул на него крупную кляксу. Стас «прибалдел»: «Никита Владимирович, жена только связала!…» «Сиди, — буркнул Богословский, — сейчас исчезнет…» И на самом деле — минут через двадцать, пятна — как ни бывало! Видимо, какой-то особый состав чернил. После этого, хозяин поведал забавную историю, связанную с этой авторучкой.

«Как-то Марк Фрадкин, мой друг-композитор, попросил меня: «Никита, дай твою хохму с чернилами. Я намедни иду в посольство Германии. Немцы же любят шутки!» — Я ему дал эту авторучку, только заправил… натуральными чернилами…

Начался званый ужин. Все выпили, Ну, и, естественно, надо же отличиться! Марк раскраснелся: «Сейчас я вам хохму покажу!» Вытаскивает авторучку, и с размаху стряхивает кляксу на светло кремовый пиджак посла Германии. Видя его испуганный вид, с заискивающей улыбкой, продолжает: «Щщас ищщезнет, цванцишь минут и… капут!… Ферштейн?» Но, ни через двадцать, ни через тридцать, и ни через час пятно не только не исчезло, а стало еще больше! Фрадкин со страхом трезвел на глазах, и к слову «ферштейн» надо было добавлять… «нихт»… Короче, чтобы замять скандал, Марку пришлось валютой заплатить за испорченный пиджак». После этого он год с Никитой не разговаривал…

Дальше мне хочется рассказать о Богословском от лица рассказчика, так как следующие истории были поведаны его старым другом Оскаром Фельцманом. Их можно читать, как анекдоты, но очень правдивые, потому что их я услышал от разных людей потом не раз…

…37-й год, репрессии. Никто не знал, что может произойти с каждым в любую минуту. НКВД забирал самых лучших неожиданно, без предъявления каких-либо обвинений. После этого, как правило, опечатывали квартиры. Над Богословским решили подшутить. Дождались, когда того не было дома, взяли кусок проволоки, медный пятак, и плоскогубцами сдавили его так, чтобы он стал похож на пломбу…

Никита в прекрасном настроении поднимался по лестнице, насвистывая мотив. Вдруг, увидев торчащий кусок проволоки, похолодел… Ищут!… С какой скоростью он выбежал из подъезда, он уже не помнил. Очнулся в стоге сена… А в Москве его действительно искали! Объявили всесоюзный розыск: пропал известный композитор! Ровно месяц тот скрывался в сарае, пил молочко, которым его поила бабушка в убогой деревне. Выяснив, что это проделки Марка, его закадычного «врага», решил отомстить по-своему.

В то время Фрадкин только что купил наимоднейший автомобиль «Победа» и «по блату» поставил во дворе жестяную коробку-гараж. Ночью, к дому, Никита подогнал автокран, зацепил его тросами, и аккуратно увез эту «коробочку» к нему же, на загородную дачу. Проснувшись утром, Марк первым делом взирал в окно. Обычно железная избушка ласкала его взгляд. По привычке, потянувшись и зевнув, он вдруг остался в той же позе… Рот от ужаса не закрывался… Машина сиротливо стояла у подъезда, а от гаража не осталось даже мятой травы… Рука потянулась к телефону, и через 15 минут милиция составляла протокол. Почему-то первый вопрос стоял: не пил ли он вчера чего-нибудь крепкого. Фрадкин начал орать, что он будет жаловаться, и милиция быстренько начала чесать окрестности. Естественно, заглянув на дачу, и обнаружив гараж там, стоящим, как ни в чем ни бывало, стала заполнять другой протокол. Все кончилось мирным походом к психиатру, но «счет» был все время в пользу Никиты… И он не останавливался.

В те времена финская банька-сауна была в жутком дефиците. Ей пользовались только избранные, и то, с разрешения партийных кругов. Друзья-композиторы упрашивали Никиту, мол, договорись с кем нужно, мы в долгу не останемся. И вот Богословский в один прекрасный день собрал троих и говорит: «Собирайтесь, есть одно дефицитное время — два часа дня. Остальное, все забито! Есть одна подпольная банька, только — молчок!» Коллеги быстро смотались за шайками — лейками, взяли венички, и в никитину машину! Подъехали с тыла — обшарпанное здание, пожарная лестница. Но вспомнив, что это — секретный объект, отнеслись к этому с пониманием. Поднявшись на третий этаж, попали сразу в «предбанник» с вешалкой. Никита сразу предупредил: «Там пар — 100 градусов, поэтому дверь надо закрывать быстро и плотно!» Все радостно кивнули, и с шутками, прибаутками трое голых мужиков залетели по ту сторону двери…

…Приемная комиссия не могла понять, почему в музыкальном конкурсе участвуют обнаженные драматические актеры, изображающие римских легионеров с шайками на сцене… Причем, актеры были безумно похожи на их коллег… А эти трое, бегая по сцене, с обезумевшими лицами долбились в дверь, которая с той стороны была закрыта на щеколду, а по лестнице раздавался шум убегающих ног и знаменитый никитин свист: «Легко на сердце от песни веселой!..»

В этом, счастливом году произошло две свадьбы, одна в апреле у Каплуна, вторая в ноябре — у меня. «Окольцевался» я с Ольгой — студенткой нашего музучилища, пианисткой, поэтому свадьба была музыкальной. Как всегда, чудил Саша Фриш. Раздобыв, где-то, на мясокомбинате, телегу с лошадью и кучером, пригнал ее к дворцу бракосочетания. На нее взгромоздился импровизированный духовой оркестр с каплунской скрипкой и, вместе с молодыми, эта «кавалькада» поперлась на проспект имени Ленина! Милиция, конечно, нас туда не пустила, но пошокировали мы прохожих изрядно…

 

1975 год, «Между небом и землёй»

Начался год с интересного события. Еще на конкурсе со мной встретился известный аранжировщик-саксофонист Виталий Клейнот и предложил принять участие в озвучивании музыкального фильма «Между небом и землей» на музыку самого Зацепина! Двух мнений быть не должно, тем более, что вместе с нами должны были петь Валерий Ободзинский и Алла Пугачева! Это было похоже на сон!… Вся музыка писалась в квартире Александра Сергеевича. Причем инструментальное сопровождение накладывалась Виталием постепенно. Каждый день приходили то скрипачи, то духовики и «наслаивали» свои партии. Я делал вокальные партитуры. Причем, сразу договорились, герои — самодеятельные музыканты-солдаты, поэтому надо было петь как бы неумело, что у нас с трудом получалось…

Где-то мы подпевали Ободзинскому, где-то Пугачевой, а вот одна из наших сольных песен меня просто поразила, ей суждена была долгая жизнь. Это — «Уходишь ты» на слова Леонида Дербенева. Фильм о воинах-десантниках, честно говоря, получился слабый, но большая пластинка с песнями кинофильма пользовалась большой популярностью. Параллельно с киномузыкой записывался и наш первый диск-гигант. Точнее, дописывали, потому что часть песен взяли из латышской грамзаписи отмененной пластинки. Первый сигнальный тираж показал, что мы — на подъеме! Он разошелся моментально! Главная особенность диска — стилевое разнообразие: от простейшей «Старой пластинки» до джаз-рока и фольк-рока в «Органе в ночи» и «Отдавали молоду». Это сразу отличило нас от ВИА ресторанно-танцевального типа. Конечно, и здесь «поработал» Никита Богословский. Он был членом худсовета «Мелодии» со всеми вытекающими отсюда, последствиями… Мне страшно завидовали тогда некоторые профессиональные композиторы: чтобы в сольном диске иметь три своих песни, не считая обработок народных песен, причем автор которых — ни член Союза композиторов, ни писателей(!) — это надо иметь «волосатую» руку…

И все-таки, с какой бы ехидцей ни относились к советскому строю, я с уверенностью могу сказать, что тогда было какое-то уверенное чувство справедливости. Хит-парады составлялись более или менее честно, по письмам, места не «покупались», как сейчас. А публика валом валила на кумиров невзирая на рекламу. Да и время было романтичное, даже сентиментальное. Я думаю, эти качества для человека не самые плохие. Мы, молодые авторы тогда состязались друг перед другом в написании более красивых мелодий, нас заботило то, чтобы публика долго вспоминала их, а то и пела бы за столом… В начале двадцать первого века они вернутся в ностальгии на эстраде…

На носу были гастроли в одном из самых сложных городов — в Одессе. Было даже такой тест: если ты хорошо пройдешь в этом городе, в других точно будет успех! За неделю до концертов Фриш вдруг объявляет об уходе! Его неожиданно переманили цирковые друзья-москвичи, и мы остались без ведущего.

Взамен на маршруте нам предложили какого-то актера из провинциального украинского театра. Я даже не спросил, что он будет читать, думал — профессионал. В паузе нам нужно было переодеться в другие костюмы. Огромный красный помидор со свистом влетел ему в лицо где-то с десятого ряда… Видимо он так и не понял, что кретин, если потом спросил: «А что, говорят в Одессе свист — это хорошо!(?)…» Наше выступление, правда, было встречено с восторгом. Но дальнейшие гастроли без ведущего для нас было кошмаром! Нас конферировали какие-то пенсионеры, худруки, даже бывшие танцоры, которые «вытанцовывали» свои выходы. Зато потом, в столичных концертах, «Ариэль» преподносили супер-конферансье, такие как Олег Милявский, Борис Брунов…

Вспоминаю забавный случай. Это было в Кирове. «Лауреаты на эстраде» — так называлась концертная программа, в которую мы попали. У артистов есть такая смешная традиция: в последнем концерте перед домом «хохмить» так, чтобы публика не восприняла это, как неудачу артиста, но чтобы за кулисами просто «ржали»! Этот концерт и у театралов и у артистов цирка называется «зеленым». Обычно, произносится или не тот текст, или для солиста играется не та тональность, от которой у того глаза лезут на лоб, иногда это подмена реквизита. На концертах мы приметили молодого певца Владимира Шнайдера. Он исполнял песню в которой были такие слова: «Бросьте монетку, месье и мадам, я подниму, мерси!…» Перед концертом аккуратно клал на край сцены медный пятак. Во время песни, как бы невзначай, подходил к нему, наклонялся, брал в руку, подбрасывал крутящуюся монетку и уходил за кулисы… Публика заходилась в экстазе! Я предложил: «Давайте прибьем пятак к полу, пусть отдирает… Но стало жалко дырявить цирковой ковер, и мы решили сделали по-другому. Отвлекли Володю анекдотами, прилепили на скотч ниточку, другой конец держал Каплун, спрятавшись за за портьерой…

Перед песней Шнайдер поглядел на пол — монета на месте, успокоился! И вот звучит песня, публика мечтательно развалилась в креслах… Певец подходит к рампе, и, на словах: «…я подниму…» тянется куда-то вниз. Зрители затаили дыхание… Вдруг пятак «поехал»! Дальнейшие движения солиста напоминали ловлю лягушки на болоте!.. Так, на корячках, вприпрыжку он «ускакал» за кулисы… Там не было даже сидящих — все просто лежали от смеха! Вовчик настолько был шокирован, что забыл поклониться. А этого и не надо было делать — в зале стояла… тишина! Никто ничего и не понял, только странно: симпатичный солист пел красивую песню, потом зачем-то упал на колени, прыгнул и исчез… И что интересно, одна женщина при гробовом молчании на весь зал, выдала: «Да понятно — все музыканты — алкаши!» А Шнайдер как раз был трезвенником! Но все-таки ему пришлось хлебнуть пивка, чтобы прийти в себя. Вот так мы иногда развлекались…

За несколько репетиционных лет я уже выработал свою схему занятий. Например, понял, что самое эффективное время для репетиций — это где-то с 11 до 14 часов. Добивался пунктуальности, ворчал, когда кто-то опаздывал, но не всем это нравилось. Ввели даже систему штрафов, однако, когда дело дошло до расчетов, все чуть не перессорились и я эту систему отменил. Рекордсменом по опаздываниям был Стасик. Вроде бы должно было быть наоборот, ведь Гепп — немец…

В отличии от многих ВИА, «Ариэль» имел много интересных особенностей. Кроме долголетней стабильности состава, четверо из шести писали песни для своей группы — это редкость. С годами ансамбль превратился в музыкальный театр четырех солистов, причем в сольных песнях каждый солист имел яркую индивидуальность, а в хоровом звучании — единое целое. К тому же, у каждого из солирующих в руках был инструмент, которым он владел очень профессионально — в этом тоже — уникальность! Конечно, все это достигалось огромной практикой, количеством концертов, которое по современным меркам было просто фантастическим!

Наконец — первые зарубежные гастроли: ГДР, Чехословакия и Польша. Два месяца по социалистической Европе нам «подарил» Госконцерт. Конечно, мы понимали, что это не такие уж солидные концерты, все по линии дружбы, но лиха беда — начало! Единственной проблемой в кадрах у нас была кандидатура звукорежиссера, они менялись, как перчатки. Пришел из армии Слепухин. Но соло-гитарист нас уже был, и Валера согласился на «звукача». И вот здесь я дал «слабинку», как мне кажется в своей твердой позиции руководителя. Все и не оспаривали, что за пультом должен был сидеть профессионал. Начали оформлять Слепухина. Но у того с документами случились какие-то неполадки, и вопрос стал ребром. В «атаку» пошел Гуров. Он всех стал убеждать, что его жена Нина имеет прекрасный слух(!), поэтому может смикшировать, а услуги паяльщика он возьмет на себя… Все предательски замолчали, но я, не желая лишних конфликтов, согласился. Моя мягкотелость потом мне обойдется очень дорого…

Не скажу, что концерты в Германии проходили с восторгом, но нас слушали с удивлением. По заказу Госконцерта я сделал аранжировку немецкой песни «Тот день», которую сам спел на немецком в знаменитом «Берлин-опера». На концерте советских мастеров эстрады присутствовало правительство, нам это очень польстило! Но еще дома нам поставили еще одно условие: саккомпанировать певице, у которой не было коллектива, она была дипломанткой нашего конкурса. Это была Елена Камбурова. Вначале музыканты отнеслись к этому с недоверием, даже с пренебрежением, но молча учили ноты… От концерта к концерту я просто влюблялся в эту певицу. Из скромной, даже замкнутой девушки в быту, на сцене она вдруг превращалась в какого-то чертенка с мощной энергией, особенно в песне «Клоун». И все песни Елена не просто пела, она играла их, как актриса! Мы даже стали ревновать — публика иногда принимала ее лучше, чем нас…

Прошло две недели гастролей, и я стал замечать некоторую вальяжность в поведении музыкантов, неряшливость в исполнении, качество звучания как-то перестало их заботить. Стал делать замечания, некомпетентность звукорежиссера начала отражаться на качестве. Гуров воспринимал это болезненно. Я не сдержался, вспылил и началось… Наверное, чисто мужские разговоры привели бы нас к успокоению, но когда вмешиваются женщины!..

Я чувствовал, что Нина не может мне простить того интервью на латышском конкурсе, где чистосердечно признался, что Лева — бывший медик (а это так и есть). Почему-то это было встречено «в штыки»! Тон был такой, что Лева — это безоговорочный лидер, и что я, мол, не вправе что-то ему указывать,»… мы и так тебя пригласили…». Но я уже был не тем «телком», что пять лет назад, и самолюбие мое взыграло!

Полностью разделял мои принципы Боря Каплун. Так случилось, что тогда это был мой самый близкий человек. Имея право на единоличное проживание в люксах, я всегда селил его с собой. Он был близок мне во всем: и в жизни и в творчестве. Если я что-то делал не так, Боря деликатно только намекал, и я понимал его с полуслова. Для того, чтобы не тратить валюту, которые нам выдавали в качестве суточных, мы с Каплуном таскали за собой огромный и очень тяжелый чемодан колбас, консервов и супов в пакетах. Однажды, после прогулки по Берлину, мы с ним что-то прикупили и решили похвастаться перед остальными. В двух номерах никого не было, и мы сразу подумали, что музыканты собрались у Гурова. Стук в дверь, звенят бутылки, приоткрывается щель и звучит заспанный левин голос: «А мы с Ниной спим…» Потом мы с Борей узнали, что все артисты сидели там… Так произошел раскол на два лагеря!

На одной из репетиций чуть не дошло до драки! В пылу я заявил Геппу, что — это их последняя поездка, на что тот ответил: «Посмотрим!..» Но за нашим скандалом внимательно наблюдал один человек…

Когда прошло немного времени и все остыли, обеим сторонам стало ясно, что эти «взбрыки» идут нам лишь во вред! Уже в Польше, в Варшаве, за вечерними бутылочками, мы помирились. Здесь я купил себе шикарные, модные в то время очки-капли, о которых давно мечтал! Вечером настроение было боевое, и мы с Борисом решили отметиться в местном кабаре. К нам подсел поляк средних лет, очень хорошо говорящий по-русски. И собеседником и собутыльником он нам показался классным! Тем более, что объявил расчет на себя!..

Проснулся я в туалете рядом с унитазом. Голова свинцом болталась на шее… В соседней кабинке стонал Каплун… Погуляли!.. Хватаемся за кошельки — пропали! Голова болела у обеих не столько от выпивки, сколько от какой-то гадости, подсыпанной другом-славянином… Это нам послужило хорошим уроком, и в дальнейшем мы так не «гарцевали»…

В Польше мы, наконец, попали на солидный фестиваль, где наше фото было в буклетах, и, оказывается, нас ждали! Это был фестиваль советской песни в городе Зелена Гура. Пятитысячная площадка ходила ходуном! Особенно «на ура» прошла песня Людмилы Лядовой «Светлое воспоминание» о «Полонезе Огинского», и Борина игра на скрипке. За кулисами увидели Анну Герман. Она была высоченного роста, где-то 1 м 90 см, и Боря часто подходил сзади и примерялся — малыш, да и только!..

Красавица Прага нас встретила потрясающим пивом! Часто нас можно было видеть в баре «У флеку», где бывал Швейк! Но впечатление смазал один случай.

Как-то увлекшись, потеряли гостиницу «Интернациональ», и попросили показать дорогу одного молодого человека. Тот сидел у фонтана. Поднял глаза, увидел польские значки и переспросил: «Вы — поляки?» — «Да русские мы, русские!» Он как-то странно улыбнулся: «Ах, русские, наши товарищи!» — и показал пальцем — «Вон та сторона, один километр.» Потом выяснилось что мы идем в противоположную сторону…

При всем дружелюбии, все-таки делаем вывод, что мы — оккупанты. Это доказывали несколько откровенных разговоров с переводчиками. Но как бы ни хороша была заграница, домой тянуло «по-черному!»

Приехав, ничего не подозревая, ждем очередных вызовов. Но человек, который внимательно наблюдал за нашими препираниями, сделал отчет в Госконцерте и очень точно описал наши отношения за кордоном! Это был Пал Михалыч — руководитель нашей делегации. После этого целых 4 года кандидатуру уральцев вежливо отклоняли…

Наша популярность набирала обороты. Практически во всех хит-парадах «Ариэль» стоял на второй строчке, после «Песняров». Петь двойной унисон, тройной, аккордами — все это естественно, пошло от «Битлз».

«Ариэль» не отставал от моды. Так наш дуэт Гуров-Ярушин кочевал из песни в песню, что считалось особым шармом. Мы волей-неволей «косили» под Джона и Пола. Ни один фестивальный стадион не обходился без нашего участия.

Вспоминаю «Крымские зори», стадион в Симферополе. Народу — битком! И вот конферансье долго говорит о Людмиле Зыкиной, а та стоит в буфете со стаканом водочки за занавесочкой и, быстро выпив, и закусив огурчиком, на словах ведущего: «Народная артистка…» проплывает около трибун под собственный комментарий: «Ох уж, прямо и народная!…» Мы выступали последними. Как правило, действовала финальная связка — Хазанов-«Ариэль». Так мы заканчивали много гала-концертов. Вспоминаю: Гена постоянно просил нас не шуметь, не настраивать гитары на его выступлении, что мы деликатно и делали…

После одного такого концерта произошел забавный случай. Отработав, я в своей гримерке обнаружил девушку с магнитофоном. Нисколько не удивился, интервью я уже давал почти автоматически. Попросил ее подождать, пока переоденусь, и вот мы уже беседуем… Микрофон работает, я говорю, начиная издалека, что-то в этот вечер на меня напало красноречие! Говорю о проблемах, о любимых стилях, о кумирах, словом, лекция в гуманитарном вузе!….

Но у меня закралась маленькая тревога — что-то девушка ничего не спрашивает, рассматривая свои ногти… Минут двадцать я упражнялся в собственном «конферансе». Увидев, что я закончил, девушка поблагодарила меня, сложила магнитофон, достала блокнот и говорит: «А теперь скажите, как ваш ансамбль называется…» В этот момент мой взгляд издавал такую тоску, что милое создание, чувствуя, что у меня столбняк, пояснила: «Я — из «последних известий». Мне дали задание у кого-нибудь из артистов записать пару слов…»

В то время в выборе площадок мы были «всеядны», а, точнее — нам было все равно, где выступать: на стадионе или в красном уголке, ставка то была одна… Нас тарифицировали по камерным ставкам. В течение года она буквально «возбухла» до 12 рублей 50 копеек! Это были сумасшедшие деньги! Как нам все завидовали… Кто-то внес ценную поправку: если мы собираем аншлаги на стадионах или дворцах спорта, вместимостью не меньше 4000 человек — ставка удваивалась. Но недолго мы радовались. Чиновники министерства культуры посчитали, «прослезились» (видимо, от зависти), и со словами: «неча повожать» — через полгода все вернули назад…

Концерты в «красных уголках», как и на стадионах проходили так же успешно, я даже бы сказал, веселее… Вот один из таких в Катав-Ивановске.

Пожалуй, ни разу я не видел такой маленькой оркестровой ямы в местном ДК. У сцены, с «кулачок», где мы толкались локтями, в этой яме могло поместиться аж, два баяниста… И вот, открылся занавес, зазвучала музыка. Вдруг Лева мне показывает взглядом вниз, я заулыбался. Там, где, видимо, должен был сидеть оркестр, расположились двое подростков, один из них на коленях держал какой-то древний магнитофон. Они не просто слушали, а записывали концерт.

Первый был, как бы, оператор — он крутил ручки, а второй, как бы, корреспондент — тот держал микрофон на фуражке (видимо, берег от сотрясения…) Теперь, представьте картину: наши вокальные колонки были у них за ушами…, поэтому, в лучшем случае, что они могли записать — шорохи наших «сапог!»… При этом, у паренька, державшего микрофон, все время был открыт рот, и, от удовольствия, капала слюна… И вот запел Лева. Он стоял справа от меня. «Оператор», не выпуская магнитофона из рук, толкнул локтем партнера и взглядом показал: тот поет! Пацан быстро переставил микрофон к левиным ногам. Потом запел я и — фуражка метнулась в мою сторону! И тут у нас у всех началась истерика смеха! Сначала «захрюкал» Лева. Он просто не мог петь «Извозчика»! Второй куплет попытался петь я, уставившись в потолок, но скоро и я не выдержал… Песню допевал Стас, так как Боря уже «зашелся» слезами… Публика ничего не понимала — она же не видела этих «звукорежиссеров»! После этого концерта пронесся слух, что все мы выступали пьяными…

Перед гастролями в Западной Украине нас предупреждали: публика там сложная, с уклоном национализма. Но у нас было «противоядие» в виде песни «Марыся». Черновцы весьма тепло приняли нас, хотя вначале и настороженно. Здесь мы мы познакомились с очень знаменитым, даже легендарным патриархом-администратором Фаликом, который, в свою очередь представил нам Софочку Ротару — очаровательное создание. Боря от нее не отходил ни на шаг… Что-то, правда у нее было с лёгкими, и позже мы с Сашей Фришем специально приезжали к ней в больницу проведать. Уезжая, возле филармонии Фриш разлил шампанское в чью-то туфлю, и так мы прощались с Софой.

 

1976 год, «Русские картинки»

Делая Каплуну отсрочку, я понимал, что рано или поздно мы его потеряем на целый год. Несмотря на хлопоты многих «высоких» людей, это случилось весной. Дело усложнялось тем, что Боря пел очень важные вокальные партии, играл на скрипке, поэтому замену найти ему было крайне сложно. И тут возникает кандидатура Вячеслава Барташова, ресторанного музыканта. Он не пел, не владел скрипкой, но барабанщиком слыл неслабым! Срочно «перелопачиваю» весь вокал. Верхние партии достаются нам с Геппом, поющим фальцетами. Борю определяют в химвойска в Чебаркуль. Местные заметили: после знаменитого хоккеиста Валерия Харламова, еще одна звезда залетела… Конечно, его сразу определили в духовой оркестр. Но служба, по его словам, показалась санаторно-курортным пребыванием в местах очень даже не удаленных от дома… Полгода из этой годовщины он провалялся в госпитале, куда я частенько завозил для него и его друзей по 4, по 5 бутылочек, за раз, народного «лекарства», «Агдама», портвешка, ласково прозванного массами «шмурдяком»…

Новый барабанщик Слава, хоть и быстро вписался в программу, был непростым человеком. По инерции я с ним сдружился, и, на какое-то время, он мне заменял Каплуна. Пил он не меньше меня, и не больше Гурова, но патологическое влечение к противоположному полу, часто превращал в скандалы. Каюсь, иногда срывался, и мы с ним устраивали пьяные оргии, которые нам сходили с рук. Особенно конфликтовали с нашим администратором и ведущим Владимиром Колтуновым, эдаким грозным, пожившим одесским евреем, похожим на цыгана. Барташову жутко не нравились его мещанские «понтяры» с перстнями и золотыми кольцами, но с женами музыкантов Колтунов быстро нашел язык… Потом я узнавал от своих рабочих его сплетни: мол, пацан у нас — руководитель, надо делать «ежовые рукавицы», Славу быстрее убирать — все стадо портит… Но несмотря на интриги, авторитет у меня к тому времени был незыблимым, и все вежливо помалкивали.

Я понимал, нужна какая-то свежая творческая встряска, чтобы не «скурвиться». И вот она, очередная «бомба» в моем музыкальном сознании! Мой однокашник, Витя Ботяженко из Оренбурга дал послушать новые записи, и я, буквально, «одурел»! Это был альбом «Таркус» Кэйта Эмерсона. Я просто заболел новым музыкальным языком! Потом услышал его же интерпретацию «Картинок с выставки» Мусоргского, и зародилась идея создания своих собственных «картинок». Искал подходящий материал, и он сам нашел меня… Педагог института культуры Аркадий Раскин предложил стихи на фольклорную тему, и я с увлечением взялся за сюиту «Русские картинки». Аркадию пришлось нелегко: мелодии были уже написаны, а писать на готовую музыку поэтам — суперсложно! «Народное гулянье», «Скоморошина»…. Тут и гепповская композиция «Аленушка», из его старой институтской сюиты «Во поле» пришлась кстати. Кроме больших композиций в нашу новую пластинку вошли несколько фольклорных песен. Вообще, в 70-е годы усилиями прежде всего грузинским «Орэра» и белорусскими «Песнярами» фольклор был и модным и престижным. К тому же «драконовские» худсоветы его почти не трогали.

Пожалуй, за всю историю «Ариэля» это был самый значительный успех из наших дисков-гигантов. Более двух лет он стоял в хит-парадах СССР на втором месте, после знаменитой тухмановской «По волне моей памяти». Я даже попал в рейтинг самых популярных эстрадных композиторов 1976 года. Восьмая строчка для меня была супердостижением! Сзади, на девятом, оказался Оскар Фельцман!

В конце лета получаем приглашение в Москву на прослушивание. Сейчас это слово как-то коробит. Тогда это означало — кастинг, отбор… Просматривались кандидаты на европейский фестиваль «Мидем-77». Кроме нас выступали квартет народных инструментов, ансамбль «Надежда» и Раймонд Паулс со своим ансамблем «Модо». Приятно было, спустя годы, встретиться, теперь уже, с супер-мэтром не только Риги, но и Советского Союза, повспоминать события лиепайского фестиваля. Раймонд порадовался за нас: «Я же говорил, — все будет в порядке! Это — судьба!»

Не дожидаясь результатов, уезжаем домой. Через неделю — телефонный звонок из столицы. «Здравствуйте, вас беспокоит Госконцерт» — официальным голосом вещала трубка. — «Вы приглашены в Соединенные Штаты Америки…» — я так и сел!.. Оказывается на прослушивании присутствовал американский импресарио, и мы ему понравились больше всех! Узнаю подробности: три месяца, начиная с декабря по всей стране! Две недели мы ходили в какой-то прострации, не веря… Но через месяц нас опустили с неба на землю. Тот же женский голос сообщает, что переговоры идут сложно, и пока поездка перенесена… Какого же было наше разочарование, когда мы услышали от «Голоса Америки», что по всем этим штатам, в те же сроки едут… «Песняры»! Потом нам стали известны мотивы «перевода стрелок». КГБ тогда просматривал, прослушивал, даже «пронюхивал» все кандидатуры, уезжающие за рубеж. К нашему несчастью, Слава Барташов оказался в «черном списке». Всплыла справка из психбольницы, когда тот «косил» от армии. Так Штаты оказались обыкновенной мечтой…

Вообще тогда Барташов очень болезненно реагировал на свое временное пребывание в группе. Отсюда — запои, даже демарши невыхода на сцену. Однажды, из-за его капризов, мы задержали концерт на полчаса. Хотя, как к барабанщику у меня не было к нему претензий. Главное достоинство его игры — «часовой» ритм. Если Борю несли эмоции, и от этого страдал темп, то Слава держал «железную» ритмику! К сожалению, его дальнейшая судьба оказалась очень трагичной. Позже, уже после нас, он попал в тюрьму. После попытки изнасиловать жену друга и покушении на убийство своего же коллеги, Барташов «сел» на несколько лет, и там же, в тюрьме повесился…

 

1977 год, Эмерсон, «Таркус»

Весной вернулся «воин-Каплун», прямо на маршрут, в Запорожье. Пришлось возвращать старые партии. Весенние украинские гастроли 77-го явились самыми продолжительными за всю нашу историю — два с половиной месяца без выходных дней(!) и плодовитыми — 155 концертов! В Херсоне повстречали бориного институтского друга — скрипача Шуру Коротецкого. Вместе со своей женой Натальей они, прямо на гастролях влились в наш коллектив в качестве звукорежиссера и костюмера. А чуть позже «притащили» за собой и ведущего Володю Царькова. Вообще, похоже, почти все жены музыкантов тогда поработали костюмерами, на мизерную зарплату никто не шел, а поездить за счет государства были «не прочь»! Только в 80-х годах мы взяли профессионалов — очаровательных близняшек Иришку и Маришку Медведевых, Которые прямо на гастролях делали эскизы и «обшивали» нас.

Самые «хлебосольные» гастроли семидесятых — это, безусловно, Молдавия! Ежегодный фестиваль «Мерцишор», его винные «улеты» до и после концертов, не знали границ!

Передо мной — номер газеты «Московский комсомолец» за 77-й год и хит-парад «Звуковая дорожка». Практически, во всех изданиях того времени расклад ведущей десятки был таким. (Справа — количество голосов при голосовании)

Песняры……………………….1189

Ариэль………………………….428

Веселые ребята……………..291

Лейся, песня………………….288

Синяя птица……………………281

Пламя……………………………204

Группа Стаса Намина………158

Оризонт…………………………122

Модо (с Р. Паулсом)………..105

Самоцветы……………………..102

К этому времени мне не давала покоя музыка «Таркус» Эмерсона. И вот, однажды, я заявил друзьям, мол, расшибусь в «лепешку», а «слижу» с магнитофона эту сложную, но безумно интересную композицию! И ведь, смог! Ровно месяц списывал, по слуху, с грязной записи все ноты. Партии для музыкантов напоминали роман-газету, а борину, барабанную, так называемую, «портянку», я склеил из восьми двойных листов! Во время репетиции она располагалась у Бори на трех пюпитрах! Мой энтузиазм передался всем, и артисты добросовестно учили написанное… Смешно вспоминать, но от проклятой российской бедности пришлось изощряться. У нас не было органа «Хаммонд», а мне так хотелось добиться стучащего тембра! Но — «голь на выдумку хитра» — пришлось смешивать два звуковых сигнала шариковского «Вельтмайстера» и гепповского рояля, а самим музыкантам синхронно играть некоторые соло…

Эта композиция явилась «звездным часом» для Сергея Шарикова. Корреспондентка «Комсомольской правды» Ольга Опрятная так и назвала свою рецензию: «А мне понравился Сергей Шариков!» После того концерта в Театре Эстрады, ко мне подошло несколько музыкантов с одинаковым вопросом: «Где я раздобыл партитуру?» Когда ответил, что это я — сам списал, посыпались предложения купить ее у меня за валюту! Сначала отказался, потом пожалел — у меня ее выкрали. Есть подозрение, что не без участия наших монтировщиков…

Конечно, работа над «Таркусом» не прошла бесследно. В следующих собственных композициях, не только у меня, а у Геппа, Шарикова усложнился музыкальный язык. Нас зауважали серьезные джазовые музыканты. К этой двадцатиминутной вещи мы добавили несколько мировых хитов групп «Queen», «Deep purple», «Led zeppelin», «Ten CC», и конечно, «Beatles» и получился «экскурс» в мир западной музыки, за что нас когда-то хвалил «Голос Америки». Конечно, поначалу пришлось туго с литованием программы. Но, имея огромный авторитет и, самое главное, удаление от Москвы, это уже было несложно. На обсуждении я объявил худсовету нашей филармонии, что все, что западное — это песни протеста!.. И ведь «пролезло!»…

Надо ли говорить, что гастроли в Прибалтике мы ожидали с трепетом. За второе, западное отделение, не беспокоились, это было модно и здорово! Поймут ли первое — «Русские картинки», фольклор, неординарную музыку?

Первые же концерты сняли все опасения. Эстония прошла на аншлагах, причем русские народные песни нигде так здорово не принимали, как в этой республике, прямо, парадокс какой-то! Но мы сразу почувствовали — это уже Европа! Латвия показалась нам родней Челябинска! И не только потому, что мы ее лауреаты.…

Ночью, 10-го апреля, возвращаемся с выездного концерта в гостиницу Юрмалы. Колтунов, как обычно, берет у администрации ключи и какую-то бумагу. Прочитав ее, говорит: «Через пять минут быстро ко мне в номер!» Предвидя очередную дозу спиртного, тащу свой стакан. Подождав, пока все соберутся, Володя вдруг заорал на всю гостиницу: «Валерка-а-а, ты — папка-а-а-а-а!» Куча поцелуев и мои мятые ребра означали, что в Челябинске у меня родился Олег! Изучаем телеграмму: 3300 г., 53 см — неплохие цифры. Но где-то в глубине моей души растерянность — ждал девочку… Но ведь — наследник!!!

По традиции, надо же «замахнуть»! Магазины в те времена закрывались, в лучшем случае, в 23 часа, а сейчас — полвторого ночи! И тут все вспомнили, что каждый взял домой по бутылочке знаменитого рижского бальзама. Все, скрипя зубами, но благородно выставили сей напиток, которого мы начали пить стаканами, как водку. Дальше описывать события не стоит, потому что массовый склероз просто этого не даст. Под утро горничные явились невольными свидетелями умиленной сцены: сидя на ступеньках лестницы, наш Ростислав, любитель всякой домашней скотины, нежно гладил маленького котеночка и что-то ему долго объяснял…

В Литве пришлось поволноваться — в день гастролей в знаменитом каунасском «Спортхалле» продано ползала. Но нас успокоили, мол, публика раскупает билеты в день концерта. Смотрим — без пяти — полный зал! Выступление шло под шум и свист трибун, видимо баскетбол приучил народ только так выражать эмоции. Особенно шумно было на диппепловской «Child in time», где Боря верхами почти слился со свистом!…

В Черновцы ехали, как к Софочке Ротару домой. Но она к этому времени уже обзавелась квартирой в Крыму. И все равно мы ее увидели в зале. Она сидела на балконе и, впившись глазами, (мы догадывались в кого) внимательно слушала концерт. Мимо нее и Бори, видимо, пронеслась какая-то мимолетная симпатия, но не больше. Мы знали, что Софочка была однолюбкой и очень любила своего мужа, трубача из «Червоной руты» Толю Евдокименко.

В Одессу ехали более уверенно, хотя боялись тухлых помидоров. Концерт на Дерибасовской шел весьма настороженно, русские песни шли на вежливых хлопках. «Раскочегарилась» публика только на «Отдавали молоду». Чувствуем, что Одесса ждет запад. И вот — «Таркус», шум, гам, последние аккорды. И тут Боря, весь в сопливом поту, с такой силой ударяет по хету, что указательный палец правой руки попадает на тарелки и прорезает его до кости… Несмотря на кровь, сочащуюся из раны, Каплун выходит к рампе, и Одесса видит его «кровавый» поклон!

Армянские гастроли были не менее шумными. Хоть мы ни разу не были в Ереване, ажиотаж чувствовался во всем, особенно во встрече, размещении в гостинице, просто в слухах… Поэтому сломанную дверь в государственной филармонии перед концертом мы восприняли, как должное… Такой темпераментной публики у нас еще не было! Зал ходил ходуном! Провожая нас, естественно, армянским коньяком, ереванцы любовно переиначили название нашей группы, как «Ара-эль!», вроде как, «ара» — друг… Но тост, который подарил мне один из хозяев, я и сейчас выдаю, как привет с Кавказа. Он — простой и гениальный, по сути. «Давайте выпьем, — сказал друг, — за музыкантов, как за «нацию»! Неважно, кто ты по паспорту — грузин, армянин, русский… главное — музыкант. Мы же понимаем друг друга с полуслова, ведь у нас свой язык!» Как говорится, ни убавить, ни добавить!..

Осень 1977-го как-то особенно врезалась в память.

Лужники. Дворец спорта. Как всегда — в связке Хазанов-«Ариэль». После концерта подошел Валера Яшкин — музыкант «Песняров». Рассказал, что он теперь — москвич, закончил ГИТИС, стал режиссером. Отвел в сторонку, и говорит: «Отнесись к моему предложению серьезно, и не «руби с плеча!» И продолжил почти шепотом: «Тебе пора писать оперу!» — я остолбенел! — «Так нас же шестеро… как же мы сможем?…» — «Сможете!» — Яшкин прямо-таки напирал! — «Слышал у «Песняров» «Долю?» — Да, эту поэму я не только слышал, но и видел. Кстати, Яшкин ее и поставил. Очень классно и профессионально, но перед глазами стояла и знаменитая опера «Орфей и Эвридика» «Поющих гитар», где задействовано человек 40! «В том-то и дело, что мы покажем другой подход, — Яшкин уже объяснял дальше… — Где там, сами «Поющие»? Их — нет! Они растворились в опере, а мы с тобой вытащим на сцену только шесть ариэлевцев, которые и сделают действо! Причем, мы не будем делать классическую постановку, такую сделает любой провинциальный театр лучше нас, но у нас есть свое мощное средство — фолк-рок, новый музыкальный современный язык, и здесь мы — первооткрыватели! Тем более, что речь идет о гениальной поэме Сергея Есенина «Пугачев».

Насколько себя знаю, я часто «вспыхивал» от какой-нибудь фантастической идеи, и так же быстро остывал, но в тот день Яшкин меня просто убедил, и я ему поверил безоговорочно! Осталось за малым — увлечь этим своих коллег, но это оказалось очень трудно. Видимо с этого момента начались наши творческие разногласия, некоторые встретили это предложение «в штыки». Практически никто не верил, даже Боря был «нейтрален». Но в то время от меня исходил такой энтузиазм, что все смирились…

Чем больше вчитывался в поэму, тем ощущал какую-то беспомощность перед потрясающим есенинским стихом. Важно было не «перегрузить» литературу «мудреной» музыкой. И здесь Яшкин нашел прекрасный ход — сделать русскую народную песню «Не шуми ты, мати, зеленая дубравушка» лейтмотивом всей оперы. Она и явилась ключом ко всем ярким ариям персонажей! Несколько месяцев я не мог приступить к написанию музыки — все обдумывал, писал на бумажных клочках неожиданно возникающие темы. Валера, звонив из Москвы, все время орал в телефонную трубку: «Приступай, время не ждет!» И вот, поставив последнюю точку, заметил: опера у меня рождалась ровно 9 месяцев!

 

1978 год, «Емельян Пугачёв»

12 января я торжественно объявил Яшкину, что музыка готова. Теперь нужно было все это поставить на сцене. Директор челябинской филармонии, тогда это был Петр Владимирович Свиридов, как-то быстро нашел общий язык с Валерой, и работа закипела! В мастерской местного оперного театра сшили костюмы, «отлили» колокол из… папье-маше, купили пару слайдпроекторов. Они высвечивали на двух экранах образы Екатерины и Вольтера. И при этом крутилась единственная фонограмма их беседы, записанная профессиональными актерами под менуэт, сочиненного мной. Все остальные образы пели и играли вживую! Из более двадцати действующих лиц, Яшкин выбрал шесть главных, и сделал под нас либретто. Емельяна Пугачева сразу замыслили на Гурова. Правда его ласковый тембр по-началу воспринимался не очень убедительно, но сама фактура, его «масса» убедила… Образ сторожа очень подошел Каплуну. Я взял себе скромную роль Кирпичникова. А вот для Стаса наступал звездный час. Может, это заслуга Яшкина, может, так совпало, но «львиные рыки» Геппа удачно складывались в образе Хлопуши. Так или иначе, роль мятежника у Стаса получилась едва ли не самой яркой в опере! Конечно, театралы сразу проведут аналогию с таганской постановкой Любимова, который, кстати, единственный, кто поставил драму на сложнейший язык Есенина. И будут, потом, естественно ставить в пример Высоцкого-Хлопушу. Но никакого, прямого заимствования у той постановке не обнаружат! Спустя годы, я удивился: этот знаменитый монолог решен в чистейшем «рэпе», которого тогда и знать не знал… Классические соперники тоже недовольно фыркали, мол, негоже грязными эстрадными руками прикасаться к чистому жанру — опере. Забегая вперед, скажу, что именно поэтому ни одна из трех моих крупных форм не была записана на пластинку… И все-таки наша с Яшкиным «авантюра» удалась! Премьера состоялась 8 мая 1978 года в челябинском ДК «Автомобилист». Конечно все еще было сыро, и, как всякое произведение, должно было пройти «обкатку». Физически опера выматывала «на износ». После нее, переодевшись, мы «ваяли» другие образы, даже «ломали комедию» в простых концертных номерах. Словом, у нас был полноценный театр со сменой декораций и образов! А монтировщикам впору было давать молоко за вредность, потому что ставить и убирать декорации нужно было в кратчайшие сроки! Иногда доставались площадки без кулис. Некоторые постановки шли только на фоне веревки с колоколом. И, тем не менее, благодарная публика воспринимала наше выступление очень солидно, иногда стоя, как в театрах! Были случаи, когда некоторые дамы в зале признавались, что плакали, когда Пугачев погибал…

Леве приходилось снимать очки, и работал он хорошо, я бы даже сказал, честно. Особенно «на ура» принималась фольклорная песня «Ой да не вечер», которую Яшкин использовал, как вставной номер. Но по всем параметрам, имея хоры, действо, антураж, это была, все-таки, классическая опера, сыгранная современными музыкальными инструментами! Все это мне нужно было утвердить в столице, и случай представился в декабре.

В это время мы с администратором, питерцем Юрой Белишкиным, решили идти «на пролом», назначив просмотр оперы днем на маленькой сцене столичного клуба МГУ на ул. Герцена. Причем, памятуя о том, что нам везет с числом 13, сделали это 13 декабря, в 13 часов. Расписывая приглашения, приготовили 13 ряд, 13 место для… Пугачевой. Почему-то мне это показалось символичным: Пугачева должна сидеть на «Пугачеве» под чертовой дюжиной! На наше счастье она приняла приглашение! Ее мы усадили с Никитой Богословским. Вообще, в течение двух недель мы распространяли открытки в разные организации: Союзконцерт, Госконцерт, известным композиторам. Журналист Юра Филинов тогда признался, что впервые видит такой «бомонд» в одном месте. Яшкин «обставил» места по краям своими студентами и началось! Такого шикарного приема на моем веку еще не было! Зал «взрывался» после каждой картины!

Мокрый, счастливый, я зашел в гримерку, нашел в себе силы сказать одну лишь фразу «Спасибо, мужики!», сел на стул и уставился на дверь: кто же первый войдет? Первым вбежал… Саша Журбин — автор «Орфея и Эвридики»: «Чуваки, молодцы! Шел и думал: как же это они вшестером… оперу?… Но это было здорово!» Я уже готов был принимать очередные поздравления, как вдруг… В комнату зашел Богословский. Еще до начала спектакля меня смутило его поведение. Холодно поздоровавшись, и бросив плащ, он сразу ушел в зал. На него это было не похоже… После премьеры, буркнув: «Позвони мне, потом поговорим…» — и исчез! Пришла Алла, скромно поблагодарила, сказала, что аппаратура ужасная, зал громкий, а так… здорово! Юра тут же подсуетился и подсунул ей нашу «красную книгу». Это было его «изобретение». В нее он намеревался собирать мнения известных артистов о нас. И вот он, автограф Пугачевой, дословно: «Не знаю, кто вас может осуждать или обсуждать на нашей нищей советской эстраде!» И фирменная роспись: сердечко с падающими каплями крови…

После оглушительной премьеры, мы с Яшкиным, особенно ликовать не спешили… В памяти странное поведение Никиты Владимировича. Свежие новости нас еще больше напугали: Богословский начал писать разгромную статью о рок-операх и нашей, в частности! Такого мы даже не могли предположить в принципе! Потом, на студии «Мелодия» узнаем подробности. Оказывается незадолго до нашей премьеры, состоялся худсовет по поводу принятия музыкального материала рок-оперы «Алые паруса» на музыку сына Богословского — Андрея для пластинки-гиганта. Несмотря на безупречный авторитет Никиты, материал не приняли! Ни одна из рок-опер тогда не была издана, и «Емельян» попал под те же «ножницы»! Видимо, в отместку, Богословский решил «разделаться» с подобными явлениями со скандалом. С большим трудом Яшкину удалось убедить хотя бы не печатать «пасквиль» в одном из журналов…

Между тем, успех у нашей оперы был огромен. Множество статей в разных городах сводились к тому, что это и модно, и гражданственно, и просто талантливо! Я аккуратно считал количество сыгранных спектаклей. За полтора года их набралось 274! Как-то, невзначай, сложил три эти цифры, и опять получилось… 13…

Во время ленинградского выступления чуть не случилась трагедия. Гепп-Хлопуша так рьяно выскочил из-за кулис и стукнул кулаком по колонне колокольни, что толстая деревянная балка, скрепляющая четырехметровую декорацию, упала ему прямо на голову! Зал ахнул! Первую строчку, Стас, естественно, пропустил, но, мужественно стерпев боль, продолжал свою роль, держась за голову… К середине арии его рука была в крови… Допев, вернее, уже докричав монолог до конца, он быстро убежал за кулисы, где к счастью все это заметили и быстро приготовили перекись водорода. Пока шел следующий хор, вызвали скорую, но она уже не понадобилась, Гепп допел благополучно до перерыва.

В антракте врачи хотели забинтовать ему голову, но кто-то пошутил, что теперь придется петь песню «О Щорсе», герое гражданской войны, и не стали этого делать…

В процессе работы над оперой нас смущал один момент. В одном из монологов Пугачев, обращаясь к сторожу, рассуждал о Екатерине: «Разве это когда прощается, чтоб с престола какая-то б…дь протягивала солдат, как пальцы, непокорную чернь умерщвлять!…» Яшкин настаивал на обязательном произнесении этого слова. Но в это время казаки делали шум и выкрикивали хором: «Эть!», и это, вначале непонятное для публики слово, угадывалось…

Худсовет с этим смирился и мы безбоязненно это делали. Но, однажды, после первого спектакля в Алма-Ате, меня пригласили «на ковер» в министерство культуры Казахстана, и прозрачно намекнули, что, дескать, сие произведение негоже показывать у них в республике. Признаться, сразу вспомнил эти «непутевые» строчки, и тут же начал извиняться и уверять, что можем вообще не петь этих слов. Но когда узнал, что не эти стихи были тому виной, я, ошалевший, замолчал… Оказывается в «Скоморошине» казаки пели такие слова: «Эй ты, люд, честной да веселый, забубенная трын-трава! Подружилась с твоими селами скуломордая татарва!» — «Вот это, — сказало казахстанское сообщество, — для нас звучит оскорбительно! Так как у нас первый секретарь Казахстана, товарищ Кунаев — татарин!..» Бесполезно было возражать — оперу пришлось снять, и заменить на обычный концерт…

Я думаю, со мной согласятся, актеры всех театров, что во время любых спектаклей случаются анекдотичные ситуации, чем и богата наша жизнь. Наша — не исключение…

Декорации в спектакле стояли так хитро, что казалось, сзади можно было пройти, не «засветившись» перед зрителями. Между тем, в середине, был пробел, в который постоянно выскакивали действующие лица, Однажды во время спектакля мы не усмотрели, как мальчик Петя в белой рубашке с пионерским галстуком промаршировал на виду у обомлевшей публики! Кто-то посмеялся, но режиссеры — народ утонченный, и, один из них принял это за «чистую монету», заметил у меня новаторство в виде связи времен!..

В другом случае «связь времен» наблюдалась под другим углом.

…Работник местного ДК, электрик дядя Вася, как подавляющее большинство людей этой профессии, редко бывал трезвым на рабочем месте. Всю оперу светили наши ребята, поэтому он слонялся за кулисами без дела. А там, у портьеры, притаился наш ведущий Володя Царьков. Его роль за сценой — звук колокола. Где-то на свалке наши рабочие нашли кусок рельса, привязали к нему веревку, которая крепилась к деревянной чурке. «Железяка», таким образом, болталась между спинками стульев. Большим молотком, из нашего реквизита, Володя извлекал из рельса звук, похожий на колокольный, дождавшись, когда какой-нибудь герой начнет дубасить канатом по тряпичному колоколу. Получалось настолько натурально, что публика даже обманывалась: «Как вы такую махину возите!» Вот и сейчас, Володя приготовился работать. Окинул взглядом рабочее место — все на месте, до первого удара можно и покурить…

Мимо кулис шел дядя Вася. Он, видимо, преследовал ту же цель. «Странно, а что здесь делает мой молоток?» — подумал он, взял инструмент и удалился… И вот она — первая ария Пугачева, после которой ему нужно будить хутор. Он подходил к веревке… Царьков привычным жестом опустил руку на то место, где должен лежать молоток, и похолодел… Пугачев неумолимо приближался к колоколу! Вокруг Володи не было ни одного предмета, чем можно было стукнуть! Сунул руку в карман — расческа! Лучше, чем ничего — не головой же!.. В это время Емельян в ярости метал веревку! В полном отчаяньи, Царьков не нашел ничего лучше, как с размаху лупить пластмассовой пластинкой по рельсу! Увидев это, Гуров-Пугачев тут же прыснул со смеху, но, спохватившись, сделал вид, что рыдает, упал на колени и на «корячках» убежал за кулисы, где долго не мог прийти в себя от хохота… В зале эти звуки ударами колокола можно было назвать с большой натяжкой… Звукорежиссер Шура Коротецкий потом скажет: «Я подумал, что наш ведущий с дядей Васей там киряют, потому как на весь зал раздавался звон стаканов!..» Наши монтировщики дядю Васю чуть не убили!.. Тут же заставили срочно вернуть молоток на место и извиниться. Но бедному электрику в тот вечер опять не повезло… Понес он злополучный молоток за сцену. Но, увидев, что стоит в кулисе, напротив, стал тихонько, крадучись идти навстречу своей «смерти»! А в противоположной кулисе рабочие с Царьковым махали ему руками, как подстреленные лебеди, зачем-то крутя пальцами у виска, и, показывая кулаки!.. Так, на полусогнутых, со словами: «Я тихо-о-о-онечко…» — дядя Вася стал неформальным персонажем нашего спектакля, появившемся в том пробеле. Публика долго «переваривала» танец гопака вприсядку с молотком в исполнении старичка. После всего этого мы с трудом доиграли оперу…

Практически во всех городах Советского Союза опера шла, что называется, «на стон»! Но, доехав до Хабаровска, мы споткнулись…

Позвонили из челябинской филармонии и сообщили, что я еду в гости к Аркадию Раскину, моему соавтору по «Русским картинкам». Он только что заступил худруком в местном ТЮЗе. После тёплой встречи Аркадий, вдруг, поведал, что исполнение оперы здесь под вопросом. «Что за чушь? — говорю, — это же не Казахстан!…» Но местный крайком партии в мягкой ненавязчивой форме дал понять, что у нас масса прекрасных песен и, вроде как, публика ждёт именно их, а не «Емельяна». Лезть на рожон, почему-то не хотелось. Но Раскин предложил авантюру. Мол, местная интеллигенция страсть как хочет услышать «Пугачёва», и уговорил нас после кассового концерта прийти к нему в театр, и под покровом ночи все-таки «сбацать» оперу. Приятно не ожидал от своих коллег положительного ответа. Пока шла концертная программа, наши рабочие притащили декорации в ТЮЗ, как могли, разместили декорации, хотя было безумно тесно. И опера начала звучать где-то пол двенадцатого ночи! Перед началом все время маячил какой-то чиновник, видимо припугивая местных за своеволие. Но это была «моська». Слон-спектакль прошёл «на ура!»

В 1978-м судьба нам готовила большой сюрприз. Но он не состоялся. Ах, как могло все повернуться! Знаю, история не терпит сослагательности, но так уж получилось!

Еще весной мы получили фантастическое предложение участвовать в летних съемках советско-американского художественного музыкального фильма «Карнавал». К нам на гастроли в Горький прилетал замдиректора картины. От него мы узнали, что на Дворцовой площади в Ленинграде в ночь с 4-е на 5-е июля состоится хроникальная запись концерта известных групп и исполнителей. С американской стороны это — Джоан Баэз, «Бич Бойз», «Сантана», с нашей — «Песняры», «Ариэль», Пугачева(!!!) Музыку к фильму должен был писать Пол Маккартни, но у него родилась дочь, и он отказался… Тем не менее, было, отчего закружиться голове… Но, видимо, этому не суждено было сбыться, в принципе. Москва, «очухавшись», срочно дала «отбой». Мотивы политические: сама дата — 4 июля — день независимости США, и место — священная Дворцовая площадь. Казалось, сценарий был написан специально для нашей советской цензуры, а именно: герой, русский эмигрант, снова попадает в Россию, опять влюбляется в свою Родину, услышав русские, белорусские песни и принимает решение остаться в Ленинграде!… Но Москва категорична — нет! Скрепя сердце, сдавал авиабилеты…

Однако, невзирая на запрет, масса поклонников со всего СССР стекалась в июле в Питер. Палатки, костры, все это было!.. Мой друг Феликс Харитонов оказался свидетелем той ночи. Было такое впечатление, что никто ничего не отменял — толпищи народа! Недовольные стали жечь газеты «Ленинградская правда», делать факелы, и увлекать за собой толпу на Невский. Затем провокационный голос из масс: «Они едут!» — и демонстрация ринулась опять на площадь! А там уже пожарные с брандспойтами и милиция… В общем, подавили это «восстание», а в прессе, как всегда — молчок!

 

1979 год, «Порушка-Параня»

Между тем, наш авторитет на большой эстраде еще более укреплялся. В журнале «Музыкальная жизнь» был опубликован очередной рейтинг двадцатки современных групп, где мы твердо стоим на втором месте. (Всего было названо 63 ансамбля. Цифры в скобках — прошлогоднее место).

(1). «Песняры» (Минск)………………..2321(очко)

(2). «Ариэль» (Челябинск)………………859

(7). «Пламя» (Москва)…………………….711

(-). «Модо» (Рига)……………………….613

(5). «Веселые ребята» (Москва)…………439

(4). «Синяя птица» (Куйбышев)…………365

(11). «Апельсин» (Таллин)………………327

(-). «Оризонт» (Кишинев)……………….290

(6). «Лейся, песня!» (Москва)…………..285

(3). «Самоцветы» (Москва)……………..270

(18). «Группа Стаса Намина» (Москва)…169

(9). «Поющие сердца» (Москва)………..101

(-). «Скоморохи» (Москва)……………….85

(10). «Поющие гитары» (Ленинград)……69

(13). «Верасы» (Минск)…………………..63

(-). «Иверия» (Тбилиси)…………………..61

(8). «Музыка» (Москва)…………………..59

(-). «Машина времени» (Москва)………….56

(-). «Аракс» (Москва)……………………..38

(15). «ВИА-75» (Тбилиси)………………32

Далее, цитирую: «ВИА… Здесь безусловное первенство держат «Песняры» и «Ариэль». Сравнительно низкие места «Поющих гитар» и «Музыки» объясняются «сменой жанра» этих групп, отказавшихся от исполнения песен-шлягеров и ставших «рок-театральными» коллективами. В то же время бросается в глаза успех ансамблей из Прибалтики («Модо», «Апельсин»), Молдавии («Оризонт»), самодеятельной московской группы «Машина времени» и аккомпанирующей А. Градскому группы «Скоморохи», в которой сейчас играет известный джазовый барабанщик В. Васильков….»

После успеха «Русских картинок» «Мелодия» «загорелась» выпустить наш следующий диск фольклорного направления. Я засел в публичную библиотеку, набрал кучу пластинок в исполнении русских народных хоров, и стал выбирать, как золотоискатель, драгоценные песчинки! Из, почти 600 песен, выбрал 9!

Дело в том, что русская народная песня на 80 процентов состоит из женских слов: «Я пошла…», «Я гуляла…». От лица рассказчика — единицы! Некоторые пришлось пересочинять на мужской манер…. В Горьком одна поклонница принесла мне ноты старинной народной песни нижегородской губернии «На улице дождик». Я решился на смелый шаг, сделал ее в манере хард-блюза для Каплуна. Он в то время был страстным поклонником польского блюзмена Чеслава Немена. Именно в его манере Боря очень здорово «подал» эту песню. Гитарное вступление я написал в стиле еще одного моего кумира, супер-группы «Queen», ее гитариста Брайана Мея.

Слушая русские хоры, меня просто потрясла песня в исполнении солиста уральского народного хора Ивана Кремешного «На горе, на горенке!» Она стало одной из моих любимых аранжировок. Вообще, я заметил, что фольклорное звучание песен в разных уголках России очень разнится! Например, Архангельский северный хор, как и подобает северянам, с холодными тонами, кубанский — напротив, зажигательный, казачий с широким вибрато под украинцев. Но больше всего меня поразили два хора: оренбургский и свердловский, вспомните «Уральскую Рябинушку»… Их уникальное «пиано» и пение «белыми» голосами, то есть, без вибрато — на выдохе, завораживает! В то время в ариэлевском вокале мне удалось сочетать битловскую традиционную подачу аккордов и свою, уральскую! И вот родился шедевр «Порушка-Параня», которую я замыслил, как пародию на известный ансамбль.…

В конце 70-х на мировой сцене наблюдался пик популярности группы «Бони М». В середине «Парани», как бы, пародируя голос Бобби Фаррела, басом, написал для Стаса маленькую роль. «Уж, как ты меня, сударушка высушила…» Было смешно и здорово — просто хит! Потом я узнал, что начало песни с моим «квакающим» басом было взято какой-то британской радиостанцией в качестве заставки музыкального маяка из России. Чтобы звучало еще более иронично, я задумал записать живые скрипки. Для этой цели я пригласил четырех молодых консерваторцев, стоимостью 10 рублей, каждый, и мы стали учить бониэмовские модные ходы. Но синхронно у них никак не получалось. Тогда вместе со звукорежиссером Петром Кондрашиным мы решились на хитрость. Заставили скрипачей все сыграть на октаву ниже и в два раза медленней, при этом «затормозив» магнитофон и потом прослушали на нормальной скорости. Получилось почти идеально! Правда, звуки скрипок стали походить на синтетические, но это были мелочи, «Параня» становилась супер-шлягером! Впоследствии узнал, что на нее «положили глаз» хореографы разных мастей, и под нашу плясовую родилось множество танцевальных номеров!

Постепенно наша география расширялась. Росконцерт удачно планировал гастроли. Мы имели маршрут, заранее учитывающий наши передвижения по матушке России. Иногда были выходные — это дни переезда или перелета. Сейчас даже диву даешься: «мотались» ведь с рок-оперой до Сахалина, иногда двумя самолетами, потому как декорации не вмещались в один. Именно на Сахалине нас ждал сюрприз: В аэропорту нас встретил Володя Киндинов — наш бывший пианист. Оказывается, после окончания института, решив подзаработать, уехал сюда со своими земляками-днепропетровцами, да так и остался доживать… Сколько было выпито, съедено, сказано!.. Я впервые черпал большой ложкой из трехлитровой банки красной икры, но через три порции почувствовал, что наелся…

Дома приятное известие — закончилась иностранная блокада в отношении «Ариэля» — нас пригласили на Кубу! И эту блокаду прорвал Валера Яшкин, он вовремя «подсуетился» в ЦК ВЛКСМ, и предложил нашу кандидатуру.

И вот 1 декабря из Москвы вылетаем на Остров Свободы в составе большой советской делегации, На улице — минус 14. Но шубы заставили оставить в аэропорту. Два самолета «Ил-62» привезли на Кубу молодых специалистов — технарей, доярок, комсомольцев, и, конечно же, артистов, короче, все это называлось так: «Фестиваль советской и кубинской молодежи». Одежду нужно описать особо. Более трехсот человек были одеты в одинаковые серо розовые безобразия, названные официальной формой советских делегатов, а также обутые в остроносые туфли-платформы, после чего все вдруг стали «баскетболистами»! Каблуки были изготовлены из какой-то эластичной резины, и мы свободно скакали на них, как космонавты на Луне!.. С похмелья это было даже забавно… Во время семнадцатичасового перелета в салоне наступила какая-то всеобщая алкогольная эйфория! Не пили только доярки. Выражение «пьют, как сапожники», я бы переиначил — «… как комсомольцы». Первый пункт посадки — Гандер (Канада). Выходим — чистота, негде плюнуть… Вдруг с Каплуном увидели шикарную напольную вазу в углу. Восхищались ее формой, орнаментами, рисунком. Восхищались бы и дальше, пока не подошел какой-то негр, и не плюнул туда… Это оказалась — урна! Посмеявшись, зашли в родной самолет, «клюкнули» по соточке и ушли в очередной «анабиоз»…

Прилетев, из зимы в лето(+35), и из ночи в день (8 часов разницы), вышли ошарашенные! Вокруг — море людей с флажками — чувствуешь себя, как минимум, министром! Но выпитые градусы дают себя знать. Глаза еле открываются. И тут, как назло, начальство затеяло речи приветствия на двух языках… Со стороны, говорят, мы напоминали героев-панфиловцев: стойко держались друг за друга, и периодически «перепинывались», чтоб не спать!.. Зато, протрезвев, мы увидели потрясающую природу! Эти ночевки в бунгало, в лесу, под страшно громкие звуки цикад, гуляние под кокосовыми пальмами и сказочными лианами, эти полмесяца, как в тумане! Всего четыре выступления, даже скучали по работе. В океане нам рассоветовали купаться, хотя температура воды теплейшая — +26! Но удивились — никто не купается! Нам разрешили, но сказали, чтобы были осторожными — начался жор акул и барракуд, поэтому, вон, буйки и т. д. и т. п… Один из нашей делегации как-то по-русски послал все эти предостережения, и, как в родной Одессе поплыл, куда глаза глядят. Через 10 минут, стуча зубами, выполз на берег и сбивчиво объяснил, что, как только увидел акулий плавник, побил, похоже, все мировые рекорды по плаванью…

Что особенно поражало в Гаване — обилие старых, ржавых машин, бывших когда-то престижными моделями в США в 50-е годы. Нам пояснили, что Фидель Кастро в Аргентине закупил большую партию машин со свалки, стоимостью 99 песо за машину. (Рубль тогда менялся к песо — один к одному).

Кормили нас «на убой», но, что интересно, порядок блюд на Кубе был прямо противоположным европейскому: сначала предлагался десерт, а суп приносили в последнюю очередь. И везде — цитрусовые, цитрусовые… У некоторых начались, простите, запоры! Один паренек несколько дней не мог сходить по-большому! Пурген не помогал. И тут кубинцы предложили ему ма-а-аленькую свою таблеточку… Через пять минут он пулей залетел в туалет, и все услышали его радостный возглас: «Я — Гага-а-а-а-а-рин!» Видимо, он имел в виду, что его тело в этот момент напоминало космический корабль «Восток», взлетающего над унитазом!.. Все пребывание на Кубе напоминало бы сплошную идиллию, если бы не одно ЧП…

Сидя в кафе с девушками из балета «Ритмы планеты», вначале не придали значения, что к нам подсел какой-то мужичок из грузинской команды. Причем, стал нашептывать что-то на ушко даме, сидящей рядом с Геппом. Та отодвинулась и нахмурила брови… Вдруг наглец схватил ее за руку и потянул к себе. Первым отреагировал на это Стас, ударив по руке чужака. Южная кровь не заставила себя долго ждать. Отпрянув от стола, грузин схватил пустую бутылку, ударил о край стола и стал трясти этим «фужером»… То же самое сделал Стас! Сидевшие рядом, и, опешившие кубинцы не вмешивались. Это еще больше подзадорило южанина! К счастью, его друг оказался более трезвым и схватил его в охапку сзади…

Конфликт разобрали на совете и вынесли решение: выслать хулигана на родину. Но, протрезвев и извинившись, все сошло ему с рук. Правда, потом, долго мы ощущали его волчий взгляд…

Между тем, всем было приказано поменять 200 рублей на песо, и что-нибудь купить, дабы поддержать экономику Кубы… Что, именно, мы не знали, и не видели ничего достойного, разве что — кофе и нижнее женское белье…

Самое интересное — нам выдали справки — «тархетки», по которым ты мог купить по дешевке все, что угодно, только в ограниченном количестве. Но, уже без справки — втридорога! А спиртное — в десять! Так, знаменитый ликер «Гавана клаб» дорожал без справки с 2.50 песо до 25! Конечно же наши водочные запасы иссякли довольно рано, и мы упивались кубинским ароматным напитком уже, как бы, соря деньгами…

Прощальный концерт проходил на стадионной площадке театра «Мариана Грахалес». Там мы впервые увидели уникальный водный занавес. Вдоль рампы находилось множество трубок разного калибра, направленных вверх. В момент смены декораций, закрытие занавеса выглядело так: включались мощные компрессоры, и в трубы под давлением подавалась вода. Она поднималась метров на пять… Это было потрясающе! Потом вода спадала, и по желобам уходила куда-то в стоки — занавес открывался! Наше выступление проходило на вежливых хлопках: все-таки европейская музыка их не особо прельщала. Но когда заиграл кубинский оркестр, мы поняли, что поклоняются они единственному музыкальному божеству — ритму! Причем этот оркестр состоял из одних ударных инструментов! Мы, с Каплуном задвигались со зрителями, как танцоры! Барабанщиков было 15 человек! Но даже в этой сумасшедшей ритмике угадывались какие-то мелодии… Такого, признаться, мы не слышали ни разу! Неудивительно, что кубинцы под самбу живут и трудятся… Но, как выяснилось, в работе — лентяи, и Фидель с этим безуспешно борется!

Улетали, все так же, в «ликерном» тумане… Причем обратно летели через Бермуды, и, говорят, нас сильно трясло… Об этом мы узнали от трезвых доярок после промежуточной посадке, в Португалии…

 

1980 год, «Волки»

Дома назревал очередной скандал. Виной тому пресловутый квартирный вопрос. К тому времени, находясь в зените славы, некоторые из музыкантов не имели нормальных жилищных условий, и мы решили «забузить»! Все, как один подали заявление об уходе. Причем, за полгода до Олимпиады в Москве. Кто-то из партийцев назвал это политическим демаршем! Но нас это не пугало. Мало того, мы имели уже предметный разговор с партийными органами города Калуги, которые, подобно Паулсу, захотели «спасти» нашу шестерку, выделив шесть квартир, и ключиками уже позванивали…

Перспективы были неплохие: близость Москвы, телевидение, радио, в конце концов, под присмотром самого обкома и калужской филармонии! Нужен был только решающий шаг всех, без исключения, музыкантов! Но «разбор полетов» был уже в Москве, где было приказано помириться двум обкомам, после драке за нас. Челябинцам же — срочно выдать недостающие квартиры! Так мы опять остались дома…

В нашем коллективе единодушия, в отличие от 72-го года не наблюдалось.

Выступление на Олимпиаде для нас были обычными гастролями, ничего примечательного. Просто, во время ссоры, лучшие площадки были разобраны, и нас эксплуатировали в кинотеатрах.

И вдруг — шок! Умер Владимир Высоцкий. Весь мой организм отказывался этому верить. Как актёр он мне был — не лучше — не хуже других. Но когда я пацаном слушал песни на магнитофоне, причём, не видя его лица, мне казалось — это совсем другой человек — высокий, статный, чем-то напоминающий мощного казака — настолько мужицкая мощь его тембра просто зомбировала, и я оказывался в плену его стихов. Всё, о чём он говорил в своих песнях, я безропотно принимал на веру, и думал: вот она — правда! А запрещённость в официальных кругах ещё подливала масла в огонь.

Конечно, мой стиль никак не шёл в параллель с великим бардом. Но дух авантюризма и какой-то бесшабашности до сих пор преследует меня, и это всё — от Владимира Семёновича. Забегая вперёд, скажу, что позже я даже написал две композиции на стихи Высоцкого. Это «Баллада о волчьей гибели», которую пел сам, и «Всё относительно» для голоса Гурова. И даже включил их в основной репертуар. Но вскоре понял, что это бессмысленное занятие — петь песни Володи иначе, чем сам Высоцкий — это эклектика!

Олимпийские гастроли нас не так заботили, как предстоящий фестиваль «Весенние ритмы-80» в Тбилиси. И даже видели себя победителями… Но, не тут-то было!…

Сразу, по приезду в Грузию нам сказали, что здесь нас очень ждут, и мы должны выдать «эдакое»!… Именно, «эдаким» в то время у нас была рок-опера «Емельян Пугачев». Она, наверняка, поставила бы всех «на уши»! Но привезти ее сюда не предоставлялось возможным из многих соображений. Пришлось выдать публике некое «лоскутное» одеяло, состоящее из фольклора, ресторанных шлягеров и надуманного хард-рока. Я только потом понял, что с этим старым багажом нам нечего делать в Тбилиси. Или опера — или вообще не приезжать! Этот приезд был моим крупным проколом!

Мы вышли на сцену государственной филармонии под шум и аплодисменты. Звучит несколько русских песен, и чувствую — публика охладевает… Была еще маленькая надежда на одну классную песню Теодора Ефимова «Волки» на стихи знаменитого Владимира Солоухина, которая очень перекликалась с подобной темой песни Высоцкого. Стас, который исполнял ее, опять напомнил Хлопушу, метался между гитарами, изображая волка. Я думал, что она хоть всколыхнет кавказцев, но я все больше чувствовал, что мы попали «не на ту свадьбу», что это все — не наше! И тут положение еще больше усугубилось тем, что во время исполнения песни, в зале произошла поножовщина, и, когда несли по проходу окровавленного юношу, зрителям было просто не до нас… В зале был включен свет, и дальнейшее наше выступление прошло почти в полной тишине зала…

Уйдя за кулисы, я испытал шок! На душе — положение вратаря, пропустившего решающий гол… Меня пытались успокоить, что, мол, мы не виноваты, несчастный случай, так получилось, но я чувствовал — это был провал!

Позже, как бы спасая нашу честь, организаторы фестиваля перевели нас в ранг гостей, и мы уезжали в подавленном состоянии!

Фестиваль в Тбилиси сказал громко, на весь мир: «Началась новая эпоха на эстраде»! Прежде всего изменились ценности. С разрешением очень двусмысленных, даже революционных текстов, публика приветствовала это время, и рок стал приобретать более литературную основу. Сегодня уже стало интересно, не КАК ты исполняешь, а ЧТО! Для «Машины времени», отсиживающейся почти десятилетие в подполье это был звездный час, и точка отсчета настоящего! А «Аквариум» сломал пресловутый штамп ВИА, привнеся чудачество и неординарное мышление. При этом наше мастерство владения инструментами и крепким вокалом отходило на второй план.

Конец года — ещё одно потрясение — «ушел» еще один великий музыкант — Джон Леннон! Назвать его — идолом поколения, значит ничего не сказать! Я испытал такую же горечь, как и известие о кончине своего отца в далёком 60-м… Мне казалось, что он будет жить всегда со мной, и вечно!… Мы жадно ловили тогда известия о личной жизни своих кумиров. Распад «Битлз» переживали, как и все, но продолжали любить и равняться хоть в чём-то на эти жизненные «маячки».

Срочно делаю аранжировку его песни «Oh, my love». Во время ближайшего концерта, исполняем ее в полной темноте, используя луч прожектора, направленного на стоящую на полу гитару. Зал слушает стоя, кругом — зажигалки!.. После исполнения этой песни — «развлекаловка» как-то не шла, да и публика выглядела подавленной…

Декабрьские гастроли проходили на родине Бориных сослуживцев — городе Нальчике. Кабардин Миша Узденов — красивый брюнет с аэропорта притащил нас в свою вотчину и на три дня мы явились заложниками его потрясного гостеприимства! Если добавить к этому, что он и его друзья — военные медики, то станет ясно, как нам было хорошо, в смысле — плохо!.. После каждого концертного дня они приносили трехлитровую банку неразбавленного медицинского спирта! В общем, я дальше не продолжаю… Скажу только, что последствия этих гастролей помогли мне бросить… курить! Утром, очнувшись в Тамбове, потянулся за сигаретой, закурил, и меня повело в сторону. «А почему бы мне не бросить одну из этих гадостей?» — подумал я, и решил завязать с куревом во второй раз. (В первый не получилось. В 1973 году нечаянно вышел в тамбур вагона к друзьям-курильщикам рассказать пару анекдотов и не удержался…) Причем бросил перед Новым годом, и знакомые уверяли меня, что я выбрал неудачное время — праздник — «расколешься»! Но я выстоял и даже зауважал себя — есть, значит, у меня сила воли!

 

1981 год, «Мастера», «В краю магнолий»

Логично было бы предположить, что вот он — рубеж — нужно уйти непобежденным. Разойтись, каждому сделать свою группу, или уйти в другую сферу деятельности. Так делают, видимо все нормальные люди. А семья, а дети, а звездное прошлое? Видимо, с 80-х годов началась другая, ремесленная жизнь, и ничего с этим, казалось, нельзя сделать. Напрасно мы оглядываемся на запад, а как там, у них? Мы, к сожалению творили при социализме, который диктовал свои законы, и родиться в таких условиях великой группе, подобной «Битлз» в нашей стране невозможно в принципе!

Говоря проще, советская машина не давала нам выбора, подравнивая нас под все ВИА. Если тебе хотелось быть до конца честным — уходи в подполье! Но кушать хочется всегда… С возникновение в нашем репертуаре песен Саши Морозова «На острове Буяне» и «В краю магнолий» конечно же, мы что-то потеряли, но что-то и нашли… Несмотря на неудачу в Тбилиси, публики на концертах у нас не убавилось, даже наоборот. Популярность охватила более непритязательного зрителя. Эта «ресторанность» постепенно вышла на первый план. Хотя «шлягеристов» в этом плане хватало: «Синяя птица», «Веселые ребята», «Самоцветы», особенно нам нравился «Аракс», у которого были самые грамотные по тем временам, студийные записи.

Казалось «шлягерная мельница» нас увлекла капитально, как вдруг, Яшкин вновь — на небосклоне! Теперь он предложил рок-ораторию «Мастера» на стихи живого поэта Андрея Вознесенского! Невзирая на косые взгляды своих музыкантов, опять воспрял — мне все-таки скучно в песенном потоке, хочется более серьезной работы. Учитывая мучение с громоздкими декорациями, все было проще. На этот раз в оратории действовал один слайд-проектор, и минимальный свет на задник, где купола из белой материи, изображали храм… По всем параметрам, «Мастера» были выше «Пугачева», хотя в чем-то повторяли. Известный музыковед Аркадий Петров причислил ее к классическим образам современного фолк-рока европейского уровня! На московском премьерном показе в ЦДСА пришел сам Андрей Вознесенский. Ему понравился мой оригинальный язык, даже какое-то необычное прочтение, поблагодарил, и все… Опять на худсовете в «Мелодии» ее «срезали», несмотря на живого автора стихов!..

Было обидно, тем более, публика принимала ее «на ура», казалось наше время возвращается. Но отсутствие материальной отдачи за прекрасную профессиональную работу, стало притчей «во языцах». Я понимал, что долго это продолжаться не может. «Мастера» пришлось исполнять выборочно, а концерт играть не более 1 часа 20 минут.

Летом этого года состоялся наш абсолютный рекорд по количеству концертов за 3 дня. Их было…. 15! Фестиваль «Тюменский меридиан» на севере Урала.

В Нижневартовске — ажиотаж! Билеты на все эти концерты раскуплены давно, и филармоническое начальство умоляло сделать еще, хотя бы парочку…. но в эти же сроки. Первый начинался в 11 утра, а делать дополнительный в 9, раньше на два часа мы не решились! Кормили нас прямо за задником, на сцене, между вторым и третьим концертами, пока выпускали и запускали очередную партию желающих. На весь зал лился аромат вкуснейшего украинского борща! У зрителей, естественно, текли слюнки. И концерт шел еще «вкуснее»! После пятого концерта к служебному входу подкатывал комсомольский автобус с ящиком водки и 200-литровой бочкой чешского пива, и вся шатия-братия с шутками, прибаутками устремлялась на ночную попойку, кормить местный гнус! Это продолжалось трое суток! Как жаль, что в то время не было соревнований, типа «Последнего героя», где мы, бесспорно, были бы чемпионами мира! Думали, отдохнем в Сургуте… Но не тут-то было! Там — другой рекорд — 6 дней по 4!

Теперь представьте насыщенность каждого концерта, супервысоким вокалом, расслабляться я не давал никому! Поэтому, ничем, кроме как, геройством, это не назовешь! Но, «переэксплуатировавшись», мы начали ссориться. Концерты были уже не в удовольствие, я давно это заметил. Приходилось опять брать справки о несмыкании связок, и бежать от «ненавистных» гастролей! Наш симпатичный врач-фониатр Елена Ивановна Сундукова делала буквально невозможное, восстанавливая наши сиплые, натруженные голоса. Мы, как бы уже «плыли по течению», и нас просто засасывала циничная филармоническая машина…

Единственно, что разряжало обстановку — это большие гала-концерты с участием звезд, где работать приходилось мало, а деньги — те же! Вспоминаю, как в Таллине записывали хоровую финальную песню Лоры Квинт «Здравствуй, новый день!» Традиционно, каждую новую строчку должен был петь другой солист. Анне Вески досталась неудобная, со словом «жеребенок». А у эстонцев нет звонких шипящих, и Аннушка постоянно пела «шерепенок!» Ее останавливали, поправляли, и она страшно злилась… Таллинский концерт на знаменитом Певческом поле поразил, прежде всего, своей масштабностью! Это был огромный стадион с трибуной, где пел хор, численностью в несколько тысяч человек! Я такого еще не встречал!

После Эстонии нас занесло в Мурманск. Здесь прошел уникальный концерт, где мы, не выступив, получили свою концертную ставку! Дело в том, что по советским законам, филармоническое выступление на открытых площадках, на стадионах считается фактически отработанным, если: по истечении 15 минут после начала прерывается фарс-мажорными обстоятельствами, то есть — дождем, ураганом, землетрясением и т. д. Как раз, собирался дождь. Зрители пришли на концерт с зонтами. Только вышел на сцену ведущий, пять минут поболтал о красотах севера, потом певец спел заздравную, и хлынул злополучный ливень! Было безумно жалко зрителей, покидавших стадион, которые пришли на встречу с Валерием Леонтьевым, Юрием Антоновым, «Ариэлем», «Верасами»… Особенно ждали Михаила Жванецкого, который, кстати, прекрасно общался с нами под трибуной, чем скрасил унылое пребывание без работы.

В этом году Саша Морозов подарил нам песню, ставшую впоследствии «фирменной», «ариэлевской». После «На острове Буяне» это был очередной хит, даже покруче прежнего. Называлась она «В краю магнолий», на стихи Юрия Марцинкевича. Самое смешное, что худсовет «Мелодии» не принял ее на пластинку! Из-за двусмысленных последних строчек: «И можно говорить свободно про жизнь и про любовь…» Там сказали: «Это что, выходит, в краю магнолий можно говорить, а в других краях — нельзя?!..» Хоть стой — хоть падай! Отправили на доработку… Я не поленился, взял эту песню, и пошел с ней на другой худсовет, на ЦТ. Там приняли ее безоговорочно, и сразу наметили съемку. Так «Мелодия» «проворонила» шикарный шлягер. После съемки на «Утренней почте», она, буквально, «взорвала» эстрадников. А как радовались кабацкие музыканты! Это была их «кормилица-песня!»

И вот, наконец, первые гастроли на кап-земле! Госконцерт, совместно с западногерманской телерадиокомпанией «WDR» организовал престижный концерт в г. Кельне. В афишах: джаз-ансамбль под управлением Георгия Гараняна, джазового пианиста Леонида Чижика, ансамбля «Ариэль» и солистов Валерия Леонтьева и Софии Ротару. Двоих, последних, «тормознули». У Валеры документы были не в порядке, а Софа поставила условие: я еду с группой «Червона рута» или вообще остаюсь дома! Ей навстречу не пошли… В рядах режиссеров небольшая паника — ни одного солиста! Срочно ко мне: «Отряжай любого, поющего, под Гараняна пару песен надо отстоять!.. Выбор пал на Каплуна, его обаяние и, немного, классическая манера пения… Правда было опасение: Боря с великим трудом запоминает текст, иногда может ляпнуть что-нибудь производное, чем часто забавляет зрителей. Чтобы этого не случилось я написал ему крупным фломастером шпаргалку песни Р. Паулса «Барабан был плох…» Так Каплун был солистом «Мелодии» несколько минут. Зато потом, наше выступление стало просто фурором! Мы вышли в светло-серых шерстяных трикотажных рубахах с расклешенными рукавами и кушаками, в сапогах. Для немцев — одеться на сцену в чистую шерсть — это признак богатства. Далее, мы деликатно, без шума отработали фольклорную программу с «Русскими картинками». Это был успех! Причем зрители в порыве восторга, аплодируя, подключили еще и ноги! Оказывается солидным немецким господам негоже свистеть, а высшее проявление восторга у них — это стучание каблуками. Об этом я узнал впервые!

Пресса не скупилась на похвалу. Конечно, похвалили всех, особенно им понравился Чижик — действительно потрясающий мастер импровизации! В отношении «Ариэля» журналисты газеты «Кельниш рундшау» сравнили наше творчество с «песняровским», сказав, что «Песняры» — это «борона», а «Ариэль» — «плуг»! Вроде, как, мы фольклор пропахиваем глубже! Все время пребывания с нами возилась наша новая «мамочка» — Алла Петровна Шпетнагель — пожилая, но очень деятельная женщина, русская по национальности. Судьба давно ее забросила в Германию. Выйдя замуж за немца, она часто принимала у себя дома земляков, работая переводчицей. Особенно мне понравился поход на немецкую «барахолку», где я себе купил хорошую джинсовую куртку за 3 марки!

 

1982 год, «Утро планеты», «Заповедные места»

Дома меня ждал социальный заказ. Специально, к встрече советской и американской молодежи, Морозов с Романовым написали антивоенную сюиту «Утро планеты», автоматически это был заказ фирмы «Мелодия» на следующий диск-гигант. В то время наблюдался массовый психоз по нейтронным войнам. Он, буквально захлестнул нашу эстраду, пошло много спекуляций на эту тему. Но мне было интересно, Там были «страсти-мордасти», бомбы, мир, контрасты… Эту работу я разделил пополам с Геппом, аранжировавшим несколько частей. Так, в «монологе нейтронной бомбы» Стасик в образе Хлопуши вновь поразил музыкальный мир… Хоть я не считаю эту работу серьезной, она все-таки имела положительный резонанс, даже у наших рьяных поклонников. Скорее потому, что она была сделана мастерски, профессионально. В июле 1982 года сюита впервые прозвучала в Иркутске. Вообще, вспоминая Сибирь, не могу не удержаться от восхитительных эпитетов в сторону простого народа. Наблюдая за зрителями в разных точках страны замечаешь, что в стороне от Москвы, углубляясь на Восток, народ приобретает, в твоем понимании, другие черты. Здесь люди более бескорыстны, добры и даже приветливее… Никогда не забуду русскую баньку на берегу Ангары, купание в Байкале, классных «пацанов» — ресторанных музыкантов, с юмором у которых «все в порядке»! Нас окружала какая-то беззаботная аура, порой казалось, что так не может быть! А может это были наши звездные часы, дни и годы?… Скорее всего за Уралом — это другая Россия, пусть малоимущая, но чистая душой, коей и славится на весь мир!

Интересные контрасты мы ощутили в следующей поездке на политический форум в Западный Берлин. По истории знали, что этот знаменитый город имеет два статуса: социалистического и капиталистического. Но то, что мы увидели, нас долго поражало. Едем привычным маршрутом по знакомому гэдээровскому Берлину, и, вдруг — шлагбаум, и через пять минут мы — в другом мире!

Рекламы, музыка, люди улыбаются, все вокруг яркое и необычное! Устроители фестиваля, извинившись, что в западноберлинском отеле нам не хватило места, предложили ночевать в восточном, но утром, мол, нас заберут на место встреч, в западный! Мы, конечно, согласились. Так четыре дня мы сновали из холодного в горячее!.. Здесь, вдруг, у меня начались, крупные нелады со здоровьем. Подскочило давление, я упал на землю, подскочили медики и отвезли меня в госпиталь под капельницу. Через сутки я встал, но с трудом отработал концерт. Позже, обследовавшись, понял — это нервная энергия, копившаяся годами, дает себя знать…

Пристальное отношении к нашему творчеству доказывал тот факт, что маститые и не очень маститые композиторы постоянно мне предлагали свои песни. Кроме Богословского, у нас уже был «джентльменский набор в виде Людмилы Лядовой, Юрия Саульского, Вячеслава Добрынина, Саши Морозова… Помню, как-то в гостиницу «Россия» пришел ко мне Юра Лоза, с грустью посетовав, что Бари Алибасов, его шеф, «попросил» из «Интеграла» (была такая классная саратовская группа), и ему негде «обнародовать» свои песни. Я включил магнитофон, и Юра напел под гитару несколько классных песен, в том числе — «Девочка сегодня в баре», «Мать пишет» и другие. Они мне очень понравились, это был какой-то «свежачок», после «кровь-любовь»! И, что самое главное, очень близко к нашему стилю! Но, взяв их в репертуар, нигде в эфире реализовать не получилось — Лоза был запрещенным автором. Однако, очень скоро он «легализовался» и стал петь свои песни сам. Я был этому только рад. И вот, Юра пришел на наш «сольник» в «Россию», принес новую песню и сказал: «Старик, я хочу тебе в знак уважения подарить вот этот шлягер», и спел на репетиции «Заповедные места». Это был хит! Второй припев я пел уже вместе с ним… Почти сразу же мой старый друг Тодик Ефимов, автор песни «Комната смеха» подкинул еще одну, «ломовую» — «Баба Яга». Ее он, признался, писал для Каплуна, видя, как тот дурачится за кулисами, и попал «в точку». Долгое время Боря, даже по сей день, не может выйти из этого образа. Это, как все роли знаменитого нашего кинокомика — Крамарова, сводятся к одной… Песня сразу понравилась народу, причем всем «слоям», благодаря опять ЦТ. Кстати, снимая ее на «Утреннюю почту, мы не уложились в график, и песню, снятую всего одним планом(!), временно положили на полку, в надежде доснять потом. Но, желая быстрее донести ее до зрителя, режиссеры все-таки «пихнули» этот полуфабрикат на экран, и в таком виде «Баба Ягу» эксплуатировали и дальше…

Оглядываясь назад, вспоминаю, как тяга к театрализации снова и снова давала себя знать, наверное, как и детская любовь к цирку. После «взрывающегося» патефона, в продолжении истории о «Бабе Яге», кладем «Кащея» на носилки, любезно подаренные медиками, и разыгрываем сценку прощания «Лешего» и «Бабы Яги» со сказочным монстром. В песне «Сон ковбоя» мне пришлось научиться играть на стиральной доске… Ну, а 13-минутный «Концерт для тромбона с оркестром» — это вообще клоунская пародия на симфонический концерт.

Здесь еще одна удача Каплуна, как артиста комедийного жанра. Народ просто «умывался» слезами, когда Боря перед тем, как играть, «лизал» смычок, а у Шарикова перед его соло постоянно падал раструб кларнета… А «знаменитый» тромбонист Лев Гуров скромно сидел на стульчике, дожидаясь своего соло, пока мы ломали комедию, и откровенно похрапывал… Изредка, просыпаясь, разворачивал пакет с бутербродами и вареным яичком, и начинал натурально «жрать»!

Зрители просто стонали от смеха! И вот оркестр заканчивал увертюру, и все уставились на тромбониста, который торжественно вставал и издавал первую и единственную ноту «до»! После таких оваций можно было смело выступать в цирке! Вообще-то это была коллективная работа, и, что самое главное, колоссальная разрядка, как для зрителя, так и для нас. В конечном итоге у нас было настоящее шоу в силу возможностей своего жанра. Еще одна клоунада родилась после озвучивания музыкальных телешуток на стихи Аркадия Хайта на нашем телевидении. Я написал шуточную песню про стеклотару, но не думал, не гадал, что она станет гимном всех алкашей! Знаменитый припев звучал так:

На экране досталась роль и моему маленькому Олежке. Он вылезал из-под елочки и пел:

Сразу после этой новогодней съемки возникает идея изобразить все это на сцене. И здесь рождается еще один «гениальный» актер. Администратором-бригадиром у нас в то время был Володя Семенов — танцор степа на пенсии. Небольшого роста, скуластый, с папиросой в зубах, идеально подходил на роль бомжа, подбирающего бутылки. Во время песни он ходил по сцене и собирал тару, заранее припрятанную под колонки. Но сыграл настолько натурально, что просто сбивал аплодисменты — публика думала, что это простой работник сцены, очищающий рабочее место… Несколько пустых бутылок Владимир Николаевич таскал за собой, это теперь был его реквизит. Частенько не разобравшись, местные уборщицы под утро, убирая комнату, реквизировала его посуду в свою пользу…1-го апреля, в день смеха, произошла не очень смешная шутка.

Это было в Ворошиловграде (Луганске). Утром нам предстояла поездка в город Красный Луч. Как часто бывает, аккуратист Сергей Шариков вышел раньше всех, и отошел за угол, за прессой. Через минут пять «вываливает» вся остальная группа, кто-то громко командует: «Поехали!» и автобус трогается. Часть сразу завалилась спать, я, как всегда, уткнулся в газету. Проехав километров сто, меня стало одолевать какое-то чувство, что что-то не так… Тут моя Оля спрашивает: «А где Шариков?» Я говорю: «Да спит, наверно, где-то сзади….» На всякий случай обернулся и обомлел — тю-тю!.. Так концерт пришлось играть впятером. А Шариков, меж тем, так и подумал, что это первоапрельская хохма, подождал на улице, потом пошел в номер, и скоро ему стало не смешно… За эту жестокую шутку мы, конечно, извинились, но его концертная ставка не пострадала.

Вообще, первоапрельские шутки в разные годы были нестандартные.

Например, однажды, перед репетицией какого-то большого гала-концерта, нам сказали, что за звуковым пультом будет работать весьма важная особа, мол у него все настроено, можно репетировать. Выходим на сцену, смотрим — в зале, руки в боки, сидит очкасто-бородатая личность, москвич, с очень уверенным взглядом. Мы подмигнули друг другу, и подошли к микрофонам. Я произнес: «Рах, два, три хэхыре…. мао…. выхоких…» Глаза бородача округлились… Он потянулся к пульту, что-то добавил. То же выдал Боря: «Рах… рах-х-х…» Тот встал. «Да ма-о- же, ма-а-а-о!» — почти закричал Лева. У «звукача» вспотели очки… Он уже крутил все, что можно, отчего аппарат аж засвистел! Тут все увидели его спринтерский рывок к колонкам, а когда заскочил на табурет и припал ухом к динамикам — спеси как не бывало! Его испуганная фраза: «Ну, бля… опять пищалки сгорели!…» — потонула в общем хохоте… Этот очкарик потом долго с нами не разговаривал…

Главным событием 82-го года я, конечно, считаю наш повторный приезд в ФРГ.

Немцы сдержали слово, и мы в составе делегации советских артистов поехали обслуживать выставку промышленного оборудования в Дюссельдорфе. Вместе с нами выступали и спортсмены — Роднина с Зайцевым в фигурном катании, и хоккеист Анатолий Фирсов. Большое фольклорное шоу прошло блестяще! Кроме нас, Жанна Бичевская и «Русская песня» с Надеждой Бабкиной подлили «масла в огонь» и немцы просто верещали от восторга! Делаем парадоксальный вывод: гэдээровцы отнеслись к нам по-дежурному вежливо, а здесь, фээргэвцы, которых у нас обидно называют фашистами, в нас просто души не чаяли!

После концерта директор отеля, симпатичный толстяк Отто закатил нам шикарный банкет за свой счет. С Толей Фирсовым мы сразу нашли общий язык, «разогревшись» водочкой. В этот вечер с нами были Ирина Роднина и Александр Зайцев. Надо было видеть, как Саша льнул к нашей компании! Признался, что осточертели эти сборы, хочется домашнего тепла, просто мужской компании. Но, выпив фужер шампанского, услышал властный голос Ирины: «Саша, домой!» Бедный Шурик, поджав «хвост» поплелся в номер… Ирина очень доходчиво пояснила: «У нас завтра рано — тренировка…» На часах было 21–30… Зато Толик как «с цепи сорвался»! Рюмочки, которыми нас потчевали немцы, были малюсенькие, но их приносили так часто, что вскоре мы помогли знаменитому хоккеисту отправиться на кроватку «штрафников»! Оказывается Толя или не знал, или забыл незатейливые условия немецкого пития. Красивенькая фрейлин разносила на подносе русский шнапс, и внимательно следила за пьющим. Если после осушения рюмка ставилась прямо, на ножку — значит гость желает еще… Если переворачивает, то, мол, хорош — скройся с глаз!.. Толик ставил по-русски, и, видимо не смог отказать…

С Надей Бабкиной и ее девчонками у нас была сплошная идиллия — свои «в доску». Особенно в Надежде мне импонировало то чувство хозяйки, с какой она выходит на сцену. Это солидное чувство достоинства я впоследствии даже перенял у неё.

Там же гуляя по Дюссельдорфу, усекли один момент, связанный с секс магазином. Надо сказать, что по поводу посещения подобного заведения у Надежды с ее подругами не было особых комплексов. И вот, мы увидели, как трое наших девчонок смело «запилили» в это злачное место. Что самое интересное — нас они не заметили. Осторожно подойдя к дверям, лицезрели пикантную ситуацию: солистки ансамбля «Русская песня, ничуть не стесняясь обалдевшего продавца, спокойно, я бы даже сказал, чувственно, выбирали латексные фаллосы… Причем они напоминали торговок с одесского «Привоза», сортирующих картошку… Вдоволь насмеявшись, девчонки захотели поразвлечься. В те времена видео ещё было не так популярно, и секс-кабинки с фильмами были укомплектованы простой кинопленкой. В кабинку помещался всего один человек нормальной комплекции. Бросив одну марку, включался механизм, и, в течение двух минут крутилось трехминутное кольцо-сюжет о страстной любви. Фильм шел не сначала, или наоборот, сначала, но не до конца… Короче это было простое выманивание денег, в основном, у мужчин — женщины туда почти не заглядывали. Бросив вторую монетку, и, дождавшись финала, клиент уходил. Каким образом в эту «клетушку» впихнулись три (!) не очень стройные русские бабоньки — это сюжет для «Книги рекордов Гинесса»!.. В целях экономии, россияне, видимо и не то могут!.. Итак, зазвенела монета, пошла пленка, и послышалось знакомое ржание советских ценителей секса! Мы с Борей подошли на цыпочках, я наклонился над замочной скважиной и хорошо поставленным баритоном четко и громко произнес: «Прекратите безобразие!» В ответ кто-то шепотом: «Тихо, мля…» Приоткрывается дверь, показывается один огромный испуганный надин глаз, и через две секунды… Столько матерных слов за полминуты я не слышал ни разу, тем более, что адресованы они были мне!… Надя посетовала: «Чуть инфаркт не случился… И так тут кагэбэшники «пасут», и ты тут…»

Но уникальный случай, который произошел в одну из дюссельдорфских ночей, был далек от юмора… Однажды нам с Каплуном не спалось. «Пошли, погуляем» — предложил я, и мы отправились вдоль по улице мимо светящихся витрин. Было какое-то романтическое настроение, и абсолютное чувство безопасности. Именно в ФРГ мы узнали, что патрулировать улицы там нет необходимости — на каждой улице установлены телекамеры, и, если что случается — все видно на экране… На часах было где-то около 2-х часов ночи. Отойдя метров пятьдесят услышали какой-то странный шум разбитого стекла и пьяные крики мужиков. А затем и увидели, как к нам приближаются двое молодых хиппи, с железными прутьями в руках. Направо и налево они крушили витрины, и орали во всю глотку! Вовремя сообразив, что здесь не Челябинск, и это далеко не наши поклонники, мы с Бобом тут же нырнули в подворотню и спрятались за колонной. К нашему счастью, не заметив нас, они двинули в сторону нашей гостиницы, по пути зацепив еще одну витрину… Почувствовав запах «жареного», два уральских музыканта, решив не искушать судьбу, поспешили вернуться. В ту же минуту, как в заправском боевике, слышим за спиной визг тормозов, нас обгоняет «черный воронок», преграждает нам дорогу, и из машины навстречу нам пулей выскакивают два человека в кожаных плащах… Один из них тут же закричал: «Аусвайс».

Хотели поднять руки, но быстро сообразили, что это не «Хэндэ хох!» Боря протянул одному из «агентов» наш — «молоткастый», и мы наперебой с англо-русским диалектом промямлили, мол, мы — рашэн артистэн… отель «Терминус»… От разбирательства в полицейском участке нас спасло то, что хулиганы ушли недалеко и, пока полицай рассматривал документ, за его спиной раздались очередные крики и звон витрин… Поняв, что нарушители — не мы, люди в черном почти одновременно крикнули: «Шнеллер!» Это слово переводить не требовалось — о Штирлице мы читали с детства!.. Юркнув, словно мышки, под одеяла, только потом осознали, как мы удачно выкарабкались! Видимо на экране — два силуэта совпали… Больше поздно нам почему-то гулять не желалось…

После ФРГ, выступление на берлинском фестивале политической песни, организованной коммунистами, показалось нам экскурсией к аборигенам Аляски… У всех участников — такая одержимость, граничащая с безумием, поднятые вверх кулаки, и клятва сражаться с империализмом до конца… До какого — нам не уточняли… Одеться на сцену нужно было «никак!» То есть в чем ходишь, в том и поешь, это обязательно! Чем дранее джинсы, тем клевее! Мы тоже трясли кулаками, сурово насупив брови. На банкете я произнес страстный политический тост, который заканчивался тем, что неплохо бы нам встретиться еще и еще… Если б я знал, что сидя рядом с Эгоном Крэнцем, тогдашним комсомольским вожаком ГДР, «лебезил» перед политическим преступником, которого в конце девяностых международный трибунал посадит в тюрьму, как одного из сподвижников Эриха Хонеккера!..

После зарубежных гастролей, концерты для своих — это ни с чем не сравнимый праздник! Словно, изголодавшись, работаем «на износ», почти не чувствуя усталости!

Вспоминаю концерты на Байконуре, в городе Ленинске, в космонавтском городке. Как всегда, крики «Браво!», исполнение на должном уровне. Но после концерта подходит мужчина средних лет, отводит меня в сторону и заговорщическим шепотом говорит: «Валерий, все это очень хорошо, но скажите честно, я никому не скажу, вы ведь пели под фонограмму!» Я ему: «Да вы, что! Ни в коем разе!» Смотрю — не поверил он моим словам, ушел расстроенный… На следующий день был еще один концерт, там же. Во время выступления смотрю боковым зрением — кто-то внимательно наблюдает за кулисами. Оборачиваюсь — вчерашний знакомый! И вот, прощальный поклон, уходим в гримерку, и следом тот мужчина: «Задержитесь, пожалуйста!» Я остановился. «Валерий, дайте пожать вашу руку, я был не прав, это бесподобно!…»

А дома, в Челябинске в газете «Комсомолец» читаем такой расклад популярности. Здесь видно, как наступают более жесткие команды и чистых поп-групп наверху нет.

1. Машина времени

2. Ариэль

3. Земляне

4. Воскресенье

5. Круиз

 

1983 год, «Каждый день твой»

Наша гастрольная жизнь уже катила по привычному маршруту, почти не удивляя. Все обзавелись семьями, появились дети. Ловлю себя на мысли: что же дальше? Неужели кончилось то чувство новизны, желания поразить, во что бы то ни стало, публику? За собой не замечаю, тем обидней осознавать, что кто-то прохлаждается, а кто-то горит на сцене. У Бори — то же настроение… Напрямую мы не высказываем, но, вспоминая наш первый «раскол» за границей, понимаем — все, что происходит — не случайно. Но надо мной довлеет какое-то негласное «табу» — нельзя менять состав! Это никто мне впрямую не говорил, но я почти кожей чувствовал, что стал заложником в собственном коллективе…

…В феврале ЦК ВЛКСМ нас забрасывает во Вьетнам. Еще одна экзотика. Хотя, конечно, еще беднее, чем Куба. Такое впечатление, что мы попали в какую-то сказочную соломенную страну! Дома, заборы, шляпы на людях — все из соломы! Смешные коромысла, похожие на весы с чашками из соломы, и люди, словно муравьи, куда-то бегут…

Опять контрасты температур: в Москве — минус 18, здесь — плюс 25! Опять с Надей Бабкиной… Еще в самолете знакомимся с Жорой Мовсесяном — никакой он не солидный, свой, хохмач-анекдотист. Еще с нами Слава Полунин и его «Лицедеи». Компания — зашибись!

Еще в Москве меня попросили: спой что-нибудь на вьетнамском, не впервой же… Должен сказать, что с детства у меня осталась тяга к иностранным языкам. Причем часто учил какую-нибудь песню с тем прононсом, не зная перевода. Просто нравилась эта «тарабарщина»! В моей коллекции были песни на английском, французском, венгерском, молдавском, латышском, немецком, испанском, итальянском, даже на хинди, а вот вьетнамской не было… Надо, думаю, попробовать! Тем более, что мне принесли ноты и текст. Оказывается у вьетнамцев, не иероглифы, а буквы на латинице — ещё проще! И я стал учить: «Ко тю тим но ньо ньо, та да нге чон тим мынь…» Классно! Пока летели до первой посадки в Индии, решил проконсультироваться у переводчика — вьетнамской дамочки. Выдал ей это, приготовился к комплиментам, а она как начала хохотать — мне аж неприятно стало…»Как вы все забавно произносите — сказала смеющаяся дамочка, — но вас не поймут! А некоторые слова звучат, как нецензурные…» Тут мне стало страшно! Везде понимали, а здесь… «Самое главное, у вас, у европейцев, — сказала она — гласные протягиваются, а согласные глотаются, а у нас наоборот. Потом у вас низкий голос, вам нужно его поднять, потому что некоторые одинаково написанные слова звучат по разному. Интонация вверх — это одно значение, вниз — другое, а на одной ноте — третье…» Я покрылся холодным потом! Лажать ни в коем случае было нельзя, в зале должно быть правительство! Долго мы с ней репетировали, и у меня вскоре стало неплохо получаться…

Но, оказывается, трудности были еще впереди! Перед концертом забил «мандраж» — не могу запомнить текст. Наверное прибрел этот комплекс страха в самолете. Кто-то подсказал: «Давно ли сдавал экзамены? Вспомни микрошпаргалки.» — «Но ведь у меня руки заняты басом, куда приладить?» — «Возьми кусочек жвачки и приклей им к центру микрофона этот маленький листочек с текстом, из зала это будет незаметно», — посоветовал благожелатель. Я так и сделал, но не учел одного обстоятельства: мою «физиономию» показали крупным планом на весь Вьетнам…

Догадываетесь, как она выглядела?… Когда я спел первую строчку, народ в зале от смеха чуть не попадал со стульев. Мои глаза смотрели перед собой в одну точку, и я выглядел, видимо, как дебил. А публика продолжала хохотать, не понимая — почему этот косой солист из России коверкает их любимую песню… В этот момент мне бы позавидовали многие знаменитости — зрители аплодировали после каждой строчки! Наутро я проснулся героем Вьетнама! Люди на улицах моментально узнавали и махали ручкой. Но при этом внимательно заглядывали в глаза — вроде не косой…

Как в Германии, взяли с собой русскую водку, но вдруг узнаем, что здесь почему-то в чести шампанское. Думали: хотят на европейцев походить — похвально! Однако, узнав правду, долго смеялись… Как раз, этот благородный напиток они терпеть не могут, даже выливают на землю!.. Оказывается, им нужна сама бутылка из зеленого стекла. Они ее разбивают и делают из осколков поддельные изумруды… В том, что они — искусные ювелиры — мы вскоре убедились сами. Наши женщины нас научили скупать побольше серебряных изделий — кулонов, цепочек, разной дребедени — они там очень дешевые. Но предупредили: надо брать серебро с платиной, потому что иначе в Европе оно почернеет. Некоторые проигнорировали это условие, в том числе и наш Боря. Каплун выбрал цепь себе на шею особенно толстую, чтобы выпендриваться на сцене. Оно так и было. Как цепочка блестела! Во Вьетнаме… Всем известно, что барабанщики потеют, особенно артист из «Ариэля». Приехав домой, примерно после второго российского концерта она, окислившись, превратилась в черную!.. Один из наших поклонников неудачно пошутил, спросив у Бори: где же он достал такое чудо из каслинского литья? Хохма не имела успеха, потому что скоро я увидел цепочку в мусорном ведре…

В этой юго-восточной стране состоялся наш очередной рекорд. Самый ранний концерт в истории нашей группы — в 7 утра! Именно, по вьетнамскому времени! Нас подняли в 5.30 и сказали, что люди в парке ждут нашего выступления(?!). И это был не розыгрыш. Приехав на место, мы чуть не «чокнулись»: народу — тьма!.. Так, спросонья, и пели…

Переезд в соседний Лаос почти не заметили — те же лица, та же кухня, народу только поменьше и намного. Здесь очень не повезло нашему барабанщику: гуляя по карнизу второго этажа в одном из коттеджей, имел неосторожность жестко приземлиться, за что и получил кличку — «космонавт». Боря сломал ногу и на его место сел настоящий друг — Лева. Правда, тот имел смутное представление о владении сие шумным инструментом, но с похмелья у него даже выходило неплохо, благо дело мы уже перешли на «Катюшу», «Подмосковные вечера», и уже готовились к возвращению домой. Но, как это часто бывает, «ложка дегтя» появляется именно неожиданно… А произошло следующее.

…Меня всегда восхищала Надя Бабкина. Все концерты, встречи, рауты, непременно заканчивались выступлением этой настоящей русской шоу-певицы. Причем, как ритуал — прощальный казачий танец, в который Надя вовлекала любое лицо, даже официальное — послов, дипломатов…

Особенно все это нравилось немцам — они от природы какие-то балагуры, хулиганы, особенно во время возлияний…

…В Лаосе прощальный вечер венчал концерт советских артистов на лужайке перед мэрией. На этом вечере присутствовала какая-то важная особа, причем, я бы даже сказал, неприкасаемая. В том смысле, что этот мелкий господин в очках был окружен массой секьюрити, которые следили за каждой эмоцией «его сиятельства», и не подпускали к нему на шаг никого!.. Мы уже отработали, и под влиянием пивного расслабления вкушали последние летние кислородные ванны перед морозным домом. Нужно было только выйти, как всегда, на прощальную казачью песню-танец.

…Замахнув «соточку», Надя прищурилась и спросила у переводчика: «Где тут ваш, особый?…» Тот указал на третий ряд в середину: «Вон, между двумя «амбалами»! — «И-и-и-эх… Распрягайтэ, хлопцы, кони!…» — понеслось над полянкой, и мощное Надино тело, подняв пыль, устремилось прямо на трибуну. И в один миг никто и не успел сообразить, как русская красавица, схватив за руку какого-то тщедушного человечка, выволокла его на сцену. Или удельный вес «амбалов» был меньше надиного в два раза, или Бабкина занималась фехтованием, но факт остается фактом — в мгновение ока этот «куренок» бился в сильных руках нашей артистки, бесполезно пытаясь вырваться. Пока охрана бегала вокруг и кричала на своем языке, что не надо так делать, Надя уже исполняла с дипломатом «тодес», крутив его вокруг себя!…

…Посовещавшись, руководство нашей делегации после международного скандала, приняла решение выслать на Родину раньше времени двух артистов: виновницу, травмировавшую «святейшую особу», и, собственно травмируемого самолично Бориса Каплуна в гипсе… С превеликим трудом, учитывая искреннее раскаяние и наше ходатайство, Надю простили, а Борю оставили на наше попечение!

Вернулись домой, соскучились по работе, надоели эти сплошные беспробудные праздники. «Мелодия» требует писать новый диск. «Каждый день твой» — песня Саши Морозова на стихи Леонида Дербенева легла в основу нашего следующего диска. Честно говоря, он уже не делал никакой погоды, и сама морозовская песня была какой-то дежурной и мелкотемной. Правда, обложка была «на загляденье»! Мы на лошадях, у наших ног — собака колли!.. Это постарался Юрий Теуш — знаменитый челябинский фотокорреспондент европейского уровня. На конном дворе заказал лошадей и снял на память свою красивую собаку… Надо сказать, в то время до меня «докапывались» молодые авторы: это Игорь Корнелюк и Слава Добрынин. Но их песни были очень индивидуальны, и нам не подходили. К тому же мне было даже обидно: в коллективе четыре «композитора», и вроде бы свое развивать надо, но советская система все больше держала нас «под уздцы».

Однажды, один из редакторов «Мелодии» в открытую попытался со мной «поторговаться»: мол, если исполните песню «Ведь ты рыбак-браток!», мы подвинем сроки выпуска вашего диска. Заказ нужно было выполнить для какого-то юбилея города Керчи. Сделал я эту аранжировку грамотно, честно, но в душе глодал «червячок»: не царское это дело… Запомнил я встречу с поэтом Леонидом Петровичем Дербеневым у него дома — привел меня туда Вячеслав Добрынин. Наблюдаю странную картину. Слава диктует поэту такие строчки: «Дорогой, мой родной, родной… мой родной и навеки любимый, мой любимый, любимый, родной, мой родной, мой родной и любимый…». Думаю — что за чертовщина? Потом все стало ясно. Композиторы иногда пишут хорошие мелодии, не имея слов. На помощь приходят поэты, пишущие текст на готовую мелодию, так называемую «рыбу». Все эти дежурные слова, типа «дорогой…» имеют разную длину и разное ударение. Мастерство поэта состоит в том, чтобы в эту ритмику стиха вдохнуть «живое» содержание.

Я просто преклонялся перед Леонидом Петровичем, как он мог эту «белиберду» превращать в прекрасные песни! «Уходишь ты» для меня — это просто «рыбный» шедевр!

В этом году исполнилась моя детская мечта, стать шофером! Имея очки, я как-то и не мыслил себя за рулем. Друзья убедили в обратном. Потом, видя за рулем Каплуна, Шарикова, и мне захотелось… В то время купить машину было целой проблемой, нужно было иметь на нее талон. Его мне устроил директор филармонии Марк Борисович Каминский. Это было большим подарком для меня. «Какая модель?» — спрашиваю. — Тот говорит: «Тринадцатая, классный «Жигуль!» Не разбираясь в моделях, естественно обрадовался, хотя цена — 7200 рублей поначалу вспугнула. Пошел в сберкассу посмотреть, не «накапало» ли там что-нибудь. Надо сказать, что имея авторские права на свои песни, скапливал свои гонорары в своей сберегательной кассе. Для меня было сюрпризом приблизительно раз в месяц заглядывать в книжку. Иногда приходило по триста, четыреста — для меня это было радостным событием, а тут, перед покупкой машины поглядел, и обмер: две с половиной тысячи! Это же — треть машины! В общем недостающие занял у друзей и, вот она — бежевенькая, лупоглазенькая, блестит! Осталось за малым — научиться ездить и выучить права. Помня о том, что у меня тринадцатая модель, сдавал экзамены 13-го — это уже не я, так получи лось. Беру билет и так громко захохотал, что экзаменатор покосился, не пьяный ли… А билет я вытянул под номером… Уже догадались?… В общем, сдал я на четверку, и вместе с братом жены — профессиональным шофером поехали впервые заправляться. Вставив пистолет в бак, пошел платить, но забыл посмотреть на номер колонки. Уже отдавая деньги оператору, крикнул свояку: «Какая колонка?» — Тот выдал: «Тринадцатая!..» — Я застонал…

Свои первые километры на своей новенькой я сделал под Южноуральском, у деревни Кичигино, живя на турбазе «Теремок». Во время летнего отпуска колесил промеж сосен и берез. Это место было нашим любимым местом «отвяза», будь то семейный отдых, или «неофициальный»… Директора базы завода ЖБИ дядю Пашу я ни разу не виде трезвым, поэтому судить о его личности в полной мере не могу! Так же как и тетю Валю — его супругу — милейшую женщину, певунью. Когда бы я ни приехал, меня ждал старенький баян, и в любое время ночи, как ритуал, звучал любимый дяди пашин «Севастопольский вальс». Вот где мы набирались настоящего русского, пусть и далеко нецензурного, фольклора! Их родительская доброта и забота, как магнит, притягивала нас сюда! Сколько приключений выпадало нам в этом краю, одному Богу известно! Приехали мы однажды поздно ночью, смертельно уставшие от какого-то переезда. Стояла теплая летняя ночь, и стол вынесли на природу. Двумя нашими постоянными «гидами» по южноуральскому краю были музыкант Игорь Белоусов и поклонник моего творчества, местный инспектор ГАИ Валерий Саксонов. Вместе с хозяевами быстро соорудили «кафе-бистро» под березой. Затрещал костерок, зазвенели бутылки, нужен был тост. Встал Боря. Ему было особенно трудно в этот момент, он «устал» больше всех, но держался. Возникла многозначительная пауза, все молчали, думая, что Каплун собирается с мыслями. А он просто стоя, уснул… Проснувшись от моего толчка, превозмогая дикцию, еле произнес: «Мы трое суток не спали…», схватился за край скатерти, повалив всю провизию на траву, и упал на спину!.. Что было потом, рассказали более «свежие» друзья. Сказали, что Борис, отдохнув, решил повторить подвиг Снегурочки, пытаясь перепрыгнуть костер. Но, видимо выбрал маленький разбег, после чего рухнул в костер, чудом избежав ожогов…

 

1984 год, «На острове Буяне»

Если для наших бабушек и дедушек роковой 1937 год казался страшным и непредсказуемым, то для моего поколения эстрадных музыкантов год 1984 можно с уверенностью назвать таким же временем репрессий и геноцида. «40 процентов ВИА должно быть уничтожено!» — так, или почти так гласило тогда постановление минкульта СССР. В чем только не обвиняли молодых музыкантов! Начиная с внешнего вида (всех — подстричь!), кончая буржуазной идеологией, которая «растлила» умы подрастающего поколения… Срочно создаются худсоветы-суды, в обязанности которых входило: во что бы то ни стало придерживаться процентной ставке уволенных, причем любой ценой. В филармониях царила настоящая паника. Множество из них могло лишиться кормильцев: настолько благополучие профессиональных артистов, не имеющих большой аудитории, зависело от «самопальщиков», пригретых этой концертной организацией, которые, имея огромные сборы, попросту кормили всех… Честно сказать, было много «мусора», но, благо дело, народ валом валил на любые группы, и филармоническим администраторам было не до политики. Тупизм в верхах достигло особого предела, когда было рекомендовано, нет, просто приказано на прослушиваниях всем(!) группам исполнять две обязательных песни: «День без выстрела на земле» Тухманова и «Если бы парни всей земли» Колмановского. (Здесь мы, по «обязаловке» сравнялись с фигуристами). Страна лихорадочно готовилась к «экзекуциям». Парикмахерские перевыполняли планы, плохонькие артисты ВИА, предвкушая погибель, уже толпились в ресторанах, хотя и там работа не давала гарантии на дальнейшее существование… Мы особенно не волновались, но все-таки… Гром грянул неожиданно. Оказывается, инкогнито, на наш концерт пробралась кучка диверсантов-худсоветчиков, которые пришли в ужас от того, что у нас нет, во-первых — двух нетленных песен, а во-вторых, мы и длинноволосые, и публика у нас как-то по-западному орёт на выступлении. И, главное, все очень громко! Короче, программу у нас не приняли! Это было равносильно провалу бразильской команды в открытом первенстве Чукотки по футболу! Я помню, «Самоцветы» особенно испугались: если уж «Ариэль» не сдал!.. Вдогонку пришла «телега» из Казахстана с жалобой. Претензии, которые предъявили «агенты» культуры, достойны особого внимания юмористов: не зная, за что нас «укусить», написали, что мы: «…ходили с гитарами наперевес».(?!) Видимо, как фашисты, что ли?… А мы-то и не знали, как надо! В общем, нам дали месяц на исправление!

Пришлось срочно выучить слова песен, абсолютно нам неподходящих. Но выручило пение хором. Аранжировки я делал в лучших «нафталиновых» традициях 50-х. Сложно было с кудрями, но жёны вовремя подсуетились со своими шпильками. Сдавали, слава Богу, в пустом зале. Из своего репертуара я вытащил все, что напоминало о войне. Все подзвучки инструментов были убраны, а Боре приказано играть на барабанах щеточками! Комиссия кушало все это с улыбкой на устах. Еще немного, и они уснули бы сладким сном, дай им при этом пару бокалов пивка… За этим «позорищем» наблюдала Надя Бабкина, спрятавшись на задних рядах, и тихонько похахатывала… Вторая «гроза» прошла стороной и нас не стали «разгонять». Мы перевели дух… Говорят остроумней всех поступил Андрей Макаревич с обязательными песнями: он попросту сыграл их на гитаре в одну нотку, в марше, и комиссия удовлетворилась и этим.

Вспоминая все это, я ничуть не приукрашиваю события, Потом перечитываю, и сам диву даюсь — ум человеческий действительно имеет пределы, но глупость беспредельна… Особенно приказ 80-х: нельзя петь о России! Оказывается, нужно петь о Советском Союзе, а то пахнет русским шовинизмом! По-хитрому этот приказ обошел Владимир Мигуля: он написал песню «В средней полосе России». В министерстве с пониманием отнеслись к этой географической теме, и разрешили ее исполнять…

Летом произошло исполнение моей мечты — родилась Аленушка! Именно 1 июня — в день защиты детей! В пять утра телефон разбудил нас с Олегом. «Это квартира Ярушиных? — раздалось в трубке, — у вас — девочка.» Я подпрыгнул до потолка! «Олег, у тебя — сестренка!» — заорал я, пытаясь растормошить сонного пацана. «Да?… а?… хорошо…» — промямлил Олег и опять уткнулся в подушку… Со скоростью звука я прыгнул в свой «жигуленок» и дал по улице Российской по направлению к роддому сто тридцать в час!..

Летние гастроли, как правило, проходили на стадионах, и в это время я, молодой водитель со стажем целого года, вез Надю Бабкину по Ильменскому заповеднику. Та заметно «прибалдела» от местных красот, повторяя: «Ну и Швейцария!»

А в Москве нас ждала съемочная группа ЦТ во главе с режиссером Ларисой Маслюк. Они задумали снять концертный номер на природе, причем совместить два ансамбля «Ариэль» и «Русская песня», исполняющую одну песню «Порушка-Параня». Еще не было в помине слова «клип», а мы его снимали. Еще за месяц до съемок, Лариса по телефону просила меня разыскать гитару для съемки, но не какую-то там, фанерную, а настоящую, фирменную, чтоб ее можно было мочить, Именно, в прямом смысле слова — требовалось с ней залезать в реку, даже под воду!.. И здесь придется открыть тайну, которую мы с Каплуном долго скрывали. Как-то, осенью мы решили доехать на бориной машине до аэропорта, За рулем — хозяин, уже два года имеющий права. Рядом — инструктор, борин знакомый, на заднем сидении — я и Стас. Было холодно, первый снежок, и мы были в шапках. На повороте Боря не вписался в поворот и нас выбросило в кювет. Кувыркнувшись, как в цирке встали на колеса!.. Все произошло так быстро, что мы и не успели сообразить.

Нас со Стасом спасли шапки, которые смягчили удар, и, не считая пару шишек, все отделались просто легким испугом! Правда машина требовала солидного ремонта, бас отлетел в сторону метров на шесть, отчего гриф повело и сделать его уже было невозможно. Быстро поймав такси, «полетели» в аэропорт. Машину оставили на друга. А женам и коллегам приказано ничего не говорить. На гастролях пришлось просить инструмент у местных музыкантов. Позже я продал фирменные датчики «Ди марцио» и струны «Фендер», добавил денежек и купил себе новый бас. А мой «бедненький», итальянский «Джипсон» долго пылился в кладовке, пока не эта просьба режиссера… Привезя его на съемку, натянул какие-то ржавые струны, вместо датчиков натолкал золотинку от шоколадки, и бас издалека опять стал фирменным! Снималась деревенская сцена стирки белья девушками на речке, которые начинают петь «Параню». Мы изображали деревенских хулиганов — музыкантов, которые, крадучись, подъехали на грузовике со стогом сена, в котором спрятались сами с музыкальными инструментами. Один из нас забрался на электрический столб и подключил два конца, ведущие к аппаратуре… В один прекрасный момент стог сбрасывали и пугали девок современным звучанием электрогитар. Затем шло творческое состязание двух школ, и мы в конце уже вместе выпевали эту плясовую песню. В одном из эпизодов Лариса Маслюкова приказала: «В воду!» И я вместе с гитарой полез в реку, где очень холодная вода сводила скулы. Это было местечко «Черные грязи» под Москвой. Стояла далеко не теплая погода, и нам приходилось по два часа ждать солнца. Во второй день съемок, было потеплей. И вот, я залез в воду по шею, а оператор Гена Зубанов кричит: «Глубже заходи!» Тут башка моя скрылась, и уже под водой услышал: «Пошел!» Видимо я пошел на камеру, как на фашистов, потому что режиссер сразу закричала: «Стоп!» Они хохотали минут десять, а я уже «кончался» — зуб на зуб не попадал…

Второй дубль и опять неудача! — камеру заело. Чувствую — все сводит от холода. Гена кричит: «Налить ему душицы!» Выпил я какого-то напитка, напоминающего коньяк, и сразу стало легче. Третий раз полез без команды. Этот дубль стал самым удачным. Потом я узнал — после премьеры этого клипа у всех басистов Советского Союза сердце кровью обливалось: как же это фирменный дорогостоящий инструмент бултыхается в воде!.. Но самое главное во время съемок родился шикарный актер — наш монтировщик Женька. Ларисе понравился наш колоритный рабочий — толстенький с отвисшей губой. Надели на него шляпу и он стал рыбаком, наблюдающим за нашими «вошканьями». В конце этого фильма — его удивленные глаза: рядом с его поплавком плыла моя гитара…

После съемок у Стаса состоялась очень крупная покупка: он купил клавинет «Хонер», инструмент, о котором давно мечтал. Название мы сразу прочитали на русский манер, и у нас получилось: «СЛАВИПЕТ НОНЕЯ». Но Стас не обижался — наконец наступил и на его улице праздник!

В этом году пик популярности пришелся на уже «раскрученный» шлягер Саши Морозова «На острове Буяне». Зал уже подпевал нам на концертах. Я решил усилить впечатление и придумал цирковой трюк. Из картона вырезал гигантский гаечный ключ, покрасил в чёрный цвет, и спрятал его под концертную рубашку на спине. На словах «…найду я этот камень, найду я этот ключ», на глазах у изумлённой публики, вытаскивал его и, делая вид, что мне тяжело, вдруг бросал его на пол. Последние аккорды проходили под стон и улюлюканье…

 

1985 год, «За землю русскую»

Гастроли, гастроли, кочевая жизнь… Порой кажется, что так будет всегда, или, по крайней мере очень долго… Но, вдруг обращаешь внимание — появился какой-то смешной ансамбль, примитив, а публика балдеет! Думаешь, но ведь так не может быть! Ничего же интересного! Но проходит буквально полгода и эта группа «торчит» в телевизоре. Что же за болваны там сидят, может зять чей-то, или заплатили хорошо? И только отрешившись от всего эгоистичного, понимаешь, что это — ВРЕМЯ, которое показывает тебе новый «язык», и от этого никуда не денешься. Все, что раньше удивляло, теперь становится обыденным и неинтересным. Хотя, как раз, самое интересное человечество оставляет себе на память, но при этом диктует свое.

Понимаю, что мои, даже самые совершенные аранжировки, в огромном количестве не будут слушаться с неизменным интересом. Поэтому приходилось прямо-таки заставлять своих композиторов что-нибудь сочинять. У них появилась какая-то инфантильность, Конечно, пресыщение гастролями и «почивание на лаврах» давали себя знать. А может уже, возраст? Было жутко обидно, когда в каком-то интервью с молодежью, Шариков вдруг заявил, что мы — старые… Это в тридцать лет — такое брюзжание! Конечно, для спортсменов — это солидный возраст, а в искусстве… Не поймите, что я тут кокетничаю, но ведь, с возрастом возникают другие ценности, и уже не гонишься за оголтелой популярностью, и вдруг открываешь себя в новом качестве.

В этом году я отчетливо почувствовал это «творческое топтание на месте». Хотя Стас подбрасывал свои песни, но они были настолько эклектичными, что жили недолго. Пришлось собирать совет, и безболезненно удалять их из репертуара, как впрочем, и мои. Впервые я почувствовал, что необходим свежий приток «крови» в виде любого нового члена ансамбля, но непреодолимое «вето» висело надо мной, как «дамоклов меч»!.. Мне почему-то казалось, что в этом случае я потеряю все!…

Вспоминаю гастроли в Минске. Как всегда — теплые встречи с Мулявиным, музыкантами. Яшкин знал мои заботы по поиску новых солистов, знал об этом и Мулявин. И вот приходит Валера ко мне в гостиницу и говорит: «Сегодня после концерта я забираю вас с Борькой, и мы идем в одно кафе, ты послушаешь классного пацана. Володя Мулявин рад бы его пристроить, да с певцами перебор уже, может, ты возьмешь?…» Сели мы в вечернем кафе. Смотрю — состав небольшой, кабацкий набор инструментов и солист — симпатичный паренек, моложе нас где-то на десяток лет. Когда он запел — я, честно говоря, «прибалдел». Голос очень высокий, с сипотцой, что придавало ему некоторый шарм. И владение — на уровне. После выступления он подсел к нам с Яшкиным, и представился: Валерий Дейнеко. Взяв его координаты, стал размышлять, как бы это обсудить с коллективом. Коллектив отнесся к этому крайне отрицательно. Особенно забеспокоился Лева — ему не хотелось иметь супер-конкурента. Ему поддакнули остальные, правда кроме Боба… И опять пресловутое «вето»! Забегая вперед, скажу, что взял-таки к себе Мулявин Валеру Дейнеко…

Не помню, кто нас познакомил с замечательным человеком, Сережей Низовым. Но в моей бурной жизни того времени он был каким-то громоотводом всех моих бед. Я любил «выплакиваться» на его плече. Его профессия звучала, как анекдот: звукорежиссер театра глухонемых!!! Вернее — театра мимики и жеста. Холостяк, живущий в семикомнатной(!) квартире в старинном купеческом доме, предназначенным под снос… Человек, приютивший у себя дома немало звезд, слывший эдаким добрым священником, отпускавший грехи неразумным, потерявшимся в этой жизни, лабухам. На его глазах рождались и умирали ансамбли. Из группы «Зодчие», в разные стороны, разбегались и сходились музыканты, Валера Сюткин, Юра Лоза, Саша Шевченко, Юра Давыдов… Мы у него часто с друзьями устраивали мюзик-холльные попойки. В тот год, как раз в Москве, проходил фестиваль молодежи и студентов. Вот где мы фестивалили без удержу! И все преклонялись перед серегиным терпением. Кого здесь только не было до нас: И Аркадий Райкин, и Александр Масляков, а артистов кино — немерено!.. Но когда у Юры Лозы и его жены Светы родилось дитя, и они поселились в его апартаментах, оргии прекратились. Вскоре ему дали двухкомнатную квартиру, он съехал из этого злачного места, но в памяти всегда будут эти «народные» «посиделки», «попивалки» и «полежалки»!…

Наше творческое «реноме» было суперустойчивым, и мы катились по гастрольным рельсам, как тяжелый состав. Любые маломальские ссоры заканчивались, когда приходила весть из Москвы об очередной зарубежной поездке. Вот и тогда — Франция — мечта любого, кто ни разу не был в Париже… Едем опять по линии комсомола. Опять чемоданы, набитые консервами. Да и хрен с ним, когда впереди прогулки по Сан Дени, Пляц Пигаль, Елисейским полям, эротика, ночная жизнь… Подъезжая к гостинице, гид загадочно произнес: «Вы будете жить в самом злачном месте Парижа, смотрите, не увлекитесь!» Первое, что нас шокировало — огромный рекламный плакат на гостинице, где вместо средства от перхоти была изображена какая то 127-я поза Камасутры… Дальше — не легче. Я спросил: «А как у вас детей в школу водят мимо этих витрин, это же аморально!» Переводчик невозмутимо ответил: «Ну, это для вас — аморально, а у нас — наглядное пособие, путеводитель по жизни…» Насчет увлечений — это он точно подметил, было столько соблазнов! Выйдя из гостиницы на первую прогулку сразу попал на какую-то «барахолку». Впечатление такое, что женщины, выстроившись в два ряда, образовали коридор и чем-то торгуют. Чем — я понял сразу, как только одна из них, закусив губу, ринулась ко мне, вдруг задышала часто — часто, стрельба глазами велась в упор!.. Перед моим носом она вертела ключик на цепочке. Если б не ее пышная грудь — ключики бы разбили мне очки… Я оторопел! Видя это, дама еще больше усилила дыхание, и ее рука потянулась к моим ягодицам. Тут я очнулся, и, первое, что вспомнил на французском, была фраза: «Пардон, мадам!» Как изящно я выскользнул из ее рук! Здесь мне позавидовал бы сам Копперфильд, вылезающий из смирительной рубашки!.. Вспомнив нетленную фразу: «Советико облико морале», с комсомольской гордостью пошагал прочь!..

Ночная жизнь и пугала и ласкала одновременно! Днем в открытых маленьких кафе стояла невыносимая скука: официанты в отсутствие посетителей, гоняли мух. Ночью — это был вертеп! Гул сидящих за столиками перекрывал шум машин, проезжающих мимо! В пол-второго ночи мы наблюдали любопытную картину. С трудом найдя свободный столик, присели недалеко от «Мулен Ружа». С нами рядом оказались японцы, весьма респектабельного вида. Порхающие вокруг женщины их, почему-то не интересовали, и они мирно попивали винцо. Вдруг двери кабаре распахнулись, и…. мама родная!… по направлению к нашему кафе движутся «лошадки!» Так называют танцовщиц в эротическом костюме из двух предметов с головными уборами в виде меховых веников. (Вспомните коней в цирке!») Несколько полуголых девиц тут же уселись на коленки «арендаторов». Наши соседи, видимо тоже заказали это «блюдо». Было забавно наблюдать, как мясистая тетя беспардонно плюхнулась на малюсенького япошку. Причем, сев на стул, лицом к туристу, своими телесами «утопила» его… Ему, наверное, не хватало кислороду, потому как позолоченные очки дрожали меж грудей, и он конвульсивно дергался…

Выступив для узкого круга политиков, нас повезли в центр Франции — знаменитый горнолыжный курорт Клермон-Ферран, где ежегодно проходил карнавал. До бразильского было ему, конечно, далеко, но все впечатляло: машины с открытым верхом, на котором разыгрывались какие-то сцены, люди в национальных одеждах, духовые оркестры, сплошь и рядом… Вот и мы, одевшись в яркие концертные костюмы, влились в праздничные колонны. Я сразу вспомнил нашу первомайскую демонстрацию. Только здесь почему-то все были трезвые и веселые, здесь мне было не совсем понятно…

Проходя мимо трибуны с мэром, нас объявили, и под взрывы аплодисментов, мы в ответ прокричали: «Слава советским металлургам, ура-а-а-а-!»

А дома уже ждет неутомимый Яшкин с новой идеей — сценарием новой крупной формы. «За землю русскую» — так называлась рок-дума на тему «Слова о полку Игореве», годом которого объявила международная организация ЮНЕСКО. Валерий Константинович вновь меня убедил, что на этот раз мы с ней поедем по нескольким странам. В 1985 году исполнялось 800 лет знаменитому славянскому писанию, и я опять «окунулся» в серьезную атмосферу. Однако, предыдущие крупные работы несколько вымотали меня, и я, к сожалению начал повторяться. Хотя к этому времени мы обладали мощными звуковыми возможностями, Стас приобрел вокодер — пение через клавиши, для которого я писал много сольных кусков. Но Яшкин мыслил стереотипно, подгоняя под предыдущие работы, материал. Филармония раскошелилась на очень дорогие костюмы, даже холодное оружие, в мастерских оперного театра делались декорации. Стас был вновь в отрицательном образе хана Кончака, противостоящим князю Игорю — Льву Гурову. Особенно эффектным у хана был головной убор — балахон с рыжей лисицей! Премьера в Москве в кинотеатре «Новороссийск» прошла не так, как бы я хотел — скромновато. Были приглашенные важные гости, бомонд, но «кайфа», какой был в «Пугачеве» — не было… Отсутствовал трепет — самое важное составляющее любого успеха.

К сожалению, рок-дума просуществовало недолго. Никуда мы за кордон, с ней не поехали, и через полгода ее эксплуатация сошла на «нет». Время рок-опер, увы, ушло, и публика требовала чего-то необычного. Свято место пусто не бывает, и, как бы, дождавшись своего часа, тяжелый металл «хлынул» на подмостки! Вообще, 1985 год принято считать годом Горбачева, это при нем многое стало вдруг доступно, в том числе и вышедшие из подполья, музыкальные группы. Суперпопулярные «Черный кофе» и «Ария» собирали полные залы и даже стадионы. Глупо было бы последовать за ними. И ведь, многие ремесленные группы начали обезьянничать. Вообще, наши российские музыканты особо грешны в одном: в погоне за модой, сломя голову, начинают, попросту, «воровать» у фирменных западных групп все, что можно, забывая, где они живут. А русская мелодика, песнопение не приемлет подобного, для нее нужен другой подход. Это не значит, что все поголовно должны углубиться в фольклор, нет! Но западный зритель не такой уж дурак, чтобы безоговорочно принять наших доморощенных «Роллингов». Он снисходительно, и даже умиленно наблюдает за всеми нашими опытами. Единственно, кого они уже давно признали — это наших джазменов, которые заставили мир говорить о русском джазе уважительно. И, главным образом, потому что он стоит на наших национальных истоках. А слово «попса» у нас приобрело унизительный смысл! Конечно, наш хард-рок, и вообще, российская тяжелая музыка, еще весьма молодая, чтобы делать какие-то выводы, но именно «Черный кофе» и «Ария», тогда, на мой взгляд, что называется, «нащупали» русскую «тропинку» и, спустя несколько лет, заставили говорить о себе в превосходной степени!

 

1986 год, «Баба Яга»

Несмотря на загранпоездки, кризис в группе усиливается, четверо болеют «инфантилизмом», Каплун постоянно ворчит. ЧП случилось в магнитогорском цирке. У Бори с Шариковым постоянно были какие-то колкости, но тут Каплун так вспылил, что чуть не бросился с кулаками на Серегу! «Не выйду, говорит, на сцену, если Шариков будет работать»! Ни дать, ни взять — ультиматум! Уговоры не помогали. Уже конфиденциально, в сторонке, я по-обещал Боре, что уберу Шарикова, но только давай доиграем этот концерт — публика ведь не виновата! Через полчаса суровый Каплун стучал на арене…

Но, приехав домой, узнаем об очередной «загранке», и все конфликты утихают. На этот раз — Испания! Коммунисты быстро подсуетились, и информация о нас проникла в страну басков еще до нашего приезда. Прямо в аэропорту нам сунули газету «Эль паис», где на первой странице красовался ансамбль «Ариэль» — для нас это была большая честь! Тут же странный вопрос одного корреспондента: «А почему вы называетесь по-испански?» Оказалось, что Ариэль в Испании — популярное мужское имя. Мы-то знали еврейского лидера Ариэля Шарона, а тут — тоже… Короче, я перевел стрелки на советского писателя-фантаста Александра Беляева, и от меня отстали. В день приезда испанцы сразу потащили нас на телевидение. Это было круто! Местные коммунисты особенной популярностью не пользовались, но к ним относились очень уважительно. Поэтому форум коммунистов, который мы обслуживали был под пристальным вниманием прессы. Мне, как «особоговорящему», надели наушники, сказали, что через пять минут — живой эфир, и что в «ушах» будет перевод. Волнуюсь, как на экзамене! Все таки — государственный канал, на всю Испанию! И вот — заставка, музыка, и белозубая сеньора что-то мне лопочет, а перевода в наушниках нет… Я давно не испытывал такое чувство страха и беспомощности, как в этот момент! Но, видимо, язык сам собой начал молоть заученные фразы в «борьбе» с советскими корреспондентами. Я, не дожидаясь перевода, решил, что первый вопрос — наводящий, поэтому быстренько сообщил, кто мы и откуда. В наушниках что-то щелкнуло, и второй вопрос был уже с переводом. Позже я узнал, что с первым ответом попал «в точку»! — «Не могли ли вы что-нибудь нам исполнить, прямо здесь?», — «проворковала» милая дама. И под левину двенадцатиструнку в «до-миноре» зазвучал «Ой, мороз, мороз». После передачи, испанцы сказали, что мы произвели прекрасное впечатление, и что во время съемок было куча телефонных звонков… Буквально через полчаса мы были уже в объятиях Первого секретаря компартии Испании Игнасио Гальега. Он был в полном восторге от нашего выступления, сказав, что мы подняли престиж его партии на очень большую высоту. Нас посадили в шикарный автобус и повезли в местечко Эскориаль, где расположена знаменитая усыпальница испанских королей, находящейся в 60 километрах от Мадрида. Политфорум проходил на месте какого-то туристского лагеря. Нам объяснили, что днем раньше здесь гуляли фашисты, а теперь, вот, арендуют коммунисты… Веселенькое дело!.. Днем, на репетиции около меня вилась симпатичная девчушка по имени Сильвия Морено. Пятнадцатилетняя розовощекая, грудастая прелесть очаровала меня! Перейдя на английский, я уже начал что-то понимать. Пококетничав, мы даже обменялись адресами. (Позже, дома, я узнаю, что это была любовь с первого взгляда. Ее короткие два письма на испанском, полное трепетных чувств, на которые я ответил по-английски, обмен фотографиями и на этом все, к сожалению, закончилось. Конечно же, любовь к «дочке» была бы нереальной, но во мне шевельнулось какое-то давнее светлое чувство с холодком в душе, словно окунулся в юность…)

Вечерний концерт затягивался. Нам сказали, что после дебатов делегаты с удовольствием расслабятся под нашу музыку. Но на часах был уже час ночи, а коммунисты рьяно о чем-то спорили друг с другом… И начало испанского концерта мы занесли в свою книгу рекордов, как самый поздний в истории — он начался в пол-второго ночи! Но политики оказались «балдежными». Как будто не было многочасового заседания, они почти все время плясали! После концерта к нам подошел маленький пожилой мужчина и с акцентом произнес по-русски, причем «окая»: «Спасибо, ребята, хорошо играете!» — «Как же вы хорошо говорите по-русски!» — отпарировал я. — «А я — ивановский детдомовский!» — заявил испанец. И тут о него мы узнали интересную историю, что он, оказывается, ребенком был заброшен в 1939 году в СССР. Спасая от войны, во время правления генерала Франко, наша страна приняла множество испанских детей, разместив их, в нескольких советских городах. Так наш знакомый Хуан, попросту, Иван, попал в детдом, вырос, женился, нарожал двух детей, и, после горбачевской оттепели вернулся в родную Испанию. К сожалению, его жена с дочерью остались в Союзе, а сын уехал с отцом, и теперь у них на двоих скромный бар в Мадриде, причем в русском стиле! Иван похлопал нас по плечу и сказал: «Пойдемте, я вас угощу!» От «шарового» в нашем коллективе еще никто не отказывался! Мы подошли к уличному ларьку и мужичок важно произнес: «Ладно, в Мадриде я вас угощу своим, а здесь что пить будете — вашу русскую, московскую, или нашу испанскую ХУНЬЮ?» — Мы переспросили: «Чего-чего?» — И, не дождавшись ответа, дружно прыснули со смеху, догадываясь, о какой «хунье» идет речь. Видимо, ему хотелось по-русски, по-простому ругнуться, а у него все равно получилось по-испански!.. В общем, «наклюкались» мы этой «хэ» порядком… Получив суточные в виде испанских песет, задумались — как бы их удачно потратить? В оргкомитете успокоили: «После обеда дадим хорошего шофера, который знает все лучшие торговые точки Мадрида.» — Я спросил: «А по-русски он говорит?» — Говорят: «Нет, но в этом нет необходимости…» И вот, вооружившись большими сумками (нам нужно было много всего и дешевого), поехали на закупки. Первое смутное подозрение у меня вызвало то, что он пропускает маленькие лавчонки, и выруливает в центр столицы… И вот, первая стоянка. Испанец распахнул дверь и жестом предложил: пожалуйста! Мы раскрыли рот от удивления: перед нами стоял знаменитый «Ля корте инглес» — супермаркет — гордость мадридцев. Все сверкало чистотой и блеском! Мы зашли, словно в музей! Сразу ринулись в детский отдел, взглянули на витрины и всем стало плохо… В кармане у каждого было по 600 песет, а детские ясельные пинетки стоили 700! «Ты куда нас привез?» — почти хором закричали мы, естественно, на русском, и, естественно, с матюгами! Он удивился не меньше нашего, и по-английски выдал: «А у нас лучше нет!» Видимо, подумал, что бешеные советские миллионеры специально «понтят»… Удрученные, поползли в автобус. Увидя из окна следующий магазин, даже не вышли из машины… «Вези домой!» — запричитали мы, чуть не плача. Бедный шофер с печальным видом направил машину в лагерь. Где-то, на полдороге, остановились на заправке. На ней располагался ларек с промышленными товарами. Это было то, что мы искали! Надо было видеть испуганные глаза испанского шофера, который видел, как с индейским гиканьем «советико туристо» опустошали этот «секонд хэнд!» Заполнив сумки каким-то тряпьем на тридцать советских рублей, каждый, наши глаза засияли от настоящего счастья!.. Утром меня срочно вызывают в штаб, говорят, просят руководителя позвонить по такому-то телефону. Я звоню в полной уверенности, что это люди из посольства, но отвечает старческий голос на испанском. Попросил к переводчицу помочь, и глаза лезут на лоб… Из Мадрида звонил старейший мастер по изготовлению классических гитар, делающий инструменты для самого Пако де Лусия — мировой знаменитости! Старый коммунист Теодоро Гонсало желает подарить советскому ансамблю свою гитару. Оказывается он внимательно смотрел телепередачу, мы ему очень понравились, и он загорелся мыслью, чтобы его ручную работу оценили на родине Ленина, сделав нам соответствующий подарок! В последний день мы улетали поздно, поэтому имели возможность в Мадриде сделать три очень важных дела: побывать в музее «Эль прадо», получить презентабельную гитару, и «наклюкаться» «хуньи» у Ивана в его баре… Как ни странно — все это нам удалось! После посещения музея, взяли переводчицу и прямиком, к гитарному мастеру! Перед нами предстал красивый испанский старец с сединой в висках, сигарой в зубах, и хрипучим луи-армстронговским голосом. На стене, в стеклянных саркофагах, с приборами, определяющих влажность, висели красавицы-гитары. От мастера мы услышали целую лекцию, чем отличается классический стиль от «фламенко», услышали — как надо правильно играть. А главное, Теодоро с любовью долго говорил о нашей стране, сказав, что его сын-гитарист недавно гастролировал в Москве, что он — убежденный коммунист, и гитара, которую он дарит, должна звучать на родине Ленина! Увидев, что тот курит сигары, я протянул ему коробку с кубинскими сигарами, и, оказывается, подарок ему очень понравился. На всякий случай спросили, сколько может стоить эта гитара. «Я думаю, двести тысяч песет!» — ответил мастер. Попрощавшись, решили идти на третье «дело» — «обмыть» гитару! В своем баре нас уже ждал Иван. Переступив порог, зазвучала до боли знакомая музыка «Светит месяц». Смотрим на стену — висят балалайка и лапти, любовно расположенные в центре. И за стойкой — хозяин с сыном и приготовленной «хуньёй». Дальше — все в «тумане»! Помню только что для испанских таможенником вновь звучал «Ой, мороз, мороз»…

Из Испании наш путь шел прямо в Челябинск с пересадкой в Москве. Сразу с аэропорта нас повезли к Торговому центру, где мы должны были выступить на празднике, посвященном 250-летию родного города. На балконе этого громадного универсама уже стояла аппаратура, но для такого мероприятия очень слабенькая. Но нужно было работать в любом случае, тем более, что толпа внизу насчитывала, как нам потом сказали, тысяч двадцать! Зрители заняли все пространство по набережной, вдоль реки Миасс, это впечатляло! Через две песни, чувствую, кто-то сбоку машет мне рукой. Это человек из городской администрации дает отмашку: прекратить выступление. Оказывается, в толпе начались волнения и «качка», что грозило смертельными последствиями для людей. Милиция не справлялась, и мы так и не продолжили концерт, обидно!

Читаю местную газету с хит-парадом: мы — третьи после «Динамика» Володи Кузьмина и «Веселых ребят». Уже и «Песняры» не котируются, да….. время, время, время.… Но в филармонии, Марк Борисович, особо не грустит: «Подожди, тебе скоро звание светит, вот тогда…» Я плохо понял, что он имел в виду, потому что в ансамбле появился глубокий застой, и я уже не знал, как выкарабкаться. Вернее знал вместе с Каплуном — что надо делать, но дожидался какого-то особого случая смены состава. Худрук Валерий Дмитриевич Стрельцов вызвал меня и говорит: «Тебе пора в партию!» Я честно так говорю: «Да не созрел я для этого!» Тот: «Тогда тебе заслуженного не видать!» И здесь я понял: все равно «затащат». Да и звание тогда получить было очень престижно. Тут я вспомнил смешной случай с одним известным артистом. Как известно, звания бывают: «заслуженный артист РСФСР», затем, по ступеньке вверх — «народный артист РСФСР» и, наконец, самое почетное — «народный артист СССР». Популярный в то время якутский певец Кола Бельды не имел никаких званий. Как-то Леониду Ильичу Брежневу намекнули, мол, негоже — певец известный, надо бы «заслуженного…» На что тот ответил: «Заслуженного надо заслужить, пущай в народных походит!…» Так «чукча» сразу стал «народным»…

Пришлось вновь «штудировать» учебник истории, и запоминать даты съездов РСДРП. Рекомендовали тогда меня в ряды КПСС Стрельцов и…. Олег Митяев. На «экзамене» я все-таки «облажался», назвал не тот год какого-то съезда, но получив три с «натяжкой», меня туда все же впустили… Каково же было мое удивление, когда на партсобрании я увидел известного фигуриста Игоря Бобрина, и не поверил — он ли это? Все оказалось просто: пока мы ездили, наша филармония приобрела ленинградский бобринский балет на льду. Жили они все в Питере, но числились на челябинском балансе, чудно! Потом я узнал, что и известная певица Людмила Сенчина имеет такое же прямое отношение к Магадану, живя в Москве.

Едем к старым знакомым, молдаванам на фестиваль «Мэрцишор», но что это?… После гобачевского антиалкогольного указа, праздником называть концертные мероприятия стало просто ненужным делом. Жуткая скучища, как в зале, так и на сцене. Встречи за столами строго запрещены, артисты уезжают недовольные… Нельзя было с нашим народом так поступать, ведь ущербы нанесены не только виноградникам, но и душам людей… Вот и в Томске: видим в зале: вроде — аншлаг, а народ не аплодирует, уходим «под стук собственных копыт». Прихожу в филармонию, говорю: «Чего это все у вас такие сонные?» — А мне отвечают: «Ой, ребята, вам не повезло, у нас сейчас месячник абсолютной трезвости идет, люди оттого и злые…»

Удивительные вещи случаются на эстраде. После потливых творческих мучений ожидаешь отдачи от публики, но неожиданно не получаешь её. И, наоборот, от случайной, казалось бы, «песнюшки» публика приходит в экстаз. Никогда бы не подумал, что «Баба Яга» Тодика Ефимова наберет такую фантастическую популярность!

Она стала хитом номер два после «Старой пластинки». Видимо, у народа, чем проще, тем популярней. Каплун с этим образом попал, что называется «в точку», постепенно развивая и обогащая актёрски. Из зала постоянно присылали «почту» в виде записок, и в каждой — просьба исполнить песню про бабушку!..

 

1987 год, «Комната смеха»

Как «застолбилось» за нами понятие фольклорный коллектив, так ничем мы его не могли поправить, ведь кроме народных песен у нас были очень достойные произведения, но ЦТ неумолимо! Авторская песня для редакторов — жуткая головная боль, и они пытались выбирать нейтральные темы. Съемка песни «По полю-полю» попадает на «Утреннюю почту». Нас стали чаще приглашать сниматься, но также и часто и вырезать. Оказывается, то что мы сняли — не значит, что это безоговорочно попадет в эфир. Все это пройдет еще несколько худсоветов. Бывали случаи, когда все решал последний голос главного редактора ЦТ товарища Лапина. И очень часто он пользовался этим правом. Следующий эпизод — съемка песни Теодора Ефимова на стихи Давида Усманова «Комната смеха». Уже во время самой работы над ней, прямо в студии, раздавались упреждающие звонки редактору: а не боится ли он двусмыслиц текста? Текст припева был таким:

Все три припева пелись на разных скоростях: первый — под лилипутов, второй — нормально, и третий — замедленно, даже с философской грустью. Особенно пристально рассматривали третий куплет, где я пел:

Отсняв песню, мы увидели ее лишь через полгода. Видимо, тогда она кому-то показалась спорной!..

 

1988 год, «Я лицо твоё не помню…»

Предпринимаю попытку спасти положение «чужими» руками. Встречаюсь со Славой Малежиком, у которого — звездный час, может он поможет. Так рождаются песни «Запах гари», «Пересадка сердца». Они, вроде и эффектные, а все равно — не наши! Правда, в одной Слава был очень близок нашей лирике. Это «Я лицо твое не помню». Но, исполняя ее, я поневоле «скатывался» на манеру Малежика. Вообще, когда мне предлагали какую-нибудь песню, я не желал слышать даже дежурной аранжировки, лучше — видеть на бумаге ноты. Хотелось «нащупать» сразу именно свою манеру и прочтение. Несколько свежих песен Юрия Лозы вроде бы подкинули «палки в костер», но не «стреляли». Смешную и немного пошловатую кантри-зарисовку «У моей зазнобы» я пел с удовольствием, но, вспоминая Лозу, думал, что автор выдал бы ее лучше… Очень трогательную песню «Детские глаза» Лева просто не вытягивал натруженными связками. Неожиданно выручали мои песни на фольклорную тему. Например, музыку к песне «Уж ты, ночка», я написал на слова из сборника, так же, как и шуточную «Уж вы стары-старики». Причем, я ее обозвал полностью народной, и худсовет поверил…

Хоть и трепетное битловское время безвозвратно ушло, но нам нужно было все равно остаться при своем стиле. Как мы тогда этого не понимали, или не хотели понять! Нам казалось, имея громадный опыт игры почти всех стилей, мы можем исполнять все!.. Эти кидания из стороны — в сторону и предопределило наш кризис. Маленькая светлая весточка — нас хотят видеть на Кипре! Как за соломинку, хватаюсь за эту поездку. Все-таки заграница нас больше мирила, чем ссорила. Остров — сказка! Если б не было Кубы, я бы считал его самым красивым местом, где мы побывали. Общаюсь только с Каплуном, потому как личные отношения больше ни с кем уже не складываются. Заходим в лавчонку купить какого-нибудь винца, рассматриваем бутылки. На стене — портрет Ясира Арафата. Продавец по-английски спрашивает — откуда мы? Мы честно так: «Из России». — Вдруг тот изменился в лице, да как заорет: «Рашэ-э-э-э-э, Горбачев, перестройка, у-ла-ла-а-а-а»! мы даже испугались: не душевно ли больной? После слов: «Уно моменто», куда-то убежал. Через минуту мы увидели у него в руках запотевшую «волшебницу» — бутылку с медалями. Мы потянулись за кошельками. «Но-но-но, итс презент» — сказал улыбающийся старик. Надо сказать, что чехарда с суточными по-прежнему заставляла нас действовать, как старые советские спекулянты — выменивать свои тряпки на какой-нибудь местный товар. У меня как раз в пакете была нереализованная майка со звездой, надписями: Горбачев, перестройка. Я ему: «А это — наш презент»! После этого у нас в руках появилась еще одна бутылка…

В Лимассоле нас ждала экскурсия на винный завод. Было безумно интересно. Но самый смешной факт — имя и фамилия директора звучало, как Ленин Иосиф! Это по-гречески. Сам директор чисто по-русски (он учился в Ленинграде) рассказал, что его часто «достают» с этим именем и почти все почему-то смеются…

Но даже эта безоблачная поездка не помирила нас. В «заседаниях», между концертами, ворчание: все, конец, надо завязывать! И выражение общего мнения — надо идти к «великим», раз сам не тянешь! Так произошел унизительный поход к гастролировавшему в те дни в Челябинске, Вячеславу Добрынину. Рассказал о житье-бытье, пожаловался, и попросил у него какую-нибудь песню. «Да ты что, старик!» — тот даже удивился. — «У тебя — четыре композитора в группе, пишите сами! Я картавый, но все равно полез на эстраду! Время сейчас такое — собственными песнями отличаться!» — Как я был с ним согласен! Но коллектив неумолим — иди к Тухманову! Встретившись с Давидом, обогатился песенкой «Царевна», только что им написанная. Танцевальное диско с манерой салтыковского «Форума» нам шло, как седло корове. Но я, превозмогая тоску принялся за работу, главным образом потому, что имя Тухманова было, как таран, тем более, что эту песню, невзирая на исполнителя, включили в «Песню года». Стыдно, признаюсь, мне было петь эту песнюшку, и показ ее по телеку ничего не дал. Челябинские гастроли во дворце спорта «Юность» оказались провальными, если таковыми считать 60 % заполняемости зала. Я уже в открытую решил пойти на штурм, говоря о том, что намереваюсь сделать небольшие измены в составе. Говорил, чувствуя за спиной поддержку Каплуна. Мне казалось: вот-вот наступит момент, который ждем мы с Борей, когда я все-таки поменяю состав. Но мой барабанщик почему-то избегал разговоров на эту тему, и я забеспокоился…

Утром, 1-го декабря меня будит телефонный звонок. Григорий Кацев — тогдашний замдиректора почти кричит в трубку: «Валерка, поздравляю, ты — заслуженный»!

Пришла официальная бумага из Москвы, подписанная высокими чинами из Президиума Верховного Совета РСФСР о присвоении этого звания!

В ресторане «Южный Урал» — банкет. Все — с женами, нарядные, а праздника не чувствуется. Замечаю самое необычное — мирно разговаривают Стас и Сережа Шариков. Должен пояснить. Перед этим между ними перебежала «черная кошка». Четыре года (!) мои клавишники не разговаривали друг с другом, говорят, поссорили жены. И вот, за праздничным столом, они помирились. И в душе я радовался, что теперь все наладится. Но…

 

1989 год, конец деятельности

Гастрольная весна «катилась» к своей трагической развязке… После концерта — ледяное молчание, вместо веселья, анекдотов и каламбуров. Каплун, по-прежнему со мной общается — он выглядит, как дипломатический посредник между двумя лагерями. Однажды сообщил: «Мужики недовольны, что ты один получил звание, почему — не все?» — Я так и сел!.. Вообще-то, во всем мире так принято: сначала какие-то регалии получает руководитель, или тот, кто трудится больше всех, а потом все по-порядку… Без ложной скромности, моего труда было вложено в группу примерно процентов на девяносто. Да и не мне решать подобные вопросы! Неужели, проклятая зависть? Самое интересное, никаких привилегий или какой-то выгоды это звание не несет. Это — пожизненная награда за труд! Видимо, все это моих коллег не трогало. После каждого концерта, обычно, меня «мучает» пресса. Порой, я даже не успеваю переодеться и собрать инструмент. Поэтому, чаще всего последним прихожу в автобус, везущий в гостиницу. Какая-то невидимая «рука» стала отправлять этот автобус без меня. Мокрый, грязный, уставший, матеря все на свете, добираюсь на такси или попутке до отеля и спрашиваю: «Кто отпустил автобус?» В ответ, все пожимают плечами, и предательски молчат… Если бы это было раза два, я бы подумал, что это случайность, но когда этих событий набралось больше десяти, я понял, что это чье-то направленное действо! Нервы давали себя знать. Я заработал вегетососудистую дистонию. Появилась аритмия, частые вызовы скорой, как это не хочется вспоминать! Апрель, Украина. Жирная черта…

Последний иногородний директор ансамбля, Олег Студенов, уволился, и опять должность бригадира-администратора занял Стас. По этой украинской поездке я понял, что меня ждут глобальные неприятности. Первый сигнал — я лишился возможности проживать в люксе. В Харькове мне дали номер без туалета, но с цветным телевизором… Между тем, в люксе «заседает» совет. Каплун почему-то перестал со мной разговаривать и ко мне в номер не приходит. Но я все еще надеюсь, что в критическую минуту он не даст товарища в обиду. Последней каплей моего терпения явился уезд того злополучного автобуса без меня после концерта… Я вспылил. В ответ Шариков произнес: «Валера, нам нужно серьезно поговорить, через полчаса собираемся в люксе…»

В комнате кроме музыкантов, сидел еще и ведущий Владимир Царьков, которого они давно уже зачислили в свой неизменный коллектив. Красиво всегда говорил Шариков. Его речь напоминала речь комсомольского вожака. «Мы решили создать «совет трудового коллектива», и поэтому ты должен нам подчиниться. С этого момента — у нас будет шесть руководителей.» Я не знал, что ответить на подобное бесстыдство, но тут же переспросил: «А вы не спутали колбасу с искусством?» «Нет, — невозмутимо ответил Шариков — нас много, мы узнали у юристов — имеем право…»

Эту бессонную ночь я провел, глядя в потолок…

…Видимо они «оболванили» и Боба. Он опять молчит. Чем же мне грозит полная смена состава? Еще одна вспышка гнева, и я могу заиметь летальный исход? Отдам-ка я им все, что нажито непосильным трудом… пусть подавятся! А что же мне делать дальше? Начать с нуля — собственно, стиль «Ариэля» исчерпал себя, а вокруг столько талантливых музыкантов. Может, уехать в Москву, к Алле Борисовне в театр песни аранжировщиком, может Пугачева еще не забыла меня? А может — попроситься к «Песнярам»? Нет, пока ничего не планировать, как они поведут себя? Но как же Каплун? Нет, он не может предать, у него просто затмение… Вот завтра скажу, что ухожу, и он останется со мной, а там посмотрим!…

Я долго ходил по коридору, не решаясь сказать, все уже одели концертные костюмы. И все-таки нашел в себе силы собрать коллектив в гримерке и выпалил: «Все, мужики, я ухожу от вас, это — последняя поездка»… Больше ничего — ни комментариев, ни ожиданья полемики, уговоров. Но их и так не было. Похоже, к этому артисты абсолютно не были готовы. Они уже приготовившись к «драчке», но такого «подарка» не ожидал никто! Я думал: вот сейчас Каплун встанет, скажет: «Я остаюсь с Иванычем», — и все начнет становиться на место… Но Боря молчал. Я не верил, ни глазам, ни ушам — он ли это? Последний вопрос, который я задал ему за кулисами за 30 секунд до начала концерта, был следующим: «Боб, ну ты со мной или с ними»? — «Не знаю, Иваныч…» и ушел от разговора.

Работать концерт было очень трудно! Комок в горле стоял полтора часа. С трудом делал нужные эмоции. Каплун вечером так и не пришел…

Дома, в филармонии уже знают этот скандал, и я был готов к этому. Сколько примиренческих попыток делал Каминский — одному Богу известно! Вызывал поочередно, и меня и остальных — бесполезно! Ими обуяла какая-то неудержимая страсть новизны, я это понимал. «Новая метла», причем, одна, а не шесть (а это был, безусловно, Стас), готовилась «мести» немедленно. Наконец, последнюю попытку я предпринял после уговора Каминского. Собрались мы в бухгалтерии. Это было самое короткое заседание еще пока нашего коллектива за всю историю — 40 секунд! (Это — тоже один из рекордов «Ариэля»). На мою фразу: «Последний раз предлагаю одуматься!» — Шариков сказал: «Ну, ты уходишь, или не уходишь?» — Мне стало ясно, что говорить на эту тему дальше бесполезно, и я ушел…

Единственную просьбу Каминского я выполнил: поехал в последнюю поездку по Северному Кавказу — это были стадионы в Грозном и Махачкале. Я отчетливо запомнил свой последний концерт в нашем «звездном» составе. Он начался в Махачкале с песни «Зимы и весны» и закончился «Магнолиями»…

Так закончил свое существование «золотой состав» легендарной группы «Ариэль»…