Итак, я сидела в мешке, полная одной мыслью: как выпутаться из новой беды? Поезд пошел медленнее, точно подходя к месту своей остановки, и я начала приготовляться, при случае, удрать куда-нибудь из мешка прежде, чем соседи будут слезать. Но я не успела еще как следует пораскинуть умом, как вдруг очутилась на спине спутника, по соседству с его потной шеей и высокой бараньей шапкой. Мешок оказался двойной и я даже услышала его название: «хуржун». Другая половина его, которая была тоже чем-то нагружена, свесилась на грудь туземца. Я должна была еще благодарить судьбу за то, что она не загнала меня именно в ту половину с более опасным соседством бороды и мускулистых рук туземца.

Все три приятеля, не дождавшись остановки, поскакали с платформы и, перекувырнувшись несколько раз на мягком песке, встали, улыбаясь и отряхиваясь. И ушиб же меня при этом мой незваный носильщик! Если бы я была не из крысиной породы, то не поздоровилось бы мне от этого ужасного кувыркания, во время которого туземец давил меня всей тяжестью своей широкой спины. Но… ничего! Помяло немного, но тут же я и оправилась. Слетевшая было моя соседка, высокая шапка, была водружена хозяином вновь на место. Сквозь прозрачную ткань хуржуна я увидела уходящий поезд, а несколько сбоку вдали какую-то ложбину, поросшую травой.

Мои спутники, залопотав какой-то скороговоркой, двинулись вниз по откосу, вдоль травянистой ложбины.

Положительно нет предела разнообразию способам путешествия, но все же я никак не ожидала совершать его на спине незнакомого человека! Должна сказать, что я, хоть и не сочла это очень неудобным, но повторить этого бы не решилась.

Все трое, изредка перекидываясь словечками, вскоре пришли к какой-то желтой, как будто глиняной, постройке, без крыши, около которой мой носильщик остановился, а оба другие, простившись, ушли дальше. Оставшийся скинул мешок и, взойдя в какую-то дверь, закрывавшуюся грязным пологом, кинул его в темный угол, причем снова порядком-таки ушиб меня об стену. Но я была готова ушибаться еще несколько раз, только бы покинуть свой опасный экипаж.

Хозяин странного жилища пошарил что-то в комнате и тоже вышел. Я могла уже действовать самостоятельно и, конечно, первым долгом, вылезла из мешка.

В комнате не было окон, и свет падал только в дверь. Утвари не было почти никакой. Валялась какая-то соломенная или камышовая подстилка с грязной одеждой, сбившейся на бок, стоял медный кувшин с ручкой, какой-то огромный сушеный плод с трубкой, торчавшей из него, и тут же в углу, прислоненная к стене, стояла какая-то палка с рогульками, похожая на те палки, из которых в степи встречаемые мною люди убивали всякую болотную и водяную птицу. Стояло и лежало еще что-то, но мне прямо надоело смотреть на эту убогую обстановку, тем более, что я попала сюда совсем не добровольно и притом все же… несытая. Может быть, это главным образом и остановило мои расследования, так как во второй половине хуржуна я учуяла настоящее съедобное. Это был сухой особенный хлеб и какие-то плоды. Прежде всего — пищи телесной, а потом уже пищи для души и мысли, решила я, и тут же занялась без укоров совести обворовыванием моего неожиданного хозяина. Впрочем, запас хлеба у него был большой, и я, как разумная крыса, не испортила всего запаса: поела только с краю одного большого куска.

Вот при каких условиях пришлось мне восстановить те силы, которые я затратила при переходе через ужасные приморские барханы!

Поев, я выбралась из хижины. Хозяин ее куда-то ушел. Почувствовав жажду, я начала искать воды, но ее нигде не было.

Бегая около стены, я наткнулась на сосуд из глины (что-то вроде графина); нижняя часть его была на ощупь влажной. Я вскочила повыше и, схватив за горлышко, кувырнулась вместе с ним и пригнула его к земле. Оно оказалось заткнутым тряпкой, которую я, разумеется, легко вытащила. Маленькая струйка прохладной влаги тотчас же полилась из сосуда, и я жадно напилась. К стыду своему, должна сознаться, что я, напившись, не заткнула кувшина, и воды вылилось столько, сколько позволяло наклонившееся горлышко. Проходя мимо столба небольшого навеса перед входом в хижину, я увидала другой такой же сосуд, привешенный к столбу на самом солнцепеке. По потемневшему цвету глины, я решила, что в нем есть вода, почему тотчас же обвинила хозяина в неразумии.

Помилуйте: вешать на здешнее солнце такую живительную влагу!

Только впоследствии я узнала, что от этого вода в сосуде становится только холоднее. Тут, оказывается, действует какое-то охлаждающее испарение. Мой крысиный ум, впрочем, никогда этого понять не мог.

Хижина, в которую меня загнала судьба, была вблизи густой камышовой растительности с редкими, но все же развесистыми кустами там и сям. Утолив жажду тела, я решила, что пришла пора утолять жажду знаний. Если здесь есть живущие люди, есть растения, значит, где-нибудь есть и вода, должны быть животные и, конечно, должны быть… мои родственницы, крысы.

Я столько времени не жила настоящей свободной жизнью, что во мне было вполне понятно то чувство, которое меня охватило.

Не могли же меня удовлетворить одни наблюдения над морскими тюленями. Земля мне была роднее.

Хруп отправляется на экскурсию! Хруп, поевший, оправившийся, а потому вновь полный энергии и во всеоружии своих знаний!.. Пойдем за ним.

Пробежав несколько шагов по песку, поросшему редкой травой, я добралась до густой растительности, в которую упирались эти песчаные места. Почва стала чернеть, и там, где росла высокая трава и кусты, казалось, песку было гораздо меньше. Однако, добежав до заросли, я задумалась: доверяться ли вновь слепому року, углубляясь в неведомую чащу? Правда, до сих пор я как-то выбиралась изо всяких бед, но… кто может предвидеть будущее! Раздумывая так, я в нерешительности расхаживала около зарослей, поглядывая изредка, как на маяк, на покинутую мной странную хижину. Я более склонялась пользоваться ей как временным жилищем и пугалась мысли потерять к ней обратный путь. Но моим сомнениям не пришлось долго длиться, так как скоро появился соблазн, который быстро решил дело. Среди густой заросли я высмотрела поодаль хорошую тропинку. Кто ее протоптал: люди или звери, — пока меня это не интересовало. Весело, вприпрыжку помчалась я к путеводной тропе: по ней я могла всегда, в случае чего, вернуться обратно к воде и пище. Тропинка оказалась очень широкой для такого маленького зверька, как я. Следуя ее направлению, я бежала между двумя стенами камыша, росшего в сухой почве и когда присмотрелась, то увидела, что и самая растительность не отличалась свежестью. Очевидно, солнце уже кое-что сделало и здесь. Однако моих знаний и опытности было достаточно, чтобы не допускать мысли о произрастании такой густой растительности без присутствия значительного количества влаги, и я не сомневалась, что впереди найду более свежие растения и питающие их запасы воды. Мое предположение увенчалось успехом, и я действительно выбежала на берег какого-то озерка.

Но что это было за озерко! Берег был настолько вязок, что я почти не могла добраться до воды, не проваливаясь по брюшко в жидкую грязь, притом же озерко было очень маленькое, а вода в нем, увы, настолько солона, что я принуждена была сильно отфыркаться после первой же попытки напиться. Однако это не мешало озеру быть заселенным. По крайней мере я увидела несколько голенастых птиц, расхаживавших, нисколько не увязая, по тине. На той стороне стояла на одной ноге небольшая цапля, отличавшаяся от цаплей моей родины ярко-белым цветом и косматым ожерельем.

Это привело меня к мысли, что в воде или в тине живут какие-нибудь мелкие твари вроде различных плавунцов, червей и прочей водяной мелочи.

Жадным взором искала я присутствия какого-либо четвероногого существа, но о них и помину не было. Я не находила и следов присутствия здесь хотя бы водяной крысы. И все-таки я старалась уверить себя в их присутствии здесь. Ведь крысы живут всюду, где есть человек, а я только что пришла из человеческого жилья! Нужно иметь только поболее терпенья.

Но увы! Я бродила по берегу, забиралась осторожно в чащу, обыскивала около каждого кустика, но не встретила ни малейшего признака четвероногих творений. Не помню, сколько времени я странствовала в этой научной экскурсии, но только что-то очень долго. Почувствовав приступы голода и страдая от жары, я разыскала свою тропу и вернулась в хижину туземца.

Он еще не приходил, и я без помехи закусила и напилась из его запаса, после чего, выбрав уголок потемнее, прикорнула вздремнуть под куском старой брошенной камышевой настилки. Я была разбужена приходом хозяина.

Войдя внутрь, этот человек подошел к хуржуну и что-то из него вытащил. На лице его я прочла изумление, когда под руку ему попался закусанный мной хлеб. Впрочем, этим изумлением он и ограничился, вероятно, найдя какое-нибудь подходящее объяснение пропажи части своего запаса. Срезав закусанную часть, туземец принялся спокойно есть остальной кусок.

Гораздо более он был огорчен, увидя опрокинутый сосуд с водой. Вытерев горлышко, он напился и тщательно закупорил вновь сосуд тряпкой, после чего подвесил его высоко на какой-то крюк. Покончив с едой и питьем, он взял сухой плод, в котором я тоже услышала бульканье воды, и что-то зажег около верхнего его отверстия. После этого он вставил в рот трубку от сосуда и начал пускать клубы синеватого дыма.

Очевидно, это было ничто иное, как курение, которым занимались многие из виденных мной людей; они только не пользовались для этого таким удивительным сосудом. Курение доставляло туземцу, по-видимому, больше удовольствия, чем еда и питье. Наконец, это занятие тоже окончилось, и туземец разлегся на подстилке у самого входа в жилище. Это мне было неприятно, так как он преграждал мне выход, и я была некоторым образом взаперти. Впрочем, я и сама не рассчитывала повторять своей прогулки ранее захода солнца.

Вскоре, однако, туземец так засопел своим носом, что я не сомневалась в его крепком сне.

Я тоже последовала его примеру и сладко заснула…

Проснувшись, я услышала все тот же богатырский храп. Я тихонько выбралась вон, пробежав мимо ног и сухой, мускулистой руки туземца.

На землю спустилась уже ночь, а на небе выплывала крупная и яркая луна.

Я отправилась по прежней тропинке к озеру, лизнув предварительно несколько капель воды с того мета, где стоял прежде сосуд и где каким-то образом сохранилась маленькая лужица; впрочем, она была защищена днем от палящих лучей солнца тенью от навеса у входа.

Мое первое вступление на тропу сопровождалось легким испугом: через дорогу стрелой пронеслось какое-то длинное существо, имевшее полное сходство со змеей. Меня удивила только необычайная тонкость тела сравнительно с длиной. Впоследствии я узнала, что это была действительно змея, которую туземцы звали «ок-илян», а люди, говорившие на понятном мне языке, — стрелой-змеей. Я даже раз видела, как такая змея охотилась, и очень удачно, за маленькими ящерками и насекомыми.

Встретив впервые такое быстрое пресмыкающееся, я было раздумала идти далее, но потом любознательность взяла верх над страхом, и я осторожно пустилась в дальнейший путь и вскоре вышла к озеру.

Птичья жизнь на нем не только не прерывалась, но я даже увидела новых пришельцев. Это были высокие длинноногие птицы. Их здесь было, впрочем, меньше, чем других. Пока я смотрела на тех, которые бродили по озеру, погрузив чуть не до колена свои ноги, на озеро село еще несколько этих удивительных птиц. Они винтообразно спускались сверху и, садясь, словно отряхивались. Некоторые, побродив, останавливались и, как-то удивительно изогнув свою шею, запрятывали голову на спину под крыло. Тогда они становились настоящими истуканами. Те, которые опускались, на лету издавали не то карканье, не то гусиное гоготанье, но, усевшись, издавали эти звуки уже гораздо реже.

Пока я разглядывала этих диковинных птиц с их еще более диковинными, изогнутыми клювами, в камышах вдруг раздался сильный шум и треск, перепугавший меня насмерть. Я притаилась у какой-то кочки и увидела, как из чащи вскочили три больших свиньи дикого вида и тотчас же залезли в самую грязь соленого озера. Впереди шел крупный кабан с ярко сверкавшими при луне четырьмя поднятыми вверх клыками.

— Вот и прекрасно, — прохрюкал передний на языке, мне знакомом еще по скотному двору.

— Расположимся здесь, а потом опять в камыши, — он погрузился еще глубже в грязь.

Странно, что птичье населенье нисколько свиней не испугалось, и только некоторые птицы уступили им свое место, отлетев немного в сторону. Такую доверчивость одних животных к другим, не причиняющим им никакого зла, я замечала и раньше в своем лесу и в степи, но меня удивило, что птицы не испугались даже того шума и треска, которые предшествовали появлению кабанов. Впрочем, я должна прибавить, что одна из длинноногих птиц, стоявшая на одном месте с поднятой головой, прислушиваясь к этому шуму, издала негромко звук «крак». Я даже заключила из этого, что птица исполняла обязанности сторожа и, вероятно, в эту минуту этот крик ее значил:

— Ничего опасного! Оставайтесь на месте…

Но воображаю, как всполошились бы все эти пернатые господа, если бы появился какой-нибудь крылатый хищник или большая кошка, вроде тех, которых я видела в зверинце!

Около озера я провела с час, но так как за это время ничего не изменилось в мирной жизни гостей озера, то я решила продолжать свою экскурсию далее. Следуя открытым местом, лежавшим около озера, я заметила, что общий характер местности напоминал собой положительно степную речку, только… без воды. Озеро являлось точно лужей от скрывшейся куда-то речки. А что она была, об этом я сужу по берегам: один был обрывистый и невысокий, другой, противоположный — пологий.

Обрывчики, когда-то подмытые водой, если судить по виду, и полоса растительности тянулись вдаль, сохраняя определенное направление. Вдоль таких обрывчиков я и пошла, держась на опушке окаймлявших исчезнувшую речку камышей и кустов. В кустах и зарослях слышался сдержанный шум, в котором мое ухо отличало не один только шелест ветра. Из этого я заключила, что и здесь царит таинственная ночная жизнь. Страх потерять свой путь для обратной дороги не позволял мне углубляться в чащу, да она и страшила меня непредвиденными опасностями.

Пробираясь таким образом вдоль берега, я вышла на ровное место с песчаными пологими берегами, которое меня удивило. Оно было покрыто сильным белым налетом, среди которого я увидела во множестве какие-то белые сверкающие, правильно обитые кусочки. Мое удивление стало еще сильнее, когда, лизнув один из них, я убедилась, что они напоминали вкусом чистейшую соль кладовой моей родины. В этом месте былая река становилась значительно шире. Пробежав это удивительное место, в котором тоже было несколько широких луж, но уже менее топких у берегов, так как они были преимущественно песчаные, я вновь пробралась в камышовые заросли с топким болотцем. Здесь я опять встретила птиц, среди которых заметила знакомые мне фигуры обыкновенных цапель и уток. В одном месте камыши прерывались, и я увидела песчаные барханы, подступавшие вплоть к берегам. Эти барханы однако были лишены растительности. Уже не опасаясь заблудиться, так как с этих холмов я легко могла видеть болотце с цаплями по отблеску луны и звезд, я пустилась вверх по песчаным склонам.

Вдруг мое внимание было привлечено появлением около одного кустика маленького зверька, в котором я узнала несомненного родственника. Сердце мое забилось от радости. Это была положительно крыса, но только удивительная по своему цвету, сходному с цветом песка. Спрятавшись за ближайший кустик, я с любопытством смотрела на этого маленького зверька, ростом чуть-чуть поменьше меня. Животное стало за задние лапки, почистило мордочку и, подскочив к какой-то травке, пригнуло ее вершинку. Я ясно увидела, как эта желтая песчаная крыса отыскала на верхушке какой-то маленький тощий колосок и быстро вышелушила его своими резцами. Проделав это, она побежала повыше к другому кустику. Из него вдруг выпрыгнул такой же славный зверек. Обе крысы обнюхали друг друга мордочками и побежали, не торопясь, в разные стороны, каждая к новому кустику, где принялись проделывать с травинками только что описанные мною действия. Неподалеку на другом холме мелькнули такие же фигурки. Я попала, очевидно, в маленькую колонию этих животных.

Нельзя себе представить того отрадного чувства, нахлынувшего на меня, когда из этой встречи я лишний раз убедилась в правоте моего предположения о вездесущии крыс. Пусть эти крысы другой породы, но, ведь все же это — наша сестра, крыса, следовательно, было от чего почувствовать нечто вроде гордости.

Однако я недолго засматривалась на своих родственниц, так как вдруг мимо меня проскакало еще одно существо, тоже хорошо знакомое мне. Это был маленький тушканчик, выскочивший из ближайшей норки. Он в несколько скачков взобрался на песчаный пригорок и, усевшись, начал озираться, изредка помахивая своим длинным хвостиком с беленьким пушком на конце. Странно, что и его шерстка была одинакового песчаного цвета. Оглядевшись, животное маленькими скачками начало спускаться с песчаного холмика. И вот тут я была свидетельницей ужасной истории.

Вблизи зверька, остановившегося как бы в раздумье, песок вдруг осыпался, и из него показалась отвратительная голова небольшой змеи, шея и туловище которой были еще зарыты в песке. Гадина метнулась к тушканчику, неосторожно приблизившемуся к этому месту, и быстро, как молния, схватила его за горло. Бедное животное попробовало было скакнуть, но тотчас же упало, и змея мигом закрутила его своим телом в какой-то длинный клубок. Тушканчик слабо пискнул и замолчал. Через несколько секунд весь клубок скатился с горки прямо к моему кустику. С ужасом смотрела я, как змея, сжимая свои кольца, давила крошечное тельце зверька и слышала, как захрустели его ребрышки. Как в былое время, когда гадюка убивала несчастную мышку, я и теперь словно прикованная, глядела на это новое убийство.

А змея все давила и давила. Наконец, тушканчик как-то рванулся и задрожал своими задними ножками и хвостиком в последней предсмертной агонии. Тогда змея распустила свои кольца и отползла от трупа убитой и раздавленной добычи. Но это было всего на минуту, так как она тотчас же раскрыла свою пасть, безобразно широко раздавшуюся в щеках, и, схватив труп за голову, начала втягивать его в рот, овлажняя его слюной. Пересилив столбняк, я, как угорелая, бросилась вниз к воде болотца, еще позлащенного лучами луны.

Вот она безжизненность этих мест днем! Она мертва только для того, чтобы ожить ночью со всеми ужасами борьбы сильного со слабым!

Перепуганная насмерть, с обрывками разумных мыслей, я неслась старой дорогой и опомнилась только тогда, когда добежала до мирной картины первого болота, где паслись длинноногие птицы и хрюкали еще купавшиеся в грязи дикие свиньи.

Остановившись в тени развесистого куста, я собрала свои разбежавшиеся мысли. Я уже была далеко от места ужасной гибели тушканчика, и, следовательно, можно было прийти в себя. Ведь, для меня опасности больше не предвиделось; притом крыса, желавшая изучать мир, как он есть, должна приучать себя относиться хладнокровнее как к зрелищам мира и радости, так равно и к картинам ужасов и смерти.

Прочь чувствительность, и дай место, Хруп, своему рассудку! Будет спокойнее…

Очевидно, всюду живут враги и друзья. Это закон природы, не постигаемый простым умом. Ведь этот песчаный удав в тушканчике видел только вкусный обед и вовсе не пылал к нему ненавистью.

А умерщвление гадюки ежом, чему я была когда-то свидетельницей, — разве не столь же ужасно оно, если принять во внимание, что еж живьем поедал извивавшуюся хищницу?! А наши крысиные походы на кладовую, — не есть ли это грабеж добра, скопленного человеком? А мое воровство из запаса туземца?

Всюду — убийство, грабеж, воровство, по мнению жертв; всюду — простое удовлетворение потребности жизни, по мнению победителей. Мыслитель, кто бы он ни был, человек или крыса, должен спокойнее разбираться в этом хаосе ужасов и радостей жизни.

Эти мысли, пришедшие мне в голову, да еще под звуки благодушного хрюкания кабана вожака:

— А не пора ли нам… тово… покушать? — своевременно успокоили меня, и я принялась думать о другом.

Отчего это здешняя крыса и здешние тушканчики песчаного цвета, а свиньи темные?

Я бы не задала себе этого вопроса, если бы меня не натолкнуло на него то обстоятельство, что, подбегая к болоту, я сама не сразу заметила огромные туши хрюкающих животных, незаметных среди грязи, а когда успокоившись, подумала о песчаных крысах и тушканчиках, то вспомнила, что они удивительно сливались с цветом песка. То же самое можно было сказать и про змею-удава.

Разрешение этого вопроса я, однако, оставила до дневных экскурсий, так как пока я могла объяснить все ночной путаницей. Мне почему-то даже вспомнилось выражение моего первого хозяина «ночью все кошки серые». На сей раз довольно и того, что я видела. Я побежала в хижину туземца дожидаться там конца ночи. Однако я не решилась войти в нее, так как туземец все еще лежал поперек входа, и спряталась возле хижины в куче камыша, сложенного снаружи около одной из стен.

На утро меня ожидали новые события, точно сговорившиеся разнообразить мою и без того удивительную крысиную жизнь.