Глава тринадцатая
На кого быть похожим?
Крепко спал Костя после ночного дежурства. Тимофею Ефимовичу не хотелось будить сына — в школу ему не идти. Но на воскресник он явиться обязан. Костя вздрогнул от прикосновения отцовской руки, открыл глаза, сладко зевнул.
Когда умылся, долго не мог причесать торчавший вихор. Как в детстве, поплевал на ладошку и пригладил непокорные волосы. Глянул в зеркало. Белый пушок на губе становился все гуще. «Усы», — Костя тихо засмеялся. Посмотрел на отцовский футляр с бритвой. «Как-нибудь попробую… Васюрка уже ходил в китайскую парикмахерскую…»
— Что во сне видел? — полюбопытствовал за чаем Тимофей Ефимович.
— Все кого-то догонял! — признался Костя.
Отец улыбнулся.
— Ты что-то бормотал про белую акацию. Ни дать, ни взять штабс-капитан Орлов!
— Какой штабс-капитан? — Костя чуть не подавился откушенным хлебом…
— А помнишь, каппелевцы отступали… У нас два офицера останавливались, ели, самогон пили. Один такой…
— Папа! — Костя вскочил с табурета, опрокинул стакан. — Это он! Я его сегодня рано утром видел!
Тимофей Ефимович недоверчиво поглядел на Костю.
— Что-то плетешь, сынок!
Теперь Костя точно знал, где и когда он видел уполномоченного общества потребителей.
Забыв про чай, Костя рассказал отцу о проверке документов белокурого кооператора.
— Ничего не путаешь? — серьезно спросил отец.
— Не путаю! Это он!
На воскресник пошли с винтовками. Сегодня еще и день всевобуча.
* * *
В Осиновку Прейс намеревался попасть с темнотой, чтобы не привлекать к себе внимания жителей. Когда он подошел с разъезда к пригорку у околицы, кое-где в избах горели огоньки. Весь день дул противный, надоедливый ветер, поэтому вечерняя, даже морозная тишина была особенно приятна, не надо закрывать лицо воротником, поворачиваться спиной к ветру. Над деревней всюду поднимались столбы дыма. Курились не только трубы над избами, но и во всех огородах дымили бани. «Суббота», — вспомнил Прейс и сейчас же почувствовал неприятный зуд по всему телу. Частые поездки и срочные дела замотали его, уже дней пятнадцать не удавалось похлестать себя веником. Прейс поглубже натянул на уши шапку. Эта старая ушанка из шкуры неизвестного зверя да еще шубные рукавицы и составляли его зимнее обмундирование. Шинель и сапоги старый солдат носил круглый год, не считаясь с сезоном. Захотелось в теплый дом, и Прейс ускорил шаги…
Сельские комсомольцы собрались у Анны Гречко. Пригласили и председателя ревкома. Он сидел с подвязанной рукой, качая ее: донимала боль. Местный фельдшер сделал перевязку и настоятельно советовал побывать в станционной больнице… О ночном происшествии говорили все. Выслушав подробности, Прейс был озабочен одним — как узнать, скрылись налетчики в лесу или притаились в деревне. Их вылазки не сулили ничего хорошего. Бандиты могли поодиночке перебить всех. Нужно было принимать меры предосторожности: на ночь собираться вместе, установить дежурства. Капустин требовал немедленно обыскать дом и надворные постройки Петухова. Партизан не учитывал того, что купец не рискнет сейчас на открытые действия, зная, что подозрение прежде всего падет на него. Прейс сам установит за Петуховым слежку, но этого мало. Капустин с помощью деда Ефима может пробраться в церковь и подкараулить «филина» на колокольне, если он туда «залетит». Андрей Котельников спрячется где-нибудь во дворе старого поповского дома, не появится ли какой-нибудь новый «домовой». Анна Гречко должна охранять раненого председателя ревкома, пока его не отправят в больницу. Полушубком и валенками Герасима ночью воспользуется Прейс. Другие комсомольцы понаблюдают за въездом в деревню…
Прейс достал карманные часы.
— Сейчас ровно девять. В одиннадцать занимайте свои посты!
— Я еще успею в баню сходить! — обрадовался Андрей Котельников.
— Прихвати и меня с собой! — попросился Прейс.
— Прихватить можно, да баня у нас по-черному, сажи много, моемся в темноте.
Прейс подал Андрею оставленный у Анны еще в прошлый раз фонарь с огарком свечи и сказал, что пройдет в баню по огородам.
Дома мать встретила Андрея ворчанием:
— Шляешься до каких пор, все давно вымылись, баня остыла!
Отец, как ни странно, не проронил ни слова. С полотенцем на шее он один сидел за огромным кухонным столом и пил брусничный сок. Андрей сунул под мышку пару белья, выскочил в сени. Мать открыла двери и вдогонку крикнула:
— Вехотку там не оставь, мыла три меньше… Плесни на каменку ковша два воды — пару прибавится…
На крыльце Андрей зажег фонарь и, помахивая им, отправился в огород. К бане по снегу была протоптана тропинка. Андрей пригнулся, боясь задеть головой о притолоку низенькой двери, шагнул через порог. Поднял фонарь, хотел повесить его на гвоздь и… обомлел. На полке, где парятся, лежал человек — обутый, в верхней одежде. Он спал. В изголовье веник, из-под веника выглядывает приклад карабина. Андрей поставил на подоконник фонарь, и обеими руками дернул карабин. Спящий вскочил, сильно ударился головой о потолочную матку, свалился на пол, сбил с ног Андрея, завертелся по бане и спиной открыл двери. К бане как раз подошел Прейс. Увидев ошалелого, странно одетого человека, он понял, что это чужой, и дал ему подножку, тот упал. Прейс выдернул из кармана наган. Тут из бани выбежал Андрей с карабином в руках.
— Не стреляйте, братцы! — прохрипел пойманный.
— С легким паром! — сказал Прейс. — Поднимайся, милый!
Странного незнакомца увели в баню, он сразу попросил пить. Андрей подал ему из бочки полный черпак колодезной воды. Пил он жадно и долго. Это оказался еще не старый, но страшно обросший человек. На нем бурятская остроконечная шапка — видно, где-то ограбили улус. Поверх темно-зеленой английской шинели натянут полушубок без рукавов. Ноги в валенках разного цвета и размера. Заговорил сам:
— Проклинаю всех богов и царей. Колчака и Каппеля. Самого себя проклинаю! Ничего не утаю, только не передавайте в трибунал…
И бородач рассказал о себе. Он — приказчик из Оренбурга. Призвали в белую армию. Почему не перешел к красным? Запугали большевистскими зверствами. Отступил со всеми за Байкал. Часть, в которой служил каптенармусом, разбили под Верхнеудинском в пух и прах. Бродяжничал с таким же, как и он, солдатом. Потом пристал к небольшому офицерскому отрядику, пробивавшемуся на восток. Куда от них убежишь! Обещали вывести на Амур, там, говорят, свои. Будет наступление на Советскую Россию. В каком-то поселке создается белогвардейская организация, можно примкнуть к ней и вернуться в родной город к семье. Зачем попал в деревню? Вместе с другим послан в разведку. Есть сведения, что Осиновский ревком получил оружие. Зная, что в деревне была паника по поводу колокольного звона, решили сыграть на этом. Если раньше звонил филин, значит, и теперь подумают, что птица качает на колокольне веревку. Кто вздумает проверять — народ запуган и суеверен.
— Вчера я звонил, дал знать своим: винтовки в деревне, налет возможен. Почему-то послали только двоих, они не справились: одного убили, другой где-то бродит, завтра должен встретиться со своими перед нападением на разъезд…
С какой стати вернулся в деревню? Чтобы довести дело до конца. Должен был ровно в полночь еще раз звонить. Завтра налетит весь отряд, заберет оружие, перебьет по списку ревкомовцев и комсомольцев. Кто передал список? Это ему знать не положено. После расправы отряд запасется продовольствием и продолжит путь на восток. Дорогой отряд надеется обрасти надежной живой силой, тогда легче будет нападать на крупные населенные пункты, а в настоящее время такой возможности нет, чоновцы дают отпор. Как должны наступать? Отряд отсюда в 18 верстах, он выйдет в падь Моритуй, оттуда на железную дорогу, порвет связь со станцией и тогда — в деревню. Здесь работы на одну ночь. Сколько людей в отряде? Было 29, вчера одним стало меньше. Сегодня, если считать рассказчика пленным или расстрелянным, остается 27. Как оказался в этой бане? Выбирать было нечего. Весь день провел в лесу на заимке, топить ее боялся. Съел кусок хлеба и две горсти снега. Замерз окончательно. Высмотрел, что в эту баню перестали ходить мыться, и завернул погреться. Думал отсидеться до полуночи, сходить на колокольню, отзвонить и удрать, но с усталости и голода задремал…
Показания бандита сломали весь план Прейса. Придется действовать иначе. Капустин, как опытный вояка, останется за старшего, он будет знать, что делать комсомольской ячейке в ближайшие двадцать четыре часа.
Андрей Котельников по предписанию ревкома запряжет лошадь, повезет к поезду раненого председателя, задержанного бандита и Прейса.
Помыться в бане так и не пришлось…
Деревня собиралась ко сну. В полночь несколько раз пробил церковный колокол. Кто-то за закрытыми ставнями, в теплых постелях крестился, проклиная комсомольцев, кто-то в страхе затаил дыхание, кто-то облегченно вздыхал, а кое-кто знал, что ничего таинственного нет, так как по всем правилам звонил церковный сторож дед Ефим. Рядом с ним на колокольне стоял с винтовкой Капустин, представляя, как в лесу прислушивались к звону недобитые белогвардейцы…
* * *
Винтовки с примкнутыми штыками составлены в козлы вдоль большой поленницы. Около них ходит часовой Васюрка Чураков. В душе он рад, что ему доверили такой важный пост. Шутка ли, в его руках все вооружение отряда. Но ему не хотелось бы отставать и от своих товарищей. Чоновцы выгружали дрова. Выброшенные из вагонов кряжи скатываются под невысокий откос, образуя нагромождение из сосны, лиственницы и березы. На разгрузке шумно. Васюрка слышит вспыхнувшую в одном вагоне песню: «Эх, дубинушка, ухнем!» — там сваливают толстый и сучковатый кряж; в другом почему-то раскатисто смеются; из третьего раздается предостерегающий окрик: «Берегись!» Гул труда стоит над дровяным складом…
Знова в промазутенной стеганке бегает из конца в конец небольшого состава, что-то кричит, торопит бойцов: скоро ему начинать военные занятия. За ним по пятам бегают три подростка. Кузя, Пронька и Ленька Индеец подталкивают друг друга, но никто из них не осмеливается первым подойти к Знове, он кажется им грозным и неприступным начальником. Наконец Кузя набирается храбрости. Выждав момент, когда Знова повернулся к ним лицом, он сдернул с правой руки заплатанную варежку, потер переносицу, потом полусогнутую ладонь приложил к заячьей шапке с одним длинным ухом.
— Товарищ командир, разрешите, это… дрова выгружать!
Знова поправил на ремне кобуру, для порядка откозырнул.
— Кто такие? Откуда?
Голос строгий, у Кузи немного затряслись колени, однако Рыжик не сробел.
— Зареченские мы!.. Зыков, Хохряков и Ленька Индеец!
— Который из вас индеец? — Знова нагнулся, всматриваясь в троицу, голос его кажется еще более строгим.
Кузя оторвал руку от виска, показал пальцем.
— Вон тот, подпоясанный веревкой, в солдатской шапке!
— Какой же это индеец? — Знова шагнул к Леньке, потряс его за плечи. — Настоящий русский парень, на смазчика Карасева похож! Угадал?
— Так точно! — ответил по-военному Ленька. — Сын смазчика Карасева, а индейцем мамка прозвала!
Вот это другой разговор, у ребят отлегло на сердце. И вовсе Знова не сердитый, Ленька улыбается, польщен тем, что с ним запросто разговаривает сам командир ЧОНа. Будет что рассказать в школе и на своей улице. И он выпалил:
— Хочу вступить в комсомол!
— Ну, если так, — засмеялся Знова, — то валяйте работайте!..
К составу подошел паровоз. Кругом у него парит, весь в куржаке, белый. Действительно, «овечка»! С железных погнутых подножек соскочил Прейс. Спросил у Мити Мокина, где Знова, и, перепрыгивая через кряжи, побежал. Через несколько минут в конце состава голос командира:
— Храпчук и Комогорцев, ко мне!
Николай Григорьевич и Федя-большевичок столкнули последнее бревно, выпрыгнули из вагона. Знова сказал им что-то, и они быстро пошли к станции.
— В две шеренги станови-ись!
Чоновцы бросились к винтовкам. Каждый встал на свое место. Пересчитались на «первый-второй». После команды «вольно» Знова и Прейс начали молча обходить шеренги, приглядываясь, как одеты и обуты люди: у иного бойца пальто на рыбьем меху, а сапоги или валенки давно отслужили свой век. Прейс спрашивает взглядом: «Как быть?» Знова отвечает одними глазами: «Ничего не поделаешь». Осмотрели подсумки с патронами. Из-под вагонов показались Храпчук и Федя-большевичок. Старик тянул за собой на салазках пулемет «Максим», Федя в одной руке нес коробку с пулеметной лентой, а в другой свою папаху, наполненную осколочными гранатами — «лимонками». Знова поднялся на тормоз последнего вагона и сказал, что военные занятия состоятся в лесу, в вагоны грузиться повзводно…
И никто не замечал, что у сваленных дров стояли притихшие Кузя, Пронька и Ленька Индеец, он же сын смазчика Карасева. Подростки не смотрели друг на друга и ничего не говорили. Каждый про себя жалел, что ему нет полных пятнадцати и каждый из них мысленно был в одном строю с Костей Кравченко и Васюркой Чураковым.
Чоновцы садились в только что разгруженные вагоны…
Хорошо, что Костя поехал в одной теплушке с Храпчуком, дорогой можно расспросить его о Борисе Кларке, ведь пора уже писать домашнее сочинение «На кого я хочу быть похожим?»
Николай Григорьевич сидел на перевернутой коробке с пулеметной лентой. Он привалился спиной к стенке вагона, придерживая рукой щиток «Максима».
— Ты, Костик, хочешь знать, где теперь Борис Кларк? Два года назад убили его белые гады!
— Вы мне все по порядку, Николай Григорьевич!.. Что стало с ним в 1905 году, когда царь подавил революцию?
Вагон-теплушка без железной печки был холодным. Бойцы приплясывали, затевали борьбу, чтобы согреться. Но, прислушиваясь к разговору Храпчука и Кости, чоновцы постепенно обступили их. Рассказ старого машиниста заинтересовал всех. Костя, слушая, закрыл глаза…
— Как сейчас его вижу среди дружинников — боевой да смекалистый в свои шестнадцать-то лет. В огонь шел! Такие не бегут и не прячутся!.. Вспоминать страшно, что было! Как двинули на восставших два генерала с большим войском, как засвистели нагайки, защелкали винтовки, как полилась рабочая кровь! Многих в ту пору за тюремные решетки упрятали. И Бориса вместе с отцом туда же!..
Косте представилась картина военно-полевого суда. На скамье подсудимых Кларки: бородатый отец в железнодорожной форме и безусый сын в рубашке-косоворотке. За большим столом офицер с эполетами читает приговор. Слова он произносит тяжелые, казенные.
— Думаете, Борьку отпустили на свободу? Сказано было, что он способствовал подготовке вооруженного восстания населения для ниспровержения существующего государственного строя. Во какие слова! Политическим преступником Борьку называли, и приговор ему строгий — бессрочная каторга. Отцу смертную казнь объявили. Потом генерал-каратель, сразу-то и не выговоришь… Ренненкампф смягчение сделал: отцу вместо казни бессрочную каторгу дал, а сыну бессрочную на десять лет заменил. «Пожалел» людей, собака! Надели на них кандалы и погнали в Акатуевскую каторжную тюрьму…
«Она же здесь, у нас, за Байкалом, там мой дедушка отбывал срок», — отметил про себя Костя, не теряя нити рассказа старого машиниста…
— Только кому же охота на каторге кандалами греметь, — продолжал Храпчук, — убежали Кларки на волю. Ловко было устроено! Значит, осенью как-то отправили их под конвоем в соседнее село на заготовку картошки для заключенных. Сопровождать взялся помощник начальника тюрьмы. Ну, едут по улице Акатуя. А семья Кларков за родными на каторгу пришла, жила тут в деревне. Вот и начал Борис уговаривать помощника заглянуть на квартиру. Борис не зря это делал, он знал, что помощник любит музыку и танцы, а семья Кларков имела граммофон. Тюремщик согласился, да так развеселился, что решил дальше не ехать, с каторжанами отправил одних надзирателей. Все пошло как по маслу. В нескольких верстах от Акатуя Кларки обезоружили конвой и скрылись. Кони для них заранее были подготовлены…
— Молодцы! Обдурили тюремное начальство! — восторженно крикнул один из бойцов, окружавших Храпчука. Старик на секунду умолк, оглядел своих слушателей и повел рассказ дальше…
— Далеко до Владивостока, а все-таки добрались до него. Там с подпольщиками связались, они Борису паспорт под другой фамилией раздобыли, и отправился парень в Японию. Свои у революционеров во всех странах найдутся, устроили его наборщиком в типографию. Но не терпится Борису, тянет домой — и баста. В 1907 году во Владивосток вернулся. Как раз военные моряки восстание подняли. Борис на один корабль, на другой. Речи горячие говорил, боевой дух у морячков поддерживал. Да силенок было маловато. Царевы слуги, чтобы их на том свете черти с луком съели, разгромили восстание. Что делать? Нашел Борис новую работу — устраивал побеги матросам, которых к расстрелу приговорили. Спас кое-кого от пули. Но полицейские ищейки след его унюхали, нашли, проклятые, и в кутузку посадили. Борис выдал себя за Григория Зубрицкого. Не на того, мол, напали, господа! Тогда жандармский полковник схитрить задумал — повез Бориса на Русский остров к арестованным матросам, они там в камере ждали смертной казни. Спрашивает полковник: «Вы знаете этого человека? Был он на вашем корабле?» Молчат матросы. Еще говорит полковник смертникам: «Кто подтвердит — будет помилован!» Замерло сердце у Бориса. Выдадут или нет? Нет, не выдали. Матросы смерть приняли, но рта не раскрыли… А в городе нашелся все-таки предатель, донес, что Григорий Зубрицкий — это и есть Борис Кларк. Обрадовался полковник. На Бориса ручные и ножные кандалы надели, повезли в арестантском вагоне в Читу, там, дескать, его опознают…
Теплушка дергается, стучит колесами. Костя старается представить себе арестантский вагон. Чоновцы у него превращаются в заключенных, среди них Борис Кларк. Он даже в кандалах задумал бежать. Еще раньше с воли была передана булка хлеба с двумя запеченными в ней стальными пилками. Пока другие заключенные отвлекали охрану песнями и плясками, Борис перепиливал кандалы и прутья оконной решетки. Молодой и смелый, он спрыгнул на ходу поезда в снег…
Открыв глаза, Костя в двери теплушки увидел мелькавшие лес и снег. На миг ему показалось, что вот сейчас только Борис выпрыгнул из вагона. Он будет шесть дней скитаться без теплой одежды. Потом его встретят китайцы, они накормят, оденут русского революционера и проводят до Владивостока. Борис поступит матросом на английский пароход, уплывет на нем в Австралию. В чужой стране он работает на железной дороге, сахарной плантации, молочной ферме. Там вступит в австралийскую социал-демократическую партию и станет выполнять ее задания. Косте так и хочется крикнуть на весь вагон: «Вот на кого надо быть похожим, вот о ком я напишу сочинение!» Но кричать нельзя. Весь взвод слушает Храпчука. Стучат колеса, завывает встречный ветер. Костя старается запомнить все-все. «Эх, если бы сейчас же записать рассказ. Я к Николаю Григорьевичу домой схожу, выпытаю побольше». И снова напряг слух. Старик говорил:
— В семнадцатом, как царя Николашку сбросили с престола, вернулся Борис на Родину и сразу начал работать слесарем в Читинском паровозном депо, вступил в Красную гвардию. На Даурском фронте бил семеновскую погань, командовал особой сотней. Сергей Лазо ему самые важные поручения давал: разведка в тылу противника, взрыв мостов. Везде успевал Кларк, его так и звали: «великий шнырь»…
— Где же он погиб? — спросил Костя.
Храпчук покачал головой.
— Такую жизнь пройти, в таких перепалках побывать и так подставить себя под пулю! Даже злость берет, да теперь ничего не сделаешь! Это, Костик, случилось осенью 1918 года. Тогда под Читой восстала сотня казаков. Борис и отправился к ним, с собой взял небольшую группу красногвардейцев. Он знал, что казаки были обмануты, хотел убедить их словом. Ну, подъехал к ним, начал разговор. А среди казаков был переодетый офицер, он и пальнул в упор. Упал Борис, да и не встал больше…
Некоторое время ехали молча, все были под впечатлением рассказа. Вдруг поезд замедлил ход и остановился.
— Выходи-и! — закричал Знова.
Теплушки быстро опустели. Паровоз потащил их дальше к разъезду. Куда же приехали? Костя огляделся… Справа, совсем рядом, гора, слева — крутой откос, под ним скованная льдом река, на том берегу лес, а за лесом виднеются горы. Верст двадцать от станции укатили. Такие места для военных занятий можно ближе найти. Васюрка тоже вертит головой во все стороны. Должно быть, думает о том же. Подошел Тимофей Ефимович, на его усах ледяные сосульки.
— Чего ворон ловите? Замерзли?
— Нет! — отвечает Костя, подпрыгивая.
— Какой там, нет! Нос-то посинел!
Отец советует: зажмите ноздри пальцами, дуйте в нос. И так несколько раз. Костя и Васюрка пробуют. И верно, нос отходит, становится теплее.
Передается негромкая команда спускаться с откоса. Бойцы, вспахивая ногами залежавшийся снег, скатываются в заросли тальника, выходят на гладь небольшой протоки. Лед здесь ровный, размети снежок — и готов каток. У Кости мысль: «Круговушку бы ребятишкам устроить».
Около кустов большая кочка, обросшая густой осокой. Трава осенью высохла и теперь покрывала кочку рыжей скатертью с длинными кистями. На нее поднялся Знова, вскинул руку. Люди перестали стряхивать с себя снег, прекратили разговоры.
— Товарищи! Банда, которая не дает нам покоя целую неделю, недалеко отсюда…
Костя и Васюрка все поняли. Вот они какие занятия. У бойцов посуровели лица, руки крепче сжали винтовки. Отряд не в строю, не было команды «смирно», но никто не шелохнется. Над протокой голос одного Зновы:
— Наша задача — уничтожить банду…
Отряд перейдет реку, перевалит гору и спустится в падь с бурятским названием Моритуй. Разведка выслана. Каждый взвод выделит два человека, надо поочередно тащить пулемет. Командиры взводов получат у Прейса по две гранаты. Винтовки зарядить сейчас. На перекур дается пять минут…
Реку пересекли легко, а как ступили на берег и углубились в лес, шагать стало трудно. Снег глубокий, по колени и выше, набивается за голенища. Ноги не согнешь, тянешь волоком. Идти приказано по двое и бесшумно — не разговаривать, не стучать. Винтовка кажется тяжелее, чем была. Подсумок на ремне, как пудовая гиря. Знова пропускает мимо себя чоновцев, спрашивает, как они чувствуют себя, не отстал ли кто? Каково ему потом забегать в голову колонны? Через некоторое время это повторяет Прейс. Сухопарый латыш, в чем душа держится, а какой выносливый!..
Перед подъемом в гору короткий отдых. Вернулась разведка. Была на разъезде, там ничего подозрительного, под мостом встретилась с осиновскими комсомольцами. По плану Прейса, они идут держать засаду на островке. Опять перекур.
В гору еще труднее. Обувь скользит, катишься назад. Все хватаются за кусты и молодые деревья. Иногда бойцы валятся, подают друг другу руку или винтовку — вытягивают товарища. Особенно достается тем, кто с пулеметом.
Падь Моритуй — это длинная, узкая долина между горами. Перед выходом к реке падь суживается в такую тесную горловину, что только-только на телеге проедешь, но и эта горловина занята каменистым ручьем. Прятаться в Моритуе хорошо, но убежать из нее невозможно. Ловушка!
Знова помнит Моритуй. В начале года партизанский отряд встречал тут каппелевцев.
Командир говорит, где укрыться Храпчуку и Феде-большевичку с пулеметом, указывает позиции для взводов.
Снег мягкий, но холодный, а на нем надо лежать. Кое-кто подложил под себя сосновые ветки. Падь затихла, будто вымерла. Со стороны Осиновки доносился частый перезвон, в церкви закончилась обедня.
Минуты ползут медленно. Прейс часто достает карманные часы. От этого время не ускоряет бега, стрелки знают, с какой быстротой крутиться им по циферблату…
Из березняка выезжает всадник. Он направляет высокую рыжую лошадь вдоль ручья. В одной руке держит повод, в другой карабин. «Где они набрали карабинов?» — рассуждает про себя Прейс, наблюдая за наездником. Седло деревянное, бурятской работы. «Награбили, дьяволы». Седок в белой мерлушковой папахе, в добром черном полушубке. Лица не разглядеть. Можно заметить лишь очки. Пусть проезжает дальше на реку. Напротив островок, там Капустин…
Стрелки на часах Прейса отсчитывают еще пять, десять минут. Из березняка вываливается вся банда. Знова облегченно вздыхает. Прейс улыбается. Значит, ничего не изменилось. Оренбургский приказчик говорил в бане правду. Впереди группы еще один верховой, остальные пешие. Позади их подвода. Белая лошадка-монголка с длинной гривой запряжена в сани, на них что-то свалено в кучу. Прейс считает бандитов. И тут не соврал приказчик. Здорово же ему хочется жить!..
Банда все больше втягивается в горловину. Знова высоко подбрасывает рукавицу. В кустах багульника заговорил пулемет. Летит вверх вторая рукавица. Взводы с двух гор дают залп. Щелкнули затворы, на снег выпали чуть дымящиеся гильзы. Новый залп прокатился эхом по пади, но Костя еще не выстрелил ни разу. С силой нажимает на курок, он пружинит немного и… все. Уже третий залп. С досады Костя бросает в снег шапку. Хочет передернуть затвор, но он ни туда и ни сюда. Все бойцы стреляют, им нет дела до Кости. Васюрка прямо врос в снег, ведет огонь.
Из-за камня Прейсу видно, что творится внизу. Всадник свалился с седла, но стремя не выпускало одну ногу. Лошадь потащила убитого по камням, вылетела с ним на реку. Около безмолвного ручья тыкаются в снег живые и мертвые. Мертвые обняли кусты и застыли в разных позах, а живые стреляют. Падают сосновые ветки. Срезая их, свистят над головами чоновцев пули. Обратно в тайгу бандитов не пускает «Максим», обстрел с гор не дает им подняться. Белая лошадка-монголка, напуганная выстрелами, рванула вперед, но подстреленный возница упал с саней. Вожжи намотаны у него на руках, мертвый, он заставил лошадь свернуть в березняк. Монголка мечется среди деревьев. Рвутся гранаты, брызгая по кустам осколками…
И вдруг наступила тишина. Прейс встал из-за камня, прячет в кобуру наган, достает из кармана часы. Разбери попробуй, как устроена жизнь! От банды, не зная ее сил, оберегали поселок неделю, а столкнулись лицом к лицу и разбили за десять… нет, за двенадцать минут. Вместе с бойцами Прейс спускается к безмолвному ручью, ходит по горловине, считает убитых. Двое прорвались к реке, остальные отвоевались и навсегда останутся в пади Моритуй.
Прибежал связной — Митя Мокин.
— Товарищи! Капустина убили!
— Кто? — Прейс выхватил из кобуры еще не остывший наган.
Но уже поздно размахивать наганом… Осиновские комсомольцы, устроив засаду на островке, видели, как первый всадник выехал на реку, пришпорил лошадь и погнал ее наметом к разъезду.
— Это мой крестник, — негромко сказал Капустин, прицеливаясь с колена.
Бандит сначала выронил карабин, затем сильно накренился всем туловищем набок, словно он на занятиях по джигитовке хочет схватить что-то на заснеженном льду, и грузно рухнул.
«Второй будет мой», — решила про себя Анна Гречко. Она стояла за толстой, корявой вербой, ожидая появления нового наездника. Учительница сегодня преобразилась. Вместо платка надела беличью шапку, пальто опоясала кушаком, валенки заменила ичигами. Ни дать, ни взять — охотник! Вот она снимает свои белые шерстяные варежки и сует их за кушак, без них удобнее стрелять. А сама глаз не сводит с горловины.
Рыжая лошадь вырвалась на открытое место к островку. Где же всадник? И все увидели, что человек волочился по снегу, как привязанный. Анна закусила губы. В такого нечего стрелять. Лошадь кинулась к прибрежным кустам, но запуталась в поводу, постояла, покосилась на своего бывшего седока и начала бить подкованными копытами по льду, чтобы порвать крепкий сыромятный ремень. Капустин зашептал рядом лежащему Андрею Котельникову: «Зачем добру пропадать, приберу я коняшку для ячейки». Партизан смахнул рукавицей снег с бороды, вылез на лед и, пригнувшись, крупными шагами поспешил к лошади. Он видел, что рыжуха освобождается от неожиданного пута, вот-вот умчится. Капустин выпрямился, побежал. Несколько пар глаз следило за ним с островка… Выстрел гулко разнесся по реке. Капустин упал, широко распластал руки, так и не выпустив винтовки. Из тальника поднялся человек в медвежьей дошке, лошадь загораживала его собой, стрелять было нельзя. Он выдернул ногу убитого из стремени, сам ловко вскочил в седло, схватился за гриву, заколотил ногами по бокам рыжухи. Лошадь понеслась вдоль тальниковых зарослей. Анна целилась вдогонку. Настигнутый пулей убийца какую-то секунду еще продержался в седле, но мертвецы — плохие наездники, и он свалился под ноги лошади. Она шарахнулась, понеслась к противоположному берегу. Человек в медвежьей дошке чернел на снегу. Это был не учтенный Прейсом бандит, которого Анна видела в ту памятную ночь во дворе председателя ревкома. В кустах он ждал своих. После одиночного выстрела с островка по первому всаднику, он догадался о засаде, а потом услышал стрельбу в горловине пади и, убив Капустина, попытался спасти свою шкуру на рыжухе…
Чоновцы строились. Костя думал о герое своего домашнего сочинения. Какой путь прошел Борис Кларк! А сколько еще героев вокруг нас. Сегодня отличилась Анна Гречко, погиб Капустин. На его могиле комсомольцы дадут залп… Костя приподнял винтовку, будто тоже собирался участвовать в прощальном салюте. Взглянул на затвор… «Черт возьми! Предохранитель!» Курок его винтовки стоял на предохранителе. Вот почему молодой боец Константин Кравченко, волнуясь в первом бою, не смог сделать ни одного выстрела по врагам…
Сопровождать в Осиновку убитого старого партизана и первого комсомольца Капустина решили Прейс и Митя Мокин. Они поймали в березняке белую лошадь — монголку, связали сломанную оглоблю и поехали к островку…
Усталые и голодные, чоновцы шли на посадку в холодные вагоны.
— Я бы хотел, чтобы тот штабс-капитан лежал сейчас вместе с приконченными бандитами! — сказал Васюрка.
Костя ничего не ответил, он думал о предохранителе. «Как это я оплошал?»