Время шло. Военщина продолжала заседать в таверне. Боевой опыт Расмуса подсказывал, что бездействие становится губительным, что занимаемая позиция невыгодна, что необходимо ее менять — раз уж, прах его возьми, приходится все равно выручать прохвоста Уго.
— Слушай-ка, Мас, — сказал Расмус. — Вон, сколько лошадей без дела топчется. Давай-ка парочку себе возьмем.
— Зачем? — спросил Мариус, подозрительно косясь на друга.
— Поедем в лес по той дороге, что к замку ведет. Уго твоего любезного туда ведь повезут. Ну, а в лесу что-нибудь придумаем.
Мариус быстро понял стратегическую правоту друга.
Подкрасться к коновязи — дело тонкое, но выполнимое. Мариус высвободил первого попавшегося жеребца.
— Привяжи назад! — раздраженно зашипел Расмус.
— Чего?
— Он из герцогских конюшен. Глянь — герб на седле!
Мариус вновь послушался друга. Дважды подряд — это уж вовсе уникальный случай! Но ведь дело, чертяка, говорит. До поры до времени против гвардейцев не стоит предпринимать ничего решительного, чтобы не спровоцировать их на ответ, к которому пока ничего не готово.
В результате свободных демократических выборов из обшей массы отделили лошадей совершенно нейтральной принадлежности, всячески препятствуя им подать голос. Взнуздав животных, вскочили в седла и на цыпочках отбыли в направлении замка.
Углубившись в лес на пару-тройку сотен лиг, спешились. В первую очередь, поперек дороги натянули толстую веревку — она, как по заказу, оказалась притороченной к одному из седел. Проверив ее прочность, ослабили натяжение — веревка легла на земле. Безвольно извиваясь в пыли, она до поры до времени скрывала свою недюжинную потенцию. С приближением отряда хитроумный Расмус собирался превратить бессильную веревку в мощную пружинящую струну. Таким образом, возникло бы препятствие, о которое обречены были споткнуться передние лошади. Второй этап акции имел в виду следующий эшелон отряда. Этих несчастных предполагалось угостить здоровенным камнем, который при помощи веревки подняли на мощную ветвь. Третий этап акции вплотную касался арьергарда, который закономерно попадал под многолетний ствол, предварительно подрубленный неутомимым Расмусом. Топор нашли там же, у седла. Расмус бормотал, что неплохо бы еще яму вырыть, а потом замаскировать ее свежей зеленью. Но лопаты хозяева лошадей с собой не возили. Впрочем, и без ямы план Расмуса позволял надеяться на успех. Подрубка дерева была произведена по-партизански — тихо и быстро, с неусыпным контролем подъездных путей. Вопреки ожиданиям, никаких всадников не появлялось. Лес закоснел в ленивой тишине, лишь какого-то безумного дятла мучало несварение желудка — и он отчаянно колотился головой о дерево. Да зайцы проявляли необычайное волнение и шныряли по проезжей части.
Мягкое покрывало темноты с головой укутало наших друзей. Носферату, демон ночи, уже давно проявлял недовольство их поведением. И, наконец, отыгрался сполна. Видимость составляла ровно пять лиг по шкале Гидеона Лихтера. Для успеха засады — мало, очень мало. Но друзья легко смирились с неизбежным. Жизнь в естественных условиях имеет свои преимущества: привыкаешь с рождения воспринимать свободу как осознанную необходимость.
Прошел, наверное, час. Носферату убрался в свою вонючую нору, унося с собой запах суперфосфатов. Показалась Малая Луна, улучшив видимость. Лес немедленно стал сказочным. Волшебство притаилось за каждым камнем, за каждым стволом. Густой, щедрой темперой смешал создатель в божественном коктейле иссиня-черный, темно-зеленый, серебристый, голубой. А дорога по-прежнему пустовала. Мариус отчаянно зевал, с трудом заставляя себя не спать на старом дубе, где у него находился дозорный пункт и откуда ему следовало предупредить Расмуса, дежурившего на земле, о приближении отряда. Тишь, да гладь, да Божья благодать. Мариус отчетливо слышал, как в древесине, к которой он прислонился, ведут свою неустанную работу короеды.
Глаза его слипались… Но вот и отряд! Первое, что неприятно поразило Мариуса — число гвардейцев увеличилось, как минимум, вдвое. К десятке черно-лиловых присоединилась десятка желто-красных. Они двигались, составив что-то вроде каре, внутри которого на отдельной лошади барахталась фигура связанного Уго.
В своих руках Мариус с удивлением обнаружил пистолет. Он смутно припомнил, что вроде бы обнаружил оружие в бездонной седельной сумке угнанной лошади. Мариус тихонько свистнул, спрыгнул с ветки и, таясь, подбежал к Расмусу. Тот поспешно натянул веревку поперек дороги. Мариус приготовился обрушить камень на головы всадников. Расмус метнулся к подрубленному дереву. Все было готово к радушной встрече. Как говорится: стулья расставлены, свечи заправлены в праздничный пирог…
И все сработало в лучшем виде! Четыре первых всадника рухнули, как подкошенные, наткнувшись на импровизированный барьер. Мариус перерезал веревку, соединенную с камнем — и четыре следующих неприятеля были повержены рухнувшей на их плечи твердью. Расмус легко, как полубог, завалил дерево — и восемь человек из арьергарда оказались погребенными под сокрушительной древесиной. Тем временем Мариус открыл прицельную стрельбу из пистолета. Стрелялось легко и кучно, несмотря на темноту и весьма слабое знакомство с приемами стрельбы. Сраженный его пулей, упал один всадник, потом второй, третий… Мариус леденяще осознал, что убивать не только легко, но и приятно. Это происходило как бы не с ним. Мариус как будто наблюдал за теми убийствами, которые совершал, со стороны. И лишь где-то в уголке сознания маленьким мохнатым паучком шевелился ужас от сознания того, что это происходит все-таки с ним, а не с кем-то посторонним. Но сосущий страх в самой сердцевине мозга тут же заглушался ледяным спокойствием, и Мариус вновь был готов убивать. И волновало его не раскаяние — хотя и знал он с детства, что лишать жизни других людей есть громадный грех (ибо все мы Божьи твари, и лишь Ему позволено обрывать нити, на которых Он же и подвесил наши жизни). Волновала Мариуса другая мысль. Он понимал, что с каждым убитым солдатом или гвардейцем его ранг как государственного преступника возрастает. А, впрочем, черт с ним! В этом деле главное — раз переступить черту. Мариус прицелился в последнего солдата. И в этот момент что-то хлестануло его по лицу.
Мариус проснулся. Он по-прежнему сидел на дубе, как в кресле, устроившись в развилке из трех кривых ветвей. Упасть отсюда было невозможно, даже задремав. Что разбудило его? Наверное, птица, пролетевшая рядом. С досады Мариус прикусил губу. Позор, позор! Уснул на посту! Что сказал бы Расмус? Мариус пошлепал себя по щекам. И услышал отдаленный стук копыт, четко слышимый в ночной тиши.
Топала далеко не пара лошадей — гораздо больше. Вот он, долгожданный отряд! Изогнувшись для прыжка, Мариус во все глаза уставился на дорогу. После некоторого замешательства вспомнил, что нужно подать сигнал товарищу — и свистнул. Наконец, увидел очертания всадников. С каждым шагом очертания твердели. Внизу слышался активный шорох — Расмус, добросовестный труженик невидимого фронта, принялся за работу. И, уже почти прыгнув, Мариус замер в немом изумлении.
Далее он действовал с несвойственной себе экспрессией. Не медля, он соскользнул вниз и бросился к Расмусу.
— Режь веревку! Быстрее! — налетел Мариус на друга, который во всю прыть уже несся опрокидывать дерево (занятие, способное доставить немалое эстетическое наслаждение).
Расмус начал было возражать. Но Мариус, не допустив прений, толкнул друга к натянутой через дорогу веревке. Друг полоснул ножом, толстая веревка заупрямилась. Расмус, как заведенный, кромсал ее и, наконец, победил. Веревка опала — и тут же из-за поворота показались всадники в черно-лиловом.
Если бы не полуночный час и не вид гвардейцев, можно было подумать, что кавалькада парадно шествует по плацу. Лошади изящно и картинно ставили ноги. Лошади были красивы, как ангелы. Но солдаты… Их было пятеро. Судьба обошлась с ними немилосердно. Одежду одного густо покрывало нечто, весьма похожее на кровь. Несчастный привалился к конской шее, с флангов его страховали более боеспособные товарищи, тоже порядочно потрепанные. Никаким Уго здесь и не пахло. В траурном молчании вереница миновала друзей, притаившихся за деревом, и растворилась в ночи.
Друзья обменялись взглядами. Мариус пожал плечами. Расмус поскреб в затылке. Они прождали еще час и начали замерзать.
— Ну что, поехали назад? — спросил Расмус. Это было логично. Ехать вперед теперь совершенно не требовалось.
В слабеньком голубоватом лунном свечении обыкновенные деревья и кусты приобретали злодейские очертания. Они зияли разверстыми пастями, протягивали отвратительные когтистые лапы, колыхали уродливыми тушами. Кроме страхов надуманных, тревожили и страхи земные — риск нарваться на остатки отряда гвардейцев, которые могли оказаться где угодно. Вот так, шарахаясь из стороны в сторону, друзья и добрались до таверны "Два короля".
Расмус заглянул в окно. Хозяин как раз гасил свечи. Час был не то, что поздний, а очень поздний. Расмус не мог уразуметь, какого черта гвардейцев понесло в замок в такую темень. Утра, что ль, дождаться не могли? Самые беспокойные посетители таверны давно отправились на боковую. Друзья наши рады были последовать их примеру, да вот за ночевку заплатить не смогли бы никак. Все деньги экспедиции ушли вместе с Уго.
Тем временем свет в окне погас. Судьба-злодейка! Какой-нибудь тонкокожий интеллигент с томиком Эрни Мерли за пазухой сел бы на землю и зарыдал бы от отчаяния. Но Мариус с Расмусом, стихийные фаталисты, даже не вздохнули, а просто принялись методично устраиваться на ночлег в своем давешнем можжевеловом пристанище. На голой, увы, земле. С котомками в качестве подушек. Без намека на одеяло. Что ж, кому-то в этой жизни и не везет.
Сон хорош, когда крепок. А когда до косточек пробирает рассветная прохлада, да жучки заползают в уши, да уховертки впиваются в кожу, да боишься каждого шороха… Тогда сон превращается в пытку, которую и прервать, и продолжать в равной степени невыносимо. Воистине буриданова проблема. Так вот и лежишь, раздираемый противоположными импульсами, страстно ожидая спасительного солнца — и вот оно появляется, легко переводя борьбу противоречий в категорический императив.
Первый луч дня — особый привет от Господа Бога. Если тебе посчастливилось его принять, возблагодари Рагулу и возрадуйся грядущим 20 часам: они наверняка несут удачу. Мариус с Расмусом продрали глаза как раз в тот момент, когда новорожденный свет зарезвился, радужно искрясь, в каплях росы. Они возблагодарили Рагулу, поднялись и, оглянулись. Как оказалось, ночевали они вблизи большой кучи навоза. Вот что значит крестьянская закалка: ни один из двоих во сне даже ноздрей не повел. Расмус, как обычно, спросонья был зол. Мариус — вспоминал, в каком настроении заснул, и подстраивался под это настроение.
Выждав в засаде, пока трактир забурлит хозяйственной деятельностью, Расмус преступил сей злосчастный порог, принимая вид добропорядочного налогоплательщика, что всегда нелегко.
Хозяин за стойкой, не разгибаясь, наводил лоск. Тут же, слева, у входа на кухню, что-то мелко крошили — одно из двух: либо ботвинник, либо шпинат. Трое крестьян-санахов энергично употребляли бобовую похлебку. Какой-то горемыка, страдая от головной боли, смачивал макушку водой из бочки. Клуша-хозяйка помогала стаскивать по лестнице вещи двух постояльцев, которые пухлогубо улыбались друг другу (голубые камзолы и волосы, усыпанные золотыми блестками). Их сопровождала дама в муслине. В глазах ее застыла безнадежность. Хозяин пока не обращал внимания на Расмуса. А тот тяжело раздумывал, каким бы макаром завязать разговор. Но в самый разгар размышлений сзади хлопнула входная дверь. Расмус дернулся, как затурканный кот. Мариус, прах его возьми! Друг сделал зовущий жест и исчез. Делая всякие неопределенно-нейтральные движения руками, чтобы оправдать одновременно свое появление и свой уход, Расмус поспешил на выход.
Там, у плетня, его поджидал Мариус. И Уго с улыбкой и багровым кровоподтеком на лице.
Из "Хроник Рениги" аббата Этельреда:
"Как уже упоминалось, во времена короля Александра Густав Торн был министром и управлял Ренигой по своему разумению. Умер он в 296 году, а через два года неожиданно погиб, попав под камнепад, молодой еще король Марк IV, по отцовской традиции благоволивший к Торнам. Трагедия перевернула все. Неожиданно для всех трон занял дядя погибшего короля, хитрый старик Альберт. Те, кто прежде пользовались влиянием при дворе, считали излишним доискиваться его благосклонности, поэтому вместе с Альбертом ко двору попали новые фавориты — те, кто почему-то дружил со стариком, и первые среди них — Зарлиты. Придворную чехарду тут же постарались использовать Куменды, поддержанные Таллорами. Начинается величайшая распря — мятеж Кумендов, и продлится она более полувека…
Потеряв влияние при дворе. Торны не пали духом. Они задумали, пожалуй, величайший спектакль в истории Рениги. Тогда-то им и пригодились услуги гильдии разбойников. Эту почтенную организацию возглавлял человек по прозвищу «Принц» — властный, падкий на деньги, знающий цену радостям жизни, но прежде всего свободолюбивый. Власть ему и требовалась для независимости. Известно его изречение: "Если я король в своих владениях, пусть и без короны, то мой начальник — лишь Бог един". О происхождении его достоверных свидетельств не сохранилось, однако полагали, что он — отпрыск какого-то дворянского рода. Вел себя он как аристократ. С ним-то и вступили Торны в переговоры. Уплатив крупную сумму, герцог Роберт добился согласия Принца на дело, которое всякому показалось бы рискованным, но только не главе гильдии разбойников.
И вот что произошло. Летом 303 года сын короля, принц Альберт, совершал поездку к озеру Лард для переговоров с Брюнингами, поддержкой которых двор желал заручиться, дабы найти опору в разгоравшемся не на шутку мятеже. Когда принц с эскортом проезжал Желтым Лесом, на него напали разбойники, нанятые Торнами. Стражу разгромили, принца захватили в плен, где он попал во власть человека, которого, будто в издевку, именовали тем же титулом! В плену Альберт пробыл недолго, около двух недель, после чего, по сговору с разбойниками, Торны разыграли, и весьма искусно, его освобождение. Принц Альберт был доставлен в родовой замок Торнов, где содержался полтора года. Герцог Роберт отказывался его отпускать, ссылаясь на то, что беспорядок, воцарившийся в королевстве, делает опасными путешествия. И действительно, все дороги, ведущие во владения Торнов, наглухо перекрыли Куменды. На деле же принц Альберт попал под арест, хотя и почетный. Он не знал отказа ни в чем. А главное, ради чего все и затевалось — к его услугам предоставили младшую герцогскую дочь — 16-летнюю Линду, отличавшуюся весьма своеобразной, поистине дикой красотой. Страстная Линда свела с ума принца, который в свои 25 лет еще очень мало знал женщин. Альберт воспылал к ней столь сильным чувством, что захватил ее с собой в Густан, когда герцог Роберт убедился, что интрига достигла своей цели. Вернувшись в столицу, Альберт женился на Линде, несмотря на яростное сопротивление отца — ведь королевская партия, Зарлиты, открыто враждовали с Торнами. Но принц Альберт уже тогда отличался невероятным упрямством и настоял на своем. Таким образом, Торны своего добились, вновь приблизились к трону, а после смерти Альберта I, когда Линда стала королевой, вернули себе реальную власть в государстве.
Что до главы гильдии разбойников Принца, то участь его оказалась незавидной. При дележе суммы, полученной от герцога Торна, Принц проявил такую неуступчивость, что был убит своими соратниками. Труп его выпотрошили, внутренности бросили на съедение собакам. Во главе гильдии разбойников стал Якоб Кабан, человек немногословный и рассудительный. Своей бурной ордой он управлял с мудростью. Это он учредил общую казну всех разбойничьих шаек, входивших в гильдию, что принесло ему славу и уважение подчиненных. Он довел до совершенства секретную почту разбойников, осуществил много других нововведений, за что был еще долго вспоминаем собратьями по ремеслу…"
На широченной поляне без труда могла уместиться вся Рыночная площадь города Реккеля, и еще бы осталось пространство для зрительских мест. Поляна располагалась в геометрическом центре Угольного Леса. Ее опоясывали девять кругов ада. Стрелки, изобильно рассаженные на деревьях, хитрая механика, контролирующая ключевые лесные тропы (например, веревка, которая приводит в действие спуск арбалета), капканы, способные принять медвежью лапу. И замаскированные ямы, на дне которой неприятеля встречали острые колья. При дефиците неприятеля в ловушку попадали дикие звери, что позволяло урегулировать продовольственный вопрос. По некоторой информации, наиболее ответственные подходы к поляне прикрывали пороховые мины. Не стоит и говорить, что эту "терра фирма" окружали три мощные концентрические засечные полосы, расстояние между которыми достигало мили.
Вот куда привел троих пришельцев из Черных Холмов угрюмый провожатый в куртке с капюшоном, вместе с которым Уго пришел за товарищами к таверне "Два короля". Кто же так позаботился о своей безопасности? Уго раскрыл, наконец, карты. Огромная поляна служила местом лагеря знаменитого бандита Седрика.
Усвоить такую новость Мариус с Расмусом быстро не смогли. Пока они усваивали, их провели в центр лагеря, усадили на пни, перед которыми рос стол, поставили перед ними котелки с похлебкой, в которой жизнерадостно плавали большие куски мяса с надписью "Съешь меня", присовокупили непомерные краюхи горячего хлеба. Пока еще слабо соображая, друзья отдались на волю жевательного и глотательного инстинктов. Когда двигаются челюсти, мысли спят. Но Расмус успел подивиться: откель взялся в лесу горячий хлеб?
Все когда-то заканчивается — даже, к сожалению, обед. Пришла пора вставать из-за стола. Никем не беспокоимые, трое путешественников оккупировали небольшой пригорочек, господствовавший над всей поляной, и Уго энергичными мазками нарисовал картину событий — начиная с того момента, как он вошел в таверну "Два короля".
Итак, он вошел туда, направился к стойке и завел отвлеченный разговор с хозяином, осваиваясь. Плавный процесс был прерван шумно ввалившейся в трактир черно-лиловой братией. Уго насторожился, но не более того. Все-таки не верилось, что героев инцидента на Старом реккельском мосту разыскивают на таком удалении от места происшествия. Но оказывается, повсюду во владениях герцога Тилли разосланы приметы троих бандитов, убивших капитана Граппса, солдата на мосту и тяжело ранивших капрала. Видимо, уцелевшим стражникам они хорошо врезались в память, поскольку приметы власти получили подробнейшие. Гвардейцы моментально опознали Уго — он едва успел подумать, что настал час уйти, не прощаясь. Да и что удивительного? Его бесподобную хламиду ни с какой другой одеждой не спутаешь. Да и седая прядка над правым виском в черных, как смоль, волосах тоже вещь весьма индивидуальная. В общем, Уго был схвачен, скручен и под замечания "Ах ты, сволочь!" и "Ногой его, ногой!" избит. Правда, не так уж серьезно. Экзекуцию гвардейцы провели второпях, ибо спешили покушать. Набив желудки, они погасили пищу красным вином и посидели часок для завязки сала. Затем, принайтовав задержанного к одной из лошадей, отправились восвояси, пустив лошадей шагом. Уго пришлось бежать следом на привязи, как собачке. Следует отметить, что трезвая голова из гвардейцев предлагала подождать до утра, ибо очень поздно, но была жестоко осмеяна и обвинена в трусости. С изъявлениями бахвальства тронулись. Заехали в лес. Минут через пять вдруг раздается свист, крик, гик, всхлип — и люди в черно-лиловом начинают падать вокруг Уго, как спелые абрикосы в июле. Чьи-то нежные руки подхватили Уго под локотки, чей-то дружественный нож перерезал пуповину, соединявшую человека с конем — и Уго, влекомый незнакомцами, последовал через лес к стойбищу, где все они сейчас и пребывают.
Что заставило бандитов Седрика напасть на людей герцога? Вероятно, то, что заставляет волка гнаться за зайцем. Инстинкт. Отряд гвардейцев на ночной лесной тропе — уже достаточный раздражитель для благородного разбойника. Тем паче — отряд, конвоирующий человека, в котором наметанный глаз легко определяет борца за правое дело.
Расмуса подмывало спросить о санахе Русане. Любопытно, как Уго объяснил бы его исчезновение из таверны? Весьма скоропостижное исчезновение, между прочим. Но из тактических соображений Расмус промолчал. Хотя и был уверен, что санах сыграл в этом деле выдающуюся роль.
Редко в жизни выпадает шанс — просто посидеть, поболтать на пригорочке, расслабляясь и час, и другой! Смеющиеся девки в полосатых юбках приносят пиво. И, хотя солнце скрылось за серыми грудками туч, пичужки щебечут. Все без исключения собаки ласково виляют хвостами. Лица вокруг излучают добродушие и ничего, кроме добродушия. Логово бандита Седрика, столь зловещее априори, оказывается копией любой мирной деревеньки, погруженной в мелочный быт. Там под открытым небом стряпают обед, и два дюжих мужика вертят над огнем кабана-великана, а бабы — посудомойки и поварихи — суетятся, расчищая полигон для приема пищи. Тут, привалившись спиной к ноздреватому валуну, боец с льняными волосами, перехваченными лентой, в подранном синем кафтане, чинит, кряхтя, свой верный арбалет. Там и сям ходят люди, вооруженные чем попало — от палиц и шестоперов до ружей и карабинов последнего образца. Одеты они, как простые крестьяне Северной Рениги, так что воображение легко заменяет оружие в их руках лопатами, топорами и вилами. В центре лагеря, на возвышении (гибрид алтаря и сцены), криворотый гуттаперчевый лицедей потчует байками почтенную публику. Все смеются.
Эта лесная пастораль, пусть и разбавленная батальными вкраплениями, выглядела диковато. Но не противоестественно, считал Уго, ибо у Седрика достаточно могущества, чтобы отстоять право на собственную пастораль посреди леса. Реально сила этого бандита такова, что связываться с ним не захотят ни герцог Тилли, ни тем более вечно хнычущий король Роберт II. Исстари, с самого возникновения гильдии разбойников, вожди этой корпорации неуязвимы для властей светских, они не знают недостатка в средствах, обладают способностью исчезать средь бела дня и страшатся лишь верховного суда гильдии. Сеть, позволяющая разбойникам трудиться и выживать, опутала всю страну. Государство и гильдия противостоят друг другу, и никто не может одержать окончательной победы над противником. Почему? Потому что оба противника — составные части одного организма, и гибель одной части логически выльется в гибель антагониста. Антагонист это подсознательно чувствует и в смертельную схватку не вступает, даже если ощущает себя намного сильнее. Похожие отношения связывают овец и овчарку. Или, скажем, что делала бы щука, если бы в пруду перевелись все караси?
Тем временем к мирно болтающим пришельцам приблизился разбитной молодой человек. Его смуглое лицо украшал шрам через всю щеку.
— Атаман просит! — пригласил он весело. Атаман базировался в одном из немногочисленных тесовых строений, выделявшихся на фоне землянок, как тузы — среди «девяток». Седрик называл свое помещение «штабом». Атрибуты налицо, мысленно усмехнулся Уго: вдоль стены тянутся полки, функционально — книжные, но заполненные всякими воинственными принадлежностями, среди которых, однако, затерялось и три-четыре фолианта. Ну, и что за атаман без подзорной трубы? Длинный зеленый прибор с бронзовой инкрустацией лежал на столе, придавая атаману (а заодно и жилищу) необходимый колорит. Облачение Седрика составлял старый камзол с серебряной каймой, под которым оскорбляла взгляд серая холщовая рубаха. Словесный портрет атамана, известный каждому правительственному чиновнику в Северных провинциях, прост и недвусмыслен: светловолос, бородат, круглолиц, коренаст, широкоплеч, лет сорока от роду, лицо — румяное, губы — красные, пухлые, ярким пятном выделяющиеся в зарослях бороды и усов.
— Ага, вот, значит, и друзья твои! — с удовлетворением констатировал Седрик распевным баритоном, обращаясь к Уго. После чего терпеливо выслушал рассказ под названием "Изъятие Мариуса с Расмусом из таверны "Два короля"". Когда Уго закончил рассказ, Седрик что-то пробормотал себе под нос и задумался, наморщив крепкий лоб кирпичного цвета. Затем с жесткой улыбкой сказал:
— Ночью ты рассказал мне почти все. Может, теперь расскажешь вся?
И он вынул откуда-то из-под стола табакерку. Открыв ее, Седрик принялся закладывать в свою трубку очередной заряд. Уго замер. Табакерка была с е р е б р я н а я!
"Грозный хозяин серебряной табакерки"! Ну кто скажет, что Седрик не грозен? Кто скажет, что искать его надо не в лесу? Невероятно! Неужели третья загадка головоломки решилась сама собой, по дикому стечению обстоятельств? Вот и говори после этого, что чудес не бывает. Впрочем, что такое чудо? Просто хорошо устроенное стечение обстоятельств. А что такое жизнь, как не одно непрерывное стечение обстоятельств?
Ну, а как же единорог и серебряные рудники? Получается, надо отказаться от такой красивой, выстраданной версии? Выходит, пыльный инкогнито в "Громе и молнии" навел Уго на ложный след? Да нет. Строго говоря, этот незнакомец просто изложил легенду, связав ее с рудниками. Разве он говорил, что она имеет отношение к головоломке? Разве он мог это сказать? Это уже потом додумал Уго. Хотя…
Впрочем, роль пыльного незнакомца стоит обдумать на досуге, в спокойной обстановке, чтобы ни одна деталь не выпала из цепочки рассуждений. В этом деле каждая мелочь имеет значение. Пока же надо осмотреть табакерку. На предмет наличия таинственных рун. Уго сориентировался быстро.
— Боже мой! — ахнул он. — Прошу прощения, атаман. Можно посмотреть?
Левая бровь Седрика вздернулась, однако он тут же осадил ее и, чуть помедлив, с непроницаемым видом протянул табакерку Уго. Тот, восхищенно цокая языком, осмотрел действительно великолепный предмет с чеканным орнаментом и большой литерой «П». Понимая, что сам он не сможет увидеть ничего секретного, Уго соображал, как привлечь к осмотру всевидящее око Мариуса.
— Так и есть! — воскликнул Уго. — Невероятно! Седрик молча ждал объяснений.
— Это та самая серебряная табакерка! Осмотри ее хорошенько, друг, — Уго передал предмет Мариусу, надеясь, что тот поймет задачу. Седрик нахмурился. Он почуял неладное, но причины отбирать табакерку пока не видел. Мариус оказался сообразительным и приступил к осмотру. А Уго, дабы выиграть драгоценные секунды, понес невероятную околесицу о том, что эта табакерка, принадлежавшая самому Просперо (литера "П"!), была похищена у великого правителя прямо из походной палатки во время одного из знаменитых походов. С тех пор она переходит из рук в руки, принося новым обладателям сплошные несчастья. Чтобы не обозлить Седрика, Уго завершил байку светлым мотивом: табакерка успокоится только тогда, когда вновь обретет достойного хозяина. Уго считал, что тем самым польстил атаману, а польстить атаману— никогда не лишнее. Но атаману сюжет очень не понравился.
— Ну-ка, давай ее сюда! — хмуро приказал он Мариусу. Табакерка скрылась под крышкой стола.
Чепуху ты городишь, парень, — сказал Седрик Уго. — Табакерка эта уж сто лет, как в нашей компании обретается.
— Обознался. Бывает, — развел руками Уго.
Седрик пристально глянул на него и процедил:
— Ладно! Поговорим о деле!
— Что хочешь знать, атаман? — спокойно поинтересовался Уго.
— Куда идете? Почему подрались на мосту со стражей? Все как есть, без утайки!
Уго пребывал в явном замешательстве. Тогда вперед неожиданно выступил Мариус. К ужасу Расмуса, он сунул руку в свою котомку и достал золотую шпору. Увидев драгоценную вещь, Седрик лишь неопределенно поднял брови. Зато адъютант со шрамом проявил признаки сильного оживления.
— Мы должны доставить ее в одно место, по ту сторону Глинта, — поторопился объяснить Уго. — От этого зависит судьба многих людей.
— Так, да? — барабаня пальцами по столу, промычал Седрик. — Ну, а со стражей-то что вышло?
— Стража как раз-то шпору и нашла, когда нас обыскивала. Пришлось драться.
— Да, лихие вы ребята, как я погляжу, — Седрик весело поглядел на своих гостей. — Ну-ка, приятель, дай ее мне, — и он протянул лапу к шпоре.
"Нет!" — услышал Мариус слабый крик со стороны. "Да!" — проревел голос изнутри. И Мариус повиновался внутреннему голосу. В грубых, коротких, волосатых пальцах Седрика шпора смотрелась, как беззащитная поселянка в объятиях драгуна-миссионера. Дальнейшая судьба ее не вызывала сомнений.
Налюбовавшись шпорой, искрившей пуще прежнего, Седрик сунул ее в карман камзола.
— Так оно спокойнее будет. Ну, будьте, как дома. Ешьте, пейте, отдыхайте. Когда дальше идти-то собирались?
— Завтра утром, — сказал Уго упавшим голосом. И подумал, что идти-то теперь, похоже, некуда. Похоже, путешествие подошло к концу.