Стояла восхитительная ночь, напоенная благоуханной свежестью, в которой сладкие ароматы лета были щедро приправлены бодрящим запахом речной воды, образуя с мягким шелестом ветра особую волшебную ауру. Душа и тело, не в силах противиться этой ночной магии, становились размякшими и податливыми, как два младенца в руках опытной няньки. Тихий плеск воды, пронзительный стрекот кузнечика на берегу, скрип снастей, покрик пьяного штурмана. Это — звуки. Соответствовал им изобразительной ряд: две извилистые серебристые лунные дорожки, на одной из них — ленивый иол с обвисшими косыми парусами, черная масса шевелящихся крон на темно-синем фоне неба, испещренном маленькими бриллиантами звезд и двумя несоразмерно большими пятнами лун: голубое пятно — Малая Луна, ярко-желтое — Луна Большая. Завтра (или послезавтра, черт его знает) — великое событие. Двойное полнолуние.

Прислонившись к фальшборту, рассеянно глядит на родной ренский берег наш друг Расмус, Ему не спится. Ему всегда не спится, когда он думает. А думает он давно и все о том же. Несколько часов назад все, что мучило его, что составляло для него главную загадку путешествия, вдруг прояснилось и уложилось в четкую систему. Вопросы нашли свои ответы, необъяснимые мотивы — логичное объяснение.

Расмуса осенило, как только он ступил на борт "Длинной Линды", ускользнув от блондина в синем камзоле. И как осенило! Для начала Расмус положил непременным условием, что Уго — не на их с Мариусом стороне. Такая отправная точка уже не раз заводила Расмуса в тупик.

Ну и что? Важно, как эту посылку развить. Прежняя ошибка Расмуса заключалась в том, что он приписывал Уго совершенно не те намерения. Расмус подозревал его в стремлении выкрасть шпору. Что, разумеется, глупость: удобных случаев Уго уже имел тысячу. Нет, этот пройдоха наверняка хочет иного. У него на уме что-то более отдаленное. Цель Уго сложна и пока непонятна. Ясно одно: до поры до времени он останется союзником Мариуса.

Расмус тронул другую струну. Почему не предположить, что Уго — бескорыстно и полностью на стороне Мариуса? Или пусть даже не бескорыстно, но полностью? Его героизм в ряде ситуаций подтверждает, что он готов крупно рискнуть для успеха компании. Но Расмус как бывший солдат очень хорошо знал: героизм зачастую бывает напускным или меркантильным. Если Уго смертельно рискует, это значит только одно: операция с золотой шпорой представляет для него жизненный интерес.

Корысть Уго в этом деле почти железно подтверждается некоторыми событиями, главное среди которых — появление лохматого санаха в Брюнеле. Грязная тварь явно не случайно очутилась в лучшем городе Континента. Санах не мог заранее узнать о том, что золотая шпора окажется в Брюнеле — до встречи с Дино Буаггио этого не могла предположить вообще ни одна живая душа. Выследил? Каким, интересно, образом? В таких местах, как Туманные Болота и тем более Каменный Лес, идти по следу невозможно. Значит, маршрут ему каким-то образом сообщил Уго — уже после выхода из Каменного Леса, после визита на пристань Инверниги. Восстановим же картину событий в хронологическом порядке. Уго узнает о том, что в руках Мариуса оказалась золотая шпора. После этого у него вдруг возникает горячий интерес к судьбе несчастного парня. А причина этого участия проста. Видимо, Уго знает секрет шпоры. И, очевидно, просто украсть или отобрать ее нельзя — иначе этот хитрюга давным-давно прибрал бы ее к рукам. Судя по всему, шпора обладает магической силой, которая проявит себя лишь в Пустыне Гномов и лишь в руках Мариуса. Это — как в сказке о волшебном яблоке и Снежном Острове, которую рассказывают детям во всех правоверных странах. Зная о чудесных свойствах шпоры (или догадываясь), Уго навязывается в компанию к двум деревенским дуракам, которых ничего не стоит обвести вокруг пальца. В конце концов, неизвестно откуда появляется головоломка, и пронырливый малый полностью переключает игру на себя. Тем более, что остолоп Мариус сам еще и усугубляет свое незавидное положение, убивая всех, кто только под руку подвернется. Тоже мне, громила! В результате, ему приходится бежать без оглядки, и в этой ситуации Уго становится действительно незаменим. В конце концов, он завязывает на себя Мариуса сразу по двум позициям: и как разгадчик головоломки, и как ангел-спаситель. Его значение крепнет на глазах. Не теряя времени, он начинает обделывать свои непонятные пока делишки. В игру вступает чертов санах, который, скорее всего — не единственный сообщник Уго. Может статься, что по следам экспедиции идет целая толпа молодцов, готовых подстраховать Уго. По счастливой случайности, удалось рассекретить одного из них — высокого блондина в синем камзоле.

Расмус остался доволен своими рассуждениями. Но эта стройная логическая цепь все же имела несколько слабых звеньев, и Расмус их хорошо видел. Первое: поведение Русана после ареста Уго в "Двух королях". Расмус решительно не мог объяснить, какого дьявола санах поскакал в сторону замка герцога Тилли. Второе: как смогли сообщники Уго узнать, куда он двинется после Каменного Леса, если Уго ни с кем посторонним не мог вступить в контакт вплоть до самого Брюнеля? Не считать же связным мессира Дино Буаггио! Наконец, третье: записка о втором талисмане. По всему выходило, что в карман Расмусу ее сунул блондин в синем камзоле, когда заламывал руку. Но тогда получается полная чушь: блондин связан с санахом, санах связан с Уго, а блондин к тому же передает записки от Ордена Пик — то есть Уго через блондина тоже связан с Орденом Пик! И тут Расмус вдруг перестал дышать от неожиданного откровения. Да вот, собственно, и ответ на вопрос, как санах смог оказаться в Брюнеле! Просто вся их шатия заранее знала, куда Уго должен привести своих телят!

Расмус понял, что набрел на правильное объяснение, и тихо выругался. Уго оказался агентом Ордена Пик и, сволочь, заранее все подстроил, начиная с убийства гвардейца герцога Тилли в Черных Холмах. Конечно, в диком столпотворении у брюнельской пристани записку о талисмане мог подсунуть кто угодно, не обязательно блондин. Но даже если опустить этот момент, то просто по своему поведению Уго уж очень смахивает на агента Ордена Пик. Впрочем, несущественно, к какой организации принадлежит Уго. Главный вопрос — что дальше? А главный вопрос — он, как правило, самый трудный.

А что дальше? Уго продолжит двигаться к цели, известной ему одному. Бригада сообщников будет верно его сопровождать. Если с их главарем что-то случится (чего, горячо надеялся Расмус, в свое время не миновать), отдельные члены его команды попытаются, наверное, продолжить незримое преследование до Пустыни Гномов. Хозяева шпоры передадут Мариусу всемогущую магию, за которой и охотится Уго со своей бандой. Дальше — еще проще: они убивают Мариуса и завладевают магией.

Так думал Расмус. Он отчетливо понимал, что бороться с Орденом Пик безнадежно. Он впервые почувствовал, что обречен. Но тут уж от человека зависит, как вести себя. Расмус был не из слизняков, которых обескураживает кажущаяся безнадежность сопротивления. Ему припомнилась притча, которую как-то рассказали Странники, забредшие в Черные Холмы. Притча такая. Тонущий человек устал и думает: зачем буду стараться, силы терять — попрошу Всевышнего, он поможет правоверному. И обратился он к Богу. А тот отвечает: "Давай, греби к берегу! Я помогу тебе, если увижу, что ты уже не можешь. Но если ты хочешь спастись, ничего не делая — можешь не молиться на меня". Вот так-то.

На следующий день "Длинная Линда" бросила якорь у пристани небольшого городка Кнебель, расположенного в бескрайней излучине Глинта. Здесь капитану требовалось освободить трюм от части груза. Уго, Расмус и Мариус по полной схеме приняли участие в разгрузке. А потом, перед вечерними сумерками, после ужина и стаканчика доброго калийского рома, два друга уединились на берегу. Уго, окруженный боцманом и матросами, вдохновенно развлекал их всякими побасенками на корме. Он мгновенно нашел общий язык с большей частью экипажа. В стороне от веселья остался только сумрачный одиночка по кличке «Рожа», мелкий тип с уродливым шрамом поперек лба. Он, как обычно, общался со своей бездонной флягой.

А Мариус с Расмусом образовали отдельную компанию. Расмус решил, что его долг — использовать случай для очередной и, наверное, последней промывки мозгов друга. Он изложил Мариусу свои предположения и опасения. Опасаясь быть оборванным и обвиненным в чрезмерной подозрительности, он говорил торопливо и сбивчиво. Но, против ожидания, Мариус выслушал все внимательно. А выслушав, спросил:

— Ну, и что?

Расмус не растерялся.

— Надо след запутать, сбить их с толку, пойти другим путем.

— Каким другим? У нас его и нет вовсе, — грустно сказал Мариус.

Расмус в досаде прикусил губу. Друг прав. Но как не хочется в этом признаваться! Черт, должен быть какой-то выход! Расмус никогда не сталкивался с безвыходными ситуациями, поэтому считал, что их не существует.

Однако пока выхода не просматривалось. И Расмуса охватила тоска — огромная, как мир. Следующим вечером он до бровей набрался бормотухой в портовой таверне города Тюннера, где "Длинная Линда" сделала очередную стоянку с погрузкой-выгрузкой. Пьянство не предосудительно, когда оно — лекарство от безнадеги, дурман для приговоренного к смерти. Раз Бог создал вино, значит, мог предполагать, что кто-то станет потреблять его неумеренно. Он просто забыл оговорить в Книге Бытия случаи, когда можно напиваться до соплей.

Наутро "Длинная Линда" покинула Тюннер. Расмус отходил после вчерашнего, укрывшись на корме, подставляя гудящую голову свежему речному ветру. Вчера его тело, разбухшее от поглощенного вина, доставили на борт добрые люди. Отдельно они несли сапоги Расмуса, невероятно прочные, темно-коричневые, которым Бог знает сколько лет и потерю которых Расмус не пережил бы, ибо эту обувь носил еще его старший брат Клаус, трагически погибший при сплаве леса. Просто чудо, что Расмус вообще нашелся. Кто-то случайно опознал в теле, бревном лежавшем на пороге таверны, человека с красавицы "Линды".

Третий день плавания приблизился к полудню, когда справа по борту показались первые (редкие еще) заросли Озерного Леса. А еще через час произошла высадка — и экспедиция Мариуса попала в плен к букам, которые и составляют сущность Озерного Леса. Буки — это не дикое племя, а деревья такие. В Северной Рениге они не произрастают.

Уго знал, что надо делать. Чуть выше по течению Глинта они нашли небольшую затоку, в которой стояла на приколе симпатичная шхуна без названия, выкрашенная в нейтральный серый цвет. Уго разъяснил, что перед ними — искомый розовый парусник, новый хозяин которого (некто с острова Зеленого Дракона) зачем-то решил сменить судну экстерьер. Может, розовый цвет ему не нравится. Мариус проделал очередной фокус в своем стиле. Он прочел на сером, девственно чистом борту шхуны невидимое слово "пескарь".

Безусловно, это было то самое слово, которое, по головоломке, розовый парусник уносил навсегда. Да уж, подумал Уго, на сей раз Орден Пик постарался как следует осложнить задачу. То, что "Веселый вдовец" сменил хозяина именно сейчас — наверняка организованная акция. Перекрасили судно тоже явно не случайно. Надо признать, подумал Уго, что по мере продвижения к цели задания головоломки все труднее выполнять. Закономерность ли это? Уго казалось, что Орден неотступно следит за ними и по ходу дела решает, создавать ли дополнительные препятствия, исходя из того, насколько быстро развивается путешествие. Но это не имело значения. Логика всего похода требовала постоянного наличия запаса времени. Следовательно, задания надо было выполнять быстро — как бы ни препятствовал Орден.

Пока что головоломка подчинялась воле людей, и после розового парусника фраза-ключ звучала так: "Двенадцать морей одолев, могучий пескарь…" Честно говоря, увидеть пескаря в данном контексте Уго никак не ожидал. Что ж, метафоры Ордена Пик — почти всегда неожиданны. Как понимать сочетание этих пяти слов? "Двенадцать морей " — наверняка двенадцать задач головоломки. «Пескарь»? Возможно, Мариус? Но пескарь-то ведь не прост. Он «могучий». Могуч ли Мариус? Может оказаться, что да. Тихую, сухую, прекрасную ночь три путника провели под сенью буков.

Мышление Уго очень тянулось к контрапунктам — и он вспомнил ненастную ночь на окраине Угольного Леса, перед форсированием Кельрона. Тогда от непогоды его спас только теплый малиновый плащ.

Теперь погода настолько нежна, что никакого покрывала не требуется.

Плащ аккуратно свернут в скатку и ждет, когда же настанет час посвятить ему несколько строк нашего повествования.

Утром 10 июля, наняв лодчонку (плутоватый парнишка с бегающими желтыми глазками содрал с них тройную плату, на что имел полное право — в этих краях он был монополистом), экспедиция Мариуса пересекла Глинт. И вот перед дерзкими ренами — чужой берег великой реки. Надо сделать всего один шаг — и начнется игра без правил, и оборвутся все связи, и можно выбрасывать на свалку почти весь жизненный опыт. Чужой берег Глинта выглядел мирно и живописно. Но, когда входишь в джунгли, пейзаж тоже не предвещает опасности, а неприятные сюрпризы таятся за каждой лианой.

Каждый из троих — в той или иной степени — при высадке почувствовал жуть, леденящую сердце. Потому что теперь жизни этих трех оказывались под прямой и непосредственной угрозой, которая становилась еще более зловещей в силу своей неопределенности. Начинались владения Свободных Общин — калейдоскопичной, но необъяснимо цельной агломерации городов и сел. Поднимался занавес над сценой пьесы, написанной симпатическими чернилами.

Из "Хроник Рениги" аббата Этельреда:

"Союз Свободных Общин ведет свою историю с 403 года, когда южные земли Талинии, устроив собрание представителей своих городов и поселений, отказались уплачивать налоги в казну Герцога. На том же собрании было решено создать союз городов и поселений, расположенных южнее исторической границы Талинии — той, которая установилась после падения Лигийской империи. Таким образом, Союз занял земли, приобретенные Талинией после победы над озерными племенами и бесконечных войн со степняками.

На территории Союза оказались плодороднейшие земли с заливными лугами, вековыми лесами и громадными плодовыми садами. Главной житницей этой страны стал край Зеркальных Озер с невыразимо мягким климатом, пушистые почвы которого позволяли снимать по два урожая ежегодно. Торговля местными тучными злаками стала приносить Союзу баснословные прибыли. Сами озера содержали такое изобилие и разнообразие рыбы, что ловля ее считалась занятием для ленивых. Вся Восточная Талиния целиком зависела от тех продуктов, которые поставлялись от Зеркальных Озер.

Государство сильно не столько принятием решений, сколько умением отстоять свои интересы. Вновь образованному Союзу предстояло доказать право на свободу в борьбе с Талинией. Весной 405 года верховный талинский правитель Алидо Загги объявил о начале священного похода против бунтовщиков. 30 тысяч первоклассно вооруженных рыцарей казались достаточной силой, чтобы растоптать нестройные полки землепашцев и ремесленников. Талины просто не могли вообразить, что общинники, весьма далекие от военного дела, за год с небольшим сумеют подготовить многочисленное войско, вооружив его наилучшим образом.

Уверенные в своем превосходстве, рыцари вступили на территорию Союза. Далее случилось то, что не могло привидеться им в самом страшном сне. Ополчение Союза преградило им дорогу у города Скудо, заняв позицию меж двух высоких холмов. Сомкнутое квадратное построение общинников было неприступно. Рыцари, пытавшиеся взломать этот строй, выводились из боя алебардами. Кроме того, талинское войско попало под град стрел, которым его осыпали с холмов арбалетчики. Потерпев сокрушительное поражение, рыцари позорно отступили. Так Союз Свободных Общин отстоял свою свободу…

Жизнь в Союзе Свободных Общин устроена таким образом, что каждое поселение, каждый город имеет своего правителя, который либо избирается народом, либо назначается Советом этого города, либо

наследует эту власть по праву дворянства. Никаких общих законов для всей страны не существует. Что же объединяет это непонятное государство, спросишь ты? Отвечу — армия. Только армия, которую обязано пополнять каждое поселение. И еще — казна, куда все они вносят вклады, строго обозначенные для каждого. Законы двух соседних городов могут настолько отличаться, как будто они расположены в разных частях света. Но народ этот тем и удивителен, что под своей разношерстностью хранит цельность и верность общему делу, с редким единодушием становясь под знамена Союза в трудные для страны минуты. Общинников единит ненависть к иноземцам. Нравы соседей по Союзу им могут быть не по душе. Но они хорошо понимают, что эти соседи — их товарищи. Отсюда — и то поразительное сочетание в общинниках уважения к ближним чужакам — и святой ненависти к чужакам дальним. Не понимая, что движет общинниками, рены, талины и прочие стали считать их людьми особого сорта — злонамеренными, испорченными, попавшими под власть Черного Демона. Я жил среди этих людей и могу сказать тебе, милый Рауль: злобы в них не больше, чем в любом из наших правоверных священников. Они — обычные люди, которые ненавидят чужестранцев, потому что не видели от них ничего, кроме насилия. Поэтому они договорились жить по законам военного корабля, где матросы или офицеры могут не любить друг друга, но при нападении вражеского корабля все сражаются бок о бок, забыв неприязнь.

И Талиния, и Хела, да и наша родная Ренига войны с общинниками полагали делом святым. И, лишь потерпев поражение, начинали искать ее дружбы. Но побежденный не может рассчитывать на дружбу победителя…"

От самой реки начинались бесконечные фруктовые сады. Откуда пришельцам было знать, что попали они во владения барона Ломи, чья плодово-ягодная продукция стяжала мировую славу? Изумительные сады барона охраняются строже, чем яйцо дракона Барбулиса в "Саге о Кларе". В сих благословенных пределах трудно избежать встреч с вооруженной охраной, чья бдительность подкреплена хорошо откормленными волкодавами. Но, к счастью, наших героев сад не привлекал. К счастью, они попали сюда в мертвый для фрукт сезон. Вишни с черешнями уже отошли. Остальное — только на пути к зрелости. Вот-вот на ветвях зазолотится спелый абрикос. Ему наследует бархатный персик — румяный, как щечки оптимиста, и тугой, как юная попка. Затем зрелость набросит томную матовую вуаль на ранее яблоко «Антуан». Там и сям проглянет иссиня-черным гисланским глазом из курчавых крон шеманская слива, а уж затем, знаменуя финал фруктовой вакханалии, напьется сладким соком тугая райская груша, любимица детей и бродяг. Вот тогда-то в садах барона Ломи найдется занятие для авантюриста, жаждущего сыграть с судьбой в орлянку. А сейчас рано. И трое путешественников зашагали вдоль реки — к югу, где, по рассказам экипажа "Длинной Линды", располагалось небольшое, но хитрое сельцо.

Первыми встречными в мире антиподов стали два пожилых путника с узловатыми посохами. Они тащились по пыльной дороге, а за их плечами мелькали темные тени могильных камней ближайшего погоста. Люди, побитые судьбой, обросшие, с печатью многолетней усталости на лицах, в бесформенных шляпах с треснувшими тульями и без намека на поля.

Один, более старый и менее расхристанный, нес на оголенных по локоть руках псариазовые струпья, а на обнаженной талии — замызганный, засаленный бандаж. Другой, пышно— и пеговолосый, с постоянно открытым ртом, имел все признаки запущенного кариеса и был крайне хром на левую ногу.

Встреча угнетающе подействовала на Уго. Как-то, на закате юности, порядком помотавшись по свету, он вывел для себя правило: первый встречный в незнакомых городах или странах дает им, городам и странам, достаточно верную характеристику одним своим видом. Это правило пока действовало без осечки. Что же следует из встречи с двумя замызганными уродами? Можно ли считать, что они адекватно представляют весь Союз? Если верить письменным свидетельствам — отнюдь нет. Уго много читал об этой стране, о ее богатых городах, о крестьянах, на чьих столах не переводится свининка, о ее лесах, полных дичи, озерах, кишащих рыбой, о ее тучных землях, недрах, щедрых на какие угодно залежи. Конечно, свои проблемы имеет и Царство Небесное. И в Союзе наверняка есть бедняки, трущобы и прочие свидетельства неблагополучия. Но они второстепенны — если верить книжкам. Почему же первым делом в этой стране встречается не преуспевающий торговец, добропочтенный горожанин, радостный крестьянин? Почему — урод?

Уго решил пока не беспокоить себя гнетущими идеями. Он договорился со своим жизненным опытом считать встречу с двумя инвалидами первым исключением из своего правила "случайного встречного". Оно и лучше: каждое правило должно иметь исключение. Союз — как раз подходящее место для отклонений от нормы.

Сельцо, предмет устремлений непрошеных путников, неожиданно вынырнуло из-за холма. Ничего в нем не поражало воображения, разве что жители проявляли чрезмерную суету. Пришельцы продвигались по улочкам под перекрестным огнем косых взглядов. По предварительному уговору, все трое вели себя очень тихо и старались ни на ком и ни на чем не останавливать глаз. Освоившись, они поняли и причину суеты. Народ готовился к Празднику Лета.

Можно побиться об заклад, что читатель о празднике Лета не знает ничего. А это обидно. Праздник Лета — удивительный, единственный в своем роде. Во всех странах, кроме неверных Гинардии, Горула (и, разумеется, Джанга), Лето отмечается везде, куда только умудрился приникнуть человек. Других общих торжеств страны Континента не имеют. Новый Год, к примеру, в Фицаре, Талинии и Рениге отмечают по-людски — 1 января. А Гислан, хоть исповедует религию Чистой Веры, воспринял традицию местных племен и считает, что год начинается в середине сентября. Или другой пример. В Фицаре не празднуют Рождество Господа. Эти идиоты полагают, что Рагула вечен — был всегда, значит, никогда не рождался. Такие идеи у них в башках со времен схизмы фицарского кардинала Бурбана.

Одним словом, Праздник Лета — единственное объединяющее правоверных торжество. Возможно, причина его живучести — суеверный трепет, который с древности лесным народам внушало исключительное ежегодное природное явление — двойное полнолуние, когда в один и тот же день Большая и Малая Луны достигают своего максимума. Двойное полнолуние происходит в самой середине лета, с интервалом в несколько дней (в зависимости от широты) — от побережья Снежного Моря до южного Гислана, до царства Альменкир. Лесные народы издревле, еще в имперскую эру, опасались лунного влияния на человеческую суть.

Двойное полнолуние, по их версии — пик активности темных сил. Учиняя в этот день шумный и изобильный праздник, лесные народы как бы задабривали злые силы. А поскольку все происходило до страды, то попутно как бы еще и гарантировали себе хороший урожай.

Впоследствии, повергнув в прах великую Лигийскую империю, лесные народы основали на ее обломках новые государства, смешиваясь с коренным населением, усваивали его опыт, в результате возникали новые поверья, обычаи, языки. Потом на все это наложилось принятие общей религии Чистой Веры. За тысячу лет, прошедших с падения империи, в укладе фицаров, ренов, талинов, гисланов осталось очень мало общего — разве что страх перед Лунами и Праздник Лета.

Периметр главной площади сельца полностью тонул в темноте. Замаскированный мраком, Мариус с любопытством наблюдал за происходящим. Расмус не пожелал составить ему компанию, сославшись на усталость. На самом деле Расмус пошел следом за другом и наблюдал за каждым его шагом из еще большей темноты. Расмус ощущал опасность, витавшую в воздухе, и, поскольку бояться было вроде пока нечего, решил для начала выяснить, чего же стоит бояться, и затаился в густых зарослях. А Уго куда-то исчез. Мариус остался в одиночестве. Он сразу заметил некоторые отличия в ритуале, который применяет местное население, от того, к которому он привык с детства. Церемониальные костры разложены не кругом, а прямоугольником. В центре — не символический алтарь с жертвенным быком, рога которого специально посеребрены, а чучело, символизирующее Лето. Но вокруг него, как и положено, функционирует хоровод, обозначая движение солнца. И остальное похоже. Чудесная верба с подарками. Светящаяся изнутри полусфера из тонкого полотна, вокруг разложены целебные соцветия. Громадный мангал, из которого алчные руки выхватывают поджаренное священное мясо. Массовая обжарка в углу площади, где любой тунеядец может отведать густой чечевичной похлебки. Дети, разряженные в парадную одежду из цветных лоскутов, торопливо набивают рот дармовым кишмишем, а точнее — коринкой. И всеобщее ритуальное потребление суперконцентрированной настойки из цикория и королевской рогани, после которой люди приобретают безумно-счастливый вид и отчаянно гедонизируют.

Мариус стоял во тьме — одинокий, как бирюк, на этом празднике жизни.

Но его нашли. Он почувствовал прикосновение. Холодная рука.

Обернувшись, он увидел в отсвете священных огней девушку, которая показалась ему отдаленно знакомой. Она потянула его за собой. Мариус пошел, ломая голову: где же он видел эту кралю? Вспомнил лишь, когда краля привела его к какому-то зданию. Мариус с удивлением узнал большой дом, в котором они с Уго и Расмусом остановились на ночлег. Да ведь черноглазая деваха — дочь хозяина! Мариус еще тогда, при первой встрече, когда договаривались о постое, подметил, что она как-то по-особенному на него глядит из-под угольно-черной челки. Взгляд ее темных глаз буквально обжигал. Такое внимание — дело для Мариуса привычное, женщинам он нравился. Кто-то таял от одного взгляда его задумчивых голубых глаз, на дне которых пряталась непоправимая загадка. Кто-то не мог устоять перед его золотистыми кудрями. А королевская посадка головы! А горделивая осанка! Да, любить Мариуса имелось за что.

Он был совсем не прочь приволокнуться за хозяйской дочкой. Немного лишь удивляла ее резвость. С предыдущими своими женщинами Мариус к такому не привык. Там инициатива всегда принадлежала ему. Здесь его ставили перед фактом. Намерения аборигенки были откровенны и тривиальны, как текст букваря. Конечно, девки из Черных Холмов тоже не строили из себя ломак, но все же какая-то прелюдия со стороны самца им требовалась. Мариус имел представление о проституции, и поначалу такое подозрение у него зародилось. Сам он с любовью на продажу не сталкивался, но, по рассказам экспертов, Мариус все-таки представлял шлюх иначе.

И вот странно составившаяся парочка — в дальней комнате хозяйского дома. В окне, за кустами пузырника, виднеется в смешанном лунном свете сарай, где, по идее, отдыхает Расмус, хотя на самом деле Расмус не отдыхает, а притаился снаружи, ловя каждый звук из раскрытого окна и готовясь в окно заглянуть. В освещении двух Лун Мариус может хорошо осмотреть девушку. Что ж? В целом — очень даже ничего. Довольно высока. Телосложение крепкое, и в то же время изящное. Крутые бедра бросают смелый вызов тонкой талии. Легким движением руки девчонка спускает с этих самых бедер верхнюю праздничную красную юбку — да так ловко, что нижняя тоже уходит. Классическим шагом переступает через упавшую одежду. Снимает через голову кофточку, украшенную цветами — и вот она перед Мариусом вся, как есть. Мариус молча восхищается длинными ногами, аппетитно полными в ляжках, плоским животом, тяжелыми, но не отвислыми грудями, идеальная форма которых свидетельствует, что девице— никак не больше двадцати. Да, груди — что надо! Девица пышна, как георгина. Внезапно Мариус увидел на ее голове бриллиантовую диадему, а вокруг шеи — золотую цепь с рубинами. "Царица Валевская!" — шепнул ему на ухо Кот, пуская похотливую слюну. Из окна на хозяйскую дочь осторожно пялился Расмус, который не видел на ней ни диадемы, ни цепи с рубинами.

— Я хочу тебя взять! — говорит девица. Что ж, всегда приятно, когда подобные намерения выражаются столь лапидарно. Мариус подходит к ней и пытается, как он любит, крепко схватить ее за голову и впиться в ее пухлые губы долгим первым поцелуем, который нужно длить столько, на сколь хватит дыхания. Первый поцелуй особенный, он всегда таит сладость познания. Со временем это притупляется, познание становится досадной обязанностью, так что первому поцелую стоит уделить специальное внимание.

Но на сей раз интродукция получилась иной, и действовать согласно отработанной схеме Мариусу не пришлось. Девица раздраженно отстранила его руки и легко подтолкнула к кровати. Мариус сел. Она подтолкнула его еще раз. Поколебавшись, Мариус лег. Она начала быстро и умело его ласкать сквозь одежду. Мариус даже не заметил, как оказался без штанов. Подавленный потерей инициативы, он лихорадочно стянул рубашку через голову. Она оценивающе провела ладонью по его телу.

— Как тебя зовут? — спросил он шепотом.

— Чара! — в полный голос ответила она. И добавила сердито. — Молчи!

Она продолжала утюжить его тело ладонью. Мариусу это стало надоедать. Он попытался, обняв ее за плечи, повалить на кровать, привычно оказавшись сверху. Но она резко оттолкнула его и быстро нахлобучилась на его возбужденную плоть. Пока Мариус понял, что происходит, она начала ритмично его терроризировать. Мариусу вдруг пришло в голову, что впервые в жизни не он кого-то имеет, а имеют его. Он, который с женщинами преображался, отбрасывал свою врожденную стеснительность, становился господином положения — он сейчас чувствовал себя жалко. Но, в конце концов, кайф остается кайфом — получаешь ли его сам либо тебе его доставляют насильно. Пусть даже мы имеем дело с суррогатом секса. В жизни легче тому, кто подходит к проблеме универсально. Расслабься и постарайся получить удовольствие. И Мариус отдался на волю этой сельской амазонки, пуская, насколько позволяли условия, в ход свое умение, чтобы продлить удовольствие. Юная сумасбродка с растрепанной черной гривой стонала от наслаждения, изнывала, варьируя ритм — и, наконец, издав рычащее тремоло, откинулась в изнеможении, получив все, что хотела. Тогда-то Мариус и взял свое — совершив несколько движений тазом, он стал невесомым, погрузился в жаркий экстаз, затопивший мозг.

Утром следующего дня Мариус с попутчиками собирался в дорогу, вспоминая вчерашнее с двойственным чувством. Они с Чарой утихомирились лишь когда стало ясно, что Праздник Лета агонизирует, и что сейчас в дом вломится ее родня. На прощание Чара больно, едва не до крови поцеловала Мариуса в губы. Мариус почувствовал себя оскопленным. Но он столько раз за эту ночь получал удовольствие, что жалеть ни о чем не стоило. (Кстати, Расмус на втором или третьем удовольствии понял, что другу не грозит ничего, кроме физического истощения, оторвался от окна и со сдавленным проклятиями удалился на покой в сарайчик).

Сборы в дорогу уже завершались, когда дверь сарая скрипнула — и в проеме Мариус с удивлением увидел Чару. Не здороваясь, не смотря ни на кого, кроме Мариуса, она подошла к нему и сказала тоном, не допускающим возражений:

— Я с тобой.

Мариус опешил, но быстро взял себя в руки:

— Ты чего — с ума сошла?

— Ничего я не сошла. Брат заметил, как мы с тобой из дома выходили. Теперь они меня выгоняют. Такой у нас обычай.

Мариус в растерянности посмотрел на Расмуса и Уго. Расмус в сердцах плюнул. Уго пожал плечами.

— Я слышал, девушка, что у вас женщины выбирают, с кем миловаться, — заметил он, усмехнувшись на последнем слове.

Чара посмотрела на него недобро и ответила:

— То — если со своими. А если с чужаком — тогда не простят.

И оказались на утренней дороге, ведущей на восток от Глинта, уже не трое, а четверо. До предела разозленный Расмус широко шагал впереди. Уго следовал поодаль, задумчиво сбивая палкой листья встречного болиголова. Замыкали процессию Мариус и Чара. Мариусу было, в общем-то, хорошо.