Интересным оказалось общение с Барбадильо! И поучительным. Отставной шут был соткан из достоинств, среди которых ум, эрудиция и остроумие выделялись, как пятаки в куче грошей. Но что особенно поражало — опыт этого человека. Иногда казалось, что он рожден еще во времена тысячелетнего царства Гюнрада, прародителя всех людей. Барбадильо повидал столько, что, наверное, рассказывай он год без умолку — и тогда у него осталась бы в запасе пара историй. Обладая своеобразным актерским даром, Барбадильо умел избежать монотонности в изложении, замечательно представляя сценки в лицах. Ожидание — труднейшее из занятий. В ожидании Уго Мариус извелся бы от нетерпения, не окажись под боком такого театра одного актера.

Но, несмотря на все побасенки Барбадильо, через пару дней Мариус стал переживать. Уго так и не появился. Случиться с ним могло что угодно. А вдруг его и в живых уже нет? Мариус спрашивал себя: сможем ли мы с Расмусом, полуграмотные овцепасы, продолжить такое сложное дело? Одна мысль о самостоятельной работе с головоломкой приводила его в трепет. Хотя, в глубине души, Мариуса прожорливым червячком точило противоположное чувство. Теперь, когда он узнал цену невозможному, Мариус не убоялся бы многих фантастических задач.

И, в конце концов, он принял решение. Это случилось 18 июля. Шестая задача головоломки действовала уже три дня. Мариус помнил наизусть все двенадцать текстов. Шестой звучал так: "Будь внутри, когда золоченая арка закроется". Предел этого задания — 30 июля. Ни единого намека на золоченую арку раздобыть не удалось. Да никто после расставания с Уго и не занимался добычей намеков. И Мариус решил проконсультироваться с Барбадильо, который знал, наверное, все.

— Какая золоченая арка? — нахмурившись, спросил шут. Щеки его легко подрагивали. Мариус растерянно глянул на Расмуса. Тот, хмыкнув, сказал:

— Да мы, мил человек, и сами толком не знаем. Командир наш — ну тот, кого мы ждем — вот он знает. Да он не из болтливых. Ведомо нам только, что где-то она в здешних краях.

— И, конечно, только командир ваш и разумеет, зачем она вам сдалась? — саркастически ухмыльнулся Барбадильо.

— Точно, — широко улыбнулся Расмус.

Барбадильо ощупал Расмуса взглядом, способным, как отмычка, любой тайник души вскрыть. Расмус слегка смутился.

— Хочешь верь, хочешь нет, — пожал он плечами, — да только как есть, так мы и говорим. Сам, земляк, посуди: знали б, где эту окаянную арку искать — разве тебя бы спрашивать стали?

— Уж я вижу, что вы не знаете, — жонглируя бровями, заметил Барбадильо. — Дело не в этом. Скрываете ведь что-то, так?

— Так, — не задумываясь, нагло ответил Расмус. Барбадильо с видимым трудом овладел своевольными мускулами лица. Несколько минут он молча глядел на собеседника. Расмус был непроницаем, как чугунная болванка.

— Хозяин-барин, — высказался, наконец, Барбадильо и отпустил мускулы на свободу. Они тут же возобновили свое суетливое перпетуум мобиле. — Самое-то любопытное, что золоченая арка — действительно неподалеку и служит входом в хранилище реликвий города Торриче.

— Чего-чего? — в один голос переспросили Мариус с Расмусом, подавшись вперед.

Довольный эффектом, Барбадильо объяснил, что до города Торриче — миль тридцать-тридцать пять на восток. Чтобы попасть в город Торриче, надо переправиться через реку Луга, которая является притоком Орсона, который, в свою очередь, питает собой полноводный Глинт. Знаменательно, что Луга служит неофициальной пограничной чертой. К западу от нее лежит так называемая Долина, в которой путешественники сейчас и находятся. К востоку от реки раскинулся знаменитый край Зеркальных Озер — к этой местности и принадлежит город Торриче.

— А как все-таки насчет арки? — Расмус не дал беседе уйти в сторону.

— Золоченая арка обрамляет дверь часлвни, где жители Торриче хранят реликвии города, — небрежно сказал Барбадильо.

— И чего они там хранят? — Расмус был настойчив.

— Вот этого не знаю, дружище, — Барбадильо вдруг, ситуации вопреки, залучился морщинками, маленькие желвачки жизнерадостно забегали под кожей щек. — В эту часовенку позволено входить лишь коренным горожанам. Впрочем, можно догадаться. Наверняка они там хранят священные для себя предметы, действие которых благотворно влияет на граждан Торриче, когда это особенно требуется. Туда, к примеру, приносят или приводят больных. Новобрачных там благословляют на долгую счастливую жизнь. Окропляют младенцев, дают им имена. Посвящают в почетные граждане города. И так далее.

— Попасть, значит, туда нельзя? — вставил робкое слово Мариус.

— А вам, сколько я понимаю, как раз-то и надобно там оказаться? — тут же предположил Барбадильо с ехидным смешком. Мариус понял, что задал неосторожный вопрос. Теперь Барбадильо, в сущности, знал то, что они хотели от него скрыть.

— Послушайте, друзья мои, — задушевно сказал Барбадильо, борясь с непокорной правой бровью. — Давайте все же не хитрить. В этих краях я вам буду очень полезен. Иначе вас быстро сожрут — они тут любят молодое мясо. А землякам надо помогать. И доверять, кстати, тоже. Вдали от родины любой земляк — друг.

Мариус нерешительно посмотрел на Расмуса. Тот демонстративно отвернулся, как бы говоря: твое дело — разбирайся сам. Вздохнув, Мариус раскрыл перед Барбадильо карты. Но, конечно, не полностью. Он просто сказал:

— Мне надо быть там, внутри, когда арка закроется.

— А зачем, можно узнать? — прищурился Барбадильо.

— Там меня будет ждать один человек, — на удивление быстро нашелся Мариус. — Он мне должен передать одну вещь. Какую — не знаю.

— А что за человек, знаешь? — с еле заметной иронией спросил Барбадильо. Мариус отрицательно кивнул головой.

— Чудные дела! — воскликнул шут. — Пойди туда — не знаю куда, возьми то — не знаю что. Ну да ладно. Если хотите, могу вас подбросить до Торриче на своей повозке. И прогонных даже не возьму.

— Ладно, — великодушно согласился Мариус. — Да только поеду я один. Расмус здесь останется. Расмус вытаращил глаза.

— С какой стати? — яростно заартачился он.

— А Уго кто встретит, дубина? — спросил его Мариус.

— Сейчас, — сердито пыхтя, фыркнул Расмус, — я все брошу и буду тут этого пройдоху дожидаться. Барбадильо, с интересом следивший за перепалкой, вмешался:

— Я гляжу, вы своего начальника не особо жалуете. С чего, интересно? — Интересно — за углом. Как свернешь — направо, — сообщил Расмус и насупился, категорически замолчав. Ни в коем случае не пререкаться с Мариусом! По крайней мере — в присутствии этого сомнительного типа, шута — не шута. Наедине еще представится возможность вправить мозги дружку-недоумку. Но отпускать его одного неизвестно с кем? Да никогда!

И тут Расмус почувствовал на себе немигающий взгляд Мариуса. Это было нечто. Зрачки Мариуса расширились. Голубые глаза стали стальными. Расмус, честно говоря, струхнул не на шутку. В последний раз такое с ним случилось в глубоком детстве, когда он ухватился за безобидную веточку красновки, а она обернулась великанской гусеницей и ухнула мальчику за воротник. Расмусу хотелось выть от ужаса. До боли знакомый Мариус на глазах перешел как бы из газообразного состояния в как бы твердое.

— Или я еду с ним один — или мы едем домой вдвоем, — отчеканил он холодно. Какая муха, черт подери, его укусила? Расмусу оцепенел. Вот теперь четко видно этого другого, который сидит в Мариусе, говорит его голосом и смотрит его глазами. Образования бы Расмусу, и он смог бы сформулировать свои чувства приблизительно так: друг покинул свой привычный мир, вырвался в какие-то параллельные пространства, и его теперь отсюда никак не достать.

Но образования Расмусу явно не хватало, и поэтому он просто перепугался.

— Далась дураку одна песня на веку, — все же позволил он себе небольшую филиппику. — Погоди, будет тебе еще. И гусь будет с яблоками, и петух с потрохами.

И тут Расмус вдруг увидел ситуацию с другой стороны. Вот славный способ отделаться от Уго! Скажем, так: этот прохвост прибывает в то время, как Мариус разбирается со своей золоченой аркой. А Расмус тут ему (прохвосту Уго) и сообщает (с самым что ни на есть сокрушенным видом), что Мариус погиб, что его забили насмерть злобные аксакалы, что он, Расмус, уже похоронил дорогого друга. И, поскольку больше делить им нечего, Расмус и Уго расстаются навсегда. Даст Бог, Уго уберется из Дары прежде, чем Мариус вернется из города Торриче. А даст Бог, Уго и вовсе не появится в Даре. Даст Бог, он уже загнулся где-то в окрестностях воровского сельца.

Из "Истории Рениги" аббата Этельреда:

"Книга "Сказания Озерного Края" получила распространение в Рениге после захвата Рогером II части земель Свободных общин — вплоть до озер Пави и Лагура. Чудесный климат, живописнейшая природа и благодатные недра этого края настолько поразили завоевателей, что они назвали его "земным раем". Невероятные истории об этих местах, принесенные домой ветеранами войны с Союзом, и возбудили у ренов интерес к Озерному Краю…

Рыба — священное животное лакеров, как в совокупности называют пять озерных племен. В этом ничего удивительного нет, ведь рыба с незапамятных времен служила им основным и неисчерпаемым продуктом питания. В "Сказаниях Озерного Края" описано, как по приказу верховного божества лакеров Аматрахи их лунный бог Викиами спускается на землю, чтобы служить богине пищи Оконохи. Та, приветствуя Викиами, поворачивает голову поочередно к каждому из пяти Зеркальных Озер, и из ее губ появляются пять рыб: сазан, лещ, окунь, карп, щука. Каждая попадает в свое озеро и становится тотемом для племени, обитающего на берегах этого озера.

Согласно тем же «Сказаниям», в водах Шиаччи, самого большого из Зеркальных Озер, обитает священный дельфин, повелитель всех рыб. Он считается властелином подводного мира. Верят, что он особыми узами связан с людьми, что подтверждается многочисленными примерами, когда дельфины спасают тонущих, предупреждают моряков об опасности. Кроме того, лакеры полагали, что именно дельфины переносят их души в загробный мир. Считается тягчайшим преступлением причинить священной рыбе какой-то вред, и карается это смертью безо всякого суда. Праздник Дельфина на берегах Шиаччи был у лакеров главным торжеством года…

Одно из племен лакеров, обитавшее на берегах озера Пави, сохранило предание о целебной форели. Вера в ее силу была беспредельна. Считалось, что она лечит бесплодие — и даже вроде бы автор сказаний, ученый талии Эриан Сториан, видел излеченных. Прикладывая только что выловленную форель к животу ребенка, можно было избавить его от колик… Каждое из пяти племен использовало икру рыбы — своего тотема — в ритуальных целях, по субботам, на закате, для пополнения жизненных сил. От этого рука бойца становилась тверже, а честного труженика неизменно ждала удача в его деле. Все лакеры верили, что любая рыба — чистое, а лучше сказать — богом очищенное создание, которое благотворным образом воздействует на человеческую душу. Существует поверье о священной рыбе Ках, которая закрыла своим телом бога Аматрахи, когда в него выстрелил из лука злой дух Оцелул…

…Общинники, вдохновленные недавней победой над Талинией, стали теснить лакеров весьма энергично. В конце концов, несмотря на превосходное знание местности, где каждое деревцо и каждый ручеек был за лакеров, им пришлось оставить насиженные места. Часть их удержалась на восточном берегу озера Такко, остальные осели за рекой Силь, став из озерного — равнинным племенем. Однако не все ликеры проявили должную самоотверженность. Некоторые предпочли легкий путь. Они остались в родных краях, смешавшись с завоевателями. С ними остались племенные легенды и предания, очарование которых покорило общинников. И, что удивительнее всего, священные предметы лакеров, захваченные завоевателями, стали служить реликвиями для населения Союза. К этим талисманам общинники, заселяющие Озерный Край, прибегают в важнейших случаях — при рождении, смерти, женитьбе. Более того, и меня это особенно поражает — общинники переняли такие чисто бытовые обычаи ликеров, как мытье ног на заре или обязательное употребление рыбы в субботу на ужин. Объяснить сие трудно, ведь общинники, исповедующие Чистую Веру, должны питать отвращение к поверьям язычников. Я убежден, что объяснение, милый Рауль, в следующем. Ни один народ не исчезает бесследно, народам претит абсолютная смерть. Они продолжают жить в сказаниях, верованиях, обычаях, даже будучи полностью рассеяны. И для иного народа проникнуть в душу завоевателя бывает правильнее, нежели одержать прямую и явную победу…"

Река Луга ничего особенного собой не представляла. Куда ей до Глинта, куда до Кельрона! Мариус вспомнил родимую Ронгу, лелеющую любезные берега Черных Холмов. Так ведь и Ронга пошире Луги будет, да и берега у Ронги не такие грязные и заиленные! Можно биться об заклад, что этот мутный проток совершенно обезрыблен.

Вечером 19 июля повозка Барбадильо появилась в виду города Торриче. Солнце настойчиво клонилось к востоку. Город устало тонул в избыточных лучах светила. Пять высоких черных остроконечных башен, зеркально отражая солнечный свет, блестели, словно стеклянные. Эти башни торчали из массива городских построек, как пять пальцев гигантской руки, одетой в черную перчатку.

Мариус тут же вспомнил сказку о пахаре Лотаре, который продал свой смех злому гному за неразменный дублон, разбогател, женился на красавице-принцессе и в конце концов стал королем. Принесло ли ему это счастье? Сказка об этом умалчивает. Но вряд ли, потому что Лотар постоянно ходил мрачным, а кто мрачен, тот несчастлив. Стал король жаловаться на желудок, потом — страдать от головных болей. А затем случилось то, что и должно было случиться. Все руки Лотара почернели по локоть. Люди стали шарахаться от него — и однажды ночью он покинул дворец. Больше его никто не видел.

Пять растопыренных башен города Торриче выглядели точно так, как Мариус представлял себе черную руку Лотара. От одного этого зрелища Мариус пал духом. А Барбадильо даже головой не повел в сторону города, занятый понуканием своего маштачка. Прогрохотав по крошечному мостику через реку, повозка Барбадильо благополучно въехала в Торриче. Городские стены также слагались из черного камня. Это невеселое цветовое однообразие рождало у Мариуса целый сонм мрачных предчувствий.

— Часа через два они закроют часовню, — сказал Барбадильо, направляя повозку по горбатым, мощеным булыжником улицам. — Хочешь сегодня попробовать? — А как посоветуешь? — спросил Мариус.

— Разумнее подождать денек, осмотреться, — рассудительно посоветовал Барбадильо. — В таком деле осторожность — не помеха. Чем крепче нервы, тем ближе цель. До конца июля времени достаточно, подумал Мариус.

— Хорошо. Ждем до завтра, — согласился он вслух.

Золоченая арка была восхитительна. Она сияла, как пуговицы на мундире лейб-гренадера. Ее барельефы отражали изобилие во всех мыслимых проявлениях. Были там тучные нивы, несчислимые пучки ветвей, горы овощей и фруктов. В финиковых пальмах тоже не было недостатка, а уж от живности и вовсе в глазах рябило. Преобладала дичь. Однако не были забыты кабаны, олени и медведи. Исполнение показалось бы Мариусу крайне утонченным и художественным, если бы он имел понятие об эстетике. Во всяком случае, оглушающую красоту арки не оспорил бы даже слепой на один глаз дикобраз.

— Видишь будку? — негромко спросил Барбадильо. Мариус кивнул. Будка, выкрашенная в тревожный темно-красный цвет, располагалась слева от входа в часовню. Возле будки, скучая, бродил здоровенный детина с запойным лицом в черном солдатском мундире. Он поигрывал старомодным мушкетом, душераздирающе зевая. В этом городе некуда деться от черного и темно-красного, с тоской подумал Мариус.

— После того, как хранитель реликвий запрет дверь и удалится в свой придел, стража придвинется вплотную к дверям, — монотонно бубнил Барбадильо. — Днем хранитель безвылазно сидит в часовне.

— Что, и нужду там справляет? — поинтересовался Мариус из простого любопытства.

— Нужду он справляет в другом месте, — строго осадил его Барбадильо.

— Но вопрос правильный. На случай непредвиденных обстоятельств у него есть помощник. По сути — слуга. Короче говоря, вечером все выглядит так… Впрочем, подождем еще немного. Скоро все увидишь сам.

…Присев у открытого окна гостиницы, выходившего на площадь с часовней, Мариус терпеливо ждал. Солнце било в глаза, но в его огненный силуэт уже грубо врезался один из черных пальцев — то бишь башен города Торриче. Где-то развязно и похотливо бренчала гитара. Прокаленный воздух наполняла пыль и запахи. Пахло потом и свежескошенной травой, гнилой рыбой и медовой айвой. Ленивые оборванцы бесцельно слонялись по площади. Изнуренный мухами солдат хрипато покрикивал на беспризорную молодежь, призывая ее к благовоспитанности. В середине площади серебристо возвышался мельхиоровый монумент — высокая стела с насечками непонятного назначения. Барбадильо уведомил, что у местных есть расхождение относительно названия этого металлического псевдофаллоса. Одни зовут его "Пустой бамбук", другие — "Великий Аспарагус".

Часовня занимала длинное прямоугольное строение с полукруглой черной крышей. Где-то в невидимой задней ее части располагалось обиталище хранителя реликвий. Золоченая арка обрамляла мощную дубовую дверь, обитую железом в некоторых местах.

— Так. Начинается! — объявил Барбадильо. Мариус кивнул — понял, мол, не дурак — и проследил взглядом за рыжим бородачом, который вынырнул из-под арки. Это был представительный мужчина средних лет. Плоское лицо удивительно сочеталось в нем с туловищем костоправа и выпуклым животом. За ним показался плюгавенький субтильный пузанчик с вислым носом, с внешностью залогодателя и неуверенными повадками книгочея. — Хранитель, — сообщил Барбадильо. Мариус не отрывал взгляда от бородача, пока тот не скрылся за углом. Плюгавый тем временем возился у двери.

— Да нет, хранитель не бородатый. Бородатый всего лишь служка. А хранитель он — и Барбадильо указал на плюгавого.

Мариус удивленно уставился на эту личинку. Сколь все же обманчива внешность! Плюгавый выглядел как типичный разносчик горшков при дворе какого-нибудь местного барончика. Да нет, кто-то говорил Мариусу, что баронов здесь нет. Впрочем, все это вздор. Бароны везде есть. Как им тут не быть, если имеется солидная прослойка бедняков? Если бы дерьмо имело цену, бедняки рождались бы без зада, вспомнил Мариус поговорку и закрыл тему.

Окончив манипуляции с замком, плюгавый хранитель перекинулся парой слов с черным солдатом и исчез. Зевнув на все дежурство вперед, солдат встряхнулся, как собака — с головы до копчика — подошел к двери и замер, вытаращив глаза.

— Вот так, понял? — спросил Барбадильо. Мариус был удручен. Пока не предвиделось ни малейшего шанса оказаться "внутри, когда золоченая арка закроется".

— У меня есть план, — обрадовал его Барбадильо. — Сам не знаю, почему, но чувствую, что должен тебе подсобить.

Вечером следующего дня — в семь часов, как обычно — хранитель со своим рыжебородым служкой покинули часовню. Служка направился в комнату отдыха. Хранитель взялся за ключ. Солдат потянулся и стал разминать конечности, готовясь принять пост.

Мариус, притаившийся за углом, с трудом поймал в осколок зеркала солнечный луч, уже пропитанный предсмертной краснотой, и послал «зайчика» в окно гостиничной комнаты, где они с Барбадильо остановились. Там луч обнаружил другой, более крупный осколок, установленный на подоконнике. Оттолкнувшись от зеркала, солнечный зайчик ослепительно блеснул. Тонкий, но стремительный лучик транспонировал действие в другую точку местности.

За часовней раздался страшный грохот. Земля содрогнулась. Мариус, хотя и готовился заранее, дернулся, как лошадь, получившая шенкеля. Он никак не ожидал такого грандиозного эффекта. Но ему удалось быстро взять себя в руки. Выглянув из-за угла, он убедился: все идет, как надо.

Солдата будто ветром сдуло. Все прочие сонные посетители площади тоже бросились на шум. Изо всех окон, выходивших на площадь, гроздьями свешивался народ. В этом и таилась опасность. Однако народу было не до Мариуса. Все смотрели туда, в проулок, за часовню, куда умчался солдат и куда заинтересованно, но нерешительно заглядывал хранитель реликвий, одновременно озираясь на дверь часовни. Закрыть дверь он не успел — и потому рискнул отойти от нее лишь на десяток шагов.

Заступил решающий фазис операции. Стараясь не суетиться, Мариус стал подкрадываться к двери. И тут его чуть не сбил с ног плоско-выпуклый попомщник хранителя, который галопом несся к своему патрону. Мариус вжался в стену — жирное тело пролетело рядом, как пушечное ядро. Подскочив к хранителю, огнебородый завязал с ним оживленный диалог, отчаянно жестикулируя. Мариус подкрался вплотную к двери. Дверь таки осталась приоткрытой. Хранитель и служка продолжали крикливую беседу, показывая всеми четырьмя руками в сторону взрыва. Наконец, бородач кивнул головой и скрылся в проулке. Мариус понял, что хранитель сейчас вернется к двери. Не дожидаясь его прихода, Мариус проскользнул в часовню.

По рекомендациям Варбадильо, он тут же забился в самый дальний из углов, а там оказалось весьма подходящее сооруженьице. Что-то типа алтаря. Мариус как раз нырял под него, когда дверь заскрипела и в помещении послышались шаги.

Затаившись в своем укрывище, Мариус ждал. Шаги приближались. Вскоре Мариус увидел сапоги. Хорошие, из мягкой кожи, с высоким каблуком. Такие из Фицара привозят — там лучшие в мире кожевенные мастера. Сапоги наверняка принадлежали хранителю, были снабжены бронзовой пряжкой и выдавали во владельце человека среднего достатка, который может себе позволить ежедневно кушать нежного цыпленка, но ни в коем случае не даст попрошайке на паперти более трех грошей. Мариус вспомнил свою потрескавшуюся обувь, и его охватила несоразмерная злость. Он почувствовал к хранителю поистине классовую ненависть.

Сапоги метнулись вправо, затем влево. Шаги удалились и стихли. Несколько раз повернулся ключ в замке. Выждав пять минут, Мариус вылез из своей ниши — весь в паутине и какой-то трухе.

Итак, план Барбадильо сработал. Простой и гениально дерзкий план. Варбадильо приготовил небольшую мину, достав где-то необходимое количество толуола. Заряд он предполагал взорвать с тыльной стороны часовни — но так, чтобы ни в коем случае не причинить зданию ущерб. Это Барбадильо гарантировал. Диспозицию он определил так: сам маэстро церемоний находился в укромном месте, у мины, и во все глаза глядел в окно гостиницы, ожидая, когда там блеснет солнечный зайчик, посланный Мариусом. дождавшись сигнала, он привел в действие заряд. Направленного действия, по его терминологии. Кто скажет, что это не простой план, может закрывать книгу.

Мариус оглянулся. Солнечный свет проникал в помещение с трудом. Но Мариус отлично видел на стене светящуюся красным надпись. Напрягая все силы, он принялся вспоминать буквы и складывать их в слова. Все шло гладко. Только вот пятая буква… Мариус, проклиная все, вспоминал, в каком окружении она прежде встречалась. Дьявол! Это, конечно, буква «д», так похожая на домик. Беда с ней просто.

А слово было — «тверди». "Двенадцать морей одолев, могучий пескарь тверди…" Хорошо, но все так же непонятно. Ладно. Главное — дело сделано. Шестая задача Ордена выполнена. И, черт возьми, половина головоломки разгадана! Шесть из двенадцати слов найдено, черт раздери!

Эта мысль должна была принести облегчение. Мариус по опыту знал что вторая половина дела — всегда легче, чем первая, будь это срок, путь или работа. Мариус вспомнил, как всегда тянулись первые дни дежурства на альпийских лугах и как вихрем пролетали последние. Но мысль о половине пути облегчения не принесла. Почему? Мариус понимал, почему. Конец дела должен содержать хоть какой-то позитив. Должны быть причины к нему стремиться. Он должен быть познаваем и предвосхищаем. В данном случае не наблюдалось ни того, ни другого.

Барбадильо рекомендовал дождаться наступления плотной темноты и выбраться через окно. Мариус осмотрел эти окна. Четыре из них вели в тихие боковые проулки. Открывались они изнутри. Да-с! Изнутри-то изнутри, да только, убедился Мариус, все окна забраны решетками. А прутья намертво вогнаны в стены. Воздуховод? Он, безусловно, есть, но поди его найди.

Мариус сел и задумался. В хранилище стоял тяжелый аромат какого-то репеллента. В конце концов, альтернатив не так много. Единственное, что приходит на ум — попробовать, притаившись у двери, выскользнуть на улицу, когда хранитель появится здесь утром.

Так или иначе, но до утра из часовни не выбраться. Странно, но Мариус сохранял полнейшее спокойствие. Что-то нашептывало: благополучный исход конкретной операции неизбежен. Единственное, что докучало — монотонный серебристый звук. Откуда он шел, Мариус не мог понять. Это злило.

Через несколько часов Мариус устал сидеть. Поднявшись, он вынул из-за пазухи золотую шпору. В сумерках шпора работала, как светильник средней мощности. Мариус с удивлением и удовольствием убедился, что видит все вокруг в радиусе пары локтей.

Он решил осторожно изучить помещение. Что-то блеснуло справа. Мариус посветил шпорой. И отшатнулся в испуге. На него уставилась дико оскаленная морда. Прошептав: "Спаси, Господи!" — он приложил три пальца к сердцу и опасливо двинулся далее.

В круг света попала темная масса. Мариус пригляделся. Из темноты выступила выточенная из камня фигура какой-то ирреальной рыбы с длинным приплюснутым носом. Изделие покоилось на подиуме. Свет шпоры как бы притягивался рыбой, впитывался ею — и потом, усвоенный и переработанный, образовывал внутри, в грудном отделе фигуры, золотистый шар. Заинтересовавшись этим эффектом, Мариус шагнул вперед. И наткнулся на что-то, издавшее колокольный звон. Мариус сунул шпору за пазуху и замер. Сейчас, сию секунду отворится дверь — и войдет солдат, а может, не только солдат…

Темнота душила Мариуса. Он ждал, торопя неизбежное. Но солдат не шел. Неужели пронесло? Мариус позволил себе вздохнуть — получился вздох облегчения. Миллиметровыми шажками Мариус побрел к своему лежбищу в алтаре.

Оставалось совсем немного. Мысленно Мариус уже устраивался там, в этом алькове. Но тут произошло то, вероятие чего даже не рассматривалось. Задняя стена (глухая, по предположениям Барбадильо) раскололась. В ней прорезался большой проем, метнув на Мариуса сноп ослепительного света. Прикрыв глаза, Мариус разглядел сквозь слезы фигуру хранителя реликвий с могучим фонарем в руке.

Хранитель стоял на пороге — на расстоянии вытянутой руки. Пальцы Мариуса схватили первое, что подвернулось. Ничего удивительного, что подвернулась шпага Вульвера. Издав всасывающий звук, хранитель свалился, загромоздив проход. Мариус едва успел перехватить фонарь. Похоже, шпага пронзила хранителю сердце. Мариус механически вытащил оружие из тела убитого. Последняя конвульсия — и хранитель окончательно перестал существовать.(Непонятно, зачем было его убивать? Можно было просто оглушить.)

В голове Мариуса господствовала леденящая пустота и гулял сквозняк, выметавший из мозгов любую мысль. Мариус переступил через тело хранителя и прошел узким и коротким коридорчиком, который вел в другое помещение. Ясно: тут обитает хранитель и его верный пес, то есть огнебородый служка. Ошибка, подумал Мариус. Хранитель обитает отныне в иных сферах. А служка — Он пока в нашем мире. Хотелось бы знать, где конкретно.

Рефлекторно, на автопилоте соблюдая все меры предосторожности, Мариус нырнул в ночь. Темнота бывает всякой. Для Мариуса сейчас она могла стать спасительной. Пошли мне Бог удачи, подумал Мариус. Он не часто обращался к Богу. Просто ему редко так остро хотелось выжить, как сейчас. Ему показалось, он понял то важное, ради чего стоит выжить и пройти путь до конца. Ничего конкретного, впрочем, он не успел осознать, так как приходилось действовать очень быстро.

Так. Тыльная сторона часовни. Черт, как давит на мозги свежий ветер! Теперь, не мешкая — в ближайший проулок, подальше от часовни. Запутать следы, попетляв по черно-красном городу, чей траурный окрас каким-то образом ощущаетая даже в темноте. А шпагу вкладывать в ножны рановато.

Совершенно неожиданно Мариус выскочил на площадь Великого Аспарагуса. Резко тормознув, он заметил, что инертный солдат продолжает миросозерцательно торчать у арки, для блезира иногда поигрывая мушкетом. На стволе оружия бликовал лунный свет

Ночь Мариус провел у стен гостиницы, на клумбе, среди фосфоресцирующих штокроз. Голова его пылала. Мысли в нее по-прежнему не шли. Мир вокруг казался иллюзорным. Не казался, впрочем, а был.

На следующее утро Мариус и Барбадильо стали первыми, кто покинул город Торриче. Они не захотели дожидаться момента, когда обнаружат труп хранителя, поднимут хай и узнают от хозяина гостиницы, что Мариус не ночевал, а явился в диком виде ни свет, ни заря. "Ты станешь ненаказуем, отъехав 10 миль от города", — сказал Барбадильо.