Рано утром 22 июля Барбадильо привез Мариуса назад, в Дару. Он не слишком спешил и старательно избегал прямых путей. Кибитка бывшего шута тряслась на ухабах отвратительных проселков, потом занырнула в лесочек, под сенью которого несколько часов настороженно пробиралась на запад — и, вновь увидев простор, радостно затрусила по бездорожью, по кочковатым пустошам. Барбадильо заметал следы.

Мариус молчал, как рыба, которую он видел в хранилище реликвий. Лишь в убийстве хранителя он признался Барбадильо — и замкнулся в себе. Но для Барбадильо и такого полупризнания хватило, чтобы понять — надо срочно уносить ноги. А когда бежишь, глупо терять время на болтовню, не имеющую прямого отношения к побегу. И Барбадильо оставил спутника в покое. Бывший шут, человек любопытный, конечно, не отказался бы узнать детали происшествия, но убийство — не самая подходящая тема для разговора с убийцей.

Ну, а Мариусом владело ледяное оцепенение. Глубоко внутри, под толстым слоем пепла, что-то ныло. Но лучше было не ворошить пепел.

Мариус почти не замечал, что творится вокруг. Посторонняя жизнь отключилась напрочь. Существовал лишь внутренний мир, и там происходило огромное число коллизий, отодвигавших реальность на задний план. Лишь однажды Мариус вышел из столбняка, обнаружив себя на ночевке в аккуратной березовой роще у какого-то маленького городка. Он стеклянно выглянул из кибитки. Покрытые влагой стройные изящные деревца со стволами настолько белоснежными, что даже в сумерках видно. Рулады сверчков, загадочный шелест листьев. На козлах несет дозор недремлющий Барбадильо. Эта картина врезалась Мариусу в память — и он снова ушел в себя.

Только в Даре, обнявшись с Расмусом, Мариус почувствовал, что жизнь возвращается к нему. И первым делом спросил друга, не появлялся ли Уго.

— Не появлялся, — ответил друг деревянно, выдержал недоуменный взгляд Мариуса, пожал плечами и только после этого отвел глаза, пренебрежительно фыркнув:

— Подумаешь, делов куча!

Мариус задумался. Давно истекли все сроки, назначенные самим же Уго. Ничего не попишешь — придется отправляться без него. Тогда, при расставании, Уго сказал: "Обо мне не думай. У тебя в голове должно сидеть одно — успеть разгадать все загадки в срок. Важнее для тебя ничего нет".

— Подождем еще пару дней, — принял решение Мариус.

— Да ты что — влюбился в него, что ли? — взорвался Расмус.

— Я сказал — подождем, — повторил Мариус, оловянно глядя другу прямо в лоб.

И Расмус счел за благо промолчать.

Эти два дня оказались не так скучны, как можно было предположить, потому что Барбадильо, наконец, поведал двум друзьям свою историю. С ней знаком всякий, кто прочел восхитительные "Хроники Рениги" аббата Этельреда. Мариус с Расмусом «Хроник» не читали. Для них история жизни Барбадильо прозвучала как волшебная сказка, в которой короли и придворные равнозначны драконам, троллям и розоволосым феям, потому что столь же ирреальны.

Итак, Барбадильо рассказал захватывающую сказку о том, как мальчик из предместья — смышленый, рано понявший жизнь, как все мальчики предместья, да еще с исключительным остроумием — попадает ко двору. Тут он проходит славный путь: от ученика сокольничего (чудная должность: свободный график и весь день на свежем воздухе) до придворного шута (должность просто замечательная, хотя и намного более опасная). К нему привязывается король Андреас, но, что хуже, и шут привязывается к королю. Дружба шута и короля не может окончиться ничем хорошим — так же, как и любовь графини и пожарника. Придворные, мысля привычными шаблонами, начинают находить за искренней привязанностью тайный умысел. Избавить короля от общества дурачка, ставшего, по ее мнению, опасным, пытается любовница его величества леди Лотта. Но у нее ничего не выходит. Коварство все же бывает слабее ума. Чего не удается женщине с душой шлюхи, достигает мужчина с сердцем демона — канцлер Хюстерг. Кульминация истории — побег Барбадильо из-под стражи. События развиваются стремительно. Шута заманивают в ловушку, хватают, инкриминируют государственное преступление и доставляют во Дворец правосудия. Следующий пункт маршрута — замок Ульбрар, расположенный за пределами городской черты. Место заточения самых опасных преступников. Из Ульбрарских казематов побег невозможен. Барбадильо понимает: его единственный шанс — сбежать немедленно, из Дворца правосудия, пока противник упивается успехом. Но Дворец правосудия — не постоялый двор, и вырваться из его стен тоже не так-то просто. Барбадильо призывает на помощь психологию. Ведь как относятся к шутам? Разве кто-нибудь воспринимает их всерьез? На этом Барбадильо и строит свою комбинацию. Скрупулезно разыгрывая из себя веселого кретина, не понимающего, в какую передрягу попал, он добивается того, что стражники теряют концентрацию. И уж теряют — так теряют. Начисто позабыв о приказе неотрывно следить за пленным, они перебираются в соседнее помещение. А там — стол, как нельзя более подходящий для игры в кости. И понеслась душа в рай! Под звон стаканов и перестук игральных костей Барбадильо перетирает веревку, стягивающую его руки. Перетирает о край бруса, непонятно зачем торчащего из стены. Нет, как ни старайся, но в любом государственном заведении что-то обязательно недоделано!

Дальнейшее не вызывает у Барбадильо вопросов — распахнуть окно и выпрыгнуть с высоты второго этажа. Это пустяки. Навыки гимнаста, приобретенные в ранней юности, должны помочь беглецу. Но он понимает, что внизу может оказаться вооруженный недруг. Да и артистическая натура шута противится столь прозаическому способу побега. Ему хочется эффектов. Барбадильо снимает со стены факел. Подкравшись к дверям в помещение, где проходит турнир по игре в кости, он незаметно мечет факел в угол, на охапку соломы. Именно в этот момент совершается чудо — одному из надзирателей выпадает две шестерки. За столом — буря разнообразных могучих эмоций. Ничего, кроме двух кубиков, для игроков в эту минуту не существует. Увидев, что пламя надежно занялось, Барбадильо проскальзывает в коридор и прячется в нише. В конце концов, жертвы азарта замечают пламя. Все четверо скопом вываливаются в коридор, оглашая Дворец правосудия нечленораздельными криками. Поднимается ужасная суматоха. Барбадильо доволен: зрелище он сотворил ослепительное. Пожар с посвистом охватывает караульное помещение. Пламя, как шаровая молния, врывается в комнатку, из которой бежал арестованный. Толпы людей при ружьях и пиках бестолково носятся взад-вперед. Повсюду — крики и проклятия, дурацкие приказы, которые никто не воспринимает и не собирается выполнять. Барбадильо, режиссер этого спектакля, покидает нишу и под покровом суматохи спокойно, но очень оперативно преодолевает коридор. Вот он — уже во дворе. Ночь темна, но пламя, свирепствующее в известном окне на втором этаже, освещает двор почище праздничного фейерверка. На Барбадильо никто не обращает внимания. Все, как зачарованные, любуются огненным представлением. Раздаются глубокомысленные замечания: "Сгорел, бедняга!" Спектакль удался, Барбадильо доволен, и в то же время чувствует, что он чужой на этом празднике жизни, поскольку вроде бы умер и делать ему среди живых нечего. Чуть обескураженный легкостью, с какой все вышло, он деловитой походкой покидает территорию Дворца правосудия. Привратники провожают его характерную фигуру рассеянными взглядами.

Ну, а дальнейшее — дело голой техники. Родившийся и выросший в Густане, шут со столицей — на твердое «ты». Через два часа в его распоряжении уже имеется добрый жеребец гинардской породы, и Барбадильо на всех парах мчится из столицы на запад, чтобы навсегда исчезнуть из курса истории Рениги. А в это время во Дворце правосудия, затушив пламя и не найдя никаких обгоревших останков, только начинают догадываться, что канцлера надули — самым нахальным и грандиозным образом.

Такую вот историю услышали Мариус с Расмусом на постоялом дворе.

Но вернемся в Дару. Минуло десять дней с той ночи, как была убита воровка Чара. Уго на базарной площади не появился. Прошли все мыслимые и немыслимые сроки. И Мариус, скрепя сердце, согласился отправиться дальше без Уго. Расмус торжествовал, причем открыто. Барбадильо запряг своего конька в кибитку — и, тарахтя по булыжным улицам Дары, экипаж взял курс на юг.

А точнее — на юго-восток. Еще конкретнее — к городку Метрио, припавшему к чистым водам озера Рульди — одного из пяти Зеркальных Озер. Чем так привлек Метрио наших героев? Отнюдь не город сам по себе. Просто они хотели добраться до высоченной часовой башни у въезда в Метрио.

Приближалось время действия седьмой загадки головоломки Ордена Пик. Мариус твердил ее про себя, не уставая: "Гигантские стрелки сойдутся на цифре, солнце завидя". Мариус с Расмусом долго совещались и пришли к очевидному выводу, что речь идет о часах. Причем, если о стрелках сказано, что они «гигантские», то и часы должны иметь соответственный масштаб.

— Тут где-нибудь поблизости большие часы есть? Очень большие? — осторожно спросил Мариус у Барбадильо.

Отставной шут Андреаса Плешивого поморщился, при этом левая его щека подернулась мелкой рябью, а правая осталась совершенно неподвижной и гладкой.

— Сдается мне, ребята, что до Великого Клада вам никакого дела нет! — усмехнулся он. И рассказал о башне в Метрио, часы на которой поражают размерами, а стрелки — в два человеческих роста длиной. После этого путь кибитке Барбадильо был один — на юго-восток.

Эта ничем особо не примечательная фура имела целый комплекс явных достоинств. И к ночи все плюсы соединились, образовав в сумме то, что более всего ценит путник — уют. Нехитрый, но поистине живительный комфорт. Мариус и Расмус блаженствовали под непроницаемой полотняной кровлей, а снаружи желчно барабанил шумный, но бессильный июльский дождь. Расмус возлежал на свертке креп-жоржета. Мариус предпочел более консервативный, но основательный репс. Барбадильо, лучше знавший жизнь, удобно устроился на байковом тюке. Невостребованными остались поплин рябой, серпянка скромная, муар слащавый, нансук чахлый… И прочее, и прочее. Проницательный читатель, наверное, уже догадался, что Барбадильо торговал тканями. Его кибитка, как энциклопедия на колесах, содержала понемножку всего, что требовала жизнь от всемогущей галантереи. Мариусу и Расмусу в знак особого расположения и как землякам Барбадильо позволил развалиться на товаре, стоящем немалые деньги.

Сами понимаете, ехать было мягко.

Полотно, покрывшее кибитку, называлось «брезан» и противостояло проливному дождю так же легко, как опытный фехтовальщик — пятнадцатилетнему юнцу, у которого и секретных приемов-то никаких нет. Мариус вспомнил мокрую ночь в Угольном Лесу, которую они с Расмусом провели в дупле, а Уго — под сомнительным покровительством дубовой кроны. Где-то рыщет сейчас друг Уго? Мариус не мог допустить, что такой человек исчез бесследно. Не того кроя человек. Насчет себя Мариус мог допустить, что исчезнет бесследно. Он — песчинка в мировом урагане. Уго — не песчинка. Мариус был уверен, что Уго — из тех, кто управляет ураганом.

Ночью Мариусу после долгого перерыва явился Кот, но ничего приятного не сообщил. По обыкновению глумливо ухмыляясь в усы, он пропищал: "Последнее предупрежде-ение! Планеты отворачиваются. Шпора еще два раза помогла. Тот и Вокс на тебя уже не смо-отрят. Три планеты всего остались на страже. Жизнь в опа-асности!" Мариус проснулся с холодком в сердце и с досадой на несправедливость ситуации: шпора, никого не спросившись, помогает, чтобы потом потребовать долг, которого вернуть невозможно. Но мысль Мариуса тотчас же пошла в другом направлении. Внутри, где-то под диафрагмой, кто-то пошевелился, прокашлялся и сказал: "Ведь сам не знаешь, что творишь. Не заставляй шпору работать на себя. Избегай ситуаций, когда она может прийти на помощь". И Мариус дал себе слово не обострять ситуации. Ему совсем не нравилась роль убийцы, для которого прирезать беззащитного — что семечку разгрызть. Его память хранила всех тех, кто пал от его руки — начиная с капитана Граппса и кончая хранителем реликвий из города Торриче. Эти жертвы поодиночке или скопом приходили в самый неподходящий момент — когда Мариусу становилось совсем паршиво. Они издевались над ним, обязуясь не покинуть своего убийцу до скончания дней. Спастись от этого Мариус не мог никакими молитвами. Он понимал, что виновен, но и невиновность свою ясно видел. Он точно знал, что убивал не сам, убивал Тот, Кто Сидит Внутри. Но, скорее всего, господь Рагула на своей Большой Раздаче этого не учтет. Как найти выход из неразрешимой ситуации, как отвадить покойничков, Мариус не знал. А посоветоваться было не с кем. Расмус в таких делах советчик никудышний. А Уго пропал.

В напоминание об Уго остались два вещи, чрезвычайно заинтересовавшие Барбадильо. Во-первых, "Альбентинские хроники". Мариус продолжал их штудировать при любой возможности, продираясь сквозь буквы и запятые с упорством муравья, который тащит неподъемную соломинку. Увидев книжку, Барбадильо набросился на нее, как на золотой самородок, принялся листать, прищелкивал языком. Непоседливые мускулы его лица при этом исполняли бешеную пляску.

— Ценное издание! — воскликнул он, ознакомившись с книгой.

— Древнее? — поинтересовался Мариус.

— Нет, не очень. Но уж больно редкое.

Барбадильо поведал, что тираж «Хроник», изданных полуофициально во времена короля Гвидо (сына знаменитого Просперо), по приказу властей собрали и уничтожили. Но, как всегда, несколько экземпляров уцелело. Слышать о них Барбадильо слышал, а вот увидел впервые.

— Сожгли-то их почему? — спросил Мариус с возмущением. По его разумению, уничтожать «Хроники», верх изящества и совершенства, мог либо безумец, либо святотатец.

— Ну, дружище, чтобы это объяснить, надо, целую лекцию прочитать, — сказал Барбадильо. И прочел ее — о том, откуда взялась династия Альбентинов, как она обессилела и выродилась в борьбе с горулами, и как последнего представителя династии, Роберта I, сверг и убил дворянин Просперо из рода Бреммеров в ходе поднятой им Очистительной Войны. Усевшись на трон Рениги, Просперо заявил, что именно род Альбентинов виновен во всех страшных бедствиях "лихого времени". Альбентинов предали проклятию. Впрочем, ввергнуть в забвение целую династию оказалось затруднительно — даже для такого человека, как Просперо. В конце концов, все ограничилось полумерами. В русле этих полумер и началась охота за книгами, апологетировавшими проклятую династию.

Второй вещью, к которой Барбадильо проявил интерес, оказался знаменитый серебристо-малиновый плащ Уго.

— Как он у вас оказался? — воскликнул он, ощупывая плащ с навыками матерого торговца тканями.

— Как он у нас оказался? — спросил Мариус Расмуса. Оба задумались. Впервые они увидели роскошный плащ на все той же мокрой ночевке в Угольном Лесу. Раздобыл его Уго в лагере Седрика? Либо по пути в этот лагерь? Тут наши друзья могли только гипотезы строить.

— Черт возьми, черт возьми, — возбужденно бормотал Барбадильо, бешено работая бровями. Поведение шута заинтриговало друзей. Наконец, Барбадильо овладел собой, а заодно — своими бровями, но рассказывать о причине своего волнения ничего не стал, несмотря на все вопросы предельно заинтересованных овцепасов. Он очень ловко направил разговор на другие темы, не менее интересные.

А рассказывать Барбадильо мог, как никто другой. Всю дорогу речь его струилась, как фонтан, который лишь иногда выключают на ночь. Полезные сведения из истории, географии, политики Рениги, Талинии и Союза? В любое время дня и ночи. Придворные интриги и заговоры? Сколько угодно, все равно, участвовал ли в них сам Барбадильо либо они случились задолго до его появления на свет. Да, он был болтуном — но из тех редкостных болтунов, от которых не устаешь, которых можно слушать бесконечно. Вблизи таких, как Барбадильо, отдыхаешь душой, как у прозрачного ручейка. Он журчит себе, а ты лежишь, закрыв глаза, и в голову приходят всякие полезные идеи…

Если между Дарой и Метрио провести прямую линию, то она пересечет злополучную речку Лугу — миль на пятнадцать южнее мрачного города Торриче. Расстояние солидное. К тому же, города Союза намеренно обособляются друг от друга, вступая в отношения лишь по жестокой необходимости. Эти два обстоятельства вроде бы освобождали наших героев от необходимости соблюдать конспирацию. Исходя из местных особенностей, вряд ли следовало ожидать, что убийц хранителя реликвий города Торриче станут разыскивать за пятнадцать миль от места происшествия, в зоне юрисдикции другого города. Да и времени прошло вроде бы достаточно. Но Барбадильо решил поостеречься. Знал он этих общинников. Месть за своего для них — священна, как для рена — личный скарб.

И Барбадильо направил кибитку по чрезвычайно изломанному маршруту. Чуть-чуть на юг, затем немного к западу, в сторону Глинта, потом — круто на юго-восток и решительно — на восток, до реки Луги. Форсировав ее, Барбадильо свернул на северо-восток. Эти финты продолжались шесть дней. И вот 2 августа вожделенная башня выросла перед кибиткой, как угрюмый худосочный великан в надвинутой на глаза шапке.

Оставалось понять, как действует загадка.

Здесь, в Озерном Краю Барбадильо ждали кое-какие дела. Он оставался в Метрио, а Мариусу с Расмусом предстояло вернуться к пешему способу передвижения. Перед расставанием Барбадильо призвал земляков к сугубой осторожности. Иначе в первом же селении их, непрошеных гостей, ждут либо побои, либо обман. А то, понимаешь, обваляют в дерьме — есть у местных такая награда за нарушение обычаев. Хотя в целом, озеряне довольно терпимы, по крайней мере те, которые сгруппировались вокруг двух озер — Такко и Шиаччи. Матерью-природой они вообще избавлены от крайностей, что, скорее всего, произошло в результате длительного перемешивания и взбалтывания нескольких народов, в числе которых общинники — ингредиент второстепенный, а база коктейля — лакеры, древние обитатели Озерного Края. В пестрой гамме населения Союза этот рудимент античных времен выделяется, как белая ворона в пасмурную погоду. Слишком флегматичные, чтобы возводить какой-то принцип в абсолют, они культивируют мягкий вариант ксенофобии, который по сравнению с обычаями истовых общинников — просто верх гостеприимства. Но, обманувшись их внешним добродушием, можно легко нарваться на крупную неприятность. Этот спокойный народ склонили к ксенофобии, не оставив выбора. Им выдвинули простое, но непреклонное условие: хотите жить в Союзе— изгоняйте чужаков из общин своих, ибо так оберегается наше государство, а тот, кто пренебрегает этим условием, тот вредит Союзу и не может в нем состоять. Жизнь в Союзе казалась озерянам заманчивой, и они, вопреки своим древним обычаям, стали исторгать чужаков.

Говорил Барбадильо и о странах, которые ждут путников после Озерного Края. Джанг, Красный Лес, Огненная Степь, Пустыня Гномов. Каждое из этих названий — кошмар для мирного путешественника. Этот путь смертельно опасен, но не смертелен.

— Да вот, посмотрите хоть на меня, — предложил Барбадильо. — Добирался я до Огненной Степи — и не умер, жив, понимаешь, и здоров. Только пару штанов по дороге замочил.

Самым, наверное, ценным качеством Барбадильо была легкость, с которой он относился к проблемам. Он изображал сложности сквозь призму юмора, которым умудрялся приправить любую тему. Отсмеявшись, тяжелый путь представляешь уже иначе — и уж, во всяком случае, не представляешь его столь уж тяжелым. Но все забавные наставления Барбадильо не забываются, оседают в мозгу. Тем самым, возникает оптимальный эмоциональный фон для действительно опасного путешествия. Ты хорошо представляешь себе путь и не боишься неожиданностей. А тот, кто в душе готов ко всему, тот уже на полпути к успеху.

Озерный Край отличался от Долины, как фольга отличается от картона. Здесь, у озер, все красиво, как в сказке — и, как в сказке, более или менее ненатурально. Города здесь прекрасны, как картинки в "Альбентинских хрониках", где художник не экономил на глубоких тонах, сделав всех блондинов рыжими, растительность — изумрудной, а водоемы — глубокого баклажанного цвета. Города Озерного Края слишком ярки — назойливо, неестественно красочны. В этом есть что-то безжизненное. Так изображают святых на фресках ренских соборов — не тратясь на полутона, выделяя румяна, губы и глаза так, что сразу видно: это святой, а не человек. В жизни всего должно быть в меру — только тогда она, жизнь, кажется настоящей. Поэтому города Озерного Края нашим путникам хотелось объехать десятой дорогой. Если город претендует на то, чтобы считаться красивым, то пусть он будет, как Брюнель, пусть он состоит из всех цветов радуги, которые гармонично смешаны божественным провидением — пусть он будет естественно красив. Дороги Озерного Края вычищены, выскоблены, прямы до отвращения. Клумбы и кустарники пострижены каким-то безумным педантом-геометром. Все здания — как будто только из ремонта. Дворников больше, чем полицейских. Рай на земле! Это-то и противно. Рай все-таки должен располагаться в ином измерении.

Правда, под дождем — и это слегка утешает — Озерный Край выглядит не так сахарно и становится немного похожим на настоящий пейзаж. Сквозь серятину дождя и проступила перед нашими героями часовая башня, позади которой позорно померкли золоченые крыши города Метрио. С сумерками надвигалось ненастье. Поднимался ураганный ветер. И Барбадильо решил пересидеть ливень в башне, которой командовал его друг, часовщик Ричо.

Но некоторым безумцам и в такую шальную погоду дома не сиделось. Въехав под навес, прикрывавший вход в башню, друзья увидели, как высокий человек спешно седлает тонконогого скакуна явно благородных кровей. В сплошной тени рассмотреть всадника было сложно. Но Расмуса вдруг что-то словно кольнуло. Уверенные, размашистые движения высокого показались ему неуловимо знакомыми. Что-то связанное с недавними приключениями… Высокий вышел из густой тени в менее густую. И Расмус чуть не вскрикнул: перед ним стоял давешний блондин в синем камзоле с брюнельской набережной!

Мельком взглянув на повозку Барбадильо, блондин вскочил в седло пришпорил коня — и был таков.

Но главная неожиданность подстерегала Расмуса впереди. Когда они с Мариусом вошли в обиталище часовщика Ричо, первый, кого они там увидели, был грамотей Уго.

Из "Хроник Рениги" аббата Этельреда:

"Доподлинно известно, что Великое Красное Братство ведет отсчет с горульских войн. Тогда казалось, что рушится весь мир, а на смену привычному порядку приходит мировой хаос, предсказанный Пентикостом. Красное Братство возникло как секретная организация, поставившая перед собой задачу — сохранить Чистую Веру и национальную гордость в случае полной победы горулов. Основатели Братства решили, что оно должно существовать, как гидра: при потере части целое сохраняется и восстанавливает утерянную часть.

Главную роль среди Основателей играл Рудольф Остер, капеллан короля Лиго, автор знаменитых "Полезных советов". В 676 году он оставил свой хлебный пост и отправился добровольным изгнанником в один из отдаленных монастырей. Благодаря ему Братство приобрело характер религиозный, а не политический. В Уставе, принятом на собрании Посвященных в 681 году, Остер своей рукой записал, что главной и конечной целью Братства утверждается борьба за торжество Чистой Веры над силами тьмы — будь то горулы либо кто-то еще. В дальнейшем собрания Посвященных не проводились. Все важнейшие вопросы решал Магистр самолично — он единственный знал структуру организации. Предполагалось, что крайняя секретность делает Братство неуязвимым для предательства. Каждый Красный Брат знал только своего прямого начальника. Высшее лицо, Красного Магистра, знали лишь пятеро Каноников, руководившие Магистрами Лож. И лишь Старший Каноник мог непосредственно общаться с Магистром.

Магистр вместе с немногочисленной челядью обрекал себя на добровольное пожизненное затворничество. Они поселялись в помещении, из которого нельзя было выйти, не зная как работают секретные двери. Разгадкой этой тайны владел только Магистр, дававший обет сохранить ее до конца своих дней…

Казалось, что после победы над горулами Красное Братство потеряло смысл существования. Но эта организация настолько блестяще успела себя зарекомендовать, что самороспуск ее выглядел бы просто глупо и уже не мог устроить тогдашних руководителей Братства. Не потребовалось даже менять цель. Задача, вынесенная в Устав, применима в любое время, ибо борьба с Черным Демоном не имеет предела ни во времени, ни в пространстве.

Мощь Братства стала невероятной. Такая сила внутри государства, хоть и созданная ему во благо, должна была обеспокоить королевскую власть, тем более — такого правителя, как Просперо, который стремился, чтобы в стране все происходило под его неусыпным контролем. Просперо был на самом деле велик не только как полководец, но и как правитель. Едва тронув Красное Братство, он понял, с чем имеет дело, и убедился, что власть Магистра шире и глубже власти любого земного владыки. Начав борьбу с Братством, Просперо уже не смог бы остановиться, и этот поединок мог привести короля на край пропасти. И Просперо принял единственно мудрое решение — оставить Братство в покое. Когда советники стали подсказывать ему, что дальняя цель Братства — трон Рениги, великий государь дал замечательный ответ: "Намерение — не поступок и даже не попытка". Он верил, что разрушить созданное им мощное государство сможет лишь Божья сила. Ты спросишь — а если воплощением Божьей как раз силы служило Братство? Отвечу тебе, племянник: и в этом случае Просперо мог не беспокоиться, ибо воле всевышнего сопротивляться бесполезно".

Часовщик Ричо, грузный, кряжистый человек средних лет, с густыми черными волосами и пышными усами, с мудрыми глазами добряка-ретрограда, под которыми от переживаний образовались большие мешки, обрюзглый, но самую чуточку, отличался не только гостеприимством, но и деликатностью, без которой гостеприимство совершенно теряет свой позитив. Он покинул постояльцев тотчас после ужина, где было оприходовано сказочно аппетитное варварское блюдо «чучмек». Значит, так: предварительно отмоченные куски мяса нанизать на вертел вперемешку с луком и помидорами, обжарить на открытом огне, щедро поливая вином. Белым! Получите изделие с ароматом, перед которым запах ракового супа — просто помойная вонь. Румяная корочка сохраняет внутри каждого кусочка живительный сок, ласкающий небо. Не блюдо — нега для самого взыскательного желудка. Внутренности просто рычат от наслаждения. Пищеварительный оргазм. «Чучмеком» наелся даже Расмус с его бездонным нутром, Расмус, который вечно вымакивал свою тарелку хлебом до стерильности. И вот ужин завершен, а вся четверка постояльцев подобревшими глазами смотрит в огонь. Теперь, после окончания таинства приема пищи, организм просит дружеской беседы, в меру сдобренной вином.

За окном шумел ветер, дождь злобно плевался в оконное стекло. Огонь трещал в камине, оранжевые блики плясали по комнате, фокусируясь на различных деталях обстановки — то на мощном дубовом кресле тонкой ручной работы, то на старинной затейливой лампе, то на изящных часах с двумя пышными дивами, держащими циферблат. Часы навсегда замерли в полдень (или полночь, кто знает?). Это был принципиальный момент. Смотритель башни, жрец точного хода времени, имел и использовал полное право хотя бы дома абстрагироваться от монотонного тиканья, которое ему полагалось неусыпно поддерживать по работе. Бездействующие часы в жилище Ричо представляли собой некий вызов. На работе время порабощало Ричо, делая его своим слугой. Заморозив свои домашние часы, он брал у времени реванш. Хотя и понимал, что настанет час — и эта вечная борьба прервется его полным поражением. Время отыграется за все в тот момент, когда Ричо покинет лучший из миров.

Огонь трещал. Зачем Ричо растопил камин в разгар лета? Да уж больно день прохладный выдался. Промозглый воздух отвратительным липким комом застревал в носоглотке. Словом, камин оказался уместен, несмотря на время года. Да и уют создавал — при камине дружеская беседа из желательной становится необходимой.

— Как ты оказался здесь? — спросил, наконец, Мариус. Уго, все откладывавший объяснение на "после ужина", раскурил трубку и заговорил:

— Эти дураки из деревни и правда пошли по моем следу. Как не пойти, если я сам везде, где только можно, старался следить. И собак они с собой взяли. Но я-то помнил, что в миле за деревней течет речка…

— Точно, — подал голос Расмус. — Мы ее по камням переходили.

— Вот я туда и направился. Залез в воду — и пошел по руслу на север. Старый прием.

Расмус одобрительно кивнул. В армии Андреаса Плешивого учили таким вещам.

— Дураки довели своих собак до реки — и стали. Наверное, подумали, что я перебрался на тот берег и пошел на восток, прочь от реки. В общем, эту толпу я больше не видел. Но встретил другую. Я поднялся почти до источника — и едва не наткнулся на их патруль. Не ожидал, что они так далеко заберутся. Пришлось отлеживаться в воде.

— В воде? — удивился Мариус.

— Да. Друг Расмус, ты бы как поступил в такой ситуации?

— Дышал бы через камыш, — ответил Расмус.

— Элементарно! Я лежал на дне, держался за корягу и дышал через стебель камыша. Он ведь, друг Мариус, внутри пустой — ты сам знаешь.

Конечно, Мариус это знал.

— Иногда я осторожно выныривал — уж очень надоедало разговаривать с рыбами. Патруль мелькал то там, то тут. Я дождался темноты. Надо было идти, причем ночью — а я ведь промок насквозь! Ночь выдалась ветреной. В общем, схватил я простуду. Да и устал чертовски — все-таки два дня не спал. Шел не помню как, где-то свалился, продрых неизвестно сколько. Когда очнулся, увидел, что лежу на здоровенной куче травы, Недалеко была деревня. Я подыхал с голоду и на ногах не держался. Еле сил хватило, чтобы доплестись до крайнего дома, уломать хозяйку продать краюху хлеба и кринку сметаны. Съел я это все, да как залег в свою траву — так, наверное, целый день там и проспал. Пришел в себя — тотчас в Дару. Да только вас отчего-то не застал.

— Погоди, — протянул Мариус, — как не застал? Ты когда в Дару попал?

— Дней десять назад. Скаку даже точнее — двадцатого июля.

Мариус прикинул: в тот день они с Барбадильо как раз начинали операцию в городе Торриче. Мариус внимательно посмотрел на Расмуса.

— Да не видел я его, чего вылупился! — огрызнулся Расмус, выставив свои волчьи клыки.

Узнав детали, Уго со своей противной усмешкой заметил:

— Два дня подряд в назначенный час я приходил на базарную площадь. Потом рассудил, что вы не стали меня ждать — срок-то уж прошел. И я двинул на юг, надеясь, что догоню. Так что, уважаемый Расмус, не сочиняй. Не видел ты меня или не хотел видеть — это две большие разницы.

Расмус мог бы отбояриться, поэксплуатировать такое понятие, как «недоказанность», — но это был бы не Расмус.

— Ну что ж, и не хотел, — вдруг легко признался он, бравируя своей дерзостью. Щеки его задорно дрогнули — и в такт кивнули три волоска, росшие из родинки. Он с вызовом глядел строго в глаза ненавистному грамотею, и его стальные глаза бешено сияли. — А вот объясни ты, мил человек, как сюда-то попал?

— Да просто знал, куда идти.

— От кого? — нахмурился Расмус.

— От дяди твоего, — ответил Уго. — Из Дары на юг идут только две дороги. Это — лучшая. Куда же мне было еще идти, разрази тебя Ток?

У Расмуса вертелся на языке вопрос насчет блондина, только что отъехавшего от часовой башни, но он решил оставить эту деталь в запасе. Не желая дальнейших споров, Расмус подчеркнуто замолчал. Напряжение, разъедавшее компанию, спало. Точнее — приобрело иной вектор. Расположилось по оси Уго — Барбадильо.

Два интригана, понимаешь, вызывали сильный взаимный интерес. Встречаясь глазами, оппоненты, разумеется, принимали безразличный вид. Но исподволь наблюдали друг за другом, а несколько раз устроили легкие словесные поединки — что-то вроде фехтования с тренировочной рапирой, острие которой затуплено. Намеки, подначки, усмешки — мелкие уколы, которые задевают, но не ранят.

— Твой замечательный плащ нам хорошо послужил. Теплый, — говорил Барбадильо с хитро приподнятым углом рта.

Уго встретился с плащом, как с молочным братом после долгой разлуки.

— Для того и покупал, чтоб хорошо служил, — отвечал Уго, улыбаясь.

— И во сколько он тебе стал? — поинтересовался Барбадильо невинным тоном.

— Слишком дорого, любезный, чтобы говорить об этом, — гасил Уго улыбку.

— Я слышал, такие плащи в Рениге нынче вовсе не достанешь, — не успокаивался Барбадильо.

— Так ты говоришь, внутри дельфина светился шар? — поворачивался Уго к Мариусу, обрывая разговор о плаще.

Совершив несколько выпадов, соперники оценили класс друг друга и решили зачехлить оружие. Каждый хранил свой секрет под толстой броней. Тут требовалась не рапира, а скрамасакс, двуручный меч. Воевать всерьез было не время и не место.

На рассвете Барбадильо растворился вместе с туманом. Уго, стоявший у окна, провожал долгим взгляда уплывавшую в никуда кибитку. Подошли Мариус с Расмусом. Расстроились, что такой хороший, веселый человек уехал, не попрощавшись. Они не ожидали от него подобной бестактности. Зато Уго, видимо, поведение Барбадильо не удивило.

В помещение вернулся хозяин, который встал на заре, чтобы окучить любимую кольраби, а заодно — разобраться с сельдереем, в зарослях которого уже закудрявился сорняк. Не брезговал хозяин и животноводством. Но двору у него расхаживали куры-переярки. На чердаке проживали голуби-хохлачи. На парадном окне его комнаты красовались так называемые "кабинетные примулы", которые вопреки всему расцветают не весной, а в сентябре.

— Неприятный тип, — сказал Уго часовщику Ричо, кивая в направлении исчезающей кибитки.

Вынув изо рта трубку, хозяин отвечал с непобедимой флегмой:

— Этот тип здесь многим известен.

— И что? — спросил Уго.

— Да ничего. Бывает везде, всех знает, нигде не живет постоянно. Разное болтают…

— А на самом деле, брат Ричо? — тихо спросил Уго.

— Он очень часто ездит на юг, — заговорщицки сообщил Ричо, с аппетитом усаживаясь в красивое, но пощипанное жизнью кресло. Часовщик никогда никуда не торопился, а случаи присесть находились у него на каждом шагу. Но не в банальной лени было дело. Кресло служило Ричо не просто для отдыха — оно стало инструментом борьбы со временем, которую хозяин вел по убеждению. Сидя в кресле, он по-своему сковывал минуты и секунды. Нет, определенно: хороший часовщик обязан находиться в конфликте со временем. Есть, конечно, исключения. Один часовщик даже мочился по строго по расписанию — и в результате умер от разрыва мочевого пузыря, дожидаясь срока справления нужды. Что ж, как говорится — в каждой бочке меда есть своя паршивая овца.

Уго удовлетворился информацией о том, что Барбадильо часто наведывается в южные края. Оставив хозяина в покое, он обратился к своим товарищам по походу:

— Вчера я не стал говорить при посторонних. Сегодня скажу. Я пришел к этим часам не просто так. Я подозревал, что и вы сюда явитесь. — Ага, ты тоже догадался! — воскликнул Мариус.

— Догадался, — признал Уго без энтузиазма. — Про часы в головоломке ясно сказано. Уж яснее некуда.

Мариус ощутил скепсис в голосе Уго.

— Как ты понимаешь эту загадку? — спросил он, озабоченно изогнув бровки, что прекрасно оттеняло вечно задумчивые глаза.

— Приблизительно так, — ответил Уго. — В тот момент, когда покажется солнце, обе стрелки часов на башне должны сойтись у какой-то цифры. Я тут прикинул, что встретятся они у «пятерки». Где-то там рядом ты и прочтешь седьмое слово.

Утром третьего августа Мариус занял наблюдательный пост перед башней. Башня была сложена из голубоватого камня, неизвестного в Рениге — на солнце он блестел, как слюда. Часы занимали весь третий этаж, внизу, на втором этаже, зияло большое стрельчатое окно — отражая розовый свет, оно казалось залитым томатно-сметанным соусом. Четвертый — и последний — этаж состоял из тонких колонок, между которыми несмело притаились узенькие оконца, слишком жалкие, чтобы служить для освещения чего бы то ни было. Солнечные лучи не посягали на четвертый этаж. На него падала тень крыши — неэстетично широкой, с фигурными краями.

Уго все рассчитал правильно. Тонкий солнечный луч блеснул из-за горизонта точно в тот момент, когда две стрелки сомкнулись совсем рядом с цифрой «5» на громадных часах. Розовая полоска раннего света озарила три напряженных лица с открытыми ртами. Мариус во все глаза всматривался в циферблат, но никаких слов он там не увидал. Обескураженный, он повернулся к Уго.

— Ничего? — спросил тот. Мариус растерянно кивнул головой.

— Я подозревал, — промолвил Уго с интонациями профессионального вещуна. — Уж слишком ясно сформулировано. Орден Пик не мог себе позволить такого прямого намека. Ну что ж, дело осложняется. Надо срочно искать другой вариант.

Задерживаться у Ричо не имело смысла. Часовщик проводил их до развилки, от которой исходили три дороги. Правая вела к городу Метрио. Вторая — к старой ворсовальне. Средняя — к озеру Шиаччи.

В жизни всегда есть три дороги.