Болезнь Уго оказалась немного не тем, что о ней думал Мариус. В Красном Лесу Уго подхватил не простуду, не грипп, не инфлюэнцу, а степную лихорадку фьюг-фьюг (и как это в лесу можно подхватить степную лихорадку?). Это штука жестокая и подлая. Она бьет из-за угла и ниже пояса. Внедряясь в организм, уже ослабленный недомоганием, она вызывает жар и озноб одновременно. Мозг больного раздирают развесистые галлюцинации, где конец света — самая радостная картинка. С губ больного срывается бред, по сравнению с которым брань пьяного кузнеца — священные псалмы… Для степняков лихорадка фьюг-фьюг — коричневое облако, одно из многих сгустков зла, разбросанных по миру Джавахарлалом (под этим псевдонимом у них работает Черный Демон). Лихорадка фьюг-фьюг приводит к потере памяти, нарушениям речи, слуха, зрения. Она атакует в первую очередь голову и четыре чувства, которыми голова управляет. Если ее не лечить, человек сгорает, как свечка, за несколько дней.

Как прицепилась эта зараза к Уго, здоровому и крепкому парню? Местные специалисты объяснили, что всему причина — кошмарная рана на правой руке больного. Ее, как мы все еще помним, Уго получил от конвойного по пути в Кабу. В эту рану и втянулась лихорадка фьюг-фьюг. Побочным эффектом последних несчастий стало установление на теле Уго симметрии увечий. Давным-давно он заработал себе глубокий шрам на левом предплечье. Получил его Уго в результате поединка на ножах — забавы лихой реккельской молодежи. Уго тогда едва исполнилось 14 лет, и был он глуп. Теперь давний шрам имел зеркальное отражение в виде свежей раны на правой руке. Уго распростерся на лежанке. Его мощная грудь, хрипя, судорожно вздымалась.

— Ну, что? — спросил Мариус у лекаря, закончившего свои манипуляции.

Все лекари, независимо от национальности и темперамента, одинаковы в работе. На их усталых лицах тускло мерцают глаза, в которых — снисходительное застоявшееся безразличие к человеческой природе. Их губы насмешливо сжаты. Всем своим видом лекарь показывает, что бывали в его практике случаи и похлеще. Покрывая рану Уго вонючей мазью ядовито-желтого цвета, местный эскулап сердито заметил:

— Жив хорошо что остался.

— Выживет? — упавшим голосом спросил Мариус.

— Откуда знать мне? — раздраженно бросил лекарь. — Выживет если — останется все равно хворь.

— Какая?

Лекарь только плечами пожал.

Уго все-таки выжил. Он боролся с фьюг-фьюгом пять дней, а на шестой в один прекрасный момент вдруг вскинулся и посмотрел на мир прозрачным взором. И после этого перестал, наконец, молоть чепуху, которая Мариусу казалась безнадежно далекой от действительности — о каких-то посвящениях, юбилейных факельных шествиях, фазах полной луны, великой колонизации на юг и поголовной стерилизации самцов.

Словом, Уго пришел в себя и посмотрел на Мариуса. Но прежде чем узнать, что из этого вышло, стоит вернуться на пять дней назад.

Пять дней назад Мариус выяснил, что их с Уго выбросило на поселение степняков-изгоев. Отсюда, с южных окраин Красного Леса, начиналось государство Умар, основанное этим квазинародом. Возникал резонный вопрос: как же степняки преодолели врожденный страх перед Красным Лесом и решились его пересечь?

— Светлый Митра силу и смелость дал пройти Красным Лесом чтоб, — гордо объяснил стройный бородач с лицом порядочного человека — один и соправителей поселка. Его звали Хар. Он ведал экономикой. Рыжебородый здоровяк Хуфу был у них чем-то вроде воеводы. Свирепого вида длиннорукий и сутулый тип по имени Джут совмещал посты коменданта и ученого советника. Поселок назывался Визар.

Мариуса насильно погрузили в пучину религиозной доктрины изгоев-умарцев. Оказалось, что Митра, который властвует на территории Джанга — это Темный, ненастоящий Митра. Сфера его влияния резко ограничена Красным Лесом. А здесь, в прекрасной стране Умар, чтут Светлого Митру, который посредством Светлого же Пророка привел избранных в свое царство. Путь через Красный Лес под руководством Пророка стал очищением для нового народа.

— Темный Митра недобрый. Светлый Митра хорош, — популярно объяснил Хар.

Разумеется, изгои считали своего С.Митру богом номер один. И Мариус, которому было с чем сравнивать, молчаливо с ними соглашался. Может, Светлый Митра и не первый, но он, как минимум, получше Темного — хотя бы потому, что не мешает своим людям соблюдать человеческие законы гостеприимства. Может, тут и плевать на землю не возбраняется? Мариуса подмывало это проверить, но он решил все же воздержаться от слишком смелых экспериментов.

А вот другое табу северных степняков — не сметь общаться с незамужними женщинами! — в Умаре точно не действовало. Мариус в этом убедился довольно скоро, хотя и отнюдь не по своей инициативе.

У нее были пухлые алые губы, персиковая кожа, и она постоянно мелькала у Мариуса перед глазами. Частота встреч исключала случайность. Возможно, ей не хватало любви. Но почему она положила глаз на чужестранца? Своих, что ль, мало? В иное время Мариус и размышлять бы не стал, а с готовностью ринулся бы на амбразуру. Но после трагедии с Расмусом ни о каком либидо не могло быть и речи. К тому же, еще не стерся из памяти прискорбный любовный конфуз с Чарой. И Мариус отвечал на огненные взоры аборигенки мрачным равнодушием.

Он думал о более важном. Он принял решение. Он решил продолжить поход без Уго. То есть поступить так, как в свое время хотел, да не поступил с Расмусом. Благородно бросить. Здесь, в объятиях мирного, пусть и странноватого, народа Уго не пропадет. А Мариус, наконец, останется наедине со своей проблемой. Так следовало поступить с самого начала. Привык, черт возьми, решать вопросы с чужой помощью! А ведь уже далеко не мальчик. Самое время жить своим умом. Привычная широкая спина Расмуса, за которой так удобно было отсиживаться в определенных ситуациях, ушла в небытие. Теперь ты и должен доказать, что можешь решать свои проблемы сам. Решайся — и уходи, приказал себе Мариус. Будет очень трудно, зато ты все сделаешь правильно. Может, это — главное в жизни: понимать, какие из твоих поступков — правильны. Пусть ты понял это с солидным опозданием, но лучше поздно, чем очень поздно.

Мариусу казалось, что он верно усвоил главный урок похода: в этом деле все шишки должны в конечном итоге упасть только на его голову. Тех, кто желает ему помогать, следует вынести за скобки. Иначе, рано или поздно, их настигнет… Что? Что-то, да настигнет. Пример Расмуса, не вынесенного своевременно за скобки, это прекрасно иллюстрирует.

Мариус мог покинуть поселок Визар в любой момент. Никаких проблем! Даже обидно. Никто его не ни в чем не подозревает. Никто не принимает за вражеского шпиона. Никто даже не задумывается — а правду ли он сказал о себе. Вывалился человек из дикого леса. Явился со стороны врагов. И ничего. Приняли, кормят, поят. Полная свобода передвижения. Что-то тут нечисто. Хар рассмеялся, когда Мариус по простоте душевной поделился с ним своим недоумением.

— Тебя не боимся. Они, — Хар выразительно показал на север, — важное не доверят дело тебе, потому что чужак ты. Говорит Темный Митра: когда важное дело, решайте сами. Потому что обманет все равно чужак.

Итак, покинуть Визар Мариус мог когда угодно. Но он решил подождать, пока Уго придет в себя. А уж тогда, убедившись, что жизнь товарища вне опасности, по-английски уйти из поселения изгоев — и вперед, на юг, к Пустыне Гномов. Мариус верил в себя. Возможно, эта вера была для него самым ценным приобретением всего путешествия. Задачи головоломки? Как-нибудь разберемся. Забытое восьмое слово? Как-нибудь вспомнится. Нет проблем, неподвластных человеку. Есть люди, создающие себе нерешаемые проблемы.

У Мариуса пока не возникло ни малейшей идеи насчет следующей, десятой задачи головоломки: "Тень веретена убудет у подножия желтой сосны". Но, хотя период ее действия уже наступил, Мариус почему-то не торопился. Чутье, выступающее в набеленном обличье Любовника, подсказывало ему, что время еще есть, что он может себе позволить задержаться в поселке Визар, убедиться в выздоровлении Уго. И Мариус бесцельно слонялся по поселку. Тут же в качестве гида к Мариусу привязался сопливый паренек. Звали его Ульфар. Он патологически искал расположения чужеземца, изобретая способы, как бы развлечь гостя. От нечего делать Мариус позволял себя развлекать. Ему хотелось забыться. Они с Ульфаром ходили в лес охотиться на лис. Они совершили пешую прогулку к Трем Камням, которые, как считалось, убивали злые чары. Они ходили на большую дорогу — встречать "одетых на все стороны света", как в Умаре называли странников аскетического толка, путешествовавших полностью голыми. Все это умиротворяло. Смерть Расмуса мельчала, удаляясь в прошлое. Боль потери осталась, но притупилась. Избавляясь от постоянной ноющей печали, Мариус стал чаще размышлять о собственной перспективе. Но ничего хорошего не придумал. "Спокойствие, мессир! — сказал ему Любовник. — Решения не стоит торопить. Они настигают нас в пути". Мариус принял это как рабочую гипотезу.

Ульфар был сыном плотника. Плотник в Визаре считался большим человеком. Он обладал реальной властью. Он был не простым исполнителем совокупности физических действий. В чем-то он приравнивался к жрецу, поскольку осуществлял духовную связь между людьми Визара и священным лесом. Этому искусству учили с детства, овладеть им мог далеко не каждый. Ульфар — явно не мог. Парнишка получился недоделанным, с хроническим насморком, с комическими дефектами речи. Ульфар категорически не желал идти по отцовской стезе. Душа его жаждала романтики. На данном отрезке жизни он хотел стать охотником. Милое дело — целыми днями ты в лесу, предоставлен сам себе, никому не подотчетен, а лес полон неожиданностей, лес каждую минуту может преподнести захватывающее приключение. Кстати, попутно ты добываешь пропитание для поселка, тем самым приобретая репутацию нужного человека. Ну, а если ты — охотник умелый, то еще и обеспечиваешь поселку хороший доход, поскольку бесперебойно снабжаешь его шкурами, которые, после выделки в мастерской Мюльрида, транспортируются в Дагабу, столицу Умара. А уж в Дагабе… В конце концов, после многократных прелюдий и активного зондирования, Ульфар признался, почему вдруг так прикипел душой к чужестранцу. Все оказалось до отвращения просто. Паренька зачаровал рассказ о Великом Кладе. Романтик, одно слово! Он понял, что это волнующее путешествие как раз и станет тем, чего так давно (с рождения) просит его душа. — Хорошо, я возьму тебя с собой! — согласился Мариус и подумал, что злая судьба, видимо, до самого конца будет навязывать ему попутчиков, которые еще более усугубляют обязательства Мариуса перед своей совестью.

Добившись согласия на участие в походе, Ульфар впал в экстаз и начал лихорадочно готовиться к отъезду, не забывая задабривать нового шефа очередной порцией развлечений.

На четвертый день случилось одно из тех событий, которые поначалу всегда кажутся мелочью. Мариус с верным оруженосцем посиживал на околице, предаваясь молчаливому отдыху. Жаркий ветер меланхолично играл темно-зеленой листвой. В тени дышалось легко. И вот — явление: из зарослей, как тень сестры Лотты, возникает та самая черноглазая степнячка с пухлыми губами.

Ульфар что-то гундосо забормотал. Но девица рявкнула на несчастного — и паренек медленно растаял в воздухе.

— Я — Зинга! — дерзко объявила девица. Из каждого звука этих двух не самых длинных слов несло чудовищным акцентом.

— Ну? — спросил Мариус хладнокровно.

— Не знать еще ты, что любила тебя? — с явным затруднением проворковала девица.

Мариус, в принципе, ожидал признаний. Но столь прямой подход его обескуражил. Он ответил неопределенным мычанием.

— Спросить у Светлый Митра я — меня любить должен кто? Он сказал — ты. Светлый Митра верить надо, когда говорит.

— Не понял, — нахмурился Мариус. — Я что — теперь жениться на тебе должен?

— Так, — радостно заулыбалась Зинга. — Останься Визар должен ты. Или со мной поедешь ты Дагаба, а можно и другой город. Но наша страна нельзя мне убегать из. Светлы Митра не говорит "да".

— А ну как я не захочу? — Мариус отчаянно надеялся, что правильно понимает собеседницу.

— Почему не захотеть? — искренне удивилась девушка. — Плоха не есть наша страна. Зинга хороша жена стать, много уметь, много знать, сильно любить тебя.

Мариус представил себе эту перспективу. Нет, девица на свой вкус неплоха. Хорошая, упругая грудь — на крепкую «четверку». Талия, конечно, слегка завышена. Но зато девчонка обладает природной грацией, которую не всегда разовьешь и ежедневными упражнениями. Зад бы ей поменьше. Зад выпирает даже под свободным платьем сиротского коричневого цвета. Впрочем, это на любителя. Всякие зады нужны, всякие зады важны. А лицо… Да ничего особенного! Ну, алые губы. Это хорошо. Но зачем они такие толстые? А за губами — неровный частокол зубов, почерневших от бесконечного жевания древесной смолы, чем здесь постоянно заняты все, у кого еще есть чем жевать. Глаза искрятся, полны жизни — но узковаты. Кожа нежная, бархатистая — но такая смуглая, что кажется грязной. Возможно, оно и вправду грязно. Лицо круглое, как блин. Щеки толстоваты. Да разве выбрал бы ее Мариус в толпе ренских девиц? А главное — плясал в глазах лесной красавицы некий бесенок. Это не обещало ничего хорошего. Мариус инстинктивно боялся людей, в чьей душе можно неосторожно разбудить вулкан. В женщине он после красоты ценил простоту. Если внутри у нее происходят неконтролируемые и притом бурные процессы, хлопот не оберешься!

— Дите, не собираюсь я оставаться в вашей стране. У меня своя есть, — решительно сказал Мариус.

— Как — нет? — поразилась Зинга. — Светлый Митра говорит, ты мой должен быть, я — твой. Верить Светлый Митра должен ты!

— Почему?

На этот вопрос Зинга ответить не смогла. Она его просто не поняла. Пожав плечами, она выложила решающий аргумент.

— Велик и справедлив Светлый Митра! Правильно говорит всегда он, — и, исподлобья взглянув на любимого, добавила: — Никогда неправильно не сказал он.

Мариус не решался перечить ей. Что-то его держало. Нельзя ранить отказом ребенка, для которого ты оказался генератором Белого Счастья. Мариус чувствовал, что она вполне способна посвятить ему свою жизнь. Кто знает, может, непостижимый Светлый Митра прав, указывая ей на чужеземца как на спутника жизни? Мариус не верил во всех здешних божков. Два Митры, понимаешь, как сказал бы Уго. Как один такой, так и другой, понимаешь! Но для умарцев Светлый Митра реально существовал, и потому мог внушать им верные мысли.

Впрочем, что за чертовщина? Речь вовсе не о том, жениться ли ему на этой грязно-коричневой туземке и остаться здесь. Эта тема — вне дискуссий. Он должен идти дальше. Как это объяснить ей — и объяснить деликатно, но доступно?

— Не могу я остаться, — извиняющимся тоном пробормотал Мариус.

Лицо Зинги тревожно вытянулось. Предупреждая ее реакцию, Мариус спешно добавил:

— Но я вернусь.

— Правду говоришь ты? — она искательно заглянула ему в глаза.

— Да, — Мариус отвел взгляд, желая быстрее покончить со всем этим.

— Скажи — честно! — потребовала она.

— Чтоб я сдох! — сквозь зубы проговорил Мариус, чувствуя себя последним негодяем. Он не был уверен, что вернется. Более того. Он просто не собирался возвращаться. Разве сможет жить он где-то, кроме Рениги? Чем больше путешествуешь, тем сильнее греет тепло родного очага. Но как было не соврать? Ложь во благо, как говорится… Мариус озадаченно отметил, что уверенно превращается в профессионального брехуна и лжет не переставая. Что значит — жизненный опыт!..

Но, однако, как мы отвлеклись от генеральной линии сюжета! Если к ней немедленно не вернуться, она вовсе ускользнет от нас. Итак: после пяти дней лихорадочного бреда Уго, наконец, перестал молоть чепуху и взглянул на мир без пристрастия. И тотчас к его постели позвали Мариуса.

Из "Хроник Рениги" аббата Этельреда:

""Не связывай судьбу с иноверцем!" — советует Ромбадо Рамбауди. И он совершенно прав, дорогой мой Ральф. Мы без труда найдем множество примеров в истории, подтверждающих его правоту.

Взять, например, знаменитый случай с принцем Люком. Ты, конечно, знаешь эту историю — хотя бы по превосходной поэме Оскара Метцеля "Благородная любовь". Ты должен помнить, что принц Люк был младшим сыном Нелы, дочери короля Гвидо Щербатого. С младых ногтей он выказал недюжинные способности в военном ремесле. В 824 году, после смерти матери, он окончательно отказался от прелестей придворной жизни и заявил старику Гвидо о непреклонном желании поступить на армейскую службу. Гвидо, по натуре весьма воинственный, не стал препятствовать и даже поощрил внука. Люку выделили в командование один из десяти гвардейских полков (Серых Рейтар) — и принц крови начал службу как подполковник Кромеринг, ибо таково было родовое имя его отца, дворянина не особенно знатного, но отчаянного и дерзкого, склонного идти наперекор судьбе. Эти отцовские качества унаследовал и сам Люк.

Служил он отменно, пользовался уважением солдат и офицеров, заботясь о благе подчиненных. В 831 году, когда ему едва исполнилось 28 лет, король Мартин II, его дядя, произвел Люка в генералы. А год спустя гвардейский корпус генерала Люка Кромеринга в составе громадной королевской армии отправился в Горул для подавления вспыхнувшего там мятежа.

Дальнейшее хорошо известно. В двухдневном сражении под Седукером рены потерпели поражение. Единственным военачальником, проявившим доблесть в битве, оказался молодой генерал Кромеринг. Но случилось так, что его корпус, прикрывая беспорядочное отступление ренского войска, попал в окружение. Люк был взят в плен, где провел без малого четыре года. Причем содержали ренского принца отнюдь не по-королевски, а как обычного военнопленного.

Надо сказать, Мартин II ничего не сделал для освобождения племянника. Вызволил его отец, долго обсуждавший с горулами условия выкупа. Наконец, осенью 836 года Люк Кромеринг вернулся в Ренигу, и вернулся не один. С ним приехала горульская девушка необыкновенной, неземной красоты. Ее звали Тара. Любовь между нею и пленным ренским генералом вспыхнула, как только они увидели друг друга. Оба считали, что эта страсть ниспослана им свыше. Поначалу они встречались тайком, затем перестали бояться дурной молвы, которая, разумеется, больше грозила Таре. Родные пробовали урезонить девушку наказаниями — но разве истинную любовь может остановить угроза? Наконец, Тара родила Люку сына, которого назвали Александром, в честь деда по отцовской линии.

Через неделю после родов Тара была изгнана из родного дома, и ей пришлось искать пристанища в убогом жилище пленного генерала. Там несчастный ребенок провел первый год своей жизни…

Счастье, которое мечтал обрести в родной Рениге Люк Кромеринг, оказалось недостижимым. Высшее общество не пожелало принять его жену. Церковь отказалась признать их брак. Сама Тара страдала — от одиночества, от вражды, которая ее окружала в незнакомой стране, от слишком чуждых обычаев и веры. Видя это, Люк сделал шаг, достойный мужчины. С женой и сыном он вернулся в Горул. Генералу пришлось поступить на службу к государству, с которым он прежде сражался, которое искренне считал вражеским. Его услуги приняли, ибо кто лучше врага оценит талант полководца-противника? Свое искусство Кромеринг доказал, великолепно организовав пограничные войска Горула, превратив их в образец современной армии. Умер он в возрасте 68 лет, будучи счастливым отцом и дедом. Горул признал его своим героем и похоронил со всеми возможными почестями. Родная же Ренига, во славу которой он так хотел служить, занесла его в разряд величайших в своей истории злодеев и предателей.

И, может быть, такое отношение отчасти оправданно. Человек, которому по рождению предназначен высокий жребий, должен уметь побеждать чувства, если они мешают ему выполнить предназначение. Но следовать этому правилу непросто, как любому из десяти заповедей. Человек не в силах совладать с собой — он слишком слаб. И, чтобы понять это как следует, завершим рассказ о Люке Кромеринге старинной легендой, которая открывает поэму "Благородная любовь": "После того, как явился миру мужчина и заявил о своей скуке, создатель задумался: из чего же сделать для него женщину? И после короткого размышления он поступил так. Взял несколько ярких солнечных лучей, все чарующие проблеск зари, задумчивую грусть луны, красоту лебедя, игривость котенка, грациозность стрекозы, ласковое тепло меха, жгучий жар огня, хрупкость льда, трепетность лани, сладость меда. И смешал все это воедино. Затем, чтобы состав не получился приторным, добавил холодное мерцание звезд, непостоянство ветра, слезоточивость облака, хитрость лисицы, трусливость зайца, назойливость мухи, упрямство паука, приспособляемость хамелеона, подозрительность мыши, мстительность осы, кровожадность льва, ядовитость змеи, беспощадность стихии. Из всего этого создатель вылепил человеческую фигуру и вдохнул в нее жизнь. И была подарена женщина мужчине, и было ему сказано: "Бери ее такую, какая получилась, не пытайся ее переделать, блаженствуй с ней всю жизнь и мучайся из-за нее до смерти!"

Так говорили о женщине за тысячу лет до Люка Кромеринга"

Мариус сразу увидел, что дело плохо. Взгляд Уго лишь казался осмысленным. Равнодушно скользнув по Мариусу, он перескочил на лекаря, потом — на Хара, а потом — на Букима, брата Хара, который тоже зачем-то втиснулся в маленькую хижину-лазарет. Глаза больного беспокойно изучали обстановку.

— Уго! — позвал Мариус.

Взметнув сальные патлы, Уго дернулся, как будто его укололи шилом. Теперь он смотрел на Мариуса пристально, по своему обыкновению расширяя и сужая зрачки. Мариусу стало не по себе. От глаз товарища веяло тысячелетним холодом.

— Откуда ты меня знаешь? — резко спросил Уго.

Сердце Мариуса сжалось.

— Ты что, не узнаешь меня? — спросил он удрученно.

— В первый раз вижу, — отчужденно процедил Уго.

Мариус почувствовал страх. Он увидел за привычным лицом Уго черную ауру, которая выглядела как темное облако, которое строило злобные рожи и плевалось ядовитой слюной. По внешним признакам Уго здоров. Но внутри у него не все в порядке. Это ясно, как божий день.

Тут на первый план выступил лекарь, который круто переключил общее внимание на себя.

— Свое имя помнишь ты? — властно спросил он.

— Вы что, за придурка меня принимаете? — недовольно хмыкнул Уго.

— Отвечай! — сердито рявкнул доктор. — Здесь не играют с тобой, лечат здесь.

— Теперь это у них называется лечить, — ехидно заметил Уго. Его всегдашняя ирония осталась при нем. Он был вполне в норме — и в то же время явно не в себе.

— Знаешь ты, что чуть не умер? — с прежними интонациями продолжал лекарь.

— Теперь знаю, — Уго был непробиваем, как яйцо страуса.

— Поэтому своему ясно отвечай лекарю! — потребовал эскулап.

— Спрашивай, о целитель!

Пропустив мимо ушей ерничанье, лекарь повторил вопрос:

— Имя назови свое.

— Уго Тарриль, — спокойно представился Уго. Мариус вздрогнул от неожиданности. Как же так? Выходит, свое имя он помнит. Значит, в его памяти должны сохраниться и другие сведения из прошлого. Где же они, эти сведения?

— Расскажи о себе, — продолжал допрос лекарь.

— Крестьянин из деревни Черные Холмы. Двадцать семь лет. Не женат и не собирался. В тюрьме или под следствием не содержался. Связей, порочащих меня, не имел, — издевательски протараторил Уго.

— Как здесь оказался ты?

Ехидная улыбочка медленно сползла с лица Уго. Он наморщил лоб. Но это не помогло. Он пожал плечами с озабоченным видом:

— Не помню.

— Что помнишь, рассказывай.

— Как — что? — сердито сказал Уго. — Ну, жил себе в деревне. Работал. Все. Послушай, приятель, не темни. Рассказывай, каким чертом меня сюда занесло!

— Его правда не знаешь ты? — лекарь указал на Мариуса.

— Да что вы с ним ко мне прицепились? — с досадой вскрикнул Уго. — Кто это такой — принц альмавирский?

— Ты с ним к нам приехал.

— Да? — протянул пораженный Уго. — И откуда же, интересно?

— Из Черных Холмов, — подал голос Мариус..

— А кто ты таков, красавец? — спросил Уго со злостью.

— Овцепас Мариус из деревни Черные Холмы.

Воцарилось молчание. Уго напрягся.

— Что-то я тебя, братец, не припоминаю, — наконец, сказал он.

— Ну, тогда припомни, прах тебя возьми, кто там в Черных Холмах овец пас! Ну-ка, назови! — разозлился, наконец, и Мариус.

Уго вновь задумался. Затем безнадежно махнул рукой:

— Нет. Не помню. Вот катастрофа!

— Ты помнишь, как убили Расмуса? — спросил Мариус надтреснуто.

Уго ответил ему отчаянным взглядом. Видимо, он и сам начал осознавать, что с его памятью творится неладное. Все больше мрачнея, он принялся рассказывать о жизни в Черных Холмах в мельчайших деталях — больше для себя, чем для окружающих. Они с Мариусом припомнили массу общих знакомых. А вот самого Мариуса из памяти Уго будто стерла чья-то грубая рука. А за компанию — и Расмуса, и все, что касалось путешествия в Пустыню Гномов.

Узнав, где находится, Уго пришел в тихий ужас. Конечно, он подозревал, что очнулся далеко не в Черных Холмах. Но надеялся, что дело происходит где-то по соседству. Последнее, что он помнил — это как он идет вечером по дороге из лесу к деревне. Дальше — полный провал и затем — пробуждение в незнакомой компании. Очнувшись, Уго предположил, что на него незаметно напали, и сейчас он — в руках разбойников. Наверное, он предпочел бы, чтобы так и оказалось — лишь бы разбойники находились где-нибудь на территории герцогства Тилли. Похоже, Уго полагал совершенно необходимым свое пребывание на родине. Осознав, что безнадежно от нее оторван, Уго помрачнел и упал духом. Минуту-другую он смотрел внутрь себя, не реагируя на замечания и вопросы.

— Локальная амнезия! — закрутил лекарь. — Лихорадка фьюг-фьюг! Видали мы такое уже! Хорошо, при уме остался что!

— Вылечить его можно? — спросил Мариус с дрожью в голосе.

Лекарь покачал головой.

— Лихорадку фьюг-фьюг лечу, следы ее — нет. Вылечить нельзя их.

Слезы подступили к глазам Мариуса. Еще один упавший вниз! Еще за одного придется заплатить перед Богом! По высшему счету придется!

Расмус смотрел на жизнь проще, и он в такой ситуации просто сказал бы: "Да ты-то здесь при чем? Ты что, насильно Уго сюда затащил? Он сам с тобой поперся, сам пусть и расхлебывает"

Да, Расмус смотрел на жизнь проще. Он всегда был уверен, что поступает правильно. Мозги Мариуса устроены иначе. Поэтому он подумал: Уго пострадал по моей вине. Значит, сделаем так, чтобы обошлось малой кровью.

Тем временем Уго очнулся и обратился к Мариусу.

— Ладно. Допустим, я тебе верю. Расскажи, почему мы здесь оказались.

Мариус собрался.

— Мы вышли из Черных Холмов втроем — я, ты и Расмус. Расмус — мой товарищ, тоже овцепас. Мы шли искать клад в Пустыне Гномов. По пути Расмуса убили. Потом оказалось, что клада никакого нет.

— Постой. Как мы узнали, что клада нет? — заинтересовался Уго.

В подробности вдаваться Мариус как раз не хотел. Он удостоверился, что Уго выжил и уже практически здоров. Теперь надо уходить. Уго останется в более или менее надежных руках. Нет, никаких больше подробностей — иначе у этого безумца вновь появится вкус к подвигам. Хватит с него. Надо срочно уходить. Когда Уго совсем оклемается и встанет на ноги, отвязаться от него окажется стократ сложнее.

— Завтра расскажу тебе все. История долгая, а время уже позднее, — категорично сказал Мариус и тут же вышел из хижины.

Он шагал к месту своего ночлега. Услышав шаги сзади, оглянулся. Его догонял Хар.

— Кому врал ты — ему или нам? — спросил он строго.

— Ему, — утомленно ответил Мариус. — Послушай, Хар. Я хотел тебя попросить. Пусть он останется у вас. Мне ждать некогда. Надо идти.

Серыми глазами безнадежно порядочного человека Хар посмотрел в голубовато-зеленые усталые глаза Мариуса и усмехнулся в бороду.

— Согласен я — остается пусть. Зачем ему врал ты, не понять мне. Если правду хотел не сказать, промолчать мог. Светлый Митра учит: ложь — первый грех. Начинается с нее все.

— Так уж вышло, — примиряюще бросил Мариус, ловя себя на мысли, что принципиальный здешний бог уже сидит у него в печенках.

Хар сжал ему руку выше локтя.

— Не беспокойся и иди ты, — сказал он дружелюбно. — Ничего не случится с ним. Хар обещает! Но запомни, что Светлый Митра сказал. Поможет тебе.

В темноте, у домишки, в котором обитал, Мариус наткнулся на что-то мягкое.

— Зинга здесь, — немедленно сообщил из темноты знакомый до боли голос.

— Ну чего тебе? — обессиленно отозвался Мариус.

— Я спросила Светлый Митра. Он пойти с тобой из наша страна разрешает, — торжественно объявила девушка.

О, господи, эта еще на его голову!

— Ну зачем? Зачем тебе это надо?

— Люблю тебя, — лаконично растолковала Зинга.

— Ты ведь не знаешь даже, куда идти-то придется, — пытался аргументировать Мариус.

— Зачем знать? Скажешь сам. Говорит Светлый Митра: его любишь — иди с ним, но помни меня. Я буду.

На дальнейшие споры сил уже не оставалось.

— Завтра! — отрезал Мариус.

— Правда? — замирающим голосом спросила Зинга.

— Правда, правда! Спать иди, ради бога, — взмолился Мариус. И почувствовал, как руки Зинги обвиваются вокруг его шеи. Зинга поцеловала его и исчезла.

Мариус облегченно вздохнул. Ну все, друзья и подруги, а также романтики и искатели кладов. Все вопросы решены сегодня. Завтра ничего решать мы не станем. Завтра мы должны быть далеко. И мы будем далеко.