Мариус стоял у подножия круглого холма, внутри которого вела свое исполненное смысла существование Матерь мерданов. Не дай Бог, перед испытанием положено заходить в этот затхлый склеп и, паче того, как-то контактировать с мерзкой бабкой. Симон об этом не предупреждал, но, может, просто считал само собой разумеющимся. Для него-то наверняка прикосновение вонючей скорпионши — высшая благодать.
Но, к счастью, от вторичного посещения холма Мариуса избавили.
— Прошу подготовиться к выбору соперника! — гаркнул мордатый мужик без шеи и с огромным, как барабан, пузом. Густой бас резонировал в его колоссальном чреве, на выходе перерастая в трубный глас. Мариус от неожиданности вздрогнул. Публика оживленно зашумела. На ристалище приперлись все — включая дряхлых стариков и малых детей. Предвкушают, гады, зрелище. Ладно, ладно! Будет вам потеха!..
Из толпы выделился десяток молодых людей, относительно статных и достаточно плечистых. Толкаясь, они образовали нестройную шеренгу без намека на ранжир. У мордатого в руках оказался широкий и глубокий глиняный сосуд.
— Жребий, жребий! — зажужжала толпа.
Мордатый бросил в сосуд десяток камешков, предварительно пометив один из них какой-то гадостью. Молодые люди, поочередно подходя к сосуду, извлекали камешки. Мариус наблюдал за процедурой равнодушно. Ему было все равно, с кем воевать. Он знал: в прятках никто из здешних его не одолеет.
Удача улыбнулась шестому по счету молодцу. Вытянув роковой камешек, он завопил от радости и яростно потряс кулаком в воздухе. Толпа ответила ему истеричным визгом. Мариус поморщился.
— Справедливый жребий избрал соперником доброго Гисмонда! — прогремел толстый мужик без шеи.
Жеребьевка, как показалось Мариусу, представляла для зрителей основной интерес во всем шоу. После определения соперника ажиотаж как-то враз спал. Лихорадочное возбуждение уступило место энергичной деловитости. Группа соратников принялась готовить доброго Гисмонда к поднятию тяжестей. Пять-шесть грязных рук разминали мощный плечевой пояс счастливца, теребили его картинный бицепс. Некоторые массажисты сладострастно подводили очи, бормоча в экстазе. Добрый Гисмонд, мрачный, как демон, с лицом, выпачканным в грязи, с челкой, закрывающей глаза, был исполнен достоинства. Коренастый, набычившийся, он рвался в бой. Он пританцовывал на своих коротких, крепких, толстых ногах. Слава и почести ждали его. Он сознавал уникальность стоявшей задачи и был готов ей соответствовать. Все племя, сладко улыбаясь, любовалось своим избранником. Все племя инстинктивно чувствовало эпохальную значимость поединка. Веками раскручивалась бесконечная спираль ДНК, чтобы настал момент и Мердан, Выбранный Судьбой, доказал превосходство своей нации над Тем, Кто Пришел Оттуда. Оттуда, Откуда Изгнали Мерданов.
Место для поднятия тяжестей уже было очищено. Камни ждали силачей. При виде длинного ряда валунов Мариусу сделалось нехорошо.
Симон делал Мариусу легкий массаж. Мариус вдруг почувствовал себя неуютно. Он оглянулся, пытаясь понять, что же его смутило. Да нет, вроде все как было. Никаких злобных взглядов, враждебных движений… Ну, конечно, в этом ведь все дело! На них с Симоном вообще никто не глядел! Все племя принципиально любовалось красавцем Гисмондом. Чужеземец для мерданов просто не существовал. Через несколько часов он умрет — так стоит ли он внимания добрых людей? Мариуса это глубоко задело и разозлило. "Ну, козлы! Вы еще на меня посмотрите! Будете глядеть, не отрываясь!" — подумал он.
Симон массировал быстро и умело, как лекарь в серных банях. Его бы в цивилизованный мир — хорошие деньги мог бы зарабатывать парень! Мариус вспомнил скабрезную рассказку Уго о графине и ее массажисте, которых подловил не вовремя вернувшийся граф. История заканчивалась счастливо: графиня и массажист завершили-таки начатое дело, причем граф ни на секунду не усомнился, что эта парочка занимается именно массажом. Вот что значит — профессионал! Мариус представил чахлого Симона в постели с графиней и не смог удержаться от смеха.
— Ты чего? — недоуменно спросил Симон, не прекращая щупать кожу подопечного.
— Все нормально, — успокоил его Мариус. — Ну что, скоро ты там?
Симон закруглялся, потому что на арене уже появился мордатый и рявкнул с типичным для всех арбитров отмороженным видом:
— Первым поднимает камень чужеземец!
Встряхнувшись, Мариус вышел в круг. Первый подход — к легчайшему весу. Выбрав самый мелкий камень, Мариус охватил его руками и довольно легко поднял над головой. Народ безмолствовал.
— Черед доброго Гисмонда! — объявил мордатый своим громобойным басом.
Добрый Гисмонд взметнул камень так же непринужденно, как светская львица поднимает бровь. Радостные крики сотрясли воздух. Мариус твердо решил сохранять спокойствие: чужое поле есть чужое поле.
— Чужеземец поднимает второй камень! — проревел мордатый.
Чужеземец исполнил это с легкой натугой. Гисмонду второй камень дался не сложнее, чем первый.
Регламент предусматривал шесть подходов к возрастающим тяжестям. Мариус спекся на четвертом камне. А неунывающий Гисмонд под страшный рев поднял над головой этот вес и, подержав секунд пять, швырнул оземь. И уже чисто на бис поиграл мускулами, вне конкурса подняв самый тяжелый валун. Этим, наверное, он хотел окончательно морально разложить соперника.
По торжествующей физиономии Гисмонда бурными потоками стекал пот. Молодой мердан был устал, но удовлетворен, как петушок, покрывший всех кур в курятнике. Мариус спокойно смотрел на него, дивясь силе крепыша и гадая, смог бы с ним конкурировать Расмус.
— Первую часть испытания выиграл добрый Гисмонд! — торжествующе констатировал мордатый.
Вторым номером программы шла игра в прятки. Мариус усмехнулся, представив, какую пилюлю придется проглотить этим троглодитам. Он вдруг ощутил необыкновенный подъем — так, что даже петь захотелось. Он ждал, что Любовник скажет ему: "Все будет хорошо, мессир!" Но бледная харя принципиально молчала, поджав губки.
Перед второй частью состязаний полагался перерыв. Мариус растянулся в тени неуклюжей хижины, грозившей завалиться ему на голову. Рядом примостился верный Симон.
— Ты уверен, что хорошо играешь в прятки? — тревожно спросил паренек.
Мариус только усмехнулся в ответ, не открывая глаз. Симон поставил перед ним плошку с чем-то белым и густым.
— Выпей! — предложил он. — Это освежит тебя.
Симону Мариус отчего-то доверял и смело пригубил питье. Терпко, как кислое вино, но вкусно, как сок манго, с которым Мариус познакомился в Умаре. И освежает, как ушат ледяного рассола с похмелья! Мариус вновь закрыл глаза и увидел Черные Холмы, зелень лугов в отрогах Лиловых гор, широкую блестящую грудь величавого Кельрона. На него дохнуло прохладой дубовых лесков. Красавица Фрида — стройная, румяная, с таинственной манящей улыбкой — нежно провела пальцами по его лицу.
— Может быть, на твоей родине в прятки играть легче. Наверное, у вас имеется множество потайных уголков, — услышал он скрипучий тенорок Симона.
Чтоб тебе пусто было, подумал Мариус и открыл глаза.
— Ладно, не зуди, — он еще отхлебнул живительного питья. — Чему быть, того не миновать.
— Учти — он тебя обязательно станет искать по всем домам. Там специально устроены тайники, в которых можно укрыться. Но тебе они неведомы, а он знает их назубок. Ума не приложу, куда бы тебе деться, — сокрушенно покачал головой Симон.
— Погоди ты меня хоронить, — успокоил его Мариус. — У меня еще есть дела. Посмотрим, откуда игра начнется.
Правила игры в прятки предусматривали совершенно произвольный выбор точки, в которую испытуемый помещался на старте. Все начиналось непременно на окраине поселка, а где конкретно, указывала отметка на особом волчке, запущенном твердой рукой арбитра. Затем, по команде, испытуемый начинал прятаться, арбитр в это время медленно считал вслух. На счете «сорок» в дело вступал второй участник игры, которому полагалось найти испытуемого.
Мариус безучастно наблюдал за вращением волчка. Для его плана все эти прелюдии не имели никакого значения.
Судьба определенно благоволила к Гисмонду. Волчок указал на юго-западный сектор поселка.
— Надо же, — печально пробормотал Симон. — Ведь как раз здесь его дом.
— Где? — деловито спросил Мариус.
Симон указал на одну из построек — по-особенному уродливую, с судорожно перекошенными стенами, похожую на бумажную коробку, которую попинали двенадцать ретивых пьяниц. Радостный Гисмонд оживленно комментировал с приспешниками результаты жеребьевки. "Давай, радуйся, дурачок!" — злобно подумал Мариус.
— Всем удалиться на сорок шагов! — грозно скомандовал мордатый, вновь дорвавшийся до власти.
Публика испуганно схлынула, откатившись в открытую пустыню и затихнув там колышащейся массой. Жестокое солнце алчно набросилось на свежую добычу. Но великолепные мерданские шляпы оказались не по зубам светилу. В бессильной злобе, потерпев полное поражение, солнце вернулось к своей обычной пище — несчастной почве, и без того до крайности изможденной.
— Чужеземец, подойди ко мне! — продолжал распоряжаться мордатый.
Мариус подошел. Мордатый монотонно протарахтел ему условия состязания.
— Все ясно?
— Все! — сказал Мариус, нагло улыбаясь.
Сподвижники завязали Гисмонду глаза замызганной тряпкой, которую предварительно показали Мариусу, чтобы тот убедился в ее светонепроницаемости. Симон подошел к Гисмонду и стал с ним рядом, следя, чтобы не было подсказок.
— Начинаем! — объявил мордатый. — Раз! Два!..
Оглянувшись, Мариус легким шагом направился между кособоких строений. Этот толстый хрен не так уж медленно считает…
— Десять! Одиннадцать! Двенадцать! — затихая, назойливым метрономом звучал из-за угла голос мордатого.
Мариус был уверен, что успеет. Он обогнул домишко и полностью скрылся с глаз аудитории. Затем, пригнувшись, побежал под защитой оградки из уложенных друг на друга плоских камней. Он очень хотел, чтобы никто не заметил его маневра.
— Двадцать шесть! Двадцать семь!.. — голос мордатого стал запредельным, слился с небесами.
Мариус не слишком полагался на заверения Симона, что аборигены будут вести игру по-честному. Симон — идеалист, это свойственно его возрасту. Между собой мерданы, может, и играют в благородство. А тут — чужак, который всем, как кость в горле… Лучше не ждать от них особого джентльменства. Хотя, если верить Симону, сам Бог (Рагула повернутый) лично и на месте накажет всякого, кто нарушит священные правила поединка. Но, может статься, в таких исключительных ситуациях Рагула закрывает глаза на отдельные нарушения кодекса чести?
— Тридцать четыре, тридцать пять!..
Нет, мордатый окончательно обнаглел! Частит, как шлюха под богатым клиентом. Впрочем, теперь уже все равно. Вот он — дом Гисмонда. Мариус быстро упер ногу в один из многочисленных выступов на стене.
— Тридцать восемь…
Мариус схватился за крышу и начал медленно подтягиваться на руках.
— Тридцать девять…
Мариус осторожно, чтобы не заметили, переместился на крышу. Необработанная каменная плоскость, хорошо разогретая солнцем. Бесчисленное множество выступов и впадин.
— Сорок!
И теперь со стороны его увидеть невозможно.
Солнце обрушило на Мариуса всю свою испепеляющую мощь.
Мысленно благодаря добрых людей в Дагабе за одежду, он вжался в крышу и замер. Экипировка жителей страны Умар работала на все сто процентов. Плотная ткань обладала сильным жаротталкивающим эффектом. Если бы не она, Мариус уже начал бы поджариваться.
Сколько можно вылежать на этой сковородке? Мариус надеялся, что не менее четверти часа. Именно столько дается второму участнику игры на поиски.
Расчет Мариуса был психологически тонок и выдавал в нем прилежного ученика Уго. Вряд ли Гисмонду могло прийти в голову, что соперник использует для укрытия его же собственный дом. Возможно, для порядка Гисмонд бегло проверит здание. Изнутри. Но уж на крышу вряд ли полезет.
Припекало. Время оплывало, растекалось, секунды удлинялись до бесконечности. Мариусу казалось, что он перенесся в навеки застывший мир. Время остановилось, чтобы до скончания дней зафиксировать эту картину — белое небо, изжелта-белый солнечный диск. И адское пекло. Мариус спрятал голову под ткань. Ненадолго полегчало. Сухой язык царапал каменное небо, как коготь. Мариус смутно различал отдаленный гомон. Видимо, зрители комментировали ход поединка. Другие звуки из природы ушли. Мучительно напрягаясь, Мариус пытался уловить шорох, стук, производимые Гисмондом. Тщетно! Неопределенность изматывала так же, как и жара. Мариус из последних сил заставлял себя лежать неподвижно. Чудодейственная ткань уже не спасала. Солнце добралось до кожи человека и с радостью впилось в молодую плоть. Мариус услышал ехидное замечание, которое могло принадлежать только Обращенному Рагуле: "Дурак! Ты надеялся меня обмануть? Что ж, испытай силу Бога!"
Если бы не круглая войлочная шапочка, мозги Мариуса уже можно было бы подавать к столу. С трудом он хватался за ускользавшие мысли. Что делать, когда истинный Бог от тебя отвернулся? Странники учат, что Бог требует от каждого человека исполнить долг до конца. Пока долг исполняется, Бог тебя защищает. Если Всевышний снимает свою защиту, ты становишься ему безразличен…
Мариус не мог понять, почему мысль его устремилась в этом направлении, но чувствовал: не зря. Он опять упустил нить, затем вроде бы вновь за нее ухватился. Итак, смерть? Принять ее? Глядишь, и окажется она очистительной. Смерть. Представь себе ее отвратительное рыло. Два корявых клыка, с которых каплет кровь. Это — безмерный ужас. Темнота. И ничего. Все, чем жил, уйдет…
Мариус содрогнулся. В голове плыли красные облака и розовые собаки.
Зачем он здесь? Долгие месяцы пути, лишений. Смерть Расмуса. Зачем все это? Чтобы сдохнуть, подобно беспомощному червяку, поджаренному мальчишками-садистами? Напрасная смерть есть высшая глупость. Это кто сказал? Уго… Кто такой Уго? Мариус не смог вспомнить.
Нет, терпеть дальше невозможно. Это — самоубийство. Нельзя лишать себя жизни. Странники говорят: "Не тебе обрывать нить, на которой ты подвешен". Что-то желтое вспыхнуло в мозгу, мелькнуло перекореженное лицо Любовника, который завизжал: "В тень, мессир, в тень!" Мариус со стоном сполз с крыши — вернее, свалился мешком. Благо, дома мерданов не отличались высотой. Спасительная прохлада! Перед глазами мелькали бесформенные тени, заволакивая все чернотой. Мариус дышал прерывисто, хрипло. О состязании он совершенно забыл. В ушах раздавался малиновый звон. Затем кто-то оргастически застонал. Мариус понял, что это Любовник. — Нашел! — послышался истошный, радостный и удивленный крик, который перерос в многоголосый шум, хлестко ударивший по мозгам Мариуса. Совсем близко возникло полускрытое темными кругами осклабившееся лицо с клочковатой бородой. И, наконец, спасительная темнота объяла Мариуса — мягкая, как пуховая перина, которую десять лет собирала, пушинка к пушинке, бабушка Вера, чтобы выдать замуж свою дочку Хельгу, мать Мариуса.
Но темнота пришла не навсегда. Настал час — и она отступила. Чувствуя слабость во всем теле, Мариус увидел помещение — то самое, в котором они с Симоном держали военный совет накануне состязания. А тут и сам Симон не замедлил появиться в дверях. Увидев, что Мариус пришел в себя и предпринимает героические попытки подняться с каменного ложа, он радостно крикнул кому-то снаружи:
— Он очнулся, Светлый!
И Мариусу показалось, что бред все-таки продолжается, потому что в хижину вошел, улыбаясь до ушей, некто Барбадильо, бывший шут короля Рениги Андреаса Плешивого.
Из "Хроник Рениги" аббата Этельреда:
"Что касается сокровищ Лигийской империи, то тут мы имеем лишь многочисленные сплетни. Самый правдивый из историков, Рудольф Густанский, представляет дело так. После штурма ворвались в Лигу рены, предводительствуемые королем Августом I. Без сопротивления захватили они последнего императора — Диктуса. С большим трудом унял Август дикий грабеж, в который пустилось его воинство. Боялся государь, что сказочные богатства великой державы будут растащены хмельными победителями. Август, правитель дальновидный, намеревался положить сокровища империи в основание нового государства, которое теперь возникало на обломках древнего мира. Он хотел первым увидеть эти богатства, и увидеть нетронутыми.
Но вначале их еще предстояло найти. Кое-кто из захваченных обитателей дворца знал о подземелье, связанном с императорской резиденцией секретным ходом. Там, судя по всему, и следовало искать сокровища. Ключ от подземелья после долгих угроз и уговоров получили, наконец, от плененного Диктуса. Открыв три двери с невероятно сложной механикой замков, Август I и его любимец Густав Лихтен по кличке Люфтваффе, к разочарованию и ярости, увидели, что громадное помещение совершенно пусто. Разъяренный король-победитель подверг побежденного императора жестоким пыткам. Не выдержав мучений, Диктус признался, что сокровища империи вывезены из Лиги через длиннейший подземный ход с выходом к востоку от столицы. Когда первые рены прорвались на улицы Лиги и падение империи стало неизбежеым, Диктус распорядился переправить золото и драгоценности в безопасное место. Эти сокровища, по правилам лигийских императоров, следовало любой ценой уберечь от посторонних рук. Придет время, найдется законный наследник этого золота и возродит династию. До тех пор, пока сокровища не принадлежат завоевателю, власть императоров считается освященной Богом. Сам Диктус не успел воспользоваться подземным ходом, поскольку не ожидал, что решительный штурм ренов окажется столь яростным и скоротечным. За свою нерасторопность несчастный правитель заплатил сполна. После жестоких пыток он был расчленен на части, которые сбросили с самой высокой крепостной башни. Но никакие пытки не могли заставить свергнутого императора сообщить местонахождение сокровищ. Дело вовсе не в беспримерной стойкости старика Диктуса — историки рисуют его скорее осторожным, чем мужественным. Просто-напросто он, отправляя своего сына Артуса с золотом империи, намеренно не отдал ему ясного распоряжения. Артус сам должен был найти подходящее место для укрытия сокровищ. Так что император действительно не знал, куда удалился его сын.
Итак, время для Августа было упущено, и Артус бесследно исчез. С тех пор прошла почти тысяча лет. Но история о сокровищах Лигийской империи продолжает волновать умы. Не прекращаются попытки его найти. Перепробованы все мыслимые способы поисков, но нет результата! Сокровища, скорее всего, найдутся случайно — если Бог решит вознаградить какого-то человека или державу. Легенда о том, что власть императоров все еще охраняется Небом и будет восстановлена новым владельцем сокровища, заставляет видеть в каждом новом грозном завоевателе, вторгающемся в Ренигу, руку наследника Лигийской империи. Не избежали этих подозрений даже горулы, хотя они и вовсе явились с другого континента. И поныне безумный историк Макс Фактор считает, что горулов подбили на войну с Ренигой потомки лигийских императоров, живущие в Гинардии.
Догадок о судьбе сокровищ всегда хватало. Считалось, что их спрятали в Лиловых горах или в Междугорье. Предполагалось также, что сокровища могли укрыть в Желтом Лесу, довольно близком от Лиги. Но наиболее популярным всегда было мнение, что сказочная казна Лигийской империи зарыта в Пустыне Гномов. Об этом стали говорить сразу после путешествия Андреаса Велинга, когда рены узнали о существовании Пустыни. Но найти что-то в этом проклятом месте совершенно невозможно, даже если знаешь, где искать.
Впрочем, существует один верный, как считается, способ обнаружить этот величайший в истории клад. По преданию, вместе с ценностями был зарыт некий предмет, вызывающий звон железной подковы. Никто не знает, откуда об этом стало известно, но все в это верят. Верят, потому что иначе поиск клада превратился бы в совершенно бессмысленное занятие. Это отняло бы мечту у тех тысяч, которые ни за что не хотели расставаться с надеждой найти сокровища императоров".
— Итак, друг Мариус, ты все-таки добрался до Пустыни Гномов, — довольно, как тренер марафонцу после финиша, констатировал Барбадильо, усаживаясь у каменного ложа.
Ошеломленный, Мариус смог ответить лишь нечленораздельным мычанием. Барбадильо выглядел совсем как настоящий.
— Куда же подевались твои спутники? — спросил Барбадильо, скорчив сосредоточенную гримасу.
Хриплым голосом, запинаясь, Мариус коротко поведал о смерти Расмуса и болезни Уго.
Лицо Барбадильо легко приняло соболезнующее выражение.
— Жаль, — вздохнул он. — Расмус был верным и добрым товарищем, насколько я успел понять.
И ни слова об Уго.
— Но вернемся, однако, к нашим делам, — Барбадильо смахнул печаль со своего высокого чела. — Симон рассказал мне, что тут у вас приключилось. Да уж, заставил ты поволноваться местное население. Одного они так и не поняли — где же ты прятался? Гисмонд клянется, что десять раз пробегал мимо той стены, у которой тебя нашел. Ты что, под землей сидел?
— Нет, — сказал Мариус, торжествуя по мере своих слабых сил. — На крыше.
— На крыше. Понял? — Барбадильо скривил рот в сторону Симона.
— На крыше гисмондова дома! — Симон хлопнул себя по лбу и звонко засмеялся. — Вот это ловко, клянусь потрохами бешеной ослицы!
Нет, Симон положительно был своим парнем!
— А ты сам как здесь очутился? — задал Мариус волновавший его вопрос.
— Я тебе расскажу, — пообещал Барбадильо. — Но попозже. Сейчас давай поговорим о тебе.
Мариус не возражал. Хотелось прояснить ситуацию. Выиграл он или проиграл? Если проиграл — что будет дальше? Почему-то Мариусу казалось, что Барбадильо знает ответы на все вопросы. — Дружище Мариус, положение твое сложное, но не безнадежное, — успокоительно сказал Барбадильо. — Состязание ты, однако, проиграл.
"Презренные твари, — подумал Мариус, — не имеющие никакого понятия о справедливости!"
— Тебе предстоит бой на палках, — продолжал Барбадильо. — Завтра утром. Но, учитывая твое состояние, поединок решено отложить на сутки. Мерданы идут на серьезную уступку, ведь по правилам, если ты в назначенный час не можешь выйти на бой, считается, что ты проиграл. И никого не волнует причина твоего отсутствия.
Мариус саркастически хмыкнул. Хороша уступка! Брови Барбадильо недовольно изогнулись.
— Тебе следовало быть благодарным. Такие поблажки делаются в исключительных случаях. Обычному мердану давно бы засчитали поражение.
— А я и не просил, чтобы меня принимали в мерданы! — огрызнулся Мариус.
— Давай прекратим эту бесполезную дискуссию, — отрезал Барбадильо.
Давай, подумал Мариус.
— Я попробую освободить тебя от испытания. Слава Богу, у меня для этого достаточно власти, — не без самодовольства заметил Барбадильо.
— А ты кто здесь? — спросил Мариус.
— Я — их Светлый Пророк! — заявил Барбадильо, да так серьезно и значительно, что Мариус с трудом удержался от смеха.
Даже в полумраке кривобокого помещения он заметил, как подтянулся юный Симон.
— Ты удивлен? Я понимаю, — сказал Барбадильо, неожиданно переходя на всеобщий язык. Мариус вздрогнул. Повеяло тайной. — Будем говорить на всеобщем, поскольку кое-что им, — кивок в сторону Симона, — знать не полагается.
Так-так, подумал Мариус. В Пустыне Гномов шут Барбадильо действительно стал смахивать на сверхчеловека! Голос его зазвучал тверже и резче. Лицо, известное своей неудержимой пластикой, почти окаменело. Мариус все не мог понять, кого Барбадильо теперь ему напоминает, как вдруг сообразил: деревянного идола в Кабе! Того, с решительной мордой! Мариус взглянул на Симона. Стоит чуть живой, и даже, ей-Богу, трепещет. Ай да Барбадильо!
— Историю мою ты знаешь, — величественно продолжал пророк. — Но я не стал тогда, в Даре, рассказывать ее до конца. Мог ли я подумать, что доведется встретиться еще? Мог ли поверить, что вы сможете пересечь страну Джанг? Как, кстати, вам это удалось?
Мариус рассказал, как они изображали немых паломников.
— Полагаю, это идея вашего приятеля — как его там? Уго? Правильно? — Барбадильо поцокал языком. — Толково. Голова-то у парня работает, как надо.
Сейчас-то у парня голова как раз совсем не в порядке, подумал Мариус.
— Свою историю я тебе расскажу чуть позже, — пообещал Барбадильо и увидев, что Мариус равнодушно кивнул головой, добавил: — Ну, если тебе так интересно, могу и сейчас. Попал сюда я пять лет назад. Ну, а чтобы они меня приняли, как родного, и не устраивали всяких дурацких испытаний, я назвался их Светлым Пророком. Вот с тех пор и живу среди них. Они меня уважают, а кое-кто даже любит. Некоторые — боятся. Ты хочешь знать, зачем мне понадобилось жить среди мерданов?
Ничего такого Мариус не хотел, но из вежливости промолчал.
— Этого я тебе открыть не могу.
Мариус закрыл глаза. Признаться, Барбадильо ему порядком надоел со своими секретами. Ничего сейчас Мариус не хотел, кроме хорошего отдыха. Голос Барбадильо удалялся, слабел. Вдруг Мариус подумал о двенадцатой загадке головоломки. Дьявол! Главное — вовремя вспомнить. Правильно, Любовник?
— Если Светлый пообещал, что выручит тебя, значит, исполнит. Не припомню, чтобы он чего-то не смог, — сказал Симон, когда Мариус проснулся.
Посмотрим, подумал Мариус. Я-то не против. Но кое-кто станет возражать. Я даже знаю, кто.
Возражающих оказалось достаточно. Возглавил эту группу протеста достопочтенный Губерт, которому ассистировал мордатый арбитр. Оказалось, что он имеет имя. Да какое — Альфред! Одно из красивейших древних ренских имен, которое этому мумитроллю шло, как корове — сережки. У него было лицо человека, которого кровно обидели, которому не дали довести до логического завершения историческое соревнование, которого в разгар страсти сорвали с жены, а жену продали в рабство.
С Губертом обстояло посложнее. Мариус уже знал от Симона, что этот побитый оспой и судьбой мужичонка играет здесь приблизительно ту же роль, что и староста Ури Боксерман в Черных Холмах. В отсутствие Светлого этот самый Губерт управляет жизнью поселка на правах помазанника Божьего. Приезд Светлого всегда отодвигает его на зады большой политики. С этим он вынужден мириться — авторитет Пророка среди мерданов крепок, как вера в чудо. Но Губерт, неказист и невзрачен, обладает изворотливостью угря и ядовитостью скорпиона. Его вредная и мстительная натура искала лишь случая — причем такого, чтобы потеснить Светлого без риска для собственной карьеры. И вот, судя по всему, Губерту показалось, что случай представился.
— Как?! Уважаемый Светлый Пророк оспаривает традиции, освященные Рагулой Истинным? — звонко вопит он, обращаясь при этом (верный тактический ход!) не к Барбадильо, а к сородичам, сбившимся в кучу перед круглым холмом.
Дело было вечером 13 октября. Утром следующего дня Мариусу предстояло биться на палках.
Барбадильо молчал. Толпа, скованная благоговейным ужасом, замерла.
Неужели небо упадет на землю и святой даст промашку?
— Уважаемый Светлый Пророк не согласен с волей Матери всех мерданов, устами которой глаголет Господь наш! — выложил Губерт очередной туз. Его переполняло вдохновение. Он тонко чувствовал настроение толпы, умел управлять ею и знал, что сейчас владеет инициативой и, если все сделает тонко и точно, победа никуда не денется, приползет к нему на карачках.
Барбадильо в упор смотрел на Губерта. Лицо пророка превратилось в презрительную маску. Губерт старательно избегал взгляда противника. Мерданы боялись пошевелиться и, затаив дыхание, наблюдали за битвой гигантов. Мордатый Альфред тяжело дышал. Его тянуло вмешаться и сказать что-то судьбоносное, но сдерживал недостаточный побудительный мотив.
— Что же отвечает нам Светлый Пророк? — вскричал Губерт. — Он молчит! Почему? Может, ему просто нечего сказать?
Барбадильо выжидал. Спору нет, Губерт — актер талантливый. Но где ему тягаться с шутом Андреаса Плешивого, прошедшим тридцатилетнюю школу придворного лицедейства? Барбадильо был профессионалом, и одним из лучших. Губерт — просто любителем-энтузиастом.
Барбадильо держал паузу. Контролировать пространственное и временное наполнение действия — вот высший пилотаж сценического мастерства. Актер, который умеет лишь подчиняться ритму эпизода, не достоин сцены лучшей, чем балаганные подмостки.
И Губерт сорвался.
— Он не отвечает! Он не желает с нами объясняться! Он нас презирает! — едва ли не взвизгнул он.
И тут, помимо своей воли, он встретился, наконец, с взглядом Барбадильо. Где-то глубоко в печени он ощутил жизненную потребность посмотреть в лицо Светлому Пророку. Он даже не пытался сопротивляться. Он просто не успел.
Барбадильо смотрел на Губерта в упор. И молчал. Губерт сознавал незыблемость своих позиций. Как ни крути, а Пророк покусился на святыни мерданов. Это все понимают. Но Губерт чувствовал, что его противник каким-то непонятным образом регулирует ситуацию. Взгляд Барбадильо, как бур, вгрызался в хлипкое тело Губерта и нес с собой ужас. Губерт смотрел на этого человека, который пару лет назад появился неизвестно откуда… Человек ли он? Губерт считал себя трезвомыслящей личностью. Но временами Пророк действительно выглядел как посланник Солнца. Неужели?.. Страх Губерта перерастал в панику. Господи, неужели все-таки ошибка? Еще не было случая, чтобы Пророк кому-то в чем-то уступил. Ни разу..
Но в отчаянии Губерт неожиданно обрел твердость. Судьба есть судьба. Поражение может потерпеть каждый, но принять его без борьбы — глупо. Сопротивление — это сейчас единственный шанс. А там посмотрим, насколько этот дьявол непогрешим. Пусть только он заговорит. Что, ну, что он может сказать в свое оправдание?
Однако как ужасно его молчание! Губерта стиснуло давление мертвой тишины. Ему показалось, что под этим непосильным бременем хрустнули его кости. Пророк молчал. Но от него исходило что-то сверхъестественное, и ответить на это можно было только трепетом. Губерт героически боролся со своей слабостью. Он надеялся на поддержку своих людей, но чувствовал: страшный человек раздавил своим молчанием всех, всех до единого.
Мариус искренне не понимал, что происходит. Единственный из присутствующих, он знал наверняка, что Барбадильо — никакой не Светлый Пророк, а ловкий и удачливый шарлатан. Потому магия этого затянувшегося молчания для него просто не существовала. Каждый верит в те чудеса, которые сам себе придумывает.
Наконец, Барбадильо оторвал взгляд от лица Губерта и пророкотал, обращаясь к толпе:
— Я удивлен, добрые мерданы!
Молчание.
— Разве не вы узнали во мне Светлого Пророка, когда я явился вам? — и, не видя реакции, гневно вскричал: — Отвечайте!
— Мы признали, Светлый! — торопливо, но разрозненно отозвались мерданы.
— Разве не признала меня возлюбленная Матерь?
— Признала, Светлый!
— Разве не согласился с ней достопочтенный Губерт?
— Согласился, Светлый!
— Тогда — я очень удивлен, — повторил Барбадильо. — Ведь известно вам, что устами моими глаголет Рагула Истинный. Он не может ошибаться. Отчего же усомнились вы теперь? Говорит он, что ему угодно принять этого рена в наши ряды без испытания. Разве ведом вам промысел Божий? Может быть, он ведом тебе, Губерт? — Барбадильо, резко обернувшись к сопернику, неожиданно атаковал его.
Губерт растерялся и даже покачнулся, но быстро овладел собой.
— Обычай, освященный Богом, требует испытания для всякого, кто хочет стать мерданом, — ответил он внятно и громко.
— Истинно так, — подтвердил Барбадильо. — Но лишь дураки полагают, что обычай подходит для всех случаев жизни. Этот человек — рен. Его признала Матерь, значит — признал Рагула Истинный. Испытание же было введено для иноплеменников. Либо для несовершеннолетних юношей. Разве взрослому рену требуется испытание?
— Матерь сама потребовала этого! — выложил Губерт карту, которую считал джокером.
— Так ли это? — язвительно осведомился Барбадильо. — Скажи-ка нам, Мариус.
Мариус мысленно улыбнулся. Эту сцену они вчера отрепетировали.
— Матерь сказала: если сможет и захочет, пусть останется с нами.
— Так? — спросил Барбадильо.
— Так! — легко подтвердил Губерт. Он не чувствовал подвоха.
— Где здесь речь об испытании?
— А разве нет? Она сказала: если сможет. Всякому ясно: смочь — значит, пройти испытание.
Барбадильо гневно сверкнул глазами.
— Ты осмеливаешься толковать слова Матери?
— Почему бы и нет? — дерзко огрызнулся Губерт. — Здесь только мне дано право слушать ее. Кто же еще должен толковать ее слова?
— Только тот, кто послан для этого Рагулой! — выкрикнул Барбадильо. — Твоя власть — от людей. Моя — от Бога. То, что сказано Матерью, тебе понять не дано. Не ты, а я послан Рагулой в пустыню!
Губерт насупился и решил пропустить ход.
— Я удивлен, добрые мерданы, — в третий раз повторил Барбадильо. — Но я люблю свой народ. Только из любви к вам я сделаю то, в чем нет необходимости. Сейчас мы с достопочтенным Губертом отправимся к Матери. Пусть она решит наш спор. Я думаю, достопочтенный Губерт не станет возражать?
Губерт кисло улыбнулся.
— Пойдем, — сказал он и вдруг почувствовал противный холодок под ложечкой. Но нет же, проклятие, борьба еще не окончена!
Мариус опасался, что в эту процедуру вовлекут и его. Он с содроганием представил перспективу еще раз свидеться с мерзкой старухой. Но, к счастью, в нем не нуждались. О нем просто забыли. Барбадильо круто развернулся и исчез внутри холма. За ним последовал Губерт. Прежде, чем скрыться, он обернулся и как-то искательно посмотрел в массы.
Ответом ему стал одинокий вздох.