Правда, как известно, относительна. Желать стерильной правды — столь же бесплодно, как мечтать о любви всех женщин сразу. Рассказ об освобождении Мариуса дал Расмусу лишь часть истины, причем часть малую, как он подозревал.
Вот резюме этого фантастического рассказа. Пункт первый. После разговора с Мариусом в фортифицированном амбаре Уго отдает старосте бумажку с ложными признаниями арестованного овцепаса. Но в плане хитроумного грамотея это — лишь отвлекающий маневр. Не для благополучия старосты хлопочет Уго. Цель ловкой операции — единственная: получить повод для беседы с Мариусом, причем беседы наедине. Пункт второй. Чего ждет Уго от этой беседы? Тут мы отступаем от рассказа Мариуса, который, пока что не подозревает о мотивах Уго. Но читатель — фигура особенная. Он зачастую знает больше, чем все персонажи, вместе взятые. Читатель — любимый ребенок автора. Для него автор готов на все. Поэтому сейчас наш читатель узнает самое сокровенное.
Итак, чего ждал Уго от встречи с Мариусом? Самого главного. Он надеялся прояснить ситуацию с убийством. Он желал проверить, стоит ли дело того, чтобы им заниматься. Он хотел — и действительно смог — узнать правду о золотой шпоре. И понял, что Мариуса надо спасать. Уго долго сидел в предгорьях в ожидании настоящего дела — и вот, наконец, дождался. Все-таки Бог делает орудием справедливости не Расмуса, а его, понял деревенский грамотей в сумерках амбара. "Когда пришла полнота времени, Бог послал сына своего", — ни к селу ни к городу вспомнилась ему фраза из Учения. Меньше мозги надо забивать Хахалем и его "Философией религии", сказал себе Уго.
Определившись таким образом, он срочно родил идею. В цейтноте, в условиях амбара она, возможно, вышла недоношенной. Но, в целом, с ней можно было работать. Для ее успеха требовалось, чтобы злосчастный Мариус подписал еще одну бумажку. Тут текст выглядел поинтереснее: "Утверждаю, что убийство гвардейца его светлости герцога Тилли я совершил по приказанию старосты деревни Черные Холмы, господина Ури Боксермана, под угрозой лишения средств к существованию. О тайных помыслах господина старосты не ведаю". Уго решил, что не стоит изображать перед правосудием полную невинность Мариуса. Слишком очевидны улики. Из ситуации выжимай не более того, что она может дать — учил отец Клемм.
А вот напраслина, возведенная на старосту — ход по ситуации удачный. Прямое обвинение должностного лица, доставленное в канцелярию губернатора до прибытия (что существенно!) конвоя с Мариусом в Реккель, совершенно изменит ситуацию. "Чем больше ложь, тем легче в нее верят", — вспомнил Уго высказывание одного мерзавца. Что получится после получения службой наместника фальшивого признания Мариуса? Вместо скоростного дознания в Судебной палате, где смертельный приговор неизбежен, как Новый год, последует более-менее длительное следствие. Поклеп на старосту передадут в Тайную канцелярию, ведающую государственными преступлениями должностных лиц. А там никогда не торопятся. Конечно, Мариуса все равно не оправдают. Но, пока будет тянуться дознание, Уго сможет поднять кое-какие связи и спасти парню жизнь одним из ста сорока известных ему способов спасения жизней.
Мысль проверяется действием. Пункт третий операции: Уго торжественно вручает старосте отвлекающую бумажку, лицемерно поздравляет его с успехом — и в тот же час его уже можно видеть на некотором удалении от Черных Холмов, на реккельском тракте. Уго торопится. Его гонят мысли о том, что эмиссар старосты, Непоседа Вилли, успел добраться до Реккеля и сообщить об убийстве гвардейца дежурному клерку в управлении губернаторской стражи. Уго не исключает, что в пути может повстречать конвой, посланный за Мариусом из Реккеля. Ничего, пусть берут несчастного овцепаса под стражу, пусть везут. Кто-то должен делать и черную работу.
Однако все происходит совершенно иначе. Непоседа Вилли как в воду канул. Не встретил Уго и конвойных. Очутившись в Реккеле, он, не мешкая, узнает по своим каналам, что никаких гонцов из Черных Холмов в эти дни служба губернатора не принимала.
Ситуация решительно меняется. Исходя из этого, Уго придумывает грандиозную комбинацию. Имея в Реккеле знакомцев всех состояний и профессий, он в рекордные сроки вербует шестерых волонтеров, готовых играть нехитрые роли губернаторских стражников. Найти для них настоящую желто-красную форму — дело техники. Рекрутирование и экипировка — это пункт четыре. Комбинацию венчает привлечение замечательного уникума, который соглашается стать на некоторое время следователем Рогером Кафербасом. Никакого Кафербаса, собственно, не существовало в природе. В миру этого самородка знали как актера, играющего резко характерные роли. Звали его Михаэль Пфайфер. В Реккеле он оказался проездом, а вообще-то представлял в театре "Блуждающий дух" с резиденцией в чудном городе Литии — одном из немногих, уцелевших со времен Лигийской империи, устоявших под смерчем цивилизации. Труппа «БД», бесспорно, уступала в классе коллегам из столичного "Золотого яблока", обласканного вниманием и попечением его величества. Но из вульгарной утробы провинциального театра порой вылуплялись настоящие таланты. К их числу, несомненно, принадлежал Рогер Кафер… простите, Михаэль Пфайфер. По удачному стечению обстоятельств, этот заслуженный деятель искусств оказался доступен, когда Уго сколачивал свою фальшивую конвойную команду. Актер воспринял задачу, склонился перед ее масштабом и с изумительной достоверностью перевоплотился в мерзейшего судейского чиновника. Женщины и собаки при его приближении просто-таки прятались в зарослях.
Повесть о чудесном избавлении Мариуса продолжается. Пункт пятый. Экспедиция самозванцев (пока еще они в цивильном платье) достигает поселка Курица. Здесь происходит ключевая метаморфоза. Войдя в Дом Путника рядовыми обывателями, самозванцы покидают его шестеркой красно-желтых стражников. Во главе их — существо, состоящее в прямом родстве с демонами зла — инглудами, черный следователь Кафербас. Выход прикрывает влажная непроглядная ночь. Уго решил не травмировать население Курицы дешевыми эффектами в свете дня.
Сам Уго остается в Доме Путника. Ехать в Черные Холмы он не собирается. Черным Холмам он уже сказал: "Прости — прощай". Была без радости любовь, разлука будет без печали.
Как блистательно сыграл свою роль актер Пфайфер, читатель уже знает. Вырвав Мариуса из рук старосты, команда самозванцев возвращается в Курицу. Теперь им остается проделать обратный вольт — в разгар ночи покинуть Дом Путника мирными обывателями.
Пораженный Расмус слушал невероятную историю, не перебивая. С такой беспримерной наглостью ему еще не доводилось сталкиваться. И вроде все замечательно, и все в выигрыше, и староста в дураках. Только Расмусу операция совсем не нравилась. Ведь далеко не безразлично, кто освобождает Мариуса. Если бескорыстный друг — это хорошо. Совсем другое дело — нынешняя история. Зачем Уго влез в такое отчаянное предприятие, Расмус не мог уразуметь. Соответственно, дальнейшие планы этого непрошеного благодетеля тонули во мраке.
— Чего ж ты, земляк, не помог, когда тебя просили? — недружелюбно спросил Расмус, глядя прямо в лупатые глаза Уго.
Смутить этого пройдоху не могли, кажется, двадцать тысяч прямых взглядов. С непередаваемой гримасой он сказал насмешливо:
— Запомни, уважаемый, я ничего не делаю второпях. Чем больше спешишь, тем длиннее путь, — процитировал Уго Учителя сальвулов. — А ты гнал меня, как на пожар. И разве ты хотел мне что-то объяснять? Нет и еще раз нет. Ты что, за дурака меня держишь?
— Дураком я тебя не называл, — сердито бросил Расмус.
— Только дураки лезут в воду, не зная глубины. Когда друг Мариус мне все объяснил — тогда я и принял решение. Понимаешь? Сделал то, что ты мне и предлагал — помог ему.
— Зачем? — быстро спросил Расмус. Он все-таки надеялся загнать этого мутилу в угол. И, поскольку Уго замешкался с ответом, саркастически заметил: — Где ж ты был все эти годы, отец родной?
— Да, — флегматично согласился Уго. — Раньше я о Мариусе не заботился. Так ведь этого и не требовалось.
— А это у тебя ремесло такое — от смерти спасать?
— Да, но не всех, — терпеливо ответил Уго.
— А кого?
— А того, кого надо. Послушай, друг Расмус, твоя проблема в том, что ты вечно торопишься. Не мельтеши! В более подходящей обстановке я тебе объясню, что смогу. Пока, поверь, не время.
Расмус скрипнул зубами.
— Ладно, — процедил он. — Дальше что?
— Дальше мы едем в Реккель. Если позволишь, сейчас мы закончим ужин и немного поспим. Ночью, часа в три, выезжаем. В Реккеле я устрою Мариуса в безопасном месте. Позже мы сумеем переправить его в более отдаленные края. В Талинии, я думаю, он найдет покой. Поживет там с годик, а потом посмотрим.
— А он согласен? — кивнул Расмус на друга.
— Спроси его сам.
Расмус повернулся к Мариусу.
— Ну?
— Мне сейчас — хоть к черту на рога. Все лучше, чем на плаху.
Расмус с сомнением покачал головой. Заправляет тут ловкач Уго. Это, что ни говори, никуда не годится! Придется подрезать ему крылышки. Но, конечно, не сразу. Что ж, повременим.
— У кого порося пропало, тому и в ушах визжит, — мрачно прокомментировал Расмус слова друга. — Ладно уж. Поесть-то дадите?
— Сатур вентур нон студит либентур, — подал голос актер Михаэль Пфайфер.
— Чего? — переспросил Расмус.
— Ничего, — ответил актер. — Подходи, милый друг, к столу, угощайся, чем Бог послал.
После ужина, за трубочкой, Расмус едко спросил Уго:
— Открыл бы хоть — как узнал, что я здесь?
— Элементарно, — с готовностью отозвался Уго. — Логика, друг Расмус, и здравый смысл. Я видел, что для спасения друга ты готов на любую крайность. А на следующее утро после нашего разговора ты вдруг исчезаешь из деревни. И болван бы сообразил, что ты начал действовать. Раз в деревне освободить друга не смог, а в Реккеле сделать это почти невозможно — какой вывод? Ты будешь выручать его по дороге в Реккель. В каком месте? Конечно, там, где конвой остановится на ночлег. Ведь так ты рассуждал?
— Ну, так, — неохотно признал Расмус.
— Я не был абсолютно уверен, что ты затаился возле Дома Путника, но догадывался, что такое вполне возможно. Решил проверить, вышел на крыльцо и окликнул тебя. Не ошибся, как видишь. Да и вовремя окликнул, а то ты, чего доброго, уделал бы нашего Лотара.
Расмус деликатно промолчал.
— Ладно, пора спать, — устало произнес Уго и, хитро глядя на Расмуса, спросил: — Тебя будить, когда мы соберемся отчаливать?
— Не понял, — вскинулся Расмус.
— Ну, попрощаться с Мариусом, может, захочешь.
— А чего мне с ним прощаться, — усмехнулся Расмус. — Я его бросать не собираюсь.
— Это как? — недоуменно поинтересовался Уго. Ноздри его нервно затрепетали.
— Да так. Поеду с вами. Или прогонять станете?
— Нет, не станем, — Уго не смог скрыть досады. — Глупо просто это ты придумал. Тебе-то чего в бега пускаться?
— Это уж мне виднее, — отрезал Расмус. — Говорю — значит, надо.
— Что ж, — неохотно подвел черту Уго. — Пусть будет так. А все-таки зря. Пожалеешь ведь.
— Там посмотрим, отец, — сказал довольный Расмус, посасывая трубку. — Будет лихо, будет и тихо.
И, решив на сегодня все вопросы, отправился на боковую. Поступил, то есть, согласно Учению, в котором сказано: "Не заботьтесь о завтрашнем дне: довольно для каждого дня своей заботы".
…Они ехали, купаясь в пьянящей ауре мая. Вокруг развернулась идиллия, которую так любили изображать придворные пейзажисты эпохи Андреаса Плешивого и которая удивительна, когда встречаешь ее в реальной жизни. Молодые поселянки в цветастых юбках, исключительно легко снимаемых в случае необходимости. Поселянки по — щенячьи жизнерадостны. Они улыбаются во всю ширь смуглых лиц. Ландшафт оживляют купы деревьев, рассеянных в беспорядке на вершинах холмов, на склонах и, наконец, просто где попало. Противовес хаотичным насаждениям — стройные тополиные куртины, упорядоченные, как гренадерская рота на плацу. Но, в том или ином виде — свежая молодая зелень повсюду. Другой визуальный пласт создают круглые рыбные пруды, коих бесчисленное множество. В воде, закатав по колено штаны, орудуют компании благообразных мужичков, радостно наполняющих емкости феерически жирными сазанами и хариусами. Усталый путник на убегающей вдаль дороге. Барашки. Еще барашки. И, повторим еще раз — май, который, собственно, и заставляет воспринимать местность в виде картины придворного мазилы.
— Не впрок природы буйный пир для безответных душ! — пробормотал себе под нос Уго.
Вдруг Расмус узнал место, где он два дня назад метким ударом палкой поверг наземь Непоседу Вилли.
— Стой! — крикнул он главе кавалькады — здоровому бородачу по имени Ласковый Мартин. Все недоуменно повернулись на крик.
— Я сейчас, — и Расмус, соскочив с коня, бросился в заросли. Вот и дерево, к которому он привязал Непоседу, заткнув ему рот гигантским кляпом. Но никакого Непоседы нет и в помине. Видно, кто-то наткнулся на эту тушу и освободил ее. Может, отходит Ввили в одной из ближайших деревень. Вот и слава Богу. А то как-то противно становилось на душе, как вспоминал Расмус этот свой сомнительный подвиг. Убивать нельзя, даже такого лизоблюда, как Непоседа. Поэтому Расмус и не прикончил его, хотя мог бы. Понимал, конечно, что Непоседу, привязанного к дереву, могут сожрать волки, или еще что приключится — но тут уж как судьба распорядится. Ну, а жив остался боксермановский прихвостень — и то хорошо. Расмус облегченно вздохнул и присоединился к спутникам. Он не мог видеть, как после его ухода два юных чертенка с коричневыми подпалинами высунулись из кустов и, добродушно хихикая, ушли под землю.
Ближе к Реккелю дорога, считавшаяся одной из лучших в Рениге, стала и вовсе идеальной. Даже после ливней телеги ехали тут, как по стеклу. Началось полное безлесье. Еще холмик, еще поворот — и глазам пилигримов из Черных Холмов предстал, умещенный в овальной низине, как в гигантской чаше, веселый город Реккель.
Из "Хроник Рениги" аббата Этельреда:
"…Сюда, к старинной переправе через Кельрон, и направился диджанский правитель Руган после учиненных фицарской армией зверств. После разгрома Лигийской империи городок, заложенный у переправы еще в незапамятные времена, пришел в запустение и превратился в деревню. Единственное стоило любопытства из здешних примечательностей. То были священные камни. Предки нынешних санахов установили их, наверное, две тысячи лет назад. Этим камням приносились молитвы. Каждый из камней сбоку имел изображение ушей — чтобы сила, которую священные валуны воплощали, лучше расслышала молитвы…
Переправа через Кельрон никогда не теряла своего значения. Потому торговые пути, которые стали развиваться после возникновения Рениги, Санаха и Талинии, сопрягались как раз в этом месте. Диджаны обосновались вблизи переправы в 120 году. Поначалу жили они не скученно, а рассеялись вдоль Кельрона, образовав общины хлебопашцев и овчаров. Со временем, однако, диджаны стали склоняться к торговле, чем заниматься любили и умели еще при империи.
… В 158 году правитель диджанов Зугир приобрел у Марка I грамоту на право владения переправой через Кельрон. Марк I, пришедший к власти в трудный для Рениги час, нужду в деньгах испытывал сильную и постоянную. Сумма сделки была сохранена в секрете. Но, по слухам, Зугир уплатил королю Рениги около 5 тысяч старых золотых дублонов, что на тот момент составляло едва ли не половину королевской казны. Просто невероятно, что за 30 лет, прошедшие после переселения в Ренигу, диджаны смогли составить себе подобное состояние. Впрочем, этот народ всегда славился способностью делать деньги из воздуха — а такой народ, Ральф, бессмертен. Вот с 158 года и ведет историю славный город Реккель. Как только грамота короля Марка была получена Зугиром, сюда стали стекаться диджаны со всех окрестных земель, оставив на своих полях и выпасах нанятых ими ренских крестьян. В 200 году в Реккеле проживало уже 60 тысяч человек, из них 45 тысяч — диджаны. На месте переправы появился мост, который сейчас называется Старым. Он соединил Ренигу и Санах, сделав сообщение между приграничными районами двух государств легким и удобным. Со стороны Рениги у моста возникла Рыночная площадь. Вокруг нее и стал расти город.
…Скандальное сватовство предводителя диджанов Рохана к принцессе Линде позволило графам Зарлитам наконец-то найти столь желанный повод для овладения Реккелем. Случай оказался более чем удобным. По существу, все знатные роды Рениги объединились, забыв распри, в возмущении против диджанов. Граф Маркус Зарлит, использовав это возмущение, а также слабеющую власть короля, при поддержке Кумендов и Деримов подступил к Реккелю. Город был очень слабо укреплен для обороны против столь серьезного войска — а насчитывала армия дворян около 8 тысяч бойцов. Диджаны, отнюдь не легкомысленные, страдали пороком гораздо худшим. Их вера в силу денег не знала границ. Они считали, что никакие стены не оградят город так, как это сделает золото, употребленное правильным способом. Из укреплений Реккель защищали только низкие и не сплошные стены с запада и с юга. К тому же диджаны воевать не умели, ибо давно в том не испытывали необходимости. Первый же штурм нападавших дворян оказался решающим. Граф Маркус Зарлит взял город 21 июня 321 года. Тут же он отдал приказ об избиении всех диджанов. На улицах Реккеля целую неделю лились потоки крови. Когда граф Зарлит покинул, наконец, город, оставив в нем свой гарнизон, из 200 тысяч живших здесь диджанов осталось в живых дай Бог тысяч 50…"
Славный город Реккель был снабжен четырьмя мостами, переброшенными через Кельрон. Горбатый Санахский мост, игриво выгнутый и легкий. Широкий Торговый — парадный, украшенный красноватым камнем раф. Старый мост, который уже и не совсем старый, недавно его основательно подновили — и теперь он затейливо щетинится стрелами и пиками литой ограды, а въезды с обоих сторон украшают каменные пилоны. Наконец, аскетический Торговый, прокопченный, немилосердно изъезженный, крепкий, широкогрудый, готовый вынести любую работу.
Какому мосту оказать честь? Не мудрствуя лукаво, Уго выбрал ближайший — Санахский. Но к досаде и удивлению увидел он, что у въезда на мост располагается караул губернаторских стражников. Не фальшивых — настоящих. Хуже всего, что стражники немилосердно обыскивали всех проезжающих и их поклажу.
— Стой! — скомандовал Уго своей кавалькаде.
— А ну-ка, друзья, от греха подальше — в заросли! — скомандовал он Мариусу с Расмусом. У Расмуса вертелось на языке решительное возражение, но, взглянув на могучие фигуры стражников, он промолчал.
Уго подъехал к караулу и спешился, делая вид, что озабочен состоянием упряжи своего скакуна. На самом деле его орлиный взор проникал в самую суть происходящего.
Неужели, думал Уго, такая активность губернцев связана с происшествием в Черных Холмах? Да быть того не может! Невероятно, чтобы староста, даже если он прозорливей всех живых, успел проникнуть в глубь такого хитроумного плана. Он поймет, что одурачен, чуть позже — когда вернется домой Непоседа Вилли. А может, Вилли успел вернуться? Что тогда? Мог ли староста уже связаться с людьми губернатора? Да нет же! Уго готов был ставить миллион (которого не имел) против ржавого гвоздя, что никто из Черных Холмов не обгонял фальшивый конвой. А более короткой дороги в Реккель не существовало.
Однако факт оставался фактом. Стражники, как придирчивые бракеры, осматривали каждого проезжающего со всех сторон, ощупывали, возможно, даже обнюхивали. Плюс скрупулезный досмотр провозимого товара с вываливанием оного на землю и обследованием транспорта. Ругань, проклятия, стенания…
Уго не сомневался, что узнает причины этого кавардака, попав в Реккель. Но как туда прорваться? Вся проблема — в золотой шпоре.
Она прикорнула за пазухой у Мариуса. На своем законном месте. Мирно дремала на теплой груди хозяина. Как только Мариуса освободили от пут, Уго вернул ему шпору, которую, как мы помним (а, может, уже и подзабыли), нашел в доме Мариуса и надежно припрятал. Вернув себе шпору, рыжий овцепас судорожно прижал ее к груди. Уго был поражен. Мариуса словно подключили к обоим полюсам батареи, которая питает человека силами, необходимыми, чтобы улыбаться, держать румянец на щеках и не горбиться.
Итак, шпора находилась у Мариуса. Уго предвидел реакцию стражников, найди они золотую штуку за пазухой у простого парня — не принца крови, не торговца-диджана, а бесспорного крестьянина, на лбу которого социальный его статус запечатлен несмываемой печатью. Найдя шпору, караульные тут же задержат Мариуса, препроводят его куда надо — и так далее. Начнутся разборы, которые ничем хорошим не окончатся. Может, передать драгоценный предмет кому-то другому из компании? Но кому? Беда этой компании в том, что нет в ней людей, при ком золотая вещь смотрелась бы естественно.
Хорошо бы шпору как-нибудь незаметно протащить через кордон, подумал Уго. И здесь все карты в руки тому единственному, который и может выручить. В огни рампы выходит мессир Михаэль Пфайфер.
И он пошел. Злобные псы в красно-желтой форме долго выспрашивали у него — кто таков, откуда и зачем. Пфайфер в ответ щебетал соловьем. Фразы выскакивали из него легко, как горошины из стручка. Он не пытался выдать себя за другого. Да, он — популярный актер, участник знаменитой труппы, о которой, по досадной случайности, достойнейшие из стражников не знают ничего, но это дело поправимое, поскольку представления продолжаются, так что милости просим. Контрамарки обеспечены.
Расслабить стражников оказалось труднее, чем выжать слезу из могильного камня. Их деревянные рыла не дрогнули. Осмотрев упряжь, эти рыцари долга перешли к собственно Пфайферу. С ним работало двое. Затаив дыхание, компаньоны актера наблюдали за действиями мессира Михаэля. О, было на что посмотреть! Шпора, незаметная для стражников, но видимая для своих, мелькала молнией, стремительно переходя из руки в руку Пфайфера, пропадала в его широких рукавах, вновь появлялась на свет божий и вновь исчезала в бесчисленных складках одежды.
— Чистая работа! — удовлетворенно констатировал Уго, когда ловкач Пфайфер, улыбаясь во все лицо и раскланиваясь во все стороны, двинулся по мосту. Наконец, его многоцветный кафтан скрылся за горбом Санахского моста. Убедившись, что крайне неудобоисполнимая миссия выполнена, Уго облегченно вздохнул.
Без особых помех проникли в город трое селян из Черных Холмов. Что взять с вшивых лапотников? Тем не менее, их тщательно и с некоторым сладострастием обшарили красные потные лапы караульных.
— Куда следуем? — сдвинув брови, спросил пузатый начальник стражи.
— К торговцу пива — толковать насчет поставок, — без запинки выложил Уго и по-свойски подмигнул. — Без товара нет навара.
— Ну, дуйте к своей пивной бочке! — напутствовал селян начальник под хохот подчиненных.
За мостом их ждал актер, который, к удивлению Расмуса, никуда не делся, не убежал с золотой шпорой (и все-таки: химера ли честность, господа?). Мариус принял шпору, а тем временем шестеро товарищей по приключению присоединились к нашим героям — и компания под руководством Уго вторглась в город.
Часть населения Рениги считала Реккель красивейшим городом королевства. Уго явно относился к этой части. Стоило ему увидеть остроконечные башни старой городской стены, как радостно заблестели его всегда спокойные черные глаза.
Кавалькада из десяти верховых плавно двигалась по Кленовой улице. Жуя свою вечную жвачку, Уго объяснял, что сие есть одна из первоначальных улиц Реккеля, и чем она замечательна, так это тем, что действительно обсажена первосортными кленами, которые двумя зелеными стенами высятся по обе стороны дороги. По словам Уго, о породе здешних кленов аборигены заботятся, как о невинности своих дочерей. Так что и сегодня здесь возможно наблюдать такие же чудесные деревья, какие росли тысячу лет назад, еще до прихода ренов.
Поведение Уго свидетельствовало, что в Реккеле его знает каждый камень. С особой теплотой, присущей блудным сыновьям, он смотрел на проплывавшие мимо дома, все выкрашенные в неудачный бледно-зеленый цвет. Со смаком вдыхал Уго воздух, наполненный острой свежестью невидимого, но близкого Кельрона, терпким ароматом пряностей и непобедимым рыбным духом.
Уго любил Реккель. Город, с которым связано столько лет жизни, не любить преступно. Город, в котором ты живешь, постепенно берет твою душу — как пройдоха-демон Шестипальчик. Но, в отличие от Шестипальчика, дает взамен не губительную власть над людьми, а возвышающее чувство родного места, где за тебя — даже воздух. Человек, оторванный от дома, обречен на поражение. Каждый город обладает чудовищным энергетическим потенциалом, который сам же и распределяет между теми, кто его любит. Такова была концепция Уго.
К полудню всадники достигли, наконец, Рыночной площади. Размеры ее поражали. Площадь уходила в бесконечность. Тем не менее, на ней не оставалось ни одного свободного участка. Везде бурлила жизнь. Шла торговля всем, что только мог предложить покупателю изобильный рынок Рениги. А мог он предложить: чудесную пшеницу, превосходные фрукты, прочнейшие кожи, сладчайший мед, благородную древесину, изысканнейшие вина, первоклассное оружие. Да много ли чего еще было ему доступно — бездонному, неохватному рынку, сыну всех торговых перекрестков, отцу нынешнего мирового порядка, рынку королевства Ренига, опутавшему весь свет и всем светом впитанному? Потому на кипящей, циклопической площади предлагали также импортные товары: талинскую посуду и ткани, какао и пармезан, санахские драгоценные камни, ренеты и дюшесы, фицарские сладости и лен, чернобурок и боевых птиц, гисланские ковры, муар и ваниль, вересковый мед и янтарь с острова Зеленого Дракона, гранаты и джут из Гинардии, хеланские кружева и полотно и даже легендарных, ни на одно существо не похожих, карликов из Сальвулии.
Рыночная площадь была энциклопедией жизни — как театр. Театр жизни, на котором одновременно разыгрываются интермедии, драмы, бурлески и кто знает, что еще там у них разыгрывается. На просцениуме — две краснолицые фигуры в богатой, но изодранной одежде под вывеской "Портер и сотерн". Они тщательно выговаривают слова и скрупулезно выверяют движения, свирепо пошатываясь. Далее — выфранченный драгун у прилавка с изукрашенной конской сбруей на любой вкус и по любой цене. На лице драгуна — неподдельное счастье. Чуть левее — зубодер, принимающий под открытым небом. Он весь в желтом — выглядит очень оптимистично, по контрасту с нечеловеческими пытками, которым он подвергает клиентов. Он ловок, как карманник, и улыбчив, как коммивояжер. В глубине сцены — монополька, торгующая баснословно дешевым вином «Муха». Вокруг — плотная толпа алчущих реккельских лаццарони. Рядом — чумазый торговец вненациональной наружности. Он зазывает честной народ на стаканчик крюшона — жалкая попытка приобщить людей к прекрасному. Тут же нуждающимся составляют раствор для победы над похмельным синдромом: 25 капель мятного спирта на стакан воды. Выпить залпом. У дома с квадригой на фронтоне ясноглазый рапсод поет о птице счастья завтрашнего дня. Заглушая эти серебристые звуки, ярко-малиновое рыло горланит: "Отец торгует на базаре, мамаша гонит самогон, сестра гуляет на бульваре — деньжонки прут со всех сторон". За спиной этого исполнителя разворачивается дикая свара: насмерть бьются две необъятные торговки в крестьянских одеяниях. Из нутра Рыночной площади тянет тухлятиной. Представление в разгаре.
За волнующимся человеческим морем угадывалась характерная архитектура Старого моста, а еще дальше, на противоположной стороне Кельрона — ажурное здание с двумя узкими и высокими башнями. Мариусу этот пейзаж был знаком. Пару раз он ездил в Реккель для продажи меда с пасеки Толстого Миха. Расмус же оказался в славном городе впервые и потому вертел головой во все стороны.
— Что это? — спросил он, указывая на ажурное здание.
— Дом для блядей герцога Тилли, — ответил Мариус с видом знатока.
Уго расхохотался, показывая здоровые, крепкие белые зубы:
— Не совсем так, друг Мариус! Это — отель герцога Тилли. Здесь его светлость останавливается, когда ему приходит в голову идея посетить наш город. Ну и, конечно, женщин своих здесь имеет — тут ты, братец, прав.
На площади происходило кое-что необычное. Бросалось в глаза изобилие стражников в красно-желтых мундирах. Они то и дело нарушали естественный рабочий ритм площади, взрезая людские толщи, задерживая того или иного обывателя по своему усмотрению, опрокидывая прилавки вместе с товаром. Эти хамы дошли до того, что нарушили ход поединка боевых кабанов. Народ, наблюдавший за схваткой, недовольно заурчал. На кабанов были сделаны ставки. Что ж, пропадать им? Да и вообще, бой кабанов — это святое. Единственный, кто мог сказать спасибо стражникам — желтый кабан. Он явно проигрывал, и, весь в крови, тяжко дыша, жалобно привалился к деревянному барьеру. Его соперник, кабан красный, яростно вертел головой, удерживаемый целой толпой загонщиков. В его глазах умерло все, кроме дикой ярости. Он жаждал крови. Эту кровь у него бессовестно отобрали.
В боях кабанов всегда участвуют: с одной стороны — желтый зверь, с другой — красный. Они представляют одну породу. Просто распределение окраса умельцы-селекционеры в свое время направили в организованное русло. Красных и желтых в результате рождалось поровну. А уж затем их натаскивали: красных — с акцентом на атакующие действия, желтых — с упором на оборону. При этом успехи и поражения распределялись тоже примерно поровну, потому что оборона — такой же верный путь к победе, как и наступление, просто он требует большего умения.
— Давайте-ка, друзья, побыстрее отсюда, — сказал Уго.
И они направились по улице, круто уходившей в гору. Комментарий Уго: "Это — Лунная улица, и много понастроено на ней зданий, которые могли бы украсить любой город мира, ну а для Реккеля они — дело обычное". Нельзя было уличить Уго во лжи. Красовались во множестве на обочинах Лунной улицы дома с затейливой лепниной, с фигурными окнами, с золотом по фасаду, со стройными колоннами, с блестящими крышами. Это было сердце Реккеля, место обитания здешнего нобилитета.
— Особняк графини Зарлит, — указывал Уго на эксцентричное двухэтажное здание, длинное, из розового талинского камня гаф, с шикарным подъездом, к которому как раз доставляли в паланкине некое значительное лицо.
— Судебная палата, — и палец Уго отсылал спутников к серому с черным аскетическому строению, снабженному здоровенными рифлеными нефритовыми молочными колоннами. От палаты отъезжал пышный экипаж, запряженный семериком. Лошади тащили белую карету с золотыми вензелями. Внутри, по заверению мессира Пфайфера, находился кто-то из герцогов Санахских.
— Гильдия астрологов, — и перед друзьями вырос затейливый желтый домище с голубыми замысловатыми разводами по фасаду, а из дома еще возносилась огромная башня со сверкающим куполком. У железных ворот, ограждавших двор гильдии, царило строгое, холодное, принципиальное безлюдие.
Гильдия астрологов находилась на углу площади, которую Уго назвал "Площадью двух Лун". Ее украшал чудной фонтанище. Струя била очень высоко, долго спорила с земным притяжением, но, конечно, проигрывала в этом споре и, дойдя до своей верхней точки, опадала водным туманом, в котором, как хотела, плескалась радуга. На краю фонтана устроилась каменная баба, видимо, развратная, ибо надеть ничего, кроме юбки, не удосужилась, зато играла на дудке, а ей с тоской внимала чудовищная рыба с распахнутой квадратной пастью.
— Раньше тут был источник, — объяснил Уго. — Существовало поверье: тот, кто хочет вернуться в Реккель, должен выпить здешней воды. Потом на месте источника устроили фонтан, и поверье пришлось изменить. Думали-думали — и придумали: стали бросать в фонтан монеты. У фонтана строился в боевой порядок жидкий отрядец стражников губернатора. За этой процедурой увлеченно наблюдали из окон горожанки, виноградными гроздьями вывалив на подоконники свои бюсты. Кряжистый капрал, чувствуя, что служит объектом внимания, беспрестанно крутил усы, и хрипло орал на подчиненных. За всем этим из тени затейливой арки с интересом наблюдала группа густо накрашенных девиц с горящими глазами. С девиц не сводила глаз дамочка в розовом, в уродливой зеленой шляпке, с красным зонтиком и полусонным шпицем. На дамочку, укрывшись за углом, пялились два молодых человека с желтыми лицами, в одинаковых дешевых коричневых костюмах, по виду — закоренелые студенты.
На студентов не смотрел никто. Они как-то выпадали из мироустройства.
Влево от фонтана уходила прекрасная эспланада с ухоженным цветником.
— Белая Аллея! — объяснил Уго. — Лучшая улица в мире.
Этот бесконечный поток славословий уже начинал утомлять. Тем более, что прогуляться по лучшей улице в мире Уго почему-то не предложил. Устав от подъема по крутой мостовой, Мариус с Расмусом вознамерились хотя бы отдохнуть под сенью фонтана, покрасоваться перед горожанками, но неутомимый Уго не дал им и духа перевести, утянув всю компанию в темный переулок.
— Все уже, пришли! — унял он возникший ропот. Десять усталых путников с десятью лошадьми в поводу сгрудились у больших двустворчатых ворот. Уго побарабанил в них особенной морзянкой — и вот ворота распахиваются, возникает унылый юноша в кожаном фартуке и приглашает войти. Куда? Во дворик с парой-тройкой фруктовых деревьев, с сараем и беседкой, увитой плющом. Застекленная веранда обширного дома также замаскирована прихотливым плетением из плюща.
В беседке располагался неопрятный старикан с коричневой брюзгливой физиономией — из тех, что убеждены в несправедливости судьбы, которая им чего-то не додала в молодости, и потому они получили право учить всех жить. Старик имел на редкость отталкивающий, так сказать, габитус, чтобы не сказать — внешний вид. Зыркнув на вошедших и угостившись из пивной кружки, этот симпатяга гнусаво процедил, чуть шамкая:
— Веди прямо к хозяину.
Юноша послушно кивнул белобрысой немытой головой. И вот вся компания проходит застекленную веранду, затем — прихожую, где снуют какие-то шаблонные люди среднего роста в кожаных фартуках, затем — вниз по ступенькам, сквозь интенсивный дразнящий запах солода в комнатенку с темно-желтыми лужами на земляном полу, с огромной колодой (она же — стол) и пятью — поменьше (они же — стулья). Расмус и не заметил, как дематериализовались шестеро молодцов, исполнившие роли конвоиров.
В противоположной от входа стене имелась еще одна дверь. Туда и нырнул юноша бледный.
А мгновения спустя дверь распахнулась, и в проеме возник необъятный бородач в сакраментальном кожаном фартуке. Толстыми волосатыми руками он сгреб Уго и прижал его к себе, насухо вытерев им свою спецодежду.
— Ну, слава Богу! Что-то вы там закопались, а?
— Три дня всего, Боров, — сказал Уго, оставляя всякие попытки высвободиться из объятий страшного человека.
— Да? Черт! А казалось — больше. Ну ладно, — и Боров выпустил Уго. — Что ж, присаживайтесь, поговорим, — и, заглянув в помещение, из которого появился, он крикнул: — Эй, балбес! Неси людям пива!
Уго снял свою хламиду, отдал ее Борову и опустился на одну из маленьких колод. Мариус с актером последовали его примеру. Расмус остался стоять.
— Что с тобой, друг Расмус? — спросил Уго устало.
Расмус томным взглядом посмотрел в глаза грамотею. Потом выдавил:
— Если это ловушка — кое-кому я обещаю неприятности. Догадываешься, кому?
— Как не догадаться, — спокойно ответил Уго, в точности сымитировав томный взгляд Расмуса.
— Это хорошо. Еще раз об этом подумай, — Расмус сердито обвел взглядом помещение, которое очень походило на ловушку. — Ты ведь хитрец у нас.
— Что за хреновина? — хмуро поинтересовался Боров у Уго.
Из таинственной двери вынырнул белобрысый юноша с четырьмя пивными кружками в одной руке и длинной вяленой рыбой на блюде — в другой. Все это он угнездил на большую колоду и замер, ожидая дальнейших распоряжений.
— Что-то я не понял, — грозно свел брови Боров. — Ты кому пива не принес? Мне, что ли?
— Да нет, хозяин, я…
— Мухой чтоб обернулся!!!
Не успел Боров закончить эту фразу, как юноша уже испарился. Гигант досадливо плюнул, произнеся:
— Балбес! — потом перевел взгляд на стоящего Расмуса, затем — на сидящего Уго.
— Чего он кобенится? — спросил Боров Уго.
— Не волнуйся, старик, — рассеянно проговорил Уго. — Друг Расмус устал с дороги.
Демонстративно не реагируя, Расмус сел.
— Дай нам, Боже, завтра тоже! — продекламировал Михаэль Пфайфер и осушил свою кружку залпом.
Мариус тоже как следует воздал должное пенному напитку. Расмус махнул рукой и отпил из кружки. Пиво оказалось прекрасным: горьковатым, резким, легким — удивительно живым.
Боров пожал плечами.
— Какие-то приятели у тебя странные. Ну да ладно. Как управились?
— Да рассказывать нечего, Боров. Нормально. Все по чертежу. Давай ты лучше про городские новости. Что у вас за шум на улицах? Набедокурил кто?
— Ты про стражников? Да два дня назад банда Седрика напала на карету, а в карете везли золото в губернаторскую казну. Много золота. При карете была охрана, 10 человек с карабинами — всех уложили на месте, на пару с кучерами и казначеем. Золото, понятно, забрали подчистую. Теперь по приказу герцога все дороги перекрыли, а в городе орудует стража. Проверяют всех подряд.
— Зачем, интересно? — подал голос актер Пфайфер. — Трижды ослом надо быть, чтобы с награбленным золотом явиться в Реккель. А, насколько я слышал, старина Седрик — совсем не осел.
— Рассуждают так: в городе можно легко и незаметно сбыть золото. Куда еще Седрику деваться со своей добычей? — объяснил Боров.
Мессир Михаэль с сомнением покачал головой, явно оставаясь при своем мнении.
— Шикарно! — оценил ситуацию Уго. — Но откуда знают, что это Седрик поработал? Он что, свою визитку оставил?
— Да больше-то некому! Нет на Севере других таких отчаянных ребят. Охрану с карабинами завалить — нешуточное дело! Седрик — он вообще чего хочешь вытворит. Пару лет назад за его голову губернатор назначил сказочную награду. Слыхал, что потом было?
— Не слыхал.
— Седрик сам пробрался в резиденцию наместника. Сам! И говорит: "Ну вот, я доставил свою голову. Давай награду!"
— И что? Дали? — заинтересовался Расмус.
— Дали! — сказал Боров, строго посмотрев на него.
— Ну, это мы встряли, друзья! — покачал головой Уго. — Как же мы из города выберемся?
— А вы что — из банды Седрика будете? — рассмеялся Боров.
— Нет, старик. Но хватит об этом. Что еще новенького? Наши знакомые как поживают? А то я в прошлый раз толком и расспросить не успел.
— Эльза замуж вышла, — сказал Боров, пристально глядя на Уго.
— Все! Жизнь кончена! Пойду в женский монастырь ночным сторожем! — пошутил Уго. — И кто же этот смертный?
— Офицер один. Ловкий парень: два года назад еще поручиком был, а сейчас — командир личной охраны герцога в Реккеле.
— Разрази меня Ток! — присвистнул Уго. — А живут они где?
— На улице Мудрецов — там, где лавка часовщика Якоба, знаешь? В особняке напротив. Красный такой.
— Интересно, что женщины находили в мужчинах, когда не было денег? — вопросил Уго, воздев руки. — А знаешь, старик, как поступают горулы, если застают парочку на месте прелюбодеяния? Берут прочный мешок, зашивают в него бабу с мужиком, а еще — кошку. И бросают все хозяйство в море. Здорово, правда?
— Девушка — как бутылка. Нельзя ее отпускать, пока не увидишь донышко, — наставительно сказал Боров.
— Сам придумал? — улыбнулся Уго.
— Нет. Слышал где-то, — признался честный гигант.
Нет ничего утомительнее для посторонних, чем беседа двух друзей после длительной разлуки. Общение Уго и Борова затянулось до позднего вечера. Не по одной еще кружке пива было принесено белобрысым балбесом. Уже с миром отбыл актер Пфайфер, чтобы никогда больше не появляться на наших станицах. Уже у Мариуса в голове завертелась бешеная карусель…
Но прежде кое-что прояснилось. Боров оказался пивоваром. Целебный продукт вырабатывали тут же, в подвале, за таинственной дверцей. В первом этаже дома Боров еще и содержал трактир, где торговал своим пивом. Этажи повыше занимала гостиница "У двух лун". Боров был женат, имел двоих сыновей. Отец Борова, основатель пивной династии, умер, когда молодому гиганту исполнился 21 год. С той поры прошло почти десять лет. Боров выдержал все удары судьбы, семейное дело не загубил, даже придал ему новый импульс, расширил производство и теперь договаривается о поставках в ряд ключевых злачных мест города, кроме того — мечтает выкупить гостиницу, чтобы навсегда избавиться от ее хозяина, мерзкого горбуна, который с Боровом во вражде, ибо полагает, что пивоварня и трактир привлекают крыс и тараканов, которые потом досаждают постояльцам. "А хоть бы и так?" — пожимает плечами Боров. — "Не будет крыс — не будет пива". И этой фразой доказывает, что пивовары знают толк в диалектике.
Слегка развеялся туман вокруг персоны грамотея Уго. Несколько фраз, оброненных говорливым Боровом, позволяли приоткрыть тайну этой загадочной личности. Грамотей оказался сыном солдата-наемника. Папаша славился как любитель рискованных авантюр, которые и ввели его в могилу до срока (хотя кто знает свой срок?). Мать Уго трагически пострадала впоследствии каким-то неясным образом.
Выяснился еще один момент. Шестерых молодцов, исполнивших роли конвоиров, предоставил Боров из своих подчиненных. Поняв, что обязан пивовару спасением, Мариус сделал героическую попытку встать, чтобы отблагодарить самоотверженного человека. Но хозяин ласковым движением руки пригвоздил гостя к месту, всем своим видом говоря: "Подумаешь! Вот уж не стоит благодарности!".
Наконец, уставших от пива Мариуса с Расмусом провели на верх, в апартаменты. Покачиваясь, как фелука на пятибалльной волне, Расмус достиг открытого окна. Внизу просматривался навес. Далее в сумерках темнела беседка, откуда исходило сдавленное бормотание. Свежий воздух бодрил, как нашатырь. Но небо мрачнело на глазах. Становилось тревожно. Темнота — друг чего? Злодейства.
Расмус осмотрел комнату. Бурые потеки на стенах. Откуда они здесь? В дальнем углу — какой-то люк. Куда он ведет? Расмус попробовал его поднять. Люк не подавался.
Расмус посмотрел на друга, который распростерся на кровати, не сняв даже своей замечательной красной куртки.
— Ложись спать, — зевая, пробубнил Мариус.
Но Расмус знал, что не может позволить себе такой роскоши, как сон. По навесу очень легко забраться в комнату. Можно войти и через дверь. Нет, дружочек Уго, нас на мякине не проведешь! И споить меня, дружочек, не так просто, как доверчивого Маас. Ведь половину того, что наливали люди Борова, я выливал под стол, мысленно злорадствовал Расмус. Он был почти уверен, что грамотей не заметил его маневров.
Расмус передвинул кровать вплотную к двери. Убедившись, что вход более или менее заблокирован, он сел у окна. Нет, в такую ночь глаз смыкать нельзя!