1

В Самарканде кончалась пора осеннего листопада. Сады и бульвары сбросили свой зелёный наряд. Пришло время, сказав слова благодарности кормилице земле и воздав должное щедрости солнца, считать дары урожая. По оживлённым улицам города катят арбы, идут, подгоняемые хозяевами, в сторону рынка трудолюбивые ослики, нагруженные корзинами и мешками с фруктами, овощами, арбузами, дынями.

На базарной площади, как всегда, - столпотворение: шумят, кричат, торгуются, размахивают руками... Но вдруг произошло что-то необычное - появился какой-то странный караван. Раздвигая удивлённо примолкшие толпы продавцов и покупателей, медленно продвигался он вперёд.

На пёстром палантине, установленном на переднем верблюде, сидели музыканты. Они были так ярко одеты, что невольно привлекали к себе внимание.

- Артисты! Артисты приехали! - раздались крики.

На верблюдах, следовавших за первым, действительно ехали артисты. Один был загримирован под бая, второй - шейхом, третий - муллой, четвёртый - купчиком... остальные - дехканами, рабочими, красноармейцами. Это была агитационная труппа местного театра, руководимого Хамзой Хаким-заде Ниязи.

На голове последнего верблюда красовался огромный цилиндр.

- Чемберлен! Чемберлен! - слышалось отовсюду.

Осёл, замыкавший караван, изображал бюрократа. К его спине был привязан огромный бутафорский карандаш, несколько бутылок с чернилами и груда бумаг, папок, жалоб, заявлений...

Все артисты держали в руках злободневные лозунги и плакаты.

Красочная процессия остановилась в центре базара. И сразу прекратилась торговля. Народ обступил караван. Все с откровенным любопытством - кто с восхищением, кто разинув рот, кто с ухмылкой, а кто и с явной злобой - рассматривали прибывших.

Юсуфджан-кизикчи (да, да, он самый, наш старый кокандский знакомый, знаменитый народный острослов, а ныне артист государственного театра Юсуф Шакарджанов, постаревший погрузневший, но все ещё бодрый, весёлый, с напускным величием сидевший на одном из верблюдов и изображавший из себя глашатая, обращаясь к народу, начал громко вещать о последних событиях, излагая их, по традиции складно и в рифму:

- Эй, люди добрые! Кто хочет вкусить новости как лепёшечки сдобненькие?! Кто хочет увидеть муллу дородного как шакала голодного, который за драконовский аппетит прозван всеми паразит?! На плов везде первым поспевает, всех больше пожирает, потом от осла в бок копытом получает и только потому не подыхает, что день и ночь чётки перебирает!.. Кто, увидев такое, желает похохотать, должен к нам скорее бежать!

Показывая рукой на "великих мира сего", заносчиво восседавших на верблюдах, Юсуфджан представил их народу:

- Рёбра - как лестница, худущ как кляча, тощий и длинный, глазами своими крысиными так и рыщет... Дяде мулле наш салям!

Взрыв хохота, восторженные крики, аплодисменты.

А кизикчи продолжает:

- Как мыло скользкому, как тухлая дыня трухлявому нашему старому дедушке баю салям!.. Как топор грозному, как жена шейха толстому, дяде ишану со всеми его мюридами-лизоблюдами салям!.. Как рыба арычная дохлому, как прошлогоднее мясо червивому, древнему дедушке полицейскому наш салям!

Толпа вокруг каравана всё время увеличивалась. Некоторые торговцы даже лавки свои закрыли, чтобы только не прозевать начало представления.

Один из артистов, загримированный под знатного духовника - лёгкий белый камзол, на голове огромная чалма, - закричал хриплым басом:

- Внимайте и трепещите! Эй, погрязшие в грехах! Кто я есть - всем ведомо! Кто не ведает, да будет знать! Я непревзойдённый в хитрости обжора и обдирала правоверных, утонувший по уши в похоти шейх по имени Исмаил!

Когда смех и крики утихли, Юсуф-кизикчи стал перечислять "достоинства" Исмаила:

- Наш уважаемый шейх в последнее время настолько отощал, что если на одну чашу весов поместить его, а на другую самого пребольшущего из всех больших быков, то шейх, ей-богу перетянет! Если кто усомнится в этом, того жена покинет! Полнота - есть благо, получаемое нашими духовниками в наследство от святых прародителей! По этой самой причине им иногда даже нет дела до собственных жён - брюхо не позволяет! Их святейшество желало бы, обратившись в прах, пребывать подальше от жены и от бренного мира! Но, как говорится, хочется и колется! Пока же этот почтенный шейх предпочитает пичкать себя дармовой едой от паломников, получать денежки и пожертвования, из коих более всего он любит юных красоток! От их улыбок и чар их святейшество настолько располнело, что поручили молебны одному своему мюриду, а святые радения другому!

Снова раздался хохот.

Юсуф-кизикчи, обращаясь к народу, продолжал:

- Разлюбезные! Наш святой и ныне хотел бы одним глазом зариться на денежки, другим - на коран! Но сейчас его опалило каким-то огнём, и он обратился теперь в новую веру!.. Одним словом, добрые люди, перед выборами в местные Советы депутатов трудящихся, которые скоро произойдут, наш духовный наставник своими устами хочет высказать вам своё напутствие. Ваш долг - внимать ему и выполнять все его пожелания...

Неожиданный поворот представления озадачил зрителей.

Тихо стало на базаре, и артист, исполнявший роль шейха Исмаила, с присущей его сану величественностью во взгляде и самоуверенностью произнёс:

- Аллах великий и всевидящий внушил мне такие слова... - И, ещё больше приосанившись, начал читать стихотворение Хамзы "Перед выборами", на инсценировке которого был построен весь агитационный спектакль:

И тут же Юсуф-кизикчи, сбросив с себя маску глашатая, превратился в батрака. Гневно взглянув на святого, он сказал:

- Бьём вас так и сяк мы, бедняки, а вы по-прежнему проворны и ловки! Ваш язык - жало острейшее, с него капает яд святейший!

И снова, теперь уже от имени батрака, зазвучало стихотворение:

Зрители захлопали, а Юсуфджан опять стал глашатаем, ведущим спектакль. Вытянув палец в сторону артиста, игравшего роль бая, он сказал:

- Друзья мои, любовно и почтительно внимайте теперь тому, что поведает вам дедушка бай!

"Бай" выпрямился во весь рост на верблюде и льстиво заговорил:

Юсуф-кизикчи ("батрак") состроил брезгливую гримасу, саркастически усмехнулся:

- Это он-то будет вас радовать и ублажать? Да когда-нибудь погладил он кого-нибудь по голове, утёр хоть одному человеку слёзы?

Презрению кизикчи, казалось, нет предела. С яростью обрушил он на слушателей слова Хамзы:

Долго ещё длилось представление. Караван двигался по базару, а люди, не расходясь, шли за ним. Спектакль повторялся несколько раз. С удивлением и боязнью смотрели вслед живописной процессии торговцы и лавочники. И один из них, не выдержав и тяжело вздохнув, сказал соседу:

- Сколько лет уже позорит этот невер Хамза людей только за то, что у одного голова умнее, чем у другого. И всё ему сходит с рук... Да, видно, притупились ножи мусульманские, на плохие дни обречены мы.

Стоявший впереди неопределённого вида и возраста сутулый, приземистый человек оглянулся на говорившего.

- Нет, не притупились ещё ножи мусульманские, - цепко взглянул он в глаза лавочнику. - Каждый невер получит своё.

И исчез в толпе.

Это был Кара-Каплан.

Жизнь окончательно скрутила гражданина Капланбекова в бараний рог - он стал похож на горбуна.

После окончания гражданской войны Кара ушёл через границу, мыкался по всему Ближнему Востоку, голодал, бедствовал, служил вышибалой в публичном доме, мыл посуду в ресторанах, подметал улицы, но возвращаться боялся. Страх перед наказанием за басмачество держал его за кордоном.

Лишения постепенно притупили и чувство страха - бывший гражданин Капланбеков проделал обратный путь, нашёл старых друзей. Теперь у него было новое имя - Карабай. И уже в течение нескольких лет "первый визирь" состоял в подпольной националистической организации, возникшей на развалинах "Шураи Исламия" и имевшей претенциозное название - "Союз тюрков".

Кара-Каплан выполнял в "Союзе тюрков" функции связного, постоянно разъезжая по городам Средней Азии. Приходилось всё время маскировать внешность - Кара жил, как говорится, не поднимая головы. И благоприобретённая в годы невзгод за рубежом сутулость стала как бы врождённой - его никто не узнавал.

Обязанности связного, естественно, не могли утолить в полной мере ненависти Карабая к Советской власти. Иногда ему поручали совершать мелкие диверсии, а иногда - террористические акты. И он по старой памяти за соответствующее вознаграждение охотно шёл на "мокрые" дела.

Вот и сейчас Кара-Каплан объявился в Самарканде совсем не случайно. Прошло уже два года, как древняя узбекская столица была провозглашена главным городом нового социалистического Узбекистана. Здесь находились все правительственные учреждения и высшие органы государственного управления республики.

Карабая вызвал в Самарканд сам председатель тайного "Союза тюрков", создавший эту подпольную организацию ещё в Фергане. Конечно, бывшему гражданину Капланбекову нужно было соблюдать строжайшую конспирацию - в Самарканде многие могли узнать печальной памяти предводителя басмачей в Алайских предгорьях. И Карабай ходил по улицам города, по обыкновению почти не поднимая головы.

Но зашёл на базар купить свежую дыню, услышал ненавистное имя Хамзы и не выдержал... Словно всё, потерянное в революцию, олицетворяло собой это проклятое имя, преследовавшее Кара-Каплана уже долгие-долгие годы.

А вот ещё один наш старый знакомый - герой революционных событий в Коканде товарищ Алчинбек Назири. Большой путь ответственного советского работника проделал товарищ Назири за минувшие годы - теперь он занимает пост заместителя народного комиссара просвещения Узбекской Советской Социалистической Республики.

Вот он стоит в полувоенном костюме (френч, галифе, сапоги) на площади Регистан - главной площади Самарканда - около здания детского музыкального училища. Товарищ Назири ждёт самого председателя ЦИК Узбекистана Юлдаша Ахунбабаева.

Сегодня должен решиться вопрос большой государственной важности - о повышении ассигнований на развитие детского музыкального образования в республике.

Подъехал автомобиль председателя ЦИК. Товарищ Назири знакомит Юлдаша Ахунбабаева с директором училища профессором Сергеем Ивановичем Степановым.

Длинный коридор, в который выходят двери классных комнат.

И за каждой слышатся звуки роялей, скрипок, духовых инструментов. Занятия идут полным ходом. Председатель ЦИК заходит в классы, слушает игру учащихся, задаёт вопросы преподавателям, интересуется их заботами и проблемами, подробно расспрашивает директора, заместителя народного комиссара и других ответственных работников о нуждах училища... Да, да, здесь происходит дело большой государственной важности - впервые в истории узбекского народа дети дехкан и рабочих овладевают классическими музыкальными знаниями. И, безусловно, его надо расширять - вопрос об увеличении ассигнований поставлен правильно.

Профессор Степанов пригласил гостей в свой кабинет. Принесли традиционный чай. Со всех сторон окружала директорский кабинет музыка, звучавшая в классных комнатах.

- А что, - с подъёмом сказал Алчинбек Назири, - ведь не напрасны были наши жертвы, а? Веками стремилось человечество к осуществлению своих заветных чаяний и надежд. И вот мы воочию видим их воплощение - дети народа, который ещё совсем недавно страдал от неграмотности и невежества, учатся классической музыке. И не только видим, но главное — слышим!.. Нет, товарищи, я верю, что скоро и у нас, узбеков, появятся свои талантливые пианисты, скрипачи и композиторы!

- В самом ближайшем будущем, - согласился профессор Степанов. - У нас есть очень одарённые дети. Если ничто не помешает им закончить своё музыкальное образование, то уже через несколько лет...

- Извините, Сергей Иванович, - вмешался в разговор Юлдаш Ахунбабаев, - а почему в будущем, почему через несколько лет?.. А может быть, талантливые узбекские композиторы уже сегодня ходят по улицам Самарканда?

- Вот как? - оживился директор училища. - Кто же они? Было бы очень интересно познакомиться...

- Вы поэта Хамзу Ниязи знаете? - спросил Ахунбабаев.

Алчинбек Назири чуть не уронил на пол чашку с чаем.

- Конечно, знаю, - сказал профессор, - слышал его революционные песни, читал стихи, смотрел пьесы.

- Так вот однажды, - начал рассказывать председатель ЦИК, - я оказался совершенно случайным свидетелем того, как Хамза в течение нескольких часов сочинял музыку... Я был в командировке в Хорезме, а Хамза в это время жил и работал там...

И вот как-то сижу я в гостинице и вдруг слышу, как кто-то в вестибюле играет одним пальцем на пианино... Сначала играл народные мелодии, потом соединил их все вместе. И очень хорошо получалось. Несколько раз подряд он эту свою самодельную симфонию исполнил и ни разу не ошибся. Я, конечно, не знаток, но чувствую - очень хороший слух, просто талант. Надо, думаю, пойти посмотреть кто такой... А гостиница эта была специальная, в ней никто, кроме меня, в это время не жил... Выхожу в вестибюль, смотрю - Хамза за пианино сидит... Увидел меня и страшно смутился. Извините, говорит, но мне дежурная не сказала, что вы у себя находитесь... Я потом уже узнал, что эта дежурная часто его пускала играть, когда в гостинице никого не было...

Так вот, профессор, сейчас Хамза в Самарканде живёт. Наверное, вам стоит с ним встретиться и поговорить... Может быть, сумеете чем-нибудь помочь... Я его однажды уже здесь встретил и спрашиваю: как музыкальные дела идут? Оперу, говорит, пытаюсь сочинить из народной жизни, но ничего не получается - нот не знаю... - Ахунбабаев обернулся к Алчинбеку: - Товарищ Назири, вы ведь, кажется, с Хамзой вместе учились... Тогда, в молодости, он игрой на пианино не увлекался?

- На пианино нет, - быстро ответил Алчинбек, - но играл на всех народных инструментах - тамбуре, дутаре - и сочинял свои мелодии.

- Вот видите, профессор, - улыбнулся Юлдаш Ахунбабаев, - а вы говорите - через несколько лет... А может быть, Хамза с вашей помощью уже через год первую узбекскую национальную оперу напишет, может быть, он первым узбекским композитором станет?

- Охотно помогу Хамзе Ниязи, - улыбнулся в ответ и профессор Степанов. - Ваш рассказ меня очень заинтересовал.

...Около автомобиля Алчинбек Назири на несколько минут задержал председателя ЦИК.

- Уважаемый Юлдаш-ака, у меня к вам два вопроса...

- Слушаю вас.

- Нужно отменить ваше распоряжение профессору Степанову о помощи Хамзе.

- Почему?

- Хамзе нельзя сейчас разбрасываться. Он руководит театром, на музыку у него просто не хватит ни времени, ни сил.

- Во-первых, это было не распоряжение, а просьба. А во-вторых, я считаю, что театр не помешает Хамзе заниматься музыкой. Он из породы титанов, у него хватит сил на всё.

- Как драматург Хамза переживает сейчас кризис. Последние его пьесы по своему художественному уровню гораздо слабее предыдущих произведений. Я заявляю вам об этом совершенно официально.

- Странно, что вы так казённо говорите о друге своей молодости...

- Наша дружба была в юности. Сейчас у нас только деловые отношения.

- Но, как мне помнится, ещё в Фергане вас упрекали за какую-то дружескую протекцию, оказанную Хамзе.

- Эти времена давно прошли.

- Товарищ Назири, если уж у нас пошёл такой разговор, то и я хочу сделать вам одно официальное заявление...

- Я вас внимательно слушаю, товарищ Юлдаш.

- Хамзе Хаким-заде Ниязи первому в Узбекистане присвоено звание народного поэта республики. Его имя уже принадлежит истории. И, может быть, не нам с вами судить о художественном уровне его произведений...

- Как заместитель народного комиссара просвещения...

- Какой у вас второй вопрос?

- Вы поручали мне проверку письма жителей кишлака Шахимардан об усилении активности религиозных шейхов при гробнице святого Али. Пользуясь случаем...

- Вы проверили письмо?

- Да.

- И какие же результаты?

- Ещё во время моей работы в Фергане я занимался этой проблемой. И должен сказать, что...

- Сейчас, по данному письму, вы ездили в Шахимардан?

- Ездил.

- Ну и что?

- Ничего не подтвердилось.

- Гробница действует?

- Очень слабо.

- Паломников много?

- Практически нет совсем.

- Шейхи ведут пропаганду против Советской власти?

- Нет, не ведут. Это теперь абсолютно безобидные люди.

- Изложите результаты своей проверки в письменном виде в докладной записке на моё имя.

В тот же день у товарища Назири была ещё одна встреча.

Поздним вечером, сменив свой ответственный полувоенный костюм на обыкновенный халат, Алчинбек доехал на извозчике до Шахи-Зинда. У входа в некрополь его ждал профессор Абдурахман Шавкат - заведующий издательским подотделом комиссариата народного просвещения, исполнявший одновременно обязанности учёного секретаря комитета по созданию нового узбекского алфавита.

Поздоровавшись, Шавкат и Назири прошли через портал ансамбля мавзолеев, миновали усыпальницу знаменитого астронома Казызаде Руми, поднялись по старинной каменной лестнице из тридцати шести крутых ступеней и вступили в открытую галерею.

Не доходя до гробницы Ибн Аббас, Алчинбек сделал несколько шагов в сторону и оказался на небольшой площадке, справа и слева от которой не было никаких строений.

- Идите сюда, - позвал Назири Шавката, - здесь можно поговорить, никто не услышит.

Со стороны мавзолея Ибн Аббас доносился скорбно-печальный голос какого-то муллы, нараспев читавшего главу из корана.

Там молились. Ночное небо было свободно от туч. Яркая луна освещала голубые купола гробниц.

Несколько минут Назири и Шавкат молчали, глядя на мерцающие вдали огни центральной части города.

- "Да здра-авствует Советов власть! - неожиданно вполголоса запел Алчинбек, словно откликаясь на распевное чтение корана, - Сове-еты нас вперед ведут..."

- Перестаньте! - резко повернулся к нему Шавкат.

- "...мечта-а сбылась, мечта-а сбылась, - не обращая внимания на Шавката, продолжал петь Алчинбек, - пусть в ми-ире торжествует тру-уд..."

- Да перестаньте же вы наконец! - раздражённо повторил Шавкат.

- Что, не нравится? - усмехнулся Алчинбек. - А что больше не нравится - слова или мотив?

- Всё не нравится! - сплюнул Абдурахман Шавкат. - Я работал в Хорезме с этим типом Хамзой, и его песни окружали меня со всех сторон как назойливые комары!

- Ничего, ничего, профессор, - задумчиво проговорил Назири, - скоро мы будем не только петь песни и смотреть пьесы Хамзы, но и слушать его оперы...

- Что за ерунда! - пожал плечами Шавкат. - Хамза и опера? Час от часу не легче.

- Нет, это не ерунда. Вопрос взял на контроль сам Ахунбабаев. Он хочет, чтобы Хамза написал первую узбекскую национальную оперу из народной жизни.

- Да ведь Хамза же разрушает наши национальные традиции в искусстве! - вспылил Шавкат. - Он топчет ногами духовные богатства нашего народа, сформировавшиеся в течение веков!.. Непрерывно даёт концерты, произносит речи, организовывает вечера молодёжи Востока и всюду расхваливает культуру русских!.. О какой национальной опере может идти речь, если он скоро крест православный себе на шею повесит?

- Хамза побывал в Мекке, - назидательно произнёс Алчинбек. - Поэтому, когда он говорит или пишет о пользе Советской власти, народ ему верит. А мы с вами в Мекке не были...

- Хаджи с партбилетом в кармане?

- Вот это уже хорошая мысль... Собственно говоря, именно для того, чтобы обменяться такого рода соображениями, я и вызвал вас сюда, понимаете?

- Пока не очень.

- Юлдаш Ахунбабаев сегодня сказал, что Хамза - из породы титанов... Но из истории мы знаем, что титаны - это ещё не боги... Титаны пытались вести войны с богами, но чаще проигрывали их, чем выигрывали.

- А кто же боги? Мы с вами?

- Бог един - аллах великий и всемогущий, милостивый и милосердный. А мы только верные слуги его.

- Вы что, Алчинбек, серьёзно верите в бога?

- Не более серьёзно, чем вы, профессор. Не надо думать о людях хуже, чем о самом себе.

- Извините...

- Так вот, - продолжил Назири, - когда Хамза приступит к созданию оперы, мы, заботясь о сохранении истинно национальных духовных ценностей, должны будем уменьшить его титанические возможности.

- Да как же он напишет оперу, чёрт бы его побрал, если он даже элементарных нот не знает?!

- Сегодня председатель ЦИК республики поручил директору музыкального училища обучить Хамзу нотной грамоте.

- Нет, это чёрт знает что! Советская власть постепенно сходит с ума.

- Хош, вернёмся к титаническим возможностям Хамзы. Их надо сократить.

- Каким образом?

- Через несколько дней Хамза принесёт вам сборник своих пьес. Он хочет напечатать их отдельной книгой. Ваша задача, Шавкат, состоит в том, чтобы эта книга никогда не была опубликована.

- А разве это возможно? Он же первый народный поэт Узбекистана. Мы просто обязаны печатать его книги.

- Нужно найти причину. И даже несколько причин.

- Какие же? Подскажите.

- Первая. И самая главная... Вы учёный секретарь комитета по созданию нового узбекского алфавита. Ссылаясь на то, что новый алфавит ещё не создан, вы должны будете как можно дольше - скажем, года на два, на три - задержать издание вообще всех художественных произведений на узбекском языке.

И тогда, на общем фоне, задержка издания одной книги Хамзы не привлечёт к себе внимания.

- А другие причины?

- Вы являетесь заведующим издательским подотделом Наркомпроса. От вас зависят заработки некоторых литературных рецензентов. Найдите таких рецензентов, которые написали бы отрицательные отзывы на сборник пьес Хамзы и не рекомендовали его к изданию. У вас есть такие люди?

- Есть. Например, поэт Урфон. Он ненавидит Хамзу и считает, что все его так называемые пролетарские стихи под Маяковского - сплошная белиберда и профанация истинной поэзии.

- Прекрасно! Скажите Урфону, во-первых, что мы позаботимся о выходе его собственного сборника стихотворений. Во-вторых, мы выдвинем его на какую-нибудь премию или на должность, как только освободится место... А за это он должен написать в своей рецензии, что в творчестве Хамзы есть разрыв между формой и содержанием, что Хамза не использует в своих пьесах указаний классиков марксизма по вопросам литературы, что творчество Хамзы противоречит принципам пролетарского искусства...

- Это невозможно.

- Почему?

- Да потому что реально дело обстоит как раз наоборот. Творчество Хамзы не противоречит принципам пролетарского искусства, разрыва между формой и содержанием у него нет, и указания классиков марксизма он использует чуть ли не на каждой странице всех своих пьес.

- Не имеет значения! Пусть напишет, что не использует!

- Но откуда Урфону то знать об указаниях классиков марксизма по литературе? Он же ни одной марксистской книги в руках не держал.

- Тоже не имеет значения! Пусть пишет!.. При любой проверке никто не будет сразу читать большую рукопись. Сначала прочитают маленькую рецензию, и она как бы задаст первоначальный тон отношения ко всей рукописи в целом, предопределит окончательный вывод.

- Товарищ Назири, а вам не кажется...

- ...что в борьбе с Хамзой я остаюсь на заднем плане? Это вы хотели сказать?

- Приблизительно.

- Мне нельзя пока выходить на передний план. Хамза - мой друг юности. Ахунбабаев сегодня уже упрекнул меня... Людям вообще не нравится, когда кто-нибудь, стоящий выше по служебному положению, начинает давить на друга юности. Это всегда привлекает внимание.

- Скажите, Алчинбек, а почему нужно разрабатывать такую сложную диспозицию для войны с Хамзой?

- А вы не понимаете?

- Вообще-то понимаю, но хотелось бы знать и ваше мнение.

- Вы помните, какое раздражение вызвала у вас песня Хамзы "Да здравствует Советов власть!"?

- Помню.

- Но вы работали с Хамзой всего четыре года, а я знаю его без малого тридцать лет. И семь лет из этих тридцати мы жили с ним вдвоём в одной комнате, читали одни и те же книги, спали под одной крышей...

- Сочувствую.

- Правда, в те годы он был другим... Много событий должно было произойти, прежде чем он стал таким, как сейчас...

- Каким?

- Неистовым. Одержимым. Непримиримым... И опасным. Лично для меня.

- Вы завидуете ему? Откровенно?

- Он мне надоел. Я просто устал от знакомства с ним.

- Почему мы так долго говорим только о Хамзе?

- Вы знаете, какое прозвище у него было в молодости?

- Нет, конечно.

- Скорпион!

- Довольно метко.

- Вы назвали его хаджи с партбилетом. Это тоже не менее метко. Но Хамза - это особый хаджи. И отнюдь не религиозный. Недавно я совершенно случайно узнал, что во время своего паломничества в Мекку он выполнил за границей целый ряд ответственных партийных поручений.

- Вот как?

- Для верующих он был хаджи-мусульманин. А на самом деле он вернулся из Мекки красным хаджи. Он стал интернационалистом и поэтому предал интересы узбекского народа. Он хвалит русских потому, что ему безразлична судьба своей нации.

- Замечательные формулировки!.. Кто их автор?

- Я..

- Вы?!

- А разве я, по-вашему, не способен на такие формулировки?

- По крайней мере, я этого о вас не знал.

- Вы ещё многого обо мне не знаете, Шавкат... Вы правы - надо кончать все эти слишком эмоциональные рассуждения о Хамзе. Я вызвал вас сюда для более серьёзного разговора... Как вы уже, наверное, знаете, сейчас в республике готовится большая группа специалистов, которые поедут на учёбу за границу. Список кандидатов по нашему наркомату поручено подготовить мне.

Я хочу, чтобы вы помогли мне правильно составить его...

- Благодарю за доверие, товарищ заместитель народного комиссара.

- Это должны быть люди, глубоко преданные нашим идеям. Лет через пять они вернутся и займут ключевые посты. И тогда...

- Я вас понял.

- Насколько мне известно, наши специалисты будут учиться в Стамбуле...

- В Стамбуле?!

- А почему это вас так удивило?

- Нет, нет, ничего особенного...

- В свое время, Абдурахман Шавкат, вы окончили Стамбульский университет...

- Откуда у вас эти сведения?

- Вы состоите членом тайного "Союза тюрков"?

- Да, состою.

- А вы знаете, кто является главой самаркандского отделения "Союза тюрков"?

- Нет.

- Я, Алчинбек Назири...

- Вы?!..

- Теперь вам понятно, почему я привлекаю вас к составлению списка кандидатов? Вы прожили в Турции четырнадцать лет. Когда вы были наркомом просвещения Хорезмской республики, все пленные турецкие офицеры, находившиеся в Хорезме, работали учителями в местных школах. Надеюсь, и здесь, в Самарканде, вы сохранили верность пантюркистским идеям?

- Что я должен сделать?

- Мне нужны адреса надёжных людей в Стамбуле, с которыми будут связаны наши специалисты во время обучения в Стамбульском университете. Они должны вернуться оттуда стойкими борцами за идеалы пантюркизма. Пусть и они, хотя дорога их лежит не в Мекку, совершат, как и Хамза, двойной "хадж".

Шавкат тяжело вздохнул и, оглянувшись, устало сел на каменную ступеньку лестницы, соединявшей площадку, на которой они стояли, с галереей, вдоль которой были расположены мемориальные мавзолеи Шахи-Зинда.

По-прежнему ярко светила луна, озаряя своим серебристым сиянием голубые купола древних гробниц. Из расщелины ступени выползла обеспокоенная ящерица. Несколько раз инстинктивно ужалила пространство перед собой своим длинным языком, пугая предполагаемого врага, и юркнула обратно в расщелину.

В мавзолее Ибн Аббас продолжалась молитва и печальное чтение корана.

- Ну, так что скажете, уважаемый профессор? - наклонился к Шавкату Алчинбек.

- Я удивлён...

- Чем?

- Вы - герой революции в Коканде, руководитель союза трудовых мусульман...

- "Союз тюрков" был создан на развалинах союза трудовых мусульман.

- Зачем вы открылись мне?

- Думаете, из тщеславия? Ошибаетесь. Я хочу укрепить связь между нами. С людьми, которые стоят за мной, я был связан ещё до революции. Они будут рады познакомиться с вами. Очевидно, и турецкая разведка будет не против того, чтобы занести в свою картотеку советского чиновника моего ранга. Да ещё группу молодых специалистов из столицы Узбекистана. Как говорится, тёпленьких - прямо от сейфов, от служебной переписки...

Шавкат поднял голову и в упор посмотрел на заместителя народного комиссара. И неожиданно подумал о том, что и у товарища Назири, и у него самого одинаковая форма усов - узкие, висячие, словно два длиннохвостых мышонка ползут по верхней губе навстречу друг другу.

- Я согласен, - сказал Шавкат.

- Хош, приступаем к обсуждению кандидатов...

 

2

На улицах старого Самарканда идёт своя, сонная жизнь. Кто торопится, кто тащится еле-еле, не поднимая головы. Никому ни до кого нет дела, никто ни на кого не обращает внимания.

И вдруг все всполошились, завертели головами, зашушукались, нахмурились. И было отчего - на улице появилась женщина с открытым лицом, без паранджи и чачвана. Бунт, дерзость, неповиновение - небывалое, невиданное!

Брели в разные стороны женщины, закрытые с головы до ног своими мешками-паранджами, никто в их сторону даже не плюнул. Но эта... И все устремили свои взгляды на неё - кто с гневом, кто с удивлением.

Женщину звали Зульфизар. Была она не только красива. Что-то располагающее, обворожительно прекрасное было в её облике... И хотя шла она гордо, с высоко поднятой головой, молодой упругой походкой, тем не менее изредка всё-таки опасливо поглядывала вокруг. И не напрасно.

Вдруг, вздрогнув, замерла Зульфизар на месте, глядя на неизвестного ей мужчину с повязкой на лице, закрывавшей один глаз, который как из-под земли вырос перед ней и загородил дорогу.

Одноглазый прошипел:

- Ни звука, иначе смерть тебе. - Показал нож. - Слушай меня внимательно. Ты, поддавшись посулам Хамзы, стала артисткой, ходишь с открытым лицом, поёшь, танцуешь перед всеми, развратная... Покайся, пока не поздно, иначе не быть тебе живой. Шариат простит... Тебе всё равно не уйти от меня! Я точно тень буду преследовать тебя всюду, пока не добьюсь своего... Если не согласишься, не жить тебе! Я выпью твою кровь, ты сдохнешь вместе с Хамзой!

И исчез в проулке между домами.

Ужас сковал Зульфизар. Голос был очень знакомый, но чей - не припоминалось... Через мгновение, опомнившись, она овладела собой и, повернув направо, пошла в сторону базара.

Остановившись у первой же лавки фруктового ряда, Зульфизар взяла из корзины гроздь винограда и положила её на весы.

Продавец вытаращил глаза, наблюдая за её движениями. Неожиданно, словно его кольнули сзади, резким движением схватил чашку, бросил гроздь обратно в корзину и рявкнул:

- Иди своей дорогой! Для такой, как ты, у меня нет винограда, бесстыдница!

Зульфизар, покраснев, растерявшись, неподвижно стояла на месте. Потом, опустив голову, двинулась к выходу.

Когда она проходила мимо парикмахерской, оттуда выскочил какой-то бойкий человечишка в заношенной тюбетейке с бритвой в руке. Прижав свободную ладонь к груди и деланно улыбаясь, заворковал:

- Добро пожаловать! Весь Самарканд смотрит на вас с восхищением. Все готовы услужить вам... Просим зайти и к нам, в кои-то веки вы появились тут, мы вас причешем, и локоны ваши уложим... Как трогательно вы хмурите брови! А как сладка, наверное, ваша улыбка! Ах, как мы вас обслужили бы, какую картиночку из вас сделали бы! Залюбовались бы... И не смотрите на меня так презрительно, красавица!.. Хоть я и мал, но могу справиться даже с быком...

Он вертел на ладони бритву, словно всё время подтачивая её, назойливо и развязно болтая. Зульфизар, делая вид, что не слышит и не замечает его, убыстрила шаги и еле отвязалась от разбитного парикмахера.

Лавочники около рыночных ворот тоже не выбирали выражений, окликая её и заигрывая с ней. В страхе и гневе вышла она с базара, но с террасы чайханы тут же спрыгнул навстречу рыжий молодой толстячок. Франтовато поглаживая усы и протянув пиалушку с чаем, заговорил сладким голосом:

- Красотка, сделайте глоточек, и этот напиток станет для нас священным... Сделайте благое дело, а не то, ввергнутый в отчаяние, могу наложить руки на себя... А вас потом совесть замучает. Я поклонник вашей красоты, вах, вах! До чего стыдливая красоточка!.. - Внезапно умолкнув, сказал шёпотом: - Встретиться бы с тобой в переулке - убить тебя мало!.. Наслушалась безбожника Хамзу и купаешься в разврате?.. У-у, стерва!

- Чтоб тебе сдохнуть, рожа проклятая! - крикнула Зульфизар и бросилась бежать. Душа её была переполнена отвращением и болью. Она изо всех сил сдерживалась, чтобы не разрыдаться.

А с террасы чайханы летели вслед ей похотливые возгласы, визги, улюлюканье. Зульфизар задыхалась, ноги еле держали её, пот заливал глаза, она ничего не видела перед собой, но в ушах всё ещё звучали отвратительные, мерзкие, непристойные слова, и иногда ей казалось, что земля разверзнется сейчас у неё под ногами и поглотит её.

Сердце билось в горле, нечем было дышать, и все мужские лица, которые приближались к ней сегодня с угрозами и руганью, вдруг соединились в одну жуткую кабанью харю с клыками, придвинулись...

Зульфизар схватила ладонями лицо, ноги её подкосились, и, обессилев, она зашаталась, прислонилась к забору и сползла на землю. Сознание покинуло её.

...Кто-то схватил её за плечо. Зульфизар открыла глаза.

Какая-то костлявая старуха, откинув паранджу, трясла её за плечо, зловонно дыша беззубым ртом и крючковатым носом.

- Позорница, скопище пороков! - шамкая, шепелявила старуха. - Не видать бы мне никогда твоего оголённого лица, бесстыдница, блудница! Ты будешь мучиться за это в аду до скончания веков!

Зульфизар оглянулась. На улице никого не было. Бешенство полыхнуло у неё в груди. Ещё и эта развалина будет учить её? Ну уж нет!

Вскочив на ноги, Зульфизар оттолкнула старуху от себя.

- А ты что прячешь от людей, старая карга! - закричала она. - У тебя же помойная яма вместо лица!.. Буду, буду ходить без паранджи! Назло всем вам буду!.. Тысячу раз буду!.. Чтоб тебе сгнить, чтоб тебе истлеть под своим чачваном, под твоими вонючими тряпками! Пусть тебя дважды завернут в паранджу вместо савана, когда понесут к могиле!

Старуха в немом изумлении только открывала и закрывала беззубый рот. Потом бросилась к Зульфизар, вцепилась в её платье, рванула на себя...

Зульфизар вырвалась, толкнула старуху изо всех сил.

- Убивают! Спасите!.. - заголосила старуха, падая на землю.

И Зульфизар, закрывая руками разорванное на груди платье, снова побежала.

На крик из ворот дома на перекрёстке вышел старик. Увидев бегущую мимо молодую женщину с открытым лицом, в разорванном платье, он удивлённо подался было назад, но тут же злоба исказила его лицо. Старик быстро наклонился, поднял с земли камень...

Актёры Самаркандского городского театра репетировали в медресе Шердор на площади Регистан новую пьесу Хамзы Ниязи. Двор медресе, превращённый в зрительный зал, был густо заставлен скамейками. Стоявший около противоположной от входа стены высокий деревянный помост служил сценой. Репетировался эпизод, в котором происходило разоблачение махинаций служителей религии.

Автор пьесы, он же главный режиссёр театра и постановщик нового спектакля, сидел в последнем ряду. Работа актёров ему нравилась.

- Очень хорошо, - сказал Хамза, вставая, когда были произнесены последние реплики, - уже гораздо лучше, чем вчера...

Если не устали, пройдёмся ещё раз. Но только не надо клеймить муллу как разбойника с большой дороги. Мулла не разбойник, он хуже... Он обманывает надежды людей, обещая им избавление от земных страданий на том свете, хотя заранее знает, что никакого избавления не будет. В этом его главная, абсолютная вина перед верующими. Он призывает их терпеть, быть покорными перед баями, а сам в это время обогащается, откровенно присваивая деньги, пожертвованные на мечеть. Его ловят, но это мелкое, относительное преступление муллы комично на фоне его главного преступления, которым является проповедуемый им под видом религии откровенный обман человека... Поэтому эпизод надо играть мягко, без нажима и, может быть, даже вежливо... Нужно не осуждать муллу за воровство, а смеяться над тем, что крупный мошенник, привыкший обманывать веками безнаказанно, попался на мелком воровстве. Но главное состоит в том, чтобы это комическое отношение к служителю религии возникало бы у зрителя, ибо смех - самый страшный судья. Смех сильнее гнева...

Вы поняли меня?.. Все готовы?.. Начинайте!

Хамза сел на своё место на скамейку в последнем ряду. Если бы сейчас на него посмотрел человек, который видел его несколько лет назад... ну, скажем, в последние годы гражданской войны, например тогда, когда стоял Хамза над дымящимися развалинами мавзолея святого Али в Шахимардане, то такой человек, несомненно, отметил бы большие перемены в облике нашего героя, и в первую очередь - в его лице.

Хамза постарел. Седые брови грустно нависали над ушедшими в глубину глазами. Заострились скулы, запали виски, будто сдавленные чем-то... Две резкие вертикали были врублены между бровями печально и необратимо... Суровый резец времени безжалостно сделал своё дело. Печать судьбы лежала на лице неизгладимо, неуступчиво, жёстко. Обвисли усы... Но высокий, выпуклый лоб все ещё высвечивал энергию, одухотворённость, ум. А чёрный пламень в глазах метался неукротимой волей, непреклонной готовностью совершить ещё не совершенное.

...На сцену вышла актриса, исполнявшая главную роль.

"Почему я дал ей такое имя - Мастура?" - подумал Хамза.

И в памяти вдруг всплыло далёкое видение... Коканд, пригород Айдин-булак, большая лагманная... или шашлычная... Во дворе около кухни стоит большая крытая тентом повозка, вроде цыганской кибитки. Возле повозки, расстелив прямо на земле ковёр, сидит грузная пожилая женщина с грубыми чертами лица и крикливым голосом, одетая в какое-то необъятное по своей ширине чёрное платье, на шее болтаются в несколько рядов красные бусы, на голове такой же красный тюрбан - ни дать ни взять старая индюшка... А к ней жмутся три девушки - молоденькие, тоненькие, стройные, с точёными кукольными лицами, в одинаковых светло-жёлтых жакетках. Ну, прямо три только что вылупившихся цыплёнка, а не девушки... Лагманщик приносит огромное дымящееся блюдо с мантами, и старая "индюшка" как коршун набрасывается на них, хватает двумя руками, запихивает в рот, жадно жуёт, икает, давится, масло течёт по её жирному двойному подбородку, а девушки-"цыплята", взяв по одному манту, сидят на ковре, изящно изогнувшись, жеманятся, кокетливо откусывают маленькие кусочки своими ровными перламутровыми зубами, словно робко, по одному клюют зёрнышки, вылетающие из-под яростно разгребающей землю возле хлебного амбара курицы... Никто вроде бы не видит всю эту компанию (лагманщик не в счёт - он слуга), и они едят, откинув паранджи, обмениваются своими женскими новостями, непрерывно прихорашиваются, поправляют косы, щебечут, звенят монистами, вытирают пальчики кружевными платочками. (Хамзу никто не замечает, он сидит за деревом в углу двора, его не видно, а он видит всё.) Старую "индюшку" зовут Мастура-апа, она старшая жена не то Эргаша, не то Кара-Каплана и занимается тем же промыслом, что и они, - поставляет хорошеньких девушек богатым заказчикам. Как только услышит, что в какой-нибудь бедной семье появилась красавица дочь на выданье, так тут же появляется, задабривает родителей подарками, прельщает девушку нарядами, украшениями, обещает выдать замуж за человека с деньгами, а пока берёт на воспитание в свой дом, то есть попросту покупает, уплатив родителям не то чтобы калым, а просто хорошую сумму, полукалым, так как настоящей-то свадьбы пока нету, а дочь взяли добрые люди просто из милости... В доме у себя Мастура-апа учит своих "воспитанниц" танцам, пению, искусству хорошо одеваться, всегда быть привлекательной для мужчин...

И вот наступает пора, и "сироту" показывают клиенту, как правило - какому-нибудь богатому старику, которому надоели старшие жёны и захотелось потешить себя молодой красотой. Если сделка состоялась, "жених" платит приёмной "матери", Мастуре, настоящий калым - и все расходы по "воспитанию" возмещены... А не находится жених сразу, "сироту" сажают в крытую тентом повозку и возят до поры до времени по разным тоям, байрамам и прочим праздникам и пиршествам, где хозяева щедро платят "доброй" тётушке Мастуре за песни и танцы её "артисток" (чем не передвижной театр?), а там, глядишь, кто-нибудь из пьяных гостей влюбится и пошлёт сватов. И опять никто не в убытке, калымные денежки снова поделены поровну, все довольны, девушка пристроена... или продана?.. А-а, какая разница, как это теперь называется, всё в этой жизни продаётся и покупается...

Куда же они едут сейчас, на какой той везёт Мастура этих трёх жёлтых цыплят? Какие стервятники сегодня будут наслаждаться их песнями и танцами?.. Хамза наблюдал за "передвижным театром" и вдруг заметил, что в повозке за шёлковой занавеской сидит ещё одна девушка, не принимавшая участия в общей трапезе... Насытившаяся Мастура, лениво обмахиваясь веером, что-то крикнула ей, показывая на блюдо, в котором ещё оставалось несколько мантов. Девушка отодвинула занавеску и, отказываясь от еды, покачала головой.

Мастура, побагровев от гнева, приказала ей вылезти из повозки. Девушка спустилась на землю. Она не была похожа на трёх остальных "артисток". На ней было красное яркое платье, чёрный жакет, украшенный вышитыми золотыми цветами, короткие голубые шаровары с розовыми тесёмками. Выглядела она гораздо моложе своих подруг. "Ребёнок, - подумал Хамза, - совсем ещё ребёнок, лет пятнадцать... шестнадцать..."

И вдруг одна страшная, жуткая, ужасная мысль как бритвой полоснула по памяти и по сердцу сидевшего на скамейке в последнем ряду главного режиссёра Самаркандского городского театра... Да ведь это же была Зульфизар!.. Да, да, тогда там, в Коканде, из арбы Мастуры спустилась на землю в своём красном платье и голубых шароварах с розовыми тесёмками Зульфизар! Тогда она ещё не была ни младшей женой Ахмад-ахуна, ни любовницей Садыкджана-байваччи, тогда её, наверное, просто возили по праздникам и пирам как исполнительницу песен и танцев.

Воспоминание это как гром поразило Хамзу. Почему же все эти годы, когда Зульфизар стала его женой, он ни разу не вспомнил о том дне? В какой глубокий и тёмный подвал памяти уползло оно, это воспоминание? Почему, даже начав писать пьесу, он, Хамза, никогда не вспоминал тот день?

Стыдно было? Тяжело? Нет, это не так. В жизни Зульфизар были и другие дни, вызывать которые в памяти было бы ещё тяжелее... Так в чём же дело? Почему?

Он перестал всё слышать, видеть и понимать вокруг себя.

Голоса актёров на сцене погасли. Занавес прошлого закрыл собой настоящее. Память огромным чёрным камнем навалилась на сердце.

Значит, были в его жизни потом более страшные события, которые заставили забыть, что его теперешняя жена фактически начала свою артистическую карьеру в публичном доме на колёсах? Значит, жизнь его была настолько тяжёлой, что, даже встретившись с Зульфизар и женившись на ней, он не смог вытащить всё это из-под глыб и осколков времени, заваливших, засыпавших его память?

Да, в суровые и трудные годы пришлось жить, если забывалось даже такое. Камнепад истории был слишком обильным.

Судьба пролегла через извергающиеся кратеры бытия. И всё-таки она не была погребена под раскалённой лавой огненных лет, всё-таки она дышала грозовым воздухом гор и вулканов, а не испарениями болот.

Но Зульфизар... Бедная Зульфизар! Сколько пришлось вытерпеть ей!.. Она вынуждена была улыбаться и петь перед хищными, похотливыми баями, сидевшими за своими праздными дастарханами. И каждая её нежная улыбка, каждое грациозное движение её стройной фигуры наполняли деньгами кошелёк сводни Мастуры. Колокольчик её волшебного голоса звенел золотом в карманах Эргаша и Кара-Каплана.

Бедная девочка! Все мечты и надежды её молодости были растоптаны, не успев расцвести. Зелёный росток её целомудрия, не ставший даже цветком, вдавили в землю каблуком пьяного байского сапога. Она не увидела своего девичества и своей юности - они были обесчещены, проданы, опоганены. Она была безответной пленницей Мастуры, жила маленьким жалким цыплёнком в рабстве у старой "индюшки", её учили фальшивым чувствам, ложным движениям души, искусственным радостям.

Эх, если бы можно было остановить время и крутануть землю в обратную сторону, в самые первые дни ранней молодости Зульфизар, когда она ещё не попала в чугунные лапы Мастуры!

И если бы ему, Хамзе, удалось оказаться рядом с Зульфизар на заре её юности! Он бы избавил её от всех слёз, мучений и оскорблений, которые довелось ей вынести, он вернул бы ей вольную безмятежность начала жизни...

Но увы! Земля тяжела. Ещё никому не удавалось заставить её вращаться в другую сторону, а время неостановимо даже для добрых дел - их надо успевать совершать в свой час. Судьба даётся человеку сразу набело. Даже бог, наверное, не может заменить измятый черновик первой половины жизни чистым, ровным и гладким листом бумаги для второй её половины.

...Что-то произошло на сцене. Все замолчали. Хамза поднял голову - актёры, выйдя вперёд, испуганно и молча смотрели на что-то за его спиной.

Хамза оглянулся - через двор медресе от входного портала медленно шла Зульфизар. Волосы её были растрёпаны, платье разорвано... Невидяще смотрела она перед собой широко открытыми, остановившимися глазами.

Хамза вскочил... Она была не занята сегодня на репетиции.

Значит, опять вышла в город с открытым лицом одна...

А Зульфизар, сделав ещё два шага и не дойдя до скамеек, пошатнулась и рухнула на землю.

Хамза первым оказался около неё. Опустился на колени, приподнял голову жены.

Зульфизар открыла глаза.

- Где?! - сдавленным голосом почти выкрикнул Хамза.

- Около базара, - прошептала Зульфизар и заплакала.

Сзади подбежали артисты. Актриса, игравшая роль Мастуры, на ходу сбросила с себя большую черно-красную шаль и укрыла Зульфизар.

"Почему же она сама ни разу ни о чём не напомнила мне, пока я писал пьесу, пока мы репетировали?"

Он старался отмахнуться от этих абсолютно ненужных сейчас мыслей, но они настойчиво лезли в голову... Об этом не вспоминают, женщины стараются как можно скорее забыть этот период своей жизни... Но как же тяжело было ей жить рядом с такой пьесой, которая постоянно возвращала её в ту жизнь?.. Но она молчала, она носила свою боль в себе. Может быть, поэтому и отказалась от главной роли, старалась редко бывать на репетициях, когда сама не участвовала в них?.. Может быть, поэтому и стала в последнее время так часто выходить в город с открытым лицом одна, словно старалась отомстить кому-то, словно не хотела ни с кем делить всю полноту этой мести?.. Но каждый раз всё кончалось почти что благополучно (кроме оскорблений), а сегодня...

"Всё это я фантазирую, - с досадой на самого себя подумал Хамза, - насчёт полноты мести. На самом деле ничего этого нет и в помине. Всё получилось случайно... Но почему я ничего не говорю ей, не утешаю, не сочувствую?"

Зульфизар сделала движение, показывая, что хочет встать.

Хамза помог ей. Артисты возмущённой толпой стояли вокруг них, негодуя и осуждая фанатиков, мракобесов и поборников старины, делая это слишком громко и выразительно, слишком по-актёрски.

И неожиданно Хамзе пришла в голову странная идея, как странным было для незаурядного ума многое из того, что когда-либо приходило ему в голову.

- Ты можешь идти? - вдруг резко спросил он у Зульфизар.

- Могу...

- Пойдём!

- Куда?

- Туда! К базару! Нужно дать отпор!

- Я не пойду!..

- Пойдём! Ты должна пойти туда! Это нужно тебе самой... Ты должна отомстить! Отомстить за всё!.. Понимаешь, за всё!.. Ты должна показать, что не боишься! Ведь ты же хотела сделать это, когда вышла в город с открытым лицом одна... Так сделай это ещё раз!.. Мы все пойдём с тобой...

Он нетерпеливо взял её за руку.

- Пойдём, - тихо сказала Зульфизар.

Когда они подходили к рынку, вокруг них уже образовалась толпа. Все лица были возбужденно обращены к Хамзе, который быстро шёл впереди группы актёров, держа за руку Зульфизар.

На площади перед базаром стоял деревянный помост.

Несколько человек в разных местах сидели на нём. Один что-то наигрывал на тамбуре.

Увидев надвигающуюся толпу, все встали, удивлённо разглядывая шедших впереди Хамзу и Зульфизар.

Хамза прыгнул на помост. Протянув вниз руку, помог подняться Зульфизар.

- Люди!! - крикнул Хамза во всю силу своего голоса. - В эту женщину, мою жену, сегодня здесь, около базара, бросали камни за то, что она открыла лицо!.. Но это не я разрешил ей открыть лицо! Открыть лицо разрешила ей революция!.. И тот, кто бросает камни в женщину, открывшую лицо, бросает камни в революцию!!

Мёртвая тишина повисла над толпой. Все стояли не шелохнувшись. Слышно было даже, как журчит вода в ближайшем арыке.

- Люди! - продолжал Хамза. - Эту женщину сегодня здесь, около базара, избили те, кто сейчас, может быть, стоит среди вас!.. Она прощает им! Красота женщины существует в мире не для того, чтобы ею любовался только один её муж!..

Революция многое дала нам, она сделала нас всех свободными!..

Революция вернула нам женскую красоту, революция подарила нам красоту всех женщин! Женщина продолжает род человеческий! Мы все - дети своих матерей!.. Так почему же мы не можем видеть лица тех, кто создаёт человечество, кто не даст жизни на земле угаснуть никогда?! Открытые лица наших женщин - это лицо нашей революции!! Кто же из вас хочет, чтобы лицо революции было закрыто?!.. - Он резко повернулся к жене: - Песню. Зульфизар!

- Не могу, - вздрагивая от непосильного напряжения, еле выдохнула она.

- Пой! Ты же актриса!

- Не могу...

- Ты должна петь!

Хамза быстро наклонился и взял у тамбуриста тамбур.

И когда зазвучала знакомая мелодия "Ушак" - народный напев о справедливости, любви, добре, о праве каждого человека на счастье, Зульфизар вдруг почувствовала, как в груди у неё взмахнула крыльями птица.

И сразу ушло напряжение, скованность, страх, и песня - полёт души, радость отдавать своё богатство и силу людям - вырвалась из сердца и, взметнувшись к небу, позвала за собой.

Песня звучала то громко, то тихо, то ласково, то сурово, то накаляла страсти, то приносила покой и умиротворение, струилась прохладным потоком, плескалась синей волной, напоминала о несовершенстве мира, о страданиях человечества, обещала счастье за доброту и любовь за справедливость... Мелодия поднимала к вершинам гор и уводила в долины, напев тревожил, успокаивал и снова тревожил, взывал к отважным, укреплял гордых, баюкал нежных, прощал виноватых.

Птица-песня улетала и возвращалась, кружила над площадью, садилась на струны тоскующего тамбура и, взорвав струны, взлетала в гневном порыве, парила над головами слушателей, туманила память картинами давней жизни, рождала непролитые слёзы.

Зульфизар пела так, как, может быть, никогда ещё не пела в своей жизни. Всё было в её серебристом, в её распахнутом настежь голосе - горькая обида за униженное, опустошённое, проданное и купленное прошлое, наслаждение беспокойным, клокочущим настоящим, ясная вера в широкие крылья будущего. И Хамза, сливаясь музыкой с неожиданным, необыкновенным, невыразимо прекрасным полётом сердца Зульфизар, испытывая беспредельный восторг и гордость перед друзьями-артистами за щедрый талант своей подруги, думал о том, что никогда бы, наверное, она не смогла петь так, как пела сейчас, - с потрясающей откровенностью и правдивостью, если бы не пережила всего сегодняшнего дня, если бы прожила другую жизнь, если бы не было в её судьбе того невозможного, ни в какое другое время небывало стремительного, выпрямляющего душу восхождения от самых последних, самых непредставляемых низин существования - рабства в гареме Мастуры - до вот этих высоких, беспощадных к себе минут, в которые она бестрепетно и безвозмездно отдавала всю себя и всё своё искусство людям, забыв о всех болях и бедах, которые они ей причинили, простив всех.

Это была месть. Месть добра злу, возвышенного - низкому, благородного - подлому, отважного - трусливому, нежного - жестокому, бескорыстного - продажному, светлого - тёмному.

Да, это была месть. Месть настоящего прошлому. Месть раскрепощённого, раскованного, свободного будущего тому настоящему, которое всё ещё цеплялось за прошлое.

Страстная песня Зульфизар останавливала всех, кто в тот час шёл мимо базара. Прохожие замедляли шаг, прислушивались, оборачивались, подходили ближе, соединялись с толпой и оставались стоять на месте, захваченные невиданным зрелищем - женщина с открытым лицом пела, не таясь, не прячась, бесстрашно и смело.

Людей становилось всё больше и больше.

- Вот видишь! - взволнованно шептал Зульфизар Хамза. - Тебя услышали, тебя слушают... Они идут на твой зов, твоя песня нужна народу...

А толпа всё увеличивалась и увеличивалась. Сотни людей как зачарованные смотрели на Зульфизар, не в силах оторвать взгляда от её лица - молодого, прекрасного, открытого женского лица, искрящегося свободой и счастьем, взошедшего над морем человеческих голов лучисто и незакатно.

 

3

Алчинбек Назири сидел в своем кабинете. Сняв очки в большой чёрной роговой оправе, он тщательно протёр их специальной байковой тряпочкой и снова надел.

Зазвонил телефон. Алчинбек снял трубку.

- Слушаю... А-а, сколько лет, сколько зим!.. Как здоровье супруги?.. Спасибо, спасибо, всё хорошо... Ну, что слышно на белом свете?.. Разговор ко мне? Пожалуйста... Так, так, так... Всё понял. К сожалению, ускорить издание книги Хамзы сейчас не представляется возможным... Давно лежит? У нас вся художественная литература лежит без движения - ждём новый алфавит... Работа идёт полным ходом, создан специальный комитет.. Да и кроме всего прочего, у рецензентов есть серьёзные претензии к рукописи. Отмечают отрыв формы от содержания. А чему учит нас товарищ Ленин? Ни в коем случае не допускать в нашей работе разрыва между формой и содержанием... Нет, нет, я вполне согласен с вами - содержание соответствует. Но форма, форма... А литература - это, знаете ли, специфическая форма идеологии. Так что автору ещё нужно будет серьёзно поработать... А высказанные вами пожелания я непременно учту... Всего хорошего! Большой привет вашей супруге!..

Алчинбек положил трубку. Достал носовой платок, вытер вспотевший лоб. Потрогал пальцем усы. Улыбнулся.

Дверь с шумом отворилась. Вошли Шавкат и новый сотрудник издательского подотдела Урфон, державший под мышкой толстую пачку рукописей.

- Товарищ Назири, вы обязательно должны принять меры! - - горячо начал прямо с порога Урфон. - Сейчас на обсуждении книги профессора Шавката "История узбекского народного искусства" Хамза позволил себе такое, за что раньше в Европе просто вызывали на дуэль!

Алчинбек молча посмотрел на Шавката. Профессор, усевшись в углу в кресло, мрачно смотрел перед собой.

- Что произошло?

- Не приведи господи, - угрюмо выдавил из себя Шавкат, - даже лежать в одной могиле с таким психопатом, как этот Хамза...

- Нет, вы представляете себе, товарищ Назири, - заторопился с объяснениями Урфон, - шло нормальное обсуждение, все выступавшие говорили о нужности и полезности книги профессора для широкого узбекского интеллигентного читателя, отмечали солидную философскую аргументацию от Сократа до Ахмада Яссави... И вдруг встаёт Хамза и заявляет, что книга не нужна узбекскому народу, так как в ней нет ничего о классовой борьбе.. Позвольте, но о какой классовой борьбе между узбеками может идти речь, когда они только что стали свободной нацией?.. Или узбеки должны сразу вцепиться в горло друг другу, чтобы отметить свое освобождение?

Алчинбек снял очки, протёр их байковой тряпочкой, снова надел.

- Что скажет уважаемый профессор?

- Я скажу одно... Хамза отравлял мне жизнь в Хорезме, теперь отравляет здесь. Ведёт себя действительно как скорпион - кусает и преследует, преследует и кусает... Если так будет продолжаться, я подам заявление об уходе из Наркомпроса. Я и так слишком много времени отдаю административной работе в ущерб своим научным интересам. А тут ещё почти ежедневные столкновения и скандалы с Хамзой. Вы должны оградить меня, товарищ Назири, от его постоянных наскоков. Хватит, половину моей крови он уже выпил в Хорезме!

- Садриддин Айни присутствовал на обсуждении? - спросил заместитель народного комиссара.

- Присутствовал.

- Что он сказал?

- Айни поддержал Хамзу.

- Вот как? - неопределённо поднял брови Алчинбек.

- Ваш Садриддин Айни, - буркнул Шавкат, - назвал Хамзу поэтом-богатырём новой эпохи...

- Бред! - фыркнул Урфон.

Алчинбек Назири внимательно посмотрел на нового сотрудника Наркомата просвещения.

- Товарищ Урфон, - спросил Алчинбек, - а что это за рукописи у вас в руках?

- Это пьесы Хамзы.

- Рукопись его книги?

- Да.

- А зачем вы её носите с собой?

- После обсуждения, - объяснил Урфон, - Хамза спросил у меня о судьбе своей рукописи. Я ответил ему, что согласно коллегиальному решению издательского подотдела мы возвращаем рукопись автору на доработку...

- А он?

- А он сказал, что хотел бы услышать эти слова лично от вас.

И Урфон положил на стол хозяина кабинета пухлую пачку рукописи.

Алчинбек посмотрел на дверь. Перевёл взгляд на Шавката, слегка прищурил правый глаз... Шавкат, вздохнув, кивнул головой: понял.

- Товарищ Урфон, - назидательно начал заместитель народного комиссара, - а ведь вы, пожалуй, не правы, заявляя, что между узбеками не может быть классовой борьбы... Вот, например, вам не нравятся стихи Хамзы, а Садриддину Айни они нравятся. Он даже назвал Хамзу поэтом-богатырём новой эпохи. И это, на мой взгляд, справедливо. В семнадцатом году в Ташкенте и в Коканде стихи и песни Хамзы стоили многих баррикад и пулемётов. - Алчинбек посмотрел на дверь, перевёл взгляд на Шавката, улыбнулся. - Жизнь состоит из противоречий, товарищ Урфон, - продолжал заместитель народного комиссара, - борьба противоположностей составляет основу человеческого бытия. Это называется диалектикой. Впервые эти мысли были высказаны очень давно, ещё в Древней Греции... Слыхали о таком учёном - Гераклите?

Урфон метался немым взглядом между Шавкатом и Назири, как бы спрашивая: что происходит? как мне вести себя? что говорить?

Шавкат встал, подошёл к Урфону, шепнул: "Поедешь учиться в Стамбул, а сейчас сядь и молчи". И вернулся в кресло.

- А я что-то не испытываю больших симпатий к Гераклиту, - громко подал голос из угла Шавкат. - Ни к Гераклиту, ни к Демокриту. В своё время их идеи, а также взгляды Анансагора и Аристотеля поколебали убеждения даже таких могучих личностей, как Алишер Навои и Улугбек... Нет, мне ближе дух Платона, Пифагора, Сократа...

- Не хотите ли вы, Шавкат-эфенди, подобно Сократу, умереть в тюрьме, приняв яд? Ха-ха-ха! - засмеялся Алчинбек Назири.

Урфон недоумевал. Для кого играется весь этот спектакль? Для него? Или для кого-то другого?

В коридоре послышались шаги.

- Если хотите избежать превратностей судьбы, профессор, - громко сказал заместитель наркома просвещения, - то читайте на ночь не Сократа, а Маркса и Энгельса...

В дверь постучали.

- Войдите! - встал из-за стола Алчинбек.

Дверь открылась, и в кабинет товарища Назири вошёл Хамза Ниязи.

- О-о, дорогой друг! - широко раскинув в стороны руки, пошёл навстречу Хамзе Алчинбек. - Какая неожиданность! Сколько лет, сколько зим? Ассалям алейкум!

Хамза, увидев в комнате Шавката и Урфона, задержался было на пороге, но товарищ Назири уже заключил его в свои объятья.

- Проходите, садитесь! - гостеприимно приглашал заместитель народного комиссара. - А ко мне вот тут зашли мои сотрудники, обсуждаем новости... Говорят, вы сегодня крепко поспорили с товарищем Шавкатом на обсуждении его книги?

- Не поспорили, а сразились, - хмуро произнёс Хамза, опускаясь на диван.

- Вам не нравится книга профессора Шавката? - Широкая улыбка лучезарно озаряла приветливое лицо товарища Назири.

- Шавкат перечёркивает нашу классику. В его книге написано, что произведения Алишера Навои не нужны народу...

- В моей книге написано, что Навои - мистик! А мистицизм идейно чужд нам, большевикам!

- Продолжим? - прищурился Хамза. - А Лейл и и Меджнун? А Фархад и Ширин? Это тоже мистика? Это тоже не нужно народу?.. Вы хотите отсечь нашу тысячелетнюю культуру от нового читателя. Но у вас ничего не выйдет! Ленин говорит, что культурное наследие нужно беречь как зеницу ока, что...

- Не вы один читали Ленина, - перебил Шавкат, - мы тоже знаем, что согласно ленинской формулировке в каждой национальной культуре, пусть даже неразвитой, есть элементы демократической и социалистической культуры, ибо в каждой нации есть трудящиеся и эксплуатируемые массы, условия жизни которых порождают демократическую и социалистическую идеологию. И поэтому...

- Ленина цитируете? - резко оборвал Шавката Хамза. - Вспомните лучше Хорезм!.. Какую культуру вы насаждали там как нарком просвещения Хорезмской республики? Социалистическую? Или турецкую, буржуазную?

- Друзья, друзья! - забеспокоился хозяин кабинета. - Зачем ворошить прошлое?

Он понял, что Шавката надо срочно выводить из разговора, чтобы снять турецкую тему, чтобы она вообще забылась, и выразительно посмотрел на Урфона, как бы давая ему команду в бой! И злее, острее! Комедия кончилась.

И Урфон внял.

- Товарищ Хамза, - вмешался в разговор Урфон, - а почему вы присваиваете себе единоличное право судить о поэзии Навои? Сейчас не семнадцатый год, пришло другое время. Литература требует новых оценок, мнений, приёмов. Нельзя же ограничивать поэзию только двумя словами - да здравствует! Да здравствует!..

- Не нравится? - усмехнулся Хамза.

- Не нравится! - с вызовом ответил Урфон. - Эпоха лозунговой поэзии кончилась!

- А Маяковский?

- Я не знаток русской поэзии.

- Вас иногда называют у нас главой новой поэтической школы, - внимательно разглядывал Урфона Хамза. - Что же вам нравится в современной поэзии? И кто?

- Никто!! - скрестил руки на груди Урфон.

"Такой ответ он считает, наверное, наиболее достойным для главы поэтической школы, - подумал Алчинбек. - Позер... Нет, это не та фигура, которую можно противопоставить Хамзе. Жидковат".

- Человек, которому никто не нравится, - сказал Хамза, - должен быть более несчастливым, чем даже тот, который никому не нравится.

"Хорошая мысль, - отметил про себя Алчинбек. - Опять он прав. И тем опаснее".

- Газели Навои, против которых выступает профессор Шавкат, - откинул назад голову Урфон, делая вид, что не понял слов Хамзы, - написаны в пятнадцатом веке. Они наполнены средневековыми предрассудками. Наш современник ничего не поймёт в них, если мы издадим сейчас книгу Навои.

- А вы собираетесь вообще что-либо издавать? - повернулся Хамза к Алчинбеку. - В последнее время на прилавках книжных магазинов не появилось ни одной художественной книги.

- По вполне понятной причине, - улыбнулся товарищ Назири, - готовится новый алфавит.

- Сколько же может это продолжаться? - покачал головой Хамза. - Если профессор Шавкат по-прежнему останется во главе комитета по новому алфавиту, наши внуки вырастут неграмотными.

Алчинбек деланно засмеялся.

- Ничего, ничего, потерпите, - сказал он, снимая очки и протирая их байковой тряпочкой. - Идёт работа огромной государственной важности - целый народ получает новую письменность...

- Не по этой ли причине вы хотите вернуть мне на доработку мою рукопись? Я вижу, что она уже лежит у вас на столе.

- Отчасти и по этой. Но только отчасти. Главная причина - литературная сторона дела... Я прочитал... все ваши пьесы, дорогой Хамзахон. И надо сказать, что по содержанию все они очень понравились мне. Собственно говоря, я их знаю давно и всегда был поклонником вашего драматургического таланта. "Бай и батрак" - замечательная вещь. "Проделки Майсары" - прекрасно! "Трагедия Ферганы" - сущая правда... Мы их все издадим большой книгой, вы станете богатым, как бывший бухарский эмир...

- Для чего же тогда доработка?

- Когда актёры произносят со сцены ваши слова, они добавляют к ним свою индивидуальность, мастерство игры и так далее... Но когда эти же слова написаны на бумаге, они выглядят совсем по-другому... Вам нужно поработать над языком, Хамзахон. Тем более что в связи с подготовкой нового алфавита у вас есть ещё время...

- Вы считаете себя более опытным литератором, чем я, товарищ Назири?

- Моё мнение совпадает с мнениями рецензентов, товарищ Ниязи.

- И у профессора Шавката, заведующего издательским подотделом, наверное, тоже такое же мнение? - горькая ирония звучала в словах Хамзы.

- Мне уже опасно вообще критиковать вас, - нехотя отозвался Шавкат. - Вы сразу же начнёте говорить, что я свожу с вами счёты за Хорезм...

- Молчали бы уж про Хорезм, - вздохнул Хамза. - Неужели совесть позволяет забыть о том, как вы преследовали меня в Хорезме?

- Это вы не давали мне там житья!

- Но вы-то были в Хорезме наркомом просвещения, а я - рядовым работником, вашим подчиненным!.. И, пользуясь своим положением наркома, потеряв последние остатки совести, вы ставили мне капканы на каждом шагу, рыли волчьи ямы...

- Вы болтаете, как вздорная старуха! - вскочил с места Шавкат.

- Друзья, друзья! - раскинул в стороны руки Алчинбек, как бы желая удержать спорящих от прямого физического столкновения, - к чему эти страсти?.. Ведь мы же коммунисты, мы дети одной нации!..

- Всё можно отмыть, Шавкат, кроме грязной совести! - запальчиво, чувствуя, что перестаёт владеть собой, крикнул Хамза.

- Базарный трибун! - заорал Шавкат. - Иди выступать со своей красоткой на рынок!

- За это получишь по морде! - взорвался Хамза.

- Таван! Скорпион! - надрывался Шавкат.

Хамзу передёрнуло. Пустота заледенела в груди.

Он медленно повернулся к Алчинбеку.

Только он один, Алчинбек, мог помнить это слово, которое ещё в Коканде пытались приклеить к нему, Хамзе, прихвостни Садыкджана после того знаменитого приёма, на котором Миркамилбай Муминбаев, обезумевший от коньяка и стихов о зякете, швырнул в него пустую бутылку...

Но оно не приклеилось...

И вот теперь здесь, в Самарканде, Алчинбек вспомнил о нём.

Для кого? Для этих подонков Шавката и Урфона?

Заместитель народного комиссара просвещения стоял около своего стола бледный, опустив глаза.

Хамза подошёл вплотную.

- Эх ты, друг юности!.. - дрогнувшим от волнения голосом сказал Хамза. - Ты предал нашу молодость... Но не только этим словом...

Казалось, ещё ни разу в жизни не испытывал он такой сквозной, такой саднящей боли души, опоясавшей всю грудь, горло, ключицы, руки, ноги...

- Ты продал свою жизнь за карьеру, чины, пайки, кабинет...

- Ты сам предал нашу нацию! - вспыхнул Алчинбек. - Наш народ, нашу землю!..

- Ты думаешь, я никогда не думал о том, кто продал Зубейду Садыкджану?! - Глаза Хамзы заволакивало холодное, неостановимое, неуправляемое бешенство. - Ты думаешь, я никогда не думал о том, почему ты оказался в день смерти моей матери в доме моего отца?!.. Ты думаешь, я никогда не думал о том, почему ты не явился на маёвку в Ширин-сай?!.. Мне страшно было думать обо всём этом, потому что, если бы я нашёл доказательства, если бы хоть одна моя мысль подтвердилась, я должен был бы задушить своими собственными руками сначала тебя, а потом и себя...

Алчинбек неожиданно улыбнулся.

- За эти слова, - кривя рот улыбкой, сказал он, - ты отдашь партийный билет...

- Не пугай меня... Мне нечего бояться... Моя совесть чиста... Бояться должны вы с Шавкатом... Это вы готовы продать землю наших отцов англичанам, туркам или всё равно кому... Ты всю жизнь хотел стать слугой британских хозяев - для этого и учил свой английский язык...

- Отдашь партбилет, Хамза, отдашь...

- Не отдам! Я предан земле, на которой родился... Я воевал, я боролся за неё, я открывал школы для детей народа... Всю свою жизнь я служил народу, как мог. А ты всегда был фальшивым революционером, Алчинбек... В своей пьесе "Хивинская революция" я сорвал маску с таких революционеров, как ты...

- Отдашь партбилет, отдашь...

- Ты заполз в революцию и партию, как змея, Алчинбек!.. Ты окружил себя говорящими насекомыми вроде этого обмылка Урфона...

- Негодяй! - завопил Урфон. - Я вызову тебя на дуэль!

- Ты всегда был только блюдолизом Садыкджана, господин заместитель народного комиссара!.. А сейчас своим красноречием пускаешь пыль в глаза Советской власти.

- Это ты пускаешь пыль в глаза своими пьесками, комедиант несчастный!.. Я, я, я, а не ты помог Советской власти отыскать последние сокровища Садыкджана!..

- Ты просто сдал в банк драгоценности Шахзоды, жены Садыкджана, которые украл у неё, когда был её любовником!.. Ты показал себя бескорыстным ягнёнком, и тебя назначили в Фергану... А на самом деле ты просто купил эту должность!..

Лицо Алчинбека исказилось, перекосилось от яростной, неудержимой злобы.

- Я тебя вышвырну из партии за клевету, как щенка!..

- Не любишь правду, господин комиссар?

- И все твои пьесы - это клевета на узбеков! Ты нарочно выводишь на сцену уродов и психов, каковым являешься сам, и выдаёшь их за народные характеры... Ты опозорил республику своими ублюдочными карикатурами на целый народ под видом драматургии!.. И за это ответишь отдельно!

- Вот теперь я слышу голос настоящего Алчинбека Назири... Тебе же нравились мои пьесы ещё десять минут назад, ты же собирался платить мне за них гонорар...

Алчинбек потерял контроль над своими чувствами.

- Вон отсюда! - заорал он и, схватив рукопись Хамзы, швырнул её на пол. - И забери свою дешёвую, свою гнусную пачкотню, свою отвратительную писанину!

Этого не ожидал никто, даже Шавкат и Урфон. Это был перебор даже для заместителя народного комиссара. С тревогой следил Шавкат за товарищем Назири, опасаясь, что в порыве гнева тот скажет что-нибудь такое, чего говорить было никак нельзя.

Хамза молча смотрел на рассыпанные по полу страницы своей рукописи.

- Возможно, в моих пьесах и есть недостатки, - тихо сказал он, - но лучше иметь заплаты на халате, чем на совести... А с партией ты меня не разлучишь никогда...

- Разлучу! У меня на тебя целый мешок материалов!

- И запомни, Алчинбек: пока я жив, пока я дышу, тебе не будет на земле покоя. Ни тебе, ни твоей продажной своре... Ни покоя, ни пощады!

Он вышел из здания Наркомпроса. И сразу увидел Зульфизар. Она стояла на противоположной стороне улицы.

- Что ты делаешь здесь? - удивлённо и хмуро спросил Хамза.

- Вы сказали сегодня утром, что, может быть, зайдёте к Алчинбеку. Я волновалась за вас.

- Он бросил мою рукопись на пол.

- На пол? И вы не взяли её?

- Как видишь.

- Он уничтожит её, как в Коканде полиция!

- Стой! Не ходи туда!..

Но Зульфизар уже перебежала дорогу.

Товарищ Назири, профессор Шавкат и поэт Урфон сидели молча, страницы рукописи белели на полу.

- Вы напрасно сделали это, - выдавил из себя Шавкат. - Он будет жаловаться. Придётся давать объяснения.

- А, чёрт с ним, пускай жалуется, - махнул рукой Алчинбек. - У меня больше не хватает на него нервов.

- Если возникнет разговор о драгоценностях Садыкджана, я советую вам...

- Я сам знаю, что мне делать, если возникнет такой разговор, - оборвал Шавката заместитель народного комиссара. - Зачем вы повторяете эту ересь?

- Когда повторяю я, это ещё полбеды. Хуже будет, когда начнут повторять другие.

- Я чуть было не вызвал его на дуэль, - ни с того ни с сего сказал вдруг Урфон.

- Пе-ре-стань-те па-яс-ни-чать!!! - взорвался, почти задохнулся истерикой Алчинбек. - О каких дуэлях вы всё время болтаете здесь? Где вы видели дуэль в Самарканде?

Нервы товарища Назири действительно были на исходе. Его раздражала каждая мелочь.

И в эту минуту распахнулась дверь. На пороге стояла Зульфизар.

До последней секунды не верила она тому, что сказал о рукописи Хамза. Но теперь увидела, что это так, - рукопись валялась на полу. Сердце Зульфизар сжалось. Нагнувшись, она быстро начала собирать страницы.

Урфон, Шавкат и Алчинбек Назири словно парализованные смотрели на неё.

- Почему вы вошли, не постучав? - спросил наконец Алчинбек, чтобы сказать хоть что-нибудь.

Зульфизар, не отвечая, продолжала собирать рукопись.

- Почему вы ворвались в мой кабинет без стука? - повторил заместитель народного комиссара.

Зульфизар подняла последние листы, выпрямилась, откинула косы. Глаза её горели чёрным пламенем... Ах, как красива, как прекрасна была она в эту напряжённую до предела минуту! Великие чувства - любовь и ненависть, соединившись одновременно в её взгляде, озарили лицо. Невольно все трое мужчин испытали мгновенную зависть к Хамзе.

- Здесь всё написано кровью его сердца, - взмахнула длинными ресницами Зульфизар, - а вы!.. Топтать это ногами?

Она прижала рукопись к груди как самое дорогое, самое ценное из всего того, что когда-либо в своей жизни держала в руках.

- Его пьесы любит молодёжь. - Слёзы застилали глаза Зульфизар, и от этого её глубокий грудной голос звучал ещё выразительнее, ещё более волнующе. - Он создавал наш национальный театр на фронтах гражданской войны под пулями басмачей... Да как же вы можете так издеваться над ним? Как вы смеете прятать его произведения от народа в своих кабинетах? Кто дал вам право скрывать его пьесы от зрителей других городов нашей страны, которые хотят знать, как рождалась Советская власть в Туркестане?

Ни у кого из них - ни у Шавката, ни у Алчинбека, ни у Урфона - никогда в жизни не было такой обаятельной, такой страстной защитницы... Ни за кого из них ни разу в жизни не горели таким жарким, таким верным огнём такие обольстительные, такие сумасшедшей прелести глаза... "Ах, Хамза, проклятый Хамза, - подумал, наверное, в ту минуту каждый из них, - почему же любили и продолжают любить тебя самые красивые, самые прекрасные женщины?"

- Не нужно предъявлять нам политических обвинений, - нахмурился товарищ Назири, - никто не виноват в том, что у вашего мужа такой несносный и нетерпимый характер... Он сам уронил свою рукопись на пол и не стал поднимать её. А в советском учреждении нет слуг, которые подбирали бы за посетителями их бумаги.

Алчинбек, привыкший лгать на каждом шагу, каждую минуту, говорил очень убедительно... Эх, смолчать бы Зульфизар сейчас, не давать волю языку. Но разве знает женщина, что скажет она ровно за одну секунду до того, как сделает это?

- Когда-то у нас с вами, - медленно начала Зульфизар, - был общий хозяин, Алчинбек... Когда-то мы с вами жили в одном доме...

Заместитель народного комиссара поднял голову:

- На что вы намекаете?

- И в том доме вы не давали ни одной бумажке упасть со стола вашего хозяина Садыкджана-байваччи. А если она и падала, вы зубами поднимали её с пола.

- Прекратите ваши гнусные инсинуации! Я прикажу вывести вас отсюда!

- Если вы, Алчинбек, будете и дальше издеваться над Хамзой, я смогу многое рассказать о вашем настоящем участии в делах Садыкджана. А старшие его жёны, которые ещё живы, подтвердят мои слова. И это будет, наверное, совсем не то, что пишете вы в своих анкетах.

Товарищ Назири вскочил из-за стола. Воистину ужасным был сегодняшний день.

- Вы уволены из театра!

- В театре есть главный режиссёр!

- И ваш Хамза тоже уволен! С сегодняшнего дня ваш театр закрыт, как гнездо интриг, антисоветских слухов и склок, как источник клеветы на узбекский народ! Можете выступать на базаре, куда вас всё время так тянет!.. Будем создавать настоящий театр, а не сборище бывших кизикчи и проституток, которым руководит самовлюблённый и полоумный дилетант, умеющий ставить только свои пьесы!

- Берегись, Алчинбек! - сказала Зульфизар, выходя из комнаты. - Если хоть один волос упадёт с головы Хамзы, я расскажу всё. Я женщина! И буду мстить за всех сразу - за Зубейду, за Шахзоду и за себя!

 

4

Через несколько дней, не дожидаясь официального приказа по Наркомпросу республики о расформировании своей труппы, Хамза, издёрганный бесконечными разговорами об инциденте в кабинете заместителя народного комиссара, взбешённый назначением комиссии по проверке репертуара, в которую вошли Шавкат и Урфон, уехал вместе с Зульфизар из Самарканда в Коканд.

"Что же происходит? - думал Хамза, сидя в поезде у окна и глядя на облитую раскалённым солнцем степь. - Как понимать всё это? Ведь у нас же Советская власть, которая везде и всегда поддерживает только правду, которая защищает справедливость... Мы делали революцию, мы сражались на фронтах, мы, не жалея себя, шли в огонь и воду, под пули басмачей, а кто руководит нами, кто пожинает плоды революции? Те, которые не сеяли, не косили, бывшие байские прихвостни, сынки аристократов...

Взять того же Шавката. Кто он для Советской власти? Его отец был одним из самых близких царедворцев хорезмского хана. На украденные у народа деньги обучал сынка в юности языкам и наукам, содержал в заграничных университетах. Именно такие люди, получившие "надёжное" образование за рубежом, заправляли до революции национальной культурой. И вот пришла революция, и что же изменилось?.. Шавкат снова заправляет культурой, от его решений и действий зависят искусство, литература, в его руках оказалась даже судьба письменности народа...

А он, Хамза, мечтавший до революции заниматься просвещением народа, открывший первые школы ускоренного обучения грамотности, куда-то отодвинут в сторону, лишён возможности заниматься любимым делом... А от того, чего захочет левая нога сына бывшего хорезмского царедворца, зависит учёба сотен тысяч детей бедняков".

Так в чём всё-таки дело? Кто виноват в том, что так получилось?.. Эх, был бы жив Степан Соколов, может быть, и не пришлось бы ломать голову над всеми этими проблемами, а сразу стало бы ясно - что надо делать? куда направить усилия? где главный участок борьбы?

Но Степана давно уже нет, давно уже самому приходится решать все сложные вопросы жизни. Степана нет, но остались зароненные им в душу искры, остались зажжённые им страсти, осталась навсегда возбуждённая им потребность борьбы.

Конечно, немало сделано и ошибок. Наверное, не надо было оставлять школу в Фергане, не надо было уезжать из Ферганы в Хорезм. Но он, Хамза, уехал именно из-за Степана. Рядом был Шахимардан, пепел которого стучал в сердце... Хотелось забраться куда-нибудь подальше, хотелось забыть, что была на свете гробница святого Али, под руинами которой нашёл успокоение яростный дух Степана Соколова... И ещё он уехал из Ферганы от Алчинбека, от его бесконечных советов, указаний, назиданий, напоминаний о своей благородной роли в судьбе директора первой советской трудовой школы.

Он уехал из Ферганы от Алчинбека, а встретил в Хорезме Шавката, а потом их обоих - в Самарканде, нависших над его головой, как сорвавшийся с обрыва камень, который зацепился пока за что-то, но вот-вот оборвётся и рухнет вниз, придавит своей безликой тяжестью, своей глухой и тёмной массой.

Что было в этом соединении Шавката и Назири? Случайность? Судьба? Рок? Предназначение? Что свело Шавката и Назири вместе на его пути, сделало их его общим, единым врагом в двух лицах?

"Мало, что ли, я натерпелся до революции, - думал Хамза, - от разных баев, царских чиновников, шейхов, ишанов, джадидов, националистов? Неужели судьбе было мало тех жертв, которые я принёс в своей жизни, - любовь, мать, отец, жена, сын, друг?..

Неужели она не устала терзать меня и послала мне Шахвата и Алчинбека - этого двуглавого шайтана наподобие двуглавого царского орла?

А может быть, я бегу от борьбы, - думал Хамза, - может быть, у меня просто меньше стало сил - не те годы, молодость ушла, притупилось чувство непримиримости? Почему я не пошёл в Центральный Комитет, к Ахунбабаеву, почему не поднял общественность, не обратился к рядовым членам партии в Наркомпросе с просьбой открыто обсудить не только мою рукопись, но и вообще положение с изданием художественной литературы?

Почему я не обратился со страниц газеты к нашей интеллигенции и не спросил у неё - долго мы будем сидеть вообще без всякого алфавита?

Нет, этого делать было нельзя. Во-первых, потому, что в основе всего лежало моё сугубо личное, творческое дело - рукопись.

Это противоречит коммунистической этике - выходить на уровень широких общих вопросов, отталкиваясь от своих личных, узких интересов... "А где же ты был раньше? - спросили бы у меня. - Почему молчал до тех пор, пока не коснулось тебя?"

Нет, это было бы не по-партийному.

А во-вторых, потому что есть Зульфизар... И я боюсь за неё.

Меня им просто так не взять. А ей могли бы устроить какую-нибудь подлую провокацию... Как бы ни сложилась ситуация, она всё равно продолжала бы выходить в город с открытым лицом - смелости и дерзости ей не занимать. И вот под видом соблюдения чистоты шариата... Нет, нет, он никогда бы не простил себе этого.

Он никогда бы не стал из-за своих дел рисковать Зульфизар.

А если случилось бы... Нет, нет, об этом лучше даже не думать! Он не пережил бы этого.

Всё правильно. Отъезд был необходим. И это не бегство. Это отступление - вынужденное, временное. На новом месте создадим новый театр - с актёрами достигнута договорённость о том, что все они постепенно переедут в Коканд.

Там же, в Коканде, появится возможность спокойно, не торопясь разобраться со всеми делами Алчинбека Назири...

Прежде всего восстановить обстоятельства его назначения в Фергану. Получить опись драгоценностей, которые он сдал в банк... Но главное, конечно, заключается не в этом..."

Наблюдая за Назири в годы Советской власти, анализируя многие его поступки и действия, Хамза постепенно убеждался в том, что Алчинбек живёт двойной жизнью. Но как доказать это?

Без эмоций, с фактами, с документами в руках? Не позволяя себе больше таких вспышек, которая произошла в тот день, когда он пришёл за рукописью?

Двойная жизнь была. Ощущение этого переросло почти в уверенность особенно тогда, когда в Самарканде появился Шавкат. Назири сошёлся с ним сразу и буквально во всём. А уж Шавкат был для Хамзы законченным воплощением врага Советской власти.

Эх, если бы удалось найти в Коканде какие-нибудь доказательства безусловно существующей "второй" жизни Алчинбека и, потянув за эту ниточку, вытащить на свет божий из подполья его тайные замыслы и намерения. От многих бед, наверное, можно было бы уберечь культуру, искусство, народное образование и вообще жизнь республики.

Может быть, стоит пойти в дореволюционные архивы, которые разоблачили не один десяток приспособившихся к Советской власти и ждавших своего часа тайных врагов?

А вдруг и Назири оставил там свой след? Ведь недаром же он так быстро подружился с Шавкатом, который со своей старой турецкой ориентацией, безусловно, числился в списках международных агентов царской охранки. (Эту мысль о Шавкате тоже надо проверить.)

Неужели это возможно? Неужели он когда-то был так слеп по отношению к Алчинбеку и ничего не замечал?

И, словно поверив этой, только ещё предполагаемой версии, для которой у него пока не было никаких реальных подтверждений, Хамза закрыл глаза и заскрипел зубами.

Зульфизар, сидевшая в вагоне поезда рядом с ним, спросила:

- Что с вами?

Хамза молчал, не открывая глаз.

- Вспомнилось что-нибудь плохое?

- Хорезм вспомнился... Как я работал там с Шавкатом.

Из Ферганы в Хорезм Хамза Хаким-заде Ниязи уехал, конечно, не только из-за Алчинбека Назири. Была ещё одна причина, может быть самая главная.

Много лет в сердце Хамзы рядом со страстью к слову жила страсть к музыке. Рождены они были, наверное, одновременно, а возможно, второе было услышано и раньше, чем первое. И даже наверняка раньше.

Ещё в ранней юности, начиная сочинять стихотворение или газель, Хамза почти всегда ловил себя на ощущении того, что ему сначала хочется как бы спеть некую песню без слов на эту же тему. В его чувственном сознании (вольно или невольно - он этого не знал, просто это было особенностью его дарования) первоначально совершалось музыкальное решение избранной темы, то есть происходило озвучание возникшего настроения.

Потом чувства превращались в слова, которые можно было записать на бумаге, а мелодия, давшая им жизнь, забывалась.

Слова оставались, а мелодия таяла.

Но каждый раз, на исходе новых стихов, опять возникала мелодия, опять рождала она слова, и опять слова, опускаясь с вершины настроения и чувства, "приземлялись" на бумаге, а мелодия улетала в небо и там забывалась, таяла...

Душа Хамзы была обременена звуками. Как женщина, носящая в себе плод любви, страдает от набухающей в ней, набирающей в её чреве силы будущей жизни, так страдал и Хамза от непрерывно звучащей в нём, постоянно увеличивающейся, разрастающейся внутри музыки.

Но ему не дано было освободиться от своего бремени. Он просто не умел делать этого - тогда он ещё не знал нот.

Природа щедро наградила его звуковым осмыслением мира.

Но жизнь исключила возможность зафиксировать, задержать эту щедрость во времени. Вернее, не жизнь, а условия жизни.

Конечно, игра на тамбуре и дутаре позволяла частично освобождать эту всё время звучавшую внутри музыку. Но только частично. И кроме того, диапазон звучания струнных инструментов был ограничен традиционной мелодичностью и напевностью.

А хотелось своего... Своё пело в душе. Своё просилось наружу. Своё требовало права на существование. Своё искало форму реализации и воплощения накопленного богатства.

Случай в Дамаске - встреча с Сурайей, дочерью издателя Дюндара, и водопад звуков, хлынувший с клавиатуры пианино, - зажёг надежду... Но он не волен был тогда распоряжаться собой.

Из Дамаска еле удалось унести ноги.

А потом началась война, грянула революция, и другие мелодии зазвучали вокруг - симфонии артиллерийских раскатов, сонаты пулемётных очередей...

Но "своё", умолкнув на время, не уходило, не исчезало.

Тоненьким голосом, робкой мелодией, утомлённой, но живой, существующей "флейтой-позвоночником" напоминало оно иногда о себе.

...Работая в Фергане, Хамза много читал. Книжный голод мучил его давно - практически со времени отъезда в Мекку прекратил он систематическое чтение, которое с отроческих лет и все годы учёбы в медресе было главным его занятием. В дороге было не до книг - все свободные часы он отдавал арабским и турецким газетам (в России их было не достать), знакомясь с международным положением в освещении буржуазной прессы и текущими событиями на Востоке.

Не удалось восстановить регулярное чтение и после возвращения - горечь потери близких, восстание мардикеров, лихорадка фронтов... И только оседлая жизнь в Фергане вернула книги.

В местной библиотеке оказалось особенно много исторических произведений. По прихоти неведомых библиофилов, подбиравших фонды, основную их часть составляли сочинения о Хорезмском ханстве. Пёстрой чередой династических междоусобиц развернулась перед Хамзой ожесточённая борьба многочисленных ханов, их сыновей и внуков за верховную власть - Уктайхан, Хаджимухаммадхан, Арабмухаммадхан, Элбарс, Абулгази, Хабаш Ануша, Элтузар, Мухаммад Рахим, Асфандиярхан... Всего на троне Хорезма за триста лет побывало около сорока правителей.

Перебирая повествования о соперничестве и сражениях воинственных повелителей узбекских, туркменских и каракалпакских племён, Хамза нашёл однажды пыльную связку книг о древней музыкальной культуре Хорезма. И неожиданно выяснилось, что в Хорезме когда-то были свои... ноты.

Это была потрясающая новость!

Свои, не похожие на европейские, но которыми можно было записать и высоту, и длительность, и тембр, и силу звука, а так же обозначить октавы и гаммы.

Автором, "изобретателем" хорезмских нот был знаменитый исполнитель народных мелодий на тамбуре Нияз Мирзабоши.

История появления хорезмских нот излагалась следующим образом. Во времена правления хана Мухаммеда Рахима некий Ниязхан привёз из Бухары в Хиву серию народных мелодий, объединённых общим названием "Шаш-маком". Тамбурист Нияз Мирзабоши, разучивая и разбирая эти мелодии, выделил наиболее часто встречающиеся звучания и назвал их "макомы". Он был человеком, фанатично преданным своему искусству. Дни и ночи проводил Нияз Мирзабоши с тамбуром в руках, засыпая с ним и просыпаясь с ним. Вникая в природу инструмента, он всё время совершенствовал его - изменял расстояние между ладами, удлинял гриф, пробовал разные формы корпуса.

И вот однажды, когда тамбур наконец полностью удовлетворял требованиям своего хозяина, Нияз Мирзабоши сыграл на нем все "макомы" подряд. Потом половины "макомов" и четверти.

И внезапно уловил, что известная народная мелодия "Рост" может быть с помощью "макомов" записана на бумаге.

Так возникли хорезмские ноты.

Всего Ниязу Мирзабоши было известно шесть с половиной "макомов".

Его сын Расул Мирзабоши продолжил дело отца. Он переложил на хорезмские ноты и записал ещё шесть народных мелодий - "Панджох", "Ирок", "Бузрук", "Дугох", "Сегок" и "Навок". Кроме того, к шести с половиной отцовских "макомов" он сочинил ещё "полмакома", и, таким образом, их стало семь.

Расул Мирзабоши оставил после себя два тома "макомов" - собственные музыкальные сочинения и записи неизвестных народных напевов. Около тысячи мелодий. Обе неопубликованные рукописи, как рассказали книги, находились где-то в древних хранилищах Хорезма.

Хамза загорелся.

Теперь все его мысли были только о "макомах". Надо было уезжать из Ферганы. С одной стороны нависал Шахимардан, с другой - Алчинбек. "Покровительство" его стало невыносимым.

И как только представилась первая возможность, Хамза перебрался в Хорезм и начал поиски наследия Расула Мирзабоши. И здесь на его пути возник Абдурахман Шавкат.

Официально Хамза состоял в должности заведующего отделом искусств хорезмского Наркомпроса. Но в театрах Хивы и Ургенча шли репетиции его новых пьес, и приходилось непрерывно разъезжать из одного города в другой.

Это вызвало первое неудовольствие Шавката.

- Вы советский служащий, а не странствующий гастролёр, - сделал он резкий устный выговор своему подчинённому. - Вас никогда нет на месте! А мне каждый день нужны сведения, справки, документы для разговоров в правительстве. Потрудитесь в служебные часы находиться в своем рабочем кабинете. И без моего разрешения никуда не выезжайте.

Хамза для первого раза смолчал.

Спустя некоторое время Шавкат, как народный комиссар просвещения Хорезма, своею собственной властью остановил в Хиве репетиции пьесы Хамзы "Наказание клеветников", признав её безыдейной. Главный режиссёр театра, известный артист Таджи-заде, поругавшись с наркомом, уехал из города. Вместе с ним уехали ведущие актёры. Труппа распалась.

Автору пьесы, своему подчинённому, Шавкат давать какие-либо объяснения отказался. Безыдейная, и всё.

Хамза смолчал и на этот раз.

Вокруг него уже начал складываться кружок местной художественной интеллигенции, в который входили артисты и музыканты Мадрахим Шерази, Сафо Мугани, Матюсуф Харратов, Мутриби Хароби, Джуманияз-сурнайчи, Курбан-сазчи. Эта группа энтузиастов составила костяк, на основе которого впоследствии в Хиве был возрождён театр.

Особенно близко сошёлся Хамза с Шерази и с Харратовым.

Вместе они начали искать рукописи "макомов".

Между тем в Хорезме происходили довольно странные события. Боевые кадры первых лет революции, поднявшие народ на борьбу с ханом и одержавшие победу, давно уже разъехались по Туркестанскому краю - передавать свой революционный опыт в других местах. В руководстве республики оказалось много случайных людей. Но самое непонятное заключалось даже не в этом.

Со времён мировой войны в Хорезме содержалась большая группа пленных турецких офицеров. Неизвестно, когда и кто отдал распоряжение, позволявшее пленным свободно передвигаться по улицам.

Но было доподлинно известно, что по инициативе наркома просвещения всем пленным офицерам было предложено работать в местных школах. (Якобы для того, чтобы самим кормить себя, а не находиться на иждивении государства.) Турецкие офицеры, люди в основном хорошо образованные, практически преподавали все предметы, начиная от математики и кончая физкультурой.

Но, как говорится, и не в этом ещё состоял главный фокус. При ближайшем рассмотрении дело приобретало совершенно неожиданный и отчасти зловещий оборот.

Хамза был поражён, когда в один из первых дней своей жизни в Хорезме встретил на улице большую колонну местных юношей-подростков, которую строевым шагом вели через город два турецких офицера в военной форме (только что без погон), громко отдавая турецкие военные команды.

Через неделю он шёл мимо здания одной школы. На школьном дворе были построены шеренгой старшеклассники. Человек в военной турецкой форме (только что без погон) показывал ребятам приёмы штыкового боя... Потом начались занятия по строевой подготовке.

- Ас ол!! - зычно звучала команда.

Шеренга замирала по стойке "смирно".

- Согап Чарх!!

Шеренга послушно поворачивалась направо, налево...

- Илари арш!!

Школьники, агрессивно топая, начинали строевой марш.

Классическая турецкая военная муштра была представлена в лучшем виде.

А в самом центре школьного двора с группой турецких военных (только что без погон) стоял народный комиссар просвещения республики Абдурахман Шавкат и, хохоча во всё горло, разговаривал с пленными то по-турецки, то по-английски...

Да, это было весьма странное зрелище.

Турецкое военное засилье продолжало увеличиваться. Дело дошло до того, что Шавкат назначил одного из пленных офицеров директором школы. Группа служащих Наркомпроса потребовала собрать общее собрание, на котором был поставлен этот вопрос.

Собрание приняло резолюцию, осудившую действия наркома.

Хамза голосовал за резолюцию. Шавкат решение собрания проигнорировал.

Через два дня Шавкат вызвал Хамзу к себе.

- Вы, кажется, написали новую пьесу? - спросил он.

- Да, написал.

- Как называется?

- "Хивинская революция".

- Что за идиотское название? Разве у нас в каждом городе была своя отдельная революция?

- Это иносказание, художественный образ.

- По моим сведениям, вы начали репетиции. Кто вам разрешил делать это?

- Пьесу репетирует кружок любителей.

- Любителей? А почему в него входят профессиональные актёры, не уехавшие с Таджи-заде?

- Актёры не хотят терять квалификацию.

- Так вот, репетировать в помещении театра я вам запрещаю. Если вы любители, найдите себе другое место, в частном доме.

...Поиски рукописей Расула Мирзабоши не давали положительных результатов. Хамза даже приуныл. Он ехал в Хорезм в радужном настроении, надеясь быстро записать с помощью "макомов" многие свои мелодии, которые тоже были сложены на основе народных напевов. Это было бы то самое "своё", пробуждения и осуществления которого он так долго ждал. Звуки все ещё жили в нём, "флейта-позвоночник" хоть изредка, но всё-таки продолжала ещё звучать, рождала новую музыку... Но вообще-то происходило что-то непонятное. Иногда не хотелось даже лишний раз повторить новую мелодию на тамбуре. Вся энергия души уходила на сопротивление какой-то незримой и вроде бы несуществующей, но липкой, вязкой силе. Пожалуй, впервые в жизни ощущал себя Хамза в таком состоянии. Ему как будто бы ничто конкретно не угрожало, но он постоянно чувствовал вокруг что-то чужеродное, враждебное, ввергавшее в какое-то бессилие, безразличие...

Турецкая педагогическая "общественность" устроила нечто вроде военного парада старшеклассников. Это уже было похоже на открытый вызов властям. По центральной площади маршировали колонны подростков, предводительствуемые преподавателями-офицерами, на импровизированной трибуне стоял Шавкат, воинственно надвинувший на самые глаза огромную каракулевую папаху, а вокруг него толпилось несколько десятков улыбающихся пленных турецких офицеров. И было совсем непонятно, что же тут происходит? Физкультурное мероприятие или учебные занятия по захвату власти в городе?

Через неделю Абдурахмана Шавката арестовали.

Пленных турецких офицеров под усиленным конвоем вывезли из города.

А накануне ареста Шавката утром к Хамзе пришли Мадрахим и Харратов и сообщили, что они наконец узнали, где находятся рукописи Расула Мирзабоши: год назад из главного книжного хранилища Хорезма их забрал к себе народный комиссар просвещения.

Хамза ринулся в кабинет ещё находившегося на свободе Шавката. Нарком в своей любимой каракулевой папахе восседал за письменным столом под портретом Карла Маркса.

- Где "макомы"? - прямо с порога закричал Хамза.

- Какие ещё "макомы"? - недовольно поднял голову нарком.

- Рукописные ноты композитора Расула Мирзабоши!

- Ну, у меня...

- Какое вы имели право брать их из хранилища?!

- А вы кто - ревизор? Я вам должен давать отчёт?

- Это народное достояние!

- Знаю без вас.

- Они должны находиться в государственном архиве!

- Оттуда их могут навсегда изъять такие пылкие любители, как вы. А у меня будут целее.

- Их надо изучать! А вы прячете их от людей!

- Когда надо будет, тогда и изучат.

- Сейчас надо!

- Кому?

- Мне...

- А кто вы такой, чтобы изучать ещё и ноты? Ваше дело - пьесы... Вот и пишите их себе на здоровье.

Странное дело, тогда ещё Хамза испытывал как бы некую робость, смущение недоучившегося студента перед этим "полутурецким" профессором. Шавкат был откровенно груб с ним, хамил ему, а Хамза всё ещё не мог перешагнуть через какой-то порог.

Следствие не нашло в действиях народного комиссара состава преступления. Его выпустили из тюрьмы.

Между Хамзой и Шавкатом началась почти смертельная схватка.

Нарком посылал своего заведующего отделом искусств в многомесячные командировки в пустыни Каракалпакии. Хамза не сдавался. Он приезжал похудевший, осунувшийся и с первых же минут после возвращения начинал выбивать дух из "любимого" наркома на всех собраниях, совещаниях, конференциях.

Шавкат отвечал тем же. Он подвергал Хамзу изощрённейшим административным пыткам - объявлял выговоры, позорил в приказах, подал даже однажды в суд за нарушение правил делопроизводства.

Шавкату удалось настроить против Хамзы нескольких руководящих работников правительства Хорезмской республики.

Хамзу несколько раз вызывали в самые высокие инстанции, выражали недоверие, подвергали унизительным расспросам, вмешивались в личную жизнь.

Когда в театре Хивы была подготовлена постановка его новой пьесы, спектакль отменили почти накануне премьеры. Хамзу охватило отчаяние.

Однажды, придя домой, он заметил, что кто-то рылся в его бумагах. Пропали некоторые записи. Это было уже слишком.

Хамза лёг на кровать, и чёрные мысли хищной стаей накинулись на него. "Стоит ли жить, если вокруг торжествуют негодяи? Они будут преследовать меня, они уничтожат написанное мной. И все мои дела, все надежды и замыслы окажутся похороненными".

Шавкат нанёс очередной удар. Все пьесы Хамзы были изъяты из театрального репертуара. Их обвинили в натурализме, в искажении истории, в фальсификации фактов. В довершение всего нарком просвещения издал приказ, по которому Хамзу в порядке перевода направили на работу в самый глухой район республики.

Он должен был отвечать за строительство школы, на которое не было отпущено ни денег, ни людей, ни материалов.

Хамза прибыл на место и убедился, что в ближайшее время школа не может быть построена - всё было разворовано. Вокруг него не было друзей, местные работники культуры оказались людьми чёрствыми, безразличными, необщительными. Серые будни катились уныло, тоскливо, безнадёжно.

Неожиданно он почувствовал себя очень плохо физически.

Часто и подолгу болела голова. Во всём теле ощущалась слабость. Начался кашель - долгий, затяжной, обессиливающий.

Иногда он просто задыхался от нехватки воздуха. Приступы следовали один за другим, и как-то после особенно сильного кашля он поднёс к губам платок. На платке была кровь...

И тогда к нему пришла мысль о самоубийстве. Маленькая крупинка яда - и все мучения позади. Наступит облегчение...

Но зачем ему нужно будет это облегчение, если его самого уже не будет в живых? Чего он добьётся, если наложит на себя руки?

Радость и даже счастье Шавката будут, конечно, беспредельны... А друзья? Что скажут они? Какой пример подаст он им? И не перечеркнёт ли он своим самоубийством всё свое творчество - стихи, песни, пьесы?

Нет, нужно продолжать жить. Забудь о своем малодушии, Хамза! Жизнь - это борьба. Ведь ты же всегда был волевым человеком. Неужели ты позволишь торжествовать Шавкату и ему подобным?

Долой слабости и сомнения! Прочь все личные неурядицы! Не думать больше о себе... Стоит только начать думать о себе, и ты сразу остаёшься один. А одиночка всегда обречён на поражение.

Ведь есть же хорошие, честные, искренние люди на земле! Надо искать их!

Хорошие люди нашлись. Они собрались в первый же день после того, как Хамза вывесил объявление о том, что будет создан кружок обучения игре на тамбуре.

Многие "ученики" оказались уже опытными тамбуристами.

Хамза организовал из них ансамбль, который стал давать платные концерты. Все сборы шли на строительство школы.

Потом на строительстве был организован первый субботник.

Ансамбль тамбуристов вышел на него в полном составе... На следующий субботник пришло ещё больше народа. После окончания работы тамбуристы дали бесплатный концерт для строителей-добровольцев. Все были очень довольны.

Так продолжалось несколько месяцев. Строительство школы было завершено. На открытии организовали большой праздник - сайиль, на который съехались дехкане из многих кишлаков района. Хамза возвращался в Хорезм с победой.

К тому времени здесь произошли важные перемены. Были сняты с работы некоторые "соратники" Шавката. Обстановка постепенно оздоравливалась. И, словно почувствовав, что и ему надо менять стиль поведения, народный комиссар просвещения прекратил оголтелые нападки на Хамзу. Он даже разрешил поставить в театре Хивы пьесу "Бай и батрак", назвав её соответствующей моменту.

Но больше всего Шавкат удивил Хамзу тогда, когда принёс в государственный архив и сдал на хранение рукописные ноты Расула Мирзабоши. Вот это уже действительно было неожиданностью.

Почва под ногами наркома просвещения заколебалась. Его всё чаще и всё острее критиковали за неправильные методы работы. И, как это всегда бывает, прежние друзья отвернулись от Шавката. Теперь он уже ходил по городу без своей знаменитой каракулевой папахи, был скромен, тих и везде охотно признавал справедливость критики в свой адрес.

Хамза в кампании по развенчанию Шавката участия не принимал. Вместе с Мадрахимом Шергази и Матюсуфом Харратовым он всё свободное время отдавал разбору рукописей Расула Мирзабоши. Хамза пробовал играть "макомы" не только на тамбуре, но и на других инструментах - на фортепьяно, например... Народные мелодии, переложенные на семь "макомов", звучали очень выразительно. Хотелось объединить их в одно целое, хотелось, чтобы всё музыкальное богатство народа, собранное многими людьми в течение веков, обрело бы законченные формы какого-то большого и, может быть, даже симфонического произведения...

Музыка снова проснулась в сердце Хамзы. "Своё", то самое, давнее, соединившись с мелодиями Мирзабоши, оживало, расправляло крылья. "Флейта-позвоночник" дерзко звала замахнуться на высокое, героическое, вечное... Хамза был счастлив.

В те дни ему предложили стать главным режиссёром театра в Хиве. Хамза ждал реакции Шавката. Но профессор вдруг неожиданно куда-то исчез. Будто никогда и не было такого народного комиссара просвещения Хорезмской республики.

Потом выяснилось, что Абдурахмана спасли его всё ещё действовавшие высокие покровители, которые в срочном порядке, экстренно куда-то перевели Шавката с большим понижением в должности, не дав тем самым скопившимся над его головой тучам разразиться вполне справедливой, необходимой очистительной грозой.

Планам Хамзы создать в Коканде новый театр не суждено было исполниться.

Они пробыли с Зульфизар в Коканде всего несколько дней, когда пришла телеграмма: "Срочно возвращайтесь Самарканд Особоуполномоченный ОГПУ по Узбекистану Рустам Пулатов".

 

1

Горные хребты, вершины которых, покрытые вечными снегами, были похожи на головы людей, обмотанные чалмами, обступали город со всех сторон. Углубляясь в кривые переулки и улицы, вы долго будете идти мимо домов и хижин, нагромождённых друг на друга. Ворота и двери похожи на тёмные пасти могил.

Стены одних домов крошатся и осыпаются, у других стропила и балки выступают как ребра каких-то доисторических животных.

Продвигаясь всё дальше и дальше, в глубь городского лабиринта, ловишь себя на мысли, что становится как-то тоскливо, безрадостно, мрачно...

Но вот старый город кончился, и по мере того как вы будете продвигаться к центру, к кварталам аристократии, картина начнёт меняться... То и дело возникают современные здания, подобные дворцам. От величественных деревьев и парков, окружающих эти дворцы и ещё более умножающих их красоту, на душе делается светлее. Вы дышите уже свободно, полной грудью, и чувствуете себя птицей, вырвавшейся из клетки. Мир, казавшийся только что ужасным, снова представляется вам прекрасным. На какое-то мгновение ваше внимание привлекают искусные узоры и возвышенные изречения из корана на порталах зданий-дворцов, и от этого рассеивается мрак ваших тяжких раздумий о тёмных безднах этого бренного мира.

Вы идёте дальше. Улицы становятся многолюднее, шумнее.

Кто-то кого-то зазывая, расхваливает что-то, кто-то злобно ругается, кто-то грустным голосом просит подаяние... Один смеётся, другой плачет, один шикарно одет, другой в отрепьях. А если толпа перед вами начнёт плескаться, словно вода огромного озера, знайте, что вы приближаетесь к базару.

Куда ни посмотришь, везде бедные, очень бедные люди.

Буквально на каждом углу в одиночку и целыми семьями сидят здесь измождённые полуголые нищие, просят подаяние. Проходя мимо них, вы видите протянутые к вам с мольбой руки, тонкие и чёрные, похожие на птичьи, вороньи лапки. Постоянно встречают вас погасшие, жалкие взгляды, и на душе у вас снова становится грустно... Нищих так много, что даже не знаешь, кому оказать предпочтение.

Это Гилгит, городок в индийской провинции Кашмир, самый северный опорный пункт британской колониальной администрации, расположенный на стыке советской, афганской и китайской государственных границ.

По улицам Гилгита шёл человек в белой панаме. Присмотревшись к нему внимательно, очевидно, нельзя было не узнать в нём того, кто однажды, много лет назад, совершенно случайно встретился с Хамзой приблизительно здесь же, в этом районе северной Индии. Тогда фамилия этого человека была Лоу... Впрочем, у него было много имён и фамилий. Человек в белой панаме шёл, привычно не обращая внимания на тянувшиеся к нему руки нищих, просивших подаяние - бакшиш.

Около здания с белыми колоннами он остановился, огляделся, поднялся по ступеням, позвонил. Ему открыли. Человек снял панаму и, пройдя через анфиладу залов, оказался в комнате, густо завешанной крупномасштабными картами Советской Средней Азии.

Это был кабинет резидента британской разведки в Гилгите генерала Маллисона.

Вошедший и хозяин кабинета обменялись традиционными приветствиями.

- Когда? - спросил генерал.

- Завтра, - последовал лаконичный ответ.

- Всё остаётся в силе?

- Надеюсь.

Генерал Маллисон вздохнул.

- Итак, вы направляетесь в Самарканд, - сказал он, посмотрев на одну из карт. - Путь неблизкий...

- И нелёгкий, - добавил посетитель, - учитывая мой возраст...

- Как всякий профессионал, вы не имеете возраста, - улыбнулся генерал, - точнее сказать - не должны иметь его.

- И тем не менее он есть. И даёт о себе знать всё чаще и чаще.

- Я наблюдал за вами в окно, когда вы шли по улице. У вас походка чемпиона Британской империи по теннису.

- Дорогу через Памир пешком в это время года не выдержит даже чемпион мира по теннису. Особенно в обществе этих вонючих дервишей и каландаров.

- Сочувствую. Но другого выхода нет... Советы и не думают разваливаться сами, как определили когда-то наши легкомысленные специалисты по дореволюционной России. Работу по разрушению Советской власти в Средней Азии мы должны взять в свои руки. Вы - уникальный специалист, владеете почти всеми восточными языками - арабским, тюркским, фарси... Знаете наизусть коран. А это самое главное, так как действовать придётся в религиозной среде, постоянно имея дело с представителями высших кругов мусульманского духовенства. Скажу без преувеличения, что вы единственный человек, кому можно доверить интересы Британии в этом районе земного шара. А Советская Средняя Азия сейчас является одной из главных зон наших интересов на Востоке.

- Британия должна была очень серьёзно думать о своих интересах в этом районе тогда, когда пошатнулся трон Романовых. Именно тогда Туркестан, подобно Индии, мог бы украсить корону Англии.

- В те времена мы были союзниками России и вместе воевали против Германии.

- Нравственность в политике, генерал?

- Вы правы. Мы упустили момент.

- Дважды. Второй раз мы могли бы отторгнуть Туркестан от России во время их гражданской войны.

- Не разделяю вашего мнения. Во время гражданской войны в России я командовал нашими экспедиционными войсками на территории Туркестана. И я утверждаю, что Советы были тогда непобедимы. Их людей увлекали свежие идеи - братство разных национальностей, отмена частной собственности и так далее... Сейчас эти идеи, как всегда бывает при воплощении идей в жизнь, утратили свою новизну. Большинство населения России, прикоснувшись к идеалам коммунизма на практике, пережив голод, отшатнулось от них... Ленин, как один из самых сильных умов двадцатого века, сразу понял это и ввёл НЭП, чтобы удержать власть в своих руках. Но НЭП, накормив людей физически, развратил их духовно. По существу дела, НЭП ликвидировал отмену частной собственности - люди в России вернулись к дореволюционным ощущениям... Таким образом, сейчас наступил третий момент для отторжения Туркестана от России, который мы упускать уже не имеем никакого права, ибо история нам этого не простит...

- Вы, очевидно, знаете, генерал, что до революции я несколько лет жил в Самарканде.

- Конечно. Ваши археологические исследования из эпохи Тамерлана мне известны. Ведь я же теперь тоже археолог... Ха-ха-ха!

- А вы никогда не думали о том, что меня могут опознать в Самарканде, когда я появлюсь там под видом дервиша-каландара?

- А вы не сразу пойдёте в Самарканд. Сначала вам придётся побывать в Шахимардане.

- Шахимардане? В этом захолустном кишлаке, где находится могила святого Али?

- Шахимардан был захолустным кишлаком до середины прошлого века. Но когда границы России приблизились к Индии, наши с вами предшественники здесь потратили немало усилий и средств, чтобы сделать Шахимардан центром паломничества. В те времена царские власти свободно пропускали паломников из Ирана, Афганистана и Индии к могиле святого Али.

- В своё время я пересёк границу царской России официально, как учёный.

- И сейчас пересечёте официально, но уже в качестве дервиша. Советы иногда тоже пропускают паломников. Я дам вам письмо от главы местных мусульман Мияна Башира. Это большой друг Англии.

- Кому будет адресовано письмо?

- Руководителю мусульманского духовенства Туркестана Мияну Кудрату. Миян Башир и Миян Кудрат - родные братья.

- Разве Миян Кудрат живёт сейчас в Шахимардане?

- Нет, он живёт в Коканде, в соборной мечети. Большевики отобрали у него собственный дом... Но к нему вы пойдёте только после Шахимардана, где вас будет ждать шейх Исмаил, правая рука Мияна Кудрата. Исмаил сориентирует вас в местных условиях и даст провожатого сначала до Коканда, а затем и до Самарканда... Там вас сведут с представителями подпольной мусульманской организации "Союз тюрков". В дальнейшем вы будете включены в группу религиозных шейхов при усыпальнице святого Али и станете вести всю свою работу, опираясь на этих шейхов. Они считаются потомками святого Али и пользуются очень большим авторитетом среди правоверных.

- Кто вернётся с паломниками вместо меня в Индию?

- Они подменят вас, я думаю, надёжным человеком.

- Внешнее сходство будет обеспечено?

- Разумеется. По всей вероятности, это будет какой-нибудь курбаши, предводитель одного из отрядов басмачей....

- Я ещё не забыл узбекский язык, генерал.

- Я рад за вас... Этот курбаши получит у нас золото, оружие, литературу, инструкции и обратно на советскую территорию двинется уже нелегально. Не исключается, что вы ещё встретитесь со своим двойником в Туркестане.

Генерал Маллисон встал и достал из шкафа бутылку виски.

- За великий Туркестан - новую жемчужину британской короны!

- Олл райт, сэр!

- Чтобы уберечь нашу Индию от большевистского влияния, мы должны будем создать её северную оборонительную границу в Туркестане... А вообще-то я вижу в будущем здесь новый британский доминион, в который войдут Иран, Афганистан, Бухара, русский Закаспийский край, Азербайджан, Хива, Урал и Сибирь.

- Прекрасный замысел, генерал.

- Это великая историческая миссия, доверенная нам временем и отечеством.

- Я счастлив этим высоким доверием.

- Желаю вам успешно выполнить первую часть этой исторической миссии... Я думаю, вы знаете, что после окончания работы вас ждут погоны полковника и пожизненная рента.

- В Туркестане есть такая пословица: да не пропасть нам в расцвете йигитских лет!

- Замечательная пословица. Ещё раз желаю удачи.

- Благодарю, генерал.

Ранним утром следующего дня генерал Маллисон, одетый как простой чиновник колониальной администрации, вышел из ворот своего особняка и направился в сторону северной окраины Гилгита.

На улицах города, ведущих к базару, уже занимали свои места нищие. Они опять сидели на земле целыми семьями. И было их так много, что казалось, будто всё население Гилгита состоит только из нищих. Генерал изредка бросал в протянутые руки мелкие монеты.

Он занял место в кофейне на одном из перекрёстков. Ждать пришлось недолго - позвякивая колокольчиками на конусообразных шапках, показалась группа дервишей-каландаров, облачённых в живописное тряпьё. И в центре паломников шёл недавний собеседник Маллисона. Конечно, никто бы не узнал в нём сейчас кадрового офицера британской разведки. Это был типичный бродяга-дервиш с посохом в руках, непрерывно бормотавший себе под нос по-арабски изречения из корана. Обтрёпанный халат его был подпоясан верёвкой, на которой болтались какие-то железки и высохшая пустая тыква.

Генерал удовлетворенно улыбнулся. Ну кто бы мог подумать, что этот придурковатый, припадающий на одну ногу и обритый наголо мусульманин (один из лучших выпускников восточного факультета Оксфордского университета, блестящий спортсмен, член королевского яхт-клуба) идёт отторгать от России великий Туркестан во славу английской короны и "Интелледженс сервис"? Да в целом мире не найдётся такого человека!

Агент встретился глазами с Маллисоном. Генерал еле заметно кивнул. "Дервиш" закатил глаза, пустил слюну и заковылял мимо, стараясь не отставать от толпы каландаров, нестройно пыливших по улице.

Много раз всходило над горами солнце. Перевал за перевалом оставался позади. Группа паломников таяла - несколько человек, простудившись на памирских ветрах, среди льдов и снегов, заболели и отстали. Двое, не выдержав напряжения пути, повернули назад. Но остальные упорно шли вперёд. Вместе с ними старательно "хромал" по каменистым высокогорным дорогам и член королевского яхт-клуба.

Наконец подошли к границе.

Процедура проверки документов была несложной - каландары, усевшись в кружок на земле, охрипшими голосами бубнили молитвы, пока советские пограничники листали их незамысловатые, замызганные бумаги.

Всё. Путь свободен. Непрерывно кланяясь начальнику заставы и прижимая в знак благодарности правую руку к левой стороне груди, паломники, шедшие к усыпальнице святого Али, миновали поднятый вверх полосатый шлагбаум.

Посланец генерала Маллисона, благополучно пройдя через советскую границу, вступил на землю Советского Туркестана.

Фергана.

Широкие, обсаженные развесистыми деревьями проспекты почти геометрически ровно делили город на чёткие прямоугольные кварталы. Присущего всем населённым пунктам Востока замысловатого лабиринта переулков и улочек здесь не было. При своём возникновении город (тогда ещё Скобелев) был спланирован русскими военными топографами, расчертившими планшет будущего городского строительства только параллельными и перпендикулярными линиями. Вдоль этих линий и шла потом "квадратная" застройка, определив собой уникальный для Средней Азии градообразовательный облик Ферганы, сделав её похожей на гигантскую шахматную доску.

...Каландары толпой шли по городу, направляясь к базару.

Там, усевшись в ряды нищих, они надеялись, собрав небольшой бакшиш продуктами (так было на протяжении всей дороги из Гилгита), немного подкрепиться и двигаться дальше, к Шахимардану.

Но хорошо отработанная в пути система бесплатного "походного" питания на этот раз не сработала - на ферганском базаре не было видно ни одного нищего. Образовывать же самостоятельную группу для сбора подаяний в таком большом городе, как Фергана, было нельзя, так как делать это не рекомендовалось ещё на границе (запрет на нищенство был необходимым условием при проходе на территорию СССР для иностранных паломников, который они, конечно в кишлаках и маленьких городах, постоянно нарушали).

Пришлось идти в чайхану и тратить наличные. Местные посетители снисходительно поглядывали на оборванных зарубежных гостей.

Ещё два дня дороги вдоль реки через поля и несколько ущелий, и в долине, окружённой со всех сторон горами, показался долгожданный Шахимардан. Путь был окончен.

Ночевали во дворе большой чайханы. Хромой дервиш долго не мог заснуть. В небе плыла луна. Какой-то большой купол отбрасывал полукруглую тень в долину. "Наверное, это и есть священный мазар", - думал паломник из Гилгита.

Странное дело, он не испытывал никаких чувств по поводу благополучного завершения первого этапа своего путешествия.

Была только усталость... Завтра предстояло свидание с шейхом Исмаилом - первый контакт. Каким он будет? Ответит ли шейх на условный пароль? А вдруг не ответит? Сберегатель гробницы не обязан разговаривать с каждым дервишем... Что делать тогда?

Придётся искать другие пути... Какие? Ведь у него же письмо к Мияну Кудрату от старшего брата Мияна Башира из-за кордона... В письме, правда, не было ничего особенного, кроме просьбы помочь в молитвах и бдениях его подателю. Но для Мияна Кудрата тоже существует пароль, при ответе на который начнётся следующий этап работы.

Нет, наладить отношения с шейхом Исмаилом нужно будет во что бы то ни стало. Шахимардан должен стать штабом нового этапа борьбы с коммунистами. Здесь всегда и в любом количестве под видом паломников могут собираться необходимые люди.

Мятеж против Советов нужно начинать именно отсюда, из святого места... Другими словами, не найти связи с шейхом Исмаилом просто нельзя. Да и откуда возникли сомнения, что этой связи может не быть? Нервы? Шейх ждёт гостя из-за рубежа. Может быть, завтра они даже вместе прочитают молитву... А может быть, гостю из уважения предложат пройти вперёд и выполнить обязанности имама? Ну что ж, он делал это уже много раз, и никто не отличит его молитвы от молитвы почтенного шейха.

Хромой дервиш начал наизусть повторять про себя главы корана: суру и хадис, потом фарз и воджиб, потом суннат...

И не заметил, как заснул.

...Утром по заведённой в дороге привычке он проснулся раньше всех других каландаров. Спустился к реке и совершил омовение. Наскоро сотворил первый утренний намаз.

Когда он вернулся в чайхану, все его спутники уже проснулись. Двор заполняли всё новые и новые паломники. Скрипели арбы, протяжно кричали ишаки и верблюды. Десятки людей двигались по главной улице Шахимардана в сторону мазара.

"Да, это действительно золотое место, - подумал хромой дервиш. - Несколько отрядов басмачей, спрятавших под халатами оружие, могут появиться здесь в любой день и ждать сигнала к выступлению. И никто не обратит на них внимания, так как тут всегда много приезжих".

Каландары из Гилгита двинулись к мавзолею святого Али. Долго поднимались вверх по ступеням... Вот и мазар.

Около усыпальницы уже собрались сотни людей. Все ждут чуда.

Открылись ворота мазара. Из мавзолея в огромной белой чалме, похожей на гнездо аиста, во главе группы шейхов вышел хранитель гробницы главный шейх Шахимардана Исмаил. На нём был одет жёлтый халат-чапан из дорогого сукна, пальцы унизаны перстнями, в одной руке - посох, вторая перебирает чётки.

Вид у шейха был степенный, величественный. Высокий рост, широкие сильные плечи, розовые щёки, чёрные брови, усы, борода. "Отъелся, подлец, на пожертвованиях", - невольно успел подумать про себя хромой дервиш, изголодавшийся и осунувшийся за время долгой дороги из Гилгита, но тут же, чуть усмехнувшись, подавил в себе эти богохульные мысли, "осквернившие" святую минуту явления шейха народу.

Исмаил начал обход паломников, тесным кольцом окруживших площадь перед мазаром. Кто занял место в первых рядах ещё с ночи, тем повезло - хранитель гробницы осчастливил их возможностью прикоснуться к своей особе. И они со слезами целовали ему руки, надолго припадали лицом к подолу его халата, шепча молитвы, складывали к ногам жертвоприношения.

Младшие шейхи проворно уносили пожертвования в мазар. (Когда-то, много лет назад, Исмаил делал здесь то же самое - перетаскивал дары в гробницу, сопровождая Мияна Кудрата.)

Паломники из Индии, стоявшие в задних рядах толпы, поняв, что до них сегодня очередь не дойдёт, отошли в сторону. Хромой дервиш рассеянно отделился от общей группы, лёг на землю, в углубление между двумя старыми могилами, и закрыл голову халатом.

...Обход закончился. Кому-то выпала радость, кто-то сподобился увидеть "чудо" - холеное лицо главного шейха, розовые круглые щеки и торчащие пиками в стороны, как у кота, чёрные жёсткие усы.

Очередь других перенесена на завтра.

Исмаил стоит один около ворот мазара, глядя на гору пожертвований, сложенных в глубине усыпальницы святого Али.

Хромой дервиш, почти не хромая, вышел из-за угла мавзолея, неслышно приблизился сзади, сказал еле слышно:

- Великому шейху Исмаилу шлют свой привет мусульмане Индии и Цейлона.

Шейх вздрогнул спиной. Но тут же справился с волнением.

Медленно оглянулся, внимательно осмотрел человека, произнёсшего слова, которые он ждал уже очень давно. Чуть помедлил и тихо ответил:

- Священная гора Букан рада видеть гостя с Цейлона у своего подножья.

 

2

Алчинбек Назири пришёл в гости к Абдурахману Шавкату.

Заместитель народного комиссара был явно озабочен и даже расстроен чем-то.

...Высокие ворота, просторный двор с цветником в середине, соединённые друг с другом веранды, резные колонны, окрашенные в розовые и голубые цвета, искусно расписанные потолки...

Немалые, очень немалые деньги отдал профессор за этот дом и двор.

Хозяин сидел за роялем, наигрывая грустную мелодию. Гость расположился напротив.

- Вы давно читали "Моцарта и Сальери"? - задумчиво спросил Шавкат.

- Хамзу вернули в Самарканд, - сдвинул брови Алчинбек.

Шавкат, казалось, не понимал, о чём идёт речь.

- Незадолго до вашего прихода я сидел и вспоминал пушкинских Моцарта и Сальери... Если бы у меня были способности Хамзы, я не стал бы заниматься политикой. У него, конечно, талант, но он тратит его на такие пустяки, как пропаганда...

- Вы оглохли, уважаемый?! - вспылил Алчинбек. - У Хамзы появился в Самарканде новый покровитель!.. Кто он, кто? Какой занимает пост?!

Шавкат наконец спустился с высот поэзии.

- Да, да, я вас понял. Извините... Покровитель? Надо что-то придумать, как-то обезопасить себя... А что, если вы напишете Хамзе письмо приблизительно такого содержания: "Дорогой друг! Забудем про всё горькое и обидное, что было между нами. Чего не бывает в спорах о творчестве! Мы должны быть выше мелочей. Все наши взаимные упрёки и обиды ничто по сравнению с узбекским национальным искусством, дорогим и святым для всех нас. Возможно, мы оба были не правы в прошлый раз, но я напомню вам, что ищущий человека без изъяна, рискует остаться в пустыне. Вы ни в чём не должны подозревать меня, я ваш истинный друг... Мы все ждём от вас больших произведений и верим в то, что ваше творчество прославит наш народ и лично вас на весь мир..."

Заместитель народного комиссара молча и мрачно разглядывал собственные ботинки. Он, конечно, знал о том, что Шавкат - человек бессовестный, жестокий и коварный. Но это уже было не коварство, а явная глупость. Называть Хамзу "другом" после их последней стычки? После прихода Зульфизар? Да кто же поверит в это?

Между тем Шавкат, беззаботно что-то наигрывая на рояле, продолжал говорить с какой-то странно доброжелательной, с какой-то совершенно неожиданной искренней интонацией:

- Это мелодия Хамзы. Насколько проста и выразительна, а? Эх, дорогой товарищ Назири, если бы вы только знали, как тяжело иногда ощущать себя посредственностью! Вам, очевидно, неведомы такие угрызения духа, но мне почему-то не хочется, чтобы кто-то из нас, вы или я, сыграли в жизни Хамзы ту же роль, которую сыграл в жизни Моцарта пушкинский Сальери... Да, судьбе не угодно было, чтобы я стал творцом. Но и могильщиком истинного дарования я тоже не буду.

Алчинбек вдруг отчётливо понял - Шавкат располагает какими-то новыми, пока ему неизвестными сведениями о Хамзе.

- Что с вами? - поднял голову заместитель народного комиссара. - Вы заболели?

- Я абсолютно здоров.

- Но вы отдаёте себе отчёт в своих словах? - строго спросил Алчинбек. - Как я могу писать Хамзе письмо после той сцены, которая произошла между нами и в которой вы тоже принимали участие?

- Письмо написать надо, - чётко сказал Шавкат. - Я, например, такое письмо уже написал.

- Вы в своём уме?

- Гораздо в большей степени, чем вы предполагаете.

- Объяснитесь, профессор!

- Охотно. Во всей этой истории с Хамзой мы, поддавшись чувствам, слишком осмелели. Сейчас требуется сделать несколько шагов назад.

- Что это означает - поддавшись чувствам?

- Вы забыли о том, как относится к Хамзе Ахунбабаев?

- Нет, не забыл.

- Почему же вы бросили рукопись Хамзы на пол? Почему назвали Зульфизар проституткой?

Алчинбек молчал. Было ясно, что Шавкат начал играть какую-то свою игру. Но какую? На что он рассчитывает? Выйти сухим из воды? Нет, профессор, этот номер у вас не пройдёт.

- Вы уже отправили свое письмо Хамзе?

- Нет, не отправил. И не думаю отправлять.

- Зачем же тогда писали его?.. Что вы собираетесь с ним делать?

- Я снял с него несколько копий и пустил их по рукам.

- Для чего?

- Неужели не понимаете? Нужно создать общественное мнение о том, что мы не враги Хамзы. Подробности нашей стычки известны только четверым - вам, мне, Урфону и ему самому. А письмо прочтут несколько десятков человек. И расскажут о нём ещё стольким же. И возникнет слух о том, что мы против продолжения конфликта, что причиной ссоры были не мы, а вздорный, сумасбродный характер Хамзы...

- А Зульфизар?

- Зульфизар - баба! Кто будет слушать бабьи сплетни?

- А театр, актёры?

- Театр придётся восстанавливать.

- А угрозы Зульфизар в мой адрес?

- Зульфизар сказала, что приведёт свои угрозы в действие, если мы будем преследовать Хамзу. А мы больше не будем его преследовать, мы ищем мира с ним, мы выступаем инициаторами примирения...

- А вся история ваших отношений с Хамзой в Хорезме?

- Я забыл о них.

- Странно, странно...

- И ничего здесь нет странного. Жизнь движется вперёд, и всё вокруг нас постоянно меняется. Вчера мы были противниками Хамзы, а сегодня - его сторонники. Диалектика.

- Когда-то кто-то приходил в ярость только от одной строчки из песни Хамзы.

- Я же говорю - диалектика. Всё меняется.

- Ну уж если вы произносите это слово так часто, значит, действительно что-то произошло...

- Ничего особенного.

- Что случилось, Абдурахман? У вас есть какие-нибудь новости?

- Да, есть.

- Говорите.

- Я узнал от своих друзей, что Хамзу вернул в Самарканд Рустам Пулатов.

- Пулатов?

Кровь схлынула с лица товарища Назири, когда он услышал эту фамилию.

- Какие подробности?

- Пока никаких... Кстати, вы не забыли о том, что Рустам Пулатов - младший брат друга юности Хамзы Умара-палвана?

- Нет, не забыл. Кому же ещё помнить об этом, как не мне?

- Вот в чём, дорогой Алчинбек, самая главная опасность этого, как вы сами сказали, нового покровительства. Если только оно реально существует...

- Да, да, конечно...

- Теперь понимаете, почему нужно написать письмо Хамзе?

- Теперь понимаю.

В кабинете председателя Центрального Исполнительного Комитета Узбекской ССР товарища Юлдаша Ахунбабаева сидел особоуполномоченный ОГПУ республики Рустам Пулатов.

- По имеющимся у нас из надёжных закордонных источников сведениям, - говорил товарищ Пулатов, - в последнее время резко возросла активность всех басмаческих центров, засылающих на нашу территорию свои группы для вооружённых диверсий. Вызвано это, по всей вероятности, подготовкой к началу коллективизации. В связи с этим мы уделяем сейчас повышенное внимание пограничным районам. В пределах существующих возможностей стараемся перекрыть все так называемые "окна", "каналы" и "коридоры" проникновения вражеских элементов из-за рубежа... В частности, в поле нашего зрения попал Шахимардан. Обстановка там, надо прямо сказать, далеко не из лучших. И я бы даже ужесточил характеристику шахимарданской ситуации - это преступное попустительство интересами безопасности государства!.. Имеется в виду иностранное паломничество к мавзолею святого Али.

- Я понял, - кивнул Ахунбабаев.

- Мы не можем больше терпеть такого положения. Необходимо добиться запрещения допуска паломников с той стороны. И здесь, на мой взгляд, инициатива должна принадлежать вам - верховному органу власти республики.

- Религиозный вопрос стоит сейчас очень напряжённо, - поправил на столе бумаги Юлдаш Ахунбабаев. - Это область высших интересов. Мусульманские страны, граничащие с нами, постоянно включают проблему свободы вероисповедания в сферу наших государственных отношений. И мы не можем игнорировать это. Приходится искать компромиссные решения.

- А разве вопрос защиты жизни наших людей от вооружённых бандитов стоит сейчас менее напряжённо?

- Для этого и существуете вы и ваша грозная организация - карающий меч революции.

- Но если мы видим, откуда исходит вооружённая угроза Советской власти, а нам говорят, что по дипломатическим соображениям эту угрозу ликвидировать нельзя, как же нам дальше работать? Следить за каждым паломником отдельно? Ни людей не хватит, ни средств.

- Влиять на дипломатические отношения я не могу. Это не в моей власти. А средства на усиление борьбы с контрреволюцией найти можно. Конкретно что-либо обещать сейчас не стану, но разговор принимаю к сведению... Что же касается людей, то вам, очевидно, больше надо привлекать местное население, и в Шахимардане в первую очередь. Ведь кроме паломников и шейхов там есть ещё и трудовая прослойка.

- Значит, государственная власть отказывается помочь нам официально ликвидировать зарубежный канал к усыпальнице святого Али?

- Повторяю, это вне наших возможностей.

- Тогда мы ликвидируем его сами.

- Каким образом?

- Дадим приказ по военному округу - закрыть границу для религиозных экскурсантов.

- Паломники начнут скапливаться с той стороны...

- И самые нетерпеливые, которых ждут тут у нас "молиться" с кинжалом в зубах, полезут через границу по горам и ущельям. И попадут в наши руки.

- Вы взвалите на нас много дополнительной и ненужной работы. Пойдут жалобы, протесты, ноты. Придётся давать объяснения, писать десятки бумаг...

- Но пока на нас не взвалено слишком много ненужной работы. И речь идёт не о бумагах, а о человеческих жизнях.

- Границу потом всё равно придётся открывать для паломников. Дипломаты добьются этого.

- И снова закрыть...

- Что же мы так и будем создавать друг другу дополнительные трудности в работе?

- А у нас, по моим наблюдениям, некоторые организации и работники только этим и занимаются.

- Меня вы, товарищ Пулатов, тоже причисляете к такого рода работникам?

- Вас, товарищ Ахунбабаев, не причисляю. Вы же не дипломат.

- Но как представитель государственной власти невольно разделяю дипломатическую точку зрения.

- Выходит, мы оба правы...

- И в то же время противоречим друг другу...

- Наш разговор, наверное, можно было бы назвать ярким примером ведомственных противоречий. Но это было бы смешно.

- Почему?

- У государственной власти не должно быть противоречий с отдельным ведомством. Интересы государственной власти должны быть всегда выше интересов любого ведомства.

- Наш разговор стоит того, чтобы перенести его в Центральный Комитет партии республики.

- Надеюсь, там будет найдена позиция, которая устроит нас обоих.

- Разумеется, без всяких личных обид и претензий?

- Безусловно.

- А ведь это, пожалуй, хорошо, что в высшей партийной инстанции мы всегда видим высшую форму истины...

- Товарищ Ахунбабаев, у меня к вам последний вопрос.

- Слушаю вас, товарищ Пулатов.

- В своё время к вам поступал сигнал из Шахимардана об усилении религиозной деятельности местных шейхов при гробнице святого Али.

- Да, поступал. Я поручил проверить его заместителю народного комиссара просвещения Алчинбеку Назири.

- Он доложил вам результаты проверки?

- Конечно. Сигнал оказался ложным... То есть не то чтобы совсем ложным, но некоторые вещи были там сильно преувеличены. У меня есть письменные объяснения Назири.

- Я не мог бы познакомиться с этим документом?

- Пожалуйста...

- Кстати, вы слышали о конфликте, который произошёл между Назири и Хамзой?

- Слышал. Они, кажется, уже помирились.

- Меня здесь заинтересовал вот какой момент... Мой старший брат в молодости был другом Хамзы. Он очень много рассказывал мне о нём. И Хамза с детских лет был для меня, если так можно сказать, абсолютным эталоном верности и преданности коммунистическим идеалам. И, естественно, тот, кто выступал против Хамзы, всегда был для меня и противником коммунистических идеалов... Это, конечно, очень личное обстоятельство, но оно ещё ни разу не подводило меня.

- Я готов взять эту формулу на вооружение, - очень серьёзно сказал Юлдаш Ахунбабаев.

- Сейчас мне стали известны некоторые детали ссоры Хамзы с товарищем Назири, которого я тоже знаю очень давно... И вот теперь благополучные, как вы говорите, объяснения Алчинбека о положении в Шахимардане. А там на самом деле ситуация очень тревожная... Совпадение двух моментов - вражды к Хамзе и ложь о Шахимардане. Интуиция и опыт подсказывают - здесь что-то есть, нужно потянуть за эту нитку... Зная ваше отношение к Хамзе, ставлю вас в известность обо всём этом.

Хамза вернулся в Самарканд.

Дом, в котором они жили с Зульфизар до отъезда, стоял с закрытыми ставнями. Но розы перед окнами цвели всё так же ярко и молодо.

Зульфизар, войдя во двор, наклонилась и сорвала большой красный бутон. Медленно поднесла его к лицу. Волна аромата коснулась ноздрей молодой женщины - они вздрогнули. Упали вниз ресницы, томно сузились глаза.

Хамза наблюдал за женой. И движения её ресниц вдруг передали ему на расстоянии пряный запах нежных лепестков. Он "услышал" розу.

И мгновенно возникла мелодия - ещё далёкая, слабая, еле различимая, но уже единственная, своя...

Он быстро вошёл в дом, сел к пианино и начал играть. Мелодия ускользала, таяла... он ловил её, любовался ею... она снова исчезала... он находил её и терял, сливался с ней, "видел" её сквозь слабое серебристое сияние, она кружилась перед ним и вокруг него мерцающими красными соцветиями.

Зульфизар открыла ставни. Свет хлынул в окна. Хамза, улыбнувшись свету, продолжал играть. Пальцы как бы сами касались клавиш - без его участия. Он только слушал мелодию, одобряя или не одобряя её.

Он просидел около пианино до самой темноты. И утром, едва рассвело, снова начал играть. Он стосковался по инструменту и опять до вечера не отходил от пианино. Сделал короткий перерыв на обед и снова вернулся. И всё играл, играл, играл...

Так продолжалось несколько дней. Один напев сменял другой.

Мелодии роились в голове и в сердце. Иногда он снимал руки с клавиатуры, а музыка всё звучала и звучала в нём. Слышались торжественные звуки сверкающих на солнце больших золотых труб. Серебристо вскрикивали фанфары. Потом вступали высокие голоса скрипок. Они звали за собой куда-то за облака и выше, выше...

Огромный хор поёт что-то протяжное, возвышенное, оперное.

Мелькают огни, лица, поднятые вверх руки. Бурлит человеческое море перед полицейским участком в кишлаке Катта Авган, где началось восстание мардикеров... Шеренга солдат. Залп! Удары литавр, глухой рокот барабана... Падают убитые и раненые.

Народ в гневе бросается на царских опричников, оркестр гремит во всю свою мощь - водопад, ураган, тайфун звуков, фанфары зовут на мятеж против белого царя... Вихрь скрипок перебрасывает пламя народного возмущения из уезда в уезд. Как говорит пословица: народ подует - поднимется буря!.. Бай-контрабас оказывает упорное сопротивление, толстые золотые трубы - байские прихвостни - поддерживают его... А по улицам кишлаков уже маршируют под бравые переливы флейты всё новые и новые войска... Залп! Ещё залп! Удар литавр - смертельный холод металла, рыдание барабана. Восстание подавлено - траурный плач скрипок, крики фанфар, стоны фагота...

...В дом приходили люди. Из Наркомпроса. Говорили о восстановлении театра. Хамза, сказавшийся больным, слушал невнимательно - музыка не отпускала его. Ему не хотелось возвращаться в театр - весь мир перед ним был перечеркнут пятью нотными линейками. Мир был заполнен только нотами. Не было никаких мыслей, были только мелодии. Лица людей, как круглые знаки нот, перепрыгивали с линейки на линейку. Лица "звучали" - - каждое своей нотой.

Несколько раз приезжал Рустам Пулатов. Говорили подолгу.

Вспоминали Коканд - Умара, Буранбая... Пулатов рассказал, что Алчинбек Назири выступил на партийном собрании с очень самокритичной речью, осудив методы своей работы, признав, что допустил перегиб в истории с проверкой идейного содержания репертуара театра. Но Хамзе было неинтересно даже это.

Он чувствовал себя по-настоящему хорошо только тогда, когда оставался вдвоём с Зульфизар и погружался в своё новое состояние - ожидание музыки. Зульфизар пела в саду, Хамза сидел около рояля, возникало начало мелодии, Хамза опускал руки на клавиши, повторял начало... Мелодия росла, крепла, наполнялась гармонией, вызывала в памяти картины прожитой жизни, сладко опускалась на сердце, светлой и мудрой печалью входила в душу, орошая её безбрежным половодьем чувств, безотчётной и радостной полнотой творчества.

Мелодия овладевала миром. И Хамза был счастлив.

Но иногда всё исчезало - музыка гасла. Слух обрывался, пропадал, отключался. Тишина повисала над землёй, глухая тишина. Поля превращались в пустыню, живые зелёные краски сменялись жёлтыми, песочными. Нигде не было никаких цветов.

Нигде не было Зульфизар.

В такие чёрные секунды Хамзу почему-то всегда уносило в юность... Хотелось разобраться в том, что происходило тогда, на заре его жизни, что стало причиной многих событий, вовлекавших его в водоворот бытия... иногда и против его желания и воли...

Был ли он счастлив в те годы?.. Все его мечты, все надежды молодости вдребезги были разбиты смертью Зубейды...

...Взрыв аккордов! Раскаты грома! Фанфары ударили серебристым прибоем в далёкий берег памяти. Смычки скрипок как птицы взлетели над оркестром, распахнув занавес времени. Зычно зарокотав, откликнулся друг-барабан. Широкий, протяжный народный запев возник издалека - хор пел напряжённо и страстно, но сдержанно, тихо... Восстание мардикеров подавлено, утоплено в крови. (Скорбные голоса скрипок.) Белый царь победил, муллы и баи во всех мечетях Коканда бесплатно угощают народ всевозможными яствами по случаю... победы над народом.

Пламя гнева, рванувшееся из всех наболевших сердец сразу, погашено, страсти улеглись, зачинщики вздёрнуты на виселицы. (Траурные мелодии одна за другой льются из всех духовых инструментов, и кажется, что это льются слёзы народа, что это плачет одна большая, доверчивая и добрая душа народа.) Сотни людей сидят в тюрьмах, сосланы на каторгу в Сибирь. По всему Туркестану идут публичные экзекуции - взрослых мужчин на глазах их детей секут шомполами и розгами только за то, что они не захотели как скот идти на убой в чужие холодные земли.

Везде оскорбляют и бьют бедняков. По приказу генерала Куропаткина туземному населению сельских местностей запрещено ездить в поездах. И тысячи дехкан, неся на себе свою поклажу, день и ночь бредут вдоль железнодорожного полотна.

Как простодушны были они, наивно слушая лживые слова царских чиновников о том, что стоит им только прекратить восстание - и жизнь их сразу станет похожа на рай... Вот он, рай!

Людям отказано в праве быть людьми. Вереницы сгорбленных фигур в полосатых халатах ковыляют, плетутся, ползут через пустыни и степи, не смея даже приблизиться к станциям, на которых садится в поезда только чистая публика... Какое сердце может остаться равнодушным к этой картине? Какая музыка должна выразить все эти унижения и страдания целого народа?

Восстание мардикеров подавлено, утоплено в крови. (Рыдающие голоса скрипок.) Вокзал в Коканде. Отправляют первую партию мобилизованных. В четырёх районах города отобрали ровно тысячу человек - самых сильных молодых мужчин. Под конвоем солдат пригнали на товарную станцию, к теплушкам. (Медленный, траурный, почти похоронный марш...) Огромная толпа провожает мардикеров - отцы, матери, жёны, сёстры.

В воздухе стоит плач, стоны, крики... Сотни женщин обливаются слезами. Старики с трясущимися головами прижимают к груди сыновей и внуков, может быть, в последний раз.

Зачем, зачем, зачем увозят их на север, в холода и стужу, от привычного южного солнца, от хлопковых полей и арыков, от родных домов и улиц? Никто из них никогда не был в далёкой России, никто не умеет жить ни по каким другим законам и правилам, кроме своих, мусульманских. Где они будут молиться? Что кушать, привыкшие только к своей пище? Они не знают русского языка, русских обычаев, они будут страдать и мучиться среди чужих людей, и многие наверняка уже никогда не вернутся обратно.

Какой мелодией можно передать этот разлив народного горя?

Какой гармонией соединить страдания многих тысяч людей в единый стон души всего народа?.. И, может быть, здесь уже нужна не Мелодия, а могучее симфоническое звучание огромного оркестра - десятков скрипок, альтов, виолончелей, арф, валторн, кларнетов, гобоев?.. Под силу ли ему вместить в себя весь этот океан звуков?.. Нет, здесь нужен Бетховен или Чайковский, Моцарт или Мусоргский, чтобы распахнуть настежь сердца людей, чтобы музыка извергалась как вулкан, чтобы взорвать тишину памяти, чтобы сопереживание двинулось из сегодняшнего дня в то далёкое время и наполнилось там реальностью тех чувств и тех ощущений.

Да, он не Моцарт и не Бетховен, и не Мусоргский, не Чайковский. Он подошёл впервые к фортепьяно в двадцать пять лет.

Но он Хамза.

Он всегда замахивался на невозможное. Он бросал вызов недоступному. Он никогда не боялся недостижимого.

Он попробует.

Человек должен идти дальше того, что он может осилить.

Иначе жить будет неинтересно. Иначе жизнь остановится.

В тот день мардикеров так и не посадили в теплушки. На ночь их заперли в длинную одноэтажную казарму около товарной станции. Родственники, пришедшие проводить мобилизованных, собрались перед окнами казармы. Никто не уходил. Каждому ещё раз хотелось увидеть дорогое лицо сына, мужа, брата. То и дело из толпы провожающих слышались голоса:

- Кадырджан, сынок!..

- Усманали, дитя моё, выгляни в окно!..

- Эй, Акбарали! Где ты там, родненький ты наш?.. Покажись хоть ещё разок!..

В полночь небо очистилось от туч. Высыпали все звезды.

Глядя из бездонной глубины вселенной на землю, они мигали и переливались влажными искрами, словно кто-то огромный и многоокий, охваченный всеобщей мировой скорбью за людей, пытался смахнуть слезу с глаз.

Ослепительно белая, молочная луна освещала своим пронзительным светом неподвижные лица мардикеров, припавшие к решётчатым окнам казармы. Луна висела в небе как безмолвный, безгласный, безъязыкий колокол.

И начальник конвоя - пожилой, нестроевой русский офицер в пенсне на шнурке - не выдержал.

Нарушая все уставы караульной службы, он приказал вывести мобилизованных из казармы. Солдаты были построены длинной шеренгой. По одну сторону разрешено было стоять родственникам, а по другую - уезжавшим мардикерам.

В эту минуту около казармы появился Хамза.

Днём он поругался с Алчинбеком, который в то время был редактором газеты "Голос Ферганы" (имелся в виду не город Фергана, а вся Ферганская долина). Хамза принёс в редакцию статью, в которой клеймил позором всех тех, кто откупился деньгами от мардикерства. В конце статьи он написал, что готов идти в мардикеры сам, и призывал последовать своему примеру всех молодых узбеков-интеллигентов призывного возраста, освобождённых от мобилизации царским указом.

Алчинбек печатать статью отказался. Хамза назвал его трусом.

- Я не могу советовать людям со страниц нашей газеты нарушать царский указ! - вспылил Алчинбек. - Сыновья состоятельных людей и должностные лица освобождаются от мардикерства. Вы учитель, вы просвещённый человек, царь проявил к вам снисхождение и милость. И поэтому вас тоже никто не возьмёт в мардикеры. Зачем вам это нужно?

- Я хочу быть вместе с народом! - гремел Хамза.

- Оставайтесь с народом здесь, в Коканде! - огрызался Алчинбек.

- Мардикеры едут на верную гибель!

- Так вы тоже хотите погибнуть с ними?

- Я хочу помочь им, я хочу защитить их! Я знаю русский язык, я проехал через всю Россию, возвращаясь из "хаджа"! Если я буду с ними, я смогу уберечь их от многих опасностей!

Они ругались целый день. Хамза сел переделывать статью, смягчая её тон. Поздним вечером второй вариант был готов. Но Алчинбек не принял и его.

Хамза в сердцах швырнул рукопись на стол редактора.

- И после этого вы смеете называть себя сыном своей нации?! - Сжимая кулаки, Хамза с ненавистью смотрел на Алчинбека. - Я больше не хочу вас знать!.. А все ваши слова о любви к народу были ложью! Вы любите только одно - подбирать жирные куски, которые падают с хозяйского стола!

И, выходя из редакции, так хлопнул дверью, что потолок над головой главного редактора газеты чуть было не обвалился.

Возвращаясь домой, Хамза совершенно случайно услышал на улице, что отправление мардикеров отложено до утра. И он тут же повернул к вокзалу. Ему захотелось ещё раз попрощаться с Умаром-палваном, который был мобилизован в Коканде одним из первых. Во время восстания отец Умара, Пулат-ата, был убит полицейскими в кишлаке Гандижирован.

...Хамза шёл вдоль шеренги солдат по той стороне, где стояли родственники. Он слышал разговоры прощавшихся, и сердце его сжималось от боли. Душа не могла больше выносить этого чудовищного напряжения беззащитных, безропотных человеческих чувств. Старики отцы, исходя из своего жизненного опыта, давали сыновьям последние наставления (что можно делать на чужбине, а чего нельзя, с какими людьми стоит знакомиться, а каких следует остерегаться). И у многих стариков эти наставления звучали как завещания: если вернёшься живым из мардикерства, а меня уже не будет на свете, веди домашнее хозяйство экономно, разумно, почитай мать, если застанешь её; воспитывай младших братьев, выдай замуж сестёр...

Умара Хамза нашёл в самом конце шеренги. Напротив него за солдатами стояли мать Шафоат-айи и жена Зебихон. Трое маленьких сыновей Умара держались за подолы платьев бабушки и матери.

А рядом с Умаром нетерпеливо переминался с ноги на ногу молодой широкоплечий парень - точная копия Умара. Это был его младший брат Рустамджан - будущий Рустам Пулатов. (Вот почему так отчётливо вспомнилось восстание мардикеров после возвращения в Самарканд из Коканда.) Своим резко очерченным профилем Рустамджан был похож на изображение древнего воина из рукописных исторических книг о походах Тамерлана, Темирленга - железного Тимура.

Вместе с братьями Пулатовыми уходил в мардикеры и их сосед по улице Хатамджан. Его провожали отец Кудрат-ата и сестра Тозагуль. На неё-то и бросал свои красноречивые пылкие взгляды Рустамджан.

Поговаривали, что к шестнадцатилетней Тозагуль уже приглядывается Мастура-яллачи - Мастура-сводница, постоянно обновлявшая свой "гарем на колёсах". Даже присылала доверенных людей к отцу красотки. Но бедняк Кудрат-ата выставил нечестивцев за ворота, объявив им, что нет в этом мире таких денег, за которые он продал бы свою дочь. А крепыш Хатамджан, встретив непрошеных гостей около своего дома и узнав о цели их прихода, накостылял обоим по шее, защищая честь сестры, так крепко, что "доверенные люди", подобрав халаты, мчались через всю махаллю, как призовые жеребцы на скачках.

Да, был такой эпизод. Но Рустамджану было наплевать на него. Ему давно уже надоела старая жизнь, и в том числе и все эти затянувшиеся проводы, причитания женщин, молитвы стариков. Ему хотелось поскорее уехать из Коканда, где погиб отец.

Он, может быть, вообще никогда не стал бы возвращаться обратно, если бы не Тозагуль... А мардикерства Рустамджан не боялся, - наоборот, хотелось посмотреть новые места и как живут там люди. Благодаря огромной физической силе - фамильной черте братьев Пулатовых - Рустамджан надеялся выбраться из мардикерства невредимым. Тем более что его обещает ждать Тозагуль.

Улучив минуту, младший брат Умара сделал девушке знак отойти в сторону от родителей.

- Тозагуль!..

- Рустамджан!..

- Вы всегда в моей душе, Тозагуль, всегда рядом со мной, в моих мечтах...

- И я всё время тоже думаю о вас, Рустамджан...

Они тянули друг к другу руки сквозь строй солдат, и Хамза, стоявший рядом с Умаром, увидев это, подумал: вот он, образ моей родины, - два юных существа, богатырь и красавица, два юных сердца рвутся друг к другу, но их разделяет солдатский штык и царский указ, по которому этого молодого парня с лицом римского бога увезут сейчас неизвестно куда, а красавица останется лить слезы и мучиться в разлуке...

- Тозагуль, дорогая, - шептал Рустамджан, - обещайте ждать меня...

- Обещаю, обещаю...

- Не верьте никаким слухам и разговорам, никаким чужим письмам...

- Не буду верить, не буду...

- Я вернусь, я обязательно вернусь! Ваша любовь и верность сохранят меня...

- Я буду молиться за вас, Рустамджан, дорогой...

- Я не забуду вас ни на одну секунду, пока мы будем в разлуке...

- И я не забуду...

- Вы моё счастье, Тозагуль...

- Берегите себя, Рустамджан, вы должны вернуться здоровым...

- Я вернусь таким же, каким ухожу. Мы сыграем свадьбу, у нас будут дети...

- Я верю, верю...

- Всё будет хорошо, очень хорошо.

- Я верю, верю!..

- Я украшу цветами порог вашего дома в первый день нашей встречи...

- Верю, верю...

- Навещайте иногда мою мать, она стала совсем больная после гибели отца...

- Обязательно, не беспокойтесь, я буду приходить к Шафоат-айи каждый день...

- Спасибо, Тозагуль, прощайте, до встречи...

- До встречи, Рустамджан...

У Хамзы на глаза навернулись слёзы. Ему вспомнилась Зубейда. Сколько раз уже мир был свидетелем вот таких расставаний, клятв, обещаний, надежд... И сколько их осталось неисполненными, несовершившимися... Пусть хоть у этих получится.

Мать Умара-палвана гладила сына по голове, целовала его руку, прижималась щекой к широкой груди. Старушка совсем обессилела от слёз. Умар почти держал мать на руках, и она, припав лицом к его плечу, жадно вдыхала родные запахи сына, жившие в её сердце, наверное, всю её жизнь с того самого дня, когда она родила этого огромного широкоплечего мужчину, и до сегодняшней ночи, когда она, как ей казалось, видела своего первенца в последний раз.

А рядом с ними стоял отец Тозагуль и Хатамджана Кудрат-ата. Он говорил Умару, что тот может ни о чём не беспокоиться, он, Кудрат, присмотрит по-соседски и за его матерью, и за женой, и за ребятишками. Он не оставит пулатовских женщин без мужского глаза, он поможет им обработать посевы, а когда мардикеры, даст бог, вернутся домой, все они вместе - Умар, Хатамджан и он, Кудрат, - устроят молодым, Тозагуль и Рустамджану, большой и весёлый свадебный той.

Между тем уже рассветало. Начальник конвоя, маленький толстый офицер в пенсне на шнурке, приказал солдатам загонять мардикеров обратно в казарму. На железнодорожный путь медленно втягивался паровоз с вереницей красных теплушек. С тормозных площадок вагонов соскочили несколько усатых фельдфебелей - этапная команда. Около казармы разгружали подводы с обмундированием. Из окон казармы начали доноситься лающие команды фельдфебелей, крики, матерная ругань.

Из города в нескольких экипажах и фаэтонах прикатила группа начальствующих лиц во главе с полицмейстером Медынским и Садыкджаном-байваччой, который, как человек, оказавший большие услуги царствующему дому Романовых, и как член Государственной думы всех созывов, с первого же дня мобилизации был назначен председателем Мардикерского комитета.

За это назначение байвачча через Алчинбека передал Медынскому чек на десять тысяч рублей. И сам, конечно, внакладе не остался, Везде и повсюду публично называя себя верной собакой белого царя, цепным псом его императорского величества, Садыкджан сразу же взял за горло всех крупных баев Андижана, Намангана и Маргилана, требуя от них помимо официального выкупа огромные взятки за освобождение их сыновей от мардикерства. А своему главному врагу и конкуренту Миркамилбаю Муминбаеву байвачча пообещал выколоть второй глаз, если тот не переведёт на его личный счёт за троих сыновей сто тысяч рублей. И Миркамилбай, проклиная Садыкджана последними словами, перечислил ему требуемую сумму. Байвачча торжествовал - он чувствовал себя полным повелителем Ферганской долины, почти эмиром. И, как говорится, не попортив руки, ещё и неплохо заработал на царском указе о мобилизации, положив в карман без малого полмиллиона рублей.

Мардикеров сотнями выводили из казармы и строили в походную колонну. Толпа родственников ахнула - узбекских парней было не узнать. Все они, одетые в чёрные кожаные куртки, такие же чёрные штаны и чёрные кожаные фуражки с козырьками, были похожи на могильщиков, на похоронную команду.

Теперь-то уж всем было абсолютно ясно, что их детей, братьев и мужей увозят на верную смерть. Плач, рыдания, стоны раздались с новой силой.

Но полицмейстер, полковник Медынский, встав во весь рост в открытом ландо и звеня густым завесом орденов на парадном мундире, зычно закричал, что первая тысяча отборных кокандских мардикеров должна оправдать доверие царя и смыть позорное пятно восстания со славного знамени Ферганского вилайета.

Потом кричал Садыкджан-байвачча. Он уверял мардикеров в том, что они могут быть спокойны за свои семьи: о каждой из них будет заботиться лично он сам. (Хамза, стоявший в толпе провожающих, грустно усмехнулся.) Садыкджан призывал мобилизованных честно выполнить свой долг перед белым царём и аллахом. Он поднял над головой коран в золотом переплёте, поцеловал его и приложил ко лбу. Выйдя из экипажа, байвачча приблизился к уезжающим и, увидев знакомое лицо Умара Пулатова, протянул ему священную книгу.

И Умар, растерявшись, поцеловал коран на верность государю-императору Николаю II. (Хамза, задохнувшись от неожиданности, зажмурил глаза.)

Ударил колокол. В оцеплении солдат мардикеров повели к вагонам. Кожаные куртки скрипели прощально и страшно.

И люди в них, родные и близкие ещё совсем недавно, были уже чужими. Чёрная колонна исчезла за воротами товарной станции.

И створки ворот захлопнулись, как крышка гроба.

Дурным голосом завыла какая-то женщина. Колокол ударил второй раз. Толпа забурлила, заголосила, заметалась и... прорвала оцепление.

- Ахмаджан, сынок!..

- Тунчибай, милый!..

- Кадырджан, где ты, где ты?!..

- Возвращайтесь!..

- Пусть аллах сохранит тебя!.. Помни о детях!..

И в третий раз ударил колокол. Протяжно, испуганно, как в последний раз на земле, разрывая душу на части, загудел паровоз. У-у-а-а-а!.. Дёрнулись с железным лязгом и скрежетом вагоны.

Хамза, потрясённый картиной проводов, не выдержав, бросился к поезду. Солдат с винтовкой в руках загородил ему дорогу.

Хамза оттолкнул его.

...Вот он, вот он, Умар, высунулся из дверей теплушки.

- Хамза, прощай! Не поминай лихом!

- Умар, друг, до встречи, до встречи!

Рядом бежали Шафоат-айи, жена Умара Зебихон, дети...

Шафоат уронила паранджу, седые волосы её растрепались, она рвала на себе волосы.

- Умар, сыночек, сыночек!.. Рустамджан! Не увижу вас больше никогда-а-а!..

Хамза, оглянувшись, в ужасе остановился. Сотни женщин бежали по рельсам за вагонами.

Зебихон, подхватив на руки младшего сына, бежала впереди всех.

- Умар, муж мой!.. Трое у нас!.. Что буду делать, если вы не вернётесь?!

Поезд уходил, уходил... Из теплушек кричали, махали руками.

Последний вагон, вздрогнув на стрелке, покинул территорию станции.

Зебихон, задохнувшись, остановилась, опустила на землю мальчика. К ней подбежала Шафоат.

Последний вагон делался всё меньше и меньше, всё меньше и меньше...

Рванув на груди платье, Зебихон закричала и, вскинув вверх руки, упала на рельсы.

Шафоат, пошатнувшись, опустилась на землю рядом с женой сына.

Одна за другой опускались на тёплые ещё рельсы бежавшие за вагонами женщины. Они гладили их руками, целовали пропитанные мазутом шпалы, перебирали пальцами насыпанную между шпалами мелкую гальку и щебень.

Зебихон лежала на рельсах лицом вниз. Около неё лежала Шафоат.

Вся территория товарной станции, все подъездные пути были усеяны лежавшими на рельсах женскими фигурами.

Бессильно уронив руки и опустив голову, сидел перед пианино Хамза. Далёкое, давнее воспоминание опустошило его сердце, выскребло душу.

Разве может музыка звуков, рождаемая человеком, сравниться с трагической музыкой жизни, которую создаёт само время?

Никогда не увидел больше свою Тозагуль Рустамджан. Она умерла от тифа летом девятнадцатого года, а он, закрученный вихрем войны и революции, вернулся на родину только после окончания гражданской войны, пройдя почти по всем её фронтам.

Не дождался и Кудрат-ата Хатамджана, погибшего в мардикерах.

Умар-палван пришёл из мардикерства накануне свержения царя, но через год сложил голову при подавлении Кокандского мухтариата, оставив Зебихон с тремя сыновьями, заботу о которых взял на себя Рустам Пулатов.

И Шафоат, проводив мардикеров, не увидела больше своего младшего - она не пережила гибели Умара.

Жизнь чертит свои острые нотные линейки через судьбы людей. Так стоит ли соперничать с жизнью? Даже если ты Хамза?

Доступны ли музыке звуков, создаваемой человеком, раскаты жизненных гроз, извергаемых временем?

Раздавленный воспоминаниями, сидел Хамза перед пианино, бессильно уронив руки, опустив голову.

В сердце его вошло сомнение. Надолго ли? Он этого ещё не знал.

 

3

Два человека верхом на ослах выехали из скалистого мрачного ущелья на широкую, уложенную аккуратно обтёсанными камнями дорогу. Ярко светило солнце, горы, вышедшие из-под снега, оживали первой зеленью трав и пёстрыми коврами ранних цветов. Небо впереди над степью голубело до самого горизонта.

Путники ехали неторопливо, оживлённо переговариваясь между собой, иногда оглядываясь на остающиеся позади скалистые предгорья. По своей одежде они были похожи на обыкновенных дехкан, болтающих о разных пустяках, чтобы скоротать расстояние до ближайшего кишлака.

Но это были не дехкане.

В полдень солнце начало сильно припекать. Путешественников разморило. Они остановили своих невозмутимых "иноходцев" возле невысокого холма, спустились к ручью, утолили жажду, ополоснули лицо. Горная вода в ручье была настолько прозрачна, что на дне его было видно много красивых разноцветных камешков.

Неожиданно где-то рядом раздалась песня. Из-за склона холма показалась отара овец. Сбоку шёл молодой чабан, заливаясь во всё горло. Заметив незнакомых людей, он остановился и замолчал.

- Да не уставать вам! - произнёс традиционное приветствие один из путников. - Какую замечательную песню вы поёте... Что это за песня?

- А вы не местные? - удивился певец-йигит.

Второй "дехканин" пристально, исподлобья посмотрел на него.

- Почему не местные? - спросил он. - Мы из Шахимардана.

- Ну тогда можете и не знать эту песню, - махнул рукой чабан, - в Шахимардане всегда много приезжих людей.

- А ты сам откуда?

- Из Вадила.

- А почему ты решил, что мы приезжие?

- Так ведь это же песня нашего поэта Хамзы. Он сейчас живёт в Самарканде, а родом тоже отсюда, из Вадила. Его песни все тут у нас поют.

Когда путешественники снова взгромоздились на своих ослов и поехали дальше, первый сказал второму:

- Хорошенькое дело, мальчишка-пастух сразу же определил, что я не местный.

- А вы бы меньше вступали в случайные разговоры, - угрюмо буркнул второй.

- Но мне же надо тренироваться в разговорной речи.

- А вы тренируйтесь со мной.

Первый "дехканин" усмехнулся.

Между тем память его работала с профессиональной быстротой и чёткостью. Хамза... Индия, Бомбей, Рабиндранат Тагор.

Значит, тот человек, с которым он много лет назад побывал у гурудеви, не исчез в водовороте мировой войны и русской революционной бури, а стал знаменитым поэтом у себя на родине, песни которого поют простые даже чабаны.

Сейчас он живёт в Самарканде. Может быть, судьба столкнёт их ещё раз?.. Узнает ли он его? Вряд ли. Слишком много воды утекло с тех пор.

И кроме того, археолог Арчибальд Лоу, интересовавшийся когда-то эпохой Тамерлана, сейчас уже не хромой дервиш. Он шейх Сайд Агзамхан-ишан, духовный брат и религиозный соратник смотрителя гробницы святого Али шейха Исмаила, который, дав ему в провожатые до Коканда одного из самых верных своих людей, Гиясходжу, обеспечивает в настоящий момент выполнение главного пункта плана генерала Маллисона - встречу его посланца с главой всех мусульман Туркестана святым Мияном Кудратом.

Товарищ Назири принимал посетителя. Это был крупный молодой мужчина. Звали его Ташпулат. Он приехал в Самарканд из Шахимардана. К товарищу Назири Ташпулата направили из приёмной ЦИК республики.

Непрерывно звонили телефоны. Заместитель народного комиссара, не щадя здоровья, подробно и демократично отвечал на все вопросы. Товарищ Назири в полном соответствии с данным на последнем партийном собрании обещанием перестраивал свой стиль работы.

В очередной раз зазвонил телефон. Алчинбек, взяв трубку, назвал себя. Видимо, услышав какую-то неприятную новость, нахмурился.

- Нет! Нет! Нельзя допускать этого!.. Кто сильно настаивает? Хорошо. Я сам поговорю с ним. Мы как следует обдумаем этот вопрос. Спешить не надо. Перерассудим и придём к одному решению. Значит, договорились? Впредь до особого распоряжения. Понятно. Хош, до свидания!

Он повесил трубку и обернулся к Ташпулату.

- Простите, дорогой товарищ. Сами видите - вздохнуть некогда. И так с утра до вечера. Ни минуты покоя... - Налив в пиалу чай, протянул её Ташпулату. - Теперь можно поговорить о вашем деле. Что вас заставило приехать сюда, проделав такой длинный путь?

- Мне сказали, что наше заявление находится у вас.

- О чём было ваше заявление?

- О преступных делах, которые творятся в нашем Шахимардане.

- В Шахимардане?.. - Алчинбек на мгновение задумался. - Я помню ваше заявление. Значит, это вы писали его?

- Нет, я не очень грамотный. Писали Амантай и Алиджан. Но об этом заявлении знают все наши батраки, они могут подтвердить каждое слово.

- Значит, могут подтвердить?.. - Алчинбек опять задумался. - Дело обстоит так, уважаемый товарищ. Вы совершенно напрасно беспокоитесь. Ваше заявление разбирают опытные люди. Проверим, всё выясним... Насколько я помню, в заявлении говорилось о том, что в мавзолее святого Али во время гражданской войны басмачами был сожжён заживо отряд красноармейцев. Сейчас мавзолей опять отстроен, а басмачи, которые сожгли красноармейцев, стали шейхами при гробнице, не так ли? И они, эти шейхи, обманывая мусульман-паломников, прибывающих со всех концов Средней Азии, обирают их за счёт пожертвований, пируют и наслаждаются жизнью. И вообще им, шейхам, живётся в Шахимардане очень хорошо и привольно. Об этом писали ваши друзья Алиджан и Амантай?

- Верно, об этом! - взволнованно произнёс Ташпулат. - Я всё видел своими глазами, всё знаю. Хазрат Миян Кудрат дал благословение на сожжение мавзолея, а шейх Исмаил поджёг гробницу.

По спине Алчинбека пробежала нехорошая дрожь, но уже в следующую секунду он взял себя в руки и спросил:

- Сколько вам было тогда лет?

- Восемнадцать.

- И вы были рядом с шейхом Исмаилом? - пристально взглянул на Ташпулата Алчинбек.

- Зачем вы так говорите? - обиделся Ташпулат. - Что мне было делать рядом с шейхом Исмаилом?

- Ну, пошутил, пошутил, - улыбнулся товарищ Назири, поняв, что взял неверный и даже опасный тон.

Ташпулат смотрел на ответственного работника Наркомпроса с недоумением, и заместитель народного комиссара решил перевести разговор в такую сферу, которая бы заставила этого деревенского дурака забыть о его, Алчинбека, неудачной подозрительности.

- Вы очень правильно сделали, что пришли ко мне. Я давно уже занимаюсь Шахимарданом. До вашего заявления было одно письмо, которое я сам лично проверял. Тогда мне, очевидно, не всё правильно рассказали... Теперь, после вашего приезда, дело принимает другой оборот...

- Я хочу ещё сказать о голосах с могилы святого Али...

- Каких голосах?

- В последнее время из гробницы по ночам раздаются голоса... Они пугают весь кишлак. Говорят, что это сгоревшие красноармейцы проклинают Советскую власть, которая послала их на верную гибель.

Алчинбек не смог удержаться от улыбки.

- Мы выясним, кому принадлежат эти голоса, и тех, кто занимается контрреволюционной агитацией, накажем по всей строгости закона. Так и передайте своим товарищам... А шейха Исмаила, этого волка с окровавленной пастью, я думаю, скоро арестуют.

- Давно пора это сделать.

- Сделаем, сделаем, не беспокойтесь... Вы, кстати сказать, где остановились в Самарканде?

Ташпулат смутился и покраснел.

- В Доме дехканина. Только на отдельную комнату не хватило... Я ночую во дворе. Всё-таки дешевле.

- Вот тебе и раз! - искренне возмутился Алчинбек. - Почему же во дворе? Сейчас осень, по ночам холодно... Я сейчас же дам указание, и вам выделят комнату. О деньгах не беспокойтесь - мы оплатим. Ведь вы же приехали не по личному делу, а по общественному... А заявление, написанное вашими друзьями, я завтра же ставлю на особый контроль. Зайдите ко мне через три дня, и я расскажу вам, какие будут приняты меры в первую очередь... А пока отдыхайте, гуляйте по Самарканду, посмотрите площадь Регистан, Гур-Эмир, Шахи-Зинда, мечеть Бибиханум... Всё будет в порядке, Советская власть народ в обиду не даст!

Ташпулат, несколько озадаченный неожиданным гостеприимством, поднялся, поблагодарил, пошёл к выходу. Алчинбек внимательно смотрел ему вслед.

Дойдя до дверей, Ташпулат остановился.

- Мне только одно непонятно... - нерешительно начал он.

- Что именно? - подался вперёд Алчинбек.

- Мы писали письмо товарищу Ахунбабаеву, а оно попало к вам. Почему так произошло?

Товарищ Назири скрестил на груди руки. В голосе у него зазвучали интонации строгого учителя:

- Товарищ Ахунбабаев - человек государственный. И отнимать у него время нельзя. Мы сами справимся с вашим делом. Не такое уж оно сложное.

Ташпулат вышел из здания Наркомпроса и медленно двинулся по улице. Через минуту за ним вышел Алчинбек.

И тотчас от ближайшего угла отъехала пролётка. Это был обыкновенный извозчик.

Пролётка медленно ехала за Алчинбеком шагах в двадцати позади него.

Ташпулат повернул за угол.

Алчинбек оглянулся.

- Эй, извозчик!

Пролётка остановилась. Алчинбек быстро влез в неё, поднял кожаный верх.

- Держи за парнем, который шёл впереди меня.

Извозчик оглянулся. Это был Кара-Каплан, он же гражданин Капланбеков, он же гражданин Карабаев.

Вот уже целый месяц разъезжал он по Самарканду под видом хозяина частного выезда. Иногда брал седоков, но чаще ждал Алчинбека там, где тот назначал ему встречу накануне. Деньги на покупку лошади, пролётки и аренду конюшни Алчинбек выдал Кара-Каплану из кассы подпольной организации "Союз тюрков".

Они обогнали Ташпулата.

- Запомнил? - спросил Алчинбек.

- Запомнил, - ответил Кара-Каплан. - Когда?

- Не позже завтрашнего вечера.

- Я уж думал, что вы поручите мне сегодня...

- Потерпи, придёт очередь.

По широкой и ухабистой улице самаркандского предместья рысцой ехали друг за другом на ишаках двое - Гиясходжа и шейх Сайд Агзамхан, он же хромой дервиш, он же археолог Арчибальд Лоу.

За кривыми глинобитными заборами вдоль обеих сторон дороги непрерывной полосой тянулись сады. Вот из одной калитки вышла на улицу девчушка с корзиной на голове, доверху наполненной виноградом. Звонким молодым голосом распевала она какую-то песню.

- "Эй, хорошие люди!.." - начала девочка новый куплет, но голос её заглушил гудок паровоза, пыхтевшего где-то неподалёку.

Она поставила на землю корзину и закрыла ладонями уши.

Мимо неё проехал на своём ишаке Гиясходжа. Девочка опустила руки.

- А я знаю, какую песню ты сейчас пела! - раздался сзади приветливый мужской голос.

Девочка оглянулась. Мимо неё ехал на ишаке ещё один мужчина.

- Какую? - кокетливо наклонила девочка голову набок.

Мужчина остановился.

- Эту песню, наверное, написал поэт Хамза.

- Правильно! - обрадовалась девочка. - А как вы отгадали?

- Очень просто, - ответил шейх Агзамхан, - сейчас повсюду, от Коканда до Самарканда, поют песни только одного Хамзы... А почему?

- А потому что они хорошие.

- Ну, в таком случае не продашь ли ты гроздь своего спелого винограда путнику, уставшему и умирающему от жажды после далёкого пути?

Девочка удивлённо посмотрела на хозяина ишака.

- Сейчас везде много винограда, урожай очень хороший. Не нужны мне ваши денежки, берите сколько хотите.

"Опять я, кажется, попал впросак, - подумал шейх Арчибальд. - Да, жизнь в Туркестане сильно изменилась за эти годы. Нужно быть осторожным буквально на каждом шагу".

Он выбрал большую гроздь.

- Да будет беспечальной твоя жизнь! Желаю тебе хорошего жениха.

- А мне не нужен жених, - заложила девочка руки за спину.

- Почему?

- Я не буду выходить замуж, я буду учиться.

Агзамхан, чуть не выругавшись от досады на самого себя, ударил ишака пятками и поспешил закончить свой очередной неудачный разговор с местным населением.

Гиясходжа отъехал уже довольно далеко. Он слез с ишака, подтянул подпругу, незаметно огляделся. Всё было спокойно.

Когда приблизился его спутник, Гиясходжа снова сел на своего осла и тихо сказал:

- Вон после того поворота третья дверь направо. Входите смело, уверенно. Там вас ждут. Я сделаю крут по городу, чтобы убедиться в том, что за нами не наблюдают. Буду через два часа.

"Гиясходжа, безусловно, весьма опытный человек в вопросах конспирации", - подумал шейх Арчибальд, пощипывая бесплатно доставшуюся ему гроздь винограда.

Ташпулат переехал в отдельную комнату в Доме дехканина на втором этаже. В комнате было две кровати. Ташпулат занял правую, левая осталась свободной. В центре комнаты стоял стол. Из двух дверей одна вела в коридор, другая на застеклённую веранду. Под потолком горела электрическая лампа.

Ташпулат сел за стол, вынул из мешка учебник русского языка и, водя пальцем по строчкам, начал читать по слогам.

Он весь сосредоточился на книге, морщил лоб, пытаясь понять смысл незнакомых слов. Должно быть, не очень-то получалось у него это хитрое дело, и поэтому он, как бы помогая себе, всё время разговаривал сам с собой.

- Стараюсь, стараюсь и всё никак не выходит... Ну-ка, попробую читать вслух, может быть, пойму что-нибудь... М-и-ие... Р-а-б-и... Раби. Минераби! Что бы это могло значить? Не слышал никогда такого русского слова... Постой-ка, тут же слова написаны отдельно. Значит, это не одно слово, а три. Мы - не раби... Вот теперь что-то получается. Эх я, старый ишак, - "ы" читаю как "и". А надо читать, наверное, вот так: "Мы не рабы!" - Он засмеялся.

- Какой, оказывается, простой смысл, а я-то ломал свою тёмную голову. - Он бросил книгу на кровать и уверенно сказал сам себе: - Этот русский язык довольно трудненькая штука. Но я всё равно изучу.

Ташпулат родился в семье батрака-чайрикера, всю жизнь трудился до седьмого пота, но жил, понятное дело, всегда плохо.

Все его тяготы и несчастья начались со дня рождения: зимой мучил холод, летом жара.

Так проходили дни, как говорится, в погоне за месяцами, а месяцы в погоне за годами. Некогда было толком даже о чём-то и подумать. Все заведённые у бая порядки казались вечными, незыблемыми. И нигде не находилось человека, который выслушал бы жалобу души. Повсюду наверху сидели баи, чиновники, муллы...

Но сейчас-то Советская власть, время трудящихся. Так почему же в кишлаке Шахимардан всё ещё верховодят те же самые баи? Почему шейх Исмаил до сих пор волен наказывать и миловать, бить и тиранить? Почему люди в Шахимардане всё ещё терпят его гнёт? Почему? Ведь всем этим народ уже сыт по горло!

Кругом торжествуют правда и справедливость, а мы, шахимарданцы, вынуждены защищаться от баев, шейхов и их прихвостней, как будто никогда никакой революции и не было!

Земляки послали его сюда, чтобы он в Самарканде добился правды и справедливости. Выйдет что-нибудь или не выйдет - пока неизвестно.

В голове Ташпулата путалось много противоречивых мыслей.

Взяв учебник, он хотел было продолжить знакомство с русскими словами и фразами, но в этот момент тихо открылась дверь комнаты и вошёл какой-то горбун не горбун, но, в общем, сильно сутулый, почти скрюченный человек.

Ташпулат решил, что это новый постоялец.

- Ассалям алейкум, - поздоровался вошедший.

- Алейкум ассалям! Пожалуйста, проходите, садитесь, - кивнул Ташпулат на свободную кровать. - Как ваше здоровье?

- Всё хорошо, бывайте здоровы и вы. Как говорится, смерть пока обходит нас... А если сказать по правде, то все мы в этом бренном мире гости. Люди - рабы божьи, но, зная это, всё равно подкапываются друг под друга. Хай, раз уж так устроен мир, что можем делать мы, дети аллаха?

Ташпулат не стал вдаваться в многозначительность всех этих слов и промолчал, как бы подтвердив правильность сказанного.

Кто этот человек - он не знал. У каждого своя правда.

Неожиданно выяснилось, что пришедший никакой не новый постоялец. Он передал Ташпулату привет от заместителя народного комиссара просвещения.

- Мой уважаемый начальник товарищ Алчинбек Назири попросил зайти к вам и узнать, как вы устроились на новом месте, не терпите ли какой нужды. Вот я и зашёл... Ну, как вы тут, не скучаете?

Конечно, Ташпулат жил в сельской местности, и не ему было судить, какие люди должны работать в городских учреждениях.

Но очень уж не похож был на сослуживца товарища Назири этот горбун. И кроме того, лицо его показалось знакомым Ташпулату, но как следует разглядеть скрюченного гостя он не мог - тот всё время держал голову опущенной вниз.

- Передайте товарищу Алчинбеку большое спасибо, - сказал тем не менее Ташпулат. - Он проявил ко мне большую милость. Да будет ему за это добро и благодеяния от его детей.

- Мой хозяин просил кое-что передать вам по секрету от посторонних ушей.

"Мой хозяин"?! Слова эти насторожили Ташпулата, но потом он вспомнил, что многие пожилые люди по старой привычке продолжают называть так старших по должности.

- Что там? - спросил горбун, кивая на дверь, которая вела на застеклённую террасу.

Ташпулат открыл дверь.

- Чтобы кто-нибудь не увидел, что мы стоим вдвоём, - сказал горбун, - давайте выключим электричество. Осторожность не помешает. Врагов сейчас везде больше, чем друзей.

- Как хотите, - согласился Ташпулат.

Свет в комнате погас. Горбун вышел на террасу.

Ташпулат посмотрел вниз.

- Пустырь какой-то, овраг глубокий, камни, - сказал он.

- Скоро начнут строить электростанцию...

- Где?

- Во-он там, - вытянул горбун руку.

Ташпулат посмотрел в ту сторону, куда он показывал.

Это была последняя минута его жизни.

Горбун резко выпрямился. Страшной силы удар обрушился сзади на голову Ташпулата. Он качнулся, схватился за перила террасы, но горбун толкнул его в спину, и, перевалившись через перила, Ташпулат рухнул со второго этажа вниз, на каменистое дно глубокого глухого оврага.

Кара-Каплан (это был он) быстро вошёл обратно в комнату, зажёг свет, оглядел себя, потом вытащил из-за пазухи пустую бутылку из-под водки и поставил её на пол... Вторую бутылку, выпитую до половины, поставил на стол, вокруг разбросал куски лепёшки. Оглядев комнату, заметил на кровати русскую книгу. Взял её, с яростью скомкал и сунул в карман. Тихо открыл дверь и выскользнул в коридор.

 

4

Отбросив все сомнения, Хамза начал писать оперу о восстании мардикеров.

...Он сидел в комнате один. Наклонившись над страницей нотной тетради, что-то чертил, исправлял и снова чертил. Поднялся, подошёл к пианино, начал играть... Сначала не получалось... Потом та же мелодия, звуча всё более определённо, приобрела как бы законченный вид. Удовлетворённый найденным решением, Хамза проиграл её ещё несколько раз. Остался доволен. Опять что-то записал в нотной тетради. И с наслаждением повторил всю мелодию от начала до конца.

За открытым окном захлопали. Хамза подбежал к окну...

В саду стояли Юлдаш Ахунбабаев и директор музыкального училища профессор Сергей Иванович Степанов.

Хамза поспешил выйти во двор.

- А мне говорили, что вы в Москве, - радостно блестя глазами, сказал он, пожимая руку Ахунбабаеву.

- Приехал утренним поездом.

- Здравствуйте, Сергей Иванович!

Профессор был одет франтом - синий костюм в белую полоску, галстук-бабочка. Пенсне с золотым ободком, пышная шевелюра седых волос... Председатель ЦИК в своей обычной полувоенной одежде - галифе, гимнастёрка, сапоги, широкий ремень - выглядел рядовым красноармейцем, случайно оказавшимся рядом со знатным иностранцем. А уж про Хамзу, похожего в своём потёртом полосатом халате и в тапочках на босу ногу на кетменщика-сезонника, и говорить было нечего.

И тем не менее "знатный иностранец" смотрел на "кетменщика" с большим интересом.

- Скажите, что вы сейчас играли? - спросил профессор.

- Да так, - смутился Хамза, - всего лишь упражнялся.

- Нет, это не упражнение, - покачал головой Степанов. - Уж я-то в таких делах разбираюсь.

- Насколько я знаю, - сказал Юлдаш Ахунбабаев, - это музыкальное сочинение называется "Карасач".

- Нет, нет, - замахал руками Хамза, - это уже совсем другое.

- А что же именно? - улыбнулся профессор.

- Сергей Иванович, - опустил глаза Хамза, - это только попытка... Выйдет или не выйдет, ещё не знаю...

- Должно выйти, - уверенно сказал Степанов. - То, что вы сейчас играли, уже производит впечатление.

- Значит, вам понравилось? - обрадовался Хамза.

- Понравилось, - кивнул профессор, - есть реальность пережитого чувства, есть правда музыки...

Из дома вышла Зульфизар.

- Прошу гостей к дастархану, - сказала она, наклонив голову.

Но Хамза, казалось, совсем забыл о всех правилах гостеприимства.

- Вы не шутите, Сергей Иванович? - Лицо его было настолько взволнованно, настолько глубокая и мучительная страсть творчества отразилась на нём, что Ахунбабаев, взяв под руку Зульфизар, отошёл в сторону.

- Пусть поговорят о музыке, - шёпотом сказал он хозяйке дома, - а мы пока погуляем, посмотрим на цветы... Я тут случайно проезжал мимо строительства нового здания музыкального училища и увидел профессора. "Сергей Иванович, - говорю, - давайте заедем к вашему ученику, узнаем, как его успехи." И попали в самый разгар вдохновения.

- Он совсем не спит, - пожаловалась Зульфизар, - закрывает все двери и окна и целыми ночами играет.

- А как здоровье?

- Кашляет...

...Через полчаса все уже сидели за дастарханом, пили чай, и Ахунбабаев рассказывал о новостях, которые он привез из Москвы.

- От нас требуют вдвое увеличить урожайность хлопка, - говорил председатель ЦИК. - Хвалят за то, что сеем много, но ругают за низкие урожаи и ещё за то, что не успеваем собирать весь выросший хлопчатник, много оставляем на полях... А вообще, друзья, успехи социализма по всей стране просто поразительны. Огромное государство на глазах меняет свой социальный облик. Мы демонстрируем всему миру великие возможности человека. Ведь помимо того, что наша революция сменила на одной шестой части земной суши целую историческую формацию, она ещё и показала людям, что человек может такое, чего он о себе иногда даже и не знает: коренным образом изменить отношения между личностью и обществом, создать принципиально новые формы жизни!.. "Кто был ничем, тот станет всем" - эта формула освободила гигантскую социальную энергию, которая необходима для построения нового общества... Сейчас, судя по всему, мы идём внутри страны на последний классовый бой - с кулаком. Это будет беспощадное сражение. Не на жизнь, а на смерть! Кулак ничего не уступит без крови. Но мы всё равно победим и создадим колхозы. Ленинские идеи о коллективном труде в сельском хозяйстве будут воплощены в жизнь.

Хамза внимательно слушал Ахунбабаева.

Гости поблагодарили за чай и поднялись.

- Ну как, все ноты записали правильно? - прощаясь, шутливо спросил у Хамзы Ахунбабаев. - Не зря я привёз профессора?

- Нет, не зря, - улыбнулся хозяин дома, - спасибо.

- Старайтесь полностью записывать в первую очередь главную тему, - сказал Степанов. - Остальные партии и общую аранжировку мы потом поправим.

- Спасибо, Сергей Иванович, - приложил Хамза руку к груди. - Катта рахмат. Большое спасибо.

- Ждём оперу. - Председатель ЦИК по-военному согнал складки гимнастёрки за спину. - Надеемся услышать хорошую женскую арию в исполнении Зульфизар.

Хозяева провожали гостей до калитки.

- Товарищ Юлдаш, - задержал Ахунбабаева Хамза, - вы сказали сегодня, что мы идём внутри страны на последний классовый бой... Мне бы хотелось поговорить с вами об этом более подробно, если только вы найдёте свободное время.

- Для вас найду. Заходите в любой день.

- Я хотел спросить у вас вот о чём, - сказал Рустам Пулатов, пристально глядя на Алчинбека Назири. - Это вы распорядились переселить человека по имени Ташпулат, приехавшего из Шахимардана, в отдельную комнату в Доме дехканина?

- Да, я, - сказал заместитель народного комиссара просвещения и внутренне весь подобрался: значит, Кара-Каплан уже сделал своё дело.

- А зачем?

- Что зачем?

- Зачем вы переселили его?

- Ну... чтобы создать человеку хорошие условия.

- А для чего вам понадобилось создавать именно этому человеку хорошие условия?

- Видите ли, товарищ Пулатов, в чем дело... Он ночевал во дворе, под открытым небом...

- Ташпулат был обыкновенным дехканином и не привык...

- Почему был? Он что... умер?!

- Его убили ударом в затылок. И сбросили труп в овраг под балконом его комнаты.

- Как в овраг? - искренне изумился Алчинбек и даже привстал от неожиданности.

- Садитесь. Удар был нанесён очень опытной рукой - ни на балконе, ни в комнате не осталось никаких следов. Убийца, правда, инсценировал несчастный случай под влиянием алкогольного опьянения. Но вскрытие показало, что в момент смерти в организме убитого не было ни капли алкоголя.

- А почему вы мне всё это рассказываете? Вы что же, считаете меня причастным к убийству?

- Почему вы решили оплатить стоимость его проживания в отдельной комнате за счёт Наркомпроса?

- Я не понимаю вас, товарищ Пулатов... По-вашему получается так, что я поселил Ташпулата в отдельной комнате для того, чтобы убить его там?

- Вы оплатили комнату Ташпулата?

- Да, оплатили.

- Почему?

- Хорошо. Я расскажу вам всё откровенно... Ташпулат привез заявление от жителей Шахимардана и передал его в секретариат товарища Ахунбабаева.

- Я знаю.

- Перед этим было ещё одно письмо из Шахимардана, которое поручили проверить мне.

- Почему именно вам?

- Я занимаюсь в Наркомпросе вопросами антирелигиозной пропаганды. А в том, первом письме, речь шла об усилении деятельности религиозных шейхов при гробнице святого Али.

- Каковы же были результаты вашей проверки?

- Я выезжал в Шахимардан, разговаривал с местными жителями... Должен сказать прямо: я недооценил, наверное, серьёзности положения в Шахимардане. И поэтому, когда приехал Ташпулат со вторым заявлением, мне захотелось исправить свою ошибку и сделать что-то приятное для человека из Шахимардана. Именно поэтому я дал распоряжение оплатить стоимость его комнаты за счёт Наркомпроса.

- Цена вашей ошибки - жизнь человека.

- Что за ерунда! Я отметаю подобные обвинения!

- Вас никто ни в чем не обвиняет. Вас ставят в известность о том, что в результате вашего желания сделать что-то хорошее для человека из Шахимардана этот человек погиб.

- Я протестую! - вскочил Алчинбек. - Я ответственный работник Народного комиссариата просвещения! Мне доверены серьёзные участки работы! И нечего тут вешать на меня всякую уголовщину!

- Садитесь. Никто на вас ничего не вешает. Мы расследуем обстоятельства убийства.

- Когда во времена мухтариата мы боролись вместе с вашим старшим братом за Советскую власть в Коканде...

- Не нужно трогать память о моём старшем брате.

- В конце концов, если дело с этим Шахимарданом заворачивается так круто, я готов сам поехать туда и навести там порядок! Я умею работать! Я разгоню этих проклятых шейхов и закрою гробницу! Сколько могут страдать люди из-за этого осиного гнезда!.. Да, я не придал должного значения первому сигналу из Шахимардана, потому что в нём не было ничего конкретного, но это ещё не даёт вам права предъявлять мне всякие нелепые обвинения... Я поеду в Шахимардан! Я работал когда-то в Фергане и знаю местные кадры. Они почили на лаврах! Они забыли о том, что борьба не прекращается ни на один день! Я расшевелю их! Я буду работать с народом! Я организую в Шахимардане лучший колхоз в советской Средней Азии! Люди забудут, что их кишлак был когда-то местом сборища реакционных мракобесов и контрреволюционного духовенства!

Только на улице отдышался Алчинбек от своей пламенной речи в кабинете Рустама Пулатова.

Скорее! Скорее!

Надо исчезать из Самарканда. Почему рядовое уголовное дело о смерти какого-то простого дехканина оказалось у Пулатова? Значит, что-то пронюхали. Но что, что именно?

Скорее! Скорее!

Но Кара, подлец, с простотой мясника и живодёра ухлопал прямо на месте, чтобы далеко не ходить. Ну, подожди, сволочь, ты мне за это ответишь!

Скорее!.. Скорее!

Надо бы предупредить Шавката... А, да чёрт с ним, с этим Шавкатом! Лишь бы вовремя унести ноги, лишь бы сохранить свою голову. Запасной нет. Залезть бы сейчас в какую-нибудь щель, затихнуть, затаиться, переждать... А Шавкат пусть спасается сам. Турки ему помогут... А "Союз тюрков"? Провались он в преисподню! Хватит политики, хватит двойной жизни! Всю жизнь он носил на себе две маски. Разве это легко? Людям тяжело жить одной своей жизнью, а попробуй поживи двумя? Каково было столько лет таскать на себе этот горб своего подполья?.. Всё началось ещё с Коканда, с капитана Китаева! Деньги, проклятые, сгубили! С них всё и пошло... Казалось, что тебе всё доступно, что ты обладаешь какой-то тайной властью над людьми, если водишь знакомство с политической полицией. Как же, обладаешь! Где теперь Китаев? Удрал за границу и наслаждается жизнью в парижских кабаках или лондонских тавернах. А ты тут отдувайся за них. Продались "Интелледженс сервис" за приличные деньги и горя себе не знают. А ему тащить здесь весь воз... У кого родилась эта глупейшая идея о "Союзе тюрков"?

У Китаева? Посмотрел бы он, что из себя представляет этот жалкий союз... Все сидят по своим норам, никто носа не высовывает.

Скорее! Скорее!

Ох, Кара! Ох, подожди, что я с тобой сделаю за тот страх, который пережил в кабинете у Пулатова! Ведь он же мог меня арестовать из-за этого Ташпулата. Но не арестовал. Нет улик.

Распоряжение о переводе в отдельную комнату, видимо, не улика.

...Алчинбек остановился. Почему он бежит по улице как ошпаренный таракан? Что случилось? Что произошло? Куда это он, заместитель народного комиссара, собрался убегать? В какую щель прятаться? Что он, крыса в этом городе, половина которого - его лучшие друзья и знакомые?

Спокойно! Надо всё обдумать. Рустам Пулатов со своей свирепой рожей, конечно, не добрая фея из сказок Шахерезады.

Но и его не нужно бояться больше, чем следует. Пока ничего страшного. Надо вернуться в прежнее состояние. И прежде всего проверить - не пустил ли младший брат Умара-палвана за ним своих молодцов... Ага, вот они, топают сзади два юных детектива под видом любителей-краеведов, делая вид, что разглядывают красоты старинной архитектуры.

Ну, от этих ротозеев, от этих-то сопляков он, Алчинбек Назири, с его опытом подпольной работы ещё во времена мухтариата на стороне большевиков, уйдёт очень просто. Два-три проходных двора, один подвал, развалины, древние руины, и эти большевистские сыщики-пионеры останутся с носом.

А если они побегут ждать его около квартиры, то напрасно потеряют время. Он ночевать сегодня не придёт. Есть, есть ещё у Алчинбека Назири в Самарканде места, где он может провести время в свое удовольствие.

Но сначала разделаться с Карой. Ибо главная опасность исходит сейчас именно от этого неразборчивого мясника.

- Ну как? - спросил Рустам Пулатов.

- Сначала он бежал несколько кварталов как сумасшедший, потом пошёл тише, а потом исчез...

- Упустили?

- Упустили, товарищ Пулатов.

- Объявляю вам обоим для первого раза устный выговор. Организуйте наблюдение за его квартирой. И как только он появится, дайте мне знать немедленно. Любым способом.

Кара-Каплан спал в конюшне, которую арендовал для лошади и пролётки. Собственно говоря, никакого другого дома у него не было.

Каре снился сон. Они с Эргашем - оба ханы Коканда.

Равноправные. И всё у них пополам - гарем, драгоценности, слуги. Но потом Эргаш, как это всегда бывало, стал забирать себе две трети. Кара этого не стерпел. Он организовал свой мухтариат и повёл против Эргаша подпольную борьбу. В результате Эргаш отрёкся от ханства. Кара нанял его швейцаром к себе в конюшню.

Вот Кара подъезжает в пролётке к своей конюшне. Эргаш любезно открывает лошади ворота... А потом лошадь куда-то пропала. И Кара стал запрягать в пролётку самого Эргаша. Тот всё время кусался. Кара регулярно давал ему кнута. А однажды огрел оглоблей по лбу. Эргаш присмирел... Вот как-то едут они по Самарканду. Эргаш стучит подковами, грызёт удила. Навстречу плетутся Садыкджан-байвачча и Алчинбек. Просят подвезти.

Эргаш отказывается.

"Не повезу Садыкджана, - говорит Эргаш, - он эксплуататор трудовых лошадей, лучше я его зарежу".

"Отправьте его в эмиграцию, - говорит Садыкджан, - пусть тоскует по родине".

"Лошадей не пускают, - говорит Алчинбек, - у них нет валюты".

...Кара-Каплан проснулся. Рядом жевала овёс лошадь. Кара отодвинул от себя её глупую морду, перевернулся на другой бок и снова заснул.

И снова ему приснился сон.

...Он курбаши большого отряда басмачей. Они победили всех красных. Остаётся взять только Самарканд. Но столицу защищают Ахунбабаев и Хамза. Нужно применить военную хитрость.

Кара надевает на каждого басмача паранджу. Ходят все в паранджах. Ни попить, ни поесть, ни покурить чилим. Наконец Ахунбабаев и Хамза захвачены. "Плетей им обоим без счёта", - приказывает Кара. "Ну, ты, чучело! - говорит вдруг ему Хамза. - Кто тебя здесь боится?.. Ты же убийца. Зачем убил Ташпулата? Он тебе каждую ночь будет сниться. И Рустам Пулатов будет сниться. А пока получи плетей сам". Хамза берет кнут, которым Кара погоняет свою глупую лошадь, размахивается и бьёт изо всех сил его, Кара-Каплана, по спине. Р-раз!

...Что такое? Снится или... Р-раз!

- А-а-а! - с криком вскочил Кара-Каплан, ощутив сильный ожог на спине.

Перед ним с перекошенным злобой лицом стоял Алчинбек.

В правой руке у него был кнут, которым он успел уже два раза хлестануть своего верного возницу. В левой - наган.

- Что?.. Что такое? - забормотал со сна Кара-Каплан.

- Ты что наделал, сволочь?! - зашипел Алчинбек. - Ты где убил этого дурака? Меня вызывал сегодня Рустам Пулатов, за мной слежка... Ты понимаешь, грязная скотина, что провалил перед чекистами меня и нашу организацию?

И он медленно начал поднимать наган.

- Н-не надо... не надо, - загородился ладонями Кара-Каплан, - не делайте этого...

Он как будто не совсем ещё проснулся.

Вдруг он выпрямился во весь рост и сказал скучным и даже равнодушным голосом:

- Какой вам толк убивать меня?

- Ты почему убил его в Доме дехканина?! - завизжал Алчинбек, целясь гражданину Капланбекову прямо в голову.

- Я же всё сделал как надо, - опустил руки Кара-Каплан, - подбросил две бутылки из-под водки...

Похоже было, что ему всё равно, застрелят его сейчас или нет.

- А вскрытие?.. Ты подумал об этом?.. Он же был трезвым!

- Свалился с балкона, ударился головой о камни, - тупо бубнил Кара-Каплан. - Там же были камни, на дне оврага.

- А медицинская экспертиза? Разве ты не знаешь, что врачи теперь могут определить, как умер человек - сам или его убили?

Кара молчал. Его безразличие к собственной смерти постепенно остудило Алчинбека. И кроме того, он понял, что Кара-Каплан не только никогда не слышал такого слова - "экспертиза", но даже никогда и не задумывался о том, что отправленным им когда-либо на тот свет человеком могут заинтересоваться какие-нибудь врачи.

Тёмная душа гражданина Капланбекова была порождением какого-то неизрекаемого зла, с которым даже товарищу Назири в последние годы, при Советской власти, как-то не часто приходилось сталкиваться. Это зло было рождено иной, практически уже исчезнувшей жизнью, когда зло было самой жизнью, когда такое зло было ненаказуемо, ибо оно составляло саму кровь и плоть той, ушедшей жизни. И поэтому сейчас оно не вызывало к себе даже гнева. Из-за своей беспредметности, бестелесности, бессмысленности, безадресности. Оно было уже внеисторическим анахронизмом.

И все эти мысли окончательно расхолодили Алчинбека. Он опустил наган. Какой, в самом деле, толк был в том, чтобы убивать этого живого мертвеца? Лишний труп никому ещё не помогал.

- Запрягай, поедешь со мной, - сказал Алчинбек. - И не вздумай шутить по дороге. Получишь пулю в затылок без предупреждения.

И он вышел из конюшни.

Хамза только ещё собирался зайти к Юлдашу Ахунбабаеву, когда председатель Центрального Исполнительного Комитета республики вызвал его к себе сам.

- В нашем городе произошла трагедия, - сказал Ахунбабаев и рассказал Хамзе историю гибели Ташпулата, дехканина из Шахимардана.

Хамза напряжённо слушал.

- Убийцу нашли? - отрывисто спросил он.

- Нет, не нашли, - вздохнул Ахунбабаев. - Ташпулат приехал ко мне, он хотел поговорить со мной... Но его направили к Алчинбеку Назири, который до этого уже занимался Шахимарданом.

- К Алчинбеку? - нахмурился Хамза.

- Я попросил вас зайти ко мне вот по какой причине. За голенищем сапога Ташпулата нашли тетрадь, в которой подробно описаны события, происходившие в Шахимардане после гибели там во время пожара гробницы святого Али кавалерийского эскадрона седьмой Туркестанской бригады...

- Этим эскадроном командовал Степан Петрович Соколов, - тихо сказал Хамза. - Это был мой друг. Он привёл меня в революцию и в партию. Я был женат на его племяннице... Он тоже сгорел заживо в мазаре.

Ахунбабаев молчал.

- Я не знал этого, - произнёс он наконец после долгой паузы. - Извините...

- Прошло уже много лет, боль утихла.

Ахунбабаев встал, подошёл к окну.

- Как всё тесно переплетено в жизни, - задумчиво сказал он. - Революция проходила через наши сердца и души...

- Что написано в этой тетради?

- Это потрясающий документ нашей истории. Его писали простые люди, свидетели тех событий. Я знаю, что у вас сейчас совсем нет времени... Но в связи с чрезвычайным характером всей этой истории, не смогли бы вы подготовить тетрадь Ташпулата для печати со своими комментариями? Такая публикация в газете имела бы огромное агитационное значение. Подумайте, Хамза... Вот она, эта тетрадь... А чтобы вам сразу всё стало ясно, прочитайте сначала коллективное заявление от дехкан Шахимардана, которое привёз с собой покойный Ташпулат... Если хотите, можете читать прямо здесь. Я вернусь через час.

Он вышел.

Хамза взял коллективное заявление.

"Лично в руки нашему бесценному Юлдашу Ахунбабаеву.

Мы, батраки Шахимардана, отослали Вам, уважаемый товарищ Ахунбабаев, послание о тех преступных делах, которые творятся в нашем кишлаке. Но наше послание осталось без вашего ответа. Возможно, с ним что-то случилось или оно попало в руки какому-нибудь ленивому человеку. Поэтому теперь мы направляем к вам нашего друга Ташпулата, просим вас верить его словам. Он вас не обманет.

Мы все решили войти в артель по совместной обработке земли, но вблизи нас нет такой артели, хотели бы создать сами, да шейхи препятствуют. Обо всём этом также расскажет вам подробно Ташпулат.

Ночами из гробницы святого Али Шахимардана доносятся голоса, уговаривающие дехкан не сеять хлопок, не вступать в колхоз, не покушаться на собственность баев. Не знаем, чьи эти голоса. Но мы полагаем, что всё это хитрости людей, которые боятся лишиться своих богатств. Обо всех наших подозрениях на этот счёт расскажет Ташпулат.

Валихан, пробравшийся в кишлачный Совет, сам является тайным муллой и шейхом, поэтому он поступает по-ихнему. Как скажут шейхи, так он и делает, если даже это вредно для Советской власти. Он расположен не к Советской власти, а к шейху Исмаилу. Об этом вам подробно расскажет Ташпулат. Валихана надо снять с работы. Кишлачный Совет должны возглавлять батраки.

Товарищ Ахунбабаев, окажите нам помощь, передайте через Ташпулата, что мы должны сделать, чтобы вступить в колхоз.

С этим заявлением согласны все мы, батраки и большинство бедняков Шахимардана. Мы не подписали его по причине своей неграмотности. Поэтому прикладываем только пальцы. Простите нас за это".

Хамза открыл тетрадь. На первой странице было написано:

"Эти воспоминания Ташпулата по его просьбе и с его слов записал член комсомола Алиджан в январе 1927 года... Вот уже почти десять лет прошло, как победила Советская власть. Но у нас в горах ничего не изменилось. Шейх Исмаил и его сторонники восстановили гробницу. Они восстановили также полностью и свою прежнюю славу. Шейх Исмаил, будто бы ничего не случилось, снова превратив Шахимардан в гнездо предрассудков, живёт себе, наслаждаясь вовсю. В Шахимардане властвует и распоряжается судьбами людей по-прежнему богач, тиран и фанатик Исмаил, предводительствующий сворой себе подобных убийц, людоедов и паразитов, для которых религия только повод, способ наживы и отравления сознания народа. Вот такие-то дела... Никто у нас вроде бы уже и не помнит, что мазар восстановлен на костях и пепле бойцов Красной Армии, погибших за трудовой народ. С этим мириться больше нельзя, надо что-то делать. Неужели никто не поможет нам прогнать шейхов и баев?

Ведь были же люди, которые совершили революцию. Куда же они все делись?.. Получили большие должности и сидят себе спокойно в городах на своих стульях, так говорит Валихан. Но я в это не верю. Есть люди, которые помогут нам. Надо их искать. Надо сделать, чтобы в Шахимардане стоял памятник погибшим красноармейцам и их героическому командиру товарищу Соколову, который один из пулемёта скосил несколько сотен басмачей...

Теперь начинаю по порядку рассказывать, как снова пришёл к власти шейх Исмаил, как он обманывал Советскую власть..."

Дверь открылась, и в кабинет Ахунбабаева вошёл Рустам Пулатов.

- О, Хамза-ака, здравствуйте!

- Здравствуйте, Рустамджан.

- А где Юлдаш-ака?

- Скоро будет.

- Он вас оставил вместо себя? - улыбнулся Пулатов. - Ну и как, тяжело осуществлять на деле власть рабочих и крестьян? Если бы такой вопрос задали мне, я ответил бы: очень тяжело. Может быть, это самая тяжёлая работа на всём белом свете... Но многие думают совсем наоборот. - Он сел в кресло напротив Хамзы. - У нас в последнее время появились десятки чиновников, которые считают, что новая власть - это только слова, только речи, выступления на митингах, призывы, статьи в газетах, письма братьям по классу за границу, торжественные поздравления друг другу... А власть - это огромный физический труд, если только руководитель по-настоящему осознает себя властью. Ведь мы же всё создаём заново - мораль, нравственность, законы, право, мы заново учимся понимать, как писал Маяковский, что такое хорошо и что такое плохо. И всё это надо сделать своими руками, своим горбом, нам всем надо пролить свой пот, а иногда и свою кровь...

- Скажи, Рустамджан, - начал Хамза, - ты, конечно, знаешь, что это за тетрадь?

- Знаю. Я сам вынимал её из сапога убитого Ташпулата.

- А почему заявление батраков Шахимардана попало к Алчинбеку?

- Он занимается антирелигиозной пропагандой.

- При чём тут антирелигиозная пропаганда, когда люди пишут, что у них ничего не изменилось после революции, что они хотят вступить в колхоз и не могут?

- Весь вред идёт от мазара. Пока существует гробница святого Али, Советской власти в Шахимардане не будет.

- Мазар один раз уже сожгли, - сказал Хамза, - вместе с людьми... А он снова вырос, как поганый гриб на помойке. Надо вырывать корень.

- Корень - в шейхах. Они поддерживают мазар, а мазар кормит их. А если говорить шире, то корень в людском невежестве. Паломники идут в Шахимардан толпами, все хотят по душам поговорить с шейхом Исмаилом. А что мы можем противопоставить этому?

- Помнишь наш первый разговор, после того как ты вызвал меня из Коканда обратно сюда, в Самарканд?

- Помню.

- Ты спросил тогда, почему Алчинбек и Шавкат выступили вместе против меня? Что их объединяет?.. Для чего тебе это понадобилось?

- Хамза-ака, в моей работе есть такие моменты, о которых я не могу говорить даже вам. Не обижайтесь.

- Я не обижаюсь... Но я понял это так: по Хорезму Шавкат был известен своей ориентацией на Турцию. И тебя интересовало, мог ли он вовлечь в эту ориентацию и Алчинбека, не так ли?

- Предположим.

- Тогда я ничего не мог ответить тебе конкретно. В Коканде я хотел кое-что узнать об Алчинбеке, но не успел. Теперь же, после убийства Ташпулата, мне ясно, что если Алчинбек связан с зарубежными антисоветскими центрами, то эта связь идёт через Шахимардан.

- А доказательства?

- Ташпулат. Алчинбек намеренно оборвал эту нить.

- Нет никаких улик. Если бы они были, Алчинбек сидел бы уже в тюрьме. А он сегодня с утра сидит у себя на работе. И даже рвётся в Шахимардан...

- Зачем?

- Хочет закрыть гробницу и разогнать всех шейхов.

- Его нельзя пускать в Шахимардан - уйдёт за границу!

- Его никто и не пустит туда. За ним установлено наблюдение.

- Он рвётся в Шахимардан потому, что туда всё время идут иностранные паломники. И среди них могут быть связники.

- Мы пытались закрыть этот официальный "коридор" для прохода на нашу территорию шпионов и диверсантов, но его снова открыли... А вообще-то в Шахимардане сейчас много подозрительных лиц. Нам бы очень был нужен там надёжный человек... Но некого послать, нет людей.

В кабинет вошёл Юлдаш Ахунбабаев. Молча поздоровался за руку с Пулатовым, сел за свой стол.

Несколько секунд длилось молчание. Председатель ЦИК был погружен в какие-то свои и, видимо, невесёлые мысли. Может быть, ему надо было побыть одному... Или вдвоём с Рустамом Пулатовым...

- Я подготовлю тетрадь Ташпулата для публикации в газете с моими комментариями, - поднялся с места Хамза. - Но мне бы не хотелось ограничиваться только этим... Я хочу написать книгу о Шахимардане. Большой роман... Потому что это действительно очень яркая страница нашей истории... Помните, вы говорили, когда приехали из Москвы, что мы идём на последний классовый бой - с кулаком?

Ахунбабаев молча смотрел на Хамзу. Дела, по которым он уезжал, ещё не отпускали его из напряжения.

- Как коммунист, - продолжал Хамза, - я не смогу оставаться в стороне, пока будет продолжаться этот бой. Я это понял ещё тогда, когда вы приходили ко мне с профессором Степановым... Поэтому прошу направить меня в Шахимардан для организации там колхоза.

- Что, что? - переспросил Ахунбабаев. - Куда вы просите вас направить?

- В Шахимардан...

 

5

Да, были, были ещё у Алчинбека Назири в Самарканде такие места, где он мог спокойно проводить время, не опасаясь посторонних глаз.

В тот самый день, который чуть было не стал последним днём в жизни бывшего гражданина Капланбекова, Алчинбек приказал Кара-Каплану ехать на далёкую окраину города.

Здесь они расстались.

Товарищ Назири постоял некоторое время на улице, потом вышел на берег арыка, пересёк большой пустырь, на краю которого среди кустов бежал второй арык, и неожиданно лёг на землю, в кусты, словно ему стало нехорошо.

Открытое пространство пустыря позволяло товарищу Назири проверить, шёл кто-нибудь за ним или нет...

Спустя двадцать минут Алчинбек поднялся, перепрыгнул через арык и снова углубился в лабиринт узких улиц с глухими глинобитными заборами.

В одном из безлюдных тупичков он наконец нашёл то, что искал, - заднюю дверь в сплошной стене большого одноэтажного строения. Своим ключом открыл и закрыл дверь и оказался в полной недосягаемости от внешнего мира.

Его встретила молчаливая пожилая женщина, подавшая домашнюю одежду. Алчинбек переоделся (тонкий полосатый халат, тюбетейка, мягкие туфли с загнутыми вверх носками) и вышел во внутренний двор. Здесь, под сенью деревьев, журчал маленький арычок. Вода наполняла небольшой бассейн, выложенный мрамором. Вокруг бассейна зеленели невысокие пышные кусты, цвели розы.

Товарищ Назири устало полюбовался красотой искусственного уголка природы, созданной сочетанием бегущей воды, цветов и деревьев, пересёк двор и вошёл во второй дом. В комнате, убранной туркменскими коврами, его ждал красивый мальчик с одутловатым лицом.

- Что делают гости? - спросил Алчинбек.

- Спят, - односложно ответил мальчик, не поднимая взгляда на хозяина.

- Разбуди их, - сказал Алчинбек и, скрестив ноги, сел на шелковые подушки за низкий стол, уставленный едой и напитками.

Стены комнаты были украшены нишами с роскошной фарфоровой, золотой и серебряной посудой. Особенно выделялся китайский сервиз: чайник-дракон, яркие подносы, блюда, миниатюрные пиалушки - тонкие, как яичная скорлупа.

Минут через десять появились гости - Гиясходжа и Сайд Агзамхан, хромой дервиш. Молча склонили головы. Хозяин жестом, без слов, пригласил садиться.

Красивый мальчик разлил чай и исчез.

- Прежде всего разрешите поблагодарить за предоставленную возможность хорошо и уютно отдохнуть после многих дней нелёгкого пути, - чопорно произнёс шейх Арчибальд. - Как вам удалось при Советской власти сохранить этот райский уголок?

- Как образец быта свергнутых эксплуататорских классов, - улыбнулся Алчинбек.

Гость оценил шутку хозяина.

- Что нового в мире, господа? - спросил товарищ Назири. - Как здоровье уважаемого шейха Исмаила? Всё ли хорошо в обители Али-Шахимардана?.. Слава аллаху, нам удалось восстановить гробницу, и теперь, надеюсь, снова наполняются опустевшие было на время амбары при усыпальнице. Утешьте наши души, истомившиеся в ожидании, нектаром ваших благополучных новостей.

Они виделись второй раз. Первая встреча произошла в другом месте и была очень коротка. Осторожный Алчинбек приглядывался к новому человеку. (Гиясходжу он знал давно.) И хотя никаких сомнений вроде бы не должно быть - посланец-генерала Маллисона уже прошёл через фильтры Шахимардана и Коканда, - тем не менее заместитель народного комиссара решил не торопиться. (Кара-Каплан ещё, проклятый, создал ненужное напряжение.)

И вот теперь все сроки были выдержаны, и пришло время для главного разговора.

- Слава аллаху, здоровье нашего почтеннейшего шейха Исмаила прекрасно, таксыр, - сказал Гиясходжа. - И обиталище святого Али в Шахимардане также процветает, день ото дня становясь всё благоустроеннее. Гробница, полностью восстановленная, приняла свой прежний облик. Паломники прибывают со всех сторон, дары и пожертвования растут день ото дня. Ради целей газавата мы уже сейчас можем выделить большие средства. Часть исламского войска нашла убежище под сенью гробницы святого Али.

- Сколько их на сегодняшний день? - спросил Алчинбек. - Назовите по возможности точную цифру.

- В ущельях и в горах, неподалёку от святого места, постоянно находятся около двух тысяч аскеров. При гробнице под видом шейхов живут двенадцать их предводителей.

- Значит, средства, выделенные Москвой на восстановление памятников древности, использованы для нужных целей?

- Именно так, таксыр. Ваша помощь предохранила усыпальницу святого Али от полного разрушения. Настоятель гробницы, шейх Исмаил, человек прочной веры и убеждений, оказался прекрасным хозяином мавзолея. Не менее рассудительным и экономным, чем их святейшество Миян Кудрат.

- Вы серьёзно считаете могилу святого Али памятником древности? - неожиданно усмехнулся Сайд Агзамхан. - А известно ли вам, что весь шум вокруг Шахимардана подняли мы, англичане, после того, как Россия сунула своё рыло в Туркестан. Самой гробнице не более пятидесяти лет. Если в Москве узнают об этом...

- Москва далеко, - твёрдо сказал Алчинбек. - Что же касается усыпальницы, то вряд ли стоит даже в своём кругу брать под сомнение истинность этой святыни мусульманского мира. В Шахимардане находится одна из семи могил святого Али. И это нерушимо... Как поживает Миян Кудрат? - повернулся Алчинбек к Гиясходже.

- Их святейшество Миян Кудрат ради славы исламской веры не жалеют ни сил, ни своих редчайших способностей. Новый сподвижник хазрата, его правая рука по военным делам Насырхан-тура, просил передать вам, что все преданные исламу и нашим идеям люди, пребывание которых в городах опасно или затруднительно, могут быть приняты в горах и будут полностью обеспечены за счёт пожертвований и подношений паломников.

Отряды, руководимые Насырханом, этим достойнейшим слугой ислама, готовы в любое время выступить со своими отточенными саблями на газават во имя аллаха против большевиков.

Алчинбек удовлетворенно кивнул головой:

- Очень хорошо, но следует ещё немного подождать. Сейчас мы не можем приступать непосредственно к военным действиям. Хотя лично я за начало газавата в самое ближайшее время. Моё положение после стычки с Хамзой сильно ухудшилось...

- С Хамзой? - оживился хромой дервиш. - Вы знакомы с Хамзой?

- Немного знаком, - усмехнулся Алчинбек. - Последние тридцать лет в моей жизни нет ни одного дня, а может быть, даже часа, чтобы это имя не кружилось вокруг меня как оса. Хамза - это злой гений моей жизни.

- Нам нужно поговорить с вами с глазу на глаз, - сказал Сайд Агзамхан.

Алчинбек сделал знак Гиясходже. Тот встал, поклонился и вышел.

- В развалинах старой мечети дует сильный ветер, - сказал шейх Арчибальд.

Алчинбек прищурился - это был пароль от Медынского и Китаева.

- Ветер скоро утихнет, - сказал он.

Это был отзыв.

- Ваши старые друзья шлют вам свои лучшие пожелания...

- Как они там, на берегах туманного Альбиона?

- Горят желанием вернуться. Они передают в ваше распоряжение новый список своей, то есть бывшей царской агентуры, законсервированной ещё до революции. Позже я продиктую вам имена и адреса... Теперь у меня один вопрос лично к вам. Когда большевики будут свергнуты, кем вы хотите быть в новом Туркестане?

- Мне надо отвечать на этот вопрос уже сейчас?

- Конечно. Нам нужно знать, во сколько вы оцениваете свои усилия.

- Заранее отвергая все будущие обвинения в тщеславии, а только исходя из реальной ситуации, я считаю себя наиболее подходящей кандидатурой на пост премьер-министра.

- Вам не откажешь в недооценке своей личности и своих заслуг.

- Из всех ваших друзей я занимаю наивысшее положение в служебной иерархии большевиков. Я знаю местные условия и кадры...

- Для того чтобы ваше желание стать премьер-министром осуществилось, вам, господин Назири, придётся значительно улучшить свою работу.

- Я не отказываюсь.

- Боевые действия в Туркестане начнутся с весны следующего года, - тоном приказа произнёс хромой дервиш. - Надо не допустить проведения большевиками весенней посевной кампании. Военное вмешательство ликвидирует уже созданные колхозы и затруднит организацию новых.

- Рискну ещё раз повторить, что для открытых военных действий у нас пока мало сил. Нужно подождать...

- Ждать, чтобы уменьшились уже имеющиеся силы?! - резко перебил его Агзамхан. - Стоит вам только начать, как мы тут же бросим вам на помощь свои отряды. Фузаил Махсум ждёт только сигнала, чтобы ворваться со своими пятью тысячами йигитов в Бухару. Немало есть и других войск, которые стоят наготове. Медлить больше нельзя. Вы знаете, во сколько обходится нам ваша организация "Союз тюрков"? Или вы принимаете нас за сердобольных монахов, безвозмездно оказывающих помощь угнетённым большевиками узбекам? Что мы конкретно получили от вас за те средства, которые предоставили вам? Вы совершенно забросили все агитационные методы борьбы с большевиками. Я пытался по пути сюда обнаружить хотя бы малейшие признаки пропаганды против колхозов. Их нет. Вы не ведёте никакой агитации, а большевики ведут. Куда ни приедешь, везде сталкиваешься с агитацией большевиков. Вот вам один наглядный пример: с тех пор как я перешёл границу, я всюду слышу песни этого большевика Хамзы. В каждом кишлаке распевают "Да здравствуют Советы!". Про вас же нигде не слышно ни звука, потому что вы сами не издаёте ни звука. Так почему же вы молчите, дьявол вас бы побрал?! Почему не могли перетянуть Хамзу на свою сторону? Ведь он же ездил в Мекку... Вы представляете, какое впечатление на верующих мусульман произвели бы его стихи или песни, написанные против Советской власти?!

Алчинбек улыбнулся.

- Чему вы смеётесь?

- Песня Хамзы против Советской власти?.. Скорее небо упадёт на землю, чем кто-нибудь на земле услышит такую песню!

- А какая стычка произошла у вас с Хамзой?

- Мы закрыли его театр.

- Это очень хорошо... Чем же он сейчас занят?

- Сочиняет первую узбекскую оперу.

- А разве он ещё и композитор? Насколько я успел изучить его творчество, он же только поэт и драматург? Чтобы писать музыку, нужно долго учиться.

- Он овладел музыкальной грамотой самоучкой. Правда, ему помогает опытный музыкант, но знатоки говорят, что у Хамзы неожиданно проявились очень большие способности в композиции.

- Очень жаль, что этот человек находится не в наших рядах. Очень жаль... Я вспоминаю нашу встречу в Индии...

- Вы встречались с Хамзой в Индии?!!

- Представьте себе, встречался. Очень давно.

Алчинбек вскочил на ноги, лицо его побледнело, руки не находили себе места. Казалось, он был совершенно потрясен этим неожиданным сообщением.

- Это произошло случайно. Но потом мы вместе побывали у Рабиндраната Тагора...

Алчинбек сел, пальцы его забегали по краю стола.

- Вы знаете, что Хамза в Самарканде?

- Знаю... Думаю, что он уже забыл меня.

- У него богатейшая память. Если один раз видел человека, запоминает на всю жизнь.

- Мы провели с ним довольно много дней...

- Значит, он узнает вас даже ночью.

Хромой дервиш был встревожен не на шутку. Несколько секунд глаза его изучающе сверлили Алчинбека, оценивая ситуацию.

- Что же делать?.. Уповать на то, что судьбе будет неугодно свести нас на улицах города?

- Я думаю, вы сами понимаете, что в вашей профессии ставить на такие шансы нельзя.

- Может быть, вернуться в Шахимардан?

- Для вашей личной безопасности именно так и нужно поступить.

- Но вообще-то мне надо быть в Самарканде, в центре всей нашей работы.

- Фактически центр нашей работы давно уже находится в Шахимардане. В ближайшее время я сам собираюсь отправиться туда.

- Для чего?

- У нас здесь произошла одна неприятная история. Досадный, но неопасный срыв. Неудачно ликвидировали случайного человека...

- И подозрение упало на вас?

- Косвенно. Чтобы снять его, я хочу просить руководство республики направить меня в Шахимардан для борьбы с шейхами и религиозным засильем.

- Неплохо придумано. И соответствует нашим конечным планам. Находясь там, вы, очевидно, сумели бы принести делу подготовки вооружённого выступления не меньшую пользу, чем оставаясь здесь. Да и я, живя в Шахимардане, вдалеке от Хамзы, и не опасаясь встречи с ним, смог бы оказать вам помощь в сплочении наших сил. Неожиданное, но рациональное решение. Пожалуй, следует остановиться на этом варианте. Он выгоден для нас со всех сторон. Итак, мы объединяем наши усилия и действуем в Шахимардане сообща... Когда встретимся там?

- Вы можете ехать через два дня. А я двинусь, наверное, через неделю. Мне нужно закончить здесь некоторые дела.

Хромой дервиш был доволен - всё складывалось относительно удачно. Он бросил на Алчинбека удовлетворённый взгляд.

- Дамбу против волн революции надо строить, пока волны не очень высоки. - Видимо, этим философским обобщением шейх Арчибальд решил закончить беседу. - Иначе будет поздно, иначе они смоют нас с той земли, которую мы хотим удержать за собой.

В оставшееся до весны время мы должны коренным образом перестроить всю нашу работу. Надо повсюду сеять семена безверия, растерянности, страха, клеветы, надо использовать малейшие возможности, чтобы подрывать веру людей в Советскую власть... Вселять ужас в сердца бывших баев, говоря, что их всех скоро начнут арестовывать. Пустить в ход всю силу религии и шариата, настроить фанатиков против большевиков. Разжигать ненависть к ним! Непрерывно говорить везде о святости и неприкосновенности частной собственности, о привилегиях собственников, о правде всех назидательных и устрашающих притчей из корана, о реальности всех ужасов светопреставления.

Решаться ради этого на любое дело, не жалеть денег!.. Тут ничем нельзя брезговать. Пусть люди всего боятся, пусть постоянно носят с собой ножи в рукавах и в голенищах сапог. Мы должны наполнить сознание всех сомневающихся правильностью их сомнений... Преувеличивать каждую ошибку местных властей, выдавать любую глупость администрации за продиктованные из Москвы указания. Нужно расшатать до предела доверие к законам, срывать все кампании, чернить всех руководителей, коммунистов, ответственных работников... И тогда на подготовленной нами почве пышно расцветут нужные нам настроения, и вооружённое выступление против Советов принесёт безусловный успех!

- А как же опера? - спросил Юлдаш Ахунбабаев.

Он ходил по своему кабинету из угла в угол.

- Придётся отложить, - вздохнув, опустил голову Хамза.

- Первую узбекскую оперу? - посмотрел Ахунбабаев на Рустама Пулатова, молча сидевшего сбоку около его письменного стола. - А если её поставят в Москве? И русские братья будут слушать её и думать: "На Востоке у меня есть брат-узбек. Я горжусь этим хорошим, умным, талантливым братом!"

- Я буду продолжать писать оперу в Шахимардане.

- А инструмент? Где вы найдёте там пианино?

- Привезу из Ферганы.

- Вас засосёт текучка, вы забудете, как выглядят ноты.

- Это очень серьёзно для меня. Я думал много дней. Партия идёт на последний классовый бой внутри страны. На последний... Эти слова не дают мне покоя. Я должен пойти в этот бой. Иначе все мои стихи, песни и пьесы были написаны не мной, а другим человеком... Я не могу иначе... Там, в Шахимардане, под пеплом мазара, лежит мой друг. Все забыли о нём, даже я. А простой, неграмотный деревенский парень Ташпулат не забыл. Я не успокоюсь до тех пор, пока не найду тех, кто записывал его воспоминания... И кроме того, я хочу увидеть шейха Исмаила и взглянуть ему в глаза...

- Такому желанию, когда оно возникает, трудно сопротивляться, - подал голос Рустам Пулатов.

- Я хочу взглянуть в глаза шейху Исмаилу и сказать ему: в Шахимардане будет колхоз.

- Хамза, дорогой, - вернулся Ахунбабаев за свой стол, - у нас есть много людей, которые смогли бы помочь дехканам Шахимардана организовать свой колхоз. Но у нас нету таких людей, которые могут написать первую узбекскую оперу.

- Я не смогу сейчас писать музыку...

Юлдаш Ахунбабаев долго сидел молча. В приёмной председателя ЦИК гулко пробили большие часы. И мелодичный их звон как бы напомнил о том, что время не стоит на месте, время не ждёт, время движется вперёд.

- Ну хорошо, - сказал наконец Ахунбабаев, задумчиво глядя на Хамзу, - будем считать, что вы едете в Шахимардан заканчивать оперу. Горный воздух даст вам новый творческий импульс, прибавит силы. О здоровье тоже не нужно забывать.

Хамза удивлённо поднял голову.

- Я не жалуюсь на здоровье.

- Когда начнёте жаловаться, будет поздно... Итак, мы посылаем вас в Шахимардан представителем Центрального Исполнительного Комитета республики. Мы даём вам официальные полномочия для проведения досрочных выборов в кишлачный Совет Шахимардана. Ни на один день не забывайте, что Советская власть - это большинство в Совете бывших батраков и бедняков. Это будет вашим главным политическим инструментом, самым сильным оружием в проведении линии партии на коллективизацию. Я думаю, что нет смысла долго говорить о ваших врагах. Они известны. Их главное оружие - религия. Поле вашей борьбы с ними - народ. Шейхи сразу начнут говорить народу, что колхоз - это средство искоренения ислама. Вам нужно будет чётко разграничить эти вещи, постоянно объясняя народу, что наше государство никому не запрещает верить в бога, но оно запрещает использовать веру в целях наживы. Объяснять надо будет ежедневно, тонко, терпеливо. Ни в коем случае не в приказном порядке. Только убеждение. И ещё одно... Какие бы прекрасные планы вы ни намечали, никогда не приступайте к их исполнению в одиночку. Только с людьми, коллективно. Всегда будьте с народом, потому что, как говорит сам народ, "один конь пыль поднимает, а славы не обретает". Не поддавайтесь на провокации. Когда станете выбирать квартиру, избегайте богатых домов...

- Если уж мы так часто вспоминаем пословицы, - улыбнулся Хамза, - то надо вспомнить и такую: "Лучше умереть в доме друга, чем жить в доме врага".

Рустам Пулатов поднялся с места, одёрнул гимнастёрку.

- Друг должен жить везде, - сказал он, - а враг может умирать даже в своем доме... Я бы хотел обратить ваше внимание, Хамза-ака, вот на какое обстоятельство. Почти все предводители ферганского басмачества, как уже ликвидированные, так и ещё уцелевшие, родились в Шахимардане. И все они, возглавлявшие в своё время самые крупные банды, в той или иной степени были потомками религиозного духовенства. А такие курбаши, как Нормат, Аллаяр, Насырхан, Тухтасын, Куршермат - дети ныне здравствующих шейхов из окружения теперешнего настоятеля гробницы святого Али шейха Исмаила. Разумеется, они затаились и больше не смеют открыто бороться с нами, потому что боятся нас, потому что знают - закон суров с теми, кто выступает против Советской власти с ножом в руках. Они спрятали ножи в рукава. Но они будут ходить рядом с вами, будут поддерживать вас, работать вместе с вами, кричать во весь голос о том, как они любят Советскую власть. Враг перелицевался, он стал трусливее и поэтому коварнее. Вам нужно будет иметь надёжный тыл.

- Что ты имеешь в виду? - внимательно посмотрел на Пулатова Хамза.

- Сейчас объясню... Зульфизар едет с вами?

- Конечно.

- Необходимо как следует подготовить её.

Юлдаш Ахунбабаев поднялся из-за стола и подошёл к Пулатову.

- Рустам, - сказал он, - ты даёшь Хамзе какие-нибудь поручения в Шахимардане по своей линии?

- Товарищ председатель, вы заставляете меня нарушать служебную тайну, - засмеялся Рустам Пулатов.

- Ничего страшного, - улыбнулся Ахунбабаев. - Как президент республики я имею право знать это.

- Меня интересуют всё те же иностранные паломники. Мне нужно получить доказательства связи шейхов с разведками капиталистических стран.

Ночь. Хамза, склоняясь над тетрадью Ташпулата, делал выписки. Картины одна другой ярче вставали перед ним. Неведомые ему летописцы шахимарданской жизни разными почерками, вкривь и вкось, подробно записывали эпизоды, сцены, разговоры, характеристики жителей кишлака, события, начиная с пожара гробницы. И каждая запись начиналась так: "Ташпулат рассказал..."

Сожжение мавзолея и гибель в огне кавалерийского эскадрона седьмой Туркестанской бригады были для Ташпулата как бы началом осмысления мира и жизни вокруг себя. Человек прозревал от рассказа к рассказу - это чувствовалось по деталям и подробностям. Всё яснее и яснее становились для него законы отношений между людьми, тяжкая власть богатства.

Как трагично окончилась жизнь этого человека, упорно стремившегося к правде, старавшегося самостоятельно разобраться в сложностях бытия! Как жалко, что теперь уже никогда нельзя будет больше с ним встретиться и расспросить его о тех днях, когда Степан Петрович Соколов с горсткой бойцов отчаянно отбивался от своры басмачей в пылающих стенах мазара.

Ведь все эти драгоценнейшие сведения, рассказанные прямым очевидцем, могли бы дойти до будущих поколений как живые страницы великой непримиримости классовой борьбы, как незатухающая память о неповторимых годах гражданской войны...

Хамза перевернул очередную страницу... "Ташпулат рассказал, что в тот день, когда банда Капланбека напала на отряд красноармейцев, басмачи, окружившие кишлак, начали стрелять по мирным жителям, которые ещё не успели покинуть свои дома по требованию Мияна Кудрата и его приближенных. "Пусть лучше все эти бабы, дети и старики погибнут от освящённых присутствием хазрата мусульманских пуль, чем будут служить большевикам!" - кричали шейхи... Залпы басмачей обрушились на несчастных людей. В кишлаке творилось что-то невообразимое. Всё смешалось в кучу. Некоторые хозяева пытались спасти лошадей и ослов, но выстрелы с холмов Шаланга настигали их одного за другим. Обезумевшие раненые животные, истекая кровью, метались по улицам из стороны в сторону, топча детей и стариков. Люди не знали, где спастись от пуль, так как прятаться в домах было нельзя. Шейхи с холмов вопили, кричали и звали народ к себе, а навстречу людям летели пули. Весь снег на улицах кишлака стал красным от крови. Басмачи устроили настоящую бойню. Они мстили беднякам за то, что они помогали красноармейцам собирать накануне хлеб у богачей... Но зачем же тогда шейхи звали людей спасаться от красных, когда их давно уже не было на улицах кишлака, когда все красноармейцы уже укрылись в мазаре? Шейхи тоже мстили простым людям - мстили чужими руками, чужими пулями. За что? За то, что те ходили на митинг и слушали выступления командиров. А за два дня до этого шейхи молились, сволочи, в усыпальнице о спасении всего мусульманского мира!.. Люди прятались от выстрелов за камнями, делая вид, что они уже убиты. А многие были действительно убиты.

Матери стояли на коленях перед невинно погибшими детьми и рыдали, старики посылали басмачам проклятья и пожелания собачьей смерти, а некоторые молодые женщины, родившие только ещё первого ребёнка и потерявшие этого ребёнка в бессмысленной бойне около родного дома, брали мёртвых детей на руки и метались по улицам как умалишённые. А басмачи по приказу Мияна Кудрата всё стреляли и стреляли в них, как по живым мишеням..."

Хамза вскочил. Он не мог больше читать. Гнев душил его, глаза застилали слёзы, сердце стучало. Он рванул воротник халата... Неужели они всё ещё существуют, всё ещё ходят по земле, эти шейхи в Шахимардане, погубившие стольких людей?

Неужели они по-прежнему живут припеваючи и кормятся около мазара? Гнездо гадюк! Где меч справедливости? Где правда?

Почему люди до сих пор не могут избавиться от этих паразитов, убийц и людоедов? Это преступление - терпеть их на земле!

Это предательство памяти погибших от их коварства бедняков Шахимардана. Кто же прогонит наконец эту лютую свору поганых псов?.. Звери, бешеные звери, которых надо жечь калёным железом.

Они должны отвечать не только за бойцов бригады Соколова, не только за Степана, не только за своё зверство в Шахимардане, но и за реки крови, пролитой ими по всей Ферганской долине, за муки старых отцов и матерей, сыновья которых стали жертвами мусульманского фанатизма, за слёзы детей над трупами своих отцов, убитых из-за религиозной нетерпимости, за рыдания жён и невест, которые рвали на себе волосы, обнимая мёртвых мужей и женихов, зарезанных во времена газавата по приказу кровожадных шейхов, ишанов, улемов и хазратов!

Хош, по какому праву эти варвары, потерявшие человеческий облик, все ещё решают судьбы людей от имени религии? Почему эти гнусные типы с кровавыми руками и совестью, эти волки в овечьей шкуре, прикидываясь лучшими друзьями и советчиками людей, всё ещё пьют светлую горную воду реки Шахимардан, пользуются плодами трудов народа, вместо того, чтобы сидеть на скамье подсудимых?

Почему? Почему?

Люди боятся их. Боятся недоброго слова муллы, которое тот скажет в мечети о ком-нибудь. Боятся хулы и проклятий ишанов и шейхов. Люди боятся напастей, которые якобы пошлёт на них святой мазар.

Ведь ни один же волос не упал с головы тех, кто поджёг гробницу!

Надо освободить людей от этой боязни.

Надо показать им, что можно не бояться шейхов.

Надо разрушить стену страха.

Утром Хамзу разбудила Зульфизар.

- К вам пришли...

Хамза вышел во двор. Около калитки стоял Алчинбек Назири.

Несколько мгновений молча смотрели они друг на друга, и тысячи молний пролетели в эти секунды между ними.

- Вы можете, конечно, не пускать меня в свой дом, - торопливо заговорил Алчинбек, - но от разговора, ради которого я пришёл, зависит очень многое...

- Я слушаю.

- Хотелось бы, чтобы разговор проходил без свидетелей.

- У меня в доме нет лишних ушей.

- И всё-таки...

Хамза повернулся и пошёл в сад. Дойдя до супы - деревянного настила, сел на край. Алчинбек устроился напротив.

И опять наступило молчание. Хамза смотрел мимо неожиданного гостя. Алчинбек сидел, опустив голову.

- Эта минута, - сказал наконец Алчинбек, - печальный итог наших отношений, начавшихся почти тридцать лет назад.

У Хамзы дёрнулась рука.

- Какой у вас разговор ко мне?

- Вы хотите поехать в Шахимардан...

- Хочу.

- Не делайте этого.

- Почему?

- Зная ваш характер и вашу вспыльчивость...

- Послушайте, товарищ Назири, вы пришли сюда воспитывать меня?

- Я пришёл сюда, Хамзахон...

- Не называйте меня так!

- А как же называть вас?

- По фамилии.

- Хорошо... Так вот, товарищ Ниязи, я пришёл сюда не для того, чтобы воспитывать вас, а для того, чтобы удержать от опрометчивого шага.

- Вы считаете его опрометчивым только потому, что сами хотите сделать то же самое?

- Откуда вам это известно?

- А откуда вам известно, что я хочу ехать в Шахимардан?

"Значит, Пулатов передал ему содержание нашего разговора, - отметил про себя Алчинбек. - Значит, он знает, что Пулатов вызывал меня к себе... Что он знает ещё?"

- Вы поэт, товарищ Ниязи, человек творческий, художественная натура... А я занимаюсь организационными вопросами. Я скорее сумею навести порядок в Шахимардане.

- Вы уже делали это. И в результате погиб человек.

- К этой трагедии я не имею никакого отношения!

- У вас было первое заявление жителей Шахимардана. Вы успокоили всех...

- Я допустил тогда ошибку! Я же должен и исправить её!

- Не кричите, Алчинбек. Вы же хотели, чтобы разговор был без свидетелей.

- Я проявил благодушие! Я готов получить за это партийное взыскание!

- Вы не забыли наш последний разговор у вас в кабинете?

- Нет, не забыл.

- Так с какими же глазами вы пришли сегодня ко мне?

- Я готов принести вам свои извинения...

Хамзе вдруг стал противен его собеседник. Он готов получить взыскание, он готов принести извинения...

- У вас есть совесть, Алчинбек?

- При чём тут совесть?

- После смерти Ташпулата вы не должны заниматься никакими делами, связанными с Шахимарданом.

- Скажите, Хамза, почему мы всё время против друг друга?

- Это делает время, а не мы сами.

- Ведь мы были когда-то друзьями...

- Наша дружба расстроена не мной, а вами.

- Казалось бы, столько лет прошло... У других людей за эти годы дружба окрепла.

- Наша дружба во многом зависела именно от этих прошедших лет.

- Что вы имеете в виду?

- Революция, гражданская война, НЭП. Эти события испытывали нашу дружбу.

- Вы, как всегда, всё преувеличиваете, товарищ Ниязи... Мы вышли живыми из этих испытаний... и, казалось бы...

- Да, вы, Алчинбек, к сожалению, остались живы, - тихо сказал Хамза. - Многие достойные люди сложили свои головы за эти годы, а вы...

Заместитель народного комиссара выпрямился. Губы его были плотно сжаты. Тонкие усы словно отделили нижнюю часть лица от верхней - два длиннохвостых мышонка осторожно подкрадывались по верхней губе друг к другу.

- Наверное, я всё-таки напрасно пришёл к вам...

- Наверное.

- Считаете меня своим врагом?

- Считаю вас врагом Советской власти.

"Он несколько раз повторял формулировки Пулатова, - прикинул про себя Алчинбек. - Это тоже формулировка Пулатова? Или его собственная?"

- Почему же Советская власть до сих пор доверяет мне такой важный участок работы, как руководство культурой и просвещением республики?

- На первых порах республика остро нуждалась в грамотных людях. Выбирать не приходилось... Но скоро необходимость в таких, как вы, отпадёт.

- В каких таких?

- С гнильцой.

"Значит, он высказывает своё мнение, - мгновенно отметил Алчинбек. - В учреждении Пулатова таких слабых выражений - "с гнильцой" - не употребляют. Значит, никаких конкретных улик против меня по-прежнему нет".

- У вас не язык, а змея.

- Я же скорпион.

- Это слово вы когда-то избрали для псевдонима, которым подписывали в Коканде свои фельетоны. Об этом знали многие.

- Но Шавкат узнал об этом от вас.

- Кстати, я не забыл ваши слова о маёвке в Ширин-сае, которые вы сказали в присутствии Шавката.

- И я, товарищ Назири, не забыл.

"Теперь самое главное, - весь напружинился внутренне Алчинбек, - говорил он с Пулатовым о маёвке или нет?"

- Это было страшное обвинение. Я не придал ему никакого значения, потому что вы были слишком возбуждены. Хотя мог бы привлечь вас к суду. И вы были бы наказаны за клевету. Потому что суду нужны доказательства...

- Будут доказательства, товарищ заместитель народного комиссара, будут...

"Нет, не говорил, - понял Алчинбек. - Значит, не всё ещё так страшно, как я думал. Значит, есть ещё время для того, чтобы как следует подготовиться к уходу... Ах, проклятый Кара-Каплан! Как мне приходится извиваться из-за тебя перед этим ненавистным Хамзой!"

- Я забыл о том инциденте. Советую забыть и вам. А если вы всё-таки поедете в Шахимардан...

- Этот вопрос уже решён руководством республики, - встал Хамза с супы.

- Рискну на правах старой дружбы дать вам всё-таки один совет... Будьте осторожны с шейхами гробницы. Духовники всё ещё держат народ в Шахимардане в своём повиновении. И в этом, к сожалению, заключается наша национальная особенность.

- Что вы клевещете на народ! - не выдержав, закричал Хамза на Алчинбека. - Что вы знаете о людях Шахимардана? О той молодёжи, которая выросла там после революции?! Вы всю жизнь распинались о своей любви к народу, а что вы сделали для народа?.. Как небо не отрывает своего взгляда от земли, так надо быть с народом, чтобы знать его!.. Если бы вы прочитали тетрадь Ташпулата, которую нашли в его сапоге, вы не посмели бы клеветать на наш народ!.. И хватит напоминать о нашей старой дружбе! Вы никогда не были мне настоящим другом! Ваша дружба всегда была фальшивой. Одно было у вас на уме, а другое на языке... Так уж лучше открытая вражда, чем фальшивая дружба...

"Тетрадь Ташпулата?! - в ужасе обмер Алчинбек. - Какая ещё тетрадь?"

Огромная волна страха захлестнула сердце Алчинбека. Он даже опустил голову, чтобы Хамза не видел, как этот страх смертельной бледностью покрыл его лицо.

"Агзамхана и Гиясходжу уже не вернуть! - лихорадочно пронеслось в голове. - Надо посылать вдогон кого-нибудь!.. Но кого? И надо ли? Люди Пулатова могут перехватить моего человека... Может быть, Хамза нарочно сказал мне об этой тетради, чтобы проверить меня? Надо сделать вид, что ничего особенного я не услышал! Надо что-то ответить ему".

- Ладно, - глухо буркнул Назири, не поднимая головы, - не будем больше говорить о нашей дружбе... Когда вы хотите получить деньги?

- Какие деньги? - не понял Хамза.

- Гонорар за свою книгу. Рукопись вашей книги отправлена в типографию...

- Выходит, профессор Шавкат осчастливил нас наконец новым алфавитом? - спросил Хамза.

- Абдурахман Шавкат не возглавляет больше комитет по новому алфавиту.

Хамза усмехнулся.

- Хоть одно доброе дело сделано... Переведите гонорар по почте на моё имя в Шахимардан. Мы построим там на эти деньги новую школу.

- Хорошо, - сказал Алчинбек, - я прикажу, чтобы деньги были переведены в Шахимардан.

Не попрощавшись, товарищ Назири повернулся и пошёл через сад в сторону калитки. Хамза молча смотрел ему вслед.

 

1

В Шахимардан пришла весна. Сосульки, свисавшие с карнизов домов хрустальными леденцами, как только из-за гор, сияя золотыми лучами, взошло солнце, начали капать, проливать "слезы", а вскоре, не выдержав тепла, и вовсе растаяли.

Пробуждалась понемногу земля. Поля начали исходить паром, набираться силы. Вернулись птицы из тёплых краёв. И сразу же стали вить гнезда, проявляя заботу о потомстве.

Конечно, в эти дни ни один дехканин в Шахимардане не усидит дома. Едва взойдёт солнце, все толпами спешат на поля.

На холмах, покрытых свежей травой, уже звучат свирели чабанов и обращённые к животным крики: "Хаит! Хаит!" Ветер, дующий со стороны Алайских гор, доносит запах кумыса.

...Санобар, дочь дехканина-бедняка Шадмана, выйдя в полдень из своего маленького дворика, обнесённого невысокой изгородью, отправилась с узелком еды к отцу. И по дороге "совершенно случайно" встретилась с Алиджаном. Словно зачарованные, уставились они друг на друга.

Санобар встречает свою семнадцатую весну. Роста она невысокого, щёки похожи на два розовых яблока. Красное бязевое платье в цветочках наглухо застёгнуто у подбородка. Оно давно уже мало своей хозяйке.

Откинув с лица чиммат - волосяную сетку, Санобар огляделась вокруг, затем исподлобья посмотрела на Алиджана. "Ему идёт даже халат в заплатах", - подумала девушка.

И вдруг засмущалась, лицо её вспыхнуло, и она опустила чиммат.

Санобар и Алиджан как своих пять пальцев знали каждую тропинку вокруг Шахимардана, каждый укромный уголок... А их было тут не счесть. Чаще всего встречались, словно договорившись заранее, под скалой у водопада. Вела их сюда какая-то тайная, неотвратимая сила. И так было уже много раз.

Вот резким движением забросила Санобар назад чиммат, и платочек, который она держала в руках, упал на землю. Санобар сделала вид, что не заметила этого.

- Ваш платочек упал, - удивлённо сказал Алиджан. И, подняв с земли голубой платок, протянул его девушке.

- Благодарю вас.

Алиджан неожиданно взял Санобар за руку.

- Вай, как не стыдно...

- Звёздочка... - выговорил наконец Алиджан.

- Вай, погодите! Вот скажу отцу, какой вы стали плохой... И он вас побьёт.

- Ах, если бы это произошло, - сказал Алиджан, вздохнув. - Я хочу не только быть избитым вашим отцом, но готов даже стать его рабом, чтобы копить калым для вас. Лишь бы он согласился на нашу свадьбу... Сколько бы он ни нагрузил на меня, я всё поднял бы и ни разу не сказал бы "вай"... Но ваш отец даже близко не подпускает меня к себе.

- Потерпим немного.

- Сколько можно терпеть... Прежде он был другим. Бывало, увидит меня и улыбается, как родному сыну. А теперь?.. Если я иду впереди, он шипит мне в спину, иду сзади - не замечает меня.

- Верно. Он и со мной стал каким-то чужим. Вроде бы всё загадками говорит, да так сердито... Никогда не был таким... Что с ним происходит, ума не приложу. Во всем советуется только с шейхом Исмаилом, шагу без него не ступит. Вечно пропадает у него. И шейх тоже ласков с ним: "Шадман-ходжа, мулла Шадман-ходжа".

- Что делать, Санобар? - тоскливо спросил Алиджан. - Я не могу больше так жить. Мы уже взрослые. Надо что-то придумать.

Санобар, не зная, что ответить, неопределённо пожала плечами.

- Я всё время думаю об этом, теряюсь в догадках... - Алиджан на мгновение задумался и, решившись, сказал о том, что давно не давало покоя его душе: - А может быть, на вас уже имеет виды кто-нибудь из шейхов?

Санобар боязливо встрепенулась.

- Вай, умереть мне лучше! Что вы говорите, Алиджан-ака? Отец умрёт, но не согласится на такое. Свою единственную дочь... Нет, ваши подозрения напрасны.

Алиджан, словно не слыша её, продолжал:

- Я знаю вашего отца. Как ни суров он с виду, а с шейхами всегда мягок и уступчив. Особенно с шейхом Исмаилом. Он во всём покорен ему.

- Так что же вы советуете? Говорите же! - нетерпеливо дёрнула плечиком Санобар.

- Есть один выход - бежать! - решительно произнёс Алиджан.

- Ну, предположим, мы убежим... Куда? Как будем жить? Где? Может получиться, что без родного дома головы негде будет преклонить. Как говорится, до неба далеко, а в сырой земле нелегко... Вы думали об этом?

- Амантай сказал мне, - приободрился Алиджан, - что сейчас бедняк дехканин нигде не пропадёт, власти везде с ним считаются.

- Куда же мы поедем?

- Да в город же! До Ферганы два шага! Потом уедем в Самарканд или в Ташкент. Сейчас не старые времена. Где бы мы ни были, Советская власть не допустит, чтобы мы очутились на улице. Я пойду на завод...

У Санобар заблестели глаза.

- А я что буду делать?

- Что захочешь! Ты сможешь учиться, например, на врача.

- Я не хочу быть врачом!.. - Санобар гордо подняла голову и отвернулась. - Я буду учиться петь. Я хочу петь песни в театре.

- В театре? - с явным неодобрением переспросил Алиджан. - Если вы будете петь в театре, сотни мужских глаз будут смотреть на вас. И вам станет стыдно. А что скажет ваш отец?

- Вы не очень-то задавайтесь, что всё знаете про театр. Я вижу, вы уже сейчас злитесь и ревнуете... Разве я одна выйду на сцену? Рядом со мной будут и другие певицы...

- Но всё-таки было бы неплохо, если бы вы стали врачом или учительницей. Амантай говорит...

- Ваш Амантай сказал своей Мехри, что после свадьбы она может бросить паранджу и учиться там, где ей захочется...

Алиджан, конечно, понимал, что Санобар всего лишь шутит.

И тем не менее, сделав виноватый вид, сказал:

- Да нет же, что вы! Разве я против того, чтобы вы учились петь песни в театре? Я верю, что у вас это получится.

А Санобар вся эта игра нужна была, наверное, для того, чтобы почувствовать себя свободной и взрослой. Она как-то необычно взглянула на Алиджана, и тот, осмелев, снова взял её руку, несмело притянул к себе и, волнуясь, прошептал:

- Согласна? Поедешь со мной?

- Когда?

Впрочем, ей уже не нужен был ответ. Она положила голову на грудь Алиджана и закрыла глаза.

- После возвращения из Самарканда Ташпулат всё узнает: где можно учиться, где работать... У него, оказывается, и в Ташкенте есть знакомые.

Санобар молчала.

- Я хочу доверить тебе одну тайну, - шёпотом сказал Алиджан.

Санобар, насторожившись, с любопытством посмотрела на него.

- Ташпулат-ака многое видел и пережил, он рассказывал мне кое-что, а я записывал в его тетрадь. Он увёз её с собой, чтобы раскрыть перед властями тайны шейха Исмаила...

- Какие тайны?

Но Алиджан, не отвечая, поднял голову, прислушиваясь к чему-то.

- Кажется, твой отец ищет тебя...

- Ой, совсем забыла! - всплеснула руками Санобар. - Я же несла ему обед!

Из-за уступа скалы послышался голос Шадмана:

- Санобар! Эй, Санобар!.. Куда ты запропастилась, доченька?

Старик уже привык к тому, что, как только солнце оседлает вершину горы Букан, дочь приносит ему еду в поле, которое было расположено неподалёку. И теперь, решив, что Санобар, очевидно, задержалась по хозяйству, сам шёл ей навстречу.

- Папа идёт сюда, - испуганно сказала девушка, - что будем делать?

- Ничего не будем делать, - ответил Алиджан. - Подождём его здесь. Заодно и поговорим обо всём.

К водопаду вышел Шадман. Увидев дочь, остановился как вкопанный.

- Что это такое?! Стоишь с открытым лицом рядом с чужим мужчиной! Где твой стыд?

Алиджан сделал шаг вперёд.

- Не упрекайте её. Это я виноват. Мы немного разговорились. Если бы вы позволили, то я...

Но Шадман так свирепо посмотрел на йигита, что слова сами застряли у Алиджана в горле. Он опустил голову и носком сапога стал разравнивать землю перед собой. Санобар стояла, закрыв лицо чимматом.

- Здесь рядом находится гробница святого Али Шахимардана, нашего великого святого! - закричал Шадман. - А ты, без всякого почтения к его святому духу, говорил тут, наверное, разные грешные слова моей дочери!..

Шадман схватил дочь за руку и дёрнул к себе.

- А ну, шагай за мной!

- Шадман-ака! Атаджан! - метнулся к нему Алиджан.

- Не становись преградой на моём пути, парень, не то плохо тебе будет. Прочь с дороги!

Упорно умолял Алиджан выслушать его, но Шадман тащил дочь за собой до самого кишлака, то и дело дёргая её за руку.

Гнев ослепил его.

Когда они вошли в дом, Шадман заговорил таким голосом, что Санобар стало страшно:

- Ты потеряла стыд! Как ты могла стоять лицом к лицу с чужим мужчиной и разговаривать с ним?

Санобар ничего не понимала. Почему так разгневался отец? Что произошло? Что случилось?

И в самом деле, Шадман всегда любил Алиджана, как родного сына, уважал его, хвалил, а если Алиджану случалось заходить к ним, то и не знал, куда посадить его, говорил ласково "сынок мой", "верблюжонок мой". Сегодняшнее поведение Шадмана было прямо-таки необъяснимым.

Особенно задели Санобар слова "чужой мужчина". Как это вдруг может стать чужим человек, который ещё совсем недавно был самым близким отцу, а для неё, Санобар, самым добрым, самым заботливым, самым ласковым? Она и сейчас верит ему больше, чем кому-либо на свете. Нет, он не чужой, ведь он навеки собирается связать свою судьбу с её судьбой. Разве отец не знал об этом? Знал, чувствовал, понимал. Сколько раз видел он их, когда они стояли вместе и разговаривали. В такие минуты он обычно хмурился и, только делая вид, что ничего не замечает, шёл себе дальше. Да и то сказать, между ними никогда и ничего не происходило такого, что могло бы внушать опасения.

За какие-то секунды Санобар подумала обо всём этом, и в сердце её поднялся протест против несправедливости отца. От обиды, переполнившей душу, она горько заплакала и, глядя на отца, сказала сквозь слезы:

- Атаджан, вы можете ни о чём не беспокоиться. Вам за меня не придётся краснеть. Будь Алиджан мне чужой, вы могли бы ругать меня как вам угодно, и я не обиделась бы на вас за это... Ну почему Алиджан должен быть чужим для нас с вами? Ведь мы же с ним вместе выросли на ваших глазах. Скажите, есть ли в этом мире люди более близкие для меня, чем вы и он?

Слова дочери смутили Шадмана. Поостыв дома в своём гневе, он взял в горсть бороду и задумался. Что можно было возразить?

Дочь права, Алиджан чистый душой, трудолюбивый йигит, не ведающий хитрости и злого умысла. Понимая, что нельзя промолчать, Шадман заговорил тихо, спокойно, гладя дочь заскорузлой рукой по чёрным косичкам:

- Алиджан хороший йигит. Он сын моего друга. Но он сирота. Дома одни жалкие пожитки - ни братьев, ни родни, которые могли бы помочь при случае. Словом, одни свои руки у него, больше ничего. А я тоже не из состоятельных. Денег у меня никаких, чтобы думать о чём-нибудь, кроме куска хлеба... Если я выдам тебя замуж за Алиджана, то проживёшь весь свой век, жалуясь на нужду и горе. Но дело не только в этом. Вы теперь уже не дети, а взрослые... Как бы шайтан не попутал вас. Боже упаси дожить мне до такого дня... Так что если я забочусь о тебе, то это только для твоей же пользы, доченька. Молодость, говорят, пора озорства. Многое вашему уму недоступно ещё... Ну, а ко всему прочему, не такое сейчас время, чтобы думать о свадьбах. Время беспокойное. Плохих людей слишком много. Сама, наверное, слышала, что в народе ходят разные слухи. Говорят, будут созданы какие-то колхозы... Земля, скот, еда - всё будет общее. Супружество по шариату отменят, все мужья и жёны будут спать под одним общим одеялом...- Лучше не говорить больше об этом... И твой Алиджан, если хочешь знать, находится на побегушках у людей, которые замышляют всё это. Как бы ко дню светопреставления не пришли мы, обременённые слишком тяжкими грехами. Нам надо предстать перед создателем с чистой душой.

О колхозах Санобар слышала от Алиджана. Он говорил, что на землях, отобранных у баев, будут вместе работать дехкане, все будут равны, людей не станут больше делить на бедняков и богатых, ибо никто не будет пользоваться чужим трудом. Санобар не хотела бы возражать отцу, но и слушать его наивные рассуждения о колхозах она тоже молча не могла.

- Колхоз - это вовсе не то, о чём вы говорите, атаджан. Все эти глупые слухи о колхозах распространяют ваши шейхи.

- Не смей трогать шейхов, несмышлёная! Надо тысячу раз благодарить небо за то, что у нас есть святой мазар и всесильный наставник шейх Исмаил! Если он не даст своего благословения, никто не сможет достигнуть желанной цели. Этот человек - посланник всевышнего на земле.

- А мы с Алиджаном достигнем, мы вообще не будем жить здесь, около мазара, - сказала Санобар, осмелев. - Мы поедем учиться в город...

- Что, что? - с изумлением спросил Шадман.

- Мы будем работать и учиться. Я буду певицей...

- Кто будет певицей?

Словно гора упала на голову Шадмана, его придавило, глаза сузились, он страшно побледнел. "О, боже всесильный, помоги же!"

С каким-то непонятным чувством, будто нехотя, замахнулся он было на дочь, но, не посмев ударить, тихо опустил руку. И, как бы застыдившись самого себя, вышел из дома.

Шадман-ходжа, с тех пор, как помнил себя, жил на грани нищеты. Участь бедняка, обездоленного горемыки испытал он сполна. За какую только работу не брался, а облегчения всё не было. Его жена, Хаджар-биби, вечно ходила по чужим домам - подметала дворы, стирала. Но и это не приносило семье никакого облегчения.

Поэтому и решился однажды Шадман сделать то, чего долго избегал, - приложил палец к векселю и взял деньги в долг. И попал в западню, из которой выхода не было вот уже много лет.

Затем пришли болезни. Какой-то неведомый недуг поразил Хаджар-биби, она слегла и подняться уже не смогла. Затем начало косить детей. За какие-то считанные месяцы из пятерых детей осталась в живых только дочь Санобар. А долгов он нажил за это время четыреста рублей.

Бай, у которого он взял деньги, продал вексель Шадмана шейху Исмаилу. И Шадман в полном смысле этого слова стал рабом гробницы святого Али. Целых пятнадцать лет работал уже Шадман на вакуфных землях мазара. Но за эти пятнадцать лет он не нажил даже пятнадцати грошей.

Когда Хаджар-биби покинула этот мир, Санобар было только шесть лет. Шадман, потеряв четырёх детей и оставшись только с одной дочерью, не привёл в дом мачеху. Он растил Санобар один, заменяя ей мать. И Санобар делила с отцом все горести и лишения жизни.

И всё-таки отец не смог удержать дочь в мире тех понятий, к которым был привержен сам. Осуществление всех своих надежд Шадман связывал со светопреставлением. Он жил мечтой о том, что за все страдания, которые пришлось вынести ему в этом мире, он будет вознаграждён сторицей в раю и там насладится всеми радостями. Он верил в это. Радужные надежды на сладостное житье после светопреставления да единственная дочь - вот и всё, что у него было.

Стада коров, отары овец, которыми владел шейх Исмаил, пятьсот танапов вакуфных земель - всё это хозяйство держалось на двенадцати батраках. И самым послушным, самым прилежным и исполнительным из них был Шадман. Он работал больше, ибо искренне верил в то, что своей преданностью мазару обеспечит себе загробное блаженство. И вот теперь его единственная дочь своими кощунственными поступками и словами намерена опозорить его и лишить права на вечное счастье на том свете.

Чем больше Шадман думал обо всём этом, тем сильнее гнев сотрясал всё его существо. Перед глазами у него потемнело, он чуть было не лишился чувств. Неужто вся его преданнейшая служба аллаху будет унесена водой? Страх обуял его. В голове не умещалась мысль о том, что его дочь, которую он выкормил со своих рук, теперь восстала против него. Уж не попутала ли его Санобар нечистая сила? И если это так, то её надо спасать от наваждения шайтана. Кто может сделать это? Кто может спасти родную и единственную дочь?

Только шейх Исмаил и гробница святого Али.

Шадману показалось, что он нашёл путь к спасению и теперь может принять правильное решение. Шейх Исмаил лучше, чем кто-либо другой, спасёт Санобар.

Как истинный мусульманин, верный традициям отцов, он, Шадман, принесёт Санобар в жертву достойнейшему человеку при гробнице. Она станет его служанкой.

Он вернулся в дом и объявил дочери о своем решении.

Санобар заплакала.

Она плакала долго и безутешно. В доме никого не было - Шадман ушёл.

Вдруг кто-то постучал в окно.

- Кто там?

- Это я!

И к Санобар прямо через окно влезла её подруга Мехри. Она отшвырнула паранджу и присела на одеяло.

- В чём дело, Санобар? Случилось что-нибудь? Почему у тебя глаза покраснели от слез?

Санобар молчала.

Мехри решила развеселить подругу. Взяла какое-то покрывало, закрутила его жгутом и, сбросив с головы свой платок, обмотала жгут вокруг головы чалмой. Потом быстро нашла ножницы, отрезала клочок от овечьей шкуры и прицепила его на верхнюю губу под носом. Набросила сложенную, как бурнус, паранджу на плечо, закрыла ладонью подбородок. И произошло чудо - Мехри стала похожа на свирепого басмача.

Санобар улыбнулась.

- Кто ты теперь? - спросила она у подруги.

- Капланбек! - ответила Мехри. - Похожа?

- Курбаши Капланбек? - переспросила Санобар. - А почему ты о нём вспомнила? Разве он ещё не попался?

- Попадётся, ещё как попадётся, вот посмотришь! - подмигнула Мехри, отклеивая усы. - Он скрывается в Намангане. То ли дядя, то ли племянник у него там большой начальник. Говорят, что он в прошлую пятницу приезжал сюда, совершил паломничество к нашему мавзолею - гробнице святого Али.

При слове "гробница" печаль снова бросила чёрную тень на лицо Санобар, и в глазах её заискрились слёзы.

- Что с тобой всё-таки? Из-за чего убиваешься? Стоит ли это твоих слёз? - снова принялась утешать Мехри подругу.

- Отец сказал, что он отведёт меня к шейху Исмаилу, а шейх вымолит мне у аллаха прощение моих грехов. - Неожиданно лицо её стало серьёзным, глаза сверкнули, и она, ударив ладонью по колену, решительно сказала: - Нет у меня никаких грехов! Выйду замуж за Алиджана и поеду с ним в город - учиться пению. А к шейху не пойду. Лучше умру, чем буду служить этому противному Исмаилу!

Мехри, глядя на Санобар, удивлённо спросила:

- К шейху? Смотрителю гробницы шейху Исмаилу? Что это на старости лет Шадман-ака с ума спятил?

- В последнее время он стал каким-то непонятным. Вечно на языке у него святые и пророки, а за шейха Исмаила готов отдать жизнь... Он очень стал бояться голосов, которые раздаются по ночам из гробницы...

- Знаешь, - улыбнулась Мехри, - что сказал мне мой Амантай об этих голосах?.. Он сказал, что это кричат сами шейхи. И ещё он говорил, что вот было бы хорошо, если бы люди собрались ночью, поймали и проучили какого-нибудь из этих крикунов. Вот тогда бы эти голоса и приумолкли.

- Что ты говоришь?! Как можно так даже думать? - побледнела Санобар. - Это грех, большой грех!

- А почему нельзя? Знала бы ты моего Амантая... Вот парень! Ничего не боится. Он только стал волноваться о том, что не даёт о себе знать Ташпулат-ака... Но шейхи, говорит, тоже чего-то забеспокоились. В Шахимардан будто бы едет какой-то большой человек... Жаль, имя я его забыла. Шейхи вроде здорово боятся этого человека. Он какой-то большой начальник в Самарканде, чуть ли не народный комиссар просвещения... А про все твои дела, если ты согласна, я расскажу Амантаю. Мы тебя в обиду не дадим.

Мехри прытко вскочила с места и набросила на голову паранджу.

- До чего мне надоела эта мерзкая попона, - сморщилась она. - Таскаешь её на себе, как будто ты лошадь. Мы с Амантаем уже решили, что сразу же после свадьбы торжественно сожжём этот глупый балахон...

- Куда ты спешишь, посиди ещё немного, поговорим, - Санобар взяла подругу за руку. - Выходит, твой Амантай ещё не знает о том, что мы решили с Алиджаном?

- Мой Амантай и твой Алиджан друзья? Друзья. Мы с тобой подруги? Подруги. Ручаюсь, что Амантай знает уже обо всём.

- Мехри! - прижала руки к груди Санобар. - Ничего не рассказывай Амантаю о шейхе Исмаиле, Я не хочу, чтобы Алиджан знал об этом. Может быть, всё ещё обойдётся.

Мехри, чтобы успокоить подругу, сказала:

- Не бойся, Санобар, всё будет хорошо. Отец для своего дитя может даже трон смастерить, но счастья не построит. Каждый сам кузнец своего счастья. Наши ребята выручат тебя.

И так же, как появилась, Мехри снова через окно выбралась во двор.

Несколько лет назад басмаческое движение в Ферганской долине в основном было ликвидировано, но остатки банд всё ещё продолжали рыскать в горах. Днём они отсиживались в ущельях, а по ночам занимались поборами, отнимая у местного населения еду и скот. В Шахимардан прибыл отряд особого назначения, который занялся выявлением басмачей в округе и припрятанного ими оружия.

В ту пору так случилось, что отец Алиджана, Арсланкул-ака, взял у одного бая на откорм восемь овец, две из которых должен был потом оставить себе. Алиджан всю зиму откармливал их. Поскольку двор их был за три версты от реки, он возил воду на осле, погрузив на него два кувшина. В зимнюю стужу одежда на Алиджане покрывалась ледяной коркой, руки и ноги стыли, коченели и болели нестерпимо. Но, думая о том, что весной ему достанутся две овцы, он терпеливо сносил все эти муки.

Однажды в дом к ним явился тесть беглого курбаши Каримберди, Джалал, и сказал отцу Алиджана: "Отдай одну овцу, а то ребята в горах совсем изголодались". Арсланкул-ака сказал, что овцы принадлежат сыну Алиджану. Джалал молча ушёл.

Ночью явились восемь вооружённых йигитов и забрали обеих овец. Алиджан почернел лицом. Выращенных им в муках овец бандиты сожрали, как говорится, за один присест.

Через несколько дней с мешком зерна он ехал на мельницу.

Около двора Мамаджана, где в это время стояли на постое красноармейцы, Алиджана окликнули. Слово за слово - разговорились. Потом один из красноармейцев, человек в белом халате, повёл его в дом, осмотрел обмороженные руки и лицо, помазал лекарством и велел прийти завтра. Алиджан пришёл, красноармеец в белом халате опять помазал лекарством и снова завёл разговор. Он спрашивал Алиджана, где он живёт, кто его отец, где скрываются басмачи, откуда у него такие страшные раны?

И Алиджан, ни секунды не колеблясь, рассказал, как долго он откармливал овец и как быстро их у него отняли. Он, ненавидевший басмачей, этим только и облегчил свою душу.

Рассказ Алиджана помог отряду особого назначения ликвидировать последние остатки банд в районе Шахимардана.

Год спустя Алиджан вместе со старшим братом поехал в Фергану, работал там на строительстве текстильной фабрики, вступил в комсомол, научился писать.

Потом Алиджан участвовал в работе комсомольской ячейки района, выезжал в окрестные кишлаки.

В 1926 году в республике вместо старых административных единиц было проведено новое районирование. Как член поселкового совета, Алиджан был избран делегатом первого курултая Алтыарыкского района.

 

2

Арба, гружённая нехитрым багажом Хамзы, остановилась около правления кишлачного Совета Шахимардана. И вмиг её окружили ребятишки.

На крыльцо вышел председатель кишлачного Совета Валихан. Он уже был предупреждён накануне гонцом из Ферганы о приезде Хамзы.

А чуть поодаль от правления стояла группа жителей кишлака, с которыми у Валихана только что произошёл очень неприятный разговор. И председатель опасался, как бы недовольные не пожаловались на него приезжему человеку. Он торопился опередить события.

- Мы, уважаемый, уже приготовили для вас хорошую комнату, - сказал Валихан после обмена приветствиями. - В доме Бузрука-ата. Вы, конечно, будете довольны. Бузрук-ата человек состоятельный, к тому же у него есть большой сад... Эй, Мирали! Проводи нашего дорогого гостя к Бузруку-ата!

Но Хамза, хоть и чувствовал некоторую неловкость от заранее проявленной о нём заботы, тем не менее не спешил отправляться к дому неизвестного для него Бузрука-ата.

- Подождите, - обратился он к Мирали, секретарю сельсовета, который подбежал, готовый, видимо, немедленно исполнить приказ председателя. - Почему вы хотите поселить меня именно в доме Бузрука-ата, а не у кого-либо другого? - спросил он у Валихана.

- Он очень уважаемый человек, - начал расхваливать Валихан Бузрука. - Его знает весь народ. Совестливый и честный человек.

- Ростовщик и жадюга! Волк в овечьей шкуре! - крикнули из толпы жителей кишлака.

Как это всегда водится в сельской местности, люди не расходились и с интересом наблюдали за приезжим.

Почти все, кто стоял в толпе, ещё полчаса назад яростно спорили с председателем и теперь рады были открыть глаза новому человеку на очередную ложь Валихана.

- Что это значит, товарищ председатель? Для чего вы хотите направить меня в дом такого человека? - удивился Хамза.

- Я просто хотел, чтобы у вас были хорошие условия, - виновато улыбнулся председатель. - Тут у нас не много людей с достатком. Вам было бы тепло, удобно и сытно.

- А зачем мне такой достаток? - улыбнулся и Хамза. - Я привык жить скромно, без излишеств.

На площади перед сельсоветом появился ещё один житель Шахимардана. Он был одет в опрятный суконный пиджак, голова обмотана чалмой из красной материи. И именно этот красный цвет придавал ему какую-то особую степенность.

Это был Гиясходжа.

- Здравствуйте, - наклонил он голову, прижимая правую ладонь к левой стороне груди. - Рад приветствовать вас в наших местах.

- Мы разве с вами знакомы? - вопросительно посмотрел на него Хамза.

- Вы меня не знаете, - сказал Гиясходжа, - но я знаю вас хорошо. Когда-то в Фергане смотрел ваши пьесы. А кроме того, много раз слышал, как поют ваши песни... Когда стало известно, что к нам приезжает такой знаменитый человек, как вы, мы с Амантаем решили послать за вами арбу...

- Так это ваша арба? Благодарю за такую предупредительность. Позвольте расплатиться с вами, я не люблю быть должником.

- Да что вы, что вы! Зачем платить за такое нестоящее дело? - замахал руками Гиясходжа. - Положите ваши деньги обратно в карман, не обижайте! Для нас, простых людей, одно счастье услужить вам. Достаточно вашей благодарности. В Шахимардане все радуются возможности общения с вами. Мы все к вашим услугам.

- Нет, нет, - настаивал Хамза, - если не возьмёте деньги, то ваша услуга будет мне не по душе. Берите без всякого смущения. - И он сунул деньги в руки Гиясходже.

- Если вам так уж хочется отблагодарить меня, - сказал Гиясходжа, - то я очень прошу вас остановиться у меня в доме. Правда, я происхожу из семьи шейхов, а вы, насколько я знаю, шейхов не любите. Но я из тех самых шейхов, которые тоже шейхов не любят и всё время выступают против них. Меня здесь некоторые даже иногда называют "красным шейхом"... Если вас не смущает моё происхождение, то калитка моего дома всегда широко распахнута для такого желанного гостя, как вы.

Хамза с интересом разглядывал "красного шейха".

- А если вы обязательно хотите расплатиться за арбу, - вернул Гиясходжа Хамзе деньги, - то отдайте их арбакешу.

- Хоп, арбакешу так арбакешу, - сказал Хамза.

И в эту минуту он встретился взглядом с йигитом лет двадцати пяти. В толпе жителей кишлака он стоял к Хамзе ближе всех.

У него было хорошее, открытое лицо, и, отвечая взгляду Хамзы, он улыбнулся как-то смущённо, доверчиво.

- Может быть, и вы дадите мне какой-нибудь совет насчёт жилья? - спросил Хамза, сразу же проникаясь расположением к этому, по-видимому, очень доброму душой человеку.

- Я был бы счастлив принять вас в своем доме, - ответил йигит. - Нас только двое - я и моя мать. Мы с матерью можем жить в одной комнате, а вторая будет ваша. Но, правда, комнаты у нас небольшие. Клетушки. И пола нет... Если вы согласитесь, то со всем сердцем. Мать тоже будет очень рада.

- Ничего, подойдёт и без пола, - решительно произнёс Хамза, полностью полагаясь на своё первое впечатление. - Давайте знакомиться. Как вас зовут?

- Алиджан.

"Вот это удача! - подумал про себя Хамза. - Алиджан, автор записей в тетради Ташпулата... Насколько правильна истина: доверяйся своим ощущениям, а не расчёту... Значит, я сразу попадаю в самый центр всех здешних событий, в самый центр борьбы. Хорошее предзнаменование!"

В первые дни жизни в Шахимардане Хамза без устали ходил по горам, подолгу сидел на берегу реки, любуясь окрестными пейзажами, слушал песню горного потока, шумно бегущего среди камней и скал.

К мазару он решил пока не подходить. Только иногда, бросая издали взгляд на высокое здание восстановленной гробницы, думал о том, что судьба его как-то странно соединилась с этим местом: здесь он побывал ещё в детстве с отцом, приняв благословение святого Али, здесь погиб его лучший друг Степан Соколов... И вот снова жизнь забросила его сюда, чтобы совершить нечто серьёзное и большое - помочь людям изменить вековой уклад своего бытия.

Однажды, сидя на камне под скалой и глядя с улыбкой на молодую траву, весело зеленевшую в центре горной лужайки, Хамза вдруг услышал песню, доносившуюся откуда-то издали.

Пела женщина. Голос был звонкий, чистый и какой-то удивительно откровенный. Хамза начал прислушиваться. А через некоторое время из-за скалы, полуприкрыв лицо платком, вышла совсем юная девушка. Водопад мелко заплетённых чёрных косичек плескался у неё за спиной. Она не видела Хамзу и, выражая песней жалобу души, пела трогательно и нежно, а слёзы при этом так и лились из её глаз.

Хамза слушал затаив дыхание. Песня девушки вырывалась из самой затаённой, самой сокровенной глубины женской души.

И сердце поэта накрыла волна сопереживания... Только что, всего пять минут назад, радовался он красоте природы, но, оказывается, есть в мире и печаль... Собственно говоря, кто забывал об этом?

Девушка перестала петь, и Хамза, чтобы не напугать её, тихо кашлянул несколько раз. Девушка быстро оглянулась и, увидев незнакомого человека, закрыла лицо платком.

- У вас хороший голос, - сказал Хамза, - но слова вашей песни не понравились мне. От них болит душа... Надо петь и другие песни, бодрые и жизнерадостные, чтобы на душе становилось светло.

Девушка, обернувшись к Хамзе, одно лишь мгновение смотрела на него, а затем снова отвернулась.

"Нет более искусного художника на свете, чем природа, - подумал Хамза. - И наиболее прекрасное и совершенное её произведение - человек. Человек - чудо, венец творения. Вот посмотрите, как прелестен, как прекрасен этот юный человек! Разве для паранджи создано это прекрасное лицо, сверкнувшее передо мной как сияние драгоценного камня? Нет, оно создано для любви и счастья".

- Почему вы так испугались, сестричка? - спросил Хамза. - Можете не бояться меня, я не сделаю вам ничего плохого.

- А кто вы такой?

- Вы слышали о поэте Хамзе?

- Хамзе?.. - Девушка какое-то мгновение молчала. - Так вы и есть тот самый поэт Хамза, который сочиняет песни для народа? Да, я слышала про вас.

- А от кого вы слышали обо мне?

- От Алиджана и Мехри. Вы живете у Алиджана и у его матери.

- Значит, вы Санобар? Я знаю вашу подружку Мехри.

- А откуда вы знаете моё имя? - удивилась Санобар.

- Откуда? От Алиджана. Я и о Мехри слышал от него.

- Вам не понравилась моя песня?

- Вы обладаете хорошим голосом, - уклончиво ответил Хамза. - Вы должны учиться и тогда станете большой певицей. Люди, слушая вас, будут открывать для себя целый мир. Друзья будут восхищаться, а враги плакать.

- Отец не разрешает мне петь, - вздохнула Санобар. - Он считает песни большим грехом.

- Отец? - Хамза помрачнел. - Если хотите, я поговорю с ним. Скажу, что буду учить вас петь... А как зовут вашего отца?

- Шадман-ходжа. Но он не согласится. В последнее время он ничего не разрешает мне и говорит, что скоро наступит конец света. Мы все предстанем перед всевышним, а он не любит песен. И покарает тех, кто пел на земле.

- Значит, меня он покарает сильнее всех, - улыбнулся Хамза, - потому что я не только сам пою, но и сочиняю песни для других.

- Наверное, - кивнула Санобар.

В этот момент издалека донеслось: "Са-но-ба-а-а-р!"

- Слышите? Это отец зовёт меня. Боится, что я встречу по дороге кого-нибудь и заведу разговор, который не понравится всевышнему.

Хамза не верил своим глазам: услышав голос отца, Санобар за какое-то мгновение стала похожа на увядший цветок.

- Я пойду, до свиданья...

- Не падайте духом, сестричка, будьте смелее! Мы поможем вам!

Хамза некоторое время смотрел вслед Санобар, а когда она, повернув за холмик, исчезла, начал подниматься на невысокую скалистую гору, и тут же из-за уступа скалы навстречу ему вышел с кетменём на плече Гиясходжа. Поздоровался, спросил, как чувствует себя гость в Шахимардане, легко ли ему дышится райским горным воздухом...

- Воздух у вас замечательный, - ответил Хамза, - дышится очень легко.

- Я иногда думаю, - сказал Гиясходжа, - что именно из-за целительных свойств нашего воздуха идут сюда паломники. Из-за воздуха и красоты природы. Сами подумайте, стоит человеку полюбоваться несколько дней на здешние горы и долины, стоит побыть ближе к небу в течение одной-двух недель, как он сразу начинает лучше себя чувствовать и все его мрачные мысли уходят. А тут ещё такой ловкий знаток человеческих душ, как шейх Исмаил, поговорит с ним откровенно и даст два-три умных совета. Вот человеку и кажется, что на него сошёл святой дух. А всё дело просто в том, что его лёгкие дышат горным воздухом... На этом и основан весь секрет таинственной власти гробницы и долголетия Мияна Кудрата: ведь он половину жизни прожил в Шахимардане.

- Вы интересный собеседник, - сказал Хамза.

- Я вам открою секрет своего происхождения, - доверительно произнёс Гиясходжа. - Мой отец болел туберкулёзом. Поэтому приехал сюда и стал шейхом. А мне по наследству досталось как святое звание, так и туберкулёз... У вас-то лёгкие в порядке?

- В порядке, - коротко ответил Хамза.

За разговором не заметили, как поднялись на вершину горы.

Внизу как на ладони лежал кишлак. Площадь перед святым мазаром кишела народом. Хамза молча разглядывал толпу перед гробницей.

- Я часто поднимаюсь на эту вершину, - продолжал Гиясходжа, - у меня тут неподалёку участок земли. Работаю на нём больше для здоровья, чем для урожая... И, глядя на эту картину около мавзолея, часто думаю: какая дикость, какая бессмыслица!..

Хамза, посмотрев на своего спутника, усмехнулся.

- Понимаю, понимаю... Вы, наверное, сильно удивлены, уважаемый Хамза. Но я уже говорил вам в день вашего приезда, что я красный шейх, советский шейх...

- Советский шейх? - захохотал Хамза. - Советский мулла! Советский ишан! Советский басмач! Умереть мне на месте! Я не то чтобы видеть, но никогда даже и не слышал о таких. Вы, оказывается, большой шутник! И совсем, совсем не простой человек, каким хотите казаться.

Гиясходжа, принимая тон Хамзы, тоже смеялся вместе с ним.

Но потом, сделавшись очень серьёзным, сказал:

- Истинную правду говорю вам, я самый что ни на есть красный, советский шейх... Конечно, вы правы, я человек не простой судьбы. Когда-то досконально, до самых тонкостей изучил коран и шариат, для чего, как говорится, десять лет лизал землю в разных медресе Бухары и Стамбула. В эти же годы учился не только религиозным наукам, но и в военном училище. Пытался быть полезным нации и отечеству. Но мировая война быстро выбила из меня все иллюзии и наградила цинизмом... На фронте я был ранен, потом открылся мой наследственный туберкулёз, я долго валялся во многих больницах России и Туркестана и, только вернувшись в Шахимардан, вновь обрёл здоровье и равновесие духа...

Хамза с интересом слушал Гиясходжу.

- В годы Советской власти я прочитал по-русски такие книги, как "Коммунистический манифест", "Материализм и эмпириокритицизм", "Вопросы ленинизма". И, безусловно, понял одно для себя, что религия - это действительно личное дело каждого человека. Никто не может заставить человека верить во что-нибудь или не верить. И в этом смысле Советская власть была права, отделив религию от государства. Я верю в святость гробницы Шахимардана не более, чем вы, но поскольку народ верит в то, что при гробнице должны жить какие-нибудь шейхи, то я и живу здесь, являясь шейхом только по названию.

- Вы в самом деле довольно своеобразный шейх, - сказал Хамза, и в его голосе уже не было иронии. - Было бы интересно откровенно поговорить о некоторых сторонах здешней жизни.

- Я всегда к вашим услугам.

Снизу, от гробницы, вдруг начали долетать какие-то вопли, крики, визги...

- Что там происходит? - спросил Хамза.

- Очередное радение фанатиков. Пожаловали дервиши. Сегодня же пятница.

Алиджан рыхлил землю. Кетмень в его мускулистых руках, высоко взлетая над головой, с силой, глубоко вонзался в землю.

Йигит ловко откидывал назад большие куски земли вперемешку с щебнем и камнями. Он разгорячился, вспотел, почернел от солнца, выпуклые мышцы на спине и плечах блестели медью.

Со стороны противоположного конца поля прибежал запыхавшийся Амантай.

- Беда, Алиджан, беда!

- Что случилось?

- Шадман-ака, этот старик с раскисшими мозгами, решил отдать Санобар шейху Исмаилу, пожертвовать ею.

Алиджан застыл с поднятым кетменём.

- Похоже, что старик свихнулся малость. Что будем делать?

- Эх, доля моя страшная! - Алиджан швырнул кетмень.

Амантай сдвинул тюбетейку с затылка на лоб.

- Надо вмешаться...

- Как? - растерянно смотрел на друга Алиджан. - Сегодня все шейхи здесь, и дервиши целой толпой с утра заявились.

- Соберём всех наших йигитов! - горячился Амантай.

- Драться с шейхами будешь?

- С шейхами мы драться не будем, но покажем им, что молодёжь, в случае чего, способна обуздать их!

Алиджан с досадой махнул рукой.

- Кого ты будешь собирать? Никого нет в кишлаке, всех послали по делам в разные стороны: одного в горы к отарам, другого - на базар, третьего - ещё куда-то... Три-четыре человека в кишлаке осталось.

Но разгорячившегося Амантая уже ничем нельзя было остановить. Протест, поднявшийся в его душе против шейхов, искал выхода.

- Всё равно пойдём! Вдвоём отобьём Санобар!

- Я знаю, что нужно делать, - вдруг сказал Алиджан.

- Что?

- Где Хамза-ака? Ты видел его сегодня?

- Правильно, Алиджан! Как же это я забыл про нашего гостя? Ведь я же его на арбе вёз!..

Шадман-ходжа склонился перед шейхом Исмаилом:

- Таксыр мой! Неужто на этом белом свете я дожил до такого... Послушайте мои жалобы, внемлите своему рабу. Я привёл сюда свою дочь Санобар. Прежде она была очень послушной. Во всём повиновалась мне. Теперь же, словно что-то стряслось с ней, она ввергает меня в тревогу. Прежде я был спокоен за неё, теперь же похоже на то, что на неё пала тень нечистой силы... То она намерена сбросить паранджу, то заявляет, что хочет стать певицей, то желает ехать в город и поступить в театр. Словом, совсем вышла из повиновения. В поисках спасения привёл её к вам...

- Вы очень хорошо поступили, Шадман-ходжа. Вы очень проницательны... Шайтан покушается на веру и совесть вашей дочери. Оставьте её у моей жены, ишан-айи. Недельку-другую она почитает над ней молитвы, глядишь - ваша дочь и образумится. Молитва всесильна. Ваша дочь будет спасена от шайтаньих наваждений. А потом надо будет подумать о её замужестве. Выданная замуж девушка вне опасности. Обручим её с каким-нибудь смиренным и набожным мусульманином и свершим тем самым благое дело.

Разговор проходил перед мазаром. Шадман-ходжа, согнувшись в поклоне, потёр полы халата шейха о свои глаза. Будто воробей, заколдованный змеёй, смотрел он на шейха, не разгибаясь, снизу вверх. Растроганный тем, что шейх разговаривал с ним ласково, Шадман прослезился и сказал:

- Рахмат вам! И если не от меня, то от бога воздастся вам!

По знаку шейха Исмаила группа женщин в паранджах окружила Санобар.

И в это время на площади перед мазаром появились Хамза, Амантай, Алиджан и председатель кишлачного Совета Валихан.

- Зачем вы взяли меня с собой? Почему вы вмешиваетесь? - плаксиво говорил председатель сельсовета, обращаясь к Хамзе. - На такое вмешательство местным властям не дано полномочий. Шейх Исмаил очень тихий человек, желающий людям только хорошего.

- Ата! - крикнул Алиджан, решительно приблизившись к Шадману. - Заберите Санобар обратно!

- Отойди! Прокляну! - яростно взревел Шадман. - Я хочу наставить свою дочь на путь истины! Кто ты такой, чтобы приказывать мне?!

У Алиджана потемнело в глазах. Он бросился к Санобар. Но из окружения шейха Исмаила выскочили несколько человек и оттолкнули Алиджана.

- Что это за самоуправство! - выбежал в центр площади перед мазаром Амантай. - Есть у нас в Шахимардане Советская власть или нет?

Хамза подошёл к шейху Исмаилу.

- Я требую от имени Советской власти освободить девушку. Верните её отцу, и пусть он отведёт её домой! - громко и властно произнёс он.

Но Исмаил даже не шелохнулся. С достоинством и степенностью, в которых ему нельзя было отказать, он посмотрел на Хамзу.

- Уважаемый поэт, ваши убеждения и ваш путь иные, чем у нас. Вы идёте своей дорогой, и мы не мешаем вашим делам. Не вмешивайтесь и вы в нашу религиозную жизнь... - Помолчав, он добавил тихо: - Каким вы были в молодости, таким и остались: резким и вспыльчивым. И никак не образумитесь.

Хамза не отводил взгляда от глаз Исмаила.

- Освободите девушку! - настойчиво повторил он. - Вы нарушаете закон о свободе вероисповедания. Будете привлечены к ответственности. И тогда даже святой мазар не поможет вам.

"Когда же ты сдохнешь, безбожник проклятый! - злобно подумал про себя Исмаил. - Откуда ты взялся на мою голову?.."

- Кто захочет ославить наш священный мазар - убежище святого Али, того ждёт гибель. - В голосе шейха вместе с назиданием зазвучала угроза - он переходил в наступление. - Вы дитя мусульманина, Хамза. Хотя и недостойное дитя, как вам уже неоднократно говорили многие великие деятели ислама. Но никогда не поздно исправиться. Гоните прочь нечисть из своей души. Подумайте об отпущении грехов. Не предавайтесь соблазнам короткой земной жизни, усмирите себя, думайте о жизни вечной и не помышляйте о нанесении обид нам - бедным, сирым и убогим слугам аллаха, сторожащим, подобно псам, святую гробницу. Побойтесь гнева творца! Ибо если он разгневается на вас, то обратит в руины обиталища ни в чём не повинных других смертных, которые пострадают из-за вас. Не стойте же преградой на пути богоугодных дел!

Хамза терпеливо выслушал назидания шейха, а затем насмешливо спросил:

- Хош, если вы сирый, убогий и бедный слуга аллаха, который печётся только об отпущении грехов и верным псом сторожит святую гробницу, не помышляя о соблазнах этого грешного мира, то зачем же вам тогда ваш великолепный дом, роскошные комнаты, драгоценные ковры?

- Все эти ваши обвинения я уже слышал однажды, - сказал шейх Исмаил. - Это было много лет назад, когда вас проклял собственный отец. Тогда вы бросали их моему учителю великому хазрату Мияну Кудрату. За эти годы, как я уже говорил, вы нисколько не изменились и, как видно, не нажили большого ума. Поэтому я отвечу вам теми же словами, которыми отвечал хазрат в день вашего отлучения от нашей святой религии... Всё в жизни мусульманина подчинено воле аллаха. Волей всевышнего каждый имеет своё предназначение, великий аллах даёт каждому долю, которой он достоин. И каждый пожинает плоды этой доли. И если кто-то, выделив часть из своей доли, жертвует её аллаху, тому всевышний воздаёт сторицей. Мазар этот благоденствует благодаря пожертвованиям, дарам и подношениям мусульман. Что же касается нас, шейхов, то мы всего лишь только посредники, распределяющие эти дары и подношения. Вы сказали про мой дом. Он - наследие предков, переходящее от поколения к поколению...

"Ты врёшь, Исмаил, - подумал Хамза, - за эти годы я изменился. И многое изменилось в нашей жизни. Ты укрылся здесь в горах, но дойдёт очередь и до тебя. Сейчас ты укрываешься за туманными назиданиями о всевышнем, но я стащу тебя на землю. Пора быть откровенным с тобой до конца".

- Хош, дом, драгоценности, золото... Положим, всё это разрешает вам иметь всевышний, хотя он мог бы разрешить иметь лишний кусок и бедным людям. Ну, а кто позволил вам отравлять души молодых людей и покушаться на их свободу? Задерживать их у себя? Кто позволяет вам насильничать?

Лицо и шея шейха Исмаила налились кровью. Теперь ему стало ясно, с каким беспощадным врагом он столкнулся. "Да, Хамза сильно изменился за эти годы", - со страхом подумал он.

Кое-как овладев собой, Исмаил ответил с некоторым волнением:

- Где господствует воля аллаха, там не может быть насилия. Это всего только желание всевышнего. И никто не должен сметь противиться этому желанию...

- Воля аллаха? Желание всевышнего? - Хамза, уже совсем не скрывая своего гнева, заговорил громко, напористо, яростно. - Маскируясь волей аллаха, вы дали в двадцать втором году благословение на убийство невинных людей своего же кишлака! Волей аллаха вы подожгли мазар! Волей аллаха вы и сейчас обманываете народ! Если верить вашим проповедям, то выращивание хлопка, избавление от паранджи, дружба с другими народами и исполнение всего того, о чём говорит Советская власть, - всё это противно воле аллаха! Святой мазар вы превратили в гнездо предателей и контрреволюционеров! И этим вы охраняете не только себя, но и нажитое вами богатство. Кто поджёг гробницу в двадцать втором году, шейх Исмаил? Кто своими руками уничтожил отряд красноармейцев? Нет, это вы не изменились, шейх! Если бы вы могли понять истинную суть всех своих деяний, не только как простой, нормальный человек, а хотя бы как мусульманин, то немедленно призвали бы на себя волю аллаха, и она испепелила бы вас! И это было бы истинным и справедливым проявлением воли божьей. И тогда бы воля аллаха действительно восторжествовала!

Хамза говорил правду о поджоге мазара - это понимали все.

И народ слушал его затаив дыхание.

Исмаил увидел, что люди приходят в волнение. Если он не сумеет сейчас предпринять что-то решительное... Шейх сделал знак дервишам. Этого условного знака никто не знал, кроме них, и поэтому не заметил. И тут же дервиши подняли невообразимый шум, закричали, завизжали, заглушая последние слова Хамзы. Исмаил мгновенно использовал этот шум.

- Мусульмане!! - зычно закричал он.

Дервиши затихли. Наступила тишина.

Шейх решил бить Хамзу наотмашь. Что нужно для этого?

Клевета!..

- Мусульмане! - снова закричал Исмаил. - Этот проклятый человек клевещет на обиталище святого Али, он призывает разрушить его!

Толпа всколыхнулась. И шейх, показывая рукой на Хамзу, начал проклинать его:

- Да испустишь ты дух, шайтанское отродье! Да сожрут тебя черви и пауки! Да съедят змеи твой поганый язык, клевещущий на нас! Да будешь ты вечно вертеться в семи адах! Да пошлёт на тебя гибель дух нашего святого Шахимардана! Аллах акбар!

Гул голосов пронёсся над собравшейся на площади мазара толпой. Увлекаемые дервишами, верующие теснили Хамзу, Алиджана и Амантая к ступеням вырубленной в скале лестницы, по которой нужно было подниматься из кишлака, чтобы попасть к мазару.

Из толпы уже раздавались злобные голоса:

- Уничтожить их!

- Сбросить со скалы!

- Закидать камнями!

- Оставь нас в покое, Хамза. Уезжай туда, откуда явился!

Положение было критическим.

И в этот момент через площадь мазара метнулась женская фигура и бросилась к Хамзе.

Это была Зульфизар.

Хамза не поверил своим глазам - Зульфизар осталась в Фергане и должна была приехать только через неделю. Как она оказалась здесь?

- Стойте! Стойте! - кричала Зульфизар, прорываясь сквозь толпу.

Вид городской женщины - молодой, стройной, очень красивой и совершенно не похожей на местных жительниц - произвёл сильное впечатление. Дервиши остановились. Многие верующие смотрели на Зульфизар, широко разинув рот, - её лицо было совершенно открыто. И настолько привлекательным, настолько прекрасным, настолько соединяющим в себе все человеческие представления о земной женской красоте было это лицо, что на людей как бы напало оцепенение.

Многие впервые в жизни видели так близко от себя "чужое" открытое женское лицо. И какое лицо! Большинство находившихся на площади мазара верующих никогда в жизни не видело такого лица, потому что считали женскую красоту порождением дьявола.

И сила удивления и восхищения перед красотой, естественная для человека, оказалась сильнее религиозной силы, навязываемой ему. Люди стояли неподвижно и, может быть, не отдавая себе отчёта в своём состоянии, любовались Зульфизар.

Никому даже не пришла в голову мысль о том, что она без паранджи.

Даже шейх Исмаил был неподвижен. Даже он, повидавший на своём веку многих красавиц, был поражён красотой Зульфизар.

А Зульфизар в эту минуту действительно была прекрасна, бесподобна, всесильна!

...Она скучала в Фергане без Хамзы и решила ехать раньше.

В дороге, чтобы не возникали осложнения, закрывала лицо косынкой. В кишлаке Вадил наняла арбу. Её городской костюм убедил возницу в том, что перед ним важная особа.

В Шахимардане, в сельсовете, ей показали дорогу к дому, где жил Хамза. Дорога лежала мимо лестницы в скале, которая вела к мазару. И в тот момент, когда Зульфизар проезжала мимо, с лестницы скатился какой-то человек, крича о том, что поэт Хамза с двумя йигитами пришёл разрушать святой мазар и за это верующие сейчас убивают его.

Сердце подсказало Зульфизар, что это правда. Зульфизар знала Хамзу.

Птицей взлетела она на скалу. И снова сердце, только оно одно - любящее женское сердце - подсказало ей, как надо поступить, какие слова говорить. Любовь определила её действия, любовь помогала ей.

- Что вы делаете, Хамза! Как вы посмели оскорбить священный мазар? Вай, смерть моя, что же это будет? Разве можно опрокинуть стену, ударяясь о неё лбом?.. Покайтесь, Хамза-ака! Склоните голову перед гробницей! Ради нашей любви, покайтесь! Не дай бог стрясётся что-нибудь!.. Разве можно тягаться с ними?! Лучше покайтесь! И мы избавимся от беды!.. Смотрите, какой у них вид! Я боюсь!.. Если дорога я вам, покайтесь!

И она зарыдала.

Зульфизар, конечно, не сознавала и не понимала, что говорит, к чему призывает мужа. Между каждыми двумя словами она вставляла только одно слово - "покайтесь!". Она не могла знать, в чём вина Хамзы, чем он оскорбил гробницу... Она не знала этого и, возможно, не хотела знать. У неё просто не было времени понимать что-либо. Она знала одно - ей надо спасать мужа.

И слёзы красавицы разрядили обстановку. Слёзы жены стали раскаянием Хамзы. Толпа отхлынула от него.

Хамза был растерян, ошеломлён. Ничего похожего никогда не ожидал он от Зульфизар. Он уже не думал о том, как она оказалась здесь. Слова жены о покаянии жгли ему лицо. Перед кем он должен был каяться?.. У него в глазах потемнело, закружилась голова. Ему показалось, что сейчас здесь произошло что-то страшное. Он будто услышал, как все смеются над ним.

Шейхи, дервиши, верующие, мазар, гробница, святые реликвии на стенах усыпальницы, рога животных и прочая дребедень, знахарское тряпье, подвешенное к ветвям чинары, - всё, казалось, хохотало над ним, всё плыло перед глазами. И ветер нёс хохот с горы на гору, и хохот, отражаясь эхом от неба, летел над всей землёй, над всей вселенной...

Хамза почти потерял сознание. В туманной пелене увидел он около мазара толпу шейхов и дервишей... Маленькие людишки в полосатых халатах с уродливыми, как у чертей, лицами, в огромных чалмах кривлялись, строили ему рожи, хохотали, перебирали чётки, трясли бородами, проклинали кого-то... Вдруг все они превратились в огромных чудовищных дивов и захохотали ещё сильнее. Их хохот превратился в грохот, сотрясающий горы и скалы, в ураган, в катастрофу...

Так было уже однажды. Почти тридцать лет назад, когда он мальчишкой приезжал сюда с отцом. Неужели действительно ничего не изменилось за эти тридцать лет? Неужели всё было напрасно - жизнь, борьба, страдания, странствия, гибель друзей, смерть близких, революция, фронты, стихи, песни, пьесы, музыка, память, высокие минуты отказа от своего личного ради большого, широкого, общего...

- Что же ты сделала, Зульфизар, - горестно шептал Хамза, - что ты сделала?.. Что стряслось с тобой, что случилось? Почему ты поверила этим проходимцам? Почему я должен был каяться перед этой нечистью?.. Они рвут тело народа клещами, они сосут кровь людей, а мы должны отступать перед ними?.. Да лучше было бы умереть сейчас здесь, чем отступить... Вокруг - Советская власть, вокруг люди строят новую жизнь, а здесь как в старом подвале всё затянуто паутиной... Это они должны каяться перед нами, что мы все ещё позволяем им играть в их подлые игры и обманывать народ!

Зульфизар, закрыв лицо косынкой, плакала на плече у мужа.

Шейхи и дервиши исчезли. Толпа верующих расходилась.

Подошли Алиджан и Амантай.

- Увели Санобар, - сказал Алиджан.

Хамза молчал.

- Надо вниз идти, - сказал Амантай, - чего зря здесь стоять...

Хамза обвёл тяжёлым взглядом лица обоих йигитов.

- Запомните этот день, - глухо сказал он. - Это было наше поражение. Мы пошли в бой малыми силами. И проиграли. Но мы всё равно победим. Надо копить силы.

 

3

Что-то случилось с Зульфизар - она купила у матери Алиджана старую паранджу. Видно, душа её надломилась около мазара. Не было больше сил ходить по кишлаку с открытым лицом, сопротивляться осуждающим взглядам, злобным выкрикам, зловещему шёпоту в спину.

Однажды, в сумерках, когда паломники уже начали расходиться с площади перед гробницей, Зульфизар, закутанная в паранджу, приблизилась к мазару и, встав под тутовником, считавшимся здесь деревом чудес, начала молиться. Она просила у святого Али прощения за себя и за Хамзу. И вся её поникшая, печально согбенная фигура как бы говорила о том, что раскаяние, которое она переживает, искренне.

Какой-то незнакомый человек подошёл к тутовнику и остановился с другой стороны дерева. Лица его не было видно.

Несколько минут он тоже молился, а потом вдруг сказал, обращаясь к Зульфизар:

- Не терзайте себя, сестра. Всё будет хорошо... Он остынет, образумится.

Зульфизар стояла молча, не отвечая.

- Не спрашивайте моего имени, - продолжал незнакомец, - я ваш друг и хочу благополучия вам и вашему мужу. Когда появляется новая женщина, мужчина часто теряет разум. Но я думаю, что Хамза-ака справится со своим чувством. Хотя именно здесь, в горах, сделать это трудно. Обстановка, как говорится, располагает - горы, луга, долины, уединение... Наши девушки рано перенимают у природы обаяние и поэзию - прыгают здесь с камня на камень, как козочки, пьют воду из родников.

- О чём вы говорите? - не выдержала Зульфизар.

- Я повторяю - не беспокойтесь и не тревожьтесь. Какие бы красавицы они ни были, никто из них не стоит даже вашего пальца. Разве откажется от вас Хамза ради дочери простого дехканина?

- Я ничего не понимаю, - тихо сказала Зульфизар. - Зачем вы всё это говорите мне?

- Я только утешаю вас и говорю, что все ваши подозрения напрасны. Дочь Шадмана хоть и красавица...

- Дочь Шадмана? Санобар? Какое она имеет отношение ко мне?

- Но ведь весь скандал-то начался из-за неё. Разве вы ещё не знаете? В тот день, когда шейх хотел оставить Санобар у себя, ваш муж вступил в пререкания с этим почтеннейшим человеком. Именно из-за этого его чуть было и не закидали камнями. Но вы спасли его... Шадман пожертвовал свою дочь мазару, а товарищ Хамза поднял скандал... Вот в чём дело. А в горах они встретились совсем случайно...

- Что, что? Они встречались в горах?

- Так говорят люди... Но вы же сами знаете, что товарищ Хамза человек очень жизнерадостный и приветливый. Он с каждым человеком находит общий язык. Просто однажды он играл в горах на тамбуре, а Санобар подпевала ему... Отсюда и пошли все слухи.

Что-то застряло в горле Зульфизар, она не могла произнести ни слова. Обида и тоска рождались в её сердце.

- Но вы не должны верить этим слухам. Если дамля Хамза и встречался с этой девушкой, то всего несколько раз. Не нужно придавать этому серьёзного значения. Товарищ Хамза, наверное, не будет жить тут у нас в глуши слишком долго, его, вероятно, назначат на более высокую должность...

"Неужели, прожив без меня так мало, - подумала Зульфизар, - он влюбился в какую-то простушку? Нет, это невозможно, он не может предать меня... Он может увлечься, как всякий поэт, но не изменить... А почему же тогда он заступался за неё перед шейхом? Хамза упрям, если уж задумает что-то, не отступится, пойдёт напрямик... О всевышний, не сбивай его с пути, усовести его, сохрани нашу любовь! Но разве ей что-нибудь угрожает? Что случилось? Что я знаю конкретно? Почему я верю всем этим разговорам? Кто этот человек? Как его имя? С какой целью открывает он мне все эти тайны?"

- Стоит вам только уехать из Шахимардана, - сказал незнакомец, - и ваш муж навсегда забудет дочь Шадмана. Просто не верится, что, имея такую жену, как вы, он мог обратить внимание на эту Санобар.

И, повернувшись, он быстро исчез за углом мазара.

Это был Гиясходжа.

Зульфизар медленно спускалась вниз с площади мазара.

Противоречивые чувства боролись в её сердце. Неожиданно она ощутила вражду и почти ненависть к Хамзе. И тут же пришла ревность. "Нет! Хамза мой! - чуть было не сказала она вслух. - Никому не отдам его! Тем более какой-то Санобар.,. Я же актриса, меня знает весь Узбекистан! А кто такая она? Ну, пусть моложе, но петь-то она не может лучше, чем я?"

Какой-то человек, появившись сбоку на лестнице, столкнулся с ней.

- Смотреть же надо! - крикнул он с досадой. - Сделай дырку в своей парандже, если совсем ослепла!

И прыжками начал спускаться вниз по ступеням.

У Зульфизар навернулись слёзы. Она закрыла глаза. Где-то в отдалении возникла Санобар, горная козочка... Прыгнула со скалы на скалу... А рядом стоял Хамза, улыбался загадочно, насмешливо...

"Чем быть женой бесчестного, лучше быть вдовой честного", - вспомнилась почему-то пословица.

Спустившись в кишлак, Зульфизар почти бегом устремилась к дому. Свернула в узкую и кривую улочку. Из ближайшей калитки вышел высокий человек в белом камзоле и такой же белой чалме. Зульфизар узнала шейха Исмаила. Он тоже узнал её.

- Тяжело быть красивой женщиной и женой поэта одновременно, - поучительно и ласково сказал шейх. - Но когда на душу давит груз печали, можно избавиться от него, только усердно предаваясь молитве. Помни, дочь моя: чтобы осуществились твои желания, надо много молиться. И тогда святой Али услышит тебя.

Зульфизар согнулась в низком поклоне. Шейх величественно прошёл мимо неё и скрылся за поворотом улицы.

Подходя к дому Алиджана, Зульфизар сняла паранджу. Вот и маленькая площадка перед калиткой. Прямо на земле сидели человек десять бедняков и батраков. Перед ними стоял Хамза.

Зульфизар, отвернувшись от мужчин, замедлила шаг.

- Друзья, - говорил Хамза, - я не хотел раньше времени печалить ваши сердца, но теперь надо сказать всю правду до конца. Ташпулата больше нет, он погиб... Рука врага, дотянувшись из Шахимардана до Самарканда, убила его...

- Кто убил его? - вскочил батрак Камбарали.

- Преступник сумел скрыться, но его преступление всё равно будет раскрыто... Ваш друг не смог встретиться с товарищем Ахунбабаевым. Но ваше письмо попало в руки Юлдаша Ахунбабаева. Он знает обо всём и будет поддерживать нас. Мы опираемся на линию партии. Давайте вместе подумаем, как изменить вашу судьбу к лучшему. Давайте наметим, что нам нужно прежде всего сделать, чтобы организовать колхоз...

Зульфизар быстро прошла в дом.

В комнате, которую они занимали с Хамзой, на полу поверх камышовой циновки была постлана старая войлочная кошма. На низком столе посредине комнаты лежали рукописи и нотные тетради. В углу на четырёх кирпичах лежал широкий деревянный щит. Это была кровать.

Зульфизар села. Зажгла лампу. Тусклый её огонёк вызывал невесёлые мысли. Зачем она приехала сюда? Что будет делать в этой глуши?

Вошёл Хамза. Бросил долгий взгляд на жену. Опустился на войлок.

- Зульфизар...

- Я слушаю вас, Хамза-ака...

- Я одного не понимаю, зачем ты ходишь к мазару? Всё ещё хочешь помирить меня с шейхом Исмаилом?

- Шейх Исмаил святой человек...

- Этот святой поджёг гробницу святого Али и погубил отряд красноармейцев!

- Это неправда! Я не верю в это! Так не могло быть!

- Если не веришь мне, можешь спросить у любого в Шахимардане, и каждый тебе скажет, что шейх Исмаил своей рукой заживо сжёг Степана Соколова и его красноармейцев. Это живодёр, прикидывающийся святым!

Зульфизар вскинула голову. Чёрная молния сверкнула в глазах.

- Вы всё ещё никак не можете забыть этого родственника своей русской жены?

Хамза поднялся, подошёл к кровати, сел рядом, обнял Зульфизар, повернул её лицом к себе.

- И это говоришь ты, которая прошла со Степаном через пески Каракумов и чуть было не погибла вместе с ним от бандитов Азиз-хана? Ты, актриса революционного театра, которая вместе с нами сражалась на фронтах гражданской войны против басмачей?.. Ты не должна больше никогда говорить так. В мире нет у меня человека более близкого, чем ты... Зачем обидела меня? Будто вонзила кинжал в спину... Когда ты просила меня там, перед мазаром, чтобы я покаялся перед шейхами, мне было очень стыдно... Я не узнавал тебя, Зульфизар... Что случилось с тобой? Ты жена борца, революционного поэта - и вдруг испугалась каких-то проходимцев, претендующих на святость? Шейх Исмаил - сама подлость! Не верь тому, как он выглядит внешне со своей огромной чалмой на голове! Он самый настоящий мошенник!

Зульфизар заплакала.

- Вы думаете, мне легко здесь? Кругом незнакомые люди, каждый лезет со своими советами... Все говорят, что шейх Исмаил - потомок святого Али. А вы говорите, что он живодёр... Кому мне верить? Я боюсь за вас...

- Ты должна верить только мне! Меня прислала сюда партия, я представляю здесь государственную власть... Мы должны создать здесь колхоз вопреки сопротивлению духовников... Партия приказала мне бороться со всеми паразитами, фанатиками и прочими негодяями, которые живут обманом народа. Ты - моя жена, мой самый близкий друг, которому я доверяю больше всего. Поэтому ты должна преодолеть свою робость перед всей этой религиозной чепухой и во всём поддерживать меня. Ты должна быть моей первой помощницей. Без твоей помощи мне будет очень трудно.

Зульфизар пристально смотрела в глаза мужа и не замечала в них ничего такого, что намекало бы на измену.

И тем не менее она спросила:

- Я и в самом деле дороже всех для вас? Вы по-прежнему любите меня? Ни на кого не променяете? Говорите правду, Хамза-ака?..

- Конечно, иначе и быть не может. Ты же сама знаешь, как я люблю тебя.

- А Санобар?

- Санобар? - удивлённо переспросил Хамза. - А при чём тут Санобар?

- Вас видели вместе с ней... Вы встречаетесь с ней в горах?

Хамза улыбнулся. Может быть, ему не надо было этого делать... Зульфизар сразу вытерла слёзы.

- Я встретился с ней несколько раз совершенно случайно... - Заметив, что жена слушает его с недоверием, Хамза сказал горячо: - У Санобар природный дар актрисы и замечательный голос. Она очень талантливая девушка! Ты бы лучше помогла ей, чем ревновать. Для этого нет никаких оснований. Санобар почти ребёнок.

Кто-то постучал в дверь. Хамза, поднявшись с кровати, пересел на кошму.

- Входите! Дверь открыта...

На пороге стоял Амантай. Он держал в руках высокий, грубовато сколоченный стол. За ним Алиджан нёс две табуретки. Последним с большой керосиновой лампой вошёл батрак Камбарали.

Зульфизар поднялась и вышла из комнаты на половину матери Алиджана.

- Что это? - с недоумением оглядел Хамза вошедших. - Откуда?

- Стол Алиджана, табуретки мои, - сказал Амантай. - Они вам больше нужны, чем нам. За высоким столом удобнее писать, чем за низким. Примите наши скромные подарки и извините за то, что так поздно побеспокоили вас.

- А лампу прислал мой хозяин, Гиясходжа, - добавил Камбарали.

- Напрасно старался твой хозяин, - улыбнулся Амантай. - Как-нибудь и с лампой обошлись бы, достали сами. А то ведь, чего доброго, свет лампы шейха будет мешать Хамзе-ака писать правду-истину.

Йигиты дружно захохотали.

- Не помешает, - засмеялся и Хамза. - Лампу сделали русские рабочие, мы нальём в неё керосину из Баку, который добыли азербайджанские рабочие, и тогда она будет светить правильно.

Камбарали присел около полки с книгами.

- Вай, буй, сколько книг! - обернулся он к Хамзе. - Неужели вы всё это прочитали?

- Я много книг прочитал. Эти самые нужные.

Хамза сел рядом с Камбарали, взял с полки три книги и, показывая их Камбарали, сказал:

- Вот эти я люблю больше всех остальных. Сколько ни читай их, всё время хочется читать снова.

- А кто их написал?

- Вот эту - Алишер Навои. Эту - великий русский поэт Пушкин, а третью - тоже русский поэт, Владимир Маяковский. Он живёт и работает в Москве. Я хотел бы с ним встретиться когда-нибудь...

Показывая Камбарали книги, Хамза совсем было забыл об Амантае и Алиджане.

- Почему стоите? Садитесь, - пригласил он их, - теперь здесь есть на чем сидеть.

- Боимся утомить вас, Хамза-ака, - сказал Амантай, - мы придём в другой раз.

- Нет, нет, так не пойдёт. Садитесь, - настаивал Хамза.

- Смерть Ташпулата поразила нас, - вздохнул Амантай, садясь на табуретку. - Вы сказали, что в его комнате нашли полбутылки водки? Но Ташпулат эту штуку никогда даже в рот не брал.

- Если бы дядя Ташпулат был жив, он помог бы вам, - сказал Алиджан. - Он рассказал бы всё, что видел и знал.

- Он мне и так всё "рассказал"...

- Но ведь вы его не встречали, - с удивлением поднял голову Камбарали, вступая в разговор.

- Я прочитал тетрадь его воспоминаний...

- Я записывал эти воспоминания, - сказал Алиджан.

- Я знаю... У тебя есть вкус к изложению. Как знать, может быть, со временем ты станешь писателем или поэтом... Но сейчас, пока расследование не закончено, об этом никто не должен знать. Пусть пока враги думают, что Ташпулат унёс с собой свою тайну. А то могут помешать расследованию. Договорились?

Все трое - Алиджан, Амантай и Камбарали - молча кивнули.

- Теперь давайте думать, с чего будем начинать...

- Надо гнать из сельсовета людей шейха Исмаила, - твердо и решительно сказал Амантай.

- Правильно. Товарищ Ахунбабаев, когда я уезжал из Самарканда, говорил мне то же самое.

- В самом деле? - обрадовался Амантай.

- Так что у тебя одинаковое классовое чутье с главой нашей республики... Теперь второй вопрос: как поведёт себя народ, когда мы начнём менять состав сельсовета?

- Смотря какой народ...

- Меня интересуют бедняки и батраки.

- Если будет закрытое собрание для самых бедных, то почти все бедняки и батраки будут вместе с нами. А если открытое - могут оробеть.

- Тогда надо будет предварительно поговорить со всеми бедняками и батраками и объяснить им, чего мы от них хотим.

- А где говорить? В сельсовете Валихан сидит. Если собраться на площади, шейхи помешают. В любом же доме поместятся не больше десяти - пятнадцати человек.

- Если бы у нас была красная чайхана, - задумчиво произнёс Камбарали, - как в Фергане или Вадиле...

Все переглянулись.

- Очень верно! - хлопнул Хамза себя по колену. - Надо начинать со строительства красной чайханы! Там мы сможем говорить с народом обо всём, и никто не помешает. Там же будем проводить занятия кружка по ликвидации неграмотности. Вот Алиджан - молодой грамотный комсомолец... Будет учить людей вместе со мной. Красная чайхана станет опорным пунктом против мазара.

- А что, если для строительства чайханы объявить хашар на весь кишлак? Тогда за день-два построили бы, - предложил Амантай.

- Валихан не допустит этого - собрать народ на хашар, - хмуро произнёс Алиджан.

- А мы его заставим, пусть только попробует помешать! - подбоченился Амантай.

В день хашара на место будущего строительства собрались почти все жители кишлака. Народ соскучился по общему делу.

Работали дружно и весело. Многие пришли со своими кетменями.

Амантай и Алиджан сколотили полтора десятка деревянных носилок. И не было отбоя от добровольцев, выражавших желание носить землю на фундамент.

В середине дня появился Гиясходжа. Он притащил с собой большую и хорошо обструганную доску.

- Вот мой вклад, - сказал он Хамзе. - Очень хорошее дело придумали вы, товарищ Хамза.

- Инициатива принадлежит не мне, а вашему батраку Камбарали. Ему и выражайте благодарность, - улыбнулся Хамза.

Гиясходжа сделал вид, что не понял, о чём идёт речь.

- Товарищ Хамза, я что-то чувствую себя неважно сегодня, кости ломает, поясницу согнуть не могу... Поэтому землю таскать, наверное, не смогу. Но я беру на себя обязательство обставить чайхану мебелью и достать ковры. Я уже велел своим домашним приготовить несколько ковров.

Хамза публично, при всех, пожал Гиясходже руку, и тот, очень довольный собой, ушёл с хашара. Но по дороге ему встретился Валихан, и это сильно испортило настроение Гиясходже.

Он отвёл Валихана в сторону.

- Осёл! Как ты мог допустить это?

- А что я мог? - ворчливо оправдывался Валихан. - Хамза узнал от кого-то, что нам уже отпускали раньше средства на красную чайхану... А если он узнает, что половина тех средств ушла на гробницу? Тогда мне несдобровать...

- Дурак, мы всегда сумеем защитить тебя... Надо было соглашаться для вида на хашар, а на самом деле тянуть и тянуть. Сослался бы на райисполком, что, мол, ждёшь разрешения от них, а там председатель райисполкома Шахобиддин тоже бы начал тянуть, и постепенно все и забыли бы про хашар.

- Хамзу этим не проведёшь. Он хорошо знает законы. Если бы я попытался помешать им, то они всё равно бы начали без меня. Почему наш почтенный шейх Исмаил не запретил мусульманам участвовать в стройке?

- Открыто теперь уже запрещать нельзя. Это только повредит. Шейх не может сразу реагировать на такие дела. Теперь всё нужно делать с умом, осторожно, постепенно.

- А почему же тогда шейх сразу, как только приехал Хамза, запретил кричать по ночам из гробницы? - ехидно спросил Валихан.

- Потише ты, осёл! - прошипел Гиясходжа. - Что ты мелешь всякую чепуху? Какое отношение имеет шейх Исмаил к ночным голосам из гробницы? Это слышен голос самого святого Али!

- Почему же наш святой Али умолк после приезда Хамзы? - не унимался Валихан. - Испугался, наверное, что Амантай, Алиджан и ваш батрак Камбарали, который не отходит от Хамзы, поймают его ночью, когда он будет выходить из гробницы?

- Не богохульничай, тупица, - прищурился Гиясходжа и нехорошо усмехнулся. - Ты совсем, что ли, рехнулся в своём сельсовете?.. Смотри, как бы тебе не поскользнуться в пропасть, когда ты погонишь в горы пасти овец...

Валихан понял, что слишком осмелел.

- Простите меня, шейх, - виновато опустил он голову. - Этот Хамза сидит у меня в печёнках. Вы слышали, что он скоро собирается проводить досрочные выборы в местный Совет? Меня, наверное, переизберут. И у вас уже не будет в сельсовете такого преданного шейху Исмаилу человека, каким был я...

 

4

Один из домов шейха Исмаила, считавшийся его летней резиденцией, стоял в стороне от кишлака Шахимардан - у подножья холмов Шаланга. Сюда и прибыл паломник из Гилгита, когда в кишлаке началось строительство красной чайханы. До этого, сразу после приезда Хамзы, хромой дервиш находился на далёкой горной пасеке, которая принадлежала святому мазару.

Шейх Исмаил и паломник сидели на открытой веранде.

- Я вызвал вас потому, что есть новости, - сказал Исмаил. - Хамза наступает. В день открытия красной чайханы он собирается провести досрочные перевыборы в местный Совет.

- У него есть полномочия на такие перевыборы?

- Да, есть. Пришло подтверждение из области и района.

- Кто сообщил вам об этом?

- Нынешний председатель сельсовета.

Хромой дервиш молча перебирал чётки. Его радужное настроение, возникшее во время поездки в Коканд и Самарканд, после жизни на горной пасеке сильно потускнело. Он бездействовал всё это время. Контроль над положением в Шахимардане был практически утерян. Плохо был осведомлен он и о ходе общей подготовки к событиям будущей весны.

- Вы не баловали меня своими посланцами, - недовольно буркнул шейх Сайд Агзамхан. - Благодаря вашей осторожности я отрезан от всего мира.

- Благодаря не моей осторожности, а благодаря активности Хамзы. Он целыми днями рыскает по всему кишлаку. Мои люди не успевают следить за ним.

- Гиясходжа продолжает работать с женой Хамзы?

- Продолжает. Все ваши наставления он в точности исполняет.

- А вы сами когда начнёте?

- Я уже несколько раз как бы случайно попадался на её пути в кишлаке. Результаты очень хорошие - она ходит к мазару и молится. Ваш метод имеет успех.

- Что вы собираетесь делать в день перевыборов?

- Ещё не знаю. Жду ваших советов.

- Тогда слушайте меня внимательно...

Шейх Исмаил вернулся из летней резиденции в свой главный дом в Шахимардане. Вызвал слугу.

- Извести всех доверенных людей в кишлаке о том, что они должны принять участие в открытии красной чайханы.

Слуга ушёл. Шейх молитвенно провёл ладонями по лицу, уверенно сказал самому себе:

- День открытия этого гнездовья безбожников станет днём позора еретика Хамзы!

И, высоко подняв голову, Исмаил направился во внутренний двор.

Когда он вошёл туда, там сидели две его жены - старшая, ишан-айи, и младшая, Рукия-биби. Рукия - легкомысленная, дерзкая и падкая на наряды - без умолку болтала. На голове её была косо повязана заграничная косынка, в ушах - серьги полумесяцем, руки в браслетах, с шеи свешивался тумар - медальон.

Она встала, увидев мужа, поклонилась ему, приняла от него чалму и халат. Шейх, не проявив к младшей жене никакого интереса и внимания, пошёл дальше. Рукия-биби с отвращением посмотрела ему вслед и вернулась к ишан-айи.

- Наш шейх нашёл для себя новую забаву, - с обидой произнесла она, скривив губы, - великую певицу Санобар.

- Женщина всегда была забавой для мужчины, - равнодушно ответила ишан-айи. - За тридцать пять лет жизни с шейхом я видела много его забав, но законная жена всегда была и остаётся законной и уважаемой женой.

- Сегодня я покажу этому старому развратнику, как молча проходить мимо меня. Если он явится ночью, я потребую, чтобы он купил мне кольцо с большим рубином, как у жены Мияна Кудрата. А не согласится купить, так ничего и не получит у меня.

- Согласится. Все мужчины ночью щедры на расходы, - морщинисто улыбнулась ишан-айи. - Если он войдёт сегодня не к своей новой забаве, а к тебе, то будет у тебя, конечно, кольцо. Но зайдёт ли он к тебе?

Рукия вскочила, словно ужаленная змеёй.

- Хоп, увидим ещё! Пусть он только останется у этой певицы! Не я буду Рукия, если не выволоку его оттуда за бороду и не опозорю!

...Шейх Исмаил прошёл ещё через несколько комнат и подошёл к маленькому, самому заднему дворику дома. Своим ключом открыл замок на калитке, осторожно заглянул внутрь. Здесь всё было в зелени и цветах. Низенький столик на траве уставлен блюдами, на которых разложены лепёшки, конфеты, виноград, персики. Около стола притулилась Санобар.

Как только вошёл шейх, она резко подняла голову, потом сжалась в комок, закрыла ладонями лицо.

- Опять ничего не ела, - с ласковым укором произнёс Исмаил. Не дождавшись ответа, он покачал головой: - Вчера ты не хотела снять паранджу и вынудила меня позвать на помощь женщин. Они силой открыли тебе лицо. Сегодня ты голодаешь, и это нехорошо. Без еды потеряешь много сил. Нельзя быть такой упрямой. Надо покориться судьбе. Сопротивляться ей грешно. Так сказано в шариате. А что может стать с женщиной, пренебрегающей словами корана? Что может стать с ней на том свете, знаешь?

Санобар не отнимала рук от лица.

- Знаешь, что с тобой станет?

- Отец мне говорил, - прошептала Санобар, не поднимая головы, - мне будет очень плохо. Но мне и сейчас плохо.

- Презрев заповеди священного шариата, ослушавшись своего отца, ты хочешь уехать в город. А город есть пристанище всех греховников и греховниц... Кто поддастся наущениям шайтана, тому не миновать на том свете ада огненного. Он вечно будет гореть в огне, его будут жалить скорпионы и гадюки, питаться же он будет отравленными плодами ядовитых деревьев. И его будут пытать там многие века!

Шейх умолк. Санобар легла на траву лицом вниз. Плечи её вздрагивали, она плакала.

- Есть только один путь избавления - смириться с судьбой, - снова заговорил шейх. - Ты должна подчиниться воле своего отца. Женщина не в силах противиться проискам шайтана, он легко может околдовать её и сбить с пути. Ты дочь одного из самых набожных мусульман нашего кишлака. Поэтому все мои помыслы отныне только об одном - уберечь тебя от грехопадения. Не каждого я удостаиваю такой милости...

Плач Санобар перешёл в рыдания. Исмаил, решив поднять её, наклонился и положил ей руки на плечи.

- Вставай! - приказал он.

Санобар, рыдая, не двигалась с места.

Шейх, теряя терпение, обхватил девушку. И вдруг услышал какой-то шорох около калитки. Быстро отдёрнул руки. Поднял голову и увидел Рукию, которая со злым выражением на лице смотрела на него.

Явно рассчитывая на то, что Рукия услышит его, Исмаил ласково и назидательно сказал Санобар:

- Подумай о моих словах, дочь моя! Только смирившись со своей судьбой, ты удостоишься милости аллаха и любви отца. Ведь недаром же говорят: благословение родителей - благословение аллаха. Вставай же и поешь, а то заболеешь. Я зайду к тебе через некоторое время и молитвами начну изгонять из тебя злых духов.

Рукия еле успела отскочить от калитки и спрятаться. Шейх, шатаясь как пьяный и весь содрогаясь от неудовлетворённого желания, прошёл мимо, не заметив её. Рукия так злорадно посмотрела ему вслед, словно бы хотела сказать: "Чтоб ты сдох, похотливый святоша, чтоб тебя свинья укусила! Ты всё-таки не добился своего. Молодец, Санобар!"

На берегу реки строители возводили на кирпичном фундаменте каркасную стену чайханы. Амантай и Камбарали устанавливали двери и рамы.

Мимо них прошёл Шадман.

- Шадман-ака не хочет нас даже приветствовать, - шутливо заметил Амантай. - Похоже, что шейхи совсем заколдовали его, а?

- Никто меня не заколдовал, - хмуро огрызнулся Шадман. - Просто не хочу работать напрасно. Одна чайхана у нас уже есть и всё время стоит пустая. К чему же вторая?

- Какая чайхана? Где она? - с удивлением спросил Амантай.

- Какая? А чайхана Бузрук-ишана?

- Ха! Сказали тоже! Это чайхана для баев и байчиков. А у нас будет бедняцкая чайхана. Между прочим, для таких, как вы, Шадман-ака...

- Чай дешевле и лепёшки пышнее будут в этой твоей бедняцкой чайхане, что ли? - съязвил упрямый Шадман. - Или, может быть, вы будете раздавать бесплатный лагман?

- Всё будет у нас и дешевле, и вкуснее, и честнее! - не сдавался Амантай. - А самое главное - тут не будет интриг и сплетен, а вместо вранья шейхов мы будем слушать по радио о всём новом, что происходит в мире. Будем также читать книги и учиться грамоте.

- Стой, стой! - вдруг закричал Шадман на Амантая. - Кто так ставит двери, бестолковая твоя голова! Ну-ка дай сюда топор... Здесь нужно стесать немного...

- Не влезает, - сказал устало Амантай.

- Если не влезает, значит, нужно ломать? - ворчал Шадман. - Держи дверь прямее, кому говорят?!

К строительной площадке подошёл Хамза.

- Вот здесь у нас будет зал для любителей чаёвничать, - рассказывал Хамза. - А здесь будем показывать представления. А вон там - учиться грамоте...

К нему подбежал раскрасневшийся, разгоряченный Алиджан.

В руке он держал молоток.

- Хамза-ака! - радостно закричал Алиджан. - Половина уже готова! Посмотрите, как люди работают... А если позвали бы какую-нибудь артель, возились бы не меньше двух-трех месяцев. Вот про это, наверное, и говорят: если всем вместе погнаться, то и зайцу не умчаться, а?

- В этом вся суть, - сказал Хамза, - работать вместе. Вот почему партия и предлагает коллективизацию сельского хозяйства.

Шадман-ака, подняв голову, посмотрел на Хамзу и, ничего не сказав, продолжал устанавливать косяк двери.

Как говорится, не успели и оглянуться, а красная чайхана уже готова... Вынесли стружки, повесили на стену портрет Ленина, в самой большой комнате установили длинный стол и накрыли его красной материей.

У входа в чайхану уже хлопочет чайханщик. Расставил несколько десятков пиалушек, притащил самовар. А рядом, делая вид, что отдаёт важные распоряжения, Валихан - председатель сельсовета.

- Будьте осторожны с посудой и самоваром, - озабоченно говорит он, желая показать себя людям, которые пришли на открытие чайханы. - Смотрите, чтобы ничего не разбилось, не распаялось. Всё это куплено на деньги сельсовета, я отвечаю за это имущество перед народом. Если разобьётся какая-нибудь пиала или какой-нибудь чайник, заставлю вас самого раскошелиться... - Улучив минуту, он шепнул на ухо чайханщику: - Когда все соберутся, прибежит девчонка и позовёт Хамзу с Амантаем. Скажешь, что у неё к ним срочное дело - у Хамзы дома случилась беда...

Чайханщик кивнул.

Наступил вечер. Глашатаи, обойдя кишлак, прокричали повсюду:

- Сегодня в красной чайхане Хамза будет говорить речь! Расскажет интересные новости! После вечернего намаза все направляйтесь в новую чайхану!

Два карная своим трубным воем, разносившимся далеко вокруг, созывали народ.

Чайхана наполнялась людьми.

- Сегодня Бузрук-ишан, наверное, закроет своё заведение на замок, - сказал Амантай.

- Вряд ли, - покачал головой Хамза, - у Бузрук-ишана есть свои друзья по чаепитию.

- Смотрите, смотрите! - взволнованно подошёл к ним через несколько минут Алиджан, показывая рукой на оживлённо гудевший заполненный зал. - Все шейхи и баи кишлака собрались. Даже Бузрук-ишан приплёлся. Только Гиясходжи и шейха Исмаила ещё нету... - Он умолк на мгновение, тревожно вглядываясь в лица богатеев, и тихо добавил: - По-моему, шейхи собрались тут не к добру.

- Ты так считаешь? - нахмурился Хамза. - А почему?

- Что может интересовать их здесь? Наши дела? Вряд ли. Только какая-то своя цель.

К столу, покрытому красной материей, протолкался чайханщик.

- Амантай, Амантай! - тихо позвал он.

- Что такое? - обернулся к нему Амантай.

- Там просят выйти Хамзу-ака и вас! - прошептал чайханщик на ухо Амантаю. - Прибежала какая-то девчонка,..

- Что ещё за девчонка? Откуда?

- Маленькая такая. Даже не успел заметить, чья она. Сказала, чтобы Хамза-ака шёл домой, у него случилось несчастье...

- Какое несчастье? - встрепенулся Хамза. - Зульфизар?

- Пошли скорее! - забеспокоился Амантай. - Алиджан! Смотри, чтобы наши не расходились. Пусть держатся вместе, а то шейхи устроят здесь что-нибудь...

Хамза и Амантай быстро вышли из чайханы и побежали по улице.

И как только они скрылись за поворотом, в красную чайхану вошёл шейх Исмаил. Шум и разговоры сразу стихли. Все невольно поднялись и поклонились смотрителю гробницы.

Шейх прошёл сквозь толпу, направляясь к столу, покрытому красной скатертью, стоявшему внизу перед возвышением - сценой. За ним двинулись из зала все шейхи и все служители гробницы. Какой-то незнакомый человек вскочил с места и громко закричал:

- Знамение! Народ! Шейх Исмаил есть великий имам и потомок святого Мухаммеда, ваш отец и духовный наставник! С величайшим вниманием слушайте его пророческие слова!

Исмаил поднялся по ступенькам на сцену. Все шейхи торжественно поднялись за ним и сели позади него на пол длинной шеренгой. Исмаил, раскрыв ладони, молитвенно провёл ими по лицу. Все шейхи, сидевшие сзади него, сделали то же самое.

Неловкое, тяжёлое молчание повисло в красной чайхане.

Дёрнулся было вперёд Алиджан, но его не пустили, сжали со всех сторон... На лицах дехкан появилось обычное, покорное выражение. Всё оживление как рукой сняло. Батраки растерянно молчали. Алиджан не знал, куда девать глаза. Зато Шадман смотрел на сцену восторженно, глаза его блестели от слёз. Теперь-то он понимал, что сам аллах направил его на помощь строителям, если красную чайхану открывает шейх Исмаил.

- Сбылось то, о чём я всегда говорил! - воскликнул шейх, воздев вверх руки.

Голос его звучал надрывно. И все находившиеся в чайхане жители Шахимардана тяжко вздохнули. И этот громкий, трагический вздох был похож на какой-то всеобщий страдальческий стон, вырвавшийся из широкой груди всего народа.

И тем не менее никто ничего не мог понять. Пришли на открытие чайханы, а дрожащий, плачущий голос шейха как бы готовил людей к покаянию, напоминал о грехе, о несовершенстве этого бренного мира.

- Обо мне сказали неправильно! - крикнул Исмаил. - Я не потомок святого Мухаммеда... Я собака! Слабая, беспомощная собака, которая стережёт гробницу святого Али!

В зале послышались рыдания. И громче всех плакал отец Санобар, Шадман-ака. Ему было искренне жалко шейха Исмаила.

- В Шахимардане не осталось ни одного правоверного! - неистово воскликнул шейх. - Шахимарданцы отвернулись от ислама! Невер Хамза, проклятый нами, хочет создать тут гнездовье разврата и еретизма! Шахимарданцы же, будто собаки, послушные свистку хозяина, сразу же сбежались и за несколько дней воздвигли вот это прибежище шайтанов! Вы, шахимарданцы, послушавшись этого дьявола Хамзу, сбились с пути истины и сами обратились в слуг дьявола! И этим погрязли в неимоверных грехах! Для тех, кто, поверив красивым словам Хамзы, сбился с пути шариата и корана, кто забыл молитвы и нашу святую веру, для тех не будет ни прощения, ни пощады ни на том, ни на этом свете! Кайтесь, кайтесь, кайтесь, правоверные!!!

Все шейхи, как по команде, зарыдали, завыли, начали рвать на себе халаты, замахали руками.

И в эту минуту в чайхану ворвались запыхавшиеся Хамза и Амантай.

- Всё ясно, - тяжело дыша, сказал Амантай. - Ловко же они провели нас, проклятые! Чайханщику, негодяю, голову оторву!

- Что будем делать? - с трудом переводя дыхание, спросил Хамза, глядя на рыдающих на сцене шейхов. - Надо исправлять положение!.. Исмаил украл у нас открытие чайханы! Всю решимость людей, пришедших на выборы нового сельсовета, он присвоил себе и обратил в свою пользу!.. До чего же умён, дьявол!

- Сейчас уже ничего не сделаешь, - махнул рукой Амантай. - Стоит шейху сделать знак, и нас растерзают.

- А народ?

- Вряд ли кто-нибудь пойдёт за нами. Народ в смятении...

- И всё-таки я попытаюсь, - решительно произнёс Хамза. - Нельзя упускать такой момент. Будь внимателен.

- Что вы хотите сделать, Хамза-ака? - испугался Амантай. - Надо подождать!

Но Хамза, ничего не ответив ему, пошёл к сцене.

- Все, отвернувшиеся от религии, будут обречены на муки адские, - проповедовал между тем с возвышения шейх Исмаил. - В главе корана "О погрязших в грехах" сказано: "Языки их, измучившиеся от жажды, повиснут до самых колен, будут купаться в кипятке... Есть им суждено только ядовитые плоды, а пить железо расплавленное!.."

Хамза подошёл к сцене. Шейх, вытянув в его сторону руку, изрёк:

- На такие муки будут обречены те, кто отвернулся от религии, и те, кто пойдут за ними!.. Ветер только хворост подхватывает, а пусть попробует перевернуть бревно!

Хамза, как бы испытывая глубочайшее уважение к шейху, низко поклонился ему. Озадаченный Исмаил настороженно всматривался в него, ожидая подвоха. Но Хамза молчал. И тогда шейх произнёс:

- Но истинно правоверные будут жить в ином мире, предаваясь наслаждениям. В коране о них сказано - "люди, достойные рая".

Вся чайхана замерла, глядя на Хамзу и шейха Исмаила. Все понимали, что сейчас что-то произойдёт. Все знали, что Хамза не тот человек, который оставляет последнее слово за своим противником.

А Исмаил, воспользовавшись общим молчанием, начал рассказывать главу корана "Имран". Он привычно считал себя сейчас единственным властелином зала и полным повелителем душ всех своих слушателей. Подняв руку, он хотел было уже приказать всем верующим покинуть чайхану, но тут раздался голос Хамзы, который изысканно и церемонно обратился к шейху:

- О светоч разума и символ мудрости, предводитель шейхов гробницы! Позвольте мне, как одному из страждущих знаний, перенять крупицу знаний от ваших сокровищ!

Шейх надменно посмотрел на Хамзу и ответил степенно, сохраняя величественное достоинство:

- Говори! Каждый страждущий знаний вправе рассчитывать на меня.

Хамза стоял сбоку у сцены, и все, кто хотел слышать его, смотрели на него, отворачиваясь тем самым от шейхов.

- Значит, тем, кто сохранил веру, в раю будут прислуживать гурии и ангелы, - сказал Хамза. - Истинное наслаждение ожидает их там. И это будет достойная награда за их молитвы, не так ли, таксыр?

- Хвала вам! Вы очень хорошо вникли в эту главу корана, - согласно кивая головой, важно произнёс шейх Исмаил.

- Никто из набожных не будет наказан презрением и не будет обойдён, не так ли?

- Никто не будет обойдён. Ибо в коране сказано: все, кто посвящает свою жизнь молитвам, - все будут вознаграждены одинаково, - подтвердил шейх.

- Всем этим людям гурии и ангелы будут прислуживать в равной мере? - переспросил Хамза.

- Да, всем будут прислуживать в равной мере. Так написано в священной книге.

Хамза приблизился к сцене.

- Каждое ваше слово вселяет радость в душу мусульманина, таксыр! - Голос Хамзы зазвенел с новой силой. - Но в сто двадцать третьем стихотворении главы корана "Женщины" сказано так: "Кто совершает благое дело, тот достоин рая, никто из них не должен быть обойдён перед другими".

На мгновение в чайхане возникли гул и оживление, но потом люди снова умолкли.

- Хош, что же из этого? - сердито спросил шейх. - Как написано в коране, так и будет.

- Так скажите же мне, таксыр, - театрально возвысил Хамза голос до предела, - когда мужья пируют и наслаждаются, что делают в это время их жёны, тоже набожные? Ведь и они тоже, как сказано в коране, ни в чём не должны быть обойдены, а?

Минуту, вторую висела тишина... И вдруг вся чайхана грохнула хохотом. Смеялись все - и батраки, и баи. А Каримджан, богатырского вида батрак, сидевший у двери, так заливался хохотом, что из глаз его ручьём бежали слёзы.

- Почему же, в самом деле, женщины не веселятся, когда мужья пируют? - говорил он, вытирая рукавом халата слёзы. - Ведь они гораздо более набожные, чем мужчины. Почему, в самом деле, а? Что ответите на это, шейх?

Кто-то крикнул от дверей на всю чайхану:

- А Рукия-биби, жена Исмаила? Ей как раз по её нраву и годам время смеяться и веселиться, а она, бедняжка, сидит рядом с засохшей деревяшкой, которой уже не суждено плоды приносить!

- А у Бузрук-ишана три жены... И ни одна не плодоносит! Какое уж тут веселье?

Шейхи, обступив Исмаила, о чём-то шептались и спорили, но тут на всю чайхану загрохотал голос Амантая:

- Отвечайте на заданный вопрос!

Поднялся невообразимый шум. Спорили в каждом углу, каждый доказывал своё. Хамза с интересом провожал взглядом Амантая, который ринулся напролом через зал к сцене. Поднявшись по ступеням, Амантай в упор спросил шейха:

- Мой уважаемый шейх, вы бы объяснили мне... В святом шариате сказано, что правоверным грех предаваться корысти и накопительству. Они должны довольствоваться тем, что посылает им бог... Так почему же вы отняли землю у покойного Тухтасына и обрекли его на батрачество в чужих домах? Разве бог не должен наказать вас за это? Но вы, судя по вашему виду, совсем не боитесь божьего гнева, не так ли?

С другой стороны на сцену вспрыгнул Алиджан.

- Ещё один вопрос, таксыр! - надвинулся он на смотрителя гробницы. - Ведь мазар святое место, так? Почему же вы, шейх Исмаил, самый верный страж мазара, подожгли его? В каких грехах вы можете обвинять других людей, если на вас самом висит такой страшный грех? И почему на вас до сих пор не пали кары небесные за него? Наверное, вы знаете какую-нибудь тайную молитву, которая отводит руку всевышнего от вашей головы, не так ли?

Исмаил был потрясён. На него нападали простые батраки.

Хамзу хоть ещё можно было считать равным противником. Но эти ничтожные Амантай и Алиджан... Они берут пример с Хамзы, это он научил их, они его выкормыши. Ишь ты, чуть ли не каждый день то один, то другой вспоминают о пожаре мазара. Тогда нельзя было поступить иначе. Он, Исмаил, спасал честь своего духовного наставника Мияна Кудрата. Хазрат благословил его на поджог, рука всевышнего направляла его, Исмаила, руку...

На мгновение перед ним возник горящий мазар. Шейх содрогнулся. Ему показалось, что эту картину видят сейчас все. "Мне суждено сейчас или умереть или победить..." Эта мысль сверлила его мозг. Он впервые попал в такой жестокий переплёт. Если он выберется из него благополучно, то правоверные по-прежнему будут повиноваться ему. Если же не удастся, то тогда позор, тогда конец. И Хамза восторжествует...

Шейх застонал... Но уже в следующее мгновение он овладел собой. "Нет!" - сказал он себе мысленно. Он представил "паломника" из Гилгита, его длинное жёсткое лицо, беспощадные светлые глаза... Нет! Теперь, когда гробница восстановлена, именно теперь нельзя отдавать Хамзе власть над Шахимарданом.

Нет! Он не отдаст её Хамзе никогда. Зарубежные покровители раздавят его как мокрицу, если он проиграет.

Шейх окончательно овладел собой. "Нет!" - решительно произнёс он про себя. А чтобы разуверить народ в том, что сказал сейчас Алиджан, этот выкормыш Хамзы, нужно использовать любимое оружие учителя Мияна Кудрата. И тогда он, Исмаил, будет спасён.

И, вскинув вверх руки, изображая лицом нестерпимую душевную муку, шейх Исмаил публично начал "каяться" перед народом.

- О всевышний! - кричал он со сцены. - Если я, твой верный пёс, приложил хотя бы палец к такому нечеловеческому греху, как пожар гробницы, то пусть отсохнут эти руки! Пусть плоть моя сгорит в огне семи адищ! Пусть я буду раздавлен скалами этих гор! Пусть я умру в собачьих муках! Пусть дети мои будут гнить заживо! Пусть род мой навсегда исчезнет из памяти людей! Пусть кости мои обглодают шакалы!

Исмаил долго ещё проклинал самого себя, а потом зарыдал...

И все шейхи заученно заголосили и зарыдали в тон ему.

Шатаясь от слёз и горя, обессилевший Исмаил начал спускаться со сцены. За ним, раскачиваясь из стороны в сторону, потянулись шейхи. Люди сочувствовали Исмаилу, его поддерживали под руки, а он, шаря зрачками из глубины залитых слезами глаз по лицам "зрителей", думал только об одном: поверили или не поверили? Поверили или не поверили?.. Кажется, поверили!

Снова поверили!

"Дьявол, - подумал Хамза, наблюдая за Исмаилом, - сущий дьявол!.. Но какой актёр, а! Когда он останется без работы, я приглашу его, пожалуй, в местный театр играть роли пожилых негодяев".

Амантай и Алиджан поставили на место стол, покрытый красной материей, расставили стулья. Амантай призвал народ, всё ещё гудевший в зале, к порядку:

- Люди добрые! Поговорили, и хватит!

Слова эти, произнесённые сдержанно, но не лишённые юмора, произвели впечатление. Все замолчали.

- По поручению батраков и бедняков общее собрание народа Шахимардана объявляю открытым, - сказал Амантай. - Сейчас будет говорить товарищ Хамза, наш друг и всем известный поэт, приехавший к нам из Самарканда.

Хамза поднялся на сцену.

- Товарищи!..

Шейх Исмаил и все остальные шейхи, словно это их окликнули этим непривычным словом, остановились в дверях, обернувшись к сцене.

- Товарищи! - улыбнувшись, повторил Хамза. - Я читал коран и многие другие религиозные книги. Я долгие годы изучал их когда-то в медресе. И, изучив коран, я пришёл к выводу, что духовенство, то есть люди, которых мы считаем святыми, не от мира сего и прочее, - эти люди совсем не считаются с кораном и другими священными книгами. Эти святые призывают народ к терпению и покорности, к честности и воздержанию, а сами отнюдь не соблюдают всего этого. И мы должны предъявить свой счёт и к таким обманщикам, как шейх Исмаил и его окружение!

Снова шейхи подняли было крик, пытаясь заглушить Хамзу, но Исмаил движением руки заставил их замолчать.

Хамза продолжал:

- Я никого не принуждаю к своей вере. У нас немало людей, которые, искренне веруя в ислам, преданы Советской власти. Вольному воля! Пусть веруют - за это их никто не будет преследовать. В Советской стране живёт много разных народов, которые исповедуют различные религии. Религия - личное дело граждан. Но если какая-то религия мешает народу строить новую жизнь, тогда начинается другой разговор...

- Ислам призывает мусульман любить друг друга, уважать друг друга, жить в мире, быть честными и справедливыми, - сказал шейх Исмаил от двери.

- Любить и уважать друг друга? - повторил Хамза. - Мы уже имели возможность убедиться, какого рода любовь и уважение вы проповедуете... Люди! Шейх Исмаил сейчас сказал нам, что ислам призывает мусульман любить и уважать друг друга. Вы все слышали это. Но шейх Исмаил другие народы и людей иной веры пытается представить вам, мусульманам, как очень плохих людей только за то, что они верят в других богов. Шейх Исмаил постоянно говорит вам: "Вы не должны считать людей иной веры своими друзьями..." Проповедь неприязни и вражды между народами полезна только тем, кто получает выгоду от этого. Они боятся торжества дружбы, ибо они понимают, что когда народы заживут в полном согласии и мире друг с другом, то тогда они лишатся своего единственного источника доходов. По этой самой причине наши шейхи, сбивая простых людей с истинного пути, сунув в их руки винтовки, говорят: "Вступай в ряды басмачей и убивай других, ибо они не мусульмане". Но разве можно убивать человека только за то, что он верит в другого бога?.. - Обернувшись к портрету Ленина, Хамза продолжал: - Все трудящиеся мира с великим уважением произносят имя вот этого русского человека, товарища Ленина. Он вместе с русским народом принёс свободу и нам, узбекам, и мы никогда не забудем этого. Он завещал нам беречь дружбу между народами. А наши шейхи проповедуют совершенно противоположное!.. Но мы теперь знаем, к чьим словам нам надо прислушиваться!

Раздался гул одобрения. Амантай, Алиджан, Камбарали, Каримджан и многие другие батраки яростно захлопали. Шейхи застыли в дверях мрачно и неподвижно. Половина зала вертела головами, не зная, чью сторону принять.

- Нам надо покончить с теми, кто использует религию для разжигания национальной и расовой вражды, - продолжал Хамза, повысив голос. - Надо запретить шейхам вести контрреволюционную пропаганду перед правоверными. Шейхи, пробравшись в сельсовет, наносят вред Советской власти, мешают организовать в Шахимардане колхоз. Этого больше терпеть нельзя. Правительство Советского Узбекистана поручило мне, как коммунисту, помочь вам переизбрать состав вашего местного Совета. Было бы хорошо, если бы мы этим занялись прямо сейчас...

- Верно! Чем скорее, тем лучше! - закричал богатырь Каримджан. - А то мы скоро перестанем различать, где у нас сельсовет, а где гробница!

Волна смеха прокатилась по залу. Даже некоторые баи, отвернувшись, не смогли сдержать улыбку.

- Валихан всегда был лизоблюдом шейха Исмаила!

- Я протестую! Это незаконно! Я подам жалобу! - вскочил с места председатель сельсовета.

Шейх Исмаил, вращая глазами, полными притворного ужаса, с отвращением наблюдал за "разгулом" вышедшей из-под его повиновения "черни".

- Правоверные! Покиньте это пристанище неверов и еретиков! - крикнул он вдруг, но в голосе его уже не было привычных повелительных интонаций. - Всевышний навлечёт на вас страшную кару!

Из-за стола президиума встал Амантай, поднял руку.

- Шейхи, как служители религии, не имеют права голосовать и быть избранными, - сказал Амантай. - Так что теперь им здесь уже делать нечего... В сельсовет мы проведём выборы и без вас, таксыры. Новая власть потом вызовет вас, чтобы получить сведения о ваших землях и прочем имуществе...

Уже светало, когда люди начали выходить из чайханы. Все были довольны - впервые в Шахимардане местная власть была создана без давления шейхов и служителей гробницы. Впервые люди почувствовали освобождение от тяжкого бремени "святого места".

В чайхане за столом, покрытым красной материей, сидела новая власть Шахимардана - Амантай, Камбарали, Алиджан, Каримджан и Мехри.

Хамза председательствовал на этом маленьком собрании.

- Итак, друзья, вы единогласно избрали председателем сельсовета Амантая... Тебе, Амантай, видно, спать сегодня не придётся. Надо поскорее принять все дела у старого председателя. Алиджан, наш новый секретарь сельсовета, будет помогать тебе принимать документы от Валихана. Потом нужно будет наметить дела первой важности...

- Сейчас, - сказал Амантай, - у нас два дела первой важности: колхоз и школа для ликвидации неграмотных.

- Правильно, - согласился Хамза. - С этого и будем начинать.

 

1

Одна из комнат красной чайханы была постоянно отведена под школу ликвидации неграмотности.

За первым столом обычно сидели мужчины - - Амантай, Камбарали и Каримджан. Почти вся Советская власть кишлака в полном составе.

А последний стол, укутавшись в свои паранджи и чачваны, занимали всегда женщины. Только одна из них снимала чачван в школе. Это была Мехри - новый член сельсовета Шахимардана.

Перед каждым учащимся лежал букварь, карандаш и тетрадь. Напротив, на стене, висела чёрная доска. Хамза написал на доске две буквы - "Л" и "П".

- Вот эта буква называется "Л", - сказал Хамза. - Запомните её хорошо. Фамилия человека, самого дорогого для всех нас, начинается с этой буквы. Он основал наше государство - государство рабочих и крестьян... А ну, скажите, кто этот человек?

- Этот человек - товарищ Ленин.

- Правильно, - улыбнулся Хамза. - Значит, для того чтобы написать слово "Ленин", мы сначала должны написать букву "Л"... Теперь перепишите в тетрадь всё слово полностью... А эта буква называется "П". Видите, она похожа на калитку, через которую мы как бы входим в новую жизнь. Второе слово, тоже одно из самых близких для вас, начинается с этой буквы. Мы каждый день произносим это слово. Что это за слово?

- Я скажу, - вызвалась Мехри.

- Скажите.

- Паранджа! Мы это слово произносим каждый день, но всё никак не можем избавиться от него.

Все засмеялись.

- Товарищ Хамза, вы говорите о нашей партии, - быстро сказал Амантай, чтобы выручить смутившуюся Мехри. - Это слово - Партия!

...Шёл мимо красной чайханы Шадман-ака, встал сбоку около открытого окна, начал слушать то, о чём говорил Хамза.

- Мы прежде всего должны научиться писать эти два слова - "Ленин" и "партия", - объяснял Хамза. - Ибо именно благодаря Ленину и партии мы избавились от рабства. Но ещё не везде и не во всём. Некоторые люди и сейчас препятствуют освобождению женщин и девушек, пытаются обречь их на жизнь во мраке. Вот среди вас нет Санобар - очень способной девушки...

Судьба, сама судьба привела Шадмана в этот день к чайхане, чтобы слова Хамзы напомнили ему о дочери. Закрыв лицо руками, побрёл Шадман по берегу реки. Он скучал без Санобар.

И никакие радости молитвы, в которых он постоянно напоминал всевышнему о том, что пожертвовал дочь священному мазару ради чистоты её веры, не приносили облегчения.

Слова Хамзы разбудили тоску. Что было в его жизни, кроме дочери? Кетмень, чужое поле, палящее солнце над головой? Ему захотелось увидеть Санобар. И он повернул к дому шейха Исмаила.

Настоятель гробницы шейх Исмаил лежал на байковом одеяле, припав боком к пуховой подушке. Он выглядел больным.

Напротив шейха сидела ишан-айи и молча перебирала чётки.

Вот она подняла голову и взглянула на мужа. Будто бы разговаривая сама с собой, ишан-айи проворчала:

- Не знаю, не знаю... В нашем святом пристанище, в нашем Шахимардане, всё больше разных злых слухов...

Слова эти она произнесла весьма многозначительно. Шейх поднял голову. Вздохнул тяжело, глубоко, бросил равнодушный взгляд на ишан-айи.

- Что происходит у нас в кишлаке? Расскажите, шейх.

- Валихана лишили власти, освободили от должности. В тот день этот самый негодник, - Исмаил сморщил лицо, не желая даже произносить имени Хамзы, - прогнал его из сельсовета, а вместо него назначил батрака Амантая. Его все слушают, меня слушать перестали.

Ишан-айи не придавала большого значения изменениям в сельсовете. Вернее, она полагала, что по сравнению с положением шейха и его авторитетом всё это пустяки. Но скорбный вид шейха, словно он похоронил кого-то из близких, его бесконечные тяжкие вздохи заставили её задуматься. Желая приободрить шейха, она сказала:

- Хамза - приезжий. Амантай родился и вырос в Шахимардане. Значит, не такой уж он чужой... К нему можно найти подход, если взяться за дело с умом. А уж вам-то ума, шейх, не занимать.

Исмаила раздражала назойливость ишан-айи. Что она понимала со своими куриными мозгами? Политика - мужское дело.

Больше всего старшая жена хотела, конечно, узнать у шейха о том, что он собирается делать с дочерью Шадмана, чтобы избавиться от упрёков и капризов Рукии-биби. Видя, что настроение у шейха сейчас плохое, она решила, что наступил самый подходящий момент, которым надо воспользоваться.

Ишан-айи начала издалека:

- Вы верно рассуждаете, мой шейх. В эти дни у вас не хватает времени даже на то, чтобы молитвой наставить на путь истинный эту девушку по имени Санобар. А вам уже много лет. Но все забывают об этом... Ещё мудрецы древности говорили: "Сад не ценит соловья, а ворона горы"...

Шейх хмуро посмотрел на жену.

- Нельзя болтать обо всём, что взбредёт в голову. Тысяча благодарений аллаху за то, что мы всё ещё в силе и в разуме... Мы не вернём Шадману его дочь. Я сам выдам её замуж.

- За кого? - чуть не подпрыгнула ишан-айи. - Она же любит этого оборванца Алиджана!

Шейх в раздражении махнул на неё рукой:

- Помолчите, если ничего не понимаете в таких делах... Кто откажется от денег, посланных самим богом? Шадман пожертвовал дочь мазару, то есть мне. Бузрук-ишан хочет жениться на Санобар, уплатив мне большие деньги. Перепадёт кое-что и Шадману.

Шейх был сердит - его уже утомило многословие жены. Но ради калыма, который должен был уплатить ему Бузрук-ишан за Санобар, он решил сменить гнев на милость и даже на лесть.

- Вы очень умны. Вам ли не знать, как надо подготовить девушку к замужеству? Постарайтесь уговорить Санобар, я вас очень прошу об этом.

- Её трудно будет уговорить, - сказала ишан-айи.

- Если Санобар станет женой Бузрук-ишана, вы сразу получите жемчужные серьги и отрез на платье.

- Большое зеркало тоже.

- Хорошо, большое зеркало тоже, - несколько поколебавшись, согласился шейх.

- А Рукии-биби зеркало пока можете не покупать. Пусть наводит на себя красоту, глядясь в моё зеркало.

- Ладно, Рукия подождёт.

- Вы разрешите мне навестить мою сестру в Маргилане?..

- Как только продадим Санобар Бузрук-ишану, можете отправляться хоть на месяц.

- Чтобы навестить сестру, мне нужны новые ичиги и калоши. Кроме того, бархатная моя паранджа уже пообтёрлась, стыдишься и надевать...

Шейх метнул на жену гневный взгляд. Он только было хотел упрекнуть её в непомерной жадности, как в дверь заскреблись.

Шейх кашлянул, что означало разрешение войти. В дверь сунул голову кто-то из младших сыновей.

- Ата, явился этот босяк Шадман, пристал назойливо, говорит, что хочет сказать вам что-то важное.

Шейх, отпуская ишан-айи, твердо сказал женщине:

- Всё будет так, как мы договорились, если вы добьётесь её согласия... - Затем повелительно приказал мальчику: - Веди сюда Шадмана!

Вошёл Шадман.

- А-а, это вы, Шадман-бай! - улыбнулся шейх. - Прошу, проходите, присаживайтесь поближе.

- Ничего, я тут... от порога... Ноги в пыли, ковёр запачкаю...

- Нет, нет, садитесь ближе, при чём тут пыль? Что может быть дороже человека и беседы с ним...

Шадман, подвинувшись чуть поближе, опустил голову и сказал:

- Простите меня, таксыр, за то, что я не вовремя побеспокоил вас. Соскучился я по Санобар. Как она? Не плачет?

- А почему ей плакать? - Шейх пожал плечами. - Она для меня стала как дочь родная. Я много думаю о том, что надо предпринять для её счастья...

Шадман смотрел на хозяина дома с обожанием, как на бога.

- Почтенный Шадман-ходжа, - степенно начал шейх, - вы истинный мусульманин, честный человек. Если богу будет угодно, вам уготовано место в раю. Но дочь ваша... В её душе свил себе гнездо шайтан. Да, кстати, Шадман-ходжа, сколько за вами долга осталось?

Лицо Шадмана опечалилось, помрачнело.

- Долгов за мной много, таксыр. Проявите снисхождение к своему рабу, не гневайтесь.

- Не помню, не считал, сколько там накопилось... Ладно, сейчас нет времени считать, после подробно разберёмся. А что касается вашей дочери, то её надо выдать замуж.

Шадман, кивнув головой, выразил своё согласие.

- Вашу дочь надо выдать за человека состоятельного, за правоверного мусульманина. Он должен уплатить за невесту большой калым.

- Да кто же будет считаться с моим желанием? - грустно произнёс Шадман.

- За Санобар сватается почтенный и всеми уважаемый Бузрук-ишан. Не дав ему определённого ответа, я сказал, что посоветуюсь с вами.

Шадман, не зная, что ответить, молчал.

- Как представляется нашему уму, ваша дочь расцветёт счастьем в доме Бузрук-ишана, там взойдёт солнце её жизни. Бузрук-ишан богат, и для вас это подходящий момент, чтобы избавиться от долгов. И ещё кое-что приобрести на чёрный день.

Шадман-ходжа не верил своим ушам. Он будет тестем Бузрук-ишана? Предку которого поклонялся когда-то хан Коканда Худояр? Да неужели это сбудется?..

- Рахмат вам, мой шейх! За ваши заботы обо мне я буду служить вашей тени и в том, и в этом мире. Я и моя своевольная дочь доставили вам много хлопот. Я ваш покорный раб и не могу не внимать вашим советам.

- Вот это разумные слова.

Шейх вышел из комнаты. Послышался его повелительный голос:

- Эй, кто там?.. Пусть Санобар приведут к отцу!

Санобар сидела в углу комнаты, отведённой ей в доме шейха, и смотрела на ишан-айи, пришедшую уговаривать её выйти замуж.

- Сжальтесь надо мной! Разве я виновата в том, что люблю Алиджана? Скажите шейху, чтобы он отпустил меня домой!

- Бессовестная! Как у тебя повернулся язык сказать такое! О боже праведный, станет ли хорошая девушка говорить про мужчину, что она любит его? Бесстыдница! Мы выдадим тебя за Бузрук-ишана.

Санобар стукнула кулаком по ковру, яростно замотала головой:

- Ни за что не выйду за него! Никогда! Чем быть женой этой старой развалины, лучше брошусь в пропасть!

- Думаешь ли ты, что говоришь?

Ишан-айи была искренне удивлена. Она думала, что Санобар, услышав имя Бузрук-ишана, сразу же вспомнит о его богатстве.

- Ты пойдёшь против воли шейха?

Новые калоши, жемчужные серьги, большое зеркало и поездка к сестре в Маргилан стали отодвигаться куда-то в сторону.

Жена шейха рассвирепела.

- Твой отец всё равно заставит тебя выйти замуж за Бузрук-ишана, упрямое отродье, ослица, помесь змеи и скорпиона!

В это время из-за дверей послышался голос Рукии:

- Ишан-айи! Мне сказали, чтобы вы привели эту нищенку в гостиную. Наш шейх приказал!

...Шадман-ходжа, оборачиваясь на каждый скрип двери, уже все глаза проглядел, поджидая дочь. И Санобар, как только перешагнула через порог и увидела отца, бросилась в его объятия.

- Доченька моя, Санобар, здорова ли ты, моя ненаглядная, моя единственная? Если будет угодно аллаху, Бузрук-ишан не даст тебя в обиду. Ни конь тебя не лягнёт, ни собака не укусит, - бормотал Шадман.

- Отец! Не губите меня! В чём я провинилась? С тех пор как привели меня сюда, я сижу в заточении, точно арестованная, - умоляла Санобар, опустившись на колени перед отцом. - Как у вас душа лежит отдавать меня за человека, равного вам по возрасту да ещё имеющего трех жён! Зачем вы слушаете шейха и ишан-айи? Ведь они же чужие для меня, а вы-то отец мне! Почему вы заодно с ними? Или вы нашли меня на улице?

- Не говори так, доченька, не бери греха на свою душу... Я человек обездоленный, без гроша в кармане. Я не могу ослушаться моего духовного наставника... Я очень задолжал этому человеку. Если он отнимет у нас землю, мы умрём с голода... Я боюсь его проклятия, не могу не думать о загробной жизни. Согласись, не перечь мне...

- Я не выйду за Бузрук-ишана! - прошептала Санобар. - Я брошусь со скалы...

Неожиданно в комнату вошёл шейх Исмаил. Он слышал последние слова Санобар.

- Ладно, Шадман-ходжа, не уговаривайте больше её, - властно сказал шейх. - Ей не понять ни вашего, ни моего добра. Не хочет выходить замуж добровольно, пойдёт по вашему приказу. К следующему четвергу можете приглашать в мой дом на свадебный той своих гостей, Шадман-ходжа! Не беспокойтесь о деньгах, предоставьте всё это дело на наше усмотрение.

Шадман-ходжа, окончательно потерявший способность соображать, растерянно смотрел то на шейха, то на дочь. И не было у него сил ни возражать шейху, ни защищать дочь. Конечно, ему было жалко Санобар, но долг шейху, на который тот намекнул, терзал душу Шадмана. Он искренне верил в то, что если не вернёт долг шейху из денег Бузрук-ишана, то этот долг с него взыщут на том свете.

На две несоединимые половины разламывалась жизнь Шадмана-ходжи: дочь и земля. Если он не отдаст дочь, шейх отберёт за долги землю. А если отдаст дочь, и тем самым долг, земля сохранится за ним.

И мысленно он как бы положил обе эти половины на чаши весов: что перетянет? С тех пор как он помнил себя, он находил себе средства к существованию только на этом клочке земли.

Семь месяцев в году трудился Шадман здесь и этим обеспечивал жизнь зимой. Он вырастил Санобар тоже благодаря этой земле. Не будь у него земли, он давно отдал бы дочь в служанки...

Так что же делать теперь? Как поступить?

Будет земля - будет жизнь. Плохая, но жизнь. Без дочери, но всё-таки жизнь. И покровительство шейха останется.

Не будет земли - куда они пойдут с дочерью? Кому он будет нужен, нищий безземельный старик?

И без покровительства шейха ему не прожить. Это равносильно смерти.

И на чашах весов, которые мысленно представил себе Шадман-ходжа, чашу Санобар перевесила другая чаша - чаша земли. Чаша земли, отягощённая простотой души Шадмана-ходжи и наивной его преданности шейху Исмаилу.

И, несмотря на плач и стоны дочери, Шадман-ходжа решил по-прежнему крепко держаться за подол шейха. Он дал согласие на свадебный той в четверг.

 

2

В четверг в дом шейха Исмаила съезжались свадебные гости.

На центральной веранде на атласных подушках восседали самые почётные гости во главе с шейхом Исмаилом. По правую руку от него находился Бузрук-ишан. Щеки его лоснились, и не различить было на круглом, как тыква, лице ни бровей, ни ресниц.

Рядом с Бузрук-ишаном сидел Шадман-ходжа в шёлковом халате, столь просторном, что в нём, наверное, могли бы поместиться ещё трое таких, как Шадман-ходжа. Этот халат подарил отцу невесты будущий зять.

Внимательный взгляд мог бы заметить среди приглашённых троих людей, которые особо выделялись из всех гостей. Их лица были покрыты медным горным загаром. Это были предводители отрядов басмачей, скрывавшихся в окрестностях Шахимардана.

Так же, как и шейхи, они были одеты в белые камзолы, но явно чувствовали себя неудобно в этой одежде: один сдвинул громоздкую, высокую белую чалму назад, другой вбок, третий расстегнул камзол до пояса.

Этого третьего гостя звали Нормат-курбаши.

Высокий, сухощавый, с глазами, казалось, провалившимися куда-то в глубь черепа, с короткими жёсткими усами, он был похож на человека, давно уже отвыкшего от оседлой жизни.

С лица его не сходило настороженно-наглое, зловещее выражение. Всеми своими резкими движениями и жадными повадками он напоминал классического разбойника.

В разгар веселья шейх Исмаил поднялся с места и вошёл в дом. Спустя некоторое время за ним последовал Нормат-курбаши.

В глубине дома, в комнате с затемнёнными окнами, расположилось ещё двое гостей - паломник из Гилгита и... Алчинбек Назири. Вместе с ними за небольшим дастарханом сидели Гиясходжа и Кара-Каплан.

Исмаил и курбаши отвесили поклон гостю из Самарканда и опустились на ковёр.

...Алчинбек потратил немало усилий, чтобы оказаться в Шахимардане неузнанным. Он сильно изменил свою внешность - покрасил брови, приклеил рыжую бороду и усы. Долго запутывал свои следы по всей Ферганской долине, находясь там в официальной командировке. Внезапно, по ночам, переезжал с места на место. И наконец удалось выбрать несколько дней, чтобы исчезнуть якобы на отдых.

Алчинбек прибыл в Шахимардан, чтобы увидеться с руководителями басмаческих отрядов. Паломник из Гилгита также был вызван на эту встречу. Предстояло уточнить окончательные сроки начала вооружённого восстания в Ферганской долине и согласовать с ними действия "Союза тюрков" в Самарканде и других городах республики.

Поэтому и затеял шейх Исмаил свадебные торжества Санобар и Бузрук-ишана в своём доме. Чтобы прикрыть этими торжествами свидание курбаши и руководителей подполья.

- Я просил вас подготовить заявление бедняков Шахимардана против Хамзы, - сказал паломник из Гилгита шейху Исмаилу.

- Да, письмо готово.

- Сколько бедняков подписали его?

Исмаил усмехнулся:

- С подписями будет сложнее. В Шахимардане почти нет ни одного грамотного бедняка.

- Что же вы собираетесь делать? Ставить фальшивые подписи?

- Зачем фальшивые? Бедняки будут ставить под заявлением отпечатки своих пальцев.

Он вышел в соседнюю комнату, оставив дверь полуприкрытой.

- Эй, кто-нибудь! - крикнул шейх. - Позовите ко мне отца невесты!

Через две минуты в комнату, где находился Исмаил, вошёл Шадман-ходжа.

- Слушаю вас, мой шейх.

- Мы решили просить у Советской власти больше присылать нам в кооператив сахара, чая и тканей, - начал Исмаил.

- Очень верно говорите, мой шейх, - согласился Шадман-ходжа. - А то в нашей лавке всегда так пусто, как будто её начисто обворовали. Ничего там не купишь.

- Значит, вы поддерживаете эту просьбу? Вот заявление. Вы первым приложите к нему палец.

- Как вы скажете, мой шейх, так я и сделаю... Пожалуйста, готово.

- Хвала вам, Шадман-ходжа! Теперь к нашей жалобе должны приложить пальцы остальные бедняки кишлака, недовольные работой лавки.

- Только вы один, мой шейх, и заботитесь о простом народе.

...Шейх Исмаил вернулся из соседней комнаты.

- Вот и первый палец бедняка против Хамзы, - показал он заявление паломнику из Гилгита.

- Неплохо, неплохо, - смягчился хромой дервиш, - продолжайте в том же духе.

Исмаил протянул бумагу Гиясходже.

- Найди Валихана, - сказал он, - и отдай ему письмо. Пусть обойдёт всех бедняков, которые находятся здесь, и соберёт их отпечатки пальцев. Объясни ему, что каждому надо говорить то, что я говорил сейчас Шадману.

Гиясходжа вышел.

- Итак, уважаемые, приступим, - обвёл всех решительным взглядом Алчинбек Назири. - Прежде всего устанавливаем точную дату начала восстания...

А во дворе и на верандах дома шейха Исмаила продолжал шуметь свадебный той. Везде пили, ели, веселились, вели неторопливые беседы.

Два толстяка, сидевшие на боковой веранде и уплетавшие вовсю плов, разговаривали между собой.

- Зачем Бузрук-ишан пригласил на той вон тех босяков, а? - сказал недовольно один из них. - Глядите, вши с них так и сыплются...

- А вы были в новой чайхане, когда этот проклятый Хамза опозорил шейха Исмаила?

- А то как же! Конечно, был.

- Времена нехорошие настали.

- Мне теперь всё равно. Соберу с людей свои долги и уеду отсюда навсегда. Оставаться в Шахимардане стало опасным.

- Если не тайна, скажите, куда вы намерены уехать? Ведь сейчас петух повсюду кричит одинаково...

- В город. Кто вовремя спохватится, тот и уцелеет. Разве в городе, среди множества людей, будет кто-нибудь знать, батрак я или бай?.. Конечно, везде есть мера и весы. Но есть и хорошие люди. Помогут. А тут мы известны. Здесь имущему завидуют, а неимущего по миру пускают.

...А на другой веранде, за дастарханом, гораздо более скудным, сидели и беседовали совсем простые люди, бедняки.

За дверью послышались мужские голоса. И тут же всё стихло.

Громко прозвучал голос шейха Исмаила:

- Коран и шариат всегда защищают справедливость. Жених и невеста только по общему согласию добровольно вступают в брак. Если же одна из сторон ответит отрицательно, брак невозможен... Санобар, являющаяся дочерью Шадмана-ходжи, тут ли находится?

- Тут! Тут! - крикнула ишан-айи.

- Сайд Бузрук-ишан, - спросил за дверью шейх Исмаил, - являющийся сыном Кибриназара Дангарходжи, согласны ли вы, не нарушая ни одной заповеди шариата, взять себе в законные жены Санобархон?

- Согласен взять! - ответил Бузрук-ишан.

- Все ли слышали? - спросил шейх.

- Слышали, слышали! - раздались мужские голоса.

- Вы, Санобархон, - продолжал шейх, - являющаяся дочерью Шадмана-ходжи, согласны считать своим законным мужем Бузрук-ишана, являющегося сыном Кибриназара Дангарходжи?

Никакого ответа. Шейх нахмурился. Бузрук-ишан бросил на Шадмана-ходжу сердитый взгляд. Шадман-ходжа, побледнев, едва стоял на ногах.

Санобар, окружённая подругами, сидела около двери неподвижно. Мехри крепко сжимала её руку.

Снаружи снова донёсся вопрос шейха. В комнате молчание.

Ишан-айи ущипнула Санобар, но она молчала. Подошла Рукия, зашипела:

- Скажи - согласна!

- Санобар, являющаяся дочерью Шадмана-ходжи...

Ни звука. Мехри от радости вскочила с места, но в этот момент ишан-айи, зажав обеими ладонями рот Санобар, изменила свой голос и нежно ответила:

- Я согласна!

Шейх Исмаил облегчённо вздохнул. Шадман-ходжа, прислонившись к стене, вытер одинокую слезу. Бузрук-ишан, стоявший до этого мрачным, улыбнулся.

- Бисмиллах рахмони рахим! - начал читать шейх свадебную молитву.

Как это принято в таких случаях, он сказал, что Бузрук-ишан и дочь Шадмана-ходжи Санобар согласно шариату стали законными супругами, отныне принадлежащими друг другу. И, поздравив их с этим, закончил молитвенно:

- Пусть теперь хоть весь мир зальёт водой, а Шадману-ходжи она будет по колено. Ведь кто он теперь? Он тесть знаменитого и состоятельного Бузрук-ишана.

- Но никто не унесёт с собой богатство в могилу.

- Нет, вы видели этого Шадмана? Уже сейчас мы для него ничто. Муха сядет на слона и равняется с ним... Дерево мнит себя садом, а глупец умницей.

- Когда аппетит большой, он заводит в огонь... Не к добру всё это. И сдаётся мне, что Шадману просто вскружили голову...

- Всё это происходит по воле шейха. И той идёт в его доме, и деньги его пошли на угощение. Хош, кто же тут возразит, кто посмеет пикнуть?

- Найдутся, возразят. Прошли те времена, когда нельзя было возражать. Говорят, что невеста не согласна. И сельсовет новый, наверное, ещё что-то должен сказать. Амантай не из тех, кто будет стоять в стороне сложа руки...

- Смотрите, смотрите! Шейх вышел из дома! Наверное, сейчас пойдут к невесте!

- Как бы там всё дело не пошло прахом!..

Шейх Исмаил остановился в центре двора и громко, чтобы слышали все, сказал:

- Настало время совершить обряд бракосочетания согласно требованиям шариата. Вы, уважаемый Бузрук-ходжа, и вы, Шадман-ходжа, стороны жениха и невесты, следуйте за мной...

Несколько женщин, окружив невесту, наряжали её. Подруги Санобар пели свадебную песню "Ёр-ёр". Но песня эта звучала сейчас грустно. Чувствовалось, что никому в этом доме не до игр, не до смеха, не до радости и шуток, что какая-то тяжесть давит на всех.

Рукия-биби вынимала из сундука наряды и украшения, подаренные женихом, и жадно рассматривала их. Взглянув на Санобар, она проворчала:

- Видишь, оборванка, какие наряды для тебя приготовили! Если бы твой отец всю свою жизнь копил для тебя деньги, то не хватило бы расплатиться даже за половину. За всё это ты должна благодарить шейха.

Санобар, глотая слёзы, ответила:

- Берите всё это себе сами! Мне никакие наряды не нужны! Умру, а не выйду за Бузрук-ишана!

Ишан-айи сердито сказала:

- Как так не выйдешь? Той уже произошёл, уже наготове арба, запряжённая конём... Скоро увезут тебя к мужу, а ты всё упрямишься, несчастная!

Мехри, находившаяся всё время рядом с подругой, незаметно оглянулась по сторонам и зашептала на ухо Санобар:

- Амантай сказал, что если ты сама не произнесёшь: "Я согласна", - шейх ничего не сможет сделать с тобой. Поняла? Сейчас, после молитвы, тебя спросят, и ты кричи: "Нет, я не согласна!"

- Лучше мне умереть, - прошептала Санобар.

- Если ты умрёшь, что будет с твоим Алиджаном? Он сейчас вместе с Амантаем. Они думают, как выручить тебя из беды. Ни за что не допустят, чтобы тебя увезли насильно.

Распахнулась дверь, и в комнату влетела какая-то девочка.

- Шейх идёт! Бузрук-ишан идёт! Люди идут! - быстро заговорила она, задыхаясь.

В комнате стало тихо. Рукия и ишан-айи подхватили Санобар и потащили к двери. Усадили на курпачу. Чуть приоткрыв дверь, ишан-айи опустилась на корточки сзади Санобар. Рядом присела Мехри.

- Да воздарит аллах счастье вам! Живите в мире и согласии. И тогда исполнятся все ваши мечты и пожелания. Аллах акбар!..

Стороны жениха и невесты стали поздравлять друг друга.

- Поздравляем, ишан. Поздравляем с невестой, - тихо сказал шейх Бузруку. - Дёшево досталась вам эта куколка. Вот так-то. Пока я есть, будет вам и плод, и приплод, бай!.. - Потом он обернулся к Шадману-ходже: - Шадман-ходжа, поздравляю с женихом!

Санобар плакала навзрыд.

- Сейчас повезём невесту к жениху, - сказала ишан-айи.

Она подошла к Санобар.

- Подними голову. Теперь бесполезно плакать. Хватит, прекрати. Иди к жениху.

Санобар вытерла слёзы и, широко открыв глаза, долго смотрела на старшую жену шейха.

Внезапно выражение её лица изменилось. "Алиджан, где ты? - пронеслись в сознании страстные, как последняя молитва, слова. - Избавь от этих драконов! Спаси меня! Я слаба, я беспомощна, все мои мысли только о тебе... О боже! Боже! Что за мир! Что за люди! Покушаясь на твою волю, они дают согласие от твоего имени на всю твою судьбу! Не признают тебя за человека! Не примирюсь с этой подлостью! Никогда!.. Не примирюсь! Не примирюсь!"

- Почему я должна идти?! Идите сами! - взорвалась Санобар, прожигая ненавидящим взглядом глаза ишан-айи. - Согласие на брак дала не я, а вы!.. Это вы сказали: "Я согласна"... А если захотите везти насильно, я закричу! Опозорю вас всех!

Ишан-айи испуганно отшатнулась.

- Она взбесилась! - завизжала Рукия. - Свяжите ей руки и ноги!

- Связать хочешь?! - закричала Санобар, готовая на всё. - А ну попробуй подойди! Я и на улице кричать буду! Народ соберу! Прошли те времена! Мне помогут!

Мужчины одаривали друг друга нарядами. Шейх Исмаил собственноручно накинул на плечи Бузрук-ишана шёлковый чапан. Бузрук-ишан преподнёс шейху златотканый халат. Гости приготовились к молитве.

И в эту минуту во двор выбежала Санобар. Она была без платка, косы её растрепались. Все замерли, поражённые этим необычным зрелищем.

- Люди! Мусульмане! Помогите! Мне хотят связать руки и ноги! Помогите! - закричала Санобар, выбежав на середину двора.

Лицо шейха Исмаила перекосила судорога гнева.

- Что ты делаешь, бессовестная?! - заорал он на Санобар. - Как тебе не стыдно кричать около стольких мужчин, позорить себя! Ты законная жена мусульманина! Ни родители, никто не властен теперь над тобой - только муж! Так сказано в шариате!

- Согласие на мой брак дала не я, а ваша старшая жена!.. Это она крикнула вместо меня: "Я согласна!" У меня есть свидетели!

Всю жизнь в сердце Санобар жила робость, заставлявшая её подчиняться другим людям. Теперь с этой робостью было покончено.

- Люди! Меня хотят насильно отдать замуж вон за того старика!.. Мусульмане, помогите! Я не хочу быть его женой!.. Не хочу! Не хочу!

И в эту минуту во дворе дома шейха Исмаила, перепрыгнув через забор, появился Алиджан. За ним лезли через забор Амантай, Камбарали, Каримджан - весь новый сельсовет.

- Мусульмане! - завопил, вытаращив глаза, шейх Исмаил. - Почему же вы молчите?! Бейте эту прокажённую!

- Шейх, вы потише! Возьмите себя в руки! - подскочил к Исмаилу Каримджан, держа в руках толстую дубину. - Если кто-нибудь кинет в неё даже маленький камешек, от вашего дома не останется и следа. Там, за забором, собрался весь кишлак...

Кто-то сильно стучал в калитку.

- Эй, люди, откройте! - слышались голоса с улицы.

Шейх Исмаил с пеной у рта обернулся к Шадману:

- Это ты, ты, ты вырастил такую дочь! Прежде всего тебя надо закидать камнями! Что ты стоишь, вытаращив глаза? Прокляни эту неверную! Прокляни!

Шадман-ходжа растерянно поглядел по сторонам.

- Не могу, таксыр!

На шейха Исмаила было страшно смотреть. Он был похож на шайтана, на вурдалака - на всех дьяволов мира сразу.

- Ради аллаха, единственного и всемогущего! - бесновался хозяин дома. - Ради корана, каждое слово которого свято и праведно! Закидайте камнями эту развратницу, посмевшую испортить нам весь той!

Алиджан, пытаясь открыть калитку, бил по тяжёлому замку камнем. Кто-то бросил к его ногам топор. Но замок всё равно не поддавался. Снаружи били в калитку кулаками. Каким-то чудовищным, неимоверным усилием Алиджану наконец удалось вывернуть топором кольца, на которых висел замок. Обе створки калитки распахнулись, и народ хлынул во двор.

Шейх Исмаил позеленел от бессильного бешенства, губы его дрожали.

- Что вам тут надо? - крикнул он, едва сдерживаясь. - Кто вам разрешил врываться ко мне во двор?

- Нам стало известно, что здесь хотят насильно выдать замуж дочь бедняка. Мы пришли защитить её.

- Кто это "мы"?

- Советская власть кишлака Шахимардан.

- Тут никакого насилия не происходит. Кто-то ввёл вас в заблуждение. Шадман-ходжа, отец девушки, как это известно всем, дал своё согласие на свадьбу.

- У отца взяли согласие, а у самой девушки забыли спросить? - усмехнулся Амантай.

И в эту минуту во двор шейха Исмаила вошёл Хамза.

У него был вид человека, шедшего на прогулку и случайно завернувшего к месту происшествия, привлёкшего его внимание.

Казалось, он не имеет никакого отношения ко всему происходящему.

Но Амантай "разоблачил" внешнее спокойствие Хамзы.

- Всё в порядке, товарищ Хамза. Алиджан увёл Санобар. Мы пришли вовремя.

- Что же это такое? Разве это законно - уводить чужую жену? - крикнул Бузрук-ишан.

Хамза, не обращая внимания на жениха, спокойно сказал Амантаю:

- Составьте акт о том, что местное духовенство пыталось насильно выдать замуж девушку из бедной семьи за богатого старика. Укажите особо, что тут имело место проявление феодальных обычаев. И перешлите этот акт в областной следственный отдел в Фергану.

И с безразличным видом, как и вошёл, вышел со двора шейха Исмаила.

Когда всё улеглось (разошлись гости, снова закрыли на замок калитку), шейх вернулся в затемнённую комнату. Вместе с ним вошли к "особым" гостям Бузрук-ишан и Валихан. Никто уже не соблюдал никакой конспирации - неожиданный конец свадебного тоя перепутал все планы.

Но одно событие здесь всё-таки произошло: исчезли курбаши и Нормах. Звериный инстинкт самосохранения, ставший второй натурой за годы тревожной и дикой жизни в горах, заставил их покинуть место, привлёкшее внимание всего кишлака. Подпольная "конференция", ради которой председатель тайного "Союза тюрков" проделал такой длинный и опасный путь, была сорвана.

Алчинбек Назири, нервно шагавший из угла в угол, как только увидел шейха, набросился на него с упрёками:

- Вы распустили их! Они сели на вас верхом! Построили красную чайхану, организовали колхоз, врываются к вам в дом!.. А завтра могут и вовсе изгнать отсюда! И где всё это происходит? В Шахимардане, считавшемся нашим оплотом! Куда вы смотрели?

- Об этом надо спросить вас! - неожиданно вспылил шейх. - Как вы могли допустить, чтобы в Шахимардан прислали Хамзу?

- Теперь, значит, мы виноваты? - вспыхнул Назири. - Вы, наверное, не ведаете и о том, чем занимались здешние босяки до приезда Хамзы! Письмо, посланное на имя Ахунбабаева, писали всем кишлаком, а вы, кажется, не знали и об этом!.. Послали делегата! Вы его тоже не видели!.. Если бы этот Ташпулат дошёл до Ахунбабаева, гробницу давно бы уже закрыли, а вы с вашими шейхами любовались бы не столь отдалёнными местами, откуда, как говорят, возврата нету! Вы сами стали причиной приезда Хамзы сюда!

Шейх Исмаил мрачно молчал.

- Как заявился этот проклятый, так всё тут перевернулось вверх дном! - злобно заговорил Бузрук-ишан. - Вчерашние рабы поднимают на нас руки - вот что трудно стерпеть! Даже женщин, которые сидели взаперти, они привлекают к выборам, втолковывают им какие-то права...

- Новый местный Совет Шахимардана хочет установить здесь памятник Ленину, - тихо сказал Гиясходжа. - Хамза предложил, остальные с радостью поддержали.

- Доходы гробницы после приезда Хамзы резко упали, - буркнул Исмаил.

- Надо уничтожить его, как бродячую собаку! - крикнул Бузрук-ишан.

Ненависть недавнего жениха к Хамзе не имела предела. Он был опозорен сегодня перед всем кишлаком, перед всеми гостями, прибывшими на той. Это была смертельная обида.

- Перестаньте нервничать, - вдруг сказал паломник из Гилгита.

Все обернулись к нему.

- Этим мы ничего не добьёмся. Надо думать о более крупных делах. - Хромой дервиш посмотрел на Валихана: - Где заявление против Хамзы?

Валихан, поклонившись, протянул бумагу.

- Сколько человек подписало?

- Двое, а сто шесть приложили пальцы.

Арчибальд Лоу, развернув бумагу, быстро пробежал её глазами: "Заявление ста восьми людей... спасите нас от Хамзы Хаким-заде... пусть пришлют комиссию... он с плохими помыслами зарится на наших женщин и девушек... хочет заставить бросить паранджу насильно..."

- Мы написали всё, что вы нам говорили, - исподлобья взглянул на англичанина шейх Исмаил.

- Очень хорошо написали, - сказал паломник и протянул бумагу Алчинбеку Назири. - Необходимо, чтобы она как можно скорее попала в Центральный Комитет...

- Нет ничего более простого. Как только вернусь в Самарканд, сразу же пошлю верного человека, чтобы опустил в почтовый ящик приёмной ЦК.

- Это будет хороший удар, - кивнул хромой дервиш.

Он был раздражён Бузрук-ишаном. "Эти тщеславные дикари думают только о себе. Им лишь бы мстить за личную обиду. Не хотят знать ни о чём другом. Даже не думают о том, что из-за ничтожных сумм, которые они потеряли на этом комическом свадебном тое, может рухнуть самое главное".

- Убить Хамзу не так легко, как вы думаете, - сказал Сайд Агзамхан. - Он человек знаменитый в народе, его любит народ. Как только вы убьёте Хамзу, вас сразу всех арестуют, и никому не удастся избежать кары Советской власти. И тогда уже не может быть никакой речи о вооружённом восстании, которое мы все с вами готовим. И наше великое дело - полное освобождение от тирании большевиков - будет обречено на поражение. А на него возлагают большие надежды наши друзья за границей. Они потратили на это очень большие деньги. Я думаю, уважаемый шейх Исмаил, что вам нужно написать письмо нашему глубокоуважаемому Мияну Кудрату и просить его о том, чтобы он прибыл сюда на молитву, а заодно и помог бы нам разобраться в наших трудностях. Мы не можем терять Шахимардана почти накануне восстания... - Хромой дервиш сделал небольшую паузу. - У меня есть ещё одно предложение, - сказал он. - Вы, уважаемый Бузрук-ишан, и вы, Валихан, должны оба вступить в колхоз.

- Я - в колхоз?! - вскочил как ужаленный Бузрук-ишан. - Боже праведный! Боже праведный! Что это вы такое говорите, таксыр?

- Да, вы, - спокойно сказал паломник. - Это приказ. И он не подлежит обсуждению... Умоляйте, уговаривайте, дайте всем знать, что вы ни за что не примиритесь с отказом. Вы обязательно должны вступить в колхоз.

- А что будет с моим имуществом? - со слезами на глазах спросил Бузрук-ишан. - Ведь его же отберут!

- Оно и сейчас почти уже не ваше. Его могут отобрать в любое время. Так что будет лучше, если вы отдадите свои богатства добровольно. Приобретёте права и доверие. Нам это необходимо. Нужно уметь приносить жертвы, уважаемый, в нашей великой борьбе с большевиками.

 

3

Вечер. Хамза сидит у себя дома. Что-то напевая вполголоса, то и дело наигрывает этот же напев на дутаре, потом хватает карандаш и быстро записывает отрывок мелодии в нотную тетрадь...

Вдруг вскочил с места, вырвал страницу, смял, швырнул на пол. Тут же сел, снова начал записывать. На полу уже валялось много скомканных бумаг с нотными знаками.

Пришла от матери Алиджана Зульфизар. С печальным видом села на кровать. Поднялась, перевесила платье с одного гвоздя на другой. Снова села и принялась что-то шить. Словно намереваясь о чём-то спросить, несколько раз поднимала голову и подолгу смотрела на Хамзу, но каждый раз, не желая отвлекать его, снова принималась за своё шитье.

Наконец не выдержав, взглянула на мужа и позвала:

- Хамза-ака!

Помолчав немного, повторила:

- Хамза-ака! Вы бы подумали о своей жизни...

Хамза ничего не ответил жене, даже не обернулся в её сторону. Только махнул рукой: не мешай, мол!

Зульфизар обиженно замолчала, затем, волнуясь, снова позвала мужа:

- Хамза-ака!

- Что скажешь? - недовольно оторвался от дутара Хамза.

- Когда мы уедем отсюда?

- Ещё не скоро, ещё не скоро! - пропел Хамза на мотив наигрываемой им мелодии. - Я перекладываю на музыку для оперы одну замечательную газель поэтессы Зебунисо, которая, как тебе известно, была дочерью знаменитого Абу Зафара Мухиддина Авранзеба. Эта поэтесса однажды вот что сказала о книгах: "И муж, и счастье, и рай для меня - книги".

- Замечательные слова, - усмехнулась Зульфизар. И неожиданно почти крикнула: - Сейчас уедем! Сегодня уедем! Мне здесь страшно!

Упав на подушку, она спрятала в ней лицо и горько заплакала.

Хамза, опустив дутар, с досадой посмотрел на Зульфизар, потом поднялся, подошёл к кровати, сел рядом с женой и погладил её волосы.

- Кто тебя обидел? Что, собственно говоря, случилось?

- Вы! - села на кровати Зульфизар. - Вы обидели меня! Я выскажу сейчас всё, что у меня на душе... Вы не хотите уезжать отсюда специально. Вы упрямитесь нарочно...

- Уехать сейчас отсюда для меня невозможно, - вздохнул Хамза. - Мне поручено очень важное дело. Я не могу отказаться от него.

- Но я не могу больше жить здесь, потому что знаю, из-за чего вы не хотите уезжать! Причина этому - Санобар!

- Почему же она причина? - грустно улыбнулся Хамза.

- Потому что она влезла вам в душу! Она для вас красивее меня! Моложе, поэтому и красивее!

- Глупенькая ты моя, - сказал Хамза, пытаясь обнять жену. - Что это тебе взбрело в голову? У Санобар есть жених... Если Алиджан услышит такой разговор, он обидится. Неужели ты думаешь, что я способен на такую неверность - и тебе, и Алиджану?.. Зачем мне кто-то, если у меня есть ты?

И он снова попытался обнять жену.

- Не трогайте меня! - отстранилась Зульфизар. - Идите и обнимайтесь со своей Санобар. Покажите на деле свою новую мораль, о которой вы так много говорите.

- Зульфизар, тебе всё это мерещится! Оставь свои подозрения, худой мир лучше доброй ссоры... О каких объятьях ты говоришь? Мне даже и во сне не снилось такое.

Он поднялся и начал шагать по комнате из угла в угол.

Внезапно резко остановился у стола, взял лист бумаги с нотами, долго смотрел на него, положил и сказал взволнованно:

- Если бы ты слышала её голос!.. Когда-нибудь она будет настоящей актрисой. Большой актрисой. Наш народ, может быть, будет гордиться ею. Она ещё прославится на всю нашу республику!

- Пока ею гордитесь только вы... А этот самый простофиля Алиджан доверил овцу волку...

- Хватит! Счастье посещает дом, где цветёт улыбка... Не говори мне больше таких глупостей!.. - Не выдержав, Хамза ударил кулаком по столу. - Или ты хочешь поссорить Алиджана со мной? Хочешь лишить меня друзей, на которых я опираюсь в своей борьбе против шейхов!.. И не стыдно тебе повторять всю эту ересь? Я думал, что ты мне друг, готовый делить со мной все радости и горести, а ты собираешь чьи-то сплетни!..

- Уедем отсюда, уедем, - упрямо твердила Зульфизар. - Если вы послушаете меня, я буду знать, что вы ещё любите меня, что я вам нужна...

- Уж не шейхи ли посоветовали тебе увезти меня из Шахимардана? - спросил Хамза, еле сдерживая бушующую в груди ярость.

- Да, шейхи! - немного подумав, с вызовом сказала Зульфизар. - Все шейхи видеть вас не могут. Все они желают, чтобы вы как можно скорее покинули Шахимардан...

- Вот оно как! - Хамза остановился, словно наткнулся на что-то. - Значит, и ты, бальзам души моей, против меня?.. Это предательство, Зульфизар, понимаешь, предательство с твоей стороны!.. Шейхи, проклятые шейхи! Они преследуют меня как тени. Даже ты, ты, жена, ни в чём не разобравшись, говоришь словами шейхов... Великий Навои плакал кровью от них! Шейхи вонзили кинжал в грудь такого великого человека, как Улугбек... И вот теперь этот же кинжал, как меч, снова висит над головами тех, кто хочет жить для народа... Так вот что, Зульфизар! Ты можешь передать своим советчикам, что я до тех пор не уеду из Шахимардана, пока не очищу это место от своры мракобесов, кровопийц и прочей нечисти... Я от своих убеждений не отступлюсь, чем бы мне ни грозили мои враги.

Зульфизар испугалась. Она поняла, что наговорила лишнего.

Со слезами на глазах начала она умолять мужа:

- Дорогой мой, простите меня, простите!.. У меня только одна просьба. Если вы любите меня, прекратите свои занятия с Санобар. Умоляю вас! Не идите на поводу у своих чувств. Вы же сами говорили, что умом можно и волосок разрезать вдоль на сорок частей...

Чаша терпения Хамзы переполнилась. Он едва сдерживал себя.

- Я тебя не узнаю, Зульфизар, - дрожащим голосом начал он. - Я счастлив оттого, что могу оказать помощь человеку, который в ней нуждается. Санобар будет учиться у профессора Степанова. Но сейчас моя помощь нужна ей как вода, как воздух. Ведь ты же сама актриса, ты должна понимать это. Если бы кто-нибудь помог мне в молодости овладеть музыкальной грамотой, я, может быть, не так мучился от своей необразованности в музыке, как мучаюсь теперь. Я должен помочь Санобар. Поэтому, пока она здесь, я буду заниматься с ней... Ты должна знать, как дорога, как незаменима для меня твоя любовь. Санобар же дорога для меня как редкий талант. Она одна из жемчужин в сокровищнице народных дарований. И я не хочу, чтобы ты думала что-то нехорошее о наших отношениях с ней... А шейхов ты не слушай, прошу тебя. Они, заставляя людей поклоняться развевающимся над могилами и гробницами тряпками, думают вовсе не о религии и заповедях шариата, а о своих доходах и богатствах, ради которых они совершают даже убийства. Если бы ты только знала о настоящих делах шейха Исмаила! Они, эти шейхи, рады всех нас натравить друг на друга, разделить и расправиться с каждым порознь. Ради этого они и нас с тобой хотят поссорить.

Зульфизар, слушая Хамзу, сидела молча. Потом на ресницах её заблестели слёзы.

Когда Хамза устало опустился на табуретку, Зульфизар встала и набросила на себя паранджу.

- Далеко? - обернулся к ней Хамза.

- К соседям, я быстро вернусь.

- Зачем же тогда паранджа? Верни ты этот балахон тому, у кого брала.

- Ладно, завтра же отнесу хозяйке. А сейчас уж пойду в парандже.

Она подошла к двери, остановилась, грустно улыбнулась и повторила:

- Я быстро вернусь.

Могильная плита под большим куполом восстановленной после пожара гробницы святого Али сразу привлекала внимание человека, который входил в мазар. Плита эта напоминала своей формой утюг. Она была накрыта покрывалом бурого цвета. Сверху свешивалось знамя из зелёного шёлка. От колеблющегося пламени свечей, установленных у изголовья могилы святого, по высоким стенам усыпальницы иногда скользили таинственные тени. Но в основном внутри мазара царила тьма. Эта картина производила на человека, впервые входящего в мавзолей святого Али, жутковатое впечатление.

Со скрипом открылась низкая дверь в воротах гробницы, и в мазар вошли двое - шейх Исмаил и закутанная паранджой женщина.

- Дочь моя! - внушительно произнёс шейх Исмаил. - Если ты от всей души своей будешь молиться этой могиле, оросишь её камни своими слезами, откроешь ей тайны своего сердца, то тогда дух святого Али станет для тебя опорой и поддержкой. Признавшись во всех сомнениях, умоляй о прощении всех грехов... Если твои мольбы дойдут до всевышнего, то из иного мира донесётся до тебя глас божий и ты увидишь великое чудо...

Зульфизар - это была она - подошла к могильной плите и опустилась перед ней на колени.

- С искренней верой во всемогущество аллаха молись от всей души, дочь моя. Ничего не бойся. Сейчас тебя охраняют десять тысяч ангелов. А я буду молиться за тебя там, на площади, около дерева чудес, - сказал шейх и тихо вышел.

Зульфизар, низко склонив голову, несколько минут стояла неподвижно, потом сняла паранджу, прижалась щекой к могильной плите, обняла её и тихо зашептала:

- О святой Али, покровитель Шахимардана, возьми моего Хамзу под свою защиту... Он ни в чём не виноват, он желает людям только добра, но если он ошибается, то ниспошли ему просветление. Я пришла к тебе, веруя в твоё всемогущество... - Зульфизар ещё сильнее приникла к камню и поцеловала его.

- О Али всемогущий! Наставь Хамзу на путь истины, внуши ему мысль покинуть эти места. Он стал рассеян, и в мыслях его нет постоянства. Он всё более и более остывает ко мне... Заставь моего Хамзу уйти с пути греха и сам руководи нами, грешными...

Зульфизар вдруг чего-то испугалась и умолкла. Под могильной плитой, как показалось ей, кто-то тяжко вздохнул и застонал.

В следующее мгновение из-под плиты раздался голос:

- О грешный и слабый человек, знаешь ли ты, о прощении чьих грехов умоляешь? Поддавшись наущениям шайтана, погрязла в грехах и ты сама... Твой муж презрел священный шариат, он зарится на чужое имущество, он поганый, он бессовестный... Кайся, иначе на том свете гореть тебе в адовом пламени...

У Зульфизар от ужаса заломило затылок, она отшатнулась, на секунду замерла в растерянности, но под тяжестью обвинений, только что услышанных ею, припала к могильной плите.

- Нет! Нет! - Взгляд её заметался по окутанному мраком мазару. - Кто-то наговорил вам на Хамзу, всё это клевета! Он хороший человек, но немного горячий, ошибается порой...

Таинственный голос снова прервал её:

- Нет среди мусульман места жене Хамзы, который осквернил своими еретическими деяниями священные места ислама! Для двух этих грешных людей закрыты двери рая... Но если желаешь, только ты можешь спасти душу своего греховного мужа, а заодно и свою. Это нелёгкое дело, но без этого тебе не удостоиться милости аллаха...

- Я согласна на всё, наш святой покровитель Али, - прошептала Зульфизар, - что вы скажете, то я и исполню. Говорите же, что я должна делать?

Воцарилось молчание. Пламя свечей металось по высоким холодным кирпичным стенам. Купол гробницы терялся во мраке.

Зульфизар ждала ответа. Ей казалось, что всё в её судьбе решат слова, которые она сейчас услышит.

И потусторонний голос повелительно изрёк:

- Убей Хамзу!

У Зульфизар, услышавшей это, невольно вырвалось:

- Боже, как же я могу сделать это!..

Но она тут же закрыла ладонями рот, глядя на плиту, из-под которой снова прозвучало:

- Убей! Своими руками убей!.. Знаю, ты слабая женщина, но, опоясавшись ремнём священного желания, даже муравей становится львом!.. Грехи твоего мужа смоет только смерть! И тогда вам обоим откроются двери рая...

Зульфизар, чувствуя, что она сходит с ума, тем не менее не могла оторвать взгляда от могильной плиты. Через мгновение, сделав над собой усилие, она нагнулась, схватила паранджу и, волоча её по каменному полу, начала пятиться назад...

А вслед ей звучал всё тот же голос:

- Если ты проговоришься кому-нибудь об этой воле всевышнего, то позорнейшая смерть ждёт тебя, бесчисленные муки ада станут твоим уделом. Спасение твоё только в исполнении воли всевышнего. Если ты хочешь надеяться на милость всемогущего аллаха, убей Хамзу!

Зульфизар, шатаясь, вышла из мазара, накинула паранджу и медленно начала спускаться вниз. В ушах её всё ещё звучал страшный приказ, как бы повторявшийся на каждом шагу. Её охватило беспокойство за Хамзу, какая-то ужасная мысль мелькнула в её голове... Казалось, что ей снился страшный сон. Всё перемешалось в её мыслях. Растерянная и рассеянная, выйдя на ровное место, она не заметила камня под ногой, спотыкнулась и упала. Ушиблась сильно, но, несмотря на боль, тут же вскочила и побежала к дому. Ей казалось, что кто-то гонится за ней.

Шейх Исмаил, выйдя минут десять спустя из подвала мазара, долго отряхивал с себя паутину и пыль.

 

1

Тёплый весенний вечер. Уже наступили сумерки. Хамза, приближаясь к дому, догнал человека, в котором узнал Шадмана-ходжу.

- Как поживаете, Шадман-ата? - приветствовал его Хамза.

Шадман-ходжа похудел, заметно осунулся. Как-то грустно взглянув на Хамзу, сказал запинаясь:

- Ассалям алейкум, Хамзахон! Как ваше здоровье, как ваши дела?

- Мои дела хорошо, а как ваши дела? Что-то вас не видно? Не участвуете в наших собраниях, до сих пор не были в нашей артели?

- Некогда было. Отлучался из дома, уезжал, - смущённо ответил Шадман-ходжа.

Хамза внимательно посмотрел на старого человека. Это был отец Санобар. И какое-то тёплое чувство шевельнулось в груди у Хамзы.

- Шадман-ака, давайте зайдём ко мне, посидим, поговорим по душам. Зульфизар заварит нам крепкий чай, приготовит что-нибудь вкусное. Пойдёмте, гостем будете.

Шадман-ходжа не знал, как быть. Он ещё не успел принять какого-либо решения, а Хамза уже вёл его к себе.

Пришли. Вошли в комнату. На кровати лежало что-то завёрнутое в газету.

- Куда же ушла Зульфизар? - удивился Хамза.

В комнате был какой-то странный беспорядок. Хамза забеспокоился, открыл завёрнутое в газету - паранджа!

- А где Зульфизар? - с ещё большим удивлением спросил Хамза как бы сам у себя.

Шадман-ходжа, стоя у входа, наблюдал за ним.

- Ах, да!.. - вспомнил вдруг Хамза.

Он вынул из кармана конверт, нетерпеливо разорвал его, достал сложенный вчетверо лист бумаги, развернул...

Быстро пробежал глазами по строчкам. Рука с письмом невольно опустилась.

Зульфизар писала: "Хамза-ака! Мой дорогой, мой любимый!

Я уезжаю в Коканд, оставаться в Шахимардане боюсь. Я знаю, что вы любите меня, и верю, что мы будем вместе. Если любите, как раньше, приезжайте скорее... Хамза-ака, поверьте мне, дорогой! Вам нельзя больше оставаться в Шахимардане. Встретимся, поговорим, подумаем, как нам жить дальше. Ваша Зульфизар".

Хамза сидел грустный.

- Что-нибудь неприятное случилось, сынок? - с участием спросил Шадман-ходжа.

- Да нет... Я просто забыл, что сегодня Зульфизар должна была поехать в Коканд.

- Не надо, сынок, - вздохнул Шадман-ходжа. - Твоя жена Зульфизар уехала в Коканд без твоего разрешения. Она боялась здесь жить, об этом знали многие... Послушай меня, старика, хотя я и сам не знаю, нужно ли мне говорить тебе это... Ладно, скажу, ты хорошо относишься к Санобар.

Хамза рассеянно взглянул на старика, кивнул головой:

- Говорите, ата.

- И ты тоже уезжай, сынок. Скорее уезжай отсюда... Ещё до твоего прибытия шейхи начали точить камни гробницы против тебя. Они знали о твоём приезде заранее. Кто-то сообщил Исмаилу из Самарканда... Я знаю обо всём. Это страшные люди. Настоящие разбойники... Шейх Исмаил способен на всё... Да ты сам знаешь это, мне ли говорить тебе... Пока ещё не поздно, уезжай, побереги себя.

- И вы хотите, чтобы я уехал, - печально усмехнулся Хамза. - Почему так много людей хотят этого?

- Да, тебе надо уехать.

- Но почему?

- Уезжай, сынок! Остальное тут доделают без тебя...

- Сейчас нельзя, рано ещё, - заскрипел зубами Хамза. - За ваш совет я вам благодарен, ата. Я действительно скоро отправлюсь, но сначала должен завершить здесь свои дела.

Хамза посмотрел на Шадмана. Поймёт ли он, что нужно будет рассказать другим то, что он сейчас услышит?.. Поймёт. Санобар поможет.

- Помимо всех прочих дел, ата, я занимаюсь здесь ещё и музыкой. Пишу оперу. В Шахимардане хороший воздух, легко дышится... У меня больные лёгкие, а здесь очень хорошо работается. Вы знаете, что такое опера?

Старик отрицательно покачал головой.

- Это такая большая песня для многих людей. Её поют в театре, играет оркестр, очень много музыкантов... У нас, узбеков, оперы ещё нет, мы учимся у русских, как нужно её создавать. Вот я и хочу написать здесь первую узбекскую оперу...

Рассказывая, Хамза поднялся, несколько раз прошёлся по комнате, навёл порядок. Узелок с паранджой положил около двери.

- В Шахимардане многие не знают, что я пишу музыку. Думают, что я приехал только для того, чтобы ругаться с шейхами и раскулачивать баев. А про то, что я ещё и лечусь здесь, вообще не знает никто. Вам первому говорю.

Шадман-ходжа кивнул - он всё понял.

- Ата, когда вы намерены вступить в артель? - вдруг спросил Хамза.

Отец Санобар удивлённо посмотрел на него - он не привык так быстро менять тему разговора.

- У меня нет своей земли, чтобы добавить её к артельной. Как я вступлю? Меня будут упрекать в том, что я сажусь около чужого котла.

- Никто вас ни в чем упрекать не будет. Я обещаю... Не думайте об этом и не беспокойтесь. Земли хватит всем! Отберём всю землю у баев и шейхов!

- А верно ли это будет, сынок, отбирать насильно землю у других, а? Бог не накажет за это?

- Скажите мне, Шадман-ата, у вас, кажется, ещё совсем недавно была земля? А теперь её нету. Правильно?

- Правильно. Мой покойный отец, взяв у шейха деньги в долг, так и не смог вернуть их. Не расквитался за отца и я. Шейх ждал очень долго, и только в этом году моя земля, по законам шариата, перешла к шейху Исмаилу за неуплаченный долг.

- Я знаю законы шариата, ата... Скажите, а если бы Санобар вышла замуж за Бузрук-ишана, шейх простил бы вам ваш долг?

- Бузрук-ишан отдал бы за меня мой долг шейху Исмаилу.

- Выходит, что шейх отобрал у вас землю только потому, что Санобар не стала четвёртой женой Бузрук-ишана?

- Выходит, что так.

- И бог не наказал шейха Исмаила за то, что он отобрал у вас землю?

- Он не отобрал, он взял землю взамен долга.

- Вот и мы теперь возьмём у шейха Исмаила его земли взамен всего того, что он задолжал народу. Шейхи взяли у бедняков в долг очень много. Теперь для них пришла пора расплачиваться за свои долги народу. Расплачиваться по справедливости. Для этого мы и делали революцию, чтобы победила справедливость. Справедливость для большинства народа. Поэтому и победила революция, потому что она была справедлива для большинства народа.

- Сынок, возможно, ты и прав, но как-то страшно так думать... Мы привыкли к шариату. Трудно забыть о нём. Я верю твоим словам, но боюсь поступать так. Я уже стар.

- Мебува ещё старше вас, а не побоялся. Вы не должны больше слушать сплетен и наговоров шейхов. Смело вступайте в артель. Если мы все будем действовать сообща, дружно, шейхи будут бессильны перед нами.

- Хоть и страшные слова ты говоришь, сынок, но, наверное, правдивые. Я должен подумать. Нельзя забывать о боге.

- При чём тут бог? И о чём вы будете думать? У вас нет земли - как вы будете жить? Ваша дочь уже работает в артели. У вас нет другого выхода, кроме вступления в нашу артель.

- Не знаю, не знаю...

Внезапно в комнату вошла женщина. Она была в парандже, но чачван был отброшен назад. Хамза, удивленный внезапным вторжением незваной гостьи, молча наблюдал за ней. Кокетливо изогнувшись, женщина игриво смотрела на Хамзу.

- Мулла-ака, извините за то, что не вовремя пришла.

Зульфизархон брала у меня бархатную паранджу. Я пришла, чтобы взять её у вас. Очень нужна сегодня мне самой.

- Вот, возьмите, - показал Хамза на свёрток, лежавший около двери.

Женщина взяла приготовленную Зульфизар паранджу, затем опустила чачван и вышла.

Шадман-ходжа с недоумением, во все глаза смотрел на Хамзу. В глазах у него был немой вопрос. Он как бы спрашивал у Хамзы: как могла попасть к вам в дом эта женщина?

- Зульфизар, кажется, брала у неё паранджу на время, - поспешил объяснить Хамза. - Все в кишлаке пока ходят закрытые, и ей, наверное, неудобно было выделяться...

Хамза задумался. Эту молодую женщину, которая только что приходила, он вроде бы раньше не видел в кишлаке... А чья она жена? Как познакомилась с ней Зульфизар?

- Шадман-ака, я эту женщину, кажется, вижу в первый раз. Вы знаете её?

- Знаю. Конечно, знаю.

- Кто она?

- Рукия-биби, младшая жена нашего духовного наставника шейха Исмаила.

- Шейха Исмаила? - Удивлению Хамзы, казалось, не было предела.

- Да, шейха Исмаила... Я глаза вытаращил, когда она к вам вошла.

- И ведь как вошла! Тихо, неожиданно, в дверь не постучала... Как змея вползла.

- У шейха все жёны такие.

- Какие такие? Вертлявые, кокетливые?

- Нет, бесшумные. Ходят неслышно, тихо...

- Вот уж никогда бы не мог себе представить, что жена шейха Исмаила может носить заграничные туалеты и вести себя как девица лёгкого поведения. Я думал, что его жёны более сдержанны и строги...

Шадман-ходжа улыбнулся.

- Признаться, и я раньше так думал. А потом... Я почти пятнадцать лет прислуживал в их доме, отрабатывая долги отца и свои собственные. За это время повидал многое... Такие же люди, как все, те же грехи. А старшая жена Исмаила, ишан-айи, знаете, какую шутку выкинула, когда Санобар чуть было не стала женой этого краснорожего толстяка Бузрук-ишана?

- Ответила вместо Санобар: "Я согласна"?

- Вы знаете?

- Весь кишлак знает... Получается так, что у ишан-айи два мужа...

- Как два мужа?

- Оставаясь женой Исмаила, она дала согласие и Бузрук-ишану.

- Но так не может быть. По шариату женщина не может иметь двух мужей.

- Конечно, не может. Но в этом и заключается вся нелепость брака по шариату, что жених и невеста не видят друг друга. Разве это по-человечески?

- Не нужно ругать священный шариат.

- Священный? А вы хоть знаете, Шадман-ходжа, что калым за Санобар получил шейх Исмаил...

- За мою дочь?..

- Вот именно, за вашу дочь... Шейх Исмаил продал вашу дочь, которую вы растили и кормили, Бузрук-ишану, да ещё отобрал у вас землю.

Шадман разволновался. Лицо его покраснело.

- Не может этого быть!..

- А вы всё ещё считаете его своим духовным наставником. Это волк в овечьей шкуре, а не духовный наставник. Он всю жизнь наживался на вашем отце и на вас, а теперь сумел нажиться ещё и на вашей дочери, которую вы пожертвовали ему.

- Мне никто ничего не говорил о калыме... Значит, они оба обманывали меня тогда, на свадебном тое?

- Конечно.

- Значит, шейх всё-таки получил мой долг с Бузрук-ишана за Санобар?.. Значит, он неправильно отобрал мою землю? Не по шариату?

- Шейх дважды получил ваш долг. И деньгами Бузрука, и вашей землёй. И аллах не наказал его за этот грех, за попрание шариата.

- Проклятый! Проклятый! - У Шадмана задёргалась щека.

Он опустил голову, закрыл лицо руками. И вдруг встал, выпрямился.

- Я пойду к нему, я скажу ему...

Он шагнул к двери, резко повернулся, подошёл вплотную к Хамзе.

- Я не хотел говорить вам, не мог говорить... Но теперь скажу! В доме у Исмаила живёт один человек... Он говорит по-нашему, молится по-нашему. Он носит одежду шейха. Но это не муслим, не мусульманин!.. Это иностранец!.. Его трудно отличить от наших, с виду он настоящий шейх... Но в его лице нет истинной веры, он притворяется... Однажды они молились вдвоём с Исмаилом, и я по спине понял, что он не мусульманин... В его спине нет покорности аллаху... Это чужая спина, это спина военного - она не гнётся, не просит милости у всевышнего... К этому человеку часто приезжают курбаши, он сам всё время уезжает в горы и подолгу живёт там... Он знает старшего брата Мияна Кудрата - Мияна Башира, который живёт в Индии и знается с англичанами. Я слышал однажды его разговор с Исмаилом о Мияне Башире...

Хамза еле сдерживал волнение. Наконец-то!

Наконец-то появилось то самое, что нужно Рустаму Пулатову.

Только бы не дать понять Шадману, что его, Хамзу, интересует всё это, только бы не спугнуть этого шейха-иностранца...

Он всё-таки появился здесь, как это и предвидел Рустам Пулатов. И от него идёт связь в Самарканд. Надо немедленно дать знать Пулатову.

- Бог с ним, с этим иностранцем, Шадман-ходжа, - как можно равнодушнее сказал Хамза. - У нас есть свои заботы...

- Нет, нет, вы сообщите о нём куда следует! От этого человека веет бедой. Он иногда смотрит на наших как на самых низких людей, как на своих слуг. Он презирает нас. Я прислуживал ему. Это нехороший человек.

- Зачем мне сообщать о нём? У меня хватает своей печали. Вот Зульфизар уехала...

- Да, да, у вас сегодня невесёлый день... Я как-то забыл об этом со своими разговорами, извините.

Шадман сник. Его разочаровало то, что Хамза совсем не заинтересовался его рассказом.

- Я вас только попрошу, Хамзахон, никогда не говорить, что вы впервые услышали об этом шейхе от меня. Вам, наверное, ещё будут о нём рассказывать. Не ссылайтесь, пожалуйста, на меня... Очень прошу вас.

- Хорошо, Шадман-ходжа. Но вряд ли у меня ещё будет с кем-нибудь разговор об этом человеке. Да и он сам, я думаю, надолго не задержится здесь.

- Я пойду. До свиданья.

"Какой забитый, униженный Исмаилом человек, - подумал Хамза, когда Шадман ушёл. - Всю жизнь прожил, как говорится, не поднимая головы. А ведь у него есть ум, наблюдательность. Как тонко он заметил, что у этого шейха не гнётся спина... Нужда не дала развиться его способностям. Только вспышка гнева заставила вспыхнуть его ум. Но это была короткая вспышка. Сейчас он придёт домой, и забота о куске хлеба снова заставит его забыть о своей наблюдательности. Как часто это бывает с людьми, лишь оскорбление, обида или обман пробуждают их истинную натуру и сильные чувства - желание защититься, дать отпор. А в остальное время эта натура дремлет, задавленная заботами о хлебе насущном, о мелочах жизни..."

 

2

Ночь. Горы. Молния, сверкнув над ущельем Сандал, по которому бежит река Шахимардан, исполосовала своим фиолетово-голубым зигзагом чёрное небо и врезалась в склон горы Избосар. Посыпались камни. Мгновенный отблеск осветил вершины скал, обложенные тяжёлыми тучами.

Загрохотал гром. Первые капли дождя зашелестели по земле.

Хамза, сидевший на своём любимом месте - на берегу реки под скалой, отодвинулся назад, чтобы укрыться от дождя под нависающей над головой каменной громадой.

Укрыться самому и укрыть тамбур, который он взял с собой, выйдя сегодня в полночь из дома и отправившись в горы.

...После ухода Шадмана он сел писать Пулатову, но рука сама потянулась к записке Зульфизар. Он прочитал её несколько раз и задумался... Как могла Зульфизар взять эту бархатную паранджу у жены шейха? И зачем ей нужна была бархатная паранджа, когда у нее уже была одна паранджа, купленная у матери Алиджана? Рукию-биби, жену духовного лица, ещё понять можно. Для неё бархатная паранджа - это праздничный наряд. У неё, наверное, целый гардероб таких паранджей. Но Зульфизар, жена коммуниста... Может быть, она тоже собиралась завести себе такой гардероб?

Что же случилось с Зульфизар здесь, в Шахимардане?

Почему так быстро поддалась она чужому влиянию? Может быть, тот самый эпизод у мазара, в день её приезда, слишком сильно подействовал на неё? Или обстановка Шахимардана, святого места, отмеченного духом святого Али, как проповедуют шейхи?..

Да, цепка ещё втягивающая власть слепой веры без контроля разума, если даже такую сильную натуру, как Зульфизар, смогла она подчинить себе.

Выходит, что, пока он, Хамза, строил красную чайхану, готовил перевыборы местного Совета, организовывал артель, учил десятки людей грамоте, открывал им глаза на жизнь, освобождал их души от гнёта шейхов, в это время рядом с ним закрылась душа близкого человека?

Закрылась, захлопнулась, как створки раковины, как улитка, и уползла обратно - в темноту слабости, предрассудков и суеверий.

Почему так неожиданно уехала Зульфизар? Помнится, она говорила ему, чтобы он поберёг свою жизнь. И Шадман сказал сегодня об этом же. Значит, его жизни угрожают.

Кто?

Шейхи, Исмаил, курбаши и, может быть, даже этот человек, выдающий себя за мусульманина. Он, Хамза, мешает им в чём-то... В чём именно? Только ли в том, что он открыл здесь школу, помог создать новый сельсовет и артель?

Конечно, шейхи уже утратили частично свою власть над шахимарданцами и Шахимарданом. Но разве из-за этого стали бы они угрожать ему убийством? Ведь это же преступление, за которое придётся расплачиваться своей жизнью. Способны ли шейхи (и в первую очередь их глава - Исмаил) за часть отнятой у них власти пожертвовать своей жизнью? Безусловно, нет. Они не способны на это даже для того, чтобы удержать в своих руках оставшуюся власть над душами людей. Для сладкой и безбедной жизни им ещё хватит на их веку человеческой темноты. Даже потеряв мазар, они разбредутся по мечетям в других городах и, собирая дань с правоверных, будут жить себе припеваючи.

Значит, шейхи исключаются. Угроза исходит через них, но не от них самих. От кого же?

Иностранец и курбаши. Они приезжают к нему в дом Исмаила, он встречается с ними в горах. С какой целью? Оживить басмаческое движение? Вряд ли. Оно изжило себя.

Шадман сказал, что этот иностранец хорошо говорит по-узбекски и молится как настоящий мусульманин. Значит, крупная фигура. Стали бы засылать на территорию СССР такого человека только для помощи мелким бандитским вылазкам басмачей? Нет, не стали бы.

Значит, он появился здесь с серьёзными намерениями. С какими именно? Шадман сказал, что у него спина военного. Чем может заниматься военный в мирное время?

Значит, этот человек готовит здесь войну. Вот от него угроза исходить может, ибо его профессия - смерть.

Он пришёл из Индии, от англичан...

Хамза встал, взволнованно прошёлся по комнате. Так ли всё это? Правильны ли его рассуждения? Можно ли делать из рассказа Шадмана-ходжи именно такие выводы, какие сделал он?

Всё это нужно ещё проверить, перепроверить, уточнить детали, добыть неопровержимые доказательства. Только из-за одного этого нельзя уезжать из Шахимардана.

Только ли из-за этого? Амантай, Алиджан, Камбарали - все они слишком ещё молоды и неопытны, чтобы без него доделать всё начатое. Если он уедет, шейхи поймут это как свою победу и с новой силой обрушатся на артель. И тогда под угрозой окажется сама идея коллективизации, линия партии, для проведения которой он приехал сюда.

Если он уедет, последний классовый бой против кулаков и баев, на который он вышел вместе с партией, будет лично для него проигран. Партия выиграет этот бой и пойдёт дальше, а он проиграет, если уедет. Проиграет и отступит.

Итак, есть два главных момента. Угроза идее и угроза жизни.

Идея и жизнь...

Но кто сказал, что он собирается отдавать свою жизнь какому-то жалкому шпиону? Тот скрывается на задворках, говорит не на своем языке, молится чужим богам.

А он в своей стране, рядом с ним друзья, он представляет здесь государственную власть, он - солдат партии, идущий в шеренге сотен тысяч уверенных в своей силе и в своей победе бойцов.

Нет, он не отступит. Его просто хотят запугать. Они решили действовать через Зульфизар, и Зульфизар дрогнула.

Если тот человек, пришедший из Индии, действительно крупная фигура, он не станет преждевременно подвергать риску своё главное дело. Так что есть ещё время выяснить до конца все его намерения, выявить все связи. А никакой угрозы жизни нету.

И всё-таки, всё-таки...

Человек из Индии - шпион, преступник. Он связан с курбаши, с басмачами, с бандитами.

Ах, Зульфизар, Зульфизар! Как не вовремя ты уехала! Если бы ты была здесь, сколько бы сил ты прибавила мне!

Долго ещё сидел Хамза, глядя на записку жены. Потом взял тамбур и вышел в ночь на берег реки.

Он поднялся в горы, нашёл своё любимое место под скалой и, сев на камень, стал слушать шум бегущей внизу реки.

Горный поток успокаивал его, приводил в порядок мысли.

И не такой уж опасной стала казаться вся ситуация. Действительно, кого ему бояться? Слугу английских капиталистов, наёмника, пришедшего сюда, чтобы получить большой куш от своих хозяев? У такого человека не должно быть в жизни большой идеи, потому что он живёт и действует только ради корысти.

Идея и жизнь.

А может быть, идея или жизнь?..

Сколько раз, наверное, люди на земле уже стояли перед этим выбором? Сколько сильных и слабых душ, оказавшихся на скрещении дорог судьбы, испытывала эта формула?

Если человек отказывается от идеи ради жизни, как ему жить дальше? Что может заменить идею? Богатство, власть, наслаждение? Всё это проходит, всё это исчезает в океане прошлого.

И только идеи, как вершины гор, остаются на горизонте памяти человечества. Только они зовут и манят к себе...

Может ли человек жить, если ему не удаётся воплотить своим бытием своё представление о жизни, свою идею жизни? Что происходит, если идея и жизнь расходятся? Как должен поступить человек в таком случае?

Он не заметил, как в его руках тихо зазвучал тамбур...

"Друг-тамбур, верный товарищ горьких минут, сколько печалей и бед пережили мы вместе с тобой, сколько тайн хранят твои струны... Пусть говорят сейчас они... Пусть тихо, без слов расскажут они всем вокруг о том, какие сомнения тревожат душу... Пусть услышат горы, деревья, ночь, земля, небо, река, какая боль живёт сегодня в сердце после ухода Зульфизар...

Великой была наша любовь в её начале. Горячо, порывисто и страстно искали мы друг друга. Высокая надежда вела нас к счастью. Ты утоляла тоску моей души, Зульфизар! Ты заколдовала мою жизнь своей красотой... Куда же ты ушла? Почему оставила одного? Где клятвы в любви и верности? Где уважение к супружеству? Слёзы на глазах, надежды разбиты, грёзы потухли... Где ты, Зульфизар, где ты, где ты?.. Ведь мы же созданы друг для друга!.. Возвращайся ко мне! Забудем обо всём! Будем снова вместе... И счастье взойдёт над твоей головой, как утреннее солнце..."

Кто-то поднимался к нему по тропинке. Какая-то женщина.

Подошла, села рядом... "Это ты, Зульфизар? Как хорошо, что ты вернулась!.. Но как ты узнала, что я здесь? Как нашла дорогу ко мне? Ведь раньше ты никогда не приходила сюда?.. Здравствуй, Зульфизар! Я очень люблю тебя... Я уеду с тобой отсюда! Я послушаю тебя! Я всё брошу, потому что ты для меня дороже всего на свете! Нет для меня на всём белом свете ничего драгоценнее и радостнее, чем твоя любовь!.."

Косой зигзаг молнии яростно перечеркнул чёрное, траурное небо. Ослепительно яркий, фиолетово-белый зигзаг. Словно сверкнул гневом чей-то неземной, нечеловеческий взгляд.

Грянул гром. Посыпались камни. Первые капли дождя упали на землю.

"Иди сюда, Зульфизар. Спрячемся от дождя под скалой. Пусть сверкают молнии - горы защитят нас. Пусть гремит гром - я сыграю тебе на тамбуре мелодию "Исповедь души". Слышишь, как поют струны - это плачет моё сердце... Где ты, Зульфизар? Ведь ты же только сейчас сидела здесь... Ах, ты просто пересела на новое место".

Но это не Зульфизар! Кто это?.. Кто эта юная девушка с глазами, похожими на крылья птицы? Сломанные, перебитые крылья птицы, которыми никак не взмахнуть?

Зубейда... Это она... Тоже нашла дорогу сюда... Она любила эту мелодию, "Исповедь души", и часто просила играть её...

Первая любовь... Первое откровение сердца... Ей были написаны первые газели. Ей были отданы первые молодые чувства...

Где это всё теперь? Давно уже ничего нет... Далёкий жар души обратился в прах, в пепел. Всё сгорело в пламени огненных лет. Остались только вот эти слёзы о незабываемом, о невозвратном... Их тоже унесёт река времени, как уносит потоки дождя бушующий внизу горный поток...

"Подожди, тамбур. Тише, струны... Замолчите.

Зубейда, дорогая моя, милая моя, красавица моя!.. Вы не забыли меня, вы пришли ко мне... Спасибо вам, спасибо... Почти двадцать лет прошло с тех пор, как мы расстались с вами... И вот я снова один, нет рядом близкой души, нет рядом любимой...

Я припадаю глазами к вашим рукам, писавшим мне когда-то письма и стихи, я целую их... Я без конца повторяю сейчас эти стихи и письма. Они как бальзам, как исцеление моей больной души. Вместе с памятью о вас, вместе с вашим лицом они навсегда хранятся в амулете моего сердца...

Мне угрожают, Зубейда, на меня клевещут, меня хотят лишить жизни. Помогите мне, не дайте сбиться с моего пути, не разрешайте быть слабым! Пусть ваш амулет в моей груди придаст мне силы, пусть он ведёт меня только вперёд, пусть он будет светочем для меня во мраке этой ночи... Я хочу, чтобы он страдал, печалился и плакал вместе со мной, чтобы он утешал меня, чтобы он всегда приводил меня к вам, сокровищу моей памяти, если я почувствую себя одиноким...

Я устал, Зубейда. Я прошёл без вас уже столько дорог, столько испытал, что ноги мои сбились в кровь и душа моя кровоточит. На одной из этих дорог я встретил Зульфизар. Она была очень похожа на вас. И она стала для меня вами, вы воплотились в ней, вы ожили в ней после вашей смерти...

Но теперь и её отняли у меня, и я снова одинок, снова вокруг меня пусто, холодно, идёт дождь, гремит гром, жалят горы молнии...

Мой дом опять превратили в пепел, мой очаг сожгли, около него никого нет, что мне делать там одному?.. Вах!.. Уж лучше мне быть рядом с вами, чем одному... Вах!.. Ведите меня за собой, я пойду... Вах!.. Я ничего не вижу, ничего не понимаю... Зовите меня к себе, Зубейда!! Я откажусь от всего в этом бренном мире, от всех приобретений и услад и предстану перед вами... Я иду к вам, Зубейда, я лечу через долины и горы..."

И снова голубая молния осветила острые, неприступные пики гор, снова грянул гром, и ещё одна молния ударила где-то совсем рядом, и над его головой посыпались, покатились вниз камни, падая в реку, и переполненный горный поток бешено бился в скалистых берегах, рыча и негодуя...

"Я устал, Зубейда... Я не даю житья многим людям. Они ненавидят меня, не могут видеть меня, озлоблены против меня...

Исмаил, шейхи, Бузрук-ишан, Валихан, Назири, Шавкат... Они хотят убить меня, застрелить, повесить... Я надоел многим, даже Зульфизар, голова которой многие годы лежала на одной подушке рядом с моей, и та бросила меня... А я так любил её, я преклонялся перед ней, потому вы, Зубейда, были Зульфизар, а Зульфизар была вами... И голова моя лежала на подушке рядом с вашей головой...

Да, Зульфизар бросила меня, предала меня... Мои враги подчинили её себе, настроили её против меня... Вон те, пляшущие в свете молний над горами шайтаны и дьяволы, которых направлял сам сатана... Я слышу его голос... Он гремит вокруг меня обломками скал и камней, он хрипит внизу кипящими брызгами и волнами...

Эх, Зульфизар, Зульфизар!.. Зачем же ты рассыпала хрустальные бусы нашей жизни?.. Вот они катятся вокруг меня вниз, смываемые водой с лица земли... Столько лет я был абсолютно уверен в твоей верности и преданности, но оказалось, что я делал халву из воды, нож из палки, горы из дыма..."

...Гроза, отсверкав и отгрохотав, ушла на Памир. Дождь кончился. Забрезжил слабый рассвет. Горы выходили из траура ночи. Очертания их становились всё отчётливее и яснее.

Хамза спустился со скалы. Мокрая земля дымилась испарениями. Он шёл к своему дому как в тумане. Ноги были тяжёлыми после бессонной ночи, в глазах рябило. Пряные ароматы цветов и трав кружили голову.

Он открыл калитку и остановился поражённый. Около веранды стояла... Аксинья с маленьким Гиясом на руках.

Аксинья опустила сына на землю. Гияс медленно пошёл на слабых ещё ножках к отцу. Хамза наклонился, поднял сына на руки. "Сынок, цветочек мой, - шептал Хамза, вдыхая детские ароматы ребёнка, - родной ты мой человечек..."

Он тревожно посмотрел на Аксинью - она, загадочно улыбаясь, медленно шла вокруг дома. Остановилась, поджидая его...

Он двинулся за ней, держа на руках Гияса.

Аксинья возвращалась в горы. Она была уже далеко впереди и всё останавливалась, всё звала, всё манила за собой рукой.

Гияса на руках уже не было.

Хамза поднял голову. Светало всё сильнее. В горах, на скале, около которой он провёл ночь, стояла Зубейда. Аксинья поднималась к ней.

Они стояли рядом - молодые, весёлые, красивые. Улыбались...

Ветер ласкал длинные волосы Зубейды, они поднимались за её спиной как два больших чёрных крыла.

А золотая голова Аксиньи была украшена венком синих полевых цветов.

Сзади к ним подошёл Степан Соколов, обнял за плечи. И все трое засмеялись.

Над горами взошло солнце.

...Хамза очнулся, тряхнул головой.

Он сидел в своей одинокой комнате на холодной кровати. - Остаюсь, - громко сказал Хамза и ударил себя кулаком по колену. - Никуда не поеду!

 

3

На центральной площади Шахимардана собрался народ.

Ждали открытия памятника Ленину.

Справа от памятника, закутанного белым полотнищем, стояла деревянная трибуна, покрытая коврами. На перилах трибуны висел транспарант из красной материи, которую во время торжественных собраний постилали на стол президиума. На транспаранте большими белыми буквами было написано: "Да здравствует 8 марта - Международный женский день, свободу всем женщинам!"

Прямо перед трибуной горел большой костёр, в который всё время подкладывали ветки карагача.

Погода была хорошая, люди одеты празднично. На трибуну поднялись Амантай, Камбарали, Алиджан и Хамза.

- Товарищи! - подняв руку, громко крикнул Амантай. - Сегодня, в день праздника женщин, мы открываем в Шахимардане памятник Ленину!.. Этот памятник мы построили своими руками - вот этими руками!.. Для фундамента мы сами носили камни!.. Конечно, фигуру нашего вождя мы сами сделать не смогли бы, её нам сделали рабочие в городе на заводе!.. Но скульптуру Владимира Ильича нам никто не дарил - она отлита из металла на деньги дехкан нашей артели! Мы собирали деньги по всем дворам нашей артели, и не было такого члена нашей артели, который не сделал бы взноса на памятник! Даже самые последние бедняки внесли кто сколько мог, чтобы в нашем кишлаке стоял памятник вождю мирового пролетариата! Товарищи! Сегодня в жизни нашего кишлака великий день! Исторический день!..

Затрубили карнаи и сурнаи, забил бубен. Раздались аплодисменты и крики: "Ура-а! Ура-а!.."

- Товарищи! - кричал с трибуны Амантай. - Пословица говорит: где нет хороших стариков, там нет хорошей молодёжи! У нас есть хорошие старики! Поэтому, наверное, будет правильно, если памятник Ленину откроет наш самый старый колхозник, наш Мебува-ата!

Снова раздались аплодисменты.

Столетний Мебува стоял перед трибуной, степенно поглаживая бороду. Высокий, широкоплечий, немного сутулый, он казался неподвластным своему возрасту. Бронзовая голова его - лицо, затылок, шея, изрезанная глубокими светлыми морщинами, - была похожа на крону могучей чинары, которая целый век сражалась с ветрами, бурями и ураганами и всё-таки уцелела, выстояла и, несмотря ни на что, каждый день устремляет свои ветви к солнцу.

- Иди, - толкнула Мебуву в спину жена, - тебе велели открыть памятник.

- Ну что ж, - сказал Мебува, - и пойду. Кому же ещё, как не мне, открыть памятник Ленину. Мне всё-таки сто лет.

Он неторопливо двинулся вперёд. Проходя мимо толпы зрителей, увидел мальчика лет пяти, которого держала за руку женщина в парандже.

- А ну, внучек, пойдём со мной, - наклонился к нему старик. - Наш Ленин-ата делал революцию для таких, как ты.

Наступила тишина. Несколько мужчин, из-под халатов которых виднелись воротники стареньких, застиранных гимнастёрок, приложили ладони с плотно сжатыми пальцами к тюбетейкам.

Это были бывшие красноармейцы. Они отдавали честь Ленину.

Мебува взял в свою заскорузлую руку мягкую податливую ладошку мальчика, положил в неё нож, натянул шпагат, привязанный к полотнищу на памятнике, и сказал мальчику:

- Ну-ка, сынок, отрежь эту верёвку!

Мальчик перерезал шпагат, и полотнище упало вниз.

И в эту минуту к пламени костра метнулась женская фигура.

Это была Санобар.

Резким движением сорвала она с головы паранджу и чачван.

Бросила мгновенный взгляд на памятник, как бы ища у него поддержки. И швырнула паранджу в костёр.

- Молодец!! - крикнул с трибуны Хамза.

- Молодец!! - присоединились к нему Амантай, Алиджан и Камбарали.

К огню приближалась Мехри. За ней гуськом шли десятка полтора девушек.

Мехри остановилась около костра. Что-то злобное закричала из-под паранджи какая-то старуха.

- Смелее! - сложил ладони около рта Амантай. - Не бойся никого! Я с тобой!

Мехри освободилась от паранджи.

- Подруги! - обернулась она к остановившимся позади неё девушкам. - Мы договорились, не забывайте...

И, глубоко вздохнув, набрав в лёгкие воздуха, Мехри закричала, подражая Амантаю:

- Сколько лет можно задыхаться под этими тряпками! До каких пор мы будем скрывать свои лица! Хватит! Люди хотят знать и видеть, кто мы такие! - И она так яростно бросила в костёр, подняв тучу искр, свою паранджу, будто избавилась от злейшего врага. - Сгори ты, проклятая! - вошла в азарт Мехри. - Превратись в пепел!.. Чтобы больше никогда не надевать на себя этот мешок!

Что-то кричала в толпе злобная старуха, проклиная забывших бога бесстыдниц, Санобар и Мехри. Некоторые мужчины, ничего не знавшие о том, что в этот день женщины будут сжигать паранджи, и оскорблённые неслыханным поведением Мехри, вышли из толпы и двинулись к ней, возбужденно размахивая руками.

- Пошли! - быстро сбежал с трибуны Хамза.

Амантай, Алиджан и Камбарали бросились за ним.

Но возмущённых уже заталкивал обратно в толпу активист Каримджан. С ним, недовольно оглядывая его обтянутые халатом бугристые плечи, никто, конечно, связываться не собирался.

- Красавицы! - шутливо отвесил напуганным проклятиями неуёмной старухи девушкам низкий поклон председатель артели Камбарали. - Что же вы стоите не шелохнувшись? Или не хотите сбросить с себя эти наряды ваших бабушек?.. А как же вы тогда будете работать у нас в артели? Как я узнаю, кто из вас что сделал? Как я буду выписывать вам трудодни, а? Ведь я могу всё перепутать.

Мебува, вернувшийся к своей старухе, неодобрительно поглядывал на нее. Ещё утром жена обещала ему, что не заставит его краснеть перед народом. И вот опять заупрямилась. Мебува, показывая свое недовольство, сделал нетерпеливое движение.

- Состарился, а не остепенился, - заворчала старуха. - Ну хорошо, я не буду ходить в чачване!.. Но зачем в костёр добро бросать? Сгодится дома на какие-нибудь заплаты... Ишь, насупился, прямо снег из бровей идёт.

Рядом с ней стоял йигит, очень похожий на Мебуву. Это был их сын. Старуха зашла ему за спину и стащила с себя паранджу.

- Иди, сынок, брось её в огонь. Пускай уж твой отец будет совсем доволен. А то ему было мало, что он открывал сегодня памятник.

Мебува усмехнулся и удовлетворенно забрал бороду в кулак.

Сын отправился в сторону костра, старуха стыдливо закрыла лицо руками, и тут к ней подбежала Санобар, обняла её и расцеловала.

- Вай, айи-джан! Как хорошо, что вы тоже открылись!

Эта поддержка старшего поколения прибавила решимости девушкам. Один за другим исчезали в огне их чачваны. Хамза, как только очередная паранджа летела в огонь, делал знак музыкантам, и карнаисты и сурнаисты оглушительным трубным гласом приветствовали конец каждой паранджи.

Скоро на площади не осталось ни одной женщины в парандже. Те, кто не хотели снимать чачваны, ушли. А мужчины, ревнители шариата, посрамлённые при всех, стояли молча, угрюмо уставившись в землю.

Карнаи и сурнаи не умолкали теперь уже ни на секунду.

Торжественные их звуки оглашали горы, оповещая весь кишлак, всю долину о том, что в Шахимардане началась новая жизнь - без паранджей.

Взволнованный Хамза вернулся на трибуну. Он был счастлив.

Он испытывал величайшее удовлетворение. Усилия его не пропали даром. На глазах, зримо, менялся социальный облик времени.

Никакая литература - ни стихи, ни пьесы, ни песни - никогда не давала ему таких высоких творческих ощущений, какие дал сегодняшний день. Потому что это было социальное творчество - прямое революционное творчество многих людей, народа. За один только этот день не жалко было отдать несколько лет жизни.

- Дорогие матери и сёстры! - сказал Хамза, радостно глядя на открытые лица женщин. - Я поздравляю вас с ещё одной победой! Вы покончили с прошлым, впереди у вас новая жизнь!.. Она принесёт вам много радостей!.. Идя по пути Ленина, вы обрели свободу. Слава Ленину!

Ему хлопали все.

Хамза прочитал свои стихи "Узбекским женщинам и девушкам". И снова ему аплодировала вся площадь.

Он подал сигнал, из красной чайханы к памятнику Ленину вышли пятьдесят учеников школы "Дехканин", недавно открытой Хамзой для самых маленьких жителей кишлака. В руках у каждого был красный флажок, на шее - красный галстук.

Дети выстроились перед трибуной и хором начали декламировать:

- Взошло солнце свободы! Не льются больше слёзы угнетённых! Наши отцы сожгли короны и троны, народ обрёл счастье!

Ленин наш отец - никого мы теперь не боимся!

А на трибуну вбежал Алиджан. Подняв руку, прося тишины, он громко начал читать стихи:

На площади перед трибуной раздались громкие аплодисменты.

- Эти стихи написал наш Хамза! - крикнул Алиджан.

Слушатели захлопали ещё громче.

А на одной из боковых улочек, круто поднимающейся вверх, невидимые с площади, стояли шейхи.

Шейхи не смотрели друг на друга. Молча, растерянно и злобно наблюдали они за торжествами на площади. Как необычно и шумно ведут себя некогда тихие, послушные и покорные им во всём шахимарданцы!

Было ясно - времена покорности и послушания прошли.

Хозяевами в кишлаке становились вон те люди, собравшиеся внизу на площади вокруг костра, в котором догорали последние остатки паранджей.

В одной из пристроек к мазару, в низком и длинном сводчатом помещении, сидели на небольшом возвышении шейх Исмаил и паломник из Гилгита. Между ними стоял низкий стол. На столе горела свеча.

Хромой дервиш только что вернулся с горной пасеки.

- Я имел встречи со всеми курбаши, - сказал он. - Нужно срочно менять план начала восстания.

- Почему? - удивился Исмаил.

- Пришла весна, - сказал Агзамхан, - но басмачи сейчас к активным действиям не готовы. Боюсь, что они не будут готовы даже к лету.

- Вы не преувеличиваете ваши опасения?

- Я бы хотел их преуменьшить, но надо смотреть правде в лицо. Надо быть реалистами. Басмачи из-за длительного бездействия потеряли боеспособность. Кроме того, их просто очень мало, вопреки сделанным в прошлом году заверениям господина Назири о том, что в течение зимы численность банд будет в десять раз увеличена... Спрашивается: куда же ушли английские фунты, которыми мы как из лейки поливали все эти годы ваше подполье? Могу ответить на этот вопрос: они потрачены руководителями подполья на личные нужды... Нет, вы бы только посмотрели на эти пещеры, в которых живут курбаши! Они увешаны коврами, басмачи едят на золоте, пьют из серебра, в их лагерях полно баб... Что они смогут сделать, когда спустятся в Ферганскую долину? Их перестреляют, как куропаток, войска ОГПУ, не говоря уже о регулярных частях Красной Армии, которые просто раздавят их.

- Что вы предлагаете?

- Нужен эмоциональный взрыв. Нужно широкое народное возмущение.

- А именно?

- Придётся ещё раз разрушить гробницу. Или сжечь.

- Вы с ума сошли! Это же святыня!

- Гробницей придётся пожертвовать. Вы, кажется, специалист по таким операциям?

- Как вас понимать?

- Ладно, не обижайтесь, шейх. Это была шутка... Когда приезжает Миян Кудрат?

- Я жду его со дня на день.

- У меня к вам один личный вопрос... В случае необходимости вы готовы бросить всё и уйти в горы?

- А моя семья? А жёны, дети?

- Понятно... Тогда я перехожу к самой главной части нашего разговора. В эти дни, в горах, я пересмотрел своё отношение к убийству Хамзы. Он должен быть уничтожен. Этого требуют наши оперативные интересы. Хамза - сильный лидер. Пока он здесь, мы лишены возможности поднимать восстание. Хамза может сорвать начало, то есть предотвратить религиозную вспышку... Его убьёт Шадман. Вам необходимо внушить ему, что Хамза лишил чести его дочь Санобар. После этого Шадмана тоже следует убрать. А в кишлаке с помощью шейхов распространить слух, что Шадман убил Хамзу как оскорбленный отец. Этой версии должны придерживаться все, когда начнётся следствие.

В таком случае вы сможете остаться здесь со своей семьёй, жёнами и детьми. И упорно проводить одну и ту же линию - Хамза убит не на религиозной почве, а из чувства личной мести... Вас судить не будут. Вы слишком крупная фигура. А чтобы Советской власти было кого посадить на скамью подсудимых, принесёте в жертву аллаху двух-трёх шейхов. Обещайте им приобщение к лику святых. Пускай пострадают за исламскую веру... А когда всё уляжется, начнёте восстанавливать свою власть над Шахимарданом.

- Я вас понял. Мысль об убийстве из-за Санобар очень удачна и реальна. Хамза в последнее время стал заниматься с ней музыкой, они часто остаются наедине. Гиясходже удалось разжечь у жены Хамзы чувство ревности до такой степени, что она уехала из Шахимардана. Ваш замысел хотя и наполовину, но всё-таки удался.

- Уехала? Это замечательно! Хамза, оставшись без женщины, начал заглядываться на молодых девушек. Тем более они теперь ходят без паранджей... Версия оскорбленного отца становится предельно убедительной.

- Когда вы хотите, чтобы я начал готовить Шадмана?

- Сегодня. Немедленно. Мы не можем терять ни одного дня, ни одного часа. Я буду присутствовать при этом. Посылайте за ним. И пускай поторопится!

Шадман-ходжа робко вошёл в гробницу. Прямо за могильной плитой, грозный, как сам аллах, стоял в длинном златотканом халате и в огромной, как всегда, белой чалме на голове шейх Исмаил. За ним шеренгой расположились все остальные шейхи.

- На колени, поганый! На колени! - загремел Исмаил. - Сейчас будешь проклят на веки вечные!

- Шейх мой! - смиренно опустился на колени Шадман-ходжа. - В чём моя вина?!

Боевое настроение Шадмана-ходжи, возникшее тогда, когда он узнал, что шейх дважды получил с него долг, давно прошло.

- Что ты делал в доме невера Хамзы?

"Как он узнал? - в ужасе подумал Шадман. - Неужели он действительно всевидящий и всеслышащий?"

- Я пил у него чай.

- О чём вы говорили?

- О моей дочери Санобар...

- А знаешь ли ты, презренный, что безбожник Хамза опозорил твою дочь? Что полагается за это по корану?!

Шадман растерянно моргал, не зная, что ответить. В голове у него не укладывалось сказанное шейхом.

- Всевышний избрал тебя саблей мести. Ты должен отомстить за дочь!

- Я, грешный, стал для всевышнего саблей?! - разинул рот от удивления Шадман-ходжа, - Я недостоин этого!

Шейх обернулся назад:

- Оставьте нас!

Все вышли.

Исмаил смотрел на Шадмана печально и ласково.

- Сбившийся с пути истины, раб божий! Ты сам знаешь, по какой дороге надо идти. Проси убежища у святого Али, умоляй его!

Шейх, взяв Шадмана за руку, поднял его и подвёл к могильному камню. Почувствовав покорность, сказал властно:

- Клади поклоны! От всей души! Умоляй святого Али помочь выйти на правильный путь!

Шадман-ходжа покорно приник глазами к подолу чапана шейха, поцеловал его руку.

- О святой Али-Шахимардан, духовный глава всех сирот и бедняков, - смиренно начал Шадман-ходжа, когда шаги шейха, оставившего его одного, затихли. - Об одном тебя умоляю. Прости прегрешения моей дочери Санобар, ещё не ведающей многого. Подари ей долгую жизнь и счастье праведное. За все ее грехи накажи лучше меня. Если придётся принести себя в жертву, я буду рад сделать это. Святой Али, и ты ведь был отцом, ты можешь понять боль души моей...

В могиле послышались тяжкие вздохи. Шадман-ходжа в ужасе отпрянул назад.

- О святой Али! О святой Али! - бормотал он.

- Долг и честь для мусульманина защищать исламскую веру... Тот, кто забывает об этом, проклинается на веки вечные! - раздался голос из могилы. - Шадман сын Гуляма, спроси у своей души, истинный ли мусульманин ты?!

- Всю жизнь, как истинный праведник, я молился богу, выполняя все предписания религии, - прошептал Шадман-ходжа.

- Шадман сын Гуляма! - снова донеслось из могилы. - Знай и ведай, что ты стал тем самым праведным мусульманином, которому доверено исполнить волю всевышнего. Ты теперь меч избранных во вселенной!

Голос был слишком знакомый, слишком человеческий. Шадман-ходжа с подозрением взглянул на могильный камень.

- Не противься моей воле, - вещал голос, - только тогда в ином мире ты и дочь твоя удостоитесь райских кущ. Повелеваю тебе: вырви с корнем насаждения греховников, защити камни моей гробницы от их мерзких поползновений!..

Голос затих. Подозрения Шадмана-ходжи увеличивались.

Несколько раз протягивал он руку, чтобы приподнять край полога, закрывавшего могильный камень, но всё-таки не решался сделать это.

- Хамза изнасиловал твою дочь! Нанеси ему ответный удар во славу аллаха! Убей Хамзу!..

Шадман-ходжа узнал голос шейха Исмаила. Всё остальное было теперь неважно.

- Убей его ради чести своей дочери Санобар! - бубнил загробный голос. - Чтобы смыть с неё грех! Ради святой правды и ради всевышнего - убей Хамзу!..

Шадман-ходжа приподнял край полога. В могильное отверстие проникал свет. Наклонившись, Шадман вгляделся и увидел внизу Исмаила. Шейх поднял голову, и глаза их встретились...

Шадман-ходжа встал. Его шатало.

С шумом распахнулась боковая дверь мазара. В гробницу торопливо вошёл Исмаил. За ним ворвалась толпа шейхов. Шадмана окружили.

- Шайтан попутал тебя, ты усомнился в пророческом даре святого Али! - закричал шейх. - Как ты посмел усомниться, негодный!

- Мой шейх, - заикаясь произнёс Шадман-ходжа, - что же это такое?! О боже!

- Заткнись, а то прокляну твой род до седьмого колена! - гремел шейх. - Стань на колени, отродье шайтанское! Готов ли ты выполнить приказ священной гробницы?

Шадман-ходжа впервые в жизни ослушался приказания Исмаила. Он не опустился на колени. Он стоял прямо.

- Шейх! Неужели всё это было обманом? Ведь я же верил вам, как богу! Боже праведный, боже праведный!

Из толпы шейхов вышел человек, и Шадман узнал иностранца. Хромой дервиш был взбешён неудачей. Он понимал, что весь тщательно разработанный им вариант устранения Хамзы руками Шадмана провалился. Из-за тупости Исмаила, который сам полез в могилу, вместо того чтобы отправить туда кого-нибудь из шейхов.

И тем не менее паломник из Гилгита ещё не терял надежды.

- Шадман, - спросил иностранец, - готов ли ты выполнить приказ шейхов священной гробницы? Убьёшь Хамзу, когда тебе скажут, или нет? Подумай. От этого будет многое зависеть в твоей жизни.

Шадман молчал.

- Если ты согласишься, - продолжал иностранец, - получишь деньги, которые и не снились тебе. Если тебя и арестуют, мы освободим тебя. У нас хватит сил, чтобы спасти тебя... Ну, отвечай!

- Я прожил свою жизнь в бедности и никогда не покушался не то что на чужую жизнь, но даже на чужое достояние, - потухшим голосом сказал Шадман-ходжа. - Отпустите меня. Мне тут нечего делать.

- Но Хамза же изнасиловал твою дочь! - не унимался хромой дервиш.

- Я не верю этому, - спокойно ответил Шадман. - Хамза не такой человек... Вы просто не знаете его и поэтому выдумываете всякие глупости, которым не поверит даже последний дурак.

Арчибальд Лоу чуть было не выругался по-английски.

- Пока ты не поклянёшься на коране, что никому не расскажешь о том, что было здесь, ты отсюда не уйдёшь! - Шейх Исмаил смотрел на Шадмана тяжёлым взглядом.

- Теперь уже поздно думать о коране, - раздражённо сказал хромой дервиш. - Он вообще не должен выходить отсюда... Кара!

Из толпы шейхов вышел Кара-Каплан. (Алчинбек Назири не взял его обратно с собой в Самарканд. Он был оставлен в горах для выполнения поручений паломника из Гилгита.)

Кара-Каплан вынул нож.

- Только без крови! Без крови! - нервно заговорил Исмаил. - Здесь же священный мазар!

Кара-Каплан вопросительно посмотрел на своего нового хозяина. Тот показал на голову. Кара понял. Рывком сдёрнул с себя чалму и стал скручивать её в жгут.

Шадман-ходжа попятился. Мрачный горбун приближался к нему... Шадман растерянно оглянулся - шейхи стояли около всех выходов...

Кара-Каплан бросился к Шадману, захлестнул ему шею и стал душить.

...Кто-то вошёл в гробницу. Не видя в темноте, что тут происходит, громко сказал, обращаясь к Исмаилу:

- Шейх, из Андижана на исповедь к вам прибыли мусульмане...

Его вытолкнули наружу. И тут раздался предсмертный хрип Шадмана:

- Шейх, с тебя шкуру сдерут! Запомни!.. Санобар! Прости меня, доченька! Вспоминай меня!.. Вот вы какие святые все тут? Лгуны, подлецы!.. Будьте же прокляты, прокляты!..

Всё было кончено. Паломник из Гилгита, словно опомнившись, первым стремительно вышел из гробницы к прибывшим из Андижана.

- Мусульмане, - послышался его голос с площади перед мазаром, - наш шейх, уединившись, занят молитвами. До рассвета его нельзя перебивать. Приходите завтра утром.

Исмаил был смертельно бледен. Руки его дрожали. Ничего никому не сказав, он вышел в одну из боковых дверей мазара.

 

4

Через степь, по дороге, ведущей в Фергану, ехали верхом три человека - Хамза, Алиджан и Амантай. Они то отставали друг от друга, то соединялись вместе, то снова разъезжались в разные стороны.

- Всё-таки нехорошо, что мы все трое одновременно уехали из Шахимардана, - задумчиво произнёс Амантай. - Наши хлопотливые шейхи, воспользовавшись нашим отсутствием...

- Там же остались Камбарали и Каримджан, - перебил его Алиджан. - Вполне заменят нас. Сколько дней мы будем на курултае, Хамза-ака?

- Дня два-три.

- Ничего за это время, я думаю, не случится, - уверенно сказал Алиджан.

- Так-то оно так, но всё-таки мне что-то не по себе, - не успокаивался Амантай. - Надеюсь, вы знаете, что в эти дни к нам должен приехать Миян Кудрат.

- По-моему: это случайное совпадение, - сказал Алиджан. - Как вы считаете, Хамза-ака?

- Наверное, - односложно ответил Хамза.

Он был рассеян. Они ехали по тем местам, где проходила молодость его отца. Отсюда же был родом и его дед Халбай и даже прадед Ниязмухаммад. "Может быть, именно поэтому потянуло меня в Шахимардан, - подумал Хамза, - что рядом лежала земля, по которой ходили мои предки?"

...В полдень, остановившись около невысокого холма, они спустились с дороги к ручью и напоили лошадей. И в это время из-за холма показалась величественная конная процессия.

Впереди на стройном тонконогом скакуне с белой звёздочкой на лбу - сухощавый старик в простом суконном чекмене. Голова его была обмотана голубой чалмой, на что имели право только потомки святого Али. Лошадь под всадником была покрыта бархатной попоной с позолотой, сбрую украшали драгоценные камни.

По обеим сторонам старика, чуть отставая, держались два телохранителя - широкоплечие красавцы йигиты. А метрах в десяти сзади человек тридцать свиты - всякого рода и звания духовные лица в красочных халатах и чалмах, лошади которых тоже были богато и нарядно украшены.

- А вот и сам Миян Кудрат собственной персоной, - сказал Хамза. - Как говорится, лёгок на помине. Со всей своей святейшей сворой.

Амантай с тревогой следил за удаляющейся кавалькадой.

- Зачем они так вырядились? - спросил он.

- Наверное, для того, чтобы показать народу, - усмехнулся Хамза, - что милости аллаха, несмотря на Советскую власть, по-прежнему неиссякаемы к преданным слугам ислама.

- Надо возвращаться, - забеспокоился Амантай. - Эти красавцы наделают нам беды в Шахимардане.

- Мы не можем, - вздохнул Хамза. - Мы делегаты курултая. Надо будет просто скорее освободиться и вернуться сразу же после съезда.

- Интересная встреча, - покачал головой Алиджан. - Мы, Советская власть, выглядим как нищие, а они отделены от государства. Но посмотришь на них и подумаешь - вот едут хозяева жизни.

- У них всегда была внушительная внешность, - сказал Хамза, - они бьют на эффект. На самом же деле власть этих людей призрачна. Перед нами проехал караван призраков.

- С волчьими зубами, - добавил Алиджан.

- Советской власти только двенадцать лет, - сказал Амантай. - А они копили свои сокровища веками.

- Ну, ладно, - начал подниматься на дорогу Хамза. - Паровоз нас ждать не будет.

Здание Кокандского городского театра было украшено плакатами. Над входом, во всю ширину портала висел лозунг: "Привет депутатам рабоче-крестьянского курултая Советов Кокандского вилайета!"

У входа толпились делегаты, встречались и приветствовали друг друга старые друзья.

- Салям алейкум, Дадабай-ака! Как у вас там дела? Все живы-здоровы? Сколько колхозов организовали?

- Ассалям алейкум, Туракул-ака, как поживаете? Говорят, что у вас самый высокий процент коллективизации?

Когда Хамза регистрировал вместе с Алиджаном и Амантаем свои мандаты, ему передали записку. В ней было написано: "Вас ждут на втором этаже за сценой, в комнате № 6".

- Идите в зал и занимайте места, - сказал Хамза. - Я тут отлучусь ненадолго, минут на десять.

Он прошёл за сцену и поднялся на второй этаж. Прошёл по коридору, увидел на дверях цифру "шесть", постучал.

Дверь открыл Рустам Пулатов.

На ступеньках гробницы стоял Бузрук-ишан. В одной руке он держал небольшой колокол, другой непрерывно звонил в него.

Услышав эти непривычные звуки в кишлаке, выходили на улицы люди, удивлённо спрашивали друг у друга: что случилось?

Все недоумения рассеял голос шейха-глашатая:

- Эй, народ, бегущий в свой огород! Не говорите, что не слышали! Святой Миян Кудрат уже приближается! Они решили удостоить своим посещением наш мазар! Чтобы оказать почёт и уважение, сам шейх Исмаил вышли встречать хазрата... Пусть каждый выходит на улицу, чтобы встретить этого достойнейшего человека! Тот, кто узрит святого Мияна, избавится от сорока своих грехов... А удостоившийся их высокой молитвы, избавится от всех своих грехов! Идите, идите, люди!

...На гнедом коне, бряцавшем удилами, посередине улицы ехал шейх Исмаил. Он был в светлом шёлковом камзоле коричневого цвета, на голове, как обычно, возвышалась белая чалма.

Седло и сбруя его лошади были унизаны серебряными украшениями, в позолоте бархатная попона. Его сопровождало около десятка других шейхов.

Верующие, стоявшие вдоль улиц, увидев шейха Исмаила, низко склонялись в поклоне и так, не разгибая спин, стояли до тех пор, пока он не проезжал мимо них.

- Значит, договорились, Хамза-ака, - сказал Рустам Пулатов, - вы ни во что не должны вмешиваться. Вы и так уже сделали очень много. Шадману - ни одного вопроса. Сразу после курултая мы посылаем в Шахимардан своих людей, которые займутся этим иностранным шейхом. У меня теперь народу прибавилось.

- А курбаши?

- В районы предполагаемого расположения их банд завтра же будут двинуты войска.

- Значит, "человек из Самарканда" - это Алчинбек Назири...

- Он самый.

- Как же я раньше не догадался об этом?..

- Продолжительным наблюдением Назири уличен во многих связях, за которые он может быть арестован в любой день... Кстати говоря, он здесь, на курултае.

- На курултае?

- Делегат съезда.

- Почему же вы позволяете ему находиться на свободе?

- Он собирается здесь кое с кем встретиться, и мы должны засечь этих людей... Не исключается, что обратно в Самарканд Назири возвращаться не станет и прямо отсюда нелегалом отправится к своим друзьям в Шахимардан. Но уж этого мы теперь ему не позволим. В прошлый раз мы его здесь упустили...

Хамза поднялся.

- Я пойду, Рустамджан. Скоро, наверное, будет открытие...

- Хамза-ака, помните, вы писали мне в своем письме помимо наших дел ещё и о какой-то девушке из Шахимардана с красивым голосом...

- Санобар Шадманова?

- Да, да. Так вот, я разговаривал с профессором Степановым. Он полностью доверяет вашей рекомендации и готов зачислить эту девушку осенью на первый курс без экзаменов.

- Спасибо, Рустамджан.

- Хамза-ака, а когда вы сами хотите вернуться в Самарканд? Мне кажется, что уже пора.

- Нет, нет, ещё рано! Нужно провести сев. Первый коллективный сев!.. Разве можно оставлять людей накануне такого важного события?

- А как ваша опера?

Хамза махнул рукой:

- Ахунбабаев был прав - текучка заела.

- Хамза-ака, скажите, только откровенно. Вам пытался кто-нибудь угрожать в Шахимардане?

- Мне?.. Нет, ни разу.

- Я ведь эту публику знаю. Шантаж и запугивание у них на первом месте.

- Меня, Рустамджан, запугать трудно... Кроме того, их кучка, а нас много - весь народ, все люди.

- Преступник тем и опасен, что своей преступной активностью...

- Оставим этот разговор.

- Если есть хоть малейшая опасность...

- Никакой опасности нет. Когда-то мы с твоим братом Умаром не боялись ничего. А мы шли против огромной полицейской машины, против царя, против власти денежных мешков. И, как видишь, победили... Борьба тем и прекрасна, что она заставляет забыть такое унижающее человека чувство, как страх. Тем самым позволяет жить по самым высоким законам жизни.

- Спасибо вам, Хамза-ака.

- За что?

- Как-нибудь потом объясню. А сейчас - просто спасибо.

- Буду ждать твоих объяснений. Ты меня заинтриговал.

- Ну, до встречи!

- До встречи, Рустамджан.

- Я дам знать, где и когда.

Святой Миян Кудрат приближался к Шахимардану.

Уже около крайних домов кишлака стояли густые толпы народа. Как по команде, с возгласом "о, аллах!" все согнулись пополам в низком поясном поклоне хазрату.

Когда святой проехал мимо первой группы верующих, правоверные, расталкивая друг друга, бросились целовать следы копыт лошади хазрата, оставшиеся на пыльной дороге. Свита Мияна Кудрата сдерживала коней, чтобы дать верующим возможность насладиться своей преданностью главе мусульман всего Туркестана.

По мере приближения к центру кишлака народу на улицах становилось всё больше. Многие сбрасывали с себя халаты и устилали ими дорогу перед лошадью святого Мияна. И, таким образом, она, обыкновенная коняга, ничем, кроме внешней своей красоты, не отличавшаяся от прочих себе подобных четвероногих, ступала по сплошной ковровой дорожке, совершенно незаслуженно разделяя со своим хозяином почести, которые адресовались только ему одному.

Хазрат и шейх Исмаил встретились друг с другом неподалёку от площади, на которой стоял памятник Ленину. Когда расстояние между ними сократилось шагов до тридцати, шейх, натянув поводья своего коня, спрыгнул на землю и побежал рысцой навстречу Мияну Кудрату.

Подбежав, склонился в поклоне, затем приник глазами к подолу чекменя хазрата. Миян Кудрат, нагнувшись, обнял шейха.

- Предоставив нам возможность лицезреть ваш лик, вы чрезвычайно осчастливили нас, за что мы безмерно благодарим всевышнего, - произнёс Исмаил дрожащим от волнения голосом. - Великое счастье для нас, ваших рабов, видеть ваш лучезарный лик!

- Всем вам хвала, правоверные! - устало ответил Миян Кудрат. - Я бесконечно благодарен великому аллаху, который внушил мне мысль совершить паломничество к священной гробнице Шахимардана.

- Вы, мой хазрат, избранник аллаха! Не устали ли ваши уважаемые спутники?

- Нет, не устали, тысяча благодарностей всевышнему, создавшему всё сущее!

Шейх Исмаил, пятясь, вернулся к своему коню, с помощью стремянных поднялся в седло и, присоединившись к Мияну Кудрату, поехал рядом с ним.

- Мне, скромному слуге великого аллаха, не нужны никакие почести, - громко изрёк Миян Кудрат. - Для нас лишь бы было укромное место для молитв, а для пропитания хватит куска зачерствевшей лепёшки и глотка холодной воды!

- Да будут исполнены ваши желания, мой хазрат, мы все будем брать пример с вас, - поклонился с лошади шейх Исмаил.

- Ослабевает вера у мусульман, - сокрушенно покачал головой Миян Кудрат. - Нет прежнего рвения. Ещё совсем недавно не счесть было людей, которые валом валили сюда на паломничество...

- Воистину так, таксыр, ослабевает вера в людях, - печально ответил шейх Исмаил. - Недуг безбожничества подтачивает веру мусульманскую. Правоверные становятся друзьями русских, пренебрегают заповедями корана, вступают в артели безбожников...

Все, кто стояли на пути следования "святого" каравана, при его приближении, вскрикивая "о, аллах!", падали на землю.

Миян Кудрат, молитвенно сложив ладони, благословлял народ, вышедший встречать его.

...Один старый дехканин, лежавший на земле, услышав последние слова шейха Исмаила, тронул рукой соседа, распростёршегося рядом:

- Слышал, артель, оказывается, запрещена кораном?..

- В коране об артели ничего не говорится, - раздражённо ответил сосед, поднимаясь и отряхивая пыль. - Коран создан богом для хранения веры, а артель нужна для жизни. Она не имеет никакого отношения к вере.

- Вот увидишь, теперь все муллы будут ругать тех, кто вступил в артель.

- Если я собираюсь пожертвовать деньги для мечети, то мулла и шейхи, думаешь, будут спрашивать у меня, каким образом я их заработал? У отца ли взял, у брата или у колхоза? Им всё равно. Будут хватать обеими руками.

- Ты совершил сейчас грех, кайся... Потом будет поздно. Нехорошо задевать ишанов...

Миян Кудрат и шейх Исмаил выехали на заполненную колхозниками центральную площадь. Было много женщин с открытыми лицами.

Миян Кудрат, увидев памятник Ленину и цветы, возложенные к его подножию, нахмурил брови. Кивнув на памятник, он гневно сказал Исмаилу:

- Оскорбляя аллаха, поставили изображение человека?.. Это называется идолопоклонство! Боже праведный! Накажи безбожников и Неверов!

Рустам Пулатов, стоя у окна, наблюдал, как во дворе театра, на берегу арыка, где для делегатов съезда была разбита летняя чайхана, Алчинбек Назири, сидя в одиночестве за столиком, пьёт чай. На противоположном берегу арыка, разговаривая с девушкой, стоял один из сотрудников, ведших за Назири непрерывное наблюдение.

К Алчинбеку подошли двое, сели за столик. "Совсем обнаглел, негодяй, - раздражённо подумал Пулатов. - Почувствовал близость Шахимардана. Надо его брать сегодня же".

Он сделал знак своему помощнику.

- Установите, кто те двое. Найдите способ задержать и проверить документы, как только они отойдут от Назири.

- Слушаюсь, - коротко ответил помощник и вышел.

"Плетёт, плетёт свои сети паук! Торопится всё закончить и уйти в горы... Но недолго осталось. Возьмём сегодня. Важно только узнать, те ли эти двое, кого мы ждём?"

В коридоре раздался звонок, возвещавший о начале работы курултая. Во дворе звонок тоже был слышен. Алчинбек встал, через двор пошёл к зданию театра. "Очень хорошо, - подумал Пулатов, - сейчас эта пара будет просвечена на вкус и на цвет".

Он вышел в коридор, открыл двери служебной ложи и сел в глубине за портьерой. Зал был переполнен.

Хамза сидел внизу, в предпоследнем ряду партера. И, глядя на него сверху, на его седые брови, на сильно постаревшее лицо, на резкие вертикальные складки над переносицей, Рустам Пулатов с грустью подумал о том, что Хамзе Хаким-заде Ниязи всего лишь сорок лет. "Чуть больше было бы сейчас и Умару, - вздохнул Рустам, - если бы не настигла его во времена мухтариата смерть здесь же, в этом городе, от руки Эргаша".

Рустам Пулатов знал все обстоятельства гибели брата. Он не разрешал себе вспоминать подробности - слишком страшны они были. Он боялся, что они вызовут в нём чувство мести, которое он навсегда запретил себе на своей работе.

На сцене занимал места президиум. В проходе, направляясь в президиум, шёл Алчинбек Назири. Остановился около председателя Вадильского райисполкома, которому территориально был подчинён Шахимардан, Шахобиддина Насырова, что-то сказал ему и начал подниматься на сцену. "Неужели и Шахобиддин вместе с ними?" - удивлённо подумал Пулатов.

Зазвенел колокольчик председателя, требуя тишины. В зале стихли разговоры.

- Дорогие товарищи! - с подъёмом сказал председатель. - Разрешите считать курултай рабоче-крестьянских депутатов Кокандского вилайета открытым!

Грянул "Интернационал".

Миян Кудрат вместе со всей свитой остановился в доме, который принадлежал шейху Исмаилу, но официально был записан на имя одного из его сыновей. Это был почти нежилой, почти необитаемый дом - в его очаге редко разводили огонь. Дом был построен в горах над пропастью. Кишлак Шахимардан лежал внизу.

Когда хазрат сказал, что ему нужно укромное место для молитвы, Исмаил сразу понял, что святой Миян имеет в виду именно этот дом.

Отослав свиту в отведённые ей комнаты, Миян Кудрат вышел на висящий над пропастью балкон-террасу. Здесь его ждал, облокотясь о перила, паломник из Гилгита.

Они поздоровались за руку, без лишних мусульманских церемоний. Несколько минут молча смотрели вниз, в пропасть.

- На вас не действует? - спросил Миян Кудрат.

- Я уже привык, - сказал хромой дервиш. - Много раз приходилось проходить и не над такими пропастями.

- А я побаиваюсь высоты, - поёжился хазрат, - всю жизнь прожил на равнине.

- Если некоторые обстоятельства будут складываться не так, как нам бы того хотелось, - тихо произнёс паломник, - вам придётся преодолеть свой страх перед высотой. Дорогу через Памир я знаю теперь хорошо и приведу вас к вашему старшему брату в целости и сохранности.

- Представители власти, надеюсь, не рискнут тронуть человека, перед которым преклоняются все мусульмане Туркестана, - снисходительно улыбнулся Миян Кудрат. - Ну, а если, как говорится, тюбетейка станет совсем уж тесной, тогда отправимся в путешествие вместе с вами к святому Баширу... Давно я не видел его.

- Я рад, что вы доверяете мне.

- Скажите, а как вы представляете себе свою судьбу, если наше святое дело постигнет неудача?

- Я профессионал и знаю, на что иду, - хладнокровно сказал хромой дервиш. - Некоторое время, наверное, придётся провести в тюрьме, а потом меня обменяют.

- А если сразу расстрел?

- Таких, как я, не расстреливают. Я слишком многое знаю. Буду торговать своей осведомлённостью до тех пор, пока мои хозяева не выкупят меня. В моём контракте с нашей почтенной службой "Интелледженс сервис" предусмотрен такой вариант. Больше того, отпущены специальные суммы на случай провала той миссии, которую я здесь выполняю.

- Похвальная предусмотрительность. Чувствуется практический склад мышления европейского ума.

- Это реальность. А её лучше предвидеть в начале, чем сокрушаться о неумении делать это в конце.

- Невесело начинаем мы наше дело, - вздохнул Миян Кудрат.

- Повторяю, мы начинаем его с реальности... Итак, хазрат, пришла весна. Наступил срок реальных действий.

- Да, весна пришла, - неопределённо заметил Миян Кудрат.

- Фузаил-Махсум со своими исламскими войсками ждёт от нас сигнала, чтобы перейти границу в вилайете Дарваз и вторгнуться на территорию СССР. Мы должны поддержать его всеобщим восстанием и ударом в тыл советским войскам, которые будут пытаться сдерживать наступление исламских частей.

- Я призову правоверных к восстанию во имя ислама и от имени пророка Мухаммеда!

- Извините, хазрат, но время слов кончилось. Оставим все разговоры с Мухаммедом шейху Исмаилу... От вас мне нужны точные сведения об исполнении положений моей диспозиции. В зависимости от этого Фузаил будет намечать своё стратегическое направление. Завтра я посылаю к нему курьера.

- Долина Алая в наших руках. Курбаши Бобо Закир и Хаитбай уже находятся там.

- Ну, вот это уже лучше, - улыбнулся паломник, - это уже по-военному.

- Вы напрасно недооцениваете слово духовного вождя...

- Этого мало сейчас. Нужен духовный взрыв! Необходимо создать такую обстановку, в которой каждый мусульманин, беря в руки винтовку, внутренне ощущал бы свою правоту!.. Я здесь насмотрелся на ваших курбаши. Они не вынесут всей тяжести восстания. Для этого мне нужен народ! Понимаете, весь народ! Нужно, чтобы народ пережил потрясение, чтобы ответным пламенем гнева запылала вся Ферганская долина!

- Что вы предлагаете для этого?

- Разрушить гробницу и вину за это возложить на Хамзу.

- ..................

- Гробницу разрушат наши люди. Руководить будет Нормат-курбаши. Хамзу убьёт Кара-Каплан. У него сохранилась твёрдая рука, я проверил его здесь на одном деле. И только когда это произойдёт, вы обратитесь к народу со своим духовным словом и объявите правоверным, что коммунист Хамза по приказу Советской власти, которая специально для этого прислала его сюда, уничтожил мусульманскую святыню! Вот это и должно будет вызвать взрыв! И тогда пружина ответной ненависти должна будет поднять всех мусульман на газават!

Миян Кудрат смотрел в пропасть.

- А почему нужно обязательно убивать Хамзу? Гробницу можно разрушить и без этого.

- Хамза может помешать разрушению гробницы. И кроме того, пока он здесь, нам не превратить Шахимардан в центр восстания... И потом, разве непонятно, что живой Хамза может опровергнуть версию о своей причастности к уничтожению мазара?

- Хамза сейчас в Коканде. Он может и не вернуться.

- Вернётся. Вы его плохо знаете.

- Я его плохо знаю? - усмехнулся Миян Кудрат. - Больше тридцати лет назад вот там, на площади перед мазаром, я возложил на него покровительство святого Али-Шахимардана.

- Вам слишком дорога память об этом? Или вы вообще против убийства Хамзы?

- Я не могу решать это один. Надо созвать совет высших духовных лиц. Почти все они находятся сейчас здесь.

- У меня последний вопрос к вам, хазрат. Где Алчинбек Назири?

- Мы ждём его здесь каждый день.

- Ему бы надо поторопиться...

- Он сейчас тоже в Коканде, на курултае.

- Это неразумно.

- В последнее время Алчинбек Назири вообще ведёт себя очень неосторожно.

- Ему может угрожать провал?

- Будем уповать на всевышнего, что это не произойдёт.

- А если произойдёт?

- Будем умолять аллаха, чтобы Назири вёл себя достойно.

- Хазрат, я заранее прошу вас извинить меня за богохульство, но аллах нам в таких делах не помощник... Должен вам сказать, что господин Назири всегда вызывал у меня противоречивые чувства... Его неосторожность бросилась мне в глаза ещё во время нашей первой встречи, когда я побывал на его явочной квартире в Самарканде. Содержать такой роскошный дом в городе, где находятся правительственные учреждения, - это, конечно, явная неосторожность... Потом он приехал сюда на встречу с курбаши. Встреча, конечно, была необходима, но жизнь полна неожиданностей - функционеры местного сельсовета чуть было не "засветили" всех нас из-за того, что некая девица Санобар сбежала со своей собственной свадьбы.

Миян Кудрат внимательно посмотрел на паломника.

- Я приблизительно догадываюсь о том, о чём вы хотите сказать.

- Я предлагаю обдумать наши возможности на случай провала Алчинбека Назири...

- Я уже обдумал это.

- Необходимо будет принять какие-то конкретные меры...

- Я уже принял меры. - Лицо Мияна Кудрата как бы окаменело. - В случае провала Алчинбек Назири будет молчать.

На трибуну курултая поднялся Алчинбек Назири.

- Некоторые выступавшие до меня ораторы, - сказал Алчинбек, - очень уважаемые мною товарищи, призывали нас в проведении политики коллективизации следовать опыту наших русских братьев. Я целиком и полностью поддерживаю этих ораторов!..

В зале раздались аплодисменты.

- Но у меня есть одно небольшое добавление... Эти же товарищи советовали нам одновременно с коллективизацией проводить в наших кишлаках и массовую кампанию по борьбе с паранджой. Я должен заявить, дорогие друзья, что считаю такую постановку вопроса в корне неверной... Те методы коллективизации, которые хороши в центральных районах России, у нас неприменимы. Ведь что такое для нас Россия, товарищи? Россия для нас - это Европа, это Запад. У России был свой путь развития... А мы живём на Востоке, мы имеем свою великую культуру, которая никогда не поддавалась влиянию Запада...

- Товарищ Назири! - встал в центре зала молодой парень в очках и кожаной куртке, по виду - учитель. - Уж не хотите ли вы сказать, что Запад есть Запад, а Восток есть Восток?

- Нет, не хочу! - агрессивно подался вперёд Алчинбек. - Не хочу потому, что это однажды уже сказал Редьярд Киплинг!

- Кто такой Киплинг? - послышалось со всех сторон. - Где он работает?.. Кто был его отец?..

- Киплинг - это певец английского империализма! - крикнул на весь зал парень в кожаной куртке.

- Киплинг - это великий английский поэт! - рявкнул с трибуны Алчинбек. - Где вы учились, молодой человек? Кто научил вас видеть в поэзии только политику?

- Киплинг воспевал английских колонизаторов, - не унимался парень в кожаной куртке, - заливших кровью всю Индию!

- Вы, может быть, читали Киплинга в подлиннике? - перегнулся с трибуны Алчинбек. - Вы видели в глаза хоть одно стихотворение Киплинга?

- Товарищ Назири! - встал из-за стола президиума председатель. - У нас есть вопросы более важные, чем обсуждение поэзии Киплинга... - Он повернулся к парню в кожаной куртке: - А вы садитесь, товарищ!.. Хотите выступить - запишитесь в прения.

"Вот сволочь! - равнодушно подумал об Алчинбеке Хамза. - Неужели он так уверен в себе и в своей неуязвимости и безнаказанности?.. Выйти бы сейчас прямо за ним на сцену и раскрыть всю его любовь к поэзии Киплинга. Но нельзя, нельзя... Это может спугнуть его, насторожить. Это может помешать Рустаму Пулатову".

- Борьбу против паранджи, - снова заговорил с трибуны товарищ Назири, - против этого символа нашей вековой отсталости мы должны вести неукоснительно. Мы должны навсегда покончить с паранджой!.. Но как это сделать? Методом напора, методом грубой агитации или методом постепенного убеждения? Конечно, методом постепенного убеждения. Борьба с паранджой требует величайшей осторожности. Не надо забывать, что паранджу носят женщины. А их внутренний мир очень раним, очень хрупок...

- А мы думали, что паранджу носят мужчины! - крикнули из зала под общий смех. - Спасибо, что напомнили!

- Товарищи! - возвысил голос Алчинбек, давая понять, что сбить его никому не удастся. - Мы должны вести борьбу с паранджой так, чтобы не задевать чести наших женщин. Наши женщины и девушки воспитаны в условиях, присущих Востоку, и поэтому опрометчивые действия в этом вопросе могут принести только вред!

- Товарищ председатель! - встала недалеко от Хамзы девушка-узбечка с комсомольским значком на лацкане жакетки. - Наши женщины готовы снять паранджу все сразу, одновременно! Но этому мешают мужчины! Это мужчин надо убеждать в том, что надо покончить с паранджой! Если бы вы, товарищ Назири, половину жизни прожили, просунув голову в мешок, то к вам, я думаю, не надо было бы применять метода постепенного убеждения, чтобы вы этот мешок со своей головы сбросили!

- Вы меня не так поняли, уважаемая, - развёл руками на трибуне Алчинбек. - Я хотел сказать, что...

- Ваше время кончилось, товарищ Назири, - перебил его и показал на часы председатель.

Алчинбек пожал плечами и сошёл с трибуны.

И вдруг он словно растаял в воздухе.

Его нигде не было - ни на том месте, где он только что стоял, ни на его стуле в президиуме, на который он должен был сесть после своего выступления.

В зрительный зал он не спускался.

"Что за чертовщина, - забеспокоился Хамза, - куда же он делся?"

И вдруг понял - Назири просто сделал один шаг в сторону, за кулисы, и складки раздвинутого занавеса, около которого находилась трибуна, мгновенно поглотили его, скрыли его уход, позволили исчезнуть почти незаметно.

И неожиданно Хамза догадался, для чего Алчинбеку понадобилось это его нелепое сегодняшнее выступление. Он надел на себя маску. Чтобы, уйдя со сцены, тут же сбросить с себя эту маску и сделать то, что ему нужно было сделать, - встретиться с людьми, которых хотел засечь Рустам Пулатов.

Хамза чуть было не рванулся за Алчинбеком из зала, но вовремя сдержался и заставил себя сидеть на месте. "Только бы Рустам не поддался на этот маневр, - думал Хамза, - только бы он не пропустил этот внезапный уход "товарища" Назири".

Но Рустам Пулатов не пропустил.

Сидя за портьерой в служебной ложе и наблюдая за Алчинбеком, Рустам Пулатов заметил, как тот, сходя с трибуны, незаметно посмотрел на часы и тут же шагнул в сторону, за кулисы.

Пулатов стремительно спустился на первый этаж и, дав знак следовать за собой нескольким сотрудникам, дежурившим в вестибюле с красными повязками на рукавах под видом администраторов, бросился за кулисы.

"Монтёр", чинивший выключатель в коридоре за сценой, кивнул на дверь, ведущую в подвал.

Осторожно спустились вниз - лестница оканчивалась единственной дверью. Пулатов прислушался и рывком распахнул дверь.

В небольшой комнате Алчинбек и ещё три человека рассматривали под низко висящей на длинном шнуре электрической лампой какую-то географическую карту.

- Ни с места! - приказал Пулатов. - Одно движение - и будете уничтожены... Руки!

Географическая карта и портфель "товарища" Назири упали на пол.

На этот раз пришли те, кого ждали. Двое из троих были давно разыскиваемые курбаши из отряда Нормата.

"Администраторы" быстро обыскали задержанных - у всех троих было оружие. Только у Алчинбека ничего не было.

Рустам Пулатов нагнулся и поднял с пола географическую карту. Это была крупномасштабная карта одного из районов государственной границы.

- Ну что, собачье отродье! - не выдержал Рустам, глядя в упор на заместителя народного комиссара. - Доигрался?

Алчинбек молчал, не поднимая головы.

 

5

В доме шейха Исмаила над пропастью, в большой комнате, собралось вокруг дастархана около двух десятков мужчин.

Святой Миян Кудрат, сидевший на самом почётном месте, сказал, глядя на свои сцепленные и опущенные вниз руки:

- Сегодня нам предстоит решить судьбу человека, преступления которого перед нашей верой неисчислимы. Вы все знаете, о ком идёт речь. Поэтому не будем говорить ничего лишнего. Я буду спрашивать и ждать вашего ответа... Бузрук-ишан?

- Безбожнику Хамзе смерть!..

- Валихан-тура?

- Если бы у него было десять жизней, я бы, отнимая каждую по отдельности, наслаждался бы, убивая его десять раз... Смерть неверу!

- Капланбек?

- Смерть! Тысячу раз смерть!

- Гиясходжа?

Гиясходжа сидел в той же позе, что и хазрат, опустив голову...

Странные мысли возникали в последнее время у Гиясходжи.

Иногда ему не хотелось больше быть шейхом... Ещё недавно он был совсем другим человеком. Работа в артели что-то надломила в нём. Бузрук-ишана он "продал" на колхозном собрании, выполняя замысел Исмаила и англичанина. Но отчасти это была и его собственная инициатива. Он не должен был, конечно, называть всё количество земли, которой владел Бузрук-ишан. Но он назвал. Не без удовольствия. Он мстил этим кому-то. Кому?

Наверное, англичанину, которого невзлюбил с первого дня...

Говоря когда-то Хамзе в горах о своём разочаровании в жизни, Гиясходжа только наполовину был неискренним. Во время войны он действительно во многое перестал верить. Ещё во время учёбы в Турции горькой истиной для него стало понимание того, что представители "сильных" наций, особенно англичане и турки, не считают его, узбека, полноценным человеком. Это во многом определило его жизнь после войны. Он равнодушно жил около гробницы, пользуясь своими наследственными правами. И вот появился англичанин... Паломник презирал его - он чувствовал это. Новоиспечённый шейх относился к нему снисходительно, и это бесило Гиясходжу... А потом приехал Хамза. И это внесло в состояние Гиясходжи какую-то раздвоенность. Хамза был сильным человеком. Он нравился Гиясходже. Гиясходжа в чём-то даже завидовал ему. Хамза умел влиять на поведение людей и на ход событий. Но он был одновременно доверчив... Гиясходжа ненавидел себя за то, что ему пришлось плести интригу вокруг Санобар и что практически из-за него уехала из Шахимардана Зульфизар... Когда Хамза поручил ему проводить канал с холмов Шаланга, Гиясходжа рьяно взялся за дело, стараясь этим как бы снять с себя часть вины перед Хамзой. И это увеличивало раздвоенность в его душе. Работая в артели, он иногда ловил себя на мысли, что здесь, в колхозных делах, он искренен, а у шейха притворяется. Что-то изменилось внутри у Гиясходжи. Ему нравилось быть самостоятельным на строительстве канала Шаланга. Ему не хотелось больше быть на побегушках у Исмаила и англичанина. В артели он забывал о своей разочарованности в жизни. Просто было некогда. А среди шейхов это состояние возвращалось. Артель рождала в нём какие-то новые представления о самом себе, о своих возможностях. Здесь всё было задиристо, драчливо, определённо, полноценно. Здесь возникало ощущение какого-то будущего. А от шейха и его окружения, как и вообще от всей гробницы, несло мертвечиной... Но он сам был шейхом, он долго жил на доходы от гробницы, он присваивал пожертвования мусульман...

Все эти мысли лавиной пронеслись в голове Гиясходжи, когда Миян Кудрат назвал его имя.

- Гиясходжа! - повторил хазрат. - О чём вы думаете?

- Я думаю о том, ваше святейшество, что как бы камень, который мы бросаем в небо, не упал бы обратно, на наши собственные головы. Ум человека получает силу от ума всевышнего. Мудрецы говорили: не плюй против ветра - твой плевок попадёт в тебя же самого. А в нашем кишлаке сейчас дует не просто ветер, а поднялся настоящий буран...

- Если вы шутите, Гиясходжа, - вмешался паломник, - то, прежде чем говорить, как следует обдумайте свои шутки.

- Один из поэтов-суфийцев писал, - с достоинством изрёк Миян Кудрат, - "Если в тебе есть огонь, ты пройдёшь через этот огонь". Если вы в чём-нибудь сомневаетесь, уважаемый Гиясходжа, вы должны преодолеть свои сомнения на пользу нашему общему делу. Видно, Хамза вогнал вашу душу в пятки, шейх?

- Я сомневаюсь только в одном, хазрат, - резко ответил Гиясходжа. - Если Хамза будет убит, сюда нагрянет следствие. И тогда всем нам...

- Этот вопрос не подлежит обсуждению, - снова вмешался хромой дервиш, - он решён окончательно... Мы не занимаемся здесь спасением мира. Мы устанавливаем наше исламское единство в деле, которое предопределил сам всевышний.

"Тебе-то какое дело до нашего исламского единства? - зло подумал Гиясходжа. - Кто тебе вообще дал право всеми здесь верховодить? Ведь сбежишь, когда запахнет жареным. Уползёшь туда, откуда приполз. А нам потом отвечать своей шкурой за все затеянные тобой дела".

- Итак, шейх Гиясходжа, - возвысил голос святой Миян, - что вы скажете?

"Если я скажу "нет", мне не уйти отсюда, - с тоской подумал Гиясходжа. - Этот горбун Кара-Каплан разрежет меня на куски".

- Смерть, - сказал Гиясходжа, и перед ним распахнулась бездна, в которую, медленно кружась, как обломки сорвавшейся с кручи арбы, начали падать его недавние мысли о своей новой жизни.

"Это даже хорошо, - подумал паломник, - что хазрат не стал ничего решать один. Теперь все они связаны круговой порукой и пойдут до конца в борьбе с большевиками".

- Шейх Исмаил! - повернулся Миян Кудрат к хозяину дома.

Заминка с Гиясходжой произвела впечатление на Исмаила.

"Ты свой плов на этом свете пожрал, - думал он, глядя на святого Мияна, - в своё удовольствие пожил. А я ведь не так ещё стар... Если бы Хамзу убил Шадман, как было договорено раньше, то всё было бы хорошо".

Но труп Шадмана давно уже увёз в горы и сбросил в глухую пропасть Кара-Каплан. Сомнения о семье, жёнах и детях терзали чадолюбивую душу шейха Исмаила. Что будет с ними? Но это были запоздалые, а главное - бессмысленные сомнения.

- Смерть, - громко сказал Исмаил.

- Вы, почтенный, Сайд Агзамхан? - взглянул хазрат на паломника из Гилгита.

- Смерть, - смущённо потупился хромой дервиш и быстро-быстро начал перебирать чётки, постоянно висевшие у него на руках.

Миян Кудрат перешёл к опросу остальных шейхов и своей свиты. Здесь-то уж не могло быть никаких возражений. Столпы шариата были вышколены как солдаты.

-.........?

- Смерть.

- ........?

- Смерть.

-..........?

- Смерть.

-........?

- Смерть.

Миян Кудрат огладил бороду, молитвенно сложил ладони.

- Именем аллаха! - торжественно начал он. - Я, глава мусульман Туркестана, хазрат Миян Кудрат, выслушав всех почтенных и уважаемых членов исламского суда, присоединяюсь к их единому мнению и приговариваю безбожника Хамзу Хаким-заде Ниязи за его неисчислимые преступления перед нашей религией, кораном и шариатом к смерти. Как только исламский меч сможет опуститься на голову невера, приказываю смело исполнить этот приговор. Аллах акбар!

- Аллах акбар! - хором повторили все сидевшие вокруг дастархана.

А в Коканде продолжал работать курултай рабоче-крестьянских депутатов. На трибуне стоял председатель Вадильского райисполкома Шохобиддин Насыров.

- Товарищ Назири совершенно правильно предупреждал нас о том, что мы не должны допускать в своей работе опрометчивых действий, - говорил Насыров. - Здесь некоторые люди позволяли себе шутки в адрес товарища Назири. Но, может быть, эти люди забыли о том, что товарищ Назири делал революцию в этом городе, что благодаря его личным усилиям был свергнут Кокандский мухтариат. Так я напоминаю об этом!.. Мы не должны пренебрегать революционным опытом заслуженного коммуниста, мы должны прислушиваться к его советам! Товарищи! Обычаи целого народа не могут быть изменены единичными и нетерпеливыми действиями отдельных личностей. Это работа всей партии, всего государства. Ярким примером своевольного и неумелого вмешательства в эту работу является деятельность в одном из кишлаков нашего района всем вам хорошо известного поэта Хамзы Хаким-заде Ниязи. Со всей ответственностью советского руководителя заявляю, что товарищ Хамза вообще взялся не за свое дело. Мы, практические работники, не берём на себя смелость давать советы товарищу Хамзе, когда он сочиняет стихи и газели. Так почему же он вмешивается в нашу работу? От этого и получается тот самый вред, о котором говорил товарищ Назири...

- Доказательства! - крикнули из зала.

- Есть доказательства! - уверенно вытянул вперёд руку Шахобиддин.

Хамза, хмуро слушавший до этого Насырова, не глядя на сцену, поднял голову.

- Вот заявление, поступившее в районный исполнительный комитет Вадила от населения Шахимардана, - поднял Насыров над головой лист бумаги. - К этой жалобе приложили пальцы сто восемь человек. Все они батраки Шахимардана. Они пишут, что Хамза нашёл общий язык с шейхами. Особенно он сблизился с неким Гиясходжой, с которым его часто можно встретить в горах. Хамза, сообщают они, даже на улицах задерживает дочерей и жён дехкан и насильно заставляет их снять паранджу. А если кто-нибудь из них сопротивляется, то он начинает угрожать своими полномочиями, полученными им якобы от самого товарища Ахунбабаева. Все эти действия Хамзы, пишут люди, оскорбляют женщин и девушек Шахимардана...

Хамзе вдруг как-то неинтересно и скучно стало слушать Насырова. Беспокоило только одно. Что это? Подделка? Или кому-то действительно удалось состряпать такую бумажонку?

- Ты лжёшь!! - закричал Амантай.

- Нет, не лгу! - стукнул кулаком по трибуне Шахобиддин. - В этом письме также говорится о том, что, проповедуя везде новую жизнь и новую мораль, сам Хамза выгнал из дома свою жену, чтобы жениться на молодой!.. И это правда! Я сегодня сам видел жену Хамзы здесь, в Коканде, на базаре! Значит, правда и всё остальное.

- Алиджан! - кричал Амантай. - Что ты сидишь? Иди расскажи, как всё было на самом деле?

Алиджан рванулся к сцене. "Надо бы мне самому выступить", - вяло подумал Хамза, но какое-то безразличие овладело им - он не мог заставить себя принять участие во всей этой мышиной возне.

- Разрешите? - обратился Алиджан к председателю, поднимаясь на сцену.

Председатель кивнул.

- Дело было так, - повернулся Алиджан к залу. - Большинство наших батраков не умели тогда ни читать, ни писать. Им показывали эту бумагу и говорили: это заявление в район о том, чтобы в нашу лавку привозили больше товаров. Приложи палец. И они прикладывали, не ведая, о чём эта бумага, которую сочинили наши шейхи... Но теперь такая история больше не может повториться, потому что товарищ Хамза почти всех бедняков и батраков нашего кишлака обучил грамоте в открытой им школе...

- А на молодой он женился? - крикнули из зала.

Алиджан сжал кулаки, шагнул к самому краю рампы.

- Эту девушку зовут Санобар! Она моя невеста!.. Товарищ Хамза хочет помочь ей научиться петь, потому что у неё хороший голос! Товарищ Хамза хочет помочь ей поступить в музыкальное училище!.. Товарищ Хамза научил нас не бояться шейхов! Товарищ Хамза научил нас жить общей жизнью, интересами артели! Товарищ Хамза научил нас жить по-новому, по-человечески!.. - Алиджан обернулся к трибуне, на которой всё ещё стоял Насыров: - А тебя, Шахобиддин, если ты посмеешь где-нибудь ещё раз произнести эту сплетню, я разорву на куски!

- Это оскорбление! - крикнул Насыров.

- Дать слово Хамзе! - кричали из зала. - Пускай сам всё расскажет!

Хамза быстрой походкой уже шёл между рядами.

Когда он поднялся на сцену, в зале раздались аплодисменты.

Хлопали не делегату курултая, не участнику дискуссии о коллективизации. Хлопали любимому поэту, стихи которого для многих сидевших в зале в своё время стали началом поворота к новой жизни.

- Товарищи! - энергично начал он, и глаза его засветились молодо и весело. - Советская власть и на втором десятилетии своей жизни продолжает одерживать одну победу за другой!..

Ещё совсем недавно Шахимардан - этот далёкий горный кишлак - был гнездом религиозного фанатизма, суеверий и предрассудков. Сейчас с этим покончено! В Шахимардане организован колхоз, построена красная чайхана, поставлен памятник Ленину.

Мы провели с гор канал и приступаем к созданию общественной системы арыков. Большинство наших женщин и девушек уже сняли паранджу... Наша артель берёт обязательство образцово провести сев и собрать хороший урожай... Мы шли, идём и будем идти этим путём. И никому нас с него не свернуть!..

На этот раз дастархан был разостлан на той самой террасе, которая висела над пропастью. В предвечерних сумерках фиолетовые вершины гор были окрашены последними лучами уже зашедшего за край земли солнца.

Сегодня собрались только свои, шахимарданские. Шёл доверительный разговор. И святой Миян Кудрат предался воспоминаниям о тех временах, когда он сам ещё был здесь смотрителем гробницы.

Но всех интересовали будущие события. Все выжидательно смотрели на хазрата, надеясь, что для своих он откроет какие-то особые секреты.

- За границей всё готово, - многозначительно произнёс наконец Миян Кудрат. - Но знаете, уважаемые, что великий аллах ниспошлёт нам победу только в том случае, если прибытие войск ислама будет поддержано всенародным восстанием. Сигналом к восстанию всего народа станет разрушение гробницы по инициативе Хамзы.

- Но Хамза, насколько я знаю, как раз не хочет допустить разрушения гробницы, - удивлённо поднял брови Бузрук-ишан.

- Надо внушить народу, что Хамза хочет разрушить гробницу, что он получил приказ из Самарканда от Ахунбабаева, - насупился хазрат. - Очень важно, чтобы все поверили в это. Только тогда народ поднимется на защиту ислама. А разрушат гробницу люди нашего славного Нормата-курбаши. Вам всем на это время придётся уйти в горы. Я тоже буду находиться в горах. Когда всё будет окончено, вернёмся обратно... Во время военных действий никого из нас, кроме Гиясходжи, не должно быть в Шахимардане.

- Мой хазрат, - поинтересовался Бузрук-ишан, - кто будет у нас главой нового государства?

- Наше новое государство будет возглавлять достойный человек. Кандидатура ещё не намечена, но я думаю, что это будет верный слуга ислама.

- Хазрат, - спросил Гиясходжа, - а где Алчинбек Назири?

Миян Кудрат вздохнул.

- Я не хотел раньше времени говорить вам об этом, но, видно, придётся сказать. Сегодня ко мне прибыл гонец из Коканда от моей семьи. Он привёз печальную весть...

Все напряжённо подались вперёд.

- Алчинбек Назири арестован. В последнее время он слишком дерзко бросал вызов судьбе и рисковал там, где можно было бы обойтись без всякого риска. Аллах наказал его. Всё в этом мире происходит с божьего ведома.

Все молчали. Никто не знал, что говорить.

- Он не выдаст нас? - осторожно спросил Бузрук-ишан.

Гиясходжа рассмеялся:

- Вы как ребёнок...

- Зато вы очень взрослый! - обозлился Бузрук-ишан. - Пустили меня по миру... Я не хочу терять последнее. Если Назири назовёт моё имя...

- Помолчите, - поморщился Гиясходжа.

- Рисковать можно только в том случае, - угрюмо сказал шейх Исмаил, - когда от тебя не зависит жизнь других людей. Но когда в твоих руках находится такое дело, как наше, риск - это преступление.

- Очень справедливые слова, - подал наконец голос паломник из Гилгита, до этого сидевший молча. - Алчинбек Назири поставил под удар всю нашу организацию.

- Я должен сказать вам, - вздохнул Миян Кудрат, - что нам всем, очевидно, придётся молиться за Алчинбека Назири...

- В каком смысле? - никак ничего не мог понять Бузрук-ишан. - Разве он уже умер? Или раскрыл все тайны?

- Как вы смеете подозревать в измене одного из самых верных наших сподвижников? - искренне возмутился Миян Кудрат. - Алчинбек Назири предпочтёт смерть предательству!

- У погонщика своя цель, а у верблюда своя, - забыв о всяком почёте, сердито забормотал Бузрук-ишан. - Допрос в ГПУ - это не беседа за пловом. Может продать, может продать...

- Ну, хватит вам скулить! - прикрикнул паломник. - Сказали - не продаст, значит, не продаст.

- Один из наших великих святых Идрис-алахис-салом, пребывающий на четвёртом небе, начертал в книге судеб все деяния, которые совершат истинные мусульмане ради спасения исламской веры, - торжественно произнёс Миян Кудрат, приложив руки к груди и закрыв глаза. - Ангелы Мункар и Накир, выйдя к воротам рая, будут за это встречать каждого правоверного...

Гиясходжа отозвал в сторону хромого дервиша. Миян Кудрат проводил их напряжённым взглядом.

- Что с Назири? - глухо спросил он.

- А вы разве не слышали? Он арестован.

- Я не об этом... К чему все эти разговоры об ангелах Мункаре и Накире?

- Жизнь Алчинбека Назири приближается к своему пределу...

- Послушайте, Сайд Агзамхан, или как вас там... Вы можете мне толком объяснить, что происходит?

- Наш Миян Кудрат - великий человек. Он предвидел провал Назири. И принял необходимые меры. Курьер, приехавший сегодня к хазрату, сообщил, что можно быть спокойным. Назири никого не выдаст.

- Он мёртв?

- Это дело ближайших часов. Завтра приедет ещё один курьер. От него всё узнаем.

- Так будет со всеми?

- Так будет с теми, кто личные амбиции будет противопоставлять общей цели. Ислам не терпит индивидуалистов.

Миян Кудрат продолжал тревожно следить за ними.

- Вы напрасно нервничаете, Гиясходжа, - сказал паломник. - Лично вам ничего не угрожает. Возьмите себя в руки.

- Это плохое предзнаменование, - сказал Гиясходжа.

- Что именно? - прищурился хромой дервиш.

- Потеря Алчинбека.

- Такие потери неизбежны. Борьба есть борьба. Без жертв не обойтись.

Курултай Кокандского вилайета завершил свою работу.

В одной из комнат общежития делегатов готовились к отъезду домой Хамза и Алиджан - собирали вещи, связывали книги, купленные для школы. Здесь же сидел на табуретке грустный Амантай - ему предстояло ехать в Самарканд, его избрали делегатом на республиканский съезд Советов.

Хамза подошёл к нему и протянул большой конверт:

- В Самарканде передашь этот пакет лично товарищу Ахунбабаеву. Попроси его от имени дехкан приехать к нам во время сева. Скажи, что я буду ждать его.

- Было бы лучше, если вместо меня избрали бы вас, - сказал Амантай. - Или нас обоих. Вернулись бы в Шахимардан вместе. А то, что я там буду делать один? Всё ещё перепутаю.

- Ничего, ничего, - утешал его Хамза. - Верно сделали, что избрали тебя. Я сам просил об этом. Ты же представитель шахимарданских батраков. От имени их должен говорить ты, а не я... А потом, твоё дело молодое, много ещё придётся выступать. Так что учись. Всё впереди.

- Хамза-ака, надо торопиться, - напомнил Алиджан, - на поезд опоздаем.

- Интересно, застанете вы Мияна Кудрата в Шахимардане или нет? - сказал Амантай. - Успели они там что-нибудь натворить без нас?

И в эту минуту распахнулась дверь и в комнату вбежала Зульфизар.

- Хамза!

Хамза молча обнял Зульфизар.

Амантай и Алиджан, взяв книги и вещи, вышли.

- Простите меня, Хамза-ака! Я была не права! Только здесь я поняла, что не могу жить без вас! - заплакала Зульфизар.

Хамза всё так же молча гладил её рукой по голове.

- Подождите меня немного, я быстро сбегаю за своими вещами. Поедем вместе. Теперь я никого не боюсь! Всегда буду с вами. Вы не обиделись на меня?

- Нет, не обиделся, - грустно улыбнулся Хамза. - Но ехать вместе, наверное, не получится. Во-первых, времени в обрез, ты не успеешь, мы опаздываем на поезд. А во-вторых, после Ферганы дальше придётся добираться верхом, тебе будет неудобно.

- А как же я?..

- Приезжай через два дня. Я попрошу Алиджана, чтобы он встретил тебя на станции.

Зульфизар с тоской смотрела на мужа, будто видела его в последний раз.

- Хорошо, - вытерла она слёзы, - два дня потерплю. А потом будем вместе всю жизнь. И никогда не будем расставаться.

- Никогда, - согласился Хамза.

- Хамза-ака, поезд уйдёт! - крикнул с улицы Алиджан.

- Бегу, - тихо ответил Хамза, не трогаясь с места, пристально глядя на Зульфизар.

 

6

Амантай сидел один в опустевшей комнате общежития и читал учебник русского языка.

Дверь распахнулась. На пороге стоял Рустам Пулатов.

- Уехал?! - тяжело дыша, спросил он.

- Кто? - не понял Амантай.

- Хамза!

- Уехал.

- Когда?

- Утром. Я сам их проводил.

- С кем он поехал?

- С Алиджаном, секретарём нашего сельсовета.

- А ты кто?

- Председатель Шахимарданского сельсовета.

- Почему с ним не поехал?

- Я в Самарканд еду, на съезд.

- Надо задержать его в Фергане!

- А что случилось?

- Его могут убить!..

На телеграфе Кокандского вокзала Рустам Пулатов ждал ответа из Ферганы. Амантай с белым лицом сидел в углу.

- Алчинбеку в тюрьме сунули в еду яд, - нервно ходил по комнате Пулатов. - Сумели всё-таки, мы прохлопали... Когда он понял, что его отравили свои, что жить осталось недолго, начал говорить... Многое успел рассказать... А под конец сказал, что Хамзу должны убить... Видно, свои же, сволочи, и передали, чтобы порадовать...

В служебное помещение вместе с начальником станции вошёл телеграфист и сообщил, что Хамза два часа назад выехал из Ферганы в Шахимардан.

- Паровоз мне! - приказал начальнику станции Рустам Пулатов. - И зелёную улицу до Ферганы!..

Присел к столу, быстро набросал телеграмму, протянул телеграфисту.

- Немедленно передайте в Фергану в отдел ОГПУ!.. - Повернулся к Амантаю: - Давай со мной!

В Фергане Хамза и Алиджан взяли своих оставленных несколько дней назад в караван-сарае лошадей и выехали через степь на Вадил.

Впереди лежал Шахимардан.

Степь дарит человеку недолгую, но всё-таки отрешённость от суеты бытия. Хамза был молчалив и задумчив.

Дорога снова тянулась через те места, где проходила юность его отца. Здесь же начинал свою жизнь и его дед Халбай.

Хамза знал, что дед был очень бедным человеком. Батрачил ради куска лепёшки и миски похлёбки в день долгие годы. Ходил в рубище и заплатах. В каких только байских домах не гнул спину... Говорят, что для йигита мало и семидесяти ремёсел. Дед Халбай перепробовал чуть ли не половину из них.

Летом, когда пятки горят от земли, а мозги плавятся от солнца, работал на прополке рисовых полей, в страду косил пшеницу, осенью собирал хлопок, зимой возил на арбах перегной на поля бая Хуррама, который, не желая упускать неутомимого и выносливого йигита, выделил ему на своем дворе хибарку-развалюху.

Пришло время - Халбай женился. Молодая жена вместо медового месяца с утра до ночи обслуживала четырёх байских жён - носила десятки вёдер воды, стирала кучи белья и платьев, готовила еду на целую ораву детей числом никак не менее двадцати ртов.

Потом у Бибиджан родился сын ибн Ямин, отец Хамзы...

Сын! Сладкий плод жизни, благо дома, радость родителей, их счастье, утешение и блаженство. Недаром в народе говорят: дом с детьми - базар, дом без детей - мазар, могила. Дети - золотая цепь, связывающая прошлое с будущим навеки. Ими нетленна и вечна жизнь.

Халбай продолжал работать на байском поле. Он стал к тому времени искусным мастером дехканского труда, познал многие секреты получения хороших урожаев. Ему были известны все виды прополки и потребность различных посевов в воде в разные времена года. От стариков перенял он способы борьбы с болезнями и вредителями растений, на удобрения для злаков брал землю с тысячелетних холмов, где испокон веков пасли скот, а там, где близко подступали к поверхности подпочвенные воды, сажал кукурузу и джугару. У всех посевы только ещё всходили, а Халбай уж занимался первой прополкой, у других дело доходило до первой прополки, а Халбай завершал вторую. Раньше всех вывозил он на базар дыни, морковь, огурцы. Конечно, вся выручка шла в байский карман, но кое-что перепадало и Халбаю. И он упорно копил деньги для сына, чтобы отдать его на учёбу мулле.

Сам Халбай, конечно, был совершенно неграмотен - не умел ни читать, ни писать.

Но ибн Ямин родился под несчастливой звездой. К моменту его появления на свет у Бибиджан и Халбая не было даже люльки. Старшая жена Хуррама отдала батракам люльку своего первенца, чтобы болезни, напасти и несчастья обошли её любимца и поразили ибн Ямина.

То ли из-за этого "колдовства", то ли из-за чего другого, но в отрочестве ибн Ямин действительно сильно заболел. И все деньги ушли не на учёбу, а на лечение. Халбай показывал его многим знахарям и лекарям, но ничего не помогало. После долгих мытарств один лекарь-табиб из интереса взялся лечить ибн Ямина и увёз его с собой в Самарканд. Лечение продолжалось несколько лет. Ибн Ямин подрос и одновременно со своим выздоровлением овладел многими тайнами лекарского искусства.

Он вернулся из Самарканда в родной кишлак и сам начал лечить людей. Родителей его уже не было в живых.

От своего исцелителя ибн Ямин привёз знаменитые медицинские книги Авиценны и Бируни. Одни только их названия внушали трепет и уважение.

Молодой табиб большинство своих больных лечил бесплатно.

Тиф, чёрную лихорадку, язвы, воспаления - все эти и многие другие недуги исцелял ибн Ямин в своём кишлаке и в округе. За бескорыстие, любовь к людям, преданность своему ремеслу и весёлый нрав он получил в народе прозвище "Хакимча-табиб".

Женившись, ибн Ямин переехал в Коканд. Пошли дети. Жена ибн Ямина Джахон рожала каждый год. Десятым её ребёнком был Хамза.

Никто не знал, почему отец дал ему не свою фамилию и не деда, а прадеда - Ниязмухаммада.

Хамза Хаким-заде Ниязи родился в 1889 году в городе Коканде в махалле Салкашон в квартале Худжанд.

Сейчас, весной 1929 года, в сороковой год своей жизни, он ехал через вадильскую степь в Шахимардан, навстречу своей смерти.

Был март. Небо над степью заволакивало тучами.

Паровоз мчался вперёд на всех парах. Машинист выжимал предельную скорость. Но Рустам Пулатов требовал прибавить ещё.

Амантай, стоя голый до пояса на тендере, яростно помогал кочегару подгребать уголь. Топка пылала ярким пламенем, языки огня рвались наружу. И, глядя на огонь, Пулатов вспомнил, как однажды, много-много лет назад, Степан Соколов подвозил на своём паровозе его и старшего брата от Коканда до ближайшей станции. Они тогда батрачили с Умаром неподалёку от этой станции у местного бая.

И неожиданно Рустам Пулатов разрешил себе вспомнить все подробности смерти старшего брата.

Он знал, что в дни мухтариата Умар был захвачен басмачами и зверски избит. С окровавленной головой, пробитой прикладом винтовки, его привели на допрос к Эргашу. Несостоявшийся хан Коканда тогда ещё надеялся стать верховным правителем. Он занимал роскошный дом, принимал гостей, обильно угощал их. Допрос пленного Эргаш как раз и захотел провести перед очередными гостями, за дастарханом.

Избитый Умар еле стоял на ногах. Эргаш потребовал у него сведения о рабочих отрядах, расположенных в кокандской цитадели. Умар молчал.

Тогда пьяный Эргаш предложил ему сесть за дастархан и подкрепиться, - может быть, после этого развяжется язык?

Гости сочувственно захохотали.

- Я не могу есть эту еду, - сказал Умар.

- Почему же? - удивился Эргаш. - Хорошие лепёшки, вкусный плов... Мы можем, а ты не можешь...

- Где вы видите лепёшки? - спросил Умар.

- Да вот же они, лежат перед тобой на дастархане.

- Это не лепёшки, - сказал Умар, - это головы людей, которые ты отрубил, Эргаш.

Хозяин дома чуть не подавился бараньей костью.

- Что ты сказал, негодяй?

- А это не плов, - продолжал Умар, - а человеческая кровь. И кебабы - это тоже кровь! У вас у всех рты в крови, лица в крови, чалмы и халаты в крови! Вы же кровососы, а не люди!

- О аллах! Что говорит этот дьявол? - зашумели гости. - Эргаш, как ты можешь позволить ему так унижать нас? Отрежь ему его поганый язык!

- Поклонись! - рявкнул Эргаш. - Попроси прощения!

- Нет, я никогда не кланялся грязи, - сказал Умар, - а ты, Эргаш, хуже грязи.

Несколько басмачей набросились на Умара, пытаясь заставить его нагнуть голову. Но Умар, выставив вперёд свою литую грудь грузчика, стоял неколебимо, как скала.

- Проси пощады! Поклонись! Не то я прикажу отрубить тебе уши! - неистовствовал Эргаш.

Ещё несколько человек пытались согнуть шею Умара, но он не шевельнулся. Шея у него была могучая, как ствол столетнего карагача.

- Разруби его пополам, Эргаш! - визжали гости. - Сломай ему позвоночник! Пусть его голова лежит на земле, если он не хочет кланяться!

- Поклонись! - завопил Эргаш. - В последний раз говорю!..

- Такие, как я, не кланяются, - сверкнул глазами Умар. - Не кланяются и не просят пощады.

Эргаш махнул рукой. Басмач со свирепой рожей ударил Умара широким ножом. Хлынула кровь.

- Только не здесь! Только не здесь! - заволновался один из гостей. - Я не выношу крови и стонов!

- Стонов не будет, - заскрипел зубами Умар, зажимая рукой рану, - не надейтесь...

- Четвертовать! - приказал Эргаш.

Басмач ударил Умара секачом по ногам.

Умар упал. Лицо его исказилось судорогой невыносимой боли.

Но он молчал.

Палач отрубил Умару руки, он плавал в луже собственной крови, но рот его был упрямо сжат.

- Руби голову! - крикнул Эргаш.

Палач взмахнул секирой...

Умар умер, не издав ни единого звука.

...Рустам Пулатов знал, что в тот день среди гостей Эргаша, на глазах у которых мучительно погиб его старший брат, были Миян Кудрат и шейх Исмаил.

Хамза и Алиджан ехали по ущелью над пропастью. Там, где дорога сужалась, они держались друг за другом; где расширялась - снова съезжались, продолжая разговаривать.

Хамза любовался горными пейзажами.

Около небольшой поляны остановился, спрыгнул с коня, раскинул руки и лёг на траву. От земли веяло дыханием весны.

Хамза перевернулся на спину и стал смотреть в голубое небо.

И в эту секунду послышался грохот.

Хамза быстро поднялся и отбежал в сторону. Сверху летела огромная глыба, увлекая за собой мелкие камни.

- Обвал где-то случился, - сказал Хамза, садясь на коня. - Большая глыба сорвалась.

- Глыбы не всегда сами срываются, - нахмурился Алиджан, - иногда им помогают сорваться.

- Но эта, во всяком случае, сорвалась сама, - улыбнулся Хамза. - Да и кто здесь будет целиться в нас?

Алиджан ничего не ответил. Долго ехали молча.

- Возможно, моего молчаливого друга одолевают какие-то сомнения насчёт этого камня-самоката? - шутливо сказал Хамза. - Алиджан, что ты так насупился?

- Этот камень, наверное, упал сам, - ответил йигит. - Но другой может упасть уже и не сам... Да и этот почему-то катился прямо на нас.

- Всё может быть, - согласился Хамза, став сразу серьёзным. - Будем осторожнее.

- Скажите, Хамза-ака, - спросил Алиджан, - почему вы не согласились заночевать в Вадиле? Утром отправились бы.

- Почему? А потому, что и там мог бы "случайно" сорваться с горы камень, нацеленный прямо на нас.

- В Вадиле? - удивился Алиджан. - Да там же и гор-то никаких нет. Откуда там камню взяться?

- Плохой человек везде камень может найти.

В Фергане Пулатова ждал конный отряд чекистов. Рустам связался по телефону с командованием нескольких воинских частей и, коротко изложив ситуацию, вернулся к отряду.

Рысью взяли с места. На выезде из города их ждал Амантай, успевший забрать свою лошадь из караван-сарая. Почти весь отряд вёл за собой в поводу запасных лошадей - об этом тоже было в телеграмме. Поэтому двигались быстро, надеясь предотвратить то, о чём страшно было даже подумать.

В одном из ущелий, неподалёку от Шахимардана, сосредоточился отряд Нормата-курбаши.

- Сегодня вы будете изображать из себя батраков, - говорил Нормат, стоя на камне. - Огнестрельного оружия с собой не брать, только ножи и кинжалы. На закате все должны быть в Шахимардане, около гробницы святого Али. Командовать вами будет вот этот человек. - Он показал на стоявшего рядом Кара-Каплана. - Будете делать то, что он прикажет. Всю хорошую одежду с себя снять, золотых вещей в карманах не иметь. Выступаем через полчаса. Мы идём на святое дело ради спасения ислама. Аллах акбар!

- Аллах акбар!.. Аллах акбар!.. - нестройным хором повторяли басмачи. - Аллах акбар!..

Их было около трёхсот человек. Они шли в Шахимардан для того, чтобы разрушить гробницу и дать сигнал к началу восстания.

Хамза и Алиджан приехали в Шахимардан под вечер и сразу пошли в сельсовет. Там был только один Гиясходжа.

- С приездом, товарищ Хамза, - сказал он, вставая.

- Спасибо. Ну как тут у вас дела?

- Все ушли рыть новый арык... Да, кстати, пришло письмо из райисполкома, просят сегодня же составить опись имущества гробницы. Кого пошлём на это дело? Все на арыке...

- Пока народ не вернулся с работы, потерпят в райисполкоме, - сказал Хамза.

- А можно сделать так, - предложил Гиясходжа, - сейчас тут есть трое наших комсомольцев. Вполне хватит для описи имущества гробницы.

- А кто из комсомольцев не вышел на арык? - поинтересовался Алиджан.

- Исхак, Курбан и Сайд.

Хамза сел за стол, посмотрел на Гиясходжу.

- Хорошо, идите. Я попозже тоже подойду. Если задержусь, закройте гробницу на замок, а ключ и акт принесите сюда...

Вокруг мазара стояла густая толпа "паломников". Это были переодетые басмачи Нормата-курбаши. Двери гробницы были открыты.

- Народ, - обратился Алиджан к паломникам, - райисполком принял решение закрыть гробницу! Сейчас мы составим опись...

- Мы не допустим разрушения гробницы! - закричал Кара-Каплан.

По его команде толпа "паломников" пришла в движение.

Раздались крики:

- Собаки!

- Предатели веры!

- Мусульмане, бейте их!

- Смерть тем, кто попирает могилу святого Али!

В комиссию полетели камни.

- Мусульмане! - закричал Гиясходжа. - Нехорошо оказывать сопротивление властям. Перестаньте!

- Начинайте! - приказал Кара-Каплан басмачам.

"Паломники" бросились к мазару. Со всех сторон в стены гробницы полетели камни. Мгновенно были разбиты двери. Вытащили покрывало, которым была накрыта могильная плита, зелёное знамя святого Али, и тут же разорвали в клочья.

- Что вы делаете? Прекратите! - закричал изумленный Алиджан.

Его сбили с ног, отшвырнули в сторону.

- Мы не допустим, чтобы неверы опоганили гробницу! Смерть предателям веры! - раздавались крики "паломников".

Хамза, проводив комиссию, остался один. Надо бы сходить домой, переодеться, но идти в пустой дом не хотелось.

Он взял со стола какой-то список. Сверху было написано:

"Список враждебных элементов, подлежащих высылке из Шахимардана".

Хамза прочитал список, вычеркнул несколько фамилий.

И в эту минуту в сельсовет ворвался окровавленный Гиясходжа.

- Там фанатики избивают комсомольцев!

Хамза выбежал на улицу. Было уже темно. Он побежал к гробнице. Превозмогая усталость, задыхаясь, бежал он вверх.

Хамза был уже недалеко от гробницы, когда из-за угла навстречу ему выскочил Кара-Каплан.

- Ты узнал меня, Хамза? - захрипел он. - Это ты прогнал меня из Коканда! Ты отнял у меня всё, сделал нищим, ты растоптал мою жизнь! Если не помнишь, то я тебе напомню. Вот!

И он ударил Хамзу кинжалом.

Хамза рухнул на землю. Сквозь уходящее сознание услышал вдали топот конских копыт, увидел мелькание огней, которые приближались всё ближе и ближе.

Какие-то факелы окружили его. Собрав последние силы, он взглянул на людей, державших факелы.

- Люди... - произнёс он слабым голосом.

Толпа замерла.

Пересохло в горле. Хамза, зажимая рукой рану, встал, несколько раз облизнул губы.

- Вас обманули, вы поддались клевете врага... - Каким-то сверхъестественным усилием он ещё удерживался на ногах. - Всё равно вам не задушить новую жизнь! У вас в руках камни, но ноги у вас дрожат, глаза мечутся... Вы и сейчас боитесь меня... - Перед глазами потемнело, голова закружилась. - Я жил ради своей страны, ради своего народа...

Кто-то поднял факел, кто-то крикнул: "Бей!"

В Хамзу полетели камни...

...Неожиданно он увидел себя на вершине скалы. Шахимардан лежал внизу. Горы окаймляли горизонт. Над их вершинами всходило солнце... И Хамза ощутил себя птицей, свободной вольной, взлетающей над скалой... Он летел над Шахимарданом, над горами, над землёй... Он летел навстречу солнцу...

Горы взметнулись вверх и опрокинулись. Всё стихло.

И вдруг тишину нарушил гул сотен голосов. Отчётливо слышен был стук конских копыт. Отряд Пулатова на рысях входил в Шахимардан. А за ним двигалось огромное количество конных дехкан. Непонятно, каким образом, но известие о том, что шейхи хотят убить Хамзу, распространилось по всем кишлакам, через которые проезжал отряд. И люди устремились в Шахимардан спасать человека, которого они все знали, песни которого они пели. Но было уже поздно.

Почти все "паломники" во главе с их курбаши были схвачены в тот же день в Шахимардане и в его окрестностях. В перестрелке с чекистами нашли смерть Кара-Каплан и Гиясходжа. Паломник из Гилгита, Миян Кудрат и шейх Исмаил, пытавшийся уйти в сторону границы, были задержаны. Воинские части блокировали все очаги восстания. Исламское войско Фузаила, не получив известия о начале восстания, не перешло границу.

Честолюбивым планам генерала Маллисона - создать новый доминион Британской империи - не суждено было сбыться.

В том же году состоялся суд над участниками контрреволюционного заговора в Шахимардане. Миян Кудрат, шейх Исмаил, британский подданный Арчибальд Лоу (настоящая его фамилия была Ричардсон), Нормат-курбаши и ещё семь главарей отрядов басмачей были приговорены к расстрелу.

Кишлак Шахимардан сейчас называется город Хамзаабад.

На скале, на том самом месте, где когда-то стояла гробница святого Али, высится беломраморный мавзолей Хамзы.

Внутри мавзолея, на надгробной плите, высечено:

"ХАМЗА ХАКИМ-ЗАДЕ НИЯЗИ

1889 - 1929 гг.

ПЕРВЫЙ УЗБЕКСКИЙ НАРОДНЫЙ ПОЭТ, ДРАМАТУРГ

И ОБЩЕСТВЕННЫЙ ДЕЯТЕЛЬ"

Чуть ниже - другая надпись:

"ОН ЖИЛ ГРАЖДАНИНОМ. УМЕР СОЛДАТОМ.

ИМЯ ЕГО, КАК СИМВОЛ ЛЮБВИ, БУДЕТ ЖИТЬ ВЕЧНО".

Над могилой Хамзы часто поёт Санобар, - это передают по радио песни в исполнении народной артистки республики Санобар Шадмановой.

...Все великое в мире дышит бурями.