II
В 1829 г. под псевдонимом В.Алов в Петербурге увидела свет идиллия в картинах" «Ганц Кюхельгартен», автором которой был Н.В.Гоголь. Стихотворная идиллия, согласно указанию самого Гоголя («писано в 1827»), создавалась в период учебы писателя в Нежинской гимназии высших наук. В раннем произведении, носящем в основном ученический характер, обнаруживаются разнообразные литературные влияния, позволяющие говорить о круге чтения молодого Гоголя, в который, в числе прочего, входили элегии В.А.Жуковского и А.С.Пушкина, «Песня Миньоны» И.—В.Гете, произведения Ф.Шиллера, идиллия И.—Г.Фосса «Луиза» и др.32 Герой идиллии – юноша-мечтатель Ганц Кюхельгартен – размышляет о дальних странах и подвигах, о неведомых мирах; в своих размышлениях он невольно отражает романтическое мировосприятие Гоголягимназиста. Круг чтения Ганца Кюхельгартена, подробно описанный в стихотворной идиллии, вполне можно соотнести с кругом чтения самого Гоголя: «Платон и Шиллер своенравный, // Петрарка, Тик, Аристофан // Да позабытый Винкельман»33. «Видения», посещающие Ганца Кюхельгартена, помогают ему перенестись в классический мир Эллады, воспринять экзотический мир Востока34. "По выполнению эта идиллия слабее прозаических отрывков и недописанных романов Гоголя, но она имеет совсем особое значение, – писал Н.А.Котляревский, – она – документ, определяющий настроение, в каком находился наш мечтатель в последние годы своей лицейской жизни "35.
Всё сказанное на протяжении многих десятилетий побуждало исследователей уделять существенное внимание установлению литературных источников "Ганца Кюхельгартена", причем наиболее сложным оказалось выявление традиции, отразившейся в четвертой картине стихотворной идиллии, посвященной описанию экзотики Востока. По мнению В.В.Гиппиуса, Гоголь переносится в мечтах в "романтическую Индию"36 или дает описание некоего обобщенного «экзотического Востока»37; М.Б.Храпченко считал, что герою стихотворной идиллии «грезится Индия, с ее роскошной природой, ее экзотикой, столь отличной от повседневной обыденности немецкой деревни»38.
В 1931 г. В.Адамс высказал предположение, что экзотическое восточное описание взято Н.В.Гоголем из какой-то книги путешествий или сочинения по географии39. Действительно, подобные книги привлекали внимание юного Н.В.Гоголя, который, в частности, в письме к Павлу Косяровскому, датированном 3 октября 1827 г., упоминал о том, что читает описывающую путешествия многотомную французскую серию «Bibliotheèque des Dames»40. Однако суждение В.Адамса так и осталось на уровне предположения, так и не получив фактического закрепления. Другое предположение, относящееся еще к 1906 г., было высказано Н.П.Дашкевичем в статье «Романтический мир Гоголя». Н.П.Дашкевич проводил параллель между «Лалла Рук» Томаса Мура и стихотворной идиллией Н.В.Гоголя, утверждая, что экзотика Востока в «Ганце Кюхельгартене» изображена «красками поэмы Мура»41. Долгое время и это суждение оставалось априорным, пока в 1970-е гг. к исследованию проблемы не обратился М.П.Алексеев, опубликовавший в саранском сборнике «Проблемы поэтики и истории литературы» статью "К источникам идиллии Гоголя «Ганц Кюхельгартен»42. Впоследствии основные положения, обусловливающие традицию Томаса Мура в произведении Н.В.Гоголя, М.П.Алексеев развил в статье «Гоголь и Т.Мур»43. На основании дробного текстологического сопоставления исследователь пришел к выводу, что единственным источником для четвертой картины «Ганца Кюхельгартена» стал прозаический перевод четвертой вставной поэмы «Свет гарема» («The Light of Haram») из «восточной повести» Т.Мура «Лалла Рук», опубликованный в № 5 «Сына отечества» за 1827 г., цензурное разрешение на печатание которого было получено 15 февраля 1827 г.
Долгое время биографы и исследователи творчества Гоголя дискутировали относительно правомерности сопровождавшей "Ганца Кюхельгартена" авторской пометы "писано в 1827"44. Д.М.Иофанов, автор исследования «Н.В.Гоголь. Детские и юношеские годы», убедительно доказал, что «Ганц Кюхельгартен» создавался писателем именно в 1827 г., в период обучения в Нежине45. Вместе с тем установленная М.П.Алексеевым зависимость гоголевского фрагмента от увидевшего свет в начале 1827 г. анонимного46 перевода «Света гарема» является дополнительным доказательством точки зрения Д.М.Иофанова.
Четвертая вставная поэма из "Лалла Рук" Мура привлекала читателей не столько своим незатейливым сюжетом (историей размолвки и примирения Нурмагалы и ее мужа Селима), сколько своеобразным восточным колоритом, характерным уже для самого начала повествования, подробно описывающего Кашмирскую долину и ее цветники: "Приятно видеть сию долину при закате солнца <…>. Прекрасна сия долина и в часы ночи <…>. Люблю долину Кашемирскую и в час рассвета"47. Видимо, в этих строках содержится отдаленная параллель к написанному позднее Н.В.Гоголем известному началу десятой главы «Страшной мести» – повести из второй части «Вечеров на хуторе близ Диканьки», изданной в 1832 г.: «Чуден Днепр при тихой погоде <…>. Чуден Днепр и при теплой летней ночи <…>. Чуден и тогда Днепр, и нет реки, равной ему в мире»48.
В четвертой картине "Ганца Кюхельгартена" Гоголь заимствовал из "Света гарема" элементы описания Кашмирской долины, предстающей у Мура перед взором Нурмагалы и чародейки Намуны, пришедших собирать приворотные травы и цветы. Картину дополняет неизменный муровский образ пери, занимающий Ганца Кюхельгартена: "Я вижу там пери: в забвенье она // Не видит, не внемлет, мечтаний полна. // Как солнца два, очи небесно горят; // Как Гемасагара, так кудри блестят; // Дыхание – лилий серебряных чад, // <…> // А голос – как звуки сиринды ночной // Или трепетанье серебряных крил, // Когда ими звукнет, резвясь, Исразил, // Иль плески Хиндары таинственных струй"49. По сути Гоголь вновь обращал в стихи переведенный на русский язык прозой «Свет гарема» Томаса Мура. При этом утрачивались столь значимые для английского подлинника «примечания», из которых читатель мог получить представление о Гемасагаре, «сиринде ночной», Исразиле, таинственных струях Хиндары. Упоминание о Гемасагаре имеет соответствие в словах русского прозаического перевода «В саду том расцветали анемоны и море золота», сопровождаемых примечанием «Гемасагара, или море золота. Цветы его самого яркого золотого цвета (Сир Вилльям Джонс)»; стих «А голос, как звуки сиринды ночной» близок строкам о юной грузинке, которая «роскошно сгибает <…> руку свою вокруг сиринды» – индейской гитары; мысль о «трепетанье серебряных крыл Исразила», символизирующего музыку у народов Востока, почти дословно следует за текстом из «Сына отечества»: «…все подняли глаза кверху, думая, что слышат сладкозвучное трепетанье крыл Исразила»; знаменитый «поющий источник» Чиндара, названный в «Сыне отечества» Хиндарой, в такой же транскрипции упоминается и у Гоголя50.
Соответствия с анонимным переводом обнаруживаются не только в использовании Н.В.Гоголем характерных экзотизмов при создании образа пери, но и в других стихах четвертой картины идиллии "Ганц Кюхельгартен", на что также обратил внимание М.П.Алексеев. Так, Н.В.Гоголь пишет: "В стране, где сверкают живые ключи; // Где, чудно сияя, блистают лучи; // Дыхание амры и розы ночной // Роскошно объемлет эфир голубой; // И в воздухе тучи курений висят; // Плоды мангустана златые горят; // Лугов Кандагарских сверкает ковер; // И смело накинут небесный шатер"51. И амpa, и ночная роза, и «золотые» плоды мангустана, и Кандагарские луга – все это характерные экзотические реалии из «Света гарема» Томаса Мура в русском прозаическом переводе. Например, переводчик говорит о юных девах, вздохи которых «благовонны, как цвет Амры, раскрытый пчелою», и сопровождает свои слова примечанием: «Сладостны цветы Амры, вкруг коих жужжат пчелы (Песнь Яйадевы)»; в русском переводе упомянута тубероза сребровидная, «которая в садах малайских слывет красавицей ночи, потому что является в благовониях и убранстве, как юная супруга, когда солнце скроется»; относительно «плодов мангустана» в переводе сказано, что «взор любуется <…> бананами зелеными и бананами златоцветными, нектаром малайцев», и далее разъяснено: «Мангустан есть самый приятнейший в мире плод, которым гордятся островитяне Молукские (Марсден)»; наконец, в переводе можно встретить упоминание «золотистых лугов Кандагарских» с пояснением, что «в Кандагаре есть <…> страна волшебств», где, согласно верованиям, «находится золото в царстве растений»52.
Приведенные примеры не оставляют сомнения в непосредственности того существенного влияния, которое оказал на Н.В.Гоголя один из русских переводов произведения Томаса Мура. Более того, они позволяют говорить о том, как шел процесс заимствования, – Гоголь "выписывал со страниц "Сына отечества" экзотические наименования цветов, плодов, мифологических персонажей, явлений природы, но вставлял их в собственную стилистико-фразеологическую оправу"53. Именно так создавалась четвертая картина стихотворной идиллии «Ганц Кюхельгартен».
С творчеством Томаса Мура был знаком и В.К.Кюхельбекер, вероятно, услышавший о "Лалла Рук" еще на Кавказе в 1822 г. во время бесед с А.С.Грибоедовым54. Находясь в заточении в Динабургской крепости, Кюхельбекер в письме, датированном 26 июня 1830 г., благодарил родных за присланную ему «восточную повесть» «Лалла Рук». Из сибирского Баргузина ссыльный Кюхельбекер сообщал 13 апреля 1836 г. H.И.Гречу о подготовленном к опубликованию, в числе других рукописей, очерке о Томасе Муре55. Очерк, текст которого до наших дней не сохранился, был, вероятно, создан именно в тот период динабургского заточения, когда поэт читал «Лалла Рук».
Пристальное знакомство с "восточной повестью" Томаса Мура отразилось в написанной Кюхельбекером в 1831 г. и изданной в прозаической рамке под заглавием "Русский Декамерон" без имени автора в 1836 г. поэме "Зоровавель", названной по имени главного героя – библейского вождя евреев, выведшего их из персидского плена. На первый взгляд, основное влияние, испытанное в данном случае Кюхельбекером, обусловлено сборником новелл Боккаччо "Декамерон". Действие "Русского Декамерона" происходит во время эпидемии холеры осенью 1830 г., когда несколько молодых людей, спасаясь от нашествия болезни, уединенно поселяются в имении графини Ладовой и читают друг другу свои сочинения. Во вступлении Кюхельбекер проводил прямую параллель между великим произведением Боккаччо и своей книгой: "Чуме обязана Италия славным по всей Европе Декамероном, <…> холере Россия – сию книжицею, которую я, издатель, дерзаю назвать Российским или Русским Декамероном, сиречь Десятиглавом, не ради того, что равняю себя с известным в целом мире божественным Бокаччио (it divino Bocaccio), издателем итальянского Декамерона, но единственно ради того, что и в моем Русском Декамероне десять глав"56. Предполагалось, что вторую часть «Русского Декамерона» составит комедия «Нашла коса на камень», а третью – поэма «Семь спящих отроков».
Вместе с тем вряд ли стоит преувеличивать влияние "Декамерона" Боккаччо на В.К.Кюхельбекера. М.П.Алексеев справедливо замечает, что "принцип "обрамлений" у Кюхельбекера в большей мере походит на Мура, чем на Боккаччо, да и "вставные" новеллы имели у русского писателя "восточный колорит"57. Подтверждения этого несложно найти в третьей, заключительной части «Зоровавеля». Так, Кюхельбекер упоминает «розу Кашемира», невольно вызывающую параллели с четвертой вставной поэмой «Лалла Рук» «Свет гарема»: «Цветов весенних много, други; // Но что они? рабы и слуги // Царицы всех земных цветов, // Улыбки радостного мира, // Роскошной розы Кашемира»58.
Данная параллель становится тем более очевидной, если обратиться к некоторым другим фрагментам третьей части "Зоровавеля", сопровождаемым авторскими примечаниями. В частности, текст "Среди богатств земных несметных // Есть много жемчугов драгих, // Есть много камней самоцветных; // Но кто же уподобит их // Жемчужине неоцененной, // Которой за града вселенной, // За царства мира не хотел // Отдать халифу царь Цейлона?" Кюхельбекер сопроводил примечанием: "Об этой жемчужине пусть прочтут хоть в замечаниях к Муровой поэме "Lalla-Roukh". Нарочно ссылаемся на книгу, доступную всякому несколько образованному читателю, потому что смешно в цитатах щеголять видом учености, почти всегда очень дешево купленной"59. В финале поэмы к строкам «<…> Засверкал тот свет, // Тот блеск обманчивый, который, // Как ясный, ласковый привет // В Иране ночью манит взоры // И солнце им сулит, а вдруг, // Скрываясь, как неверный друг, // Прельщенные призраком очи // В холодной покидает ночи» поэт дает пояснение: «Об этом явлении, называемом поперсидски зарей-обманщицей, см. хоть замечания к той же поэме Томесона Мура»60.
Действительно, в четвертой вставной поэме "Лалла Рук" "Свет гарема" со ссылкой на еще неизвестное в России "Путешествие" Марко Поло дается примечание: "Король Цейланский, говорят, имеет прекраснейший в мире рубин. Гублай-Хан предлагал ему взамен за оный цену целого города; но король отвечал, что не уступит его за все сокровища света". Данный фрагмент в прозаическом переводе, анонимно опубликованном в "Сыне отечества", содержит ряд неточностей, например, Марко Поло назван как Мариасола61. Упоминание в примечании о бесценном рубине обусловлено основным текстом поэмы Мура, в котором проведено сравнение ширазского вина с растаявшим в хрустальном бокале уникальным рубином.
О "заре-обманщице" в основном тексте прозаического перевода "Света гарема" в "Сыне отечества" говорится вполне точно и определенно: "Заря является <…> или по крайней мере та заря преждевременная, которой свет вдруг исчезает, как будто бы день проснувшийся снова закрыл блестящие свои вежды", – однако и к этим словам дается примечание со ссылкой на свидетельство Уэринга (Waring): "У восточных жителей две зари: Субхи-казым и Субхисадиг, т. е. ложный и настоящий рассвет"62. Это примечание в оригинале Мура звучит следующим образом: «The Persians have two mornings, the Soobhi Kazïm, and the Soobhi Sadig, the real day-break. – Waring»63.
Сказанное не позволяет прийти к выводу, что использовал В.К.Кюхельбекер при создании поэмы "Зоровавель" – английский оригинал четвертой поэмы из "Лалла Рук" Томаса Мура или ее прозаический перевод, напечатанный в 1827 г. "Сыном отечества". Однако в целом можно говорить как о значительном муровском влиянии на В.К.Кюхельбекера, так и о художественной оригинальности поэмы "Зоровавель", опирающейся в сюжетном плане на третью и четвертую главы второй книги Ездры. Проблемы фантастики и мифологии в творчестве В.К.Кюхельбекера, в том числе мифологическая образность в поэме "Зоровавель", стали предметом исследования Л.Г.Горбуновой 64.
Заимствования из "Лалла Рук" в русской литературе нередко ограничивались использованием характерного образа пери. А.И.Полежаев в стихотворении "Картина" (1835) рассуждал о некоем живописном изображении пери: "И вижу часто эту пери: // Она моя! Замки и двери // Меня не разлучают с ней"65. Несколько ранее – в№ 3 «Телескопа» за 1831 г. – под заглавием «Изола Белла» было опубликовано стихотворение А.С.Хомякова, проникнутое восхищением красотами природы итальянского острова на озере Лаго-Маджоре в южных отрогах Альп, – и вновь упоминается таинственная восточная пери: «Ирана юная краса // Сокрыта за морем, далеко, // Где чисто светят небеса, // Где сон ее лелеют пери // И духи вод ей песнь поют»66. Упоминания о пери встречаются в стихах переводчиков «Ирландских мелодий» Томаса Мура П.А.Вяземского, Д.П.Ознобишина, А.И.Одоевского: «Психея, пери, иль сильфида, // С младым раздумьем на челе, // Без цели, видимого вида, // Вы тайно вьетесь…» (П.А.Вяземский, «Вера и София», 1832)67; «<…> пери горней высоты, // Пленяясь музыкой воздушной, // Позабывает про цветы // И, в тихой думе утопая, // Льет слезы об утрате рая» (Д.П.Ознобишин, «Ясновидящая», 1827)68; «Взгляни, утешь меня усладой мирных дум, // Степных небес заманчивая пери! // <…> // О, пери! Улети со мною в небеса, // В твою отчизну, где все негой веет, // Где тихо и светло, и времени коса // Пред цветом жизни цепенеет» (А.И.Одоевский, «Моя пери», 1826)69. В традиционном плане трактуется образ пери в стихотворении А.А.Шишкова «КА***» (1823; «Всегда приветный, вечно юный// Небесных пери звучный хор»)70, а также в седьмой «Фракийской элегии» «Возвращение» В.Г.Теплякова, написанной в 1820 г.: «О, где Востока сон и лень? // Прогулки тайные над озером садовым, // Когда влюбленной пери тень // Скользит над розами, под месяцем перловым?»71. Постепенно превращаясь в обычный штамп, образ пери в конце 1820-х – 1830-е гг. занял прочное место и в творчестве второстепенных поэтов: Д.Сушкову принадлежит стихотворение «Див и пери» (1838)72, С.И.Стромилову – «Пери» (1836)73 и «Пери (отрывок)» (1837)74; лирический герой стихотворения Ф.Соловьева «Моя владычица» (1829) строил свои размышления о возлюбленной на основе традиционных клише: «Добра, как пери неземная, // Мила, как роза молодая, // Нежна, как сизый голубок»75. Среди написанных в 1850–1860-е гг. стихотворений, упоминающих пери, можно назвать «Пери и Азраил» (1842) и «Пери» (1857) А.Н.Майкова76, а также популярную сатиру Л.И.Пальмина «Падшая пери» (1867)77, во многом полемичную по отношению ко второй вставной поэме «Лалла Рук» Томаса Мура и ее переводу, осуществленному В.А.Жуковским. Непосредственное знакомство с прозаическим переводом «Света гарема», помещенным в 1827 г. в «Сыне отечества», обнаруживает изданная в том же году «повесть в стихах» А.И.Подолинского «Див и пери». В «Свете гарема», сравнивая Нурмагалу «с одной из игривых пери, когда их клетки отворены», Томас Мур сопровождает свой стих пояснительным примечанием, отсылающим читателя к «Трактату о языках, литературах и нравах Востока» («Dissertation of the Language, Literature and Manners of Eastern Nations») Джона Ричардсона. В русском переводе «Сына отечества» это примечание предстало в следующем виде: «В войнах у дивов с пери, коль скоро первые брали в плен последних, то запирали их в железные клетки, которые привешивали к высоким деревьям. Подруги пленниц посещали их и приносили лучшие благовония»78. Данное примечание с упоминанием Ричардсона, но без какого-либо намека на посредническую роль «Лалла Рук» Томаса Мура, было взято А.И.Подолинским в качестве эпиграфа к «Диву и пери»79. Очевидно, А.И. Подолинский был знаком с «Пери и ангел» В.А.Жуковского (об этом особый разговор далее) и другими работами русских переводчиков «восточной повести» Томаса Мура «Лалла Рук». Так, в стихах «Из пределов Сегестана // К дальним рощам Хорасана // Пери легкая неслась. // Тень ложилась на равнины… // И безмолвны те долины, // Где когда-то кровь лилась»80 ощутима лексическая близость «Обожателям огня» в переводе Н.А.Бестужева, проявляющаяся в близости топонимических реалий. Рецензируя «Дива и пери» в «Московском телеграфе», Н.А.Полевой высоко оценивал мастерство А.И.Подолинского в изложении материалов из восточной мифологии и при этом особо подчеркивал значимость вклада в данную тему Томаса Мура, познакомившего "европейцев <…> в своей неподражаемой «Лалла Рук»81 с культурой и нравами Востока.
Совершенно другую реакцию вызвала позднейшая поэма A.И.Подолинского "Смерть пери" (1837), появившаяся уже после поэм "Борский" (1829) и "Нищий" (l830). В.А.Жуковский записал в дневнике 1 октября 1837 г.: "У меня был ввечеру Подолинский, который читал мне скучную поэму "Смерть пери", скучную от чрезвычайной роскоши описаний, кои всё главное поглотили"82. Столь же неблагосклонными были отзывы о поэме в периодической печати, принадлежащие Ф.А.Кони83, О.И.Сенковскому84 и анонимному автору85. Вместе с тем, по мнению В.С.Киселева-Сергенина, «Смерть пери» была «вершиной <…> литературной деятельности» Подолинского, "и по мысли и по исполнению <…> несомненно превосходила «Дива и пери», – именно в своей последней поэме Подолинский «соткал сложную картину образов, передающую взаимодействие и превратность чувств», «картину, которой нельзя отказать в содержательности и известной психологической точности»86. Образ пери побуждал многих читателей воспринимать поэму Подолинского в традиции творчества Томаса Мура, однако замена ангела на пери, отвечавшая литературным и цензурным пристрастиям эпохи, отнюдь не давала правильного ответа на вопрос об источнике поэмы. «Мысль к этой поэме подала „Смерть ангела“ Жан Поль Рихтера, – писал А.И.Подолинский в „Русской старине“ в 1885 г. – Содержание же у меня совсем другое, и хотя пери могла быть заменена ангелом, но благодаря цензуре, я вынужден был обратиться к восточным поверьям и перенесть действие на Восток, всегда, впрочем, увлекавший мое воображение»87. Как видим, фантастическая новелла немецкого романтика Жан-Поля (И. – П.Рихтера) была на этом этапе творчества существенно ближе А.И.Подолинскому, нежели «Лалла Рук» Томаса Мура.
Произведения Мура также привлекали внимание русских прозаиков 1820–1830-х гг. 25 мая 1828 г. А.А.Бестужев-Марлинский, находившийся на поселении в Якутске, писал сестре, что привез с собой несколько томиков английских поэтов – "кое-что из Байрона и Мур", причем из последнего не взята "Любовь ангелов" ("The Love of Angels"), которую очень хотелось бы иметь88. В одном из пяти произведений цикла «Кавказских очерков», печатавшегося в 1834–1836 гг., – «Путь до города Кубы» – А.А.Бестужев-Марлинский цитирует в английском подлиннике микрофрагмент из четвертой вставной поэмы «Лалла Рук» «Свет гарема». «Дайте Кавказу мир и не ищите земного мира на Ефрате; it is this, it is this – он здесь, он здесь», – пишет А.А.Бестужев-Марлинский и сам же указывает на цитируемый источник: «Томас Мур. Light of Haram»89. В свете сказанного видится закономерным сравнение А.А.Бестужевым-Марлинским своей романтической героини и пери: «Со своими воздушными формами она казалась с неба похищенною пери на коленях сурового дива»90.
Среди написанных Муром в 1823 г. в стихотворной форме "Побасенок для Священного Союза" ("Fables for the Holy Alliance") выделяется первая из историй (Fable I) "The Dissolution of the Holy Alliance. A Dream", посвященная небезызвестному "ледяному дому", поставленному в Петербурге на невском берегу по повелению императрицы Анны Иоанновны. Выстроенный на аллегории, содержащий многочисленные намеки на происходящие общественные события стихотворный рассказ Мура сопровождался примечанием из "Extracts of Letters on his tour in Russian Empire" (1817) Роберта Пинкертона, подробно описывавшим события 1840 г., сам "ледяной дом", имевший длину в 52 фута и вызывавший необычный эффект при освещении. Известно, что до Мура "ледяной дом" привлек внимание В.Каупера ("The Task", 1785) иС.—Т.Колриджа ("Biographia Literaria",1806), однако они не вкладывали в описание злободневного политического смысла. Под влиянием Т.Мура было написано стихотворение Ф. Фрейлиграта "Eispalast" из его авторского сборника "Ga ira" (1846), причем сам поэт признавал традицию предшественника, проявившуюся на уровне мотива91. В русской литературе данное историческое событие интерпретировалось в романе И.И.Лажечникова «Ледяной дом» (1835), причем делалось это с определенным учетом традиции английских предшественников92. О том, что творчество Мура никоим образом не обошло литературную деятельность И.И.Лажечникова, свидетельствует упоминание о пери при описании одной из героинь в «Ледяном доме»: «Щеки ее пылают, густые волосы раскиданы в беспорядке по шее, белой, как у лебедя. Боже! Не видение ли это? <…> Она стоит у дверей, как изгнанная пери у врат рая»93.
Об одной из "ирландских мелодий" Томаса Мура упоминается в третьей части повести Н.А.Полевого "Аббадонна" (1834) при описании вечера в доме героини повести Элеоноры; некий английский лорд умолял Элеонору сыграть на фортепиано "что-нибудь его родное и закрыл глаза рукою, когда после печальной Муровой мелодии: "Oh! Breathe not his name, let is sleep in the shade"("О, не вспоминай о нем – пусть мирно покоится он") Элеонора перелетела тихими аккордами в Шотландские горы и начала романс Кольмы; глубокое молчание царствовало в зале"94. Продолжая описывать события, происходившие на вечере, Н.А.Полевой подробно передает вольный перевод индийской легенды о пери на немецкий язык, выполненный одним из героев повести Вильгельмом. «Мой перевод можно назвать подражанием вашему Сутею»95, – говорит Вильгельм английскому лорду, однако воссозданная в переводе история рождения пери из слезы Брамы, видевшего смерть праведника, в реальности была обусловлена традицией первой вставной поэмы из «восточной повести» Томаса Мура «Лалла Рук» и во многом обязанной Муру поэмы Альфреда де Виньи «Элоа». Пожалуй, именно поэма Альфреда де Виньи была для героя Н.А.Полевого отправной точкой творческих исканий: не случайно он назвал свое произведение «Аллоа». Влиянием того же произведения обусловлена публикация в 1839 г. под криптонимом А.О. книги «Элоа. Индийская легенда», автором которой являлся А.Д.Озерский, прямо указавший в примечании на свое знакомство с «Аббадонной» Н.А.Полевого: "Повесть эта заимствована из индийской легенды и превосходно рассказана в «Аббадонне»96. В критической рецензии на книгу А.Д.Озерского, напечатанной «Библиотекой для чтения», О.И.Сенковский сопоставил «Элоа» Альфреда да Виньи и гекзаметрическое сочинение русского писателя, убедительно доказав идентичность сюжетной линии и выявив бесконечные искажения, допущенные А.Д.Озерским 97.
Упоминания о пери характерны для женской прозы 1830-х гг. Так, в повести М.С.Жуковой "Падающая звезда" (1839) создан яркий портрет героини, созерцающей скульптуру Джованни Бернини: "…она смотрела на святую, но было что-то грустное в выражении лица ее. Так написал бы я пери, в минуту тихой грусти, устремившую взоры в небеса"98. Дважды упоминается пери в повестях Е.А.Ган, публиковавшихся в «Библиотеке для чтения» О.И.Сенковского: «…вы не увидите розовых гирлянд на волшебной головке пери, которая <…> смотрит с презрением на землю и рвется мыслью к небесам» («Медальон», 1839)99; «Ее детская простота, задумчивость, ресницы, еще влажные от слез, и глаза, тоскливо опущенные к земле, как бы от усталости стремиться к недоступным небесам, уподобляли ее отверженной пери, которая не ослепляет взоров, но трогает и навек пленяет душу каждого, коему хоть раз явится наяву» («Теофания Аббиаджио», 1840)100. Утверждая право своих героинь на исключительность, противопоставляя их абсурдному окружению, Е.А.Ган в то же время неизменно показывает крах романтических идеалов и надежд под давлением обыденной реальности.
В романе Е.В.Кологривовой "Два призрака", опубликованном в 1842 г. под псевдонимом Федор Фан-Дим, с целью более выпуклого представления о красоте героини Агаты цитируется стихотворение Мура "To Julia weeping" ("К плачущей Джулии") из сборника "Epistles, oders and other poems" (1801): "Oh! If your tears are giv’n to care, // If real woe disturbs your peace, // Come to my bosom, weeping fair! // And Iwill bid your weeping cease. // But if with Fancy’s vision’d fears, // With dreams of woe your bosom thrill, // You look so lovely in your tears, // That I must did you drop them still"101. Английский текст в повести Е.В.Кологривовой сопровождается неточным прозаическим переводом, осуществленным, видимо, самой писательницей: «Если твои слезы текут печальною струей, если истинное горе смущает твою душу, склонись ко мне на грудь, плачущая красавица! Я осушу твои слезы. Но если только в видениях фантастически-обманчивых, одна мечта о горе виною этого трепета, ты так мила в слезах, что я готов молить тебя: плачь, плачь еще прелестная»102. Cледует признать, что Е.В.Кологривова одной из первых обратилась к юношескому циклу Мура «Epistles, oders and other poems», в ту пору еще малоизвестному в России.
В "Записках" М.Д.Бутурлина, помещенных в № 7 "Русского архива" за 1897 г., вспоминаются события, относящиеся к 1830 г., когда автор посетил "Павильон роз" в Павловске, устроенный в 1814 г. по случаю победоносного возвращения Александра I из Парижа. В одном из залов павильона, стены и мебель которого были украшены изображениями роз, находилась книга для записей посетителей, в которой содержалось немало записей на английском языке. По собственному признанию М.Д.Бутурлина, желая блеснуть эрудицией и "английскими познаниями", он внес на страницы этой памятной книги стихи 5–8 из стихотворения "Oh! think not my spirits are always as light…" первой тетради "Ирландских мелодий": "Oh-life is a waste of wearisome hours,// Which seldom the rose of enjoyment adorns;// And the heart that is soonest awake to the flowers// Is always the first to be touch’d by the thorns". В "Записках" М.Д.Бутурлин сопроводил цитату собственным переводом: "Жизнь есть пустыня тягостных часов, изредка украшаемая розою наслаждения; и то сердце, которое ранее прочих пробудится к ощущению цветов жизни, всегда первое подвергнется уязвлению колючками терновника"103. Факты, подобные приведенному в «Записках» М.Д.Бутурлина, убедительно говорят о том, что в 1820–1830-е гг. творчество Томаса Мура было не только объектом читательского интереса, но и частью повседневного общественного сознания.
Впрочем, знание английского языка большинством русских писателей оставляло желать лучшего, а потому знакомство с произведениями Томаса Мура часто происходило по французским и русским переводам, выполненным во многих случаях весьма посредственно. В частности, под влиянием прозаического перевода "At the mid hour of night…" из третьей части "Ирландских мелодий", выполненного А.Н.Очкиным и опубликованного в 1822 г. в его переводной статье о Томасе Муре104, П.Г.Ободовский написал свое юношеское стихотворение «К сестре (Подражание элегии Томаса Мура)», обнаруженное М.П.Алексеевым в хранящейся в ИРЛИ рукописной переплетной тетради «Опыты в стихах Платона Ободовского»105. Если у Томаса Мура «мелодия» была посвящена покойной возлюбленной, а потому содержала элементы эротизма, во многом условный пейзаж, то П.Г.Ободовский писал об умершей сестре и делал при этом изображаемую картину более реальной и выпуклой: «В час ночи тихой, лишь со звезд // Сольется светлая роса, // Я здесь, среди пустынных мест, // Люблю глядеть на небеса. // Слыхал я, что с вершин седых // Слетают души в те края, // Где жизни цвет алел для них, // Душистый аромат лия»106. М.П.Алексеев установил в подражании П.Г.Ободовского несколько деталей, существенно разнящихся с оригиналом Т.Мура, но повторяющих прозаический перевод А.Н.Очкина: "…слова в подражании те же, что в прозаическом русском переводе: «в тихий час полночи» – в стихотворении «В час ночи тихой», хотя у Мура идет речь только о полночном часе («At the mid hour of night»); «звезды ниспускают росу вечернюю», у Ободовского – «лишь со звезд сольется светлая роса», тогда как Мур говорит просто о том часе ночи, когда звезды плачут («When stars are weeping») ит.д.107
К тому же времени относится подражание "мелодии" Мура "At the mid hour of night…", появившееся в 1823 г. в "Литературных листках" за подписью
O. и принадлежавшее, видимо, В.Н.Олину, – "Полночный час. Из "Ирландских мелодий" Томаса Мура. К Эльвире (Подражание)": "Когда из звезд весенней ночи // На землю падает роса, // И тихо светят небеса, // И сон смыкает смертных очи, – // Тоски и мрачной думы сын, // В долину прихожу один, // Где прежде радости беспечной, // О друг мой нежный, друг сердечный, // Мы были счастливы с тобой…"108. Пять лет спустя, в 1828 г. В.Н.Олин опубликовал стихотворение «К 30-ти летней Эрминии (Подражание Муру)», отчасти соотносимое с «Nay, tell me not, dear! That the goblet drowns…» из третьей тетради «Ирландских мелодий». Вместе с тем в этом стихотворении можно видеть и другие влияния, – так, имя героини взято из «Освобожденного Иерусалима» Торквато Тассо. Поэту удалось в шести четверостишиях, каждое из которых обозначено римской цифрой, передать романтические настроения лирического героя, пережившего испепеляющую страсть: «Не говори ты мне, о друг прекрасный мой! // Что время быстрое сердечных упоений, // Восторгов пламенных, любви и наслаждений, // Промчалось дней твоих с весной. // Нет! Не советуй мне, тебя забывши, пить // С коральных уст другой кипящие лобзанья, // Которые клянусь, вся в пламени желанья, // Еще ты можешь возвратить»109.
Влиянием "ирландских мелодий" Томаса Мура обусловлено появление в 1829 г. в "Московском телеграфе", а затем и отдельным изданием (1831) цикла украинских мелодий Н.А.Маркевича110. В предисловии к отдельному изданию поэт подробно говорил о традициях Байрона и Мура в своем творчестве: "Еврейские мелодии <Дж.—Г.Байрона>, из которых я многие передал на наш язык и в прошлом году издал111, суть не что иное, кроме воспоминания любви или похвалы какой-нибудь красавице, иногда в них видна только философическая мысль, одетая в одежду поэтического сравнения <…>. Мелодии Мура почти в том же роде; различие между ними происходит более от различия гениев Байрона и Мура, нежели от различия предметов. У первого и в мелодиях, как и во всех его сочинениях, видна глубокая печаль и мрачность, никогда с ним не разлучавшаяся; у ирландского барда блеск воображения несравненно разновиднее; горесть Байрона сгустилась в тучу мрачную, обложившую сердце поэта; у Мура она производит слезы тихие, которые родили эту живую, пламенную поэзию, подобную весеннему дождю, идущему из мрака облаков, но рождающему на небе дугу разноцветную, сверкающую и необъятную в изменениях бесчисленных красок своих"112. Далее Н.А.Маркевич давал краткую характеристику отдельных «ирландских мелодий» Томаса Мура, называя их не так, как они обозначены в английском оригинале, а как указаны их заглавия во французском переводе Л.Беллок. Так, Н.А.Маркевич называет «Оды вакхические» (уЛ.Беллок – цикл из трех мелодий «Charsons Bacchiques», уТ.Мура – три отдельных произведения: «Come, send round the vine…», «One bumper at parting!..», «Fill the bumper fair…»), «Народную песнь» (уЛ.Беллок – «Chant national…», уТ.Мура – две самостоятельных «мелодии»: «’Tis gone and for ever…», «Weep on, weep on…»), «Песнь военную» (уЛ.Беллок – «Chant de querre», уТ.Мура – «Where is the slave?..»), «Елену Роснийскую» (уЛ.Беллок – «Hélene on la dame de Rosna», уТ.Мура – «You remember Ellen») и др. Как видим, Н.А.Маркевич познакомился с «Ирландскими мелодиями» Томаса Мypa не в оригинале, а во французском переводе. Создавая стихи, призванные звучать в едином контексте с национальной музыкальной мелодией, Н.А.Маркевич шел вслед за Т.Муром, однако не считал возможным открыто признать это, всячески подчеркивал в предисловии к изданию «Украинских мелодий» свою самостоятельность: «Я не хотел подражать, я не мог подражать творцу „Лалла Рук“ <…> Подражания недалеко заводят»113.
Свидетельством читательской популярности Томаса Мура в России можно считать упоминание его имени в произведениях русских поэтов. Так, в стихотворении И.П.Бороздны "КА.А.Туманскому (Ответ на письмо)", помещенном в 1827 г. "Вестником Европы", говорится о сочинениях "гениев, рожденных для веков": "<…> песни звучные угрюмого Байрона, // И Мура светлые мечты, // И лира Пушкина, который с Геликона // Принес в обитель Муз столь пышные цветы!"114. Myp в сознании И.П.Бороздны принадлежал к числу самих ярких представителей современной ему романтической поэзии.
Подводя итоги, следует признать, что творчество Томаса Мура оказало заметное влияние на русскую поэзию 1820–1830-х гг. Наиболее активные заимствования осуществлялись русскими поэтами из цикла "Ирландских мелодий" и "восточной повести" "Лалла Рук". Среди писателей, испытавших в своем творчестве воздействие традиций Томаса Мура, можно назвать А.С.Грибоедова, Н.В.Гоголя, В.К.Кюхельбекера и многих других. Произведения Томаса Мура, проникая в сознание российского общества, занимали особую нишу, обусловленную ростом романтических тенденций, усилением ориентальных начал в литературном творчестве, а также восприятием сочинений ирландского барда в общем контексте с наследием его друга и великого современника Дж. – Г.Байрона.