I

Свой путь в литературу Томас Мур начал с перевода од Анакреона и создания оригинальных стихотворений эпикурейского, преимущественно эротического содержания, – эти произведения вошли в авторские книги «Odes of Anacreon» (1800) и «Poetical works» (1801). Именно в эти годы за молодым Муром закрепилась репутация эротического поэта в классическом стиле, а также имя Томаса Литтла (Маленького), под которым публиковались раннее эпикурейские стихи. В таком качестве Мур был мало интересен русской литературе 1820–1830-х гг., поскольку гедонистические мотивы, получившие вершинное художественное оформление в «Анакреонтических песнях» (1804) Г.Р. Державина, в эти годы уже заметно вытеснялись, отходили на второй план. Не привлек внимания и сборник Мура «Epistles, odes and other poems» (1806), содержавший критическое осмысление отдельных сторон современной жизни.

Общеевропейскую литературную известность принесли Томасу Муру "Ирландские мелодии" ("Irish melodies") публиковавшиеся отдельными выпусками с 1807 г. на протяжении более четверти века. К 1820-м гг. Томас Мур также был автором другого значительного произведения – "восточной повести" "Лалла Рук" ("Lalla Rookh"), вышедшей в свет в 1817 г. и включавшей четыре вставные поэмы в едином прозаическом обрамлении – "Покровенный пророк Хорасана" ("The veiled prophet of Khorassan"), "Рай и пери" ("Paradise and the Peri"), "Огнепоклонники" ("The Fireworshippers"), "Свет гарема" ("The Light of the Harem"). Именно в качестве автора "Лалла Рук" и "Ирландских мелодий" Томас Мур, к тому времени уже зрелый писатель, обрел популярность в России начала 1820-х гг. Мур предстал перед русским читателем в качестве одного из выдающихся представителей английского романтизма (наряду с Дж. – Г.Байроном и В.Скоттом), в существенной степени повлиявшим на многих деятелей западноевропейских культур и литератур. Осознание общеевропейской и северо-американской (в эпоху английского регентства) известности Томаса Мура вместе с тем не сопровождалось видением колоссальности наследия живого классика, поскольку для русской литературной среды подавляющее большинство его сочинений оставались в начале 1820-х гг. незнакомыми либо знакомыми по французским переводам, во многих случаях далеким от совершенства. В этой связи можно назвать долгое время остававшиеся неизвестными в России сатиры Мура "Перехваченные письма, или Двухпенсовый почтовый мешок" ("Intercepted letters or, the twopenny post-lag", 1813), "Семейство Фаджей в Париже" ("The Fudge family in Paris", 1818), а также цикл стихов "Песни народов" ("National airs"), публиковавшийся автором в 1818–1827 гг.

Творчество Томаса Мура успешно сочетало в себе национально-специфические и общеевропейские черты, отличалось многообразием форм художественного выражения особенностей романтического мировосприятия литературной эпохи. Мур трансформировал понятие литературной преемственности, решив в рамках национальной культуры сверхзадачу превращения индивидуального стиля "в такое идейно-эстетическое средоточие, куда <…> стягивались приобретения предшествующих поколений" – "образная система древне-ирландского эпоса и ритмико-мелодическая палитра народной песни, классическая простота античных авторов и блистательные достижения поэтов-елизаветинцев, духовная напряженность барокко, изящество рококо, интеллектуальность и публицистичность века Просвещения"1. Определенный синкретизм, обусловленный взаимовлиянием разных течений и направлений в литературе, обусловил неповторимую оригинальность художественных открытий Томаса Мурав рамках английского романтического движения.

К середине 1820-х гг. Мур обретает в России несколько иную известность: о нем начинают говорить как о наиболее близком друге недавно ушедшего Дж.—Г.Байрона, которому были завещаны дневниковые записи и прочие бумаги, имевшие несомненную историко-культурную и литературную ценность. Уничтожение Муром под влиянием обстоятельств завещанных ему рукописей Байрона получило в целом негативную оценку русского общества, вылившуюся не только в частной переписке, но и на страницах периодических изданий. Поправить пошатнувшуюся репутацию Мура помогло лишь издание им в 1830 г. книги "Письма и дневники лорда Байрона с замечаниями о его жизни" ("Letters and journals of Lord Byron with notes of his life"), вызвавшей резонанс в российской литературной среде, долгое время воспринимавшейся в качестве наиболее объективного свидетельства о жизни великого английского поэта Дж.—Г.Байрона.

В 1820-е гг. Мур прочно вошел в сознание представителей русской литературной среды, причем, как верно отмечает М.П.Алексеев, в различных вариациях мимо творческого наследия Мура "не мог пройти ни один русский крупный писатель целого столетия и множество писателей второго плана"2. Данная методологическая посылка, основанная на многолетних фактологических разысканиях, позволяет сделать вывод о сложном и многообразном характере восприятия творчества Томаса Мура в России. В целом филологической наукой русская рецепция Томаса Мура признается ярким историко-литературным феноменом, соответствовавшим тенденциям русско-английского межкультурного взаимодействия и имевшим на различных этапах литературного развития свою неповторимую специфику. Обращение русской романтической литературы 1820–1830-х гг. к творчеству Томаса Мура, рассматриваемое в настоящем исследовании, было первым и крайне значимым этапом восприятия сочинений английского романтика в России. Пожалуй, никогда более произведения Мура не получали в России таких эмоциональных, проникнутых искренним восхищением, а потому и крайне субъективных оценок, как в романтическую эпоху.

Большинство ранних переводов поэзии Томаса Мура на русский язык были прозаическими, в чем, впрочем, проявилась общая тенденция эпохи. Известно, что в 1822 г. в рецензии на осуществленный В.А.Жуковским стихотворный перевод "Шильонского узника" Дж.—Г.Байрона П.А.Плетнев признавал порочность данной тенденции: "До сих пор на русском языке мы читали некоторые сочинения лорда Байрона в прозаических переводах. Известно, что поэзия, передаваемая прозою, точно то же, что музыка в устах человека, который ее слушал и который ее пересказывает"3. Появление в прозе поэтических сочинений Дж.—Г.Байрона, Т.Мура, В.Скотта может быть объяснено тем, что данный способ переложения художественного оригинала был существенно более легким, нежели собственно поэтический перевод. Действительно, стихотворные переводы нередко появлялись уже после прозаических, становясь тем самым новым этапом в процессе ознакомления российской публики с творчеством зарубежного писателя. Однако в данном случае можно назвать и другую, существенно более объективную причину: большинство ранних переводчиков Байрона и Томаса Мура не владели английским языком и потому использовали французские переводы произведений английских романтиков в качестве посредников. Французская литература при этом активно практиковала прозаические переводы английских поэтических первоисточников. Таким образом, во многих случаях русские переводчики не имели реальной возможности воссоздать утраченную при переложениях на французский язык поэтическую форму английского оригинала.

Значимым показателем популярности поэзии Томаса Мура в России стало включение её уже во второй половине 1820-х гг. в программы учебных заведений, использование на уроках английского языка. В Московском университетском благородном пансионе, где обучались М.Ю.Лермонтов, Д.П.Ознобишин и некоторые другие ценители творчества Томаса Мура, придавалось большое значение изучению иностранных языков (французского, немецкого, английского, итальянского), причем на ежегодных торжественных актах учащиеся произносили речи на этих языках. Среди прочих следует назвать речь однокашника Лермонтова М.М.Иваненко, произнесенную на английском языке во время торжественного акта 1830 г., – в этой речи были подробно рассмотрены художественные особенности творений Томаса Мура4. Среди достоинств «Ирландских мелодий» М.М.Иваненко отмечал гармонию стиха, нежность патриотического чувства, согласованность поэтического мировосприятия с национальной музыкой, характерное свободолюбие, не терпящее беззаконий и угнетения, однако вместе с тем признавал и некоторые слабые места в произведениях поэта, в частности, недостаточную выпуклость национального колорита, когда стихи не содержат никаких местных особенностей, кроме упоминания о родной Ирландии. Как видим, несмотря на свой юный возраст, пансионер М.М.Иваненко смог довольно тонко почувствовать характерные особенности поэтического мира Томаса Мура. И в этом, бесспорно, можно усматривать не только его заслугу, но и определенное влияние преподавателей пансиона, их профессионализма и художественного вкуса.

 

II

«Ирландская» тема в русской периодике, во многом связанная с событиями общественно-политической жизни Ирландии, бурно развивавшимися в интересующий нас временной период, отчасти основывалась и на материалах русской рецепции творчества Томаса Мура, на что обратила внимание Г.А.Баужите5. Став свидетелем подавления национально-освободительного движения ирландского народа, Томас Мур придал своим ранним произведениям цикла «Ирландских мелодий», еще не приобретшего окончательную, завершенную форму, особую элегическую тональность, через которую проступало глубокое разочарование в реалиях жизни. Постепенно обретая устойчивую и длительную популярность в России, «Ирландские мелодии» становились своего рода символом ирландского освободительного движения, хотя сам Томас Мур никоим образом не претендовал на статус оппозиционера, борца за свободу: в его цикле протестные настроения выражены умеренно, без откровенно резких выпадов, причем свободолюбивые мысли словно растворены в нотах проникновенного лиризма, примиренности со свершившимся, задумчивой грусти о несбывшихся мечтах. А.П.Суруханян, характеризуя замысел «Ирландских мелодий» Т.Мура, возникший еще в середине 1790-х гг. в Тринити-колледже Дублинского университета, справедливо замечал приглушенность политического звучания данного поэтического цикла, который, раскрывая этапы освободительного движения ирландцев в ХVIII – первой четверти ХIХв., был более обращен к событиям прошлого, нежели к перспективам дальнейшей борьбы6.

Если замысел цикла, музыкальную основу которого составили народные песни, возник в период национально-освободительного подъема, то собственно реализация задуманного совпала с периодом сложных общественных процессов, в том числе и с реакционными процессами по завершении наполеоновских войн. В 1822 г. в "Благонамеренном" опубликованная часть цикла получила достаточно высокую оценку: "Т.Мур счастливо превозмог все трудности своего предприятия: стихи его переменяют тон и размер, смотря по голосам, к которым они приделаны: в одних юная дева просит героя, идущего умереть за страну Эрина, никогда не забывать свою любезную; в других воины поют песнь в честь Бриена-храброго или одного из стобитвенных (aux cent combats) героев, прославивших Ирландию своими делами. Романтические виды графства Вихловского, виды Авона и Овоки; суеверие народа вместе храброго и чувствительного, страстного и благочестивого получают новую жизнь от творческой музы Мура; но всего чаще слышны у него голос мести народа угнетенного или печальные песни побежденных"7. Как видим, в переводной статье содержится точная характеристика «Военной песни» («War song») из первой тетради «Ирландских мелодий» – «Remember the glories of Brien the Brave…», основанной на истории ирландского короля начала XI в. Бриена Боромбе, погибшего в битве при Клоптарфе. Слова о «графстве Вихловском» (Wicklow), «видах Авона и Овоки» (Avon, Avoca) соотносимы с другой «мелодией» первой тетради – «The Meeting of the waters…», созданной под впечатлением от одной из поездок.

"Ирландские мелодии" не только активно переводились на русский язык, но и фрагментарно включались в прозаические произведения русских писателей, использовались в качестве эпиграфов. Предпочтение русских переводчиков произведениям Мура, отнесенного с конца 1820-х – начала 1830-х гг. к числу лучших западноевропейских писателей, не всегда встречало понимание критики, суждения которой шли вразрез с общим читательским вниманием к творчеству гениального ирландца. Отзвуки поэзии Мура в русской литературе и культуре не смолкали до конца XIX в., однако уже к середине 1830-х гг. произведения английского романтика начали восприниматься как страничка памятного прошлого, времени великих и бессмертных творцов и их достижений, навсегда ушедшего в историю. Соотнесение Мура с пройденным историческим этапом обусловило определенное охлаждение к нему со стороны российской литературной среды, однако переводчиков продолжали привлекать небольшие лирические произведения, прежде всего, имевшие музыкально-мелодическую основу интимные стихотворения медитативного содержания, "национальные песни", элегии, дружеские послания. Большинство из указанных произведений входили в ту или иную тетрадь "Ирландских мелодий", которым была суждена поистине долгая жизнь.

Определенное внимание привлекли биографические книги Томаса Мура, посвященные ирландским писателям и общественным деятелям, – "Записки о жизни Шеридана" ("Memories of the life of <…> R.B.Sheridan") и двухтомная "Жизнь и смерть лорда Эдварда Фитцджеральда" ("The Life and Death of Lord Edward Fitzgerald"). В частности, в дневниках А.И. Тургенева, относящихся к 1825 г., можно найти следующую запись: "В Лондоне вышла "Жизнь Шеридана", изд. Муром. Все раскупают книгу и для автора и для предмета, им избранного"8. В 1829 г. «Московский телеграф» называл «Муровы Записки о Шеридане» в переводе на французский язык в числе книг, заслуживающих внимания российского читателя9. Менее заметными были отклики в России на книгу о руководителе ирландского вооруженного восстания 1798 г. Эдварде Фитцджеральде, хотя и здесь следует признать, что она, по крайней мере, имелась в библиотеках русских писателей.

В России несомненно были известны и опубликованные Муром анонимно "Записки капитана Рока" ("Memoire of Captain Rock, the Celebrated Irish Chieftain, with Some Account of His Ancestors Written by Himself") создание которых относится к 1824 г. Интересен факт внимания к ироническому повествованию Мура, в центре которого – образ вождя мятежных ирландских крестьян, со стороны российской элиты, в частности, русского посла в Париже. В дневниковой записи Мура, датированной 29 января 1826 г., со слов Лансдауна говорится о русском после в Париже Поццо ди Борго, являвшемся горячим почитателем записок, в которых "так много правды"10. Определенную созвучность философским исканиям русского общества можно видеть и в книге Мура «Путешествие ирландского джентльмена в поисках религии» («Travels of an Irish Gentlemen in Search of a Religion»), написанной в 1833 г. А.И.Тургенев, справедливо отметая отдельные упреки автору в пропаганде католицизма вопреки его собственным протестантским верованиям, сообщал из Женевы в письме П.А.Вяземскому 2 (14) июля 1833 г.: «A propos de Moore, я видел здесь новую книгу его, где он вводит в спор католика, протестанта, методиста и пр. и пр. – и не решает ни в чью пользу. Книга наполнена теологическою ученостью для того только, чтобы утвердить сомнение, le donte»11. Данная книга Мура напомнила А.И.Тургеневу «Философические письма» П.Я.Чаадаева, о чем он не преминул сообщить последнему, переслав один экземпляр12.

Наименее известными в России оставались сатирические произведения Мура, в которых без характерной для иного его творчества иносказательности были остро затронуты и обличены пороки общественной жизни, причем особо привлекали поэта политические темы – решение кабинетом тори национальных вопросов, создание Священного Союза европейских держав и др. В сатирическом плане международная политическая деятельность российского императора Александра I показана Муром в серии писем "Семейство Фаджей в Париже" ("The Fudge family in Paris", 1818) и в стихотворных "Побасенках для Священного Союза"("Fables for the Holy Alliance", 1823). В частности, в пятой побасенке названного стихотворного цикла Екатерина II названа императрицей, раздробившей Польшу, а ее внук Александр I охарактеризован как заклятый враг свободы. Для создания русского колорита поэт вводит характерное исключительно для России слово "указы" (ukases), которое рифмует с английским "praises", из чего можно заключить, что по-английски русское слово обретало во множественном числе оригинальное звучание – "юкейзис". В седьмом письме цикла "Семейство Фаджей в Париже" Мур иронически оценивает Священный Союз европейского мира с Россией после победы над Наполеоном: "… most faithful Russia – faithful to who’er // Could plunder best, and give him amplest share; // Who ev’n when vanquished, sure to gain his ends, // For want of foes to rob, made free with friends"13. Бесспорно, произведения Мура, содержавшие откровенные выпады против Александра I, который в отдельных случаях фамильярно назван Сэнди, не могли быть переведены на русский язык или обсуждаться русской критикой. Однако, будучи приспособленными к представлениям английской публики, прекрасно понимавшей все язвительные намеки Мура, его сатиры не всегда были до конца доступны жителям континентальной Европы и России, об истинном смысле долгих замечаний английского романтика не догадывалась и бдительная российская цензура. Именно по этой причине сатиры Мура на языке оригинала и во французских переводах получили в России свободное распространение, имелась в библиотеках многих писателей, в частности, А.С.Пушкина, П.А.Вяземского, А.И.Тургенева. Появление сатир, первоначально печатавшихся без имени автора либо под псевдонимом «Tom Brown, the younger», не сыграло какой-либо роли в трансформации зарубежной репутации Томаса Мура, – для русского, равно как и континентального европейского читателя он продолжал оставаться прежде всего эпикоми лириком.

Будущие декабристы вряд ли были хорошо знакомы с сатирами Мура, высмеивавшими внешнюю политику Александра I, однако вместе с тем неизменно ощущали созвучность жизненных представлений английского романтика своим взглядам на действительность. В частности, известен тот восторг, с которым отзывался К.Ф.Рылеев в "Послании к Н.И.Гнедичу" о поэме В.А.Жуковского "Пери и ангел" – переводе второй вставной поэмы "Рай и пери" "Лалла Рук". К.Ф.Рылеева привлекала не столько восточная экзотика повествования, сколько тщательно завуалированная, спрятанная за ней оппозиционность ирландского барда. В "Огнепоклонниках", третьей вставной поэме "Лалла Рук", переведенной в прозе будущим декабристом Н.А.Бестужевым в 1821 г., оппозиционность автора, его борьба за национальную свободу, а также тираноборческие мотивы проступали особенно выпукло14. Действительно, описание борьбы между огнепоклонниками и магометанами стало для Томаса Мура предлогом для провозглашения идей национальной свободы и веротерпимости среди протестантов-англичан и попавших в зависимость от них католиков-ирландцев. Сам Мур признавал, что и в «восточной повести» «Лалла Рук», ив первых тетрадях «Ирландских мелодий» основополагающей стала да него «вдохновляющая тема» («inspiring theme») свободы. В предисловии к одному из изданий «Лалла Рук» ирландский бард упоминал о возражениях, которые приходилось ему слышать по поводу употребления в «Огнепоклонниках» слова «свобода», совершенно неприменимого к описаниям нравов Востока. Возражая оппонентам, Мур утверждал, что нельзя недооценивать понятие свободы, особенно когда им обозначается вольность, национальная независимость, нежелание покоряться иноземным завоевателям, – против вторжения мусульманских иноземцев выступали и индусы, и персы15. Мур был патриотом родной Ирландии, и актуальные проблемы эпохи волновали его, неизменно прорывались сквозь восточные вымыслы и «цветистые» описания в «Лалла Рук», сквозь размышления о далеком прошлом в «Ирландских мелодиях». Этим во многом объясняется склонность поэтов декабристского направления к сближению Томаса Мура и его друга Байрона как представителей гражданской лирики, утверждавшей идеи вольности и равенства.

Определенную роль в истории русско-английских связей сыграли факты личного знакомства Томаса Мура с русскими, – в общем-то малозначительные, неприметные встречи позволяли великому английскому романтику создать достаточно объективное представление об особенностях русской культуры, о множестве черт, сближавших ее с культурой английской. Все это отвечало общему стремлению русской и западноевропейской культурной среды к лучшему познанию друг друга, установлению постоянного интеллектуального обмена, активизации переводческой деятельности. Помимо А.И.Тургенева, о встречах которого с Томасом Муром известно очень подробно16, а также Н.И.Греча, детально описавшего свою встречу в «Путевых письмах из Англии, Германии и Франции»17, непосредственного общения с великим ирландцем удостоилось несколько лиц, малозаметных с исторической дистанции. Так, в дневниковой записи Мура от 23 декабря 1819 г. упомянуто знакомство в Париже с неким князем Голицыным («Prince Galitzin, a Russian»18), знавшим наизусть многие стихотворения Мура. Видимо, с тем же князем Голицыным ирландский бард виделся 7 сентября 1820 г., причем русский князь недавно вернулся из Испании и потому политическая жизнь этой страны стала предметом беседы; Голицын плохо отзывался и о современном состоянии, и о перспективах развития Испании19.

В середине 1820-х гг., проживая в поместье лорда Лансдауна, Мур регулярно общался с супругой графа Джорджа Пемброка Екатериной Семеновной Пемброк (урожденной Воронцовой) – незаурядной женщиной и прекрасной певицей, сблизившей ирландского барда с русской музыкой. 29 октября 1824 г. Мур отмечал в дневнике, что вечером "пел вместе с леди Пемброк", познакомившей его "с несколькими прелестными русскими песнями"20, а уже на следующий день, не имея возможности петь из-за заболевания горла, Мур, согласно дневнику, просто слушал леди Пемброк, вновь исполнившую «свои прелестные русские арии»21. 20 ноября 1824 г. Мур получил от леди Лансдаун вместе с запиской «те русские арии»22, которые ранее обещала переписать леди Пемброк, и ровно через месяц, 20 декабря того же года, написал слова «Bring the bright garlands hither…» к мелодии «той прелестной русской арии, которую дала <…> леди Пемброк»23; впоследствии это произведение вошло в пятую часть «National Airs».

В дневниковой записи Мура, датированной 1 ноября 1825 г., упоминается некий русский Демидов, знакомство с которым состоялось во время пребывания в Абботсфордском замке Вальтера Скотта: "По возвращении домой мы обнаружили двух джентльменов, ожидавших встречи с сэром Вальтером; оказалось, это был молодой Демидов, сын русского богача, присланный в Эдинбург с целью получить образование. Я много разговаривал с юношей, хорошо знающим русскую литературу. Я упоминал "Басни" Крылова, которых я видел французский перевод <…> По словам Демидова, этот перевод плох"24. Демидов, встреча с которым так подробно описана в дневнике Мура, – не кто иной, как граф В.П.Давыдов, оставивший в своем биографическом очерке о деде, графе А.Г.Орлове подробный рассказ о внезапном приезде вместе с воспитателем А.Кольером в замок Вальтера Скотта, воздвигнутый на берегах прославленной в стихах реки Твиды: «Напудренный лакей объявил <…>, что хозяин уехал с своим гостем, ирландским поэтом Томасом Муром, к развалинам аббатства Мелроз, но вернется часа через два. Пришлось дождаться поэта в высоких сенях – hall, обставленных до потолка оружием разных эпох и тускло освещенных сквозь оконные стекла, на которых были расписаны гербы. Вальтер Скотт приехал незадолго перед обеденным часом и принял <…> гостей с большою учтивостью, которая скоро приняла вид самого дружеского расположения. Он радовался, что гости его приехали в такую счастливую минуту и что они познакомятся с знаменитым поэтом Муром <…>. За обедом Вальтер Скотт старался представить ирландскому поэту случай вести разговор, а сей последний говорил охотно о самом себе и своих стихах»25. Общение Мура и В.П.Давыдова, согласно дневниковой записи ирландского поэта, продолжилось на следующий день, 2 ноября 1825 г., когда они совместно выехали из владения Скотта в Мелрозское аббатство26. Очевидно, В.П.Давыдов более интересовался личностью и творчеством Вальтера Скотта, нежели Томаса Мура, однако последний воспользовался встречей с молодым русским дворянином для обсуждения актуальных проблем литературы. В частности, в дневниковой записи от 1 ноября 1825 г. Мур упоминал басню И.А.Крылова «Сочинитель и разбойник», в которой «говорится о Вольтере, которого жарят в аду на медленном огне»27. Видимо, Муру требовались пояснения относительно аллегорического смысла этого произведения, которые и дал ему В.П.Давыдов, отвергавший антивольтеровскую направленность текста, о которой упорно говорили, вслед за Н.И.Гречем28, многие современники.

Еще одну русскую фамилию можно встретить в дневнике Мура в записи от 13 мая 1826 г., где отмечается, что на выставке акварелей в Лондоне представлена "прелестная картинка из "Лаллы Рук" Стефанова (Stephanov)"29. По данным «Подробного словаря русских граверов XIV–XIX вв.» Д.А.Ровинского художник Филетер Степанов, приехавший в Лондон в качестве крепостного человека со своим барином, ушел от него, женился на англичанке Гертруде, тоже художнице, учился у Бертолоцци гравированию пунктиром, после чего с 1778 г. выставлял свои произведения в Англии; кончина Гертруды в январе 1808 г. привела Филетера Степанова к творческому закату и психическому расстройству30. У Филетера Степанова было два сына, занимавшихся как акварелью, так и графикой, и книжным иллюстрированием, – Джемс и Френсис-Филипп; видимо, один из сыновей и был иллюстратором «Лалла Рук» Мура31. Упоминаемый Муром Stephanov активно выставлялся в Лондоне, например, его работу нашел на выставке в Британском институте 2 (14) февраля 1826 г. А.И.Тургенев: «В числе живописцев, <…> коих картины здесь выставлены, нашел я и русское имя: Stephanov. Я спросил у смотрителя, русский ли он или англичанин, и он отвечал мне, что Степанов, кажется, происхождения русского, но что он родился и воспитан в Англии и принадлежит по всем правам к числу ее художников»32.

Как видим, в дневниковых записях Томаса Мура встречается совсем немного русских фамилий, причем каждая из них упоминается эпизодически, в связи с отдельным событием в жизни ирландского барда. Однако приведенные факты, даже несмотря на свою немногочисленность, позволяют говорить об имевших место контактах Мура с представителями просвещенных российских кругов, продвигавших родную культуру за рубежом.

 

III

Увлечение Муром в России тесно связано с расцветом русского романтического ориентализма, проникновением в произведения яркого восточного колорита. Бесспорно, на предпочтения русских писателей существенно влияли окрашенные на ориентальный манер сочинения английских, французских, немецких романтиков, в том числе и «Лалла Рук» Томаса Мура. Однако вряд ли стоит усматривать личный почин Мура в появлении «моды» на ориентализм В России. Правильнее говорить о том, что «Лалла Рук» удачно вписалась в тенденцию, наметившуюся в условиях поисков романтиками национальной самобытности посредством обращения к этнографии и фольклору населявших империю наций и народностей. Именно от этой «моды», по наблюдению И.Ю.Крачковского, и началось усиленное изучение народов Востока в России33.

Вместе с тем проникновение "Лалла Рук" в Россию было обусловлено не историко-культурным увлечением ориентализмом, а событиями совершенно иного, общественно-политического плана – берлинским праздником 1821 г. Праздник, устроенный в честь будущего российского императора Николая I и его супруги Александры Федоровны при прусском дворе, был ориентирован на укрепление неформальных отношений между представителями правящих династий. Участниками праздника стали как знатные гости, так и члены королевского дома, и большая часть свиты. Театрализованная постановка на сюжет Томаса Мура изображала свадебный поезд Лалла Рук, на пути следования которого устраивались "живые картины", представлявшие собой эпизоды из всех четырех вставных поэм. Каждая сцена сопровождалась исполнением романсов, текст которых был призван разъяснить застывшее на сцене "немое" действие. Музыку к романсам написал придворный композитор Г.—Л.Спонтини, а озвучивали их популярные певцы Миллер, Зейдлер, Шульц и Бадер. Впечатление от берлинского праздника, долгие годы жившее в памяти Николая I и его супруги Александры Федоровны, побуждало их (а заодно и представителей близкого окружения) вновь и вновь на протяжении долгих лет возвращаться к образам и идеалам "Лалла Рук". Впечатлением праздника были обусловлены и прекрасный перевод второй вставной поэмы "Рай и пери", осуществленный в 1821 г. В.А.Жуковским, и некоторые другие литературные произведения.

Поэма Томаса Мура "The Loves of the Angels" ("Любовь ангелов"), написанная в 1823 г., получила в России определенную известность, однако суждения критики 1820–1830-х гг. о ней были либо поверхностно-декларативными, либо жесткими, критическими, что можно связывать с настороженностью в оценке поэтических обработок религиозных сюжетов. Предложенная Муром эротическая интерпретация библейских эпизодов представлялась тем более подозрительной, что только недавно была осуждена духовной цензурой "Гавриилиада" А.С.Пушкина, а публикация эротических сочинений Э.Парни, А. де Виньи и др. приравнивалась к вольнодумству, политическому либерализму. Наконец, в России была запрещена "мистерия" Байрона "Небо и земля" (1822), в которой, по мнению цензора, ощущалось "намерение стихотворца выказать всевышнего несправедливым и жестоким"34. Особо возмущали церковную цензуру описания любовных свиданий ангелов с земными девами, изображение всеобщего разврата в самый канун потопа. Однако подобные описания опирались на вызывавшую теологические споры шестую главу библейской «Книги Бытия», согласно которой сыны божии брали себе в жены наиболее красивых дочерей человеческих; о сынах небес, вожделевших дочерей земли, говорилось и в апокрифической «Книге Еноха», найденной в Эфиопии и потому, по мнению Байрона, написанной до потопа.

Мур использовал в своей поэме те же источники, что и Байрон в "мистерии" "Небо и земля", однако произведения создавались независимо друг от друга в один и тот же период времени по случайному совпадению ("accidental coincidence"), на что ирландский поэт указывал в предисловии к "Любви ангелов"35. Однако если для Байрона предельно значимым было наделение ангелов человеческими страстями, чему служит картинка любви серафимов Азазиила и Самиазы к принадлежавшим к потомству Каина Ане и Аголибаме, то для Мура важно показать судьбы трех мятежных ангелов, наказанных богом за гордость, неповиновение, стремление постичь непостижимое. Бесспорно, аллегорические сцены в «Любви ангелов» Мура имели оптимистическую окраску, основанную на примирении с судьбой и вере в божественное провидение; напротив, «мистерия» Байрона содержала мрачный, приглушенный протест против всевластия, разрушающего гармонию душ. В этой связи произведение Мура должно было создать у церковной цензуры в России существенно более благоприятное впечатление, нежели «мистерия» Байрона, однако косность, боязнь малейшего отклонения от библейской первоосновы были настолько сильны, что и «Любовь ангелов» казалась опасным вольнодумством.

Отдельной книгой в 1827 г. вышел прозаический роман Томаса Мура "The Epicurean" ("Эпикуреец"), написанный, впрочем, семью годами ранее, а потому смотревшийся несколько архаично в условиях создания Вальтером Скоттом исторических романов нового типа. В произведении нашел отражение интерес Мура к раннехристианской литературе, средневековой истории Ближнего Востока и Западной Европы. О пристальном внимании автора к многочисленным историческим источникам свидетельствовал тяжеловесный аппарат примечаний, дававший внешнюю гарантию сохранения исторической достоверности описания. Однако в реальности автору не всегда удавалось остаться на уровне современного исторического знания, многие факты, не зафиксированные в источниках, домысливались, причем творческое воображение оказывалось настолько сильным, что сюжет наделялся чертами искусственности, малоправдоподобности. История греческого юноши-эпикурейца Алкифрона, обращенного молодой египетской жрицей, тайной христианкой, в христианскую веру, а затем погибшего, будучи осужденным на каторжные работы, в подземельях пирамид, получила критические оценки в литературных кругах Англии и Франции. В России роман также не имел популярности, хотя перевод первых пяти его глав был осуществлен В.Мальцевым в 1829 г. и тогда же опубликован в№ 17–20 "Русского зрителя"36. В.Мальцев внимательно отнесся к поэтическим вкраплениям Мура в прозаический текст, довольно удачно перевел три стихотворных фрагмента. В отличие от В.Мальцева А.Савицкий, осуществивший в 1833 г. полный перевод «Эпикурейца»37, сделал существенные пропуски, опустил все стихотворения и большую часть примечаний; возможно, это произошло потому, что русский переводчик использовал в своей работе не английский оригинал, а существенно опрощенное издание на французском языке. Вместе с тем роман читался в Петербурге и на языке оригинала, о чем свидетельствует эпиграф из него на английском языке, помещенный на обложке изданной в 1830 г. книги Д.П.Ознобишина «Селам, или Язык цветов».

После выхода в 1830 г. двухтомной книги Томаса Мура "Letters and journals of Lord Byron with notes of his life" ("Письма и дневники лорда Байрона с замечаниями о его жизни") для многих представителей русской культуры он стал более другом и биографом великого английского поэта, нежели оригинальным писателем. Книга, привлекшая к себе внимание широких читательских кругов, была существенно близка традиционному сознанию, поскольку акцентировала внимание на увлекательных сторонах бурной жизни Байрона, практически не затрагивая сложных вопросов духовно-нравственных исканий.

Если в начале 1820-х гг. Мур в читательском восприятии оказывался творцом, равным Байрону, то в начале 1830-х гг. появилось представление о нем как о писателе – спутнике Байрона. Байронизм относился к числу наиболее значимых увлечений русской романтической литературы38, тогда как умиротворенная меланхолия поэзии Мура не могла предложить своего, особого «веяния». Беспрекословное преклонение перед буйным, могучим талантом Байрона, исполненным мятежности и душевной тоски, сочеталось с сомнениями в правильности творческих исканий Мура: его «восточная повесть» «Лалла Рук» нередко представлялась избыточно, вплоть до неестественности, насыщенной ориентальными мотивами; «Ирландские мелодии», отличавшиеся своеобразным этническим колоритом и гражданской позицией автора, во многих случаях казались вычурно изящными, подчиненными мелодической форме.

Постепенно Мур перемещался в читательском сознании в ту нишу, которую прежде занимала популярная в России переводчица с английского языка на французский А.—Л.Беллок (урожденная Соунтон), прославившаяся своими переводами из Байрона и пропагандой его творческого наследия за рубежом. Будучи ирландкой по происхождению, получившей французское гражданство после вступления в брак с художником Ж.—И. Беллоком, она поддерживала дружескую переписку со своим соотечественником Томасом Муром, о чем сохранилось прямое свидетельство в ее письме, напечатанном П.А.Вяземским в "Московском телеграфе"39. В русской печати появлялись и другие материалы, обусловленные общением А.—Л.Беллок с ведущими писателями Англии и Франции на байроновскую тему, в частности, письмо к ней Стендаля, содержащее рассказ о встрече с Байроном в Италии в 1816 г.40

В 1840-е гг. падение интереса к творчеству Мура могло быть объяснено, помимо прочего, и общей тенденцией утраты поэзией былой привлекательности в глазах читателей. Об этой тенденции размышлял В.Г.Белинский в пространном обзоре "Русская литература в 1843 году": "Стихотворения нынче мало читаются, но журналы, по уважению к преданию, почитают за необходимое сдабриваться стихотворными продуктами, которых поэтому появляется еще довольно много. <…> Попадаются в журналах стихотворения <…>, более или менее исполненные поэтического чувства, но они уже не имеют прежней цены, и становится очевидным, что их творцы или должны, сообразуясь с духом времени, перестроить свои лиры и запеть на другой лад, или уже не рассчитывать на внимание и симпатию читателей"41. Справедливо отмеченное В.Г.Белинским «уважение к преданию» все же побуждало отдельных поэтов, вторя предшественникам, обращаться к наследию Томаса Мура, прежде всего, к «Ирландским мелодиям» и циклу «Национальных песен». В числе переводимых преобладали тексты, уже не однажды переложенные ранее на русский язык, тогда как пересоздания совершенно незнакомых отечественному читателю текстов были единичными. Среди переводчиков 1840-х гг., обращавшихся к наследию Мура, совсем немного видных поэтов и профессионалов перевода, и потому любительские, в основной массе «случайные» переводы этого периода вряд ли могли дать новый толчок к популяризации наследия Мура в России. В свете сказанного более отчетливым становилось значение предшествующего периода, 1820– 1830-х гг., когда русская романтическая литература впитывала лучшие творческие достижения великого английского современника.

 

I

Первые упоминания о Томасе Муре в русской периодике появились в переводных статьях и кратких извещениях о выходе новых книг, относящихся к самому началу 1820-х гг. Так, в№ 35 «Сына отечества» за 1821 г. увидел свет русский перевод статьи Филарета Шаля «Исторический опыт об английской поэзии и нынешних английских поэтах», незадолго перед тем опубликованной в «Revue encyclopédique»1. В пространной статье Томас Мур и одно из самых известных его произведений – «восточная повесть» «Лалла Рук» – получали краткую (одна страница текста), но вместе с тем эмоционально-возвышенную характеристику2, обусловленную творческими пристрастиями самого Ф.Шаля 3.

Подробная биография и характеристика творчества Томаса Мура были впервые представлены на русском языке в 1822 г. в переводной статье "Нечто о Томасе Муре", напечатанной в журнале "Благонамеренный"4. Взятые в качестве эпиграфа знаменитые слова Дж.—Г.Байрона об Анакреоне-Муре, который получил «лиру и лавры со всеми трофеями победоносной песни» («to whom the the lyre and laurels have been given, // With all the trophies of triumphant song»), во многом объяснимы вниманием молодого Мура к творчеству Анакреона, проявившимся в переводе его од. Статья начинается фразой, вскоре ставшей «общим местом»: «Англия равно удивляется и Вальтеру Скотту, и лорду Байрону, и Томасу Муру»5. Подчеркивая мастерство Мура в передаче восточного колорита, автор статьи, переведенной на русский язык А.Н.Очкиным, сближает «Лалла Рук» с великими творениями Саади и Гафиза.

В пространном рассказе об "Ирландских мелодиях" проведена мысль о решающем значении музыкальной основы для популярности этого поэтического цикла, опирающаяся на суждение самого Мура о том, что "стихи сии, сами по себе, значат весьма мало; но подобно насекомым, сохранившимся в янтаре, получают достоинство свое от того, с чем соединены"6, – такие раздумья содержит авторское «Предуведомление» («Advertisement») к первой тетради «Ирландских мелодий», увидевшей свет в 1807 г. Сетуя на то, что ирландская музыка никем не собрана и находит более сочувственного внимания у иностранцев, нежели у ирландцев, Томас Мур разъяснял далее читателям всю сложность и многоаспектность поставленной им задачи: «Не легко приделать слова к этим голосам. Поэт, желающий следовать за различными чувствами, которые они выражают, должен иметь быстрые переходы идей и необыкновенное смешение мрачной задумчивости с легкомыслием: таков наш характер и цвет нашей музыки. В самых веселых из наших песен всегда встречается несколько печальных нот, которые на всю пьесу бросают тень задумчивости и самую радость делают привлекательною»7. На момент появления сборника Томаса Мура была известна всего одна попытка систематизации материалов по ирландской музыке, – в 1792 г. Эдуард Бантинг записал на фестивале ирландских арфистов, а затем – в 1796 и 1807 гг. – опубликовал в двух томах значительное число услышанных им мелодий. Таким образом, «Ирландские мелодии» Томаса Мура, по наблюдению автора большой французской статьи, переведенной и напечатанной в «Благонамеренном», невольно оказывались у истоков освоения ирландцами «собственных своих сокровищ»8.

В русской периодике начала 1820-х гг. нередко можно было встретить краткие информации о выходе новых книг Томаса Мура. "Русский инвалид", сообщая 27 мая 1822 г. о публикации Муром "собрания новых романсов и песен под названием "Ирландских мелодий" ("Irish melodies")", характеризовал книжную новинку в качестве "образцовых произведений легкой поэзии" и ставил ирландского барда "на первое место между анакреонтическими стихотворцами новейших времен"9. Выход в 1823 г. поэмы «Любовь ангелов» сопровождался констатацией в русской прессе вызванного этим произведением общественного резонанса, – поэма «наделала много шуму в Англии»10. Не осталось незамеченным и скорое появление французского перевода «Любви ангелов»11, означавшее приближение поэмы к основной массе русской читающей публики. В том же 1823 г. «Русский инвалид» известил читателей об еще одном важном событии: Томас Мур подготовил к печати новую книгу – «собрание басен и других мелких стихотворений»12, – впоследствии известную как сатирический цикл «Побасенки для Священного Союза». Как видим, из информационных сообщений в русской периодике начала 1820-х гг. можно было получить достаточно полное представление о результатах литературной деятельности ирландского барда.

Характеризуя Мура в качестве одной из фигур "пиетического триумвирата британского Парнаса", включавшего в себя также лорда Байрона и Вальтера Скотта, анонимный автор "Русского инвалида" давал в 1822 г. такую оригинальную критическую оценку ранних анакреонтических сочинений ирландского барда: "Эротические его песни одушевлены живым чувством, пленяют гармониею стихов и показывают сильное, пламенное воображение. <…> Краски его свежи, изображения страстей глубоки, описания и картины его имеют какую-то волшебную привлекательность"13. Несмотря на свой эмоционально-оценочный характер, данное суждение все же интересно нам, поскольку является, по-видимому, первой незаимствованной характеристикой русским автором творческого наследия Томаса Мура. Анонимный автор «Русского инвалида» обращает внимание и на четкость, продуманность композиций произведений раннего Мура: «Он богат мыслями и умеет выражать оные с особенною опрятностию»14. Вместе с тем композиционные построения анакреонтических стихотворений Мура отличались существенным разнообразием, в чем можно усматривать стремление поэта-романтика к уходу от классицистических канонов, обретению большей свободы в выборе художественных форм. Упоминания о «пиетическом триумвирате британского Парнаса» оказались удивительно созвучны ходу литературного процесса в России; в частности, в одной из статей, опубликованной «Русским инвалидом» в январе 1823 г., проведена параллель между британским триумвиратом и неким «триединством» поэтических сил в русской литературе, включавшим В.А.Жуковского, К.Н.Батюшкова и А.С.Пушкина15.

Во многом эмоционально-оценочный характер носят и суждения о Томасе Муре, содержащиеся во второй статье "опыта в трех статьях" О.М.Сомова "О романтической поэзии". Так, характеризуя юношеские стихотворения Мура эротического содержания, в ту пору еще неизданные в России, О.М.Сомов признавал, что они отличаются "нежностью поэзии" и по праву заслужили автору славу Анакреон-Мура. Мур, слог которого имел "более гладкости и округлости", нежели слог Дж.—Г.Байрона, был к тому же "разнообразнее в предметах и характерах". Несомненным достоинством "восточной повести" "Лалла Рук" О.М.Сомов считал мастерскую способность "приводить читателя в приятное заблуждение" относительно ее авторства, – кажется, будто произведение создано кем-то из классиков средневекового Востока. "Подкреплению сего очаровательного обмана" служат и описания природы, и портреты героев "восточной повести", и обращение к обычаям и повериям Востока, и "цветистый" ориентальный слог повествования. Восторженную оценку О.М.Сомова получила и изданная незадолго перед тем новая поэма Мура "Любовь ангелов", "которой поэзия есть чистейшая музыка душ, разрешенных от уз своих телесных и внемлющих неподражаемой гармонии небес"16. Важно отметить, что поэма «Любовь ангелов», равно как и юношеские стихи Мура, не была в то время переведена на русский язык, – в своих оценках этого произведения О.М.Сомов, скорее всего, опирался на суждения зарубежной печати.

В 1824 г. возникло немало поводов для упоминания имени Томаса Мура в российской периодике. Так, в№ 21 за 1824 г. "Сын отечества" сообщал, что "любители литературы с нетерпением ожидают появления биографии лорда Байрона, написанной им самим и присланной к другу его, Томасу Муру"17. Однако уже в следующем номере сообщалось о неблаговидном поступке Мура, предавшего рукопись покойного Байрона огню после того, как сестра Байрона «нашла в оной многие места, оскорбительные для лиц, находящихся еще в живых»; при этом Мур возвратил «книгопродавцу две тысячи гиней (около 60 тысяч рублей), полученных было за позволение печатать сию рукопись»18. Прошло совсем немного времени, ив№ 24 «Сын отечества», со ссылкой на газету «The Times», известил читателей, что «публика не лишилась записок лорда Байрона, ибо имеются с оных копии»19. Как видим, сожжение Муром дневника Байрона не могло получить общественного одобрения, хотя, в основном, не вызывало и характерных упреков, поскольку в дневнике содержалась «обстоятельства, касающиеся до некоторых родственников и кои могли показаться для них оскорбительными»20. «Русский инвалид» в номере от 9 июня 1824 г. опубликовал подробное открытое письмо Мура, содержавшее доскональное изложение причин инцидента, а также свидетельствовавшее об отказе ирландского барда от денежных посулов со стороны родственников Байрона, «одушевленных благороднейшими чувствами»21. Вместе с тем далеко не все представители литературной среды могли принять подобное объяснение Мура, воспринимая в глубине души его поступок как предательство по отношению к умершему другу. В частности, Ли Хант (Хент) в своих записках о Байроне, опубликованных в 1830 г. «Литературной газетой», открыто признавал тот вред, который Мур, «может быть, без намерения, причинил <…> благородному своему другу»22.

Утрату записок Байрона во многом компенсировала двухтомная книга А.—Л.Беллок "Лорд Байрон", вышедшая в Париже на французском языке в 1824–1825 гг. В отклике на это издание, помещенном "Московским телеграфом", дана высокая оценка деятельности А.—Л.Беллок: "На французском языке есть переводы почти всех сочинений лорда Байрона, но переводы жалкие. Г-жа Беллок, зная превосходно оба языка, перевела уже с похвалою некоторые сочинения Т.Мура и издает теперь под вышеписанным названием замечания свои о характере и сочинениях Байрона, с приложением подлинника и перевода многих сочинений Бейроновых. Любопытны между прочим: взгляд вообще на английскую литературу, стихи леди Байрон и письмо самого Байрона о В.Скотте. Множество новых подробностей находится в сей книге, украшенной портретом, снимком почерка Байронова и изображением Нью-Штадт Аббей, жилища Бейронова в Англии"23. В течение 1824 г. книга А.—Л.Беллок получила широкую известность в литературных кругах России; на нее стали ссылаться как на издание первостепенной значимости.

В ноябре 1825 г. "Русский инвалид" известил читателей о том, что Мур отправился в Шотландию "посоветоваться с Вальтером Скоттом"24 относительно возникшего замысла создания биографии Байрона. Однако только по прошествии трех лет замысел Мура начал обретать зримые очертания, о чем не преминул сообщить «Атеней»: «Томас Мур, сжегший автобиографию лорда Байрона, наконец, сам начал трудиться над жизнеописанием великого поэта, которое будет составлено в двух томах из писем, смешанных статей и стихотворений великого барда, находившихся в руках издателя Муррая»25. Высоко оценивая сам факт работы над книгой, анонимный автор «Атенея» признавал, что никто не мог справиться с задачей создания биографии Байрона лучше Томаса Мура, «столь долго жившего с ним на дружеской ноге, знавшего все его семейственные отношения и помнящего многие случаи, ничем другим не вознаградимые»; в заметке уточнялся и размер авторского вознаграждения, предложенного издателем Томасу Муру, – 4200 фунтов стерлингов26. В целом внимание «Атенея» к творчеству Томаса Мура в конце 1820-х гг. можно считать постоянным, – например, в одном из номеров 1829 г. была дана рецензия на однотомное издание сочинений Мура, выпущенное в Париже Галиньяни и представляющее собой характерный факт распространенной контрафакции английских книг27.

В русской периодике также появились сообщения о другой историко-биографической работе Томаса Мура, обусловленной обращением к личности английского драматурга и политического оратора Р.—Б.Шеридана: "Лондон, 8-го октября. Вчерашние и сегодняшние газеты содержат в себе длинные выписки из любопытной "Биографии Шеридана", сочинения Томаса Мура. Они раскупаются с такой жадностью, что сегодня рано поутру уже не было ни одного экземпляра газеты "Курьер"28. Однако по прошествии непродолжительного времени мнение об этой книге изменилось: со ссылкой на английских критиков «Северная пчела» сообщала 20 мая 1826 г., что в «Биографии Шеридана» Томас Мур «слишком расточителен на метафоры и пиетические изображения»29.

Первое сообщение о выходе написанного "стихами и прозою" романа Мура "Эпикуреец" появилось в № 18 "Московского телеграфа" за 1827 г. Опираясь на суждения английских критиков, пребывавших "в восторге от "Эпикурейца", анонимный автор "Московского телеграфа" высоко оценивал новое сочинение Мура, описывавшее "происшествие из эпохи введения христианской веры"30. Более развернутый отклик на «Эпикурейца» появился в 1828 г. в «Московском вестнике» в связи с публикацией французского перевода романа, выполненного А.Ренуаром. В отклике, принадлежащем, вероятно, П.В.Киреевскому, «Эпикуреец» был поставлен в один ряд с «Лалла Рук» и «Любовью ангелов», поскольку характеризовался подобным же богатством картин и возвышенностью мысли. Вместе с тем автор «Московского вестника» признавал, что не знаком еще с текстом «Эпикурейца», а опирается в своих высказываниях на мнение французской прессы, в частности, сюжет излагается по французской петербургской газете «Le Furet» с оговоркой: «…когда прочтем самый роман, то представим читателям наше о нем мнение»31. Осторожный рецензент откровенно говорил о причинах, побуждавших его избегать выражения своей точки зрения: «Не читавши романа, не смеем произносить нашего мнения; но судя по содержанию, мы видим, что предмет оного слишком стар и существует еще со времен Калдерона, который превосходно воспользовался сею же мыслью в своем „Чудотворном маге“, взявши предания из легенд христианских. Разве одно очарование поэзии могло представить сей предмет в новом виде»32. Вероятно, П.В.Киреевский знал о тех неоднозначных оценках, которые вызвало появление «Эпикурейца» и в Англии, и во Франции. Из соображений осторожности замалчивались антиклерикальные мотивы произведения Мура, способные воспрепятствовать появлению русского перевода в условиях ужесточившейся цензуры.

В послесловии к статье "Свидание с Байроном в Генуе. Отрывок из "Путешествия в Италию" Ж.—Ж.Кульмана (Coulmann)", опубликованной в 1827 г. "Московским телеграфом", содержится ставшая традиционной мысль, что "никто лучше Мура не может сблизить нас с Байроном"33. Публикация статьи, рассказывающей о знакомстве автора-путешественника с Байроном в Италии в 1823 г., сопровождалась разъяснениями, автором которых, по указанию М.И.Гиллельсона со ссылкой на запись С.Д.Полторацкого34, был П.А.Вяземский, сокрушавшийся по поводу утраты ценнейших дневниковых записей Байрона: «В характере и в жизни Байрона много психологических загадок. Для сокращения времени и облегчения труда стали их разгадывать клеветою. Решение прекрасной задачи предлежит будущему жизнеописателю и судье Байрона. Как не вспомнить при сем и не пожалеть об утрате собственноручных Записок Байрона! Сколько погибло <…> с ними ключей к любопытным тайнам!»34. В сопровождавшей статью публикации письма А.—Л.Беллок, написанного специально для «Московского телеграфа» 29 января 1826 г., содержались сведения относительно начала работы Мура над записками о Байроне, причем автор письма и сама до конца не знала, о чем идет речь – о переработке утраченного байроновского дневника или о создании Томасом Муром оригинального произведения о друге: «Думаю, что сочинение, которое наилучше представит нам полное изображение жизни и характера лорда Байрона, еще у нас впереди. Г-н Томас Мур <…> имеет еще в руках любопытные рукописи <…>. Говорит ли он об отрывках из знаменитых Записок, коих утайка возбудила в Англии столь сильное негодование против друга, коему были они вверены? Другие ли то бумаги, отданные г-ну Муру прежде или после смерти лорда Байрона? Я решить не могу»35.

В 1827 г. "Московский телеграф" вновь проводил мысль о триумвирате поэтов, впервые озвученную в русской периодике начала 1820-х гг. Автор анонимной статьи "Биографии знаменитых современников", опубликованной в № 23 журнала, сообщал, что англичане включают Мура "в триумвират новейших поэтов британских с Байроном и В.Скоттом"36. Выражая сожаление относительно того, что в России нельзя до конца понять, с каким восхищением принимают англичане каждое новое произведение Томаса Мура, автор «Московского телеграфа» перечислял далее заслуги ирландского барда в области стилистики, а также в плане совершенствования метрико-ритмической, звуковой и синтаксической организации стиха: «Он язвителен в сатире, нежен и сладостен в песне; поэмы его есть сокровище из вечных садов Востока. Прибавим, что Мур есть лучший стихотворец английский: он довел до высшей степени совершенства английскую версификацию; английские критики сознаются, что ни один из английских стихотворцев со времен Чаусера не оказал столько заслуг английской словесности в этом отношении»37. Как видим, в статье усматривается преемственная связь Томаса Мура с родоначальником общеанглийского литературного языка и национального стихосложения, автором «Кентерберийских рассказов» и поэмы «Троил и Хризеида» Джефри Чосером, творчество которого заложило в XIV веке мощные гуманистические традиции.

В "Обозрении русской словесности за 1829 год" И.В.Киреевский называл Мура в числе наиболее значимых для современной ему российской читательской аудитории западноевропейских писателей, наряду с И.—В.Гете, Ф.Шиллером, У.Шекспиром, Дж.—Г.Байроном и А.Мицкевичем. По признанию критика, "любовь к Муру принадлежит к тем же странностям нашего литературного вкуса, которые прежде были причиною безусловного обожания Ламартина"38. Впрочем, далеко не все разделяли мнение И.В.Киреевского, о чем можно судить по ответной реплике Кс. А.Полевого в «Московском телеграфе»: «Но где это видит г. критик? Где у нас любовь к Муру? Ламартин был у нас терзаем бездарными переводчиками, но разве это значит обожание?»39. В словах Кс. А.Полевого заключено внутреннее противоречие: обращение к творчеству Мура множества второстепенных литераторов, «бездарных переводчиков» является, пожалуй, самым очевидным свидетельством его популярности, носившей не элитный, а массовый характер. Мур постоянно привлекал внимание Кс. А.Полевого, о чем свидетельствуют упоминания его имени в самых разнообразных контекстах. Так, в шутливом письме С.А.Соболевскому Кс. А.Полевой проводил параллель между Муром и А.С.Пушкиным: «My dear lord! В России есть стихотворец, род нашего Байрона с примесью Мура, Пушкин. Он вздумал описать в прозе похождения великого разбойника Пугачева; вероятно, это что-нибудь в роде наших историй о Робин Гуде»40. В воспоминаниях о своем брате Н.А.Полевом критик упоминал о восторге, «с каким читали в 20–30-е годы бессмертные создания великих современных писателей – Байрона, Вальтер Скотта, Гете, Томаса Мура»41. Таким образом, суждения Кс. А.Полевого о Томасе Муре отличались полярностью, носили подчас взаимоисключающий характер.

 

II

Если до 1830 г. творчество Мура привлекало больше внимание переводчиков, нежели критиков, то после публикации мемуаров о Байроне это соотношение кардинально изменилось, – ирландский бард стал упоминаться в многочисленнейших мелких заметках в русской периодике. Указанные заметки вряд ли могли претендовать на глубокий анализ литературного творчества Мура, однако они выполняли иную, не менее значимую функцию, давая читателям общее представление о многообразии творческих интересов Мура, его дружеских контактах, его месте в истории английской литературы и культуры и т. д.

В одном из своих первых номеров в 1830 г. "Литературная газета" известила, что "в половине истекшего января изданы в Лондоне Томасом Муром давно ожиданные письма и дневные записки лорда Байрона с подробностями его жизни" и что "собрание сие посвящено Вальтеру Скотту"42. Вскоре о выходе лондонского издания известил российскую публику и «Вестник Европы»43. Наблюдая широкий общественный интерес к книге Томаса Мура, А.—Л.Беллок незамедлительно начала ее перевод на французский язык, печатавшийся отдельными выпусками. Уже в марте 1830 г. «Литературная газета» перепечатала из французского журнала рецензию на первый выпуск перевода ("Memoires de lord Byron, publies par Th.Moore, traduits de l’anglais par M-me Louise Sw. Belloc.

– Premiere divraison. – Paris, 1830), открывающуюся словами о несомненной пользе мемуаров Мура о Байроне, разъясняющих "нам все подробности богатой приключениями жизни славнейшего из поэтов нашего времени и служащих к изречению беспристрастного суда о его характере"44. На публикацию книги Томаса Мура в переводе А.—Л.Беллок отозвалась и французская петербургская газета «Le Furet»45. «Северная пчела», в отличие от «Литературной газеты» и «Le Furet», откликнулась на выход этой книги лишь короткой информативной заметкой: «Записки (Memoirs) лорда Байрона, изданные Томасом Муром, уже вышли в Париже на французском языке и возбуждают всеобщее внимание. Сколько можем судить по отрывкам, записки исполнены оригинальных мыслей и вполне обнаруживают характер великого поэта, произведшего тьму пигмеев-подражателей у всех народов. Теперь для этих доморощенных Байронов открывается новое поприще подражания – странностям великого мужа!»46.

Публикация английского и французского изданий книги Томаса Мура о Байроне вызвала и обывательские пересуды в российской прессе. Так, газета "Бабочка" в феврале 1830 г. сообщала, что "английский поэт Томас Мур получил за биографию лорда Байрона 75000 талеров"47. По информации той же газеты, увидевшей свет в мае 1830 г., леди Байрон намеревалась «печатать опровержение на записки мужа ее, изданные Муром»48. Подобные сообщения можно воспринимать в качестве незначительных информационных поводов, позволявших вернуться к разговору о мемуарной книге Мура.

Сопоставления Байрона и Томаса Мура, двух наиболее популярных английских поэтов современности, получивших в России прижизненную славу, были вполне закономерны для критики, однако постепенно усиливалась тенденция выявления принципиальных отличий между двумя поэтами, при этом в творениях Мура акцентировались наиболее понятные читателю-романтику аспекты, в то время как ирландский бард все больше отходил как от романтических канонов, так и от традиционных читательских пристрастий. Наглядным свидетельством сказанному служит дважды переведенная в России статья французского романтика Карла Нодье "Байрон и Томас Мур", увидевшая свет сначала в "Литературной газете" в 1831 г., а затем, в 1833 г., в "Литературных листках", прибавлении к "Одесскому вестнику"47. Проводя критическую параллель между Байроном и Томасом Муром, Ш.Нодье писал, что «они припоминают собою тех двух серафимов Клопштока, порожденных единою мыслью творца, которые разлучились однажды, но на вечность, в день возмущения сатаны»48. Контрастный показ двух великих писателей сочетается у французского автора с их образно-оценочными характеристиками, данными с определенной исторической дистанции, с учетом наметившегося завершения бурного процесса активного включения творческих находок Мура в текущий литературный процесс многих стран, в том числе Франции и России. Впрочем, для представителей русского романтизма, уже явившего миру собственные поэтические образцы, суждения Ш.Нодье вряд ли могли казаться убедительными, о чем свидетельствует комментарий издателя «Литературной газеты» к осуществленной публикации: «Статья сия помещается здесь как образец остроумных парадоксов замысловатого писателя Карла Нодье. Во всех его мнениях более блеску, нежели истины: так и в этом сравнении Байрона и Мура. Теперь уже трудно кого-либо увлечь парадоксами»49. В сознании издателя «Литературной газеты» фигуры двух английских поэтов не могли стоять рядом, – настолько сильны были различия между ними, проявившиеся как в жизни, так и в литературном творчестве.

Переводы произведений Томаса Мура на русский язык, в большинстве своем, вызывали критические замечания в отечественной прессе. "Лалла Рук", эта очаровательная поэма Т.Мура, общипанная, сокращенная, является порусски на <…> маленьких страничках плохой прозы"50, – так характеризовал «Московский телеграф» первое отдельное издание русского перевода «Лалла Рук», вышедшее в 1830 г. В том же году «Вестник Европы» поместил рецензию на новый немецкий стихотворный перевод «Лалла Рук» (Lalla Rook von Th.Moore / Metrisch übersetzt von G.—W.Bueren. – Emden, 1829), в которой утверждалось, что «это самый лучший из немецких переводов знаменитого Томаса Мура»51. Считая, что «поэзия новых времен может похвалиться весьма лишь немногими эпическими поэмами, которые выдержали бы сравнение в достоинстве с „Лалла Рук“, творением Томаса Мура»52, автор рецензии проводил параллель между анализируемым произведением и образцами восточной эпики, связанными с именами Низами и Алишера Навои. Попутно осуществлялось и сопоставление Томаса Мура с Байроном, – при этом отмечались кроткость, ясность мысли ирландского барда, а также благополучие его судьбы, столь резко контрастирующее с жизненной трагедией Байрона.

В целом рецензентом "Вестника Европы" был осуществлен достаточно ёмкий анализ отдельных частей "восточной повести" Мура. Так, трагическая история любви Гафеда и Гинды в третьей вставной поэме "Лалла Рук" "Огнепоклонники" (в "Вестнике Европы" – "Чтители огня") изложена с учетом литературной традиции, при этом авторская мысль получает отчетливое выражение: "Гафед есть начальник гебров, последнего останка древле-персидских огнепоклонников, не принявших магометанства. Гинда – дочь арабского эмира Гассана, преследующего гебров между горами. Она любит, не зная того, что ее любезный есть жесточайший враг ее родителю, и она, наконец, долженствует быть свидетельницей его гибели. Это обстоятельство напоминает нам о Ромео и Юлии; но герой повести восточной играет здесь роль двойную – и любовника, и ревностного приверженца своей веры. Борьба между древним учением огнепоклонников и системою магометанства, между древней свободою и деспотизмом, изображена пламенными красками"53. Вместе с тем рецензент «Вестника Европы» отчетливо ощущает отход Мура от исторического правдоподобия, на что, впрочем, указывает крайне осторожно, поскольку анализ текста идет не по английскому оригиналу, а по немецкому переводу: «Одно лишь покажется сомнительным в этой прекрасной картине, именно – терпимость, похожая на что-то слишком новое. Ни аравитянин, ни гебр не могли быть творцами сей повести»54. Как видим, рецензент признает наличие в «Лалла Рук» отпечатка современности, той европейской действительности, в которой каждодневно жил автор «восточной повести».

В№ 8 "Телескопа" за 1831 г. появилась анонимная статья "Перевод стихотворения Козлова на английский язык Томасом Муром", содержавшая наивное утверждение о том, что Томас Мур перевел на английский язык стихотворение И.И.Козлова "Вечерний звон": "…г. Мур, певец Лалла-Руки, <…> теснее соединил союз наших муз с музами Альбиона, освятив будущие труды своих единоземцев собственным переводом некоторых стихотворений русских, в числе коих находим перевод (хотя и не совершенно верный) "Вечернего звона" И.И.Козлова, как бы в дань благодарности за прекрасное усвоение им нашей литературе его "Бессонницы", "Романса" и некоторых "Ирландских мелодий" английского Анакреона"55. Как известно, в случае с «Вечерним звоном» первоисточник вновь был английским – И.И.Козлов перевел стихотворение Томаса Мура «Those evening Bells». Однако наблюдение анонимного автора, писавшего, что «в нынешнее десятилетие преимущественно сказывается готовность иностранцев усваивать себе произведения наших писателей, коими по справедливости и мы гордимся»56, можно признать соответствующим действительности: русская литература, вступившая в новый этап своего развития, способствовала существенному обогащению мирового литературного процесса эпохи романтизма.

В начале 1830-х гг. русская периодика регулярно извещала читателей не только о новых изданиях, но и о творческих планах Томаса Мура. Например, "Северная пчела" сообщила 9 августа 1830 г. о том, что "знаменитый Т.Мур намерен в непродолжительном времени обнародовать биографию короля Георга IV"57. В том же году «Московский телеграф» проинформировал читателей о работе Томаса Мура над книгой, посвященной ирландской истории58. В 1831 г. в «журнале словесности и мод» «Эхо» сообщалось, что «ирландский поэт немедленно издаст в свет сочинения под названием „Жизнь и смерть лорда Эдуарда Фитцджеральда“. Лорд сей – один из героев Ирландии последнего века»59.

2 апреля 1833 г. "Русский инвалид" напечатал объявление о выходе романа Томаса Мура "Эпикуреец" в русском переводе А.Савицкого60. Публикация перевода вызвала появление двух рецензий – краткой в «Северной пчеле»61 и подробной переводной в «Московском телеграфе», – автором последней был французский литератор Вильмень. "Известный Вильмень напечатал в одном французском журнале рецензию <…>, с которою мы совершенно согласны. Вот она, почти от слова до слова62, – писал в редакционном пояснении к статье издатель «Московского телеграфа» Н.А.Полевой. Бесспорно, Н.А.Полевому, незадолго перед тем завершившему работу над романом «Клятва при гробе Господнем» (1832), был интересен жанр исторических жизнеописаний, к которому традиционно обращался Томас Мур. Характеризуя «величайший поворот в уме человеческом», обусловленный началом христианской эры, внедрением новой системы ценностей, Вильмень утверждал, что «если есть поэтический предмет по вкусу нашего века, поэтический для размышления и для первого взгляда, то, конечно, это картина христианства прежде политического его водворения, это изображение древнего римского мира и устаревшего его верования, различных его философий и дряхлой его образованности, из среды коей возникает новое преследуемое общество, как будто соединившее в себе всю пылкость деятельности и жизни, оживлявшей некогда свободные государства в Греции и в Италии»63. По мнению Вильменя, сохранившиеся источники, обусловленные деятельностью официальных римских историков, не позволяли автору представить полноценную картину народной жизни, а потому проникновение в повседневность далекой эпохи могло быть осуществлено посредством воображения с учетом методов исторического познания. «Заставьте его обозреть всю действительную и общую жизнь этой эпохи; соберите отовсюду, возьмите у людей, бывших героями, мучениками, ораторами рождавшихся верований, множество черт нравов и страсти; рассмотрите свидетельства языческие в тех изуродованных обломках, которые еще остаются от них»64, – призывал Вильмень, будучи абсолютно уверенным в том, что Муру не удалось сделать глубокого, содержательного противопоставления художественных образов. Воспринимая «Эпикурейца» в качестве «неоконченной мозаики, где вставлены разные частицы древности, собранные из вторых рук», Вильмень высказывает принципиальное неприятие нового труда Томаса Мура: «Имя христианина припоминает идеи строгости и пожертвования; поставим же, для антитезы ему, эпикурейца: это страх как естественно. Прибавим каких-нибудь языческих жрецов, бездельников, которые фиглярят в своих храмах, потом какую-нибудь молодую девушку, христианку, которая умрет мученически, да пустынника в Фиваиде, да какие-нибудь описания, блистающие восточной роскошью. И книга готова. Да, но что узнаете вы из этой книги?»65. Как исторический романист, Мур выглядел слабее многих современников, и потому ему начинали ставить в упрек даже то, чем прежде восхищались, в частности, роскошь восточных описаний: «Он собрал перлы и рубины Индии, уже блиставшие в его „Лалла Рук“, и бросил их нам в беспорядке. Неопределенное и великолепное изображение мест и никакого изображения людей; вот его сочинение»66. «Эпикуреец», полный скептицизма, обусловленного авторским восприятием религиозных догм, не получил широкой известности в России во многом по причине переводческих неудач А.Савицкого, во многом исказившего идейно-тематическую основу произведения Мура.

Привлекавшие пристальное внимание переводчиков "Ирландские мелодии" Томаса Мура обращали на себя и внимание критиков, которое, впрочем, было весьма ограниченным и незначительным. Так, "Библиотека для чтения", уведомляя в 1834 г. о выходе английского издания "Избранных ирландских мелодий", явившегося своего рода дополнением к прежним публикациям, вызвавшим широкий резонанс в Европе на рубеже 1810–1820-х гг., признавала, что Томас Мур "нисколько не потерял до сих пор той прелести стиха и воображения, которая делала его столь примечательным даже во время Байрона и подле самого Байрона"67. Традиционно автор «Ирландских мелодий» воспринимался в числе ярких представителей романтического направления в литературе. Так, в статье «Московского телеграфа» «О сочинениях Пушкина» говорилось о «величии поэтического обновления» в Англии, обусловленного «новыми созданиями Муров, Вордсвортов, Сутеев, Краббов, Монтгоммери, Борисов, Колериджей»68. Наряду со сказанным неизменно подчеркивались всеобщее признание и заслуженная известность Томаса Мура: «Редкому стихотворцу доставался в удел столь счастливый литературный жребий, как сему славному английскому поэту. Гений его был рано признан и награжден по достоинству»69.

Как видим, в 1820-е – первой половине 1830-х годов литературное творчество Мура воспринималось в русской критике в едином контексте с наследием его великого друга Дж.—Г.Байрона. Как представитель английской литературы эпохи романтизма Томас Мур не мог обойти в своем творчестве характерных проявлений этого литературного направления, на что также обращала внимание критика. Всплеск критического интереса к Муру и его произведениям, обусловленный выходом в 1830 г. мемуаров о Байроне, постепенно пошел на убыль; уже к середине 1830-х гг. краткие заметки о Муре печатались в русских журналах крайне редко.

 

III

Опыт осмысления творчества Томаса Мура русской критикой конца 1830х –1840-х гг. в целом можно признать незначительным, однако на общем фоне выделяется ряд публикаций, заслуживающих особого рассмотрения. В «Чтениях о новейшей изящной словесности» в 1835 г. Д.О.Вольф отмечал эрудицию Мура-художника: «…он обладает чрезвычайным, изумительным запасом знаний, и этот запас отнюдь не во вред ему; как от прикосновения Мидаса всё превращалось пред ним в золото, так пред этим истым поэтом – всё служит поэзии»70. Среди характерных черт поэзии Мура Д.О.Вольф отмечал нежность, искренность, насыщенность яркими красками. Однако не все произведения Томаса Мура получили высокую оценку Д.О.Вольфа. Так, «Любовь ангелов», хотя и наполнена характерными для творчества Томаса Мура художественными деталями, однако заметно уступает «Лалла Рук» «как по внешнему, так и по внутреннему богатству», поскольку при создании поэмы автор «не совсем был самовластным владыкою своего предмета», – в результате «Любви ангелов» «не достает истинной самодействующей силы», а чувствования падших ангелов в ней «слишком отзываются нынешним веком и, следовательно, ложны, неестественны»71.

Взгляды В.Г.Белинского на творчество Томаса Мура трансформировались вместе с отношением к ирландскому барду в русском обществе. В ранних статьях В.Г.Белинский неизменно называл Мура рядом с Байроном в числе лиц, добившихся наибольшего расцвета английской литературы: "После громадного гения Байрона блестят могучие и роскошные таланты Мура, Уордсуорта, Сутея"72; «Лирическая поэзия достигла высшего развития в лице Байрона, Томаса Мура, Вордсворта и других»73. Причисляя поэмы Мура к «богатейшей сокровищнице лирической поэзии»74, Белинский вместе с тем решительно не обращал внимания на лирические циклы ирландского барда, в том числе и вызвавшие множество русских переводов «Ирландские мелодии». Впоследствии отношение Белинского к поэмам Мура стало сдержанным, а характерный ориентальный колорит, отмечавшийся ранее в числе достоинств произведений ирландского барда, привел русского критика к замечанию относительно «не совсем естественной подделки под восточный романтизм»75.

В№ 1 "Отечественных записок" за 1846 г. в разделе "Биографии знаменитых современников" появилась обширная статья "Сэр Томас Мур", написанная на основе зарубежных источников, остававшихся малодоступными для российской читательской публики. В целом статья имела биографическую направленность и содержала сведения о социальном происхождении поэта, давала подробные описания учебы Томаса Мура у бывшего учителя Р.—Б.Шеридана Сэмюэла Уайта, его участия в домашних театрах, особенностей проведенных в Дублинском университете студенческих лет, а также упоминала о причастности поэта к организации "Объединенные ирландцы". Раскрывая подробности биографии Мура, анонимный автор давал некоторое представление и о своеобразии его художественного творчества: "…имя Мура – одно из самых блистательных литературных имен настоящего века; чрезвычайная гибкость его таланта, упражнявшегося во всех родах поэзии, от анакреонтической оды, элегии, баллады, эпической поэмы до политической сатиры, в которой он некогда приобрел громкий успех, доставила ему, не говоря уже о прозаических его сочинениях, из которых многие весьма замечательны, популярность, основанную на одобрении умов самых разнообразных по направлению"76. Подчеркивая принадлежность творчества Томаса Мура к ирландской литературе, автор «Отечественных записок» подробно характеризовал события ирландской истории конца XIII века, оказавшие существенное влияние на формирование творческих предпочтений поэта.

В 1847 г. в Петербурге была издана учебная книга "Outlines of English literature: for the use of the Imperial Alexander Lyceum"77, автор которой Томас Шоу после получения в Кембриджском университете степени бакалавра гуманитарных наук переехал летом 1840 г. в Россию, где работал сначала учителем английского языка в доме А.И.Васильчикова в Москве, а затем, с начала 1842 г., стал исполнять обязанности адъюнкт-профессора английской словесности в Царскосельском лицее. Предназначая книгу своим ученикам, Томас Шоу обращает их внимание на произведения Мура как «образцы самого изысканного классического английского языка» и тем самым подводит к мысли о необходимости досконального анализа стиля писателя. По наблюдению Л.М.Аринштейн, «первые квалифицированные лекции об английской литературе в русских учебных заведениях», прочитанные признанным знатоком историко-культурного и литературного развития в Англии Томасом Шоу, «немало способствовали интересу к этому предмету в России»78. Учебник, грамотно методически выстроенный на основе лекционного курса, невольно стал этапным событием в изучении творчества Мура: из него заимствовали фактический материал авторы статей о поэте, публиковавшихся в русской периодике в 1850-е гг.; наконец, учебник Томаса Шоу был переиздан в Англии и США, что свидетельствовало о его существенной значимости79.

Считая, что Мур явился одним из первых, вслед за Вальтером Скоттом, писателей, сделавших шаги в романтическом направлении, Томас Шоу приходил к оценке ирландского барда как обособленной и в целом недосягаемой фигуры в английской литературе. В главе "Moore, Byron and Shelly", отводя Муру одно из самых значительных мест в национальной литературе, Томас Шоу указывал в качестве основной заслуги ирландского барда обнаружение "новых и свежих источников оригинальной жизни сначала на неисчерпаемом Востоке, а затем в национальной самобытности родной Ирландии"80. Томас Шоу подробно характеризовал сатирические произведения Мура, что являлось, во многом, откровением для русского читателя, ибо по цензурным соображениям сатиры ирландского барда не получили в России должного распространения. В качестве наивысшего творческого достижения Томаса Мура автор учебника справедливо воспринимал «Ирландские мелодии», созданные в рамках национальной традиции, мастерски сочетавшие проникновенность народной музыки и строгость литературной формы. Анализируя «восточную повесть» «Лалла Рук», Томас Шоу уделял основное внимание композиции произведения, однако были сделаны и немногочисленные, но ценные замечания, касающиеся стилистики и поэтики. Другие произведения Мура рассмотрены Томасом Шоу обзорно, без глубокого анализа.

Смерть Мура в 1852 году, значимом для русской литературы в качестве года утраты В.А.Жуковского и Н.В.Гоголя, вызвала появление некрологов в "Москвитянине", "Современнике", "Отечественных записках" и "Журнале Министерства народного просвещения". Некрологи, передававшие искреннее сожаление по поводу кончины великого ирландского писателя, содержали достаточно полные биографические сведения и вполне объективную оценку вклада Мура в мировую литературу и культуру. Объективность в восприятии наследия писателя-романтика была во многом обусловлена фактическим завершением его творческого пути к середине 1840-х гг. Известно, что сознание Мура постепенно угасало после смерти самых близких людей, пятерых детей. Таким образом, возникла небольшая, но значимая историческая дистанция, с учетом которой восприятие наследия поэта существенно объективизировалось.

В некрологе "Отечественных записок" впервые со ссылкой на английский журнал "Атенеум" ("Athenaeum") было сообщено о подготовке к публикации дневника Томаса Мура, который последний вел на протяжении многих лет: "…дневник составляет три толстые тома очень мелкого письма и будет <…> издан госпожою Мур с некоторыми другими важными документами"81. Издание мемуаров Томаса Мура, осуществлявшееся с 1853 г. Джоном Расселом, вызвало неподдельный общественный интерес, – все восемь томов были приобретены Императорской Публичной библиотекой.

Характеризуя Томаса Мура как "последнего из той блистательной плеяды поэтов, к которой принадлежал и Байрон", автор некролога в "Отечественных записках" подчеркивал особое пристрастие фортуны к ирландскому барду: "Все литературные его предприятия, за исключением двух или трех небольших неприятностей, имели успех; он до самой смерти пользовался славою великого поэта и чрезвычайно умного человека, он славился, наконец, как музыкант и как певец собственных баллад своих"82. Сопоставляя Мура и Байрона, автор «Отечественных записок» подчеркивал, что два мощных таланта отличались своим восприятием действительности, во многом объясняющим и их разные судьбы.

Восприятие Мура как символа ушедшего прошлого характерно и для некролога в "Москвитянине", где ирландский бард охарактеризован как верный своим жизненным убеждениям "великий поэт", с уходом которого "исчезла последняя связь, которая соединяла настоящее поколение с ярким созвездием гениальных людей, прославивших Англию в начале этого века83. Вместе с тем суждения о конкретных произведениях Мура были весьма строги и даже суровы. Вот как, например, автор «Москвитянина» оценивал поэму «Любовь ангелов»: "В Париже написал он свою поэму «Любовь ангелов», о которой и теперь еще говорят иногда, но которая читается вообще очень мало84. Основное внимание в некрологе отведено незаурядной судьбе Мура, тесно связанного с Байроном, Вальтером Скоттом, Шелли, Кэмпбеллом, Роджерсом, совершившего вместе со своими героями поездки по многимстранам и континентам.

Выход первых томов мемуаров Т.Мура привлек известного русского критика А.В.Дружинина, констатировавшего во втором письме цикла "Письма об английской литературе и журналистике" в 1853 г.: "Одним из интереснейших событий в британской словесности и журналистике за последние месяцы должно признать "Записки" покойного поэта Томаса Мура и ряд статей, порожденных этим сочинением, изданным в свет трудами лорда Джона Росселя, Мурова друга и его душеприказчика"85. Воспринимая популярность Мура в качестве своеобразного отклика на его способность «ценить в других людях сердце и силу характера», А.В.Дружинин приходил к многозначительному заключению: «Мур не производил каких-либо неслыханных подвигов, не приносил никому особенных жертв, не удивлял вселенной неслыханными делами; но он пользовался общей любовью и дорожил ею»86. В целом А.В.Дружинин говорил «о привлекательной личности поэта, подарившего европейскую словесность столькими блистательными суждениями»87.

А.В.Дружинин был единственным русским критиком, обращавшимся в первом письме цикла "Письма об английской литературе и журналистике" к проявившейся в Англии тенденции принижения творческих заслуг Томаса Мура лейкистами Вордсвортом и Саути. Безоговорочно встав на сторону Томаса Мура, русский критик характеризовал лейкистов как "поэтов второстепенных, бедных жизненным опытом, мучимых неудовлетворенным самолюбием", – они не смогли достичь искомой простоты изображения, "породили сонмы ничтожных поэм, состарившихся в какие-нибудь двадцать лет времени"88. По наблюдению А.В.Дружинина, в своем противодействии Скотту, Муру и Байрону «лейкисты упустили из виду много важных обстоятельств: они забыли, во-первых, что литературный мир велик и может вмещать в себя две школы; во-вторых, что микроскопическое изображение мелочей не есть еще простота, а в-третьих, что их собственные силы были нуль перед силой Мура, Скотта и Байрона»89.

Среди бумаг А.В.Дружинина в РГАЛИ сохранилась неопубликованная заметка о третьей вставной поэме "Лалла Рук" "Огнепоклонники", представляющая собой подробный пересказ сюжета произведения, сопровождаемый эмоциональными замечаниями критика: "…поэт останавливается, бросает взгляд на погибель любимых им созданий, на разрушение счастья, описывая которое растратил он столько роскошных цветов своей поэзии, и, полный жгучей ненависти к им же созданному изменнику, произносит ожесточенное проклятие на изверга, который продал своих братьев, свое племя, свою веру, своего вождя и его грациозную любовницу! Мур не находит слов, чтоб высказать свое негодование, вся живописность восточного слога не может изобразить будущности, которую он сулит предателю"90. В понимании А.В.Дружинина «Огнепоклонники» являли собой ярчайший пример «поэтической запальчивости» «горячего ирландца», которая производит весомый эффект, «соединяясь с общей прелестью и прозрачностью его поэзии»91. А.В.Дружинин тонко уловил основную мысль произведения Мура, построенного на пафосе непримиримой борьбы с насилием над гордой человеческой натурой.

В другом ракурсе жизнь и творчество Томаса Мура рассматриваются на страницах четвертой книги "Сына отечества" за 1852 г. в биографическом очерке И.П.Крешева, во многом основанном на материалах французской литературной критики, нередко допускавшей противоречивые суждения. Сопоставляя творчество Мура и Байрона, И.П.Крешев приходит к выводу, что "всегда нежная, симпатическая, исполненная обаятельной прелести" поэзия ирландского барда может быть охарактеризована как "поэзия воображения", тогда как глубокая, "потрясающая сердце" поэзия Байрона – это "поэзия страсти"; если творчество Байрона подобно "мильтоновой сосне, опаленной небесным огнем и гордо возносящей голову в высших слоях воздуха", то творчество Мура – "цветок без шипов, роскошный, блестящий, распространяющий аромат"92. В этих словах можно видеть стремление к эстетизации творчества Мура, желание представить его художником, описывающим добродетель в слащавых салонных стихах и совершенно обходящим «картины страданий и пороков». Очевидно, И.П.Крешеву не были известны такие гражданские произведения ирландского поэта, как «На смерть Шеридана», «Петиция ирландских оранжистов», «Ирландский раб». Считая Мура «самым искусным колористом между всеми британскими поэтами», И.П.Крешев вместе с тем типизирует изображаемые ирландским бардом реалии: «Очаровательные создания природы, сильеры, благоуханные крылья, цветы, радуга, румянец девственной стыдливости, поцелуй, иногда слезы – вот спутники Томаса Мура»93. Утверждение, что у Мура «нет ни человеческих образов, ни живописных эффектов»94, противоречащее всему содержанию статьи, могло быть некритически заимствовано из какого-то французского источника, – тем более что значительная часть французских критиков предпочитала подчеркивать версификационные способности Мура, восхищаться внешней формой его стихов, не вдаваясь в такие подробности, как идейная направленность, связь стихов с ирландской народной поэзией, свободолюбивые мотивы и т. д. О хорошем знании И.П.Крешевым западноевропейских материалов о Муре свидетельствует, в частности, использование высказываний Шериданаи Байрона об ирландском поэте и его творчестве.

Неумеренно восторженная характеристика была дана И.П.Крешевым "восточной повести" Томаса Мура "Лалла Рук", предоставившей "восточной поэзии право гражданства в Европе". Мур, талант которого "резвится и играет в атмосфере ночи, как в своей родной среде", смог ярко показать в своем произведении ослепительную роскошь и "нежные благоухания" ориентального мира. По наблюдению русского критика, поэзия Мура "блестит и сверкает", "заимствует у звезд лучи, у цветов – краски, у фонтанов – жемчуг, у радуги – переливы красок", – тем самым в воображении читателя возникает восхитительный мир, полный невиданных красот, необыкновенных ощущений. "Действие поэмы происходит в Азии, – пишет далее И.П.Крешев, – земле поэтов, которая отдает им в полное распоряжение свое пламенное сердце, алмазные копи, берега, усеянные коралловыми утесами, воинственные и любовные легенды, и все звучные имена. Такой блестящий материал принадлежал по праву Томасу Муру – и он самовластно завладел сокровищами!"95. Излагая четвертую вставную поэму «Лалла Рук» «Свет гарема», И.П.Крешев называл ее «гирляндой из лучей, цветов и песен», составляющей «достойный венец» всей «восточной повести». Стремясь как бы уточнить сказанное, критик в качестве иллюстрации приводил песню, которую исполняла волшебница, «сплетая в мистическом порядке блестящие цветы и листья»96.

Более объективным можно считать разбор И.П.Крешевым "Ирландских мелодий", однозначно ассоциируемых с народным эпосом, историческими событиями и, в конечном итоге, с национально-освободительным движением ирландского народа: "В этих прелестных произведениях отразился, как в зеркале, весь характер ирландцев, пылкий и нежный, мечтательный и печальный"97. И.П.Крешев отмечал тесную связь «Ирландских мелодий» с народной музыкой, предельно существенную для Томаса Мура: «Когда „Ирландские мелодии“ были изданы без музыки, под влиянием которой они зарождались в уме поэта, Мур чувствовал какую-то грусть: он видел только скелеты своих созданий, без плоти и крови, без полноты жизни»98. В статье также затронут вопрос о переводчиках «Ирландских мелодий», причем двое из них – И.И.Козлов и М.П.Вронченко (М.В…ко) – названы по именам. Именно этими поэтами осуществлены, по мнению И.П.Крешева, лучшие переводы из Мура, к сожалению, очень немногочисленные99.

Переводы И.П.Крешева из Томаса Мура, составившие весомую часть его биографического очерка, пользовались определенной известностью, были впоследствии включены в хрестоматию Н.В.Гербеля "Английские поэты в биографиях и образцах"100. Менее известны два других его перевода – «Когда твой верный друг, когда поклонник твой…» (стихотворение Мура «When he who adores thee…» из первой тетради «Ирландских мелодий») и «Я видел, поутру, в стремленьи игривом…» (стихотворение Мура «I saw from the beach…» из шестой тетради «Ирландских мелодий»), опубликованные в 1852 г. в журнале «Пантеон театров» с редакторским примечанием Ф.А.Кони: «Переводом этих двух мелодий Мура редакция обязана И.П.Крешеву, так прекрасно владеющему русским стихом»101. Данные переводы были включены редакцией в статью «Томас Мур», написанную А.С.Горковенко, переводчиком романов Булвер-Литтена, Вальтера Скотта, Фенимора Купера, впоследствии известным метеорологом, вицедиректором гидрографического департамента. А.С.Горковенко являлся автором статей об американской литературе, написанных под впечатлением поездки в эту страну, сотрудничал в издававшемся А.А.Плюшаром «Энциклопедическом лексиконе».

В статье, написанной А.С.Горковенко, суммированы сведения о Томасе Муре, известные русскому читателю по предыдущим публикациям. Томас Мур характеризуется как последний представитель великой плеяды английских поэтов-романтиков, жившей и творившей в уникальный исторический период, когда "гений развился во всех отраслях изящной литературы, философии, критики". "Простые, гармонические песни" Мура, в которых А.С.Горковенко не усматривает ни "бурных страстей Байрона", ни "возвышенной философии Кольриджа", ни "мечтательности и мистического блеска Шелли", ни "утомительной растянутости Соути", привлекают читателя тем, что "выливаются прямо из души", причем "в них столько чувства, красоты и гармонии, что в редком сердце не найдут они отголоска"102. Общим местом становится традиционное для русской критики восприятие поэмы Мура «Любовь ангелов» как одного из слабейших его произведений: «Поэму Мура „Любовь ангелов“ вообще находят ниже других его сочинений. Ангелы Мура столько же походят на библейских ангелов, сколько ангелы Рафаэля и даже А.Дюрера на тех, которых видим в библейских драмах французов»103. В статье, написанной в полемическом тоне, А.С.Горковенко высказал суждение о лиризме Мура как «образце самого утонченного и классического языка»104, тем самым вновь подведя литературную критику своего времени к вопросу о необходимости изучения языка и стиля ирландского барда. Другая мысль, вытекающая из суждений А.С.Горковенко и также интересная исследователям последующего времени, заключается в наличии у стиха Мура некоего заранее заданного мелодического рисунка, имеющего способность формировать тот или иной музыкально-поэтический образ. По предположению А.Н.Гиривенко, к 1854 г. относится факт нового обращения А.С.Горковенко105 к личности и творчеству Мура: косвенные указания в некрологе, хранящемся в РГАЛИ106, позволяют высказать мнение о принадлежности А.С.Горковенко краткой заметки об «известнейшем» поэте в восьмом томе выходившего под редакцией А.В.Старчевского «Справочного энциклопедического словаря»107.

В 1852 г. в "Современнике" Н.А.Некрасова и И.И.Панаева был опубликован цикл из двух статей о Томасе Муре, содержавший множество малоизвестных и при этом нередко второстепенных фактов биографии ирландского барда, изложение которых было спонтанным, не направленным на отражение процессов творческой эволюции. "Жизнь Томаса Мура имеет двойную литературную занимательность, – утверждал анонимный автор, – во-первых, по своей личности, игравшей важную роль в английской современной литературе; во-вторых, по дружеским сношениям его с людьми, еще более популярными, чем он сам"108. В этой связи в статье обращено справедливое внимание на творческие взаимосвязи Мура с Байроном, Вальтером Скоттом, Кэмпбеллом, Роджерсом. Называя Мура «народным писателем», русский критик дает глубокую оценку событиям в Дублине, связанным с подавлением в 1798 г. восстания «Объединенных ирландцев», – именно от этих событий ведется своеобразный отсчет творческой биографии ирландского барда. Сближение с лондонской литературной средой привело Мура к начальному формированию путей развития романтической образности, способствовало проведению экспериментов по трансформации уже имевшихся лирических жанров, свидетельством чему стал относящийся к 1801 г. цикл «Юношеских стихотворений» – удачная проба творческих сил, демонстрировавшая богатые творческие возможности молодого автора, сразу же заслужившего осторожно-благоприятные оценки и имя «английского Катулла». Характерная народность, по указанию русского критика, особо ярко проявилась в сатирических сочинениях Мура, созданных скорее «в стиле Ювенала и Чурчилля, чем Горация и Попе»109.

Вторая статья цикла примечательна суждением о существовании "ирландской школы" в драматической литературе Трех Королевств110. Таким образом определялось положение Томаса Мура как родоначальника новой ирландской литературы, однако многие сложные вопросы (в частности, традиции ирландского барда в произведениях поэтов-современников, а также литераторов последующего времени) оставались вне поля зрения критика. Априорное суждение середины XIX в. об «ирландской школе» нашло обоснование в трудах зарубежных литературоведов второй половины XX в., установившими контекстуальные переклички Мура с Байроном, Кольриджем, Шелли, Вордсвортом, По, Китсом, Теннисоном, Браунингом. Истоки «ирландского стиля» Томаса Мура справедливо усматриваются в неразрывной связи лучших произведений поэта с национальной музыкальной культурой111.

В№ 3–4 "Современника" за 1853 г. увидела свет статья "Толки английских журналов о Томасе Муре и его "Записках", свидетельствующая о том, что появление первых томов мемуаров Мура вызвало широкий общественный резонанс. Републикация отдельных фрагментов мемуаров сопровождается переложением содержания зарубежных источников, нередко наполненных поверхностными замечаниями, не способными отразить глубинную суть творческого мира Томаса Мура. Например, суждение о связи ирландского поэта с национальной музыкальной культурой, весьма характерное для критических статей о Муре начала 1850-х гг., получает в материале "Современника" неожиданный ракурс, совершенно искажающий представление о писателе-труженике, не мыслившем свое существование без литературного труда: "Музыка и народные песни были началом славы будущего поэта <…>, избавили его от тяжелых годов неизвестности, от печальной необходимости грудью пробивать себе дорогу между толпою искателей славы и счастья"112.

Видимо, сознавая предвзятость рассмотренной выше публикации, опирающейся исключительно на мнения зарубежной критики, "Современник" поспешил уже в № 5–6 за 1853 г. дать развернутый анализ первых двух томов записок одного из "блистательнейших" поэтов эпохи романтизма. И в патриотических произведениях, и в любовной лирике Мура автор статьи ощущает особый ирландский дух, близость к родной земле, ее обычаям и традициям, проявившуюся и заметно усилившуюся с эстетической точки зрения благодаря мелодике и яркой образности поэтического слова. В статье вновь отмечается интерес Мура к народной музыке, во многом объясняющий то эстетическое наслаждение, которое возникает при чтении его произведений: "Всякая мелодия, народная или созданная им, соединялась у него с известным чувством, воспоминанием или впечатлением, которые обозначались или в первых двух стихах песни, или в отдельном припеве; потом он развивал свою поэтическую тему, смотря по ритмическому складу песни"113. Помимо традиционного изложения биографии Томаса Мура, статья в «Современнике» содержала интересные наблюдения над «прозрачным стилем», придающим неповторимое своеобразие поэзии ирландского барда, включала размышления о сути литературного мастерства, о программной значимости того или иного произведения для наследия писателя и, в конечном итоге, отражала эстетические пристрастия своего времени. Впрочем, и этот материал «Современника» был не оригинальным, а переводным, заимствованным из «Revue des Deux Mondes»114. «Современник» ив дальнейшем следил за публикацией записок Томаса Мура, о чем свидетельствует отклик на выход последнего, восьмого тома, принадлежащий Н.Г.Чернышевскому и помещенный в отделе «Заграничные известия» в№ 7 за 1856 г.: "Появился последний том биографии Т.Мура, написанной лордом ДжономРосселем115.

Появление двух первых томов записок и писем Мура вызвало в 1853 г. и отклик "Московских ведомостей", писавших, что "такое литературное явление возбуждает к себе общее участие в Англии", заключающееся, в частности, в том, что интерес к нему проявляют не только литературные издания, но и "политические журналы"116. Очевидно, издание, предпринятое Джоном Росселем сразу после смерти Томаса Мура, не только вызвало всеобщий интерес, но и во многом невольно способствовало ускорению процессов переоценки творческих заслуг поэта, обусловленных деятельностью лейкистов. Именно этими процессами можно объяснить существенное ослабление внимания к Муру в русской критике в последующие годы.

Критические статьи, опубликованные в России во второй половине 1840х – начале 1850-х гг., сформировали представление о Муре как выдающемся деятеле английского романтизма, авторе гениальных произведений, человеке интересной, яркой судьбы. Биографические материалы о Томасе Муре сочетались в статьях с аналитическими суждениями о его художественном наследии, наивысших творческих достижениях. На страницах российской периодики были опубликованы отклики на смерть Мура, подробные материалы о выходе отдельных томов посмертно издававшихся дневников и писем ирландского барда. Републикация отдельных фрагментов дневников Мура в России свидетельствовала как об общественном интересе к личности великого романтика, так и о предпочтениях русской публики, которую привлекала мемуарная литература. В конечном итоге именно эти материалы создали предпосылки для дальнейшего более глубокого осмысления наследия Мура литературоведением.

Периодика второй половины 1850-х – 1860-х гг. не дала приращения знаний о Томасе Муре. Традиционной стала констатация всеобщего признания творческих достижений Томаса Мура: "Имя его уважается его соотечественниками и сочинения его переведены на все европейские языки"117. Немногочисленные критические суждения прессы о Томасе Муре отличались недоброжелательностью априорного характера, не содержали элементов анализа художественных текстов118. Существенно больший интерес представляют суждения о Муре в учебной литературе этого времени, в частности, в опубликованной А.Линниченко в Киевской университетской типографии в 1860 г. книге «Курс истории поэзии для воспитанниц женских институтов и воспитанников гимназий». Для А.Линниченко наиболее существенными представляются национальные корни творчества Томаса Мура, его патриотический пафос, связь с ирландским национально-освободительным движением: «Пробудив своими песнями нацию от долгого сна, Т.Мур и сам прославил и других возбудил петь ее прошлую свободу, скорби и радости борцов за независимость ее. Наконец, воспламененный патриотическим гневом на притеснительную систему правления, он разразился острою сатирою на религиозную нетерпимость Англии и продажность парламента ее и социальную порчу»119.

Поскольку уже с конца 1820-х – начала 1830-х гг. творчество Мура вошло в программы университетских курсов, интересно посмотреть на изложение материала о нем в вузовских учебниках, в большинстве своем являвшихся переводными. Из всех учебников только книга Юлиана Шмидта "Обзор английской литературы XIX-го столетия", изданная в Петербурге в 1864 г., уделяет Муру пристальное внимание, содержит подробный анализ его основных произведений. В традиционной манере Ю.Шмидт сопоставляет Мура и Байрона, делает несколько интересных замечаний, касающихся стилистики произведений ирландского барда, упоминает их русские переводы, из чего можно предположить, что Ю.Шмидт в процессе работы познакомился с ними. Наконец, подчеркивается международное признание, которое получили "Ирландские мелодии", пробуждающие у соотечественников чувство национальной гордости и являющиеся лучшей частью художественного наследия поэта: "Сочувствие, с каким встретили везде эти песни, было необыкновенное. Они были переведены на латинский, французский, немецкий, русский и польский языки120. Рассмотрение наследия Мура с определенной исторической дистанции помогло Ю.Шмидту дать вполне объективную оценку всех основных сочинений писателя.

Популярность в России имели также учебные пособия Ч.Тернера "Our great Writers" (1865) и "Lessons in English literature" (1896), обнаруживающие существенные различия в оценках: если в раннем пособии звучала снисходительно-вежливая характеристика творческих заслуг Мура, то в позднейшем издании подчеркивалась бесспорная художественная ценность основных произведений писателя. На суждения Ч.Тернера, видимо, существенно повлиял ход литературного процесса, многочисленные обращения современных ему писателей к переводам и рецепции творчества Мура. Традиционными были суждения о Муре и его лирической поэзии в учебной книге К.Вейзера "История английской литературы", вышедшей в 1899 г. в Санкт-Петербурге; автор пособия рассматривал наследие Мура в контексте с творчеством Байрона и Шелли.

В трех переводах, опубликованных в 1893, 1898 и 1907 гг., известна в России книга датского литературного критика Георга Брандеса "Главные течения литературы девятнадцатого столетия"121, две главы в которой посвящены литературно-критическому осмыслению лучшего из созданного Томасом Муром. В главе «Ирландское восстание и оппозиционная поэзия» творчество Мура как истинно национального писателя рассматривается через трактовку исторических событий, связанных с национально-освободительным движением в Ирландии рубежа XVIII–XIX вв. Именно эти события подготовили, по мнению Георга Брандеса, появление «Ирландских мелодий», благодаря которым Мур сделал «для своего отечества более того, что было сделано кем-либо другим, даже более того, что сделал Бернc для Шотландии». Муру было суждено «облечь в бессмертную поэзию и музыку славные имена, воспоминания и страдания своего отечества, а также совершенное над Ирландией страшное злодеяние и лучшие качества ее сынов и дочерей»122. «Лалла Рук» оценивалась Георгом Брандесом существенно ниже «Ирландских мелодий»; в частности, при характеристике «Огнепоклонников» как «единственной вполне удавшейся части» «восточной повести» он утверждал, что читательский интерес «пробуждается лишь тогда», когда приходит осознание, что «под гебрами разумеются ирландцы и Ирландия»123. «Даже названия Иран (Iran) и Эрин (Erin) мало-помалу сливаются в ушах читателей в одно слово, – размышлял далее Г.Брандес. – Эта прекрасная поэма, в которой герой – благородный и несчастный мятежник, а героиня живет в такой среде, где постоянно говорят о нем с отвращением, по-видимому, внушена воспоминаниями о Роберте Эммете и Сарре Карран. Сходство заметно даже в некоторых мелких подробностях»124. Излагая подробности, Г.Брандес подводит прочные основы под свою научную концепцию: "Незадолго перед тем, как Гафед стал призывать гебров к восстанию, он бродил изгнанником по чужим странам, а Гинда, со страхом за жизнь Гафеда, ежедневно слушает рассказы о кровавой расправе с бунтовщиками. Когда же Гинда сама себя лишает жизни с отчаянья, что ее возлюбленный погиб на костре, поэт обращается к ее трупу с плачевной песнью, в которой стоит только заменить слово Иран словом Эрин и целые из нее строфы можно будет присоединить к песне «She is far from the land»125, так что никто не заподозрит присутствия постороннего элемента"126. Вместе с тем следует признать, что в своей работе Г.Брандес исходил из исторических событий и современных ирландских реалий в больше степени, нежели из собственно художественных достоинств конкретных произведений Мура, в результате чего многие оценки и характеристики оказались далеки от объективности.

На основе книги Г.Брандеса М.К.Цебрикова написала и опубликовала в "Русском богатстве" в 1887 г. статью "Романтизм в Англии (по Брандесу)"127, первая часть которой полностью посвящена Томасу Муру. Статья, носившая популяризаторский характер и предвосхитившая появление книги Г.Брандеса на русском языке, повторила многие ошибки и просчеты датского исследователя. Автору, однако, удалось сделать и ряд интересных преломлений художественного материала, – в частности, интересен эпизод, передающий предысторию «ирландской мелодии» «Она далека от родной земли…», получившей отклик в пушкинском стихотворении «Для берегов отчизны дальной…».

Как видим, на исходе XIX века обращение русской критики к творчеству Томаса Мура носило во многом внесистемный характер, что может быть обусловлено причинами внешнего плана, в частности, новым этапом развития русского общества, изменением его идеологических и эстетических представлений.