Ночью, в самом начале удивительно теплого месяца, он обошел всех остальных и велел собираться. Кто-то был предупрежден заранее. Большинство – нет. Сначала он боялся, что их выдаст испуганный недоуменный гомон, дребезжание пыльных шкафов, истерический перезвон ножей. Потом это стало неважно. Перепуганно причитали длинные старые селедочницы, плакали ничего не понимающие маленькие рюмки, утюги столпились в дверях осоловелым, покорным стадом. Тарелки метались, не понимая, как можно бросить весь этот затхлый скарб, – потемневшие скатерти, грязные кухонные полотенца, священные бабушкины салфетки. Жирная утятница, воровато озираясь, быстро заглатывала серебряные ложечки. Солонка трясла свою пыльную, захватанную сестру, истерически повторявшую: «Она догонит и перебьет нас! Она догонит и перебьет нас!..» Он неловко ударил ее деревянной засаленной ручкой. Она замолчала. Когда они, наконец, двинулись вниз по пригорку, вся околица слышала их, вся деревня смотрела на них из окон. Когда они добежали до реки, топот Федоры уже отзывался дрожью в его тусклых от застаревшей грязи медных боках. Задние ряды проклинали его, скатывались в канавы, отставали. Средние плакали, проклинали его, но шли. Передних не было, – только он, на подгибающихся старых ногах, в молчаливом ужасе ответственности и сомнений. Когда они все-таки добежали до реки, – измученные, треснувшие, надбитые, – он обернулся и сказал им: «Вот увидите, мы войдем в воду – и выйдем из нее другими». Но тут река расступилась.

– Смертинька, Смертинька, кто твоя бабушка? – Вечная воля Твоя. Вяжет из лыка удавки, голубушка, давит винцо из тряпья. – Смертинька, Смертинька, что твои сказочки? – Темные лясы Твои. Точат и точат несладкие косточки тех, кто лежит в забытьи. – Смертинька, Смертинька, где твои варежки? – В темном притворе Твоем. Трогают, трогают медные денежки под золоченым тряпьем. – Смертинька, Смертинька, что твои саночки? – Слов Твоих скользкая суть. Вон как летят по раздавленной улочке, ищут, кого полоснуть. – Смертинька, я ж тебе был вроде крестного! Ты меня этак за что? – Дядя! Я так, повторяю за взрослыми. …Где ж мои варежки-то?