Я вернулся в Ленинград как раз накануне Олимпиады-80 и сразу же позвонил Ленке.

— Ой, Костик, — обрадовалась она, — целую вечность тебя не слышала.

— Так уж и вечность, — сказал я, — всего каких-то два месяца. Ну, что новенького?

Из "Энергосетьпроекта" я уволился в 1978-м. До этого ходить туда приходилось из-под палки — с каждым днём я ненавидел свою работу всё больше и больше. К концу мне обрыдло настолько, что я прервал Шишкина, вдохновенно распекающего меня за очередное опоздание, и спросил риторически:

— Вадим Вадимыч, а не пошёл бы ты на…?

На следующий день я написал заявление по собственному желанию.

— А у нас столько новостей, — щебетала в трубку Ленка. — Представляешь, Голдберга уволили. Подал в ОВИР заявление на выезд в государство Израиль, сидит теперь в отказе. Потом Саша Грушин. Подцепил одну шлюшонку в "Пекине", так она ему…

— Постой, — перебил я Ленку. Я вдруг чётко осознал, что её новости меня совершенно не интересуют. — Слушай, чего мы по телефону? Давай, может быть, встретимся?

— Встретимся… — замялась Ленка. — А где?

— Да всё равно где. Знаешь, приходи просто ко мне. Я из Тбилиси коньяк привёз, фрукты, сулугуни такой — закачаешься. Придёшь?

В квартире я жил один с тех пор, как год назад умерла мама. Впрочем, жил — явное преувеличение. Дома я теперь бывал лишь во время нечастых возвращений из командировок.

— Извини, Костя, — после долгой паузы тихо сказала Ленка. — Я не буду больше с тобой встречаться. По крайней мере, у тебя дома. Я замуж выхожу.

— Поздравляю, — вложив в голос изрядную порцию дебильного сарказма, брякнул я. — И кто счастливчик?

В ответ Ленка ничего не сказала, лишь подышала немного в трубку и разъединилась.

Я закурил, прошёл на кухню и откупорил привезённый из Тбилиси коньяк. Набулькал в рюмку, но пить внезапно расхотелось. Я подпёр кулаком подбородок и задумался.

Скажи мне кто-нибудь пару лет назад, как я эти годы проведу, я бы лишь крутанул пальцем у виска. Однако факт остаётся фактом: я стал другим. Да какое там другим, меня словно подменили. Внезапно и без каких-либо на то оснований меня стали интересовать совершенно чуждые доселе вещи. Сначала я начал читать. Всё подряд, запоем, от любовных романов и исторических эпопей до материалов съездов ненавистной КПСС. Однажды я едва не ошалел, когда вдруг осознал, что эти материалы мне попросту нравятся. Так же, как нравится популярная медицинская энциклопедия и справочник по обработке древесины. Вслед за литературой я увлёкся искусством и день-деньской зависал в "Эрмитаже", "Русском музее" и "Кунсткамере" до тех пор, пока не обошёл везде каждый уголок. Одновременно меня перестала интересовать музыка, я забросил шахматы, прекратил посещать "Гадюшник".

На работе я из ценного кадра и перспективного молодого специалиста постепенно превратился в лоботряса и лодыря, вечно опаздывающего, не успевающего к сроку и проводящего большую часть времени в курилке. Наконец, послав товарища Шишкина туда, где ему давно надлежало пребывать, с работой в НИИ я покончил и уже через месяц устроился водилой в такси. Я колесил по городу полгода, и за это время изучил его целиком — от центра до окраин. Однако, проснувшись однажды утром, вдруг осознал, что крутить баранку мне осточертело не меньше, чем испытывать опоры электропередач.

За полтора года я сменил ещё несколько работ и, наконец, устроился в отдел снабжения на ЛМЗ. Я стал мотаться по городам, выбивая, проталкивая и согласовывая поставки, и это занятие неожиданно пришлось мне по душе. Я научился не обращать внимания на тесноту купейных вагонов, отвратительную пищу в привокзальных буфетах и вечные задержки рейсов в аэропортах…

Я покрутил в руках коньячную рюмку, решительно отставил её в сторону и двинулся к телефону. Неплохо было бы хотя бы узнать, когда Ленкина свадьба. Я уже снял трубку и принялся набирать её номер, когда внезапно меня пробила чёткая и осознанная мысль. Я бросил трубку на рычаг. Меня передёрнуло, я даже испугался. Испугался собственной чёрствости и эгоизма. Я совершенно отчётливо понял, что Ленка мне безразлична.