Провожали меня в пионерский лагерь только мама и солнышки-сестрёнки. Ни кого из моих ребят на плохо заасфальтированной площадке Дворца имени Ленина, где собирались уезжающие и провожающие, не было. В пыльных колючих кустах, что тянулись добавочной оградой вдоль чугунных решеток забора, тоже никто не прятался. Я так решил – только мама и близняшки. Длинный же упрямо настаивал на грандиозном шоу под названием 'Проводы многоуважаемого Совы в пионерский лагерь'. Выдвигал разнообразные доводы, с азартом парировал мои контрдоводы и, озвучивая свои фантазии, почти договорился до факельного шествия, кумачовых транспарантов и многочисленной толпы моих фанатов, скандирующих что-то восторженное, неразборчивое, но очень громкое. Аргументировал он необходимость подобного помпезного действа очень просто и не замысловато – пацаны в лагере не только с нашего района, есть дерзкие чужаки. А они и наехать могут по беспределу и кроме этого, возможны другие, разные многочисленные негативные эксцессы, озвучивать которые он отказался. А вот при столь впечатляющей демонстрации моего высокого положения в обществе, мною будет обязательно получен статус неприкасаемого. И все будут обходить мою тень, приносить дань конфетами 'Мишка в лесу', шоколадными медальками и цветными карандашами. То, что каста неприкасаемых в одной южной стране находится на самом дне общества и единственная доступная им работа, это уборка дерьма, его нисколько не смущало. Пришлось волевым решением разрушить до основания все его планы, а затем указать на существенные пробелы в образовании. Так что Длинный в данный момент изучал историю Индии и возникновения каст. Запоминал путем многократного повторения значения слов буракумин, аль-хадам и хариджани. Дабы более 'не!' и всё в таком духе. Хм, а там ведь и кшатрии и разные просветленные жрецы с йогами. Как бы не вышло, что я дал новую пищу для костра его бурных фантазий.
Я задумчиво почесал висок, краем глаза наблюдая за бегущими к лотку со сладкой ватой сестрёнками. С одной стороны, повышение интеллектуального уровня моих людей дело нужное и необходимое, с другой стороны, умными людьми тяжело управлять. Извечная дилемма выбора между войском баранов возглавляемым львом и стаей волков. Плюсы есть и там и там, но вот управляемость в стае как-то не очень. Впрочем, стадо баранов мне не нужно однозначно и поэтому просто будем по возможности избегать ситуации 'Акела промахнулся' и всё будет нормально.
– Димка, Димка! Нам десять копеек на вату не хватает!
Вот как им можно отказать и не дать эти жалкие десять копеек? Глянешь в эти голубые глаза, наполненные светом и обожанием любимого братика, мудрого, сильного, доброго и просто тонешь и тонешь в океане радости, а в сердце зарождается тёплая волна и хочется раскрыться, сломать створки жесткой раковины и громко закричать 'Я счастлив! Слышите вы все! Я счастлив!'.
– Да, Димка же! Ты нас не слышишь, что ли?!
И столь искренняя обида звучит в голосе Алинки, что я смущаюсь и что-то бормоча, сую ей в маленькую ладошку целый рубль. Двойной восторженный визг, слюнявое чмоканье в щёки с двух сторон и дробный стук сандалий сообщает мне, что ласточки упорхнули. Я с умилением смотрю им в след.
– Балуешь ты их, Дима. Совсем уже от рук отбились, уроки плохо делают, целый день капризничают, меня не слушаются. Всё бантики, да наряды у них на уме!
Мама кладёт мне свою руку на плечо и тихонько вздыхает.
– Мам, я с ними поговорю. Вот из лагеря вернусь и обязательно поговорю. А сейчас пусть радуются лету, хорошо, мам?
Мама снова вздыхает и, соглашаясь, грустно кивает головой. Она не хочет, что бы я уезжал в лагерь, очень не хочет. За прошедшее время я стал надеждой и опорой, непробиваемой стенкой, за которой слабая женщина может спокойно возделывать свой скромный уютный садик и не бояться холодных ветров, утренних заморозков и уничтожающего посевы града. Моя мама самая обыкновенная женщина с неловкой судьбой, неудачной личной жизнью и теперь она просто боится изменений в своём тихом и безмятежном мирке. Я беру её за руку и, разворачиваясь к ней лицом сперва долго, молча смотрю, а потом говорю, вкладывая в каждое слово всю доступную мне нежность и любовь:
– Мам, всё нормально. Длинный постоянно будет заходить, Макс с тобой вместе в цехе работает. Они обязательно помогут. Во всём. Ты даже можешь их в магазин посылать за хлебом – я нежно улыбаюсь маме и тут же продолжаю строго, не убирая улыбки с лица – И, мам, прекрати грустить – я уезжаю не навсегда. Денег дома достаточно, Люда предупреждена и в середине каждой недели она будет собирать тебе набор продуктов. Всё, хватит печалиться, немедленно улыбнись – малышки к нам бегут.
Я отвернулся, задрал вверх подбородок, выпрямился и чуть напряг плечи, придавая всему своему облику жесткость и неприступность. С женщинами, а моя мама всего лишь женщина, только так и надо поступать. В меру ласки, в меру строгости. Главное соблюсти равновесие и вы тогда будете иконой, на которую они станут молиться, пусть и звучит это богохульно, но не я устанавливал правила, я по ним лишь играю.
Свежий вихрь неимоверного восторга, смеха и непрерывного радостного щебетания окружил меня. Я рассеяно слушал сестричек и млел. Правильно говорят – детей любят, внуков обожают, а в правнуках души не чают. Для меня болтушки-хохотушки не только сестрички, но и праправнучки, так что сами понимаете размеры моей любви к ним и моё состояние полного счастья, до умилительно-глупейшей улыбки на лице.
Хрип мегафона, громкий щелчок по белому металлическому конусу и усилитель голоса недовольно хрипит прокуренным женским контральто:
– Товарищи родители! Папы и мамы! Просим вас подойти вместе с детьми к афишной тумбе! Вещи с собой не берите! Товарищи родители….
Ага, никто не возьмёт. Все так и оставят без присмотра чемоданы фибровые, подписанные химическим карандашом, и другие дерматиново-клеенчатые вместилища зубных паст, маек с носками и домашних пирожков. Гудящая толпа колыхнулось туда-сюда, и потекла к тумбе сперва тонкими ручейками, а затем грозным селевым потоком. Я подхватил свою, сшитую из прочного брезента сумку и зашагал вслед людской волне.
Мегафон вновь хрипло откашливается словами:
– Сайкин Витя – третий отряд! Автобус под номером пять! Харитоновы Света и Игорь – второй отряд. Автобус под номером…..
Ну, вот и начался долгий и муторный процесс собирания в кучу мам, пап и их стрижено-заплетённых отпрысков для пересчитывания их по головам и облавному загону в пышущие жаром металлические коробки автобусов. Вон они стоят, рыжие обшарпанные чудовища без кондиционеров, с рессорами от телег и двигателем, работающим только на обогрев атмосферы. Со скользкими, резано-рваными дерматиновыми сиденьями с вырванными кусками поролона я уже смирился, но вот с манерой водителей грызть семечки, болтать с кондуктором, крутить верньеры приемников и одновременно рулить этим позором советского автопрома никак не могу. Поэтому, после окончательного озвучивания какой отряд едет в каком именно газенвагене, я разыскал свой автобус с надписью на куцей картонке 'Дети' и устроился у окна посередине салона. Хоть какая-то гарантия безопасности.
Мама и сестрёнки махали мне руками, улыбались, пытались, громко крича, досказать что-то важное и жизненное необходимое, что они не успели мне сказать ранее. Я смотрел на них и счастливо улыбался.
Самые обычные проводы, когда все ощущают в себе непреодолимую необходимость высказаться напоследок, намахаться руками и обязательно задушить в объятьях провожаемого сына или дочь, ибо они покидают обожающих его родственников на неимоверно долгий срок -чуть более пары недель.
Рыжий 'ЛиАЗ – 677' рыгнул сизым выхлопом и дёрнулся, сдвигая свою воняющую бензином тушу с места. 'Он сказал – поехали', а я взмахнул рукой, выбивая из пальцев соседа коробок со спичками и коротко ударяя его локтем под дых.
М-да, весело начинается моё путешествие к пионерским кострам и линейкам – один альтернативно одарённый подзуживает другого поджечь бант у соседки впереди, другой, не задумываясь, достаёт спички. А к концу смены они убьют поваров и сожгут лагерь?
– Васнецова! Я к тебе обращаюсь, Васнецова! Вот скажи мне, ты на самом деле родственница великого русского художника или я ошибаюсь?
– Да, Олег Юрьевич. То есть, нет, не родственница.
Писклявый голос конопатого худосочного существа с пионерским галстуком на тонкой шее сверлом входит в уши и добавляет ещё немного к головной боли, уже захватившей лоб и медленно ползущей к вискам. Чаша гнева переполняется, и голос старшего пионервожатого наполнен ядом и безысходной горечи:
– Так какого же чёрта, Оленька, ты рисуешь стенгазету, вместо того, что бы размещать по палатам ребят своего отряда?!
Голос к концу фразы превращается в рык, и Оленька испаряется в открытой настежь двери веранды.
– Ну, вот как с такими кадрами работать? Впрочем, кого я спрашиваю…..
Олег Юрьевич Когтев прекращает вопиять в пустыне и, обводя взглядом присутствующих на веранде пионервожатых и отрядных воспитателей, мысленно вздыхает. Ни одной достойной его внимания фемины. Все некрасивые как на подбор, либо худые, либо толстые. Коротконогие, лица круглые как блин, глаза неумело накрашены и выражение их невероятно глупое. То ли дело смена прошлого лета! Рыженькая Танечка, само обаяние и виртуозная гасительница любых конфликтов. Красавица Людмила, предмет поклонения и подражания всех девчонок лагеря и непревзойденная затейница и выдумщица Гюльнара! Черненькая как уголь и такая же пылкая. Стоит только припомнить их встречу в кинобудке, а потом в кабинете директора лагеря, когда Сергеич умотал домой на выходные. Эх, вспомнить-то как приятно! Олег почувствовал, что вспоминает не только он, но и кое какая часть его тела и заёрзал на стуле.
– Так, что у нас ещё осталось по плану, девочки? Всех распределили? Хорошо. Оксана Ивановна, больных, вшивых и лишайных на смене нет?
Сушеная вобла в белом халате одарила его царственным взглядом и снизошла до ответа:
– Больных детей на смене нет, Олежек и разве состояние здоровья детей находится в ведение старшего пионервожатого?
Сучка. Змеиная улыбка и высверк очков в золоченой оправе и как добивающий удар процеженная сквозь тонкие губы следующая фраза:
– Знаете, Олежек, я всегда считала, что дело пионервожатого поднимать флаг на линейке, разжигать костры и петь возле них разные песни, а не измерение температуры у детей.
Дважды сучка. Ничего, ничего, придёт время. Сергеич тебя терпеть не может, в гороно тоже наслышаны о вашем величестве и будем надеяться, что это твое последнее лето, неуважаемая Оксана Ивановна.
Олег скривился, как от съеденной дольки лимона и выдавил из себя улыбку:
– Спасибо за ответ, Оксана Ивановна. Больше я вас не задерживаю.
Плохонький ответный удар, трусоватый, но вступать в открытый конфликт он пока не будет. Олег пододвинул к себе список с фамилиями, покусал кончик ручки: 'Ровно тринадцать детдомовцев. Это не к добру. От детдомовцев и просто проблемы бывают, а в нынешней смене их ровно тринадцать. Чёртова нехорошая дюжина. Ещё к ним добавим ребят, напротив фамилий которых проставлены красной пастой галочки и можно смело начинать грустить. Все помеченные состоят на учёте в детской комнате милиции и среди этой хулиганистой компании целых три девочки. Девочки, это очень плохо. Даже не так, а так – очень, очень плохо. Их не выведешь на веранду ночью и не заставишь приседать, держа на вытянутых руках подушку. Их не отведёшь за угол и не отвесишь хорошего пинка по тому месту, которым они думают. Девочки – это проблема с большой буквы. А эти клуши, так называемые пионервожатые, способны лишь расплакаться и прибежать нажаловаться на непослушного им ребёнка. Дать пощечину зарвавшейся соплячке они просто не способны'.
– Олег! Выйди сюда.
О, Сергеич! Явление грозного Юпитера народу. Олег поднялся из-за стола и, спускаясь по ступеням веранды, пытался предположить, что заставило директора лагеря и по совместительству небожителя спуститься на грешную землю.
– День добрый, Сергеич.
– Здоровались уже. Ты вот, что, Олег…..
Сергеич несколько секунд изучает переносицу Олега, потом отводит взгляд и спрашивает, смотря в сторону:
– Ты нигде, ничего не натворил, Олег? Самиздат свой читать никому не давал, ни с кем о нём не говорил по-пьяни? Не дрался?
– В смысле, Сергеич? Какой самиздат? Какие пьянки?
– Да без смысла! Иди-ка сюда, читатель!
Сергеич шагнул в сторону от выхода с веранды, пальцем поманил за собой. Когда они скрылись за разросшимися кустами, он ухватил Олега за нашитые на груди батника планки и зашипел-зашептал, нависая над собеседником:
– Мне оттуда звонили! – толстый палец, поросший жесткими чёрными волосками, проткнул синею пустоту неба – Понимаешь, Олег, оттуда! Спрашивали о тебе, что и как. Интересовались, какой у тебя моральный облик, почему ты не вступаешь в партию – твоё заявление я же ещё прошлой зимой подписал.
– И что? Что ты им ответил Сергеич? И отпусти ты меня!
Олег попытался отодвинуться от Сергеича, но собравшие в щепоть ткань рубахи пальцы не пускали. Взгляд его собеседника стал свинцовым, черты лица потяжелели, рубя глубокими морщинами пористую и угреватую кожу:
– А ничего я им не сказал, Олежек, ничего. Не успел. Трубку положили, а потом снова перезвонили – ждут тебя на перекрёстке за воротами лагеря. Чёрная 'Волга'. Так что перепоручи свои дела кому-нибудь и иди. И помни, Олежек – не надо подводить меня, не хорошо это.
Вот это Олега и добило. Сергеич боялся. Пусть он и угрожал, и взгляд его был тяжелым и пронизывающим, но жалобные нотки в конце последней фразы расставили всё по своим местам.
Привычно отдав салют дежурным у ворот лагеря, Олег левой рукой толкнул калитку, правой страхуя тяжелую железную раму. За один день детишки вряд ли успели укоротить калиточную пружину, обычно это делают на третий-пятый день, но с этими малолетними гражданами приходилось держать ухо востро – вдруг опытом за зиму обменялись? А получать по телу ребром железного уголкане было никакого желания. В позапрошлой смене одному из четвёртого отряда даже 'скорую помощь' пришлось вызывать – рассекло пацану кожу на голове, добаловались. И сделать с этими цветами жизни ничего невозможно – ну компота лишишь или просмотра киносеанса и всё наказание, а они снова принимаются за старое. Другие, правда, уже, но разницы ни какой. Лучше бы в дырки от выбитых сучков в стенке туалете за девчонками подглядывали, всё меньше вреда и беспокойства.
Чёрная 'Волга' обнаружилась там, где и говорил Сергеич, за поворотом. Все дверцы распахнуты, с водительской стороны высовывается нога в сетчатой импортной туфле и рука с лимонадной бутылкой. Бутылку почти не видно из-за обхватившей её ладони. С пассажиркой стороны вьётся сигаретный дымок. Солнцезащитные козырьки опущены, и лиц сидящих в машине, не видно. Зато Олега они разглядели прекрасно. Пассажир отбросил в траву сигарету и громко позвал:
– Олег Юрьевич! Здравствуйте! Пройдите, пожалуйста, в машину.
Даже голову из салона не высунул, невежа. Олег прошелпо окурку, мстительно крутанувшись на каблуке надымящемся 'бычке' и обжегшись о хромированную полоску на дверце, забрался в нагретый солнцем салон машины.
– Здравствуйте.
Пассажир обернулся, без слов вытянул к лицу Олега руку с раскрытым удостоверением с красными краями и большой печатью. Олег прочитал: 'Сергей Евгеньевич Смирнов, капитан, пятое управление КГБ'.
Стало почему-то вдруг холодно, зябко, маленькие капельки пота предательски выступили на висках.
– И чем…. Зачем я вам понадобился, товарищ капитан?
– Я хотел бы с вами поговорить, Олег Юрьевич. В свободной обстановке, на природе, не в своём кабинете. Это просто разговор и знаете, я даже попрошу вашего тёзку оставить нас наедине. Олег, выйди, пожалуйста, из машины.
Водитель заворочался на сиденье, звякнул стеклом лимонадной бутылки и по частям выбрался из салона 'Волги'. Олег непроизвольно отследил взглядом весь процесс извлечения массивного тела из узкого пространства машины. Тёзка впечатлял. Из него можно было наделать двух Олегов и ещё осталось бы на Гульнару. Кадык непроизвольно дёрнулся вверх-вниз.
– Гиревик, мастер спорта.
Насмешливый голос капитана отвлёк Олега от разглядывания чуда природы.
– Ага.
Сказал Олег, лишь бы что-то сказать и перевёл взгляд на откровенно улыбающегося Сергея Евгеньевича.
– Знаете, Олег…. Можно, я буду звать вас – Олег? – капитан дождался разрешающего кивка и продолжил – Так вот, Олег, не всё является тем, что мы видим. Бывают, знаете, интересные открытия в повседневном. Вот ваш тёзка, например, имеет высшее образование и думает поступать снова. Представляете?
Олег снова кивнул, сам себе неприятно напоминая фарфорового болванчика.
– Вот и я о том же! – Сергей Евгеньевич продолжал улыбаться Олегу, словно он был его самым близким, давно потерянным и вдруг найденным родственником – И тема нашего разговора будет о несовпадении внешнего вида с внутренним содержанием.
Олег ещё раз непроизвольно мотнул головой, пытаясь уловить смысл словесных кружев, что плёл капитан.
– Вижу, не понимаете. Что ж, перейдём к сути вопроса.
Сергей Евгеньевич сунул руку куда-то в район бардачка, щёлкнул застёжкой синей папки. На секунду отвернувшись, он извлёк из кожаных недр чёрно-белую фотографию и, держа её пальцами за верхний край, повернул изображение к Олегу.
– Посмотрите внимательно на этого мальчика, Олег.
Голос капитана вежливый, но требовательный. Олег всматривается в чёрно-белое фото. С фотографии на него смотрит самый обычный пацан в школьной форме с аккуратно повязанным пионерским галстуком. Рубашка белая, верхняя пуговица расстёгнута. Правильные черты лица. Взгляд прямой, открытый…. Взгляд? Олегу показалась, что в глубине глаз мальчика ему чудится какая-то тень, плотная, угловатая, тёмная. Олег даже подвинулся поближе, но нет, больше он ничего не увидел.
– Заметил?
– Что заметил?
– Тень, Олег, чёрную тень…. Все замечают, когда смотрят в первый раз. Потом не видят, но первое впечатление у всех одинаковое. Некоторые даже креститься начинают.
Сергей Евгеньевич скривился и сделал движение губами, будто хотел сплюнуть, но сдержался.
– В общем именно об этом мальчике, Дмитрии Олине, я хотел с тобой поговорить, Олег.
– А он кто? Шпион?!
Олег выпалил глупый вопрос и густо покраснел под укоризненным взглядом капитана.
– Ну, какой он шпион, Олег, что ты! Диме всего двенадцать лет. Но, вот понимаешь, вокруг него постоянно крутятся разные уголовники, спекулянты-фарцовщики, хулиганы. Возможно, мальчик выбрал не ту компанию или затянули его туда, понять это нам надо. Может быть, мальчику нужна наша помощь, дружеская рука старших товарищей, добрый совет, а мы и знать не знаем и ни чего не предпринимаем. И сейчас он как раз в вашем лагере, в третьем отряде.
– В четвёртом – машинально поправил Олег – двенадцатилетние в четвёртом отряде.
– Хорошо, пусть в четвёртом. Но сути дела это не меняет. Понимаешь, я хочу, что бы ты помог мне в этом деле разобраться. Есть что-то в нём такое – капитан неопределённо покрутил пальцами кисти в жарком воздухе салона – Что такое, непонятное, нехорошее. Да и отца у него нет, мать их троих воспитывает. Жалко будет, если парнишка по наклонной дорожке пойдёт. А ты бы приглядел за ним, помог в чём-то, к работе пионерской привлёк. Спорт там, библиотека….. Ну, тебе виднее, Олег, это ты же у нас старший пионервожатый.
– А с чего это капитан КГБ вдруг решил приглядеть за пацаном? Вроде бы этим занимается детская комната милиции? Совет дружины, школа. Что-то не сходятся у вас, Сергей Евгеньевич, слова с фактами!
Олег выпрямился на сиденье и вызывающе посмотрел на капитана. Раньше это надо было делать, раньше, но и сейчас ещё не поздно. И ему совершенно не нравится ни сам капитан, ни его слова. Шпионить за мальчиком? Да никогда!
Сергей Евгеньевич достал сигарету, 'Родопи' отметил Олег, задумчиво покрутил её в пальцах, прикурил и выдохнул едкое облако дыма:
– Говоришь, не сходится? Ну не сходится, так не сходится.
Капитан вновь нырнул рукой в папку:
– Вот тебе Олег, мой номер телефона. Если что-то заметишь за Олиным странное, услышишь или увидишь – сразу же звони мне.
– В сексоты вербуете, товарищ капитан? Так вот, что я вам скажу, уважаемый Сергей Евгеньевич….
Олег вдруг почувствовал в себе совершенную уверенность в собственных силах, страх перед всемогущим 'комитетчиком' внезапно куда-то исчез и он набрал воздуха в грудь, что бы достойно ответить этому… этому человеку! Но не успел. Капитан перегнулся через спинку сиденья и, ухватив Олега за рубашку, рывком подтянул к себе.
'Да что же это такое! Все за батник, да за батник хватают, а он тридцать рублей стоит!' успел слабо возмутиться Олег и уткнулся в колючие зрачки капитана. Сергей Евгеньевич смотрел на него черствым и немного отстранённым взглядом, словно удивлялся увиденному. Потом его губы разомкнулись, тоненький шрам на верхней губе неприятно искривился:
– А не скажешь ты ничего мне, Олег. Ты возьмешь номер телефона и пойдёшь обратно в лагерь, работать. И будешь мне регулярно звонить – каждый вторник и пятницу до двенадцати ноль-ноль. А иначе….
Голос капитана стал жестяным, словно он не говорил, а озвучивал напечатанный текст:
– А иначе, Когтев Олег Юрьевич, 1952 года рождения, не судимый, кандидат в члены КПСС, женат, детей не имеет, ты вылетишь из очереди на квартиру, а твоя аморальная связь с Юнусовой Гюльнарой Гарифулловной будет рассматриваться на общественном собрании! Ну, а если этого тебе будет мало, то я могу напомнить тебе поездку в Москву, где ты приобрёл у спекулянта Баранова Владимира Анатольевича диссидентскую литературу, а потом эту литературу распространял, распечатывая на 'ЭРЕ', то есть пользовался служебным положением и совершал уголовно наказуемое деяние. Так что ты будешь звонить мне, никуда не денешься. А теперь пошел вон отсюда, герой, блять, задрипанный!
И Сергей Евгеньевич брезгливо оттолкнул от себя старшего пионервожатого пионерского лагеря 'Ленинец'.
Вас когда-нибудь насиловали? Нет? А оплёвывали, целясь прямо в глаза? Тоже нет? Повезло вам. А вот старший пионервожатый Когтев Олег Юрьевич, чувствовал себя так, будто с ним всё это проделали одновременно и не по разу. Ладонь жёг белый кусочек картона, но пальцы не разжимались, что бы уронить его в пыль, в грязь, туда, где ему самое место. Щёки горели от стыда, скулы сводило судорогой и губы, едва разжимаясь, выплёвывали ругательства. Не мат, нет. Олег ни когда бы себе этого не позволил, но вот гады, сатрапы, сволочи и мерзавцы сыпались из его рта непрерывным шипящим потоком. Прекратил он ругаться только у ворот лагеря. Слепо поглядел на вновь приветствующих его пионерским салютом дежурных, механически шевельнул рукой, отвечая, а потом на полушаге развернулся и уставился на удивлённо глядящих на него юных существ в чёрных шортах и белых рубашках. Один из дежурных звонко шмыгнул носом и несмело улыбнулся, глядя на застывшего на месте старшего пионервожатого.
И вот о таком же мальчишке он должен будет докладывать этой сволочи в погонах? Нет, он не будет! Или будет? Светка со свету сживёт из-за очереди, про Гульнару ей уже рассказали доброжелатели. Но и это не смертельно, а вот самиздатовская перепечатка…. Это конец всей его жизни, уголовный срок, лет пять, точно. Кто рассказал, кто предал? Сергеич? А какая сейчас разница!
Олег улыбнулся сопливому дежурному и, распрямившись, твёрдо вскинул руку пред лицом, чётко отдавая салют.
Я буду звонить вам, товарищ капитан, буду. Но вот только услышите ли вы от меня то, что хотите?