Я сидел на краю спортивной трибуны и болтал ногами, обозревая свои владения. Грозные, неприступные замки, поля, леса, реки…. Нет, рек у меня нет, но если Первый городской пруд сойдёт за море, то я обозревал и море. Мои верные легионы спали, набираясь сил, а их верные и преданные мне генералы и маршалы, расчертив землю, играли в 'ножики'. В доски трибуны, представляя себя храбрыми индейцами, им кидаться уже надоело, да и кончик у ножа 'рыбки' обломили. Пока выигрывал Юрка Синицин из третьего отряда. Похожий на татарчонка, задиристый и подвижный как ртуть, с отличным глазомером, он с каждым броском ножа расширял свои владения, заставляя противников балансировать на одной ноге при их броске. Мой соотрядник, прозванный мною Конанном-варваром, второгодник Колявин Витька подпирал плечом трибуну, щурился на солнце и старательно наглаживал живот. У него сегодня выдался удачный день – он съел двойную порцию котлет и выпил три стакана компота. Поэтому на мир он взирал с позиции сытого и довольного кота и лениво наблюдал за ещё неназванными мною участниками игры – Семёном Тиминым из третьего отряда и братьями, Коляном с Лёхой Лавочкиными, из второго. Если коротко, то возле трибуны присутствовал весь спортивный комитет пионерской дружины лагеря 'Ленинец' во главе со мной.

– Дим, мальки чё-то долго не возвращаются – может мне пойти поискать?

Это Илья из второго отряда. Он не состоит в комитете, но всегда с нами. На меня он смотрит хмуро и исподлобья, словно я ему сто рублей уже сто лет должен, но на это не стоит обращать внимания – характер у него такой, угрюмый и необщительный. На самом деле он обещает вырасти в неплохого человека, такого же как и его отец, который вечно пропадает по командировкам за границами. В рассудительного, честного и как стена надёжного. А беспокойство за малышей из пятого отряда, объясняется просто – у него трое младших братьев и привычка заботиться о них, стала его вторым я.

– Не надо, Илья. Вон они уже бегут.

Запыхавшиеся, с расцарапанными и измазанными травяным соком коленками, с паутиной на ушах, малыши лопоухими щенками пронеслись наискосок через футбольное поле и замерли передо мной, задрав головы, шумно дыша и поедая меня глазами. Взметнулись к головам маленькие ладошки в пионерском салюте, я соскочил с бортика и ответно отсалютовал, бросая резко вниз и в сторону, поднятую ко лбу ладонь. Один из малышей завистливо вздохнул и попытался повторить моё движение. Не получилось. Почти все в лагере старались скопировать мой жест, но не выходило – не было за их плечами тысяч просмотренных фильмов, где подобные красивые движения ставились актёрам лучшими хореографами.

– Докладывайте, товарищи юные бойцы!

– Товарищ старший командир игры!

Воздуха хватило только на первую фразу, затем малыши дружно сделали перерыв на вдох и закончили воплем, вспугнувшим греющихся на солнце ворон:

– Мы нашли!

И на тон ниже:

– Место, товарищ командир! Оно у ….

– Молчать!

Мой голос стальным лопнувшим тросом хлестнул по дернувшимся от испуга малышам, суровый взгляд придавил к земле, заставляя вжимать их головы в плечи. Я медленно и строго спустился с трибуны и в гулкой тишине подошел к замершим мальчикам.

– А если завтра война, а если завтра в поход? А вам вдруг доверят военную тайну и вы, что, тоже её первому встречному расскажете?

– Но вы свой, вы же наш, товарищ старший….

– Да! – я обрываю начавшего лепетать правого юного бойца – Я свой, я наш. Но!

Я поднимаю свой указательный палец вверх, к чистому синему небу, и золотой луч солнца рождает на его кончике маленькую искорку:

– Но вы обязаны хранить тайну, где находится захваченный врагом наш раненный лётчик ото всех и даже от меня! И если вы с этим справитесь, то вот тогда вы и станете настоящими юными бойцами!

А теперь сбавляем градус пафоса в своей речи и успокаиваем готовых зареветь малышей. Я приседаю на корточки и, проникновенно глядя в их расстроенные глаза, кладу ладони на тонкие плечи мальчишек и тихо говорю:

– А бойцами вы станете обязательно! Вы ведь нашли отличное место и никому, даже мне не рассказали о нём. Молодцы! А сейчас марш умываться и бегом к отряду 'Мститель'. Вы не забыли, что вы их партизаны – проводники?

– Никак нет, товарищ старший командир игры!

Двухголосый вопль сливается в единый оглушающий звонкий крик, вороны испуганно каркают и, взлетая, важно удаляются от слишком шумных двуногих, а два маленьких пыльных вихря, после короткой пробуксовки, исчезают по направлению к отрядным корпусам.

– Вот, смотрю на тебя, Димыч и всё у тебя получается как в этой….. Как её, Димыч? Ну, там, где дядьки и тётки толстые по сцене ходят и все грустно и долго поют? – Витёк медленно разворачивается и выжидательное смотрит на меня.

– В опере или в театре – вынужденно помогаю я.

– Точно! В опере!

И окончательно бросив наглаживать свой живот, он отлипает от трибуны и громко обращается к играющим:

– Меня мамка туда водила, в воскресенье, а там мужик толстый всё пел про какой-то металл и хохотал в конце страшно. Типа он самый умный. Вот и с Димоном ваще похоже, только он не поёт. Этот толстый тоже людей пугал или хвалил, но сразу было понятно, что это не по-настоящему. Понарошку.

Я улыбаюсь. М-да, Витя полностью непрошибаем и заслуженно носит данное ему мной прозвище Коннан – варвар. Для него все мои эти манипуляции голосом, тоном и взглядом со сверстниками лишь песок под сапогами и смятая обёрточная бумага, он видит суть. Даже не видит, тут я его несколько перехвалил, он чувствует. Хотя природа и обожает равновесие и, лишив Витька некоторой сообразительности в обмен на силу, оставила ему лишь способность ощущать, но этого ему хватает сполна. Он просто чуял, когда его обманывает, когда над ним за глаза смеются или боятся и размышлениями не заморачивался. Этого ему вполне хватало для принятия решения что, как и с кем делать. Мне даже было несколько завидно – никаких рефлексий или долгих размышлений на тему 'А вправе ли я так поступить?' и душевных терзаний. Сама простота и истинное дитя природы. Но другом он для меня стал верным и надёжным, без размышлений приняв моё лидерство и главенствующую роль.

Я выныриваю из своих размышлений, обвожу строгим взглядом собравшихся у трибуны и говорю:

– Так, пацаны, давайте заканчивайте ножом кидаться. И руки из карманов выньте, продолжение сами знаете. Давайте проверим ещё раз – всё готово у нас для игры?

– Так проверялись же Дим ещё перед обедом!

– И что? В прошлый раз кто не проконтролировал, что девчонки не все медали нарисовали?

Семён отводит взгляд, а Юрка отвешивает ему щелбан и тут же прячется за братьев от возмездия. Семён показывает ему кулак, и медленно перемещаясь в сторону обидчика, рассудительно заявляет:

– В этот раз всё нормально будет! Я всё вчера ещё прокон.. пронтоко…. Блин, короче! Танька со Светкой ещё вчера медали нарисовали- я к ним перед отбоем заходил. Ровно десять штук – 'Штурмовик', две серебряные 'Снайпер' и одну, золотую – 'Герой битвы'. У них только пудра кончилась, на две серебряные ещё хватит и всё. А на эти, как ты говоришь, голдовые – нету.

– И повязки всем розданы. И 'мстителям' и 'бастионовцам'. Они в них даже спать легли, мы сами видели – продолжает доклад Алексей и, переглянувшись с братом, смеётся – На руки повязали и под одеяло залезли.

– А потом проснутся и как в прошлый раз, и по запарке, сверху рубахи оденут!

Теперь братья смеются вдвоём и я, вспоминая прошлую игру, смеюсь вместе с ними.

В прошлую игру наши спасители и захватчики раненного лётчика полчаса пытались понять, куда делись их знаки отличия, доорались до версии похищения повязок противниками и только вмешательство старшего пионервожатого помогло избежать конфликта. Меня тогда не было с ними – я ушел за наградами для победителей в игре. Что за игра? Да простая игра, навроде 'Зарницы'. Один отряд удерживает в плену раненого лётчика, второй отряд его ищет и освобождает. Оружие – наполненные водой полиэтиленовые кульки. Проводники для освободителей – лесные партизаны. Их роль сегодня играют мальки из пятого отряда. В игре только один подвох – храбрый лётчик ранен в ноги и идти сам не может. Сразу четыре человека из активных бойцов в минус. Так что, спасителям пленённого лётчика приходится труднои побеждали они всего два раза. Пока счёт три – два, в пользу захватчиков. Но освободители не сдаются и раз за разом ищут новые тактические ходы – общий штурм, отвлекающая атака и даже пробовали осаду. Сидели в кустах почти до самого ужина и на призывы пионервожатых не реагировали. Соответственно, эмоции в игре переплёскивают через край, и иногда противники сходятся врукопашную. Пацаны, в основном, катаются с пыхтением по траве или кружат вокруг противника, прожигая противника суровыми и гневными взглядами. Девчонки с душераздирающим визгом таскают друг друга за косички. Один раз и раненный лётчик влез в свалку и получил по носу за инициативность. Бардак, короче. Но на этот случай есть мы, спортивный комитет, выполняющие важную роль миротворцев и карающей и контролирующей структуры. В случае серьёзного нарушения правил -мгновенная дисквалификация и удаление с поля, то есть из игры. Вначале, разумеется, были попытки неподчинения и посылания не прошеных контролёров далеко и экспрессивно. Но потом, после пары разъяснительных бесед всё прекратилось. Правильно говорят, что один хороший подзатыльник заменяет двухчасовую педагогическую лекцию. Вот и раздали мы, гм, несколько подзатыльников.

Что, такой игры нет в организационно-методических указаниях по спортивным играм в пионерском лагере? Ну, нет её, верно. Я сам её придумал, сам правила и награды вымучивал. Получилось неплохо и это отметили – грамотой наградили, перед строем пионерской дружины руку пожали. Но знаете, мне больше нравятся прошедшие трудовые соревнования между отрядами по покраске лагерного забора. Сплагиатил, кто спорит, идею незабвенного Тома Сойера, но я же её творчески переработал! И в итоге от источника мало что осталось, так что горжусь сделанным по праву. Ну не нравился мне забор за туалетами лагеря, категорически не нравился. Покосившийся, с зияющими дырами, с рассохшимися досками. Часть забора наклонилась и грозила рухнуть в любой момент. Не забор, а откровенный призыв к побегам за территорию лагеря. Так-то мне было абсолютно наплевать на состояние построек лагеря, жить всю жизнь я в нём не собирался, и на побеги пионеров до ближайших зарослей малины совершенно параллельно, но вот неуютное ощущение при взгляде на этот беззубый бастион, возникало внутри постоянно. Походил я тогда рядом, поглазел, подумал и пошел искать старшего пионервожатого – чувствовал я в нём некую слабину и собирался пользоваться этим на всю катушку.

– Олег Юрьевич!

– Да? Дима, если я не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь, Олег Юрьевич – я мысленно усмехнулся. Интересно, зачем разыгрывать из себя забывчивого гражданина человеку, который негласно наблюдает за мной уже несколько дней? Может быть, он наблюдает по чьей-то просьбе или, это будет точнее, по чьему-то распоряжению и этого стыдится? Этакий своеобразный защитный механизм психики. Проверим.

– Следите, Олег Юрьевич?

– Что?!

– На забор, говорю, глядите, Олег Юрьевич?

– Какой забор?!

– Который за туалетами, Олег Юрьевич. Покосился ведь весь.

М-да, а взгляд у него вильнул, словно машина на мокром асфальте. И кончики ушей покраснели. Нет, не его инициатива. Точно приказали и я, скорее всего, догадываюсь кто. Но раз пока смотрят, а руками не трогают, то у меня есть шанс ещё побарахтаться с возможностью, при случае, выскользнуть из хватких рук. И я уже предпринял в этом направлении некоторые шаги. Ну, например, вот этот забор. Мелочь, конечно, но мне пока любой камешек за кирпич для стены сойдёт. Тут я замечаю, что уже и старший вожатый изучающее смотрит на меня. Встретились два энтомолога, блин! Чёртово несоответствие дряхлого разума и юного тела! Постоянные всплески гормонов напрочь, иногда, отключающие разум! Как же достало уже!

– Так что с забором, Дима? – повторно спрашивает меня Олег Юрьевич.

– Отремонтировать его надо, поправить, – и заранее, не давая собеседнику вывалить на меня убойные и неопровержимые аргументы из ряда – некому и нечем, я торопливо продолжаю.

– Краску и гвозди в лагерь привезут, мне только позвонить нужно. А доски для починки лежат за клубом. Старые. Разбирали, наверное, что-то.

– А кто будет работать? У нашего плотника, сам понимаешь, не десять рук.

– Мы, пионеры, и будем работать. Ведь один из законов пионеров гласит: 'Пионер должен оказывать услуги и помогать всем, особенно старым людям, детям и женщинам!'. Вы только разрешительные моменты на себя возьмите, Олег Юрьевич. А организация работ, обеспечение инструментарием и материалами – за мной.

Сказал и замер. Говорите язык мой – враг мой? Нет, всё гораздо хуже – предатель.

Томительная пауза к моему удивлению оказалась короткой. Старший пионервожатый пошарил по карманам брюк, потом зачем-то достал ручку из нагрудного кармана на рубашке, повертел её в пальцах и задумчиво переспросил:

– Значит, говоришь, закон такой есть, пионерский – помогать детям, женщинам и плотникам?

Я молча кивнул. Здесь уже на оговорку не спишешь.

– Хороший закон. Только вот не совсем он пионерский, Дима….. Впрочем, ты ведь хотел позвонить?

Повторный кивок.

– Идем, позвонишь, кому тебе нужно. Я открою комнату дружины.

И мы пошли.

Олег присел у окна, раскрыл первую попавшуюся ему под руку методичку и, изображая полное поглощение процессом чтения, принялся незаметно наблюдать за Олиным.

'А прав, всё-таки, товарищ капитан, ой как прав! Нечисто что-то с парнем. Наизусть цитирует выдержки из устава царских скаутов, словами, как фокусник жонглирует. Да и у телефона устроился так, что потянуло неприятным, воображаемым сквозняком по комнате, словно он, Олег, вдруг очутился 'на ковре' у горкомовского начальства!'.

Мальчик быстро прошел через комнату к столу, не обращая никакого внимания ни на сверкающие начищенной медью горны, с белыми, новыми мундштуками, ни на большую цветную фотографию пионера-горниста в полный рост. Миновал развешанные на стене барабаны, даже не прикоснувшись ладонью к манящей ударить в неё поверхности. Не поглядел и на пионерские знамена, разноцветные грамоты и блестящие кубки на стеллажных полках. Равнодушно игнорировал всё сверкающее и блестящее, словно видел ранее многократно и никакого интереса к пионерской атрибутике уже не испытывает. Словно он и не пионер. За стол уселся властно, полностью разместился на стуле, не примостился на краешек. Не задумываясь, отодвинул в сторону стопку брошюр, прихватывая по пути карандаш. Телефонные номера набирал по памяти, разговаривал вежливо, но так, что будь Олег на месте собеседника, то трижды подумал, прежде чем отказать просящему таким тоном. Хмурился, барабанил пальцами по столу, поднимал глаза к потолку, дожидаясь, когда пригласят к телефону нужного ему человека, делал короткие пометки на обложке тетради.

У Олега, чем дальше он наблюдал, тем больше возникало вопросов, и он уже с нетерпением ожидал окончания телефонных переговоров. Наконец, зелёная телефонная рубка окончательно придавила прямоугольники из прозрачной пластмассы на теле аппарата. Олин рассеянно ковырнул пальцем на телефоне кусок пластика справа от диска с цифрами и поднял взгляд на Олега Юрьевича. Смотрел он угрюмо и рассеяно, будто неприязнь от разговора с последним абонентом оставила столь большой осадок, что чтобы избавиться от него, требовалось гораздо больше времени, чем пара минут. Олегу на секунду почудилось, что Олин положит карандаш и строго спросит: 'Итак, что вы хотели?', не забыв добавить 'У вас пять минут'. Не спросил.

– Краску, гвозди, несколько молотков и пару ножовок по дереву привезут завтра. После девятнадцати ноль-ноль. Желательно организовать приёмку и складирование доставленного. А мы с ребятами поможем всё перенести на склад.

С каждым словом тот, холодный и требовательный человек, которого только что видел перед собой Олег, исчезал за открытой мальчишеской улыбкой, лучащимися юной энергией глазами и звонким мальчишеским голосом. Олег невольно тряхнул головой и растерянно спросил:

– А кому ты, Дима, звонил? Нашим шефам с заводов? Или… брату?

Глупость полнейшая спрошена, но мысли Олега скакали в голове дикими мустангами, слова не навязывались на нить смысла, вот и ляпнул, не думая.

– Своим хорошим знакомым, Олег Юрьевич. Они нам помогут. Они славные и добрые люди, настоящие товарищи.

Показалось Олегу или нет, но при последнем слове в глазах мальчика мелькнула та же тёмная, пугающая непонятностью, хищная тень, что он увидел на фотографии, что показывал ему капитан КГБ.

– Да? Очень хорошо, что у тебя есть такие знакомые. И, Дима, задержись на минутку! Я хотел тебя спросить кое о чем.

Мальчик, уже взявшийся за дверную ручку, обернулся и кольнул холодным взглядом споткнувшегося на полуслове старшего пионервожатого:

– А стоит ли Олег Юрьевич, спрашивать? Знаете выражение: 'Во многих знаниях – многие печали'? И мне хотелось бы видеть вас среди своих друзей, а друг не заставляет отвечать друга, если тот не хочет. До свидания, Олег Юрьевич. Всего хорошего.

И открытая дверь мягко закрылась за по-юношески худощавой спиной собеседника. Олег некоторое время посидел без движения бессмысленно глядя на закрытый прямоугольник двери, потом перевёл взгляд на зеленый кусок пластмассы с электросхемами внутри. Завтра пятница и капитан ждёт его звонка. Вежливо ответит, попросит секунду обождать – он возьмёт ручку и безлично предложит говорить. Почему-то Олегу хотелось нарушить своё обещание, данное им самому себе и рассказать абсолютно всё о сегодняшнем дне. Без купюр, без умалчивания, всё как было. Наверное, потому что он испугался и хотелось с кем-то поделиться пережитым, найти поддержку. А кто поможет лучше, кого не испугает это чудовище, что скрывается в теле мальчика? Только такой же монстр. И знакомый Олегу монстр гораздо более страшен, чем представший пару минут назад перед Олегом.

Минуло полчаса, в комнату пару раз заглядывали, а Олег всё по-прежнему сидел у окна и не отрывал пристального взгляда от телефона.

– Дим! Да, Димыч же! Заснул что ли?

Толчок в плечо и голос Витька вырывает меня из воспоминаний. Так и не решив, правильно ли я сделал, почти раскрывшись перед старшим пионервожатым или нет, я посмотрел на приятеля затуманенным взором. Поймал его открытый и простой взгляд, всё ещё пребывая в воспоминаниях, задумчиво улыбнулся:

– А ведь хорошо мы забор покрасили, правда, Витя?

– Забор? А, тот забор…. – Витя расплылся в глупой улыбке.

– С забором, ты это классно придумал! Было весело! И особенно с маслом, ну чтобы краска к коже не приставала. Девчонки наши тогда не только руки намазали, но и ноги и ходили такие…. Такие классные, вкусные как…. Как свежие булочки из хлебного отдела, вот! С корочкой!

Витя, наконец, подобрал определение и заулыбался ещё шире.

– Звал-то зачем, Витя? Что ты мне сказать хотел?

– Звал? А, ну да, точно звал! Дим, к тебе с первого отряда очкарик какой-то приходил и просил передать, что в библиотеку книги новые привезли. Ты читать, что ли пойдёшь? Ты же вроде не читаешь? Сам ведь говорил, что всё уже тобой там давно прочитано?

– Ну, писатели всегда что-то новое напишут. Фантастику интересную или детектив. Про вихри времён разные, враждебные, то есть, – тут же поправился я.

– А может в библиотекуновый номер 'Пионерской правды' привезли с продолжением, – и, видя, что меня не понимают, пояснил, – Кир Булычёв повесть фантастическую писать начал, а пионеры ему помогают. Вспомнил?

– Точно. Там ещё робот железный на ракете летает!

– Ну вот. Про него и почитаю. Про этого робота, совсем железного, но очень обаятельного.

Я внимательно посмотрел на ухмыляющегося шутке приятеля. Что-то естьещё, но говорить он не хочет, но и промолчать не может.

– Договаривай, Витя.

– Чё договаривать-то, Дим?

– То, что ты ещё хотел мне сказать.

Витя сопит, мнётся, теребит подплавленные спичками концы пионерского галстука и, наконец, натужно рожает:

– Ну, эта…. Девчонка, та самая, что из первого отряда, на спортплощадку приходила. За кустами стояла и на тебя глядела. Долго. Минут десять. Потом заулыбалась, что-то подружке сказала и они ушли. А сегодня вечером дискотека общеотрядная, ну я и подумал….

– Что ты подумал?

– Да чё, чё! Да ни чё я не подумал! Это же не я на неё таким взглядом смотрю, и ложки в столовой винтом закручиваю! Глафья Марковна, когда я посуду убирал, сказала, что ты в неё влюбился! А вечером дискотека в клубе! Общеотрядная! Вот я подумал и пришел тебе сказать!

Витёк сердито засопел и уставился на меня, буравя обиженным взглядом, а я покраснел, и неловко пробормотав:

– Ну, приходила, ну и смотрела…. Что такого-то? Смотреть никому не запрещается. Влюбился, скажешь, тоже…- я отвернулся от приятеля, скрывая неожиданно заалевшие щёки.

Вообще-то много чего такого. Ведь у меня всё хорошо, всё стабильно и под контролемтолько до определённого момента, пока неизвестные герои труда эндокринной железы не начинают ударно заканчивать пятилетку в три года, и выброс гормонов не заваливает индикатор моего состояния в красную зону. Нет, мне иногда удаётся держать в узде этих взбрыкивающих жеребцов, но иногда эти гуморальные регуляторы вырывают поводья из рук и мне остаётся лишь ловить стремительно удаляющийся конский топот. В чистом, на хрен, поле. Тогда слетает весь самоконтроль, мой мальчик выбирается из глубин сознания, небрежно отправляет меня на периферию сознания и начинает вытворять такое, что очнувшись и вернувшись к рулю, я просто несколько мгновений пребываю в шоке, стараясь успокоить эту гормональную бурю в стакане воды. Ну, а так как моему мальчику остался лишь эмоциональный план мышления, то он и мыслит соответственно – ненавидит, так до наших клыков на разорванном горле врага. Любит, так до самозабвения.

Именно вот это и произошло, когда я увидел её. Её. Блин, две буквы в слове этом, одна из них вообще уродец – пухлый бублик со следами пролетающих птиц, всего две, но…. Смысла в этих буковках, оттенков и значений столько, что не упрёт и дурмашина на восьми осях, весом тонн в сто двадцать, что я закупил в прошлой жизни для одного своего карьера в Киргизии. Сплющат, вдавят в землю по ступицы и переломят раму всего две буквы, ибо они означают Её. Тавтология, согласен, но разве у вас всё хорошо со стилистикой и ораторским искусством, когда вы восторженно и с потерей контроля над окружающей обстановкой, вспоминаете предмет своего обожания? Обожания? Я чуть притормозил селевый поток наших общих с моим мальчиком розовых слюней, сунул данное слово в фиксаторы лабораторных держателей и покрутил его на поворотном стенде. Вроде бы органично прозвучало. М-да, как там сказано у бородато-волосатого трирского еврея, некого Карла Маркса: 'Бытие определяет сознание'? Верно сказано. Так что, когда я увидел её на аллее, то старая циничная сволочь куда-то исчезла, и на освещённом солнцем маленьком кусочке Земли остался лишь тринадцатилетний пацан, пребывающий в эстетическом оргазме дрянной старикашка – я и Она.

Лучик солнца, блеск луны. Она шагнула из тени на свет и замерла, пронизываемая золотыми лучами, в изящной незаконченности движения. И я узрел это голенастое, с ещё не сформировавшимися острыми грудками и узкими бёдрами существо, девочку-подростка и мир тьмы для меня сменился вселенной света. Я пропал. Нет, я ещё побарахтался, спросил его: 'И что мы с этим дитем будем делать? За ручки держаться? Или ты способен оте…ьеё что ли?!'.

Господи упаси! Это ведь не смешно даже, ребёнок ведь, да и у самого кое-что ещё даже для военкоматовской сырой салфетки не годится – не зацепится пока, сползёт. Но вот мой мальчик…. Он не рассуждал и не взвешивал, не считал холодно – выгодно или не выгодно. Не вспоминал об истрёпанных временем и значимых только для таких старых пердунов как я, философские сетования на тему 'Всё пройдет и это тоже пройдёт'. Он просто смотрел на это небесное создание и тонул в её карих глазах, любовался переливами волос цвета воронова крыла и пытался втянуть на расстоянии расширенными ноздрями облезлого носа восхитительный запах её нагретой солнцем смуглой кожи. Глупый щенок, он влюбился и я вместе с ним. И, знаете, я ничего не собирался с этим делать. Совершенно ничего. Наоборот, я укутал это чувство, эту нашу первую любовь в тысячи слоёв этой полиэтиленовой упаковочной хрени с пупырышками, спрятал ото всех и подобно скупому рыцарю, в одиночестве приоткрывал тяжелую крышку сундука и украдкой любовался своим сокровищем.

Но, очевидно, любовался я слишком откровенно и моя бережно лелеемая тайна таковой уже не являлась. Ну и наплевать. Чего мне стесняться-то? Гормоны – гормонами, но вот комплексы у меня отсутствовали – факт. Не нашлось им место в моём сознании, что не могло меня не радовать. Иначе….

Слышали сказку о страшном и коварном искусственном интеллекте? Об этом жалком создании, непременно мечтающем поработить всё человечество? Вот и представьте себе эгоистичную бездушную тварь, а другого определения и не подбирается, что имеет возможность всячески воздействовать на неокрепшие умы гнилыми идеями и людоедскими концепциями, обладает многолетним опытом манипулирования сознанием людей, разнообразными знаниями всего и вся и при полном отсутствии всех моральных ограничений и принципов, имеет кучу комплексов? Страшно становиться? Мне тоже. Частенько в зеркало наблюдаю данного монстра, но держу это чудище в клетке с толстыми прутьями и под надёжным замком. Вырывается, правда, иногда, но ненадолго. Ладно, вернёмся на землю из туманного мира воспоминаний и рассуждений и займёмся делами нашими, скорбными и грешными.

– Ладно, уговорил. После ужина собери всех наших – пойдём на эту дискотеку. И Аркашку заранее отправь в клуб – пусть проверит, что там за записи гонять хотят. Если что-то типа 'Песняров' или 'Весёлых ребят', то из моих записей пусть сборку сделает. Ну, а если кто из старших отрядов что-то против мяргнет, то пускай на меня ссылается.

– А вожатые если…

– А если вожатые, то пусть говорит, что с Олегом Юрьевичем всё договорено и он не возражал. Не поверят – пусть идут и спрашивают. А я ненадолго отлучусь и меня не искать!

– Ага, всё понял! Аркашке и нашимвсё скажу. А ты куда сейчас? Награждение же скоро? Кто награждать-то будет, раз ты уйдёшь? Или не дадим медали? Но как тогда без них?

Витёк озадачивается проблемой сложить пазлы разрушенной действительности в понятную ему картину и находится в состоянии полной растерянности.

– А кто у меня заместитель?

– Ну, я и чё?

– Вот ты и будешь награждать, понял?

– Ага! Я это… Я не подведу!

Приятель сияет, он счастлив и чрезвычайно доволен. Ещё бы, с важным видом надевать на склоненные перед тобой шеи кусочки размалёванного картона на ниточках, это….

'Заткнулся бы ты – а?' – я перекрываю прорыв канализации в своём сознании и тычу приятеля в плечо кулаком – давай, не подведи, мол. Разворачиваюсь и начинаю удаляться в сторону библиотеки, но этот, а еще друг называется, втыкает мне кинжал в спину:

– Димыч, а на танцы ты её приглашать будешь? А целоваться на мосте?

Я спотыкаюсь на месте, медленно оборачиваюсь и волна замораживающего холода широким валом расходиться от меня. Голос мой черств и сух как сушёный на огне песок пустыни:

– Слушай, Брут – ещё один вопрос и ты…. – нет, это выражение он не поймёт- прибью, короче и скажу, что так и было. Понял?!

– Ага. Понял.

Удовлетворённый севшим голосом и напуганным видом Витька, я разворачиваюсь обратно, но в спину вновь слышится:

– Димыч, а Брут это кто такой? Летчик?

Вот ведь гад! Ну, ничем не пробивается, как лобовая броня у вермахтовской вундервафли 'Маус'.

– Ну, а потом они пошли обратно за кусты, на лавки, сигареты курить.

– Значит, говоришь, они очень долго крутились у директорского кабинета, в окна заглядывали и не в свои корпуса заходили? Выносили что-то оттуда, из корпусов?

– Ну, так я тебе уже ведь говорил….Чё снова-то повторять?

Я резко подтягиваю своего недобровольного агента за воротник рубашки к себе и пристально смотрю ему в глаза. Недолго смотрю. Для этого червяка хватает пары секунд, вот и стёкла очков у него уже запотели.

– Я вам говорил, неуважаемый мной Сергей, что тыканья я от вас не потерплю, говно ты ушастое?

Быстрый и испуганный кивок головой. Собеседник намного выше меня и его жест выглядит клевком облезлой цапли. Я удовлетворённо повторяю:

– Говорил. Но, более чем очевидно, очень тихо и неразборчиво.

Я делаю быстрое движение кулаком в район печени собеседника, и с болезненным скулежом он повисает у меня на руке. Громко трещит рвущимися нитками и отлетает пуговица на рубашке. Очки сползли с переносицы и подрагивают на кончике покрывшегося мелкими капельками пота носа в такт его судорожным вдохам.

– Мне кажется, что я достаточно освежил вашу память, Сергей и поэтому…. Вали отсюда и не забывай о порученном тебе деле!

Я отпускаю своего филера на добровольно-принудительных началах и задумываюсь. Будем брать сразу или дать им залезть в кабинет и вынести всё присмотренное? Или пусть украденное унесут подальше, иначе попытка через 'пятнашку' выйдет и смысл тогда волну подымать? Пальчиком погрозят и всё. А мне такой контингент тут нафиг не нужен – у меня ещё две лагерные смены впереди. Удалим ударным трудом сорняки с нашей грядки! Превратим бурьяна край – в цветущий яблоневый рай! И всё в таком духе.

Нет, но какой шпиён-то замечательный, у меня получился! Нагловатый и трусливый, подленький и в то же время внимательный, с задатками неплохого аналитика и азартный. Прям подарок с неба! А ещё говорят, что удача это костыли для слабых и ни на что не способных Иванов-дураков. Нет, её величество Удача иногда и на инициативных и предприимчивых своё благосклонное внимание обращает. Ведь совершенно случайно я зашел в первый отряд в тихий час и увидел, как этот крысёныш в 'чемоданной' комнате по чужим сумка шарится! Звеньевой и стенгазетчик, б…ть! Краски он искал, понимаешь, художник херов, Пикассо недомученный. У меня и так аллергическая реакция на подобных ему крысятников повышенная, ещё с прошлой жизни, а тут это существо ещё и пасть попыталось раскрыть и физически на меня воздействовать! Ну, ещё бы, наезжает тут на тебя какой-то сопляк из четвёртого отряда с моральными нотациями и требует вернуть на место целых три или четыре уворованных рубля и целый кулёк с конфетами! Счас! Вот прямо сейчас всё вернёт, обязательно, только вот кое-кому место его и берега потерянные укажет, и вернёт.

Гм, с моей стороны наказание было не совсем адекватным совершенному преступлению, но в процессе воспитательной работы вдруг мне вспомнилась эта очкастая рожа в той толпе павианов, что издевались над одной невезучей девчонкой. В роли основного загонщика вспомнилась.

Ну, я всё понимаю, дети жестоки, ни рамок, ни границ им дозволенного не понимают. Бьют словами больно, зло, наотмашь, не разумея, что рвут в клочья душу объекта их издевательств. Всё понимаю, но всему есть предел и не стоило издеваться этому очкарику над своей жертвой столь изуверски и так бездушно! Тыкать пальцами, закрывать перед ней двери столовой, пытаться привесить ей на спину листок с дрянной надписью. Совсем не стоило. И главное, угомонились уже остальные, разбежалась паскудная свора по будкам, а этому всё не хватало слёз и унижений жертвы.

Вот чем эта девчонка оказалась виновата перед ним? Тем, что настеленные доски сзади общего туалета совсем сгнили, и эта несчастная провалилась в выгребную яму? И что, вешаем на неё навсегда позорное клеймо и бесконечно, с живодёрской фантазией, травим до отъезда невезучей из лагеря? Цветы жизни, блин, сорняки пестицидоустойчивые! Мои-то её не травили, хватило одного вопроса – а если бы сами провалились? Но вот другие, а особенно этот орёл, оторвались по полной. Так что, вспомнив этого деятеля я, признаю, несколько переусердствовал. И только хнычущий и жалкий шепот из-под моей ладони на его слюнявой пасти: 'Я всё для тебя сделаю, всё! Не бей больше, не надо!' остановил меня на краю. А то уже накатывало понемногу, угол зрения сужался и цвета блекли, превращая окружающий мир в картинку с чёрно-белым изображение. Всё гормоны, чёрт бы их побрал!

Остановился, отпустил этого рыдающего чёрта с синеватыми следами пальцев на щеках и сделал ему предложение, от которого попробовал быон только отказаться! Если коротко, то я заставил его следить за детдомовскими.

Детдомовские, детдомовские….. Обычные девчонки и мальчишки, которым не повезло в жизни. Крупно не повезло. Просто обстоятельства так сложились, злой рок их отметил, лишив уюта дома и тепла любви отца и матери. Нет их вины в этом никакой. Но вот только некоторые – не все из них и не везде – оказались произошедшим слишком искалечены. Озлобились, зачерствели душой, нарастили на своей душе шершавую броню, вырастили острые иглы. Их право, кто спорит? Но и переходить некие границы всё же они не совсем вправе. Чем провинились пред ними дети с папами и мамами, их наличием? Согласен, погано на душе, рвёт на клочья сердце осознание твоей никому не нужности и брошенности, но зачем бессмысленно мстить за твою столь не удачно начавшуюся жизнь? Она ведь только-только началась и всё еще вполне достижимо – и домашний уют и любовь и счастье. Да только есть одна причина, всё объясняющая – это дети. Злые, кусачие зверята, но всего лишь дети. Максималисты, не знающие полутонов, пока не умеющие ни прощать, ни помнить. И не умея сдержать в себе горькую обиду на подлый и несправедливый мир, они вымещают её на ближайших и желательно беззащитных, сверстниках. Что мной в нашем отряде пресекалось безоговорочно.

Мой это отряд, а что моё, то….. Кость у голодного пса отобрать пробовали? Вот такая, может быть и не совсем удачная аллегория, но, думаю, моя мысль ясна. Разумеется, поставленные в жесткие рамки моих правил два детдомовца сбегали к своим старшим и нажаловались на козлячьего активиста, то есть на меня. Пришли некие малолетние граждане к нам в отряд пообщаться и ушли весьма недовольные и несколько потрёпанные. Вроде бы чистая победа, но остался у меня осадок неприятный от того происшествия. Себя среди них увидел, как в зеркало посмотрелся. Того мелкого хищника, которым когда-то был, что не дотянул ещё даже до подшакальего ранга, но уже веет от него запахом гнуси и тенью опасности.

Угловатый, стриженный 'под ноль', с нехорошим прищуром серых глаз, он, как и я, в разборке за клубом не участвовал. Стоял, смотрел, не вмешивался. Пару раз наши взгляды пересекались, но он всегда отводил взгляд в сторону, пряча свой взор за припущенными веками. Не понравился он мне, категорически не понравился. Не девка, согласен, что бы нравиться, только…. Короче, рыбак рыбака и так далее. Разумеется, до моего уровня ему как до Луны на паровозе, но на заметку я его взял. И не ошибся.

Вот и сейчас я, на основе донесения от моего красавца – агента, окончательно уверился, что собирается этот кадр со своими клевретами обнести директорский кабинет. Скорее всего, сегодня ночью. Есть, что там взять. Телевизор 'Электроника' цветной и, вдобавок, переносной. Проигрыватель для виниловых пластинок и катушечный магнитофон 'Юпитер-203 стерео'. Бандура тяжелая, размеров впечатляющих, высококлассная по звуку и очень дорогая. Ну, а куда сбыть похищенное, этот сероглазый волчонок уже, скорее всего, нашел. Видели, как несколько раз он исчезал по направлении к Зырянке. А на Зырянке у нас кто живёт? Оседлые цыгане там живут. Складываем дважды два – скорое окончание смены, нездоровую активность детдомовских у кабинета директора пионерлагеря, выломанную вчера доску в свежеокрашенном заборе и имеем правильный ответ – точно, сегодня ночью. Что ж, наблюдение за ним надо усилить, и я знаю, кому это поручить. А Олегу Юрьевичу аккуратно намекнём, что бы был он в полной боевой готовности и не упёрся с очередной пассией на романтическую прогулку по скользким мосткам купальни. Ищи его потом в кустах, ориентируясь на звуки приглушенных 'хи-хи' и звонких поцелуев, а мне официальное прикрытие операции по задержанию крадунов необходимо как воздух! Даром, что ли, уже более двух третей лагерной смены я изображаю из себя активиста, хорошиста и суперского пай-мальчика? Ломаю себя через колено и таскаю на своей физиономию обрыдлую мне до рвоты маску положительного мальчика-одуванчика? Ведь всё послушно исполняю, всё делаю через 'пожалуйста', да 'будет исполнено'. Прячу жгущий раздражением взгляд и сжимаю зубы, не выпуская из себя поток адресов и направлений, куда я бы желал отправить девушек пионервожатых. Нет, доверять управление отрядами этим бездетным и не родившим ни разу будущим ткачихам и училкам начальных классов совершенно ошибочно. Заносит дамочек, самооценка у них раздувается как капюшон у кобры, ересь нести начинают и чувствуют себя Екатеринами Великими. А одернешь, ненавязчиво на место поставишь – обижаются и гневом праведным пылают. Особенно воспитательница Марина, у Васнецовой-то характер тряпочный. Ох, ну и стерва же кому-то в жены достанется! Но это я что-то в сторону ушел. Здорово, видать, меня её вечерние нотации достали. Я ведь о планируемом результате своей неожиданной смены шкурки решил поделиться. Ах, какой же это будет, в конечном счете, результат! Замечательный результат! Не мутный тип с кличкой Сова и с криминальными замашками предстанет перед строгим взглядом власть предержащих, а юный пионер-герой, положительный со всех сторон до слащавой приторности. В том, что такой неприятный для меня момент обязательно наступит, нет ни малейших сомнений. Нет, и не бывает неуловимых преступников, а я, как ни крути, по всем законам СССР преступник и возьмут меня за жабры рано или поздно. Эх, ещё бы для полной картины вытащить из воды какого-нибудь неудачника и медаль за 'Спасение утопающего на водах' получить или в дом горящий войти и вынести щенка с голубым бантиком на шее и будет полный набор. И у кого, тогда, посмеет возникнуть нехорошая мысль, что я и мелкий уголовник Сова одна и та же личность? Только у очень испорченного человека, недоброй памяти капитана КГБ Смирнова Сергея Евгеньевича. Может кого-то самому в воду столкнуть или собачью будку поджечь? Керосина, случайно, ни у кого нет? Я бы купил, если недорого.

– Надя, а ты эту кофточку будешь вечером на дискотеку надевать? Да, розовую с вышивкой. Знаешь, она так походит к моим туфлям! Просто прелесть, как походит!

Ольга изогнулась ещё сильнее и отвела руку с зеркалом как можно дальше от себя, пытаясь целиком захватить свою фигуру в маленький кружочек зеркала в пластмассовом ободке.

– Ну, надень, если хочешь.

– Так ты не пойдёшь, что ли вечером на танцы? А зря не пойдешь подруга, очень зря.

– Почему это зря? – Надя подозрительно посмотрела на хитро улыбающуюся подругу и презрительно фыркнула- и что я там не видела? Этих прыщавых дураков, что так и лезут обжаться или что я, 'Сан-Ремо' или Стаса Намина никогда не слышала? Они мне и дома, на пластинках, надоели!

– Да? А вот Ирка сказала, что в клубе Аркашка с четвёртого отряда сидит и сборку записей делает. А у негодискачные записи знаешь чьи?

– Ну и чьи же?

– Ой, да ладно тебе, Надюха, притворяться, будто и не догадываешься! – Ольга крутанулась на каблуках и, завершив пируэт ловким балетным па, скорчила насмешливую рожицу подружке.

– Его записи, его! Такого мальчика очень симпатичного и с глазищами зелёными, из третьего отряда который. Того самого мальчика, который всегда на тебя та-ак смотрит, когда увидит. А ты….

Ольга снова крутнулась и, исполнив что-то отдаленно похожее на антраша, удалилась от подруги к двери и, высунув язык, закончила фразу:

– А ты на него! Ту-ту-ду! Пампам, пам-па, па-па-пам! Тебе жених возрастом не маловат ли, подружка?

Надежда вспыхнула, резко и быстро вскочила с кровати, в попытке догнать дразнящуюся Ольгу, но вдруг остановилась на полпути и строго сказала, гордо поднимая подбородок и стараясь не смотреть на остальных девчонок в палате:

– Снимай-ка кофту, подруга! Я сама её вечером надену! А насчёт жениха….. – голос Надежды наполнился неприкрытым злорадством- а напомни-ка мне, Оленька, а от кого твой грозный Славик-боксёр, в прошлую 'Зарницу', как самый лучший спортсмен лагеря бегал? Не от того ли мальчика, а?

И не дожидаясь ответа, Надя победно уставилась на начавшую расстёгивать пуговицы кофты посмурневшую Ольгу. Даже ногу отставила в сторону и руку в бок упёрла.

На дискотеку я опоздал. Туда сбегал, кое-кому кое-что поручил, посланца отправил, ответа от него дождался. Приглядел, проконтролировал. Замотался, короче. Так что, когда я вошел в клуб и пробрался на сцену через боковой ход, танцы уже были в самом разгаре. Ряды обшарпанных деревянных сидений составлены вдоль стен, по углам зала поставлены гигантского размера колонки. Из их чёрного чрева, чуть фоня от излишних басов, звучал вечный хит группы 'Бони М' 'RIVERS OF BABYLON'. Ребята уже не жались к стенке, а жесткое деление на девчоночий и мальчишечий круг почти нивелировалось смешанными кучками подпрыгивающих и забавно двигающих конечностями в такт мелодии неумелых танцоров. Я огляделся. Так, все мои ребята здесь. Тут же и физрук, и старший вожатый, и господин директор лагеря. Лагерный физрук неестественно бодр и очень энергичен, как раз что мне и надо – даром, что ли, ему Аркашка сегодня пару рублей подбрасывал, когда ключ от клуба брал? В общем, на танцах в клубе собрались все, кто мне нужен, и кто будет сегодня играть заранее расписанные для них роли. И ещё здесь…. Здесь была Она.

Она не танцевала. Она хмурила свои чёрные бровки, недовольно закусывала губу и напряженно кого-то искала взглядом среди присутствующих. Сердце прыгнуло куда-то к горлу, словно собиралось посмотреть на мир снаружи, ладони мгновенно вспотели. Почему-то я был уверен, что её взгляд ищет меня. Только меня одного.

Ноги сами пронесли меня через сцену, моя рука на ходу, автоматически изобразила волнистую линию, и катушки магнитофона зашелестели лентой, оборвав бархатный вокал Марсии Барет. Аркаша, восседая за столом с магнитофоном, прекрасно понял мой жест.

Славный чёрный парень Боб Марли, твой хит NO WOMEN NO CRY всегда радовал меня в той жизни, не подведи же и сейчас! Иначе….

Что было бы иначе осталось неизвестным даже для меня самого, потому что я уже стоял перед ней, и домкратом мышц раздвигал вдруг ставшие единым целым свои челюсти:

– Потанцуем?

'Скажи 'Да!' и все звёзды вселенной станут всего лишь твоими украшениями и океан расступиться перед тобой на твоём пути! Скажешь же нет – я умру'.

Она сказала 'Да'. И её теплая, нежная ладошка оказалась в моих подрагивающих от волнения пальцах. И мы шагнули в круг света.

Почему сказки кончаются всегда так не вовремя, так некстати и так жестко? Почему часы непременно бьют в полночь, и золочённая карета обязательно превращается в тыкву? Почему? Почему?! Не знаю. Возможно, это работает закон вселенской подлости. Не спит, гад, не дремлет, следит неусыпно и вмешивается в самый ненужный момент. Хватает тебя за шкирку и бьёт восторженной физиономией с размаху, с садистским удовольствием об твердь реальности. Это больно.

– Дим! Дим! Они уже всё вынесли!

Жаркий и до краёв наполненный нетерпением шепот вырывает меня из садов Эдемского рая и насильно возвращает на грешную землю.

– Кто они? Что вынесли?

Туман неземного счастья с трудом выветривается из моей кружащейся головы, и разум неуклюже пытается осознать услышанное.

– Да детдомовские вынесли! К забору же уже всё украденное несут!

Последняя фраза Витька звучит тревожным набатом в моих ушах и, невежливо отворачиваясь от своего солнышка, я резко командую:

– Всех наших собери и пусть сразу же бегут к забору! Меня не ждите – я буду уже там. Юрку отправь к старшему вожатому! Сам потом давай к физруку и постарайся, чтобы он не тормозил! Всё понял?

Витёк кивает разноцветной от всполохов цветомузыки головой.

– Ну, а раз всё понял…. – я делаю короткую паузу и заканчиваю начатое предложение почти сержантским ревом:

– Что тогда столбом стоишь?! Бегом!

– Дима, что-то случилось? Ты куда-то уходишь?

Ох, звёздочка моя! Ну не хочу я тебя обманывать и не могу! Поэтому я что-то лепечу насчёт сломанного забора, крайне важного и неотложного дела и отступаю, пятясь, от моей радости, продолжая нести полнейшую чушь. Прости.

– Тяжело ведь в руках нести, надо было вам для хабара сумку прихватить. Или не додумались, мозгов не хватило, упырки недоделанные?

Мой голос подобен сокрушительному удару молнии в стриженые макушки, склонившиеся под весом несомого. Три неясные тени замирают соляными столпами, кто-то ойкает, от кого-то доносится тухловатый запах. Что ж, естественная реакция организма на сильный испуг.

– Кому сшушаренное тащите, убогие?

В конце задаваемого вопроса я чуть смещаюсь в сторону и хлестко пробиваю боковой от бедра в корпус метнувшейся от меня в сторону тени. Вроде бы это Гнус, одна из шестёрок Шалого. Тень коротко стонет и шумно рушится на траву. От другой сутулой тени слышится спокойное и чуть-чуть, ровно в меру для создавшейся ситуации, нагловатое предложение:

– Слышь, может, миром разойдёмся? Всё тут скинем, и считай, как и не было ничего. А тебе 'капусты' отслю…..

Это резко обрывает начатую фразу Шалый и стремительно бьёт мне в лицо. Воздух лишь еле колышется под его ударом, в отличие от моего, способного на расстоянии погасить пламя свечи. Шалый, как-то нелепо хрюкает и падает мне под ноги. Толчком ступни я переворачивая его свернувшуюся в клубок фигуру на спину, и холодно осведомляюсь в темноту:

– Разве я кого-то отпускал? Ещё один шаг, Косой и я тебе зубы в глотку вобью. Надеюсь, ты мне веришь, Барков Толя?

Третий силуэт, уже удалившийся от места событий на пару небольших шагов обречённо замирает на месте, затем робко возвращается назад. Над пятачком травы висит душное облако страха. Я прислушиваюсь, и с удовлетворением различаю вдалеке пока ещё далёкие, еле слышные, звонкие голоса моей команды. И рокочущий, невнятный бас, вместе с глуховатым тенором. Значит, через несколько минут ребята будут здесь и вместе с ними директор лагеря и старший пионервожатый. И физрук. Выпивший, сорванный с места и потому злой как носорог. Прекрасный громоотвод. Товарищ Быков думать не любит и тлетворному влиянию гуманистических идей ещё не подвержен. Узрев среди похищенного магнитофон, он вряд ли сдержит порыв своей души- магнитофон уже обещан ему, как списанный, и даже деньги он уже директору отдал. Всё отлично и всё идет, как задумано. Под ногами ворочается Шалый и что-то злобно выплевывает из своей клоаки, по недоразумению зовущейся ртом.

– Не слышу, что ты там шипишь, чмо! Тявкай громче!

Шалый с усилием приподнимает голову и выплёвывает мне в лицо, давясь ядом своей ненависти:

– Сука, ты сука! Распоследняя! Знал же ты всё! Ждал, следил! Твой очкарик ведь возле нас тёрся! Сдать ведь нас хочешь, директору и вожатым сдать, а сам типа геро-о-о-й….

Слово 'герой' Шалый презрительно растягивает. Я молча слушаю это поносное словоизвержение.

– Бл…ь!- Шалый сплёвывает, метясь мне в кроссовок.

– Пи…р ты гнойный, а не герой! Ничем ты не лучше нас! Ты же тот самый Сова с района! Ссучился, мразь…..

И тут я совершаю ошибку – начинаю откровенничать с Шалым. Знаете, правы те, кто утверждает, что ошибка хуже преступления. Я к ним присоединяюсь. Если бы только я мог отмотать этот момент назад! Всё бы отдал за такую возможность! Но это невозможно и я откровенничаю в полголоса, только что бы слышал этот плюющийся словесным ядом гадёныш. Я низко наклоняюсь к нему и, внимательно рассматривая это насекомое, удивлённо переспрашиваю:

– Такой же как вы? Я? Ты бредишь, малыш! Я не вор и не собираюсь им быть, а вы все не стоите и обрезанного ногтя с моего мизинца. Вы тупые, безмозглые сявки, не способные даже втихую хату подломить! Всё, на что вы способны, это вот так, тупо спалиться на скоке и не замечать, что вас уже неделю как пасут и все ваши ходы передо мной как на ладони! И, разумеется, я всё знал, Шалый. Ведь ты не думаешь, что все твои художества останутся без моего присмотра? Мне, здесь, в лагере, такие как ты на хрен не нужны! И поэтому ты поедешь отсюда на спецтранспорте с мигалкой и парой ливрейных лакеев. Понял меня, баклан?

Шалый молчит и только настороженно и одновременно обречённо зыркает глазами по сторонам- ищет возможность сбежать и понимает, что это ему не удастся. Я распрямляюсь и принимаю для создания необходимого мне впечатления на приближающихся людей нужную позу и выражение лица. Немного растерянности и недоумения, чуть-чуть глупой храбрости, разведённые в стороны руки и ссутуленные плечи. Вся моя фигура и лицо просто кричит – шел себе, гулял, никого не трогал, а тут раз и банда! Я за ними – они на меня и ещё драться лезут! И как же в таком случае должен поступить настоящий пионер? Правильно – броситься без раздумий грудью на защиту социалистической собственности! Ну, вот так именно я и поступил. А то, что все сюда явились разнимать якобы начавшуюся драку с местными, а обнаружили задержанных храбрым пионером закоренелых преступников, то я здесь совершено не причём. Это лишь случайное стечение обстоятельств.

Вот с таким неумным и геройским видом меня и явил из темноты дрожащий свет ручных фонариков. Вокруг меня и затравленно озирающихся детдомовцев затопали, загомонили, бас физрука разнёс остатки тишины рёвом боевого рога – Иван узрел на сырой траве мечту своей жизни. Тут же раздаются звуки нескольких затрещин, с треском рвётся чья-то рубаха, и кто-то вскрикивает от боли. Это Косой. Гнус и Шалый всё ещё на траве. Шалый и не вставал, а Гнус только что был сбит с ног богатырской дланью физрука. Физрук абсолютно предсказуем и полностью оправдывает мои расчёты. Недовольный, скрипучий от раздражения голос директора лагеря останавливает начавшуюся расправу. Он раздраженно светит фонариком в глаза съежившимся воришкам и бросает на всех присутствующих короткие злые взгляды. Его можно понять – писать объяснительные удовольствия мало, а писать ему придётся много. И не по разу. Кража в пионерском лагере – это ЧП, а скрыть её не удастся – слишком много свидетелей, да и не печеньки из тумбочки украли. По его лицу мне видно, как по его извилинам судорожно мечется одна, беспокойная и пугающая его до дрожи в коленях мысль – какой же вывод сделают вышестоящие товарищи? Снимут с должности или всё обойдётся выговором с занесением в личное дело? Директор лагеря бросает на меня наполненный бессильной ненавистью взгляд и встречает в ответ глупый и восторженный. 'Герой, бл..ь, недоношенный!' – произносит он одними губами и отворачивается. Скованно тянется за сигаретами и, сломав несколько спичек, с трудом прикуривает и с тяжелым вздохом выдыхает клуб дыма. Старший пионервожатый держится на границе круга света, молчит и не вмешивается. Его тяжелый взгляд тоже неприятно жжет мне лопатки. Ну, это мной вполне ожидаемо. Вы, Олег Юрьевич, человек не глупый и, разумеется, не поверили в сказку Юрика о вдруг ни с того ни с сего прибежавших в лагерь деревенских хулиганах, но у вас нет выбора и придётся играть отведённую вам роль. Подтвердить всё увиденное в нужном мне свете. Может быть, вы и решились бы на поступок и попробовали озвучить свою версию событий, но вам просто не позволят, да и характер у вас для этого слабоват. Поэтому я не обращаю внимания на судящий взгляд старшего пионервожатого и купаюсь в лучах своей славы. Меня одобрительно хлопает по плечу физрук, директор через силу хвалит и, обращаясь ко всем, громко вещает, что вот так и только так, должны поступать настоящие пионеры. Мои ребята метеорами носятся вокруг, трогают валяющиеся на траве вещи, тычут пальцами в воришек и с завистью и восхищением смотрят на меня. Витёк вот только не больно активен в своих действиях – руку не жмёт и побороть как медведь, от избытка чувств, не норовит. Ощущает он своим чувствительным нутром некую неправильность здесь происходящего. Вроде бы его друг и герой, но какой-то он не такой и всё тут не так. И поэтому что-то мешает ему принять формирующуюся на месте версию событий. Я внимательно смотрю на этот ходячий детектор лжи, но он отводит взгляд и чуть отступает назад. Что ж, минус один друг, но мне как-то не жарко и ни холодно от этого. Нам излишне честные и правдивые не нужны, нам верные и послушные надобны. Главное, он молчит так же, как и Олег Юрьевич и не мешает разрастаться вокруг меня атмосфере восторга и почитания. А вокруг нас продолжает собираться шумное население пионерского лагеря. Освящённый фонариками пятачок вытоптанной травы обрастает людскими кольцами быстрее, чем паук укутывает в паутину свою жертву. Вожатые, самые быстроногие и самые любопытные пионеры с дискотеки, прибредший на шум лагерный плотник и даже мой шпион посверкивает очками в густеющем теле толпы. Довольная улыбка широко распяливает его губы, и он с откровенным злорадством смотрит на Шалого. Черты его лица пляшут корявыми буквами и складываются в бурлящее грязной пеной слово 'допрыгался'. М-да, ранил жестоко, судя по всему, плохой мальчик Шалый тонкую и нежную душу отрядного стенгазетчика. То-то он не очень сильно противился моему поручению. А я всё приписал своему безграничному обаянию и силе своего внушения. Переоценил себя, однако. Но эта микроскопичная ложка дёгтя не могла испортить мою сверкающую бочку с мёдом. А потом в толпе я увидел её.

Моё солнышко смотрела на меня лучистыми глазами, её взгляд светился любопытством и ещё в нём волновался девятыми валами целый океан испуга за меня. Невесомо шагнув ближе, она робко взяла меня за руку и, опустив глаза, тихо спросила милую женскую глупость, чуть сжимая мои дрожащие от волнения пальцы:

– Дима, тебе не больно?

А затем, намного громче, так, что бы все-все слышали, а особенно подруга Ольга, что всё жмется к своему боксёру:

– А это ты их поймал? Этих… хулиганов!

Ответить я не успеваю. Юрка подлетает к нам маленьким смерчем и выпаливает единым духом, пытаясь одновременно говорить, крутиться вокруг нас и подхватить с травы телевизор:

– Он! Он! Димыч такой! Они идут, а он тоже, а у того нож и он как! А Димка раз ногой, раз по уху и тут физрук Тольке по уху тоже бах! И все лежат.

Резерв кислорода в его лёгких кончается, он несколько долей секунд стоит с распахнутым ртом, а потом заканчивает начатое – хватает заручку телевизор и, изогнувшись эльфийским луком, рывком поднимает его и всучивает тяжеленую бандуру в руки Наде.

– Вот! Они украли!

Я еле успеваю подхватить стремящийся к земле телеящик. Надя смотрит на меня восхищённым взглядом. Её пальчики сильно сжимают мои, а сердечко солнышка начинает биться чаще и громче и в её голосе слышится восхищение с тенью будущей заявки на полное и безраздельное владение моей душой и телом:

– Дима, ты такой смелый! Как… как….

Ей трудно подобрать определение, но на помощь к солнышку приходит физрук, нежно прижимающий к груди своё катушечное счастье:

– Как Гагарин! Настоящий мужик! Ну, станет, когда вырастет.

Физрук умолкает отступая назад и по пути, совершенно нечаянно, наступая на ногу Гнусу. Тот воет, физрук ревёт разбуженным медведем, заполошно ловя вываливающийся из объятий магнитофон, темнота распадается на голоса, мелькание лучей фонариков, мельтешение силуэтов, а у меня во рту разрывается связкой противотанковых гранат сотня лимонов. Скулы мои сводит, уши горят пылающими огнями корабельных маяков, а в голове крутится фраза физрука, разбитая на отдельные слова – 'настоящий', 'мужик', 'когда вырастет'. И вдруг я понимаю, что мне стыдно. Мне стыдно? Да, мне стыдно. Мне тошно до невозможности, противно видеть себя со стороны, этакого самовлюблённого мелкого поганца. А ведь он – я, вырасту и тогда мои сегодняшние мелкие гнусности превратятся в одну огромную подлость по отношению к моему мальчику и к себе. И чего тогда стоит моё обещание прожить его жизнь, так, что бы ни мне, ни ему не было стыдно за наше краткое пребывание в этом мире. Растёртого плевка? Или и того не удостоюсь? А ведь мне дали возможность всё изменить. Единственную и неповторимую. Невероятную, фантастическую, сказочную возможность начать всё снова, сначала, с рассвета. И прожить данную жизнь не как прошлую, истраченную, небрежно издержанную на одно лишь бесконечное зарабатывание и зарабатывание сперва денег, потом виртуальных энергоедениц, потом всего, до чего я мог дотянуться. Не жизнь равнодушного монстра, беспринципного людоеда, идущего к своей цели по головам, по мечтам, по душам людей и приведшую меня в будущем к абсолютному одиночеству и к существованию за охраняемым периметром. К жизни в клетке, пусть и золотой и с горами еды, топлива и прочего. Лучше бы я сдох тогда, когда все началось.

И что же я делаю, получив этот фантастический, сказочный шанс? Снова лезу в эту тухлую жижу и с удовольствием плескаюсь в ней, похрюкивая от самолюбования и самодовольства, от ощущения собственной крутизны. Сверхчеловек, мля! Икто я после этого? Парящая зловонием куча дерьма? Нет. От дерьма хоть польза для мух есть. А от меня…. А от меня даже запаха нет. Так, душок. Эх, всё не так. Всё не так, как надо. А как же, как же надо?!

И тут я начинаю смутно понимать, что мне надо делать, каким путем идти, что бы не чувствовать себя раздавленным плевком на дороге. Что бы моё солнышко продолжало смотреть всё таким же сияющим взглядом. Хотя бы недолго, потому что это путь предательства и смерти. А потом поняла и простила, ведь иначе не получится – слишком много в ней чистоты и света. А во мне тьмы.

А потом что-то ударяет меня по голове и земля, стремительно приближаясь, бьёт мне в лицо неожиданно твёрдыми травинками.