Глава первая

Честно говоря, у меня просто шикарная камера. Чистая, просторная, даже окно есть, а не дыра в стене, прихлопнутая перфорированным ржавым фартуком. Окно хоть и забрано решеткой, но большое, с распахивающимися фрамугами, с врезанной в них форточкой. Руку сквозь прутья просовываешь и можешь полностью окно распахнуть или только форточку приоткрыть, например, если дождь идет. Обратно фрамуги притягиваются веревками, к сожалению, не синтетическими. Они от дождя становятся склизкими, тяжелыми, неприятно мягкими, как раздавленный земляной червяк, и тянуть за них еще то удовольствие. Но надо. Дождь идет косой и пол возле окна уже сырой. Ночью вода начнет испаряться и в камере станет влажно, а у меня першит горло. Но болеть мне не желательно, и я упрямо тяну за влажных «червяков», пританцовывая от нетерпения на крышке тумбочки и опасно балансируя на носках. Не удалась Леночка ростом, вот и занимаюсь эквилибристикой. Комплекс всех упражнений на растяжку или силу, что смог вспомнить, я уже проделал два раза. Перед обедом и после. Теперь пришло время вынужденной акробатики. Все, фрамуги наконец притянулись, шпингалет клацнул, закрыл окно и я спрыгнул на пол. По инерции сделал мелкий шажок, затем полный оборот, руки над головой, глубокий наклон, руки в сторону, руки-крылья, и еще один оборот с жесткой остановкой стоп в третьей позиции. Трам-пам-пам! Та-дам! Поклон внимательной публике с высунутым языком и вытаращенными глазами. Пошел на хер, вуайерист хренов!

В дверном глазке мелькнула тень-свет, заслонка с жестяным шелестом встала на место. Насмотрелся, мудак, натискал свой убогий отросток в штанах, пошел дальше по коридору за народом подглядывать. Сегодня у нас на смене мерзкий бледный извращенец с рваным левым ухом, Федор Синицын и его напарник, толстый, огромного роста дядька Михалыч, мужчина добродушности необычайной, уютный как плюшевый медведь и я никак не могу понять, как он с этим говнюком работает вместе? Ведь чистый минус с плюсом, лед с огнем! Но работают в паре без проблем, чай пьют с баранками дружно, и, если я правильно понял, уже год так дела идут. Кто-то умный их вместе поставил, без сомнения. А что, неплохой вариант использования метода «плохой — хороший», работает с результатом. Слышал я вечером, как какой-то идиот из камеры, что напротив моей, с Михалычем шептался, просил родственникам весточку передать. Что ж, он получит желаемое — обязательно передадут, его весточку, крепкие ребята с револьверами в руках.

Я забрался с ногами на кровать, накинул на плечи теплое шерстяное одеяло, плотно укутался. Пепельницу пристроил рядом, задумчиво покрутил в пальцах коробку с дамскими длинными папиросами. Курить или не курить? Не буду, и так по две пачки в сутки летит, а мне скоро понадобится свежее дыхание для быстрого и продолжительного бега, а вовсе не для понимания. Что же тогда мне делать? До ужина еще три часа с половиной, стрелки часов ползут медленно, улиточно, и заниматься ну совершенно нечем. Пол я протер, руки вымыл, газет мне не дают, а на просьбу принести книг, приволокли «Гаргантюа» Франсуа Рамбле, сборник трагедий Вольтера, обе книги на французском языке, и стихи Брюсова на немецком. Издеваются, что ли? Хотя стихотворение «На островах Пасхи» на дойчланде звучит шикарно. Особенно вот эти строки: «Мы кто? — Жалкий род без названья! Добыча нам — малые рыбы! Не нам превращать в изваянья камней твердогрудые глыбы!».

«Wir wer? — Armseliges Geschlecht ohne Benennung! Beute wir — geringe Fische! Nicht uns zu transformieren in Standbilder der Gesteine der tverdogrudye Scholle!»

Трансформер, штанбилдер дер твердогрудые! Вот так. Я вначале и не понял, а потом ржал, наверное, почти полчаса взахлеб. Не знаю, кто издатель и кто переводчик, нет имени на титульной странице, но что редактор ленивая сволочь, это совершенно точно. Твердогрудые! Шулле! Блин, дайте мне пистолет, я застрелюсь, нафиг!

Синица тогда долго сопел и смотрел на смеющегося меня, потом позвал Михалыча и мишка-топтунишка, открыв «кормушку», ласково уговаривал меня успокоиться. Понимаю их беспокойство — сойти с ума натуре тонкой и ранимой — это я о себе говорю, если что, — когда в любую минуту эту натуру могут выдернуть на допрос или расстрел, ничего не стоит. А «мишку» и «мокрицу» за это по голове товарищ Саша-Стилет не погладит. Скорее оторвет ее обоим и приставит к нижним частям тел. Но беспокоятся они зря, это просто настроение у меня хорошее. Присутствует полная сердечная гармония и благорастворение в небесах, или как-то там по-другому, точно не помню.

Странно, да? Сижу в камере, взяли с оружием в руках, трупов за мной пара штабелей, не считая всяких сопротивлений, диверсий и подрывов советской власти вкупе с провокациями разными, выход отсюда только один — до ближайшей стенки, а у меня улыбка с лица не сходит. Очень странно и одновременно никаких загадок. Говорил же на складе, мысленно, что пазл сложился? Говорил. Вот и наслаждаюсь сейчас ясностью ситуации и определенностью цели. А то существовал непонятно для чего и зачем, по течению плыл, и не мог понять, для чего Он меня выдернул из умирающего тела и засунул сюда. Протащил сквозь время и пространство за шкирку как щенка и бросил.

«Почему, почему ты меня покинул?».

Теперь мне ясно, почему. Ну, наверное. Мне так и кажется, что Он нес меня как грязную тряпку, одними кончиками пальцев. Донес, втиснул комок мерзости в Леночку и оставил в покое, руки марать не захотел, но дал шанс исправить. Не все, но многое. Или сделать по-другому. Не исповедуемы пути Его. Разговор на складе подарил множество разных вариантов будущего. Можно свить веревку из простыней и быстро вздернуться, пока меняется охрана. Пятнадцати минут хватит за глаза. Можно улояльничаться к Советской власти в лице Стилета и его хозяина, верно гавкать, идти в ногу и вести свою игру. Можно… Да многое можно. Выбор, так сказать, не ограничен.

Все-таки интересно, зачем Саша-Стилет раскрыл мне все карты? С бароном понятно — жизнь себе покупал, демонстрировал, насколько он им нужен, новым хозяевам пятой половины суши. Ну и меня, заодно, соблазнял вечной жизнью, здоровьем и молодостью. Наивный человек из холодных земель Чукотки. Расшифровал пару строк, начитался интерпретаций легенд и мифов, понял суть прочитанного, согласно своему мировоззрению и честно говоря, ограниченности. Для него «Роза Матильды» есть сакральное место. Спрятанное и охраняемое, каким-нибудь таинственным орденом или кланом. А у его членов обязательно татуировки на замотанных тряпками лицах, тайный язык и острые кинжалы в зубах. То есть в руках, рты-то тряпками закрыты. А сама «Роза» в пещере. Темной и пыльной, где на полу валяется пара-тройка скелетов неудачников, а возле стен сундуки со свитками, где сказано, как обрести желаемое. Ага, поймал необходимую девственницу, то есть меня, нацедил с нее крови, вскипятил с корешками на огне, произнес «шарах-барах-пыщ-пыщ!» и заглотил напиток. Все, сразу бессмертный и вечно молодой. Как только с таким наивным мировосприятием барон в жандармерии служил и с большевиками боролся? Ну, чистый ребенок, мля. Саша-Стилет на его фоне смотрится гораздо выгодней, мужественней, взрослее. Или это мне Леночка нашептывает? Спала ведь с ним, сучка. Первый раз не по своей воле, но вот во второй, а потом и в третий раз, руки ей никто не выкручивал. Сама ноги послушно раздвигала, а затем на спине Саши-Стилета крепко скрещивала. На широкой такой спине, со шрамом под левой лопаткой. Трапециевидные и широчайшие мышцы хорошо прорисованы, кожа чистая, смуглая, с терпким запахом одеколона. На плече, возле шеи, такая маленькая, но очень симпатичная родинка…

Тьфу, прости меня господи! Вот ведь несет-то!

Я скинул с себя одеяло, встал с постели. Зло чиркнув спичкой прикурил, подошел к окну, подставил еле заметному сквознячку раскрасневшееся лицо. Расфантазировался, мля, аж в жар бросило. Ладно, эротические бредни в сторону. Вспоминаем дальше-шире, мы пока одни в квартире…

Может быть он в открытую решил сыграть, после того как я потерялся от его вопроса: «Елена Александровна, а ведь вы это же не вы?». Смотрел внимательно, как я мнусь, силясь ответить, да пытаюсь собрать разбежавшиеся мысли в кучу, выводы гад, делал. Насмотрелся и мгновенно сориентировался. Быстродействие мозгов у него как у десятиядерного процессора. Первоначально разговор и объясняловки он не планировал, собирались меня взять просто и без затей — не меньше роты бойцов ждало нас за воротами склада. В каждом проулочке-переулочке по трое бойцов с ручным пулеметом. Плюс ко всему в соседнем складе приютилась кучка спецтоварищей из химотряда, в противогазах на морде и с распылителями в руках. Продолжатели дела А.А. Гольникова.

Наверное, это группа, которой руководила «настоящая комсомолка Адель Перкель. Химическим звеном группы руководит агроном И. И. Штерикукер, санитарным — коммунистка экономист М. Листинг, пожарным — инженер И. А. Щеглов, связи — зав. столом личного состава Евгения Сливник, звеном ревпорядка — Тамара Розенфельд».

Вот ведь, всплыло же откуда-то, вероятно когда-то в газетах прочитал. Гм, я так-то против товарищей из племени Соломонова ничего не имею, но не кажется ли вам, что в это время их везде и всюду слишком уж много? Мне вот так кажется, даже когда я крещусь.

Ладно, не будем отвлекаться на пейсатых-полосатых, в шапках бобровых, бородатых и здоровых. В общем, распылили бы они что там хотели распылить, да и взяли бы нас на выходе из склада, кашляющих и чихающих, если бы авантюра Стилета не удалась. На случай провала его задумки, приказ был однозначным — все равно брать меня живым в любом случае. Даже если я всех в складе положу и потом буду кусаться. Он же его сам и отдал. Умный гад, смелый и ответственный. Дело, для него, прежде всего. Сообщил об этом небрежно так, промеж фраз, ничуть не рисуясь и не бравируя. Гвозди бы делать из этих людей, да в крышку их гроба с бодрым присвистом забивать. Их собственного гроба, если кому не понятно. Не хотелось бы такого врага заиметь, но так уж вышло, заимел я врага и очень умного врага. Обыграть его будет не просто сложно, а как говорил ныне покойный товарищ Ленин «чрезвычайно архисложно», а все же обыгрывать мне его придется.

Я ведь из разговора на складе с ним вынес одно — расходный мы материал. И я, и Ли, и барон Стац. Найдем мы эту «Розу Матильды», вскроем, вычистим там все и нас сразу под нож — знаем слишком много и кровь на нас. Не смыть ее никакой верной службой. И без нас хватает верных «бывших» у Советов. Да и не понимает Саша куда лезет и зачем. Для него и его хозяина, ‘Роза’ — это тоже попросту большое такое хранилище с сокровищами из драгметаллов и цветных камушков. Легенды же о бессмертии для них древние сказки, в отличие от барона. Реалисты они и материалисты. Все что ими допускается, это рекомендации в древних свитках для правильного питания и описаниях таинственных упражнений, типа «Пяти тибетцев». А я для них банальный ключ для тамошнего жреца-шамана-хранителя. Лизнет капельку моей крови, сравнит мой фейс с наскальным фотороботом и пропустит отряд борцов за мировую революцию в святая святых. Что ж, убеждать их в другом я не собираюсь, мне только правду о «нильской» дряни им рассказать не хватало. В отличие от барона. По краешку ведь, болван, ходит, все настаивает на своей, единственно верной интерпретации текстов. Стоит товарищам к нему прислушаться, обратить внимание на слова о «крови не рождённой», что гасит пламя «розы» и мое положение изменится к худшему. Зачем двуногий инкубатор держать на свободе и относить к нему как боле-менее равноправному партнеру? Вот вы куриц-несушек уважаете? Нет? Вот и я о том же, не уважаю. А среди товарищей коммунистов светлых голов хватает. Тот же Саша-Стилет, третий раз повторю — очень умен. Сложит дважды-два, получит в сумме пять, и примет меры. Так что барона при первой возможности нужно кончать. Ибо он есть полный болван и не ведает, что может натворить.

За спиной загремели ключами, лязгнул замок, засов, заскрипели петли. Я обернулся, чуть прищурившись, поглядел на выход из камеры. Явился, властитель дум, долго жить будет.

— Добрый вечер, Елена Александровна!

— Здравствуйте, Александр.

— Не желаете со мной отужинать?

— В таком виде? Простите, Александр, но я несколько не одета и волосы… Не прибраны.

— У вас нормальный вид, Елена. А ужинать мы будем здесь, в здании тюрьмы. А вы где думали?

— Ну, где-то там — я неопределенно покрутил рукой в воздухе — на свободе.

Стилет молчал, долго не отвечал. Потом родил:

— Это возможно, Елена, все в наше время возможно. И это будет зависеть от того, как вы будете разговаривать со мной во время ужина. Откровенно и без недомолвок или, как вы обожаете, по-вашему, одни туманные намеки и недомолвки.

— Хорошо, Саша. Буду с тобой разговаривать только открыто и откровенно. Кстати, я очень надеюсь, обязательный интим в перемену блюд не входит?

Вроде бы немного смутился, морда, щекой дернул. Нет, но до чего же привлекателен, сволочь, для моей второй половины! Осторожней с ним надо, ох осторожней!

— Доброго дня, товарищ начальник!

— Здравствуй, Михаил. И скорее уж, доброго вечера. Как наша девочка?

— А, счас у Синицы спросим, он от ее камеры часами не отходит.

— Руки, потом, хоть моет? Или снова ему бланшем под глазом сверкать?

Михалыч тяжело вздохнул, виновато повел по-медвежьи могутными плечами. Стилет по-птичьи наклонил голову к плечу, наставив на Михалыча указательный палец, несколько раз угрожающе качнул им из стороны в сторону:

— Знаю, не терпишь ты его, но! Но он нужный нам человечек! Аккуратней с ним. Прошлый раз ты ему ребра справа поломал и нос свернул — месяц на госпитальной койке Синицын лежал. Месяц! А у нас в разработке Лопарев тогда был, он к таким мокрицам патологическую ненависть испытывает, а Синицина на работе нет. Я же хотел вашу пару к нему подвести. А что вышло? Пшик?

— Виноват, Александр Олегович. Я буду это… терпеть его.

— Вот-вот, будешь терпеть, Михалыч, будешь, а то сам знаешь…

Стилет фразу заканчивать не стал, но и сказанного было вполне достаточно. Холод не озвученной угрозы выстудил воздух в комнате.

— Сейчас из нэпманского ресторана блюда принесут, ты их расставь в кабинете Жилина. Проветри и прибери там у него, скатерть постели. Чистую.

— Так точ… Слушаюсь, Александр Олегович.

Михалыч боком вывалился из помещения дежурки, умудрившись при своих гигантских габаритах ужом скользнуть мимо грозного начальства. Стилет проводил взглядом фигуру надзирателя, качнулся на носках, привставая, вытянул со стенной полки газетный лист. «Комсомолка» за июль, почти свежая.

«Так, первый заголовок у нас тут «Поддержим…», а это я уже читал. Так, «Рука об руку», тоже читал, это о новой газете для пионеров…».

— Вечор добрий. Звали никак, товарищ Гольба?

Стилет отвлекся от газеты, не глядя свернул ее в трубку. Похлопывая по ладони, молча, не отвечая на приветствие, рассматривал вошедшего. Вроде бы не в первый раз видит, но каждый раз удивляется — ну вот откуда такие, гм, мокрицы, берутся? И папа ведь у них есть и мама. Наверное, братья и сестры тоже есть, если ему подобных не удавили сразу в колыбели. Вряд ли они и в грудничковом возрасте походили на обычных младенцев. Скорее на раздавленных клопов.

Липкий взгляд маленьких бегающих глазок, вечно слюнявый рот, собачьи брылы губ. Убогая прядка жидких волосков, прикрывающая обширную плешь. Выражение лица гадливое и до невозможности наглое, даже костяшки кулака непроизвольно зачесались. И запах. Удушающий, мерзкий запах немытого тела и сопрелого нижнего белья. Действительно, мокрица.

Стилет сделал пару шагов к окну, приоткрыл створку, сбил щелчком пальцев несколько опавших листьев с подоконника. Холодный осенний дождь жадно накинулся на неприкрытую тканью куртки кисть. Не оборачиваясь, поинтересовался:

— Как ведет себя заключенная, товарищ Синицын?

— Как обычно, товарищ Гольба. Делает разные упражнения. Курит, спит, сидит на кровати. С ногами.

В голосе Синицына прозвучало открытое неприятие данного факта. Стилет с неожиданным интересом взглянул на отвечавшего: «Надо же, какой ревнитель порядка!».

— Заговаривать ни с кем не пробовала?

— Нет, товарищ Гольба. И никому не отвечает.

— Кому же?

— Фокину из четвертой.

— А, это тот, из «Треста». Интересно, интересно… Что именно он у нее спрашивал?

— Кто, как зовут, за что арестована.

— Стандартный набор. Так, Синицин! Фокину удели побольше своего внимания. Ну, твоего, специфического. Понятно?

На губах двуногой мокрицы мелькнула мутная улыбка:

— Ага, товарищ Гольба. Все ясненько, обязательно уделим. Врагам любимой Советской власти мы завсегда внимание окажем. Хи-хи.

Синицын мерзко хихикнул, прикрывая ладошкой рот. Стилет с каменным лицом отметил, что лучше бы он этого не делал — лучше стерпеть запах изо рта, чем видеть грязные, обгрызенные ногти и водянистые пузырьки на нечистой коже. Ангелом-спасителем в дежурку заглянул Михалыч, прогудел басом, буровя взглядом спину Синицына:

— Это, еду принесли, Александр Олегович. Накрыл я в кабинете. Все готово.

— Спасибо, Михалыч. Пойдем, откроешь мне камеру нашей принцессы.

Доможирова стояла у окна камеры, терпеливо ожидая, когда откроется дверь. Чуть качнув подбородком, Стилет громко поздоровался, не переступая порога:

— Добрый вечер, Елена Александровна!

— Здравствуйте, Александр.

— Не желаете со мной отужинать?

— В таком виде? Простите, Александр, но я несколько не одета и волосы мои… Не прибраны.

— У вас нормальный вид, Елена Александровна. А ужинать мы будем здесь, в здании тюрьмы. А вы где думали ужинать?

— Ну, где-то там — Доможирова крутанула кистью в воздухе и Стилет в очередной раз поразился изящности и отточенности ее движений — на свободе.

Кошка. Хищная, опытная, матерая кошка-убийца. Стилет неприлично долго молчал, не отвечая и внимательно разглядывая собеседницу. Потом произнес, не торопясь и тщательно отслеживая реакцию:

— Это возможно, Елена Александровна, все возможно. Но это будет зависеть от того, как вы будете разговаривать со мной во время ужина. Откровенно и без недомолвок или, как вы любите, одними туманными намеками.

Доможирова мягко и завлекающе улыбнулась, в глазах мелькнули озорные бесята:

— Хорошо, Саша. Я буду с тобой — слова «я» и с «тобой» она произнесла с томным придыханием, не пошло-отрепетированным, а каким-то даже робким — разговаривать, только открыто и полностью откровенно. Кстати, надеюсь, обязательный интим в перемену блюд не входит?

Стилет почувствовал, как краснеют его щеки, раздраженно дернул щекой:

— Нет, если вы сами не желаете… Леночка. Следуйте за мной.

И не дожидаясь ответа, повернулся к Доможировой спиной. Умеет выбить из равновесия, сучка, и умение это явно не той Леночки, что он знал, потом вербовал, а затем и насиловал на явочной квартире. И на разные перемены и сложные обстоятельства никак не спишешь, слишком короткий срок прошел с их последней встречи. За такое короткое время так люди не меняются, здесь реальная, жестокая жизнь, а не выдумки нанюхавшихся кокаина писателей с их ударами молнией по голове. Дьявол, мистика просто какая-то!

Стилет с силой сдавил челюсти, сжал и разжал несколько раз пальцы правой руки. Он не любил мистику, и все непонятное тоже. В его выверенный, холодный и логичный образ мира подобное не укладывалось, и было им неприемлемо. Бога нет и дьявола тоже. А вот мистика есть. Вот это его и бесило.

Вначале ели молча. Стилет неторопливо насыщался, все-таки с утра без нормальной еды, только кусок вчерашнего мясного пирога перехватил по дороге сюда. Доможирова первой разговор не начинала. Ела аккуратно, пронося ложку над куском серого ноздреватого хлеба, вытирала салфеткой капельки соуса с уголков губ. Внимательно смотрела на него и улыбалась одними глазами. Просто улыбалась. Ни по-доброму, ни по злому. Терпеливо, ожидающе. Так может улыбаться много поживший человек, разочаровавшийся, усталый, не ожидающий услышать что-то новое для себя. Это Стилета напрягало и несколько, себе он не стеснялся признаться, нервировало. Аппетит отбивало. Трудно получать наслаждение от вкуса отличного бифштекса, когда на тебя смотрят как… Как на глупого мальчишку, с таинственным видом зажавшего в кулаке осколок яркой блестяшки. «А вот у меня есть секретик!».

— Вы мало едите, Елена Александровна. Не вкусно или тюремный рацион для вас достаточно сытен?

— Спасибо, все очень вкусно, просто я ем мало. Да, может, мы перейдем на «ты», Александр? Кстати, я до сих пор не знаю вашего отчества. Только имя и кличку.

— Считаю, что вам этого достаточно. И это не кличка, а партийное прозвище.

— Ну да, ну да… Шикарный никнэйм. Стилет! Знаете, это внушает. А номер партийного билета у вас, Саша, в первых сотнях или тысячный? С такой кличкой только в первых рядах!

— Я еще раз вам повторяю, Елена Александровна, что это партийное прозвище, а не кличка!

— Пожалуйста, не кричите на меня, Александр. И значит, мы не на «ты». Это очень грустно, Саша. Ведь мы с вами друг другу вовсе не чужие люди.

Доможирская низко опустила голову. Показалась, что она даже тихонько всхлипнула.

Александр Гольба неожиданно ощутив, что заводится и одновременно чувствует себя виноватым, по-новому взглянул на Доможирскую. Играет? Какую роль и зачем? Отодвинул тарелку, есть совершенно расхотелось, быстро задал вопрос:

— Лена, чего вы этим добиваетесь? Желаете вывести меня из равновесия? Какая вам с этого выгода?

— Извините, Саша — Доможирская извиняющееся коснулась кисти Стилета — не обращайте внимания на мою стревозность. О чем вы хотели меня спросить? И почему в такой уютной и располагающей обстановке, а не в допросной?

Стилет хмыкнул:

— Хм. Есть смысл перенести наше общение туда? Вы что-то скрыли от меня на предыдущих допросах?

— Уверена, что нет. Все что вы хотели узнать — вы узнали.

— Опять играете словами, Елена Александровна — Гольба свернул напополам салфетку, ухватил чайник за раскаленную ручку — А что мы не хотели узнать или не знаем, что это нам надо узнавать, вы мне расскажете? Вам чай крепкий или не очень?

— Крепкий и желательно сахара побольше. Люблю сладкое — Доможирская смущенно улыбнулась — И давайте мы с вами, Саша, определимся — мы с вами на «ты» или на «вы»?

Стилет вернул чайник на место, задумчиво помешал ложечкой в стакане:

— Даже не знаю, Елена Александровна, что вам ответить. Смотрю на вас, и вижу лицо и фигуру Леночки Доможировой, но вы совершенно определенно не она. Женщина, которую я вижу перед собой, умна, цинична и совершенно меня не боится. Вы вообще ничего не боитесь, словно вы уже умерли. И не раз. Скажите, Елена Александровна, кто вы на самом деле?

— Сказка о сестре-близняшке не прокатит?

— Как вы выразились? «Прокатит»? То есть, вы хотели сказать, «пройдет»?

Доможирская с выражением неприкрытой досады на лице кивнула головой.

— Блатная феня? Питерская или московская?

— Одесская, Саша.

— Даже так… Впрочем, неважно, к этому мы вернемся позже. Так кто вы?

Доможирская вздохнула, вытянула тонкую папироску из коробки. Прикурила, глядя в глаза Стилета.

— Я, Пантелеева Елена Александровна, в девичестве Доможирова. Год и день моего рождения вам известны. Происхождение тоже. А насчет всех несуразностей, то в этом виноваты голоса.

— Кто виноват? Голоса? Какие голоса? Что за ерунду вы несете!

— Разные голоса, Саша, разные. Мужские, женские. Старые и молодые.

Доможирова сидела напряженно выпрямившись, прикрыв глаза и вцепившись побелевшими пальцами в край стола. Дрогнули приборы, звякнула ложечка в стакане Стилета. Губы Доможирской беззвучно шевелились что-то произнося, глубокие морщины перечеркнули лицо, старя женщину, скулы заострились. Стилет невольно наклонился вперед, прислушиваясь к невнятному шепоту.

— Они говорят, они зовут, они шепчут… Угрожают, кричат. Они говорят, что делать, они приказывают, требуют… Они пугают меня!

Глаза Доможирской внезапно широко распахнулись, Стилет еле остановил готовящуюся отвесить пощечину руку.

— Не стоит этого делать, Саша, я уже пришла в себя. Так, минутная слабость. Голоса у меня под контролем и от них есть польза. И мне и вам. Как вы думаете, смогла бы я без их помощи уйти из той квартиры в Петрограде? То есть, уже в Ленинграде.

Стилет опустил зависшую над столом руку, порывшись в кармане, достал папиросы, закурил. Выдержав короткую паузу, ответил:

— Думаю, что нет. Уверен, что нет. Слишком профессионально все было проделано, немалый опыт в подобных делах чувствуется. Не похоже это на Доможирскую, ту Доможирскую, что я знал. Значит, говорите, вам голоса помогли?

— Точнее, голос. Мужской, очень строгий и совершенно не терпящий никаких возражений. Наверное, это генерал. Или адмирал.

Стилет неодобрительно покачал головой:

— Елена Александровна, ну какой это может быть генерал? Только вам, женщине, подобное могло прийти в голову. Не ходят генералы в атаки. А если и ходили когда-то, то все уже давно позабыто и навыки утеряны. Скорее, это жандармский ротмистр. Это их уровень, да и пострелять, некоторые из них, были совсем не дураки. Сталкивался я как-то, с подобными псами царизма, еле ушел тогда.

— Ну, значит это жандарм. Наверное, полковник. Ну вам виднее, Саша.

Стилет соглашаясь кивнул, поймал себя на том, что согласился не со своим, вздохнул, задумчиво посмотрел на собеседницу — м-да… Прошелся по комнате, ухватив по пути со стола стакан с чаем, сделал большой глоток.

— И когда вы в первый раз их услышали? Эти ваши голоса?

Доможирская словно ждала этого вопроса:

— Перед самой смертью Пантелеева, где-то за пару дней. Вначале очень испугалась, потом привыкла — руководить они мной не могут, только советовать. В церковь я идти побоялась, да и не похожи были голоса на бесов, Саша, скорее на голоса некоторых маминых друзей, давно умерших. Что-то неуловимо похожее. Шепот, тон… Помолилась, разумеется, символ веры прочла, и они вместе со мной читали. Так что… — Доможирская немного отодвинула друг от друга плотно стиснутые ладони — Я даже не знаю, что и думать. Наверное, я медиум? Ведь так называют таких людей? Что слышат голоса в своей голове.

— Да, так называют таких людей. Еще их называют душевнобольными, но это не наш с вами вариант. На сумасшедшую вы не похожи, скорее похож буду я, если вам поверю.

— Ваше право, Саша, верить мне или не верить. Голосам это безразлично. Мне тоже.

Доможирская ответила холодно и равнодушно. Закурила, стряхнула пепел в стакан — к чаю она так и не притронулась. Стилет на данный поступок не отреагировал, прохаживаясь по кабинету от двери к окну. Через некоторое время задумчиво спросил:

— А скажите мне вот что, Елена… — Стилет вернулся за стол, сел раскованно, заложив ногу на ногу и откинувшись на спинку стула, помедлил, закурил еще одну папиросу — А вы знали, что незадолго перед своей смертью, ваша мать, Мария Михайловна участвовала в каком-то таинственном ритуале?

— Нет. Если вы помните, в то время я гостила у тетки в Новгороде и о смерти мамы узнала из телеграммы. Да и не верила я никогда в эти тайные забавы матушки. Хотя вот сейчас, начинаю задумываться. Сами понимаете, возникли неожиданные причины.

— И правильно делаете, Елен, что задумываетесь. Нет дыма без огня, и ваша мама была очень непростой женщиной. И тетка ваша, Светлана Юльевна, представляете, вот ведь совпадение, тоже состояла в «Ордене Духа». Том самом, Новгородском. Она была знакома с Гурджиевым и Блаватской, как и ваша мать. Только не врите мне, что вы этого не знали.

— Знала. Только мама всегда старалась оградить меня от этого, не подпускала близко. Все говорила, что у меня особая судьба и мне ненужно пачкаться в мирской грязи и участвовать в их ритуалах. Мол мне не нужна известность в тех кругах, многие из знакомых могут не выдержать искуса. Не знаю какого именно, маменька всегда уходила от ответа на этот вопрос. Да и папенька очень не одобрял ее занятия.

— Ваш отец был умным человеком, Елена Александровна. Что ж…

Стилет отдернул манжету, посмотрел на наручные часы, массивные, на толстом кожаном ремешке:

— Времени у нас не так много, как хотелось бы, поэтому примем как данность, что вы медиум, голоса вам помогают и советуют, и приступим к более насущным делам. К миру духов и прочей ерунде мы вернемся, с вашего разрешения, завтра, вечером, за ужином. Вы не против, Елена Александровна? Отлично. Теперь, напомню вам ваши слова: «Что бы доказать верность Советской власти я готова на все!». Вы говорили такое?

— Да, говорила и от своих слов не отказываюсь.

— А если вам надо будет убить ребенка или беременную женщину? Разумеется, ребенка и женщину врага Советской власти?

Доможирова равнодушно пожала плечами:

— А разве это что-то меняет? Женщина, ребенок… Дети врагов, не дети… Да, если их будет много, то желательно использовать пистолет — у нагана слишком тугой взвод, а маузер слишком тяжел. Боюсь, рука устанет, придется поправки делать, а это перерасход патронов.

Стилет сразу не нашелся, что ответить, только молча крутил в пальцах гильзу от выкуренной папиросы. Потом подобрал слова:

— А не слишком ли цинично и наигранно, Елена Александровна? Не боитесь настроить против себя подобной жестокостью и откровенностью?

— Все возможно, Александр, но ведь вы хотели открытости и откровенности, не правда ли? И что вы хотели от меня услышать, что именно ожидали? Истерики, слез, мольбы уберечь от чаши сей, а может испуганного или гордого «нет»? Я ведь уже не та глупенькая Леночка, вы правильно заметили. Когда у тебя тут — Доможирская легко коснулась кончиком пальца виска — несколько проживших долгую жизнь людей, то трудно остаться прежней. А многие из них убивали при жизни. Как вы думаете, к живым они будут испытывать хоть малую толику добрых чувств или им важнее собственное, пусть и такое жалкое существование?

Вернулся я в камеру ближе к полуночи. Вымотанный, злой, усталый и голодный, будто и не ужинал. Сгорело все словно в топке. Высшая нервная деятельность требует море топлива. Особенно продолжительная и напряженная. Лгать так, что сам начинаешь верить во весь тобой несомый бред, чушь и ахинею как в святые истины, очень не просто. Тяжкий, каторжный труд. Многие ломаются, не выдерживают противоречий между реальностью и формируемым ими другим, отличным, пусть и мелочах, миром. Гораздо легче и проще признать, что все тобой утверждаемое ложь и пусть цена такого признания смерть, лишение свободы, позор и презрение окружающих, это наиболее часто выбираемый вариант. Тяжела ноша творца, а признался и уже не творец, так, овец заблудший. Пусть и сожженный на костре, заключенный под стражу или побитый ногами, но понятый — с кем не бывает, все мы не без греха — и чуточку прощенный. Принятый обратно в стадо на правах паршивой овцы. Вот так и еще одного, способного изменить реальность, не стало. Мухаммеда или Будды. А вера, даже размером с горчичное зерно, но неподдельная, истинная, творит почти все. Ломает реальность как ивовый прутик и кроит полотно мироздания без ножниц. Нужен пример? Пожалуйста — первое на планете государство рабочих и крестьян. Не поверили бы люди-человеки большевикам, и не вышло бы ничего. Не только не начинался бы раздуваться пожар мировой революции, а даже дымком бы не потянуло. Сгинул бы призрак коммунизма, даже не побродив по Европе, развеялся, как утренний туман. Поэтому верить нужно и необходимо. Во что угодно верить — в Бога или его отсутствие, загробную жизнь, параллельные миры, зеленых человечков, приметы и гороскопы, скорейшее повышение по службе. Ибо без веры человек обыкновенное животное. Разумное и поэтому вдвойне опасное. Нет веры — нет правил, нет ограничений. Законы? А что законы есть такое, если в них не верить? Черточки, буковки на листах бумаги, сотрясение воздуха на площадях при зачитывании. Если в них никто не верит, то разве возможен механизм их воздействия на мир? Нет, не прокрутятся шестеренки, шатуны-валы не сдвинутся с места, и молот наказания останется неподвижным. Мертворожденная вещь, вроде вечного двигателя. Что-то брякает, крутится, грозно гудит, пары испускает, а результата нет.

Поэтому я верил в то, что нес за ужином. Истово верил, иначе нельзя было. Определение несомому мной подобрать трудно, это выше бреда и пурги уровней на десять в охренной степени, поэтому обойдемся без маркеров. Но результат получен. Самовнушение сработало до внутреннего испуга и робкого прислушивания к себе — не зазвучат ли, в самом деле, в моей голове голоса? Что ж, подведем конечный итог — я отыграл свою роль на «отлично», «браво» мне и «бис». Сто выходов к публике на поклон.

Будь на месте Саши-Стилета человек из моего времени, то и он бы поверил. Не полностью, с лакунами-пустотами для сомнения и скептического критицизма услышанного, но поверил. Есть такая уверенность. А Сашенька…

Да пусть он хоть весь искривится лицом, демонстрируя свою недоверчивость, но глаза все равно выдают — поверил. У него ведь была заранее проигрышная позиция — мост опущен, в стенах крепости бреши проделаны. Слишком у Саши небольшой базис знаний о мистике и всему ей сопутствующего. Если бы его разум был ежедневно тренирован информационными атаками, как разум моих современников, выживших после Серого конца, то он устоял бы против моей лжи, но чего нет, того нет. И на местном базаре не купишь. Все достижения фантазий нынешнего времени — это полеты из пушки на Луну, трехногие монстры с Марса и таинственный мужик на роскошной подводной лодке в океане. Еще разные спиритические сеансы в затемненных салонах при свечах, высушенные до состояния воблы дамы-медиумы, сумасшедшие прорицатели, бредни масонов о Чаше и Копье, фокусы на сценах. Церковные чудеса? Не верит он в Бога, глупец. В общем, маловато для критического восприятия неожиданной и новой информации. Тем более такой, которая многое объясняет и убирает кучу неудобных вопросов. Так что Сашеньке деваться было некуда — поверил. Поэтому можно спать спокойно — версия о наличии голосов в моей прелестной головке им принята, подогнана под удобный формат восприятия, подкреплена гранитным фундаментом в виде жутко таинственного масонского ритуала, и мне можно спать спокойно. Что я и сделал. Лег спать, не раздеваясь и не чистя зубы. Очень уж я устал.

 

Глава вторая

Утром пришли снимать с меня «мерку». Долго заставляли поднимать — опускать руки, нагибаться и привставать на носочки. Всего искололи огромными булавками и измарали портняжными мелками. Еще утащили, негодяи, мои сапожки, оставив взамен чужие неудобные ботильоны. На высоком каблуке «рюмочкой», шитые бисером, шелковые и на размер больше. Для чего все это, зачем — не понятно. Чем их не устраивает моя полувоенная одежда, что такое господа-товарищи, задумали? Решили сшить мне платье и выпустить на прием в Кремле под очи власть предержащих в качестве забавной, опасной зверушки? Возможно. Для этого и рацион питания изменили. Никакой перловки, овсянки, супа с капустой. Редко мерзостная еда, с детства ненавижу капусту и овес. Со зрением у меня и так, без этих злаковых, все в порядке.

Сейчас же у меня на завтрак была яичница с сосисками, чай с бубликами, маковыми. На обед картофель жаренный с петрушкой, грудинка со слезой, парное молоко. Правильно, «женщины бледные со взором от голодухи горящим», брутальных мужчин с маузерами не привлекают. Еда чуть остывшая, но вкусно приготовленная, без сомнения доставлена из того же ресторана, что и вчерашний ужин. Точно, Сашенька побеспокоился.

Что из всего этого следует? Правильно, мой статус резко поменялся. Отныне я не подозрительный контрреволюционный элемент, а что-то вроде перековавшейся и вставшей на правильную, большевистскую платформу, сознательной гражданки из «бывших». Товарищ в красной юбке и с вороненным маузером, белокурая бешеная фурия революции. Теперь вот обязательно окрашусь в блондинку и начну носить черные чулки, со швом.

Тьфу, мля! Осталось только надеть белую блузку, черную с белым кантом пилотку с «курицей на венке» и фрау Штирлиц готова к выходу на подиум. Где мой верный «парабеллум», то есть «люггер»? Я готов.

В полдень мое предположение подтвердилось. Мне принесли гимнастерку и зеркало. Гимнастерку светло коричневую, с красными пустыми петлицами и нагрудными карманами с клапанами, зеркало среднего размера, в простой деревянной оправе. Вообще-то это скорее френч, а не гимнастерка, в зеркало смотрюсь как на портрет, вижу себя только до пояса. Так, тут еще есть темно синие галифе и хромовые сапоги со шпорами. Полированными, стальными, с иззубренными колесиками. Вот на хрена, они мне спрашивается? Лошадь в камеру не влезет, а двигаться бесшумно не получится, буду бренчать ими как корова на выпасе с колокольчиком. Так, кобура рыжая, не стандартная. Я с подозрением покосился на пакет из плотной оберточной бумаги — да ну нах, быть такого не может! — осторожно потянул за кончик узла обхватывающую его бечеву.

Может. Здравствуй, мой стальной мальчик! Верный «люггер», словно нашедшийся щенок, ткнулся накладными щечками мне в ладонь, указательный палец привычно лег в низ затворной рамки. А вот вес не тот. Обойма со щелчком выскользнула из рукояти. Оскопили тебя, малыш, отобрали патроны… Впрочем, иначе это было бы излишне. Одели, обули, железяку орехи колоть дали, что тебе еще, девица красная, для счастья надо? Аленький цветочек, со свинцовой тычинкой, штук с полсотни? Нет, не получится, чудище заморское категорически против.

Но разочарования сдержать не смог, лицо выдало.

— Вы плачете, товарищ Овечкина? Что-то не подошло?

— Нет, что вы! Это соринка в глаз… Так, мля, так. Как вы меня сейчас назвали?!

— По фамилии вас назвал, по вашей фамилии, товарищ Овечкина. Как в удостоверении и писано, чернилами. Синильные они, правда, я бы вот анилиновые поискал, а так придется от дождей да влаги беречь, документ. Может кусочек кожи вам оставить? Сошьете чехол, все же лучше, чем в тряпице держать? И от тельной влаги, пота то есть, не смокнет.

Я его не слышал. Вернее, слушал, но не воспринимал, этого чернявого, сутулого, высокого, с портняжным метром на шее. Так, запоминал слова, клал в память на потом. Я более важным делом занимался, удостоверение свое рассматривал. Нормальное такое удостоверение, все как надо оформлено, только вот имя и фамилия… Смущали они меня. Отчество тоже, смутительное, непривычное.

Сотрудник ОГПУ, тарам-тарам, парад-алле, прошу любить и жаловать — Овечкина Калисфения Никитична. Короче, Калли или Феня. Калли Кришна, фене в морду… Нормально так звучит, все нормально. И я спокоен, совершенно спокоен. Ну, Саша-Стилет, ну вражина! Красиво сделал, элегантно-навязчиво. Унизил, на коленно-локтевую позу непринужденно поставил и не остается ничего другого, как улыбаться. Улыбаться, стиснув зубы. Мужчина, мачо брутальное, прямоходящее, сверхшовинисткое. Гад, короче.

Таинственный незнакомец, а кто он еще, ведь и не портной и не нормальный сотрудник грозной организации, смотрел на меня влажными воловьими глазами. Чего, интересно, ждал? Ладно, поможем ему выйти из ступора:

— Я привыкла к псевдониму. К другому имени. Вам ясно?

Почему-то очень захотелось добавить «поручик». Не добавил, но в тоне, глазах, мля, в выплеске ментальной энергии, для особо привередливых, что-то этакое промелькнуло.

— Так точ… Ясно, товарищ старший сотрудник Овечкина.

Вот так, я товарищ старший сотрудник, а у меня это из внимания выпало. Огорошила меня Калисфения, как фугасом накрыло. Но тогда в строку ложится и нагрудный знак за рубку. Блестящая фитюлька первого государства рабочих и крестьян под кровожадно-лесорубским названием «За отличную рубку». Овал, позолоченная надпись, на щите овала две скрещенные посеребренные шашки, внизу белая эмаль. Стильно и красиво. Интересно, а шашка на бок мне положена? Там тоже знак за «рубку» положено прикрепить, есть такой же накладной, и он еще красивей. Пластинка там такая сложная, звездочка эмалевая красная, серп и молот на ней, две сабли, то есть шашки, сбоку. Интересно, так мне шашку дадут или кавказский бебут вручат иль вручат? Лучше всего бебут, а то шашка мне не по росту и тяжеловата будет. Воинский салют красным командирам отдавать сложно станет, рука безобразно дрогнет, в общем будет не красиво.

Тьфу, мля тыща раз! Не успел окраситься, а перекись водорода мой мозг уже отравила.

— Вы будете смотреть, как я буду переодеваться? Или все же выйдете?

— Я выйду, товарищ Овечкина. На несколько минут. Вы постарайтесь быстрее — нас ждет товарищ… хм, фотограф. Фотокарточку нужно в дело ваше.

Фотограф? Ах, да! В удостоверении нет моего фото, хотя есть печать на месте. Что-то тревожит меня в этой печати. Фото нет, печать есть. Места для фото, получается, что нет, а так-то оно в удостоверении есть, место для фото. Тысячи богов Индии и сотни пернатых команчей, что-то я мощно туплю после обеда. Ох, не к добру это…

Пока портной на службе революции ожидал за дверью, я быстро переодевался. Белье бы еще поменять, запах от него уже насыщенный идет. Не этой, боже упаси, субстанцией пахнет, а дух, долго не меняных и стиранных без мыла вещей, идет. Но баня и помывка тела грешного, очевидно, будет позже.

— Вы уже оделись, товарищ Овечкина?

А вот и наш недавно вспоминаемый прынц, Саша-Стилет, словно дух отца Гамлета появился в дверях камеры. Долго жить будет, если, гм, не укоротить ему срок пребывания во плоти, духом он лучше будет смотреться, я уверен.

— Да, я оделась, товарищ Ржавая Алебарда.

— Обижаетесь на меня, Елена Александровна? Разве моя шутка не удалась?

— Шутка?

— Да. Вот ваше настоящее удостоверение. Но фамилия в нем будет той же. Вы по-прежнему товарищ Овечкина, Елена Александровна. Я имел смелость предположить, что на фамилии Доможирова у нашего писаря дрогнет рука и возникнут ненужные мысли. Вы согласны со мной?

— Да — пробормотал я, разглядывая еще одно удостоверение — согласна. Это удостоверение тоже оформлено по всей форме, с печатью, индексом управления и моей фотографией, три на четыре. Фотографии черно-белой, совершенно неудачной. Бледная, выражение глаз непонятное, рот словно две слипшиеся нитки, скулы в красных пятнах, на фото получившихся белыми тенями. Это меня фотографировали на следующее утро после нашей беседы на складе, ясно видны еще и черные круги под глазами и кое-как причесанные немытые волосы. Но вот в самих глазах у меня есть какая-то сумасшедшинка, скулы заострены, лицо напряженно, губы, два сомкнутых воротных створа неприступного замка, ресницы — кованная решетка. Прямо вся такая недоступная, да еще в порыве страсти. Жуткий контраст. Гражданка с фото, ты врагов революции резать готова? Ну что за глупый вопрос? Я «всегда готова»! К вашим услугам товарищи, лучший резчик по теплому мясу — младший сотрудник ОГПУ Овечкина Елена Александровна. Любить не обязательно, жаловаться бесполезно.

— Сомнительная все же шутка. Не очень умно с вашей стороны, Саша — в глазах вдруг стало на мгновение темно, я коротко тряхнул головой, сбрасывая мутную пелену — все же я ожидала от вас…

Черт, почему я вижу его как в тумане? Все расплывается перед глазами. Я засыпаю… Мля, я действительно засыпаю! Ну, Саша-ублю…

— Очнется она часов через семь, может восемь. А может и всю ночь проспать. Препарат новый, действие до конца еще не изучено. Вы за это время все успеете сделать, товарищ Ляо?

— Моя все успеет, гражданин нацальник. Там одна звезда, там одна серп и там одна молот. Спина все написем, гражданин нацальник. Правильно, по-новому написем, без старорежимных ятей.

— Товарищ Ляо, тебе кривляться не надоедает? Да еще так неестественно?

— Привыцка, гражданин нацальник. А это действительно необходимо? Крайне необходимо и важно?

Невысокий и плотный, весь какой-то округлый азиат внимательно смотрел сквозь узкие щелочки черными точками глаз на Стилета.

— Что именно, товарищ Ляо?

— Знаки эти, товарищ Гольбо и надпись. Дурацкая надпись, кстати, смысл вроде есть и вроде бы и нет его. Вам не жалко портить такую прекрасную кожу? И такую красоту?

Двое мужчин внимательно уставились на обнаженное до пояса тело девушки. Нежная белизна кожи, высокие и аккуратные холмы грудей, насыщенные цветом альвеолы сосков, плавная линя животика. Ни надутых жиром «валиков» на боках, ни бледных тонких линий растяжек. Воплощенные Юность и Весна. Грубоватый лежак под ней казался настолько неуместным, что руки прямо чесались выкинуть его, а еще лучше сжечь. Волосы легли мягкой темной волной вокруг четко очерченного овала лица, придавая девушке вид беззащитной лани, ресницы трепетно, гм, трепетали в такт дыханию. Прям чистый Восток, беспомощная и эротичная до невозможности жертва в одних шароварах, а рядом грозные пустынные разбойники. Ножатые и усатые, этакие маузерные, несгибаемые борцы «вольники». За волю ведь борются.

— Это нужно, товарищ Ляо. Очень нужно для нашего дела. Революция требует, чтобы мы так поступили. Нанесли надписи. И символы нашей революции. На эту красивую кожу.

Слова Стилету давались с трудом, язык не ворочался, словно его прикололи к небу иглами Ляо, но он все говорил и говорил, каменея лицом при каждом произнесенном слове.

— Хорошо, я сделаю это, товарищ Гольба. Набью ей на плечах звезду, молот с серпом, сделаю надпись на спине. А вы не спешите, списывая плуг из знаков государственной символики?

— Нет. Это решено на самом верху. Только серп и молот. Никакого плуга или сохи.

— Что ж, раз решено, то решено. Но краску для тацу я выберу сам. И точно не вашу, хиайси.

— Не буду возражать, ведь вы мастер, а не я, товарищ Ляо. Вам и отвечать.

В сознание я приходил долго. Неуклюже ворочался, стараясь поудобней устроить изломанное за ночь от неудобной позы тело. Спину неприятно жгло, плечи дергало зудящей болью. Сделали прививку от оспы? Или это «манту»? Тогда не помыться мне в ближайшие три дня. Руки так и тянулись расчесать, расцарапать до крови, сильно беспокоящие места на теле, но я останавливался на полпути, отдергивая нетерпеливые пальцы от желтоватых бинтов на груди и плечах.

Зеркало, где это хреново зеркало? И нужна вода, бинты необходимо намочить. Отдирать на сухую нет никакого желания, уверен, больно будет до звездочек в глазах.

Пальцы резко заломило под ледяной струей, капли отскочили от дна раковины и раскаленными дробинками ударили в судорожно поджавшийся живот. Ох и стылая же вода, черт возьми! Словно ее с горного ледника набирали. Но для воспаленных участков кожи в самый раз, даже немного приятно. Кто-то умный и предусмотрительный приволок в камеру этот заиндевелый чайник с водой и заботливо накрыл тряпкой. Точно, не сука Стилет, этот бы воду нагрел и специально бы еще и посолил. Спасибо тебе условно добрый человек, хотя ты тоже еще тот гад, сука и тупая сволочь, раз здесь работаешь и имеешь доступ в мою камеру.

Так, бинты вроде бы уже достаточно намокли, можно их аккуратно сматывая снимать, знаю, пригодятся они мне еще. Только постирать нужно, кровь на них, сукровица и еще какие-то неопрятные разноцветные пятна. Бордо, фиолет, нефрит. У меня выборочный дальтонизм? Откуда на бинтах зеленый и фиолетовый цвет? Ладно, допустим, что зеленый это «зеленка», хотя вряд ли, не здорово распространена она пока в это время, а бордо это кровь, но вот фиолетовый цвет-то откуда?

А может, стоит поднять вверх от бинтов испуганные глаза, и наконец-то посмотреть на себя в зеркало? Смелее, смелее, совсем уже размазней становлюсь по мелочам — сломанный ноготь катастрофа мирового масштаба, размазанная помада — вселенский апокалипсис и все пропало, а то, что хоть со всеми сломанными ногтями и совершенно без помады мне любой ноги мечтает раздвинуть, забываю. Твою мать, ну этот-то вывод откуда?! Где тут прослеживается связь между насильственным сексом и сломанным ногтем? Народная женская примета такая, «ноготь сломан — член меж ног»? Тьфу, да хватит же бредить, смотрись ты в зеркало, институтка, мля, нежная!

М-да… Последний слой бинта и вид мне открывается просто прелестный. Или ужасный, все зависит от позиции восприятия. Разницы никакой, испортили плечо. Точнее, оба плеча. На пляж уже не сходить, чистотой кожи не очаровать. Заклеймили как племенную корову, без спроса, но качественно. Линии ровные, четкие, глубина введения краски не менее полутора-двух миллиметров, само не сойдет, только забивать другим рисунком. Мастер работал.

«Палач-то был мастак и вот, там лилия цветет». Или нет, не так, а вот так: «И платье вниз ползет само, а на плече горит клеймо…».

Кто это и когда пел? Может Anars? Нет, имя Анарс это оттуда, из будущего, а вот именно эти строчки напевал враг народа и подлый эксплуататор крестьян, граф де ля Фер. Пел под гитару, пьяный в зюзю и нудно рефлексующий в притоне подлой буржуазии.

Неумно шучу, значит, защитный механизм психики работает на полную мощность. Она, психика, у меня слабая и выборочная. Гору трупов навалить высотой с пик Коммунизма мы можем и без слез в подушку по ночам, но вот только шкурку попортили и все, ножки подкашиваются и душевное смятение в нутре. Как дальше жить?

Наверное, этим вопросом задавались и Антонина Макарова-Гинзбург, и немки Гермина Браунштайнер и Ирма Гриз, и сушеная вобла из Англии Майра Хиндли. Женщины-палачи. Сотни трупов за спиной и горькие слезы из-за того, что не вымыты волосы и помада не в тон. М-да, понять женщину — сойти с ума. Или стать богом. Равнозначно, по-моему.

Но вернемся к моему новому облику. А неплохо, кстати, сделано. Чувствуется в наколотых татуировках на плечах стиль и знаковость, наверное? Когда знак несет в себе значение, это же знаковость? А значений тут море океанское, полинезийские недоучки-любители со своими спиралями на щеках отдыхают в сторонке и даже нервно не курят, если я все правильно разглядел и понял. Повторюсь, мастер набивал, с большой буквы, Мастер.

На левом плече наколоты серп и молот. Контуры орудий труда черные, пустота забита фиолетовым цветом и на этом темном фоне мелкими значками четко выделяются красные иероглифы. Китайские, никакой слоговой японской азбуки для старых и новых слов — катаканы и хираганы нет и в помине, классические иероглифы, не упрощенные, не пиньминь коммунистического Китая. Да и откуда ему тут взяться, не время еще ему. Манера написания родом из гуандунской восточной провинции, острые окончания горизонтальных черточек и «надутые» кончики овалов, профессиональный почерк тамошних мастеров.

Два иероглифа мастер набил на рукояти серпа, четыре на лезвии, один на ударной части молота и два на ручке. На рукояти серпа один иероглиф напоминает телевизор на ножках с крестообразными антеннками по бокам, второй же непонятная смесь графем, стилизованных крестика, положенной набок галочкой и решетки. На самом лезвии черточки, запятые, точки-глазки, ломаные пружинки. На рукояти молота хитрая загибулина и рядом два картонных ящичка на основаниях с ленточкой-полоской на боках. Одинокий иероглиф на молоте похож на перевернутую головой вниз латинскую букву V с разогнутыми окончаниями ножек, перечёркнутую горизонтально много раз. Все малое, мелкие детали еле видно, даже глаза заболели. Протер веки намоченными кончиками пальцев, еле удержался, чтобы не потереть кожу на плечах — нельзя, инфекцию в ранки внести дело пары минут.

Так, а что у нас на правом плече? Ничем не удивили, даже несколько обидно, что там не дракон с тигром в экстазе битвы. Обычная, я бы еще и усилил, заурядная, пятиконечная звезда то же с черным контуром и ребрами лучей, банально красная. Шаблон. Только одно отличие — под красной краской скромно прячется длинная фиолетовая вязь обозначений символа Феникса. Красиво, если набок положить, так выглядит, словно арабы вязь вели. Ровно семь завитушек-крючочков, все правильно, все по канону. И надпись видно, если только очень сильно приглядеться, и это сделано сознательно. Несомненно, все эти китайские красивости есть символы, но вот чего именно? Как сочетается символ Феникса с символом красоты? Памятка-шпаргалка? Восстала из пепла — не забудь сделать макияж?

Так, стоп! Феникс, красота, герой, сила, война…

Нет, этот иероглиф обозначает искусство или стиль, затем идут война или битва. Ага, сложим все вместе, уравняем, и получим на выходе: «Красивый Феникс, обладая искусством войны, птиц очень сильный и герой». Коротко и по существу. Этакий подарок от татуажного мастера фэн-шуя в его неподражаемом блеске. Да, забыл добавить, содержать данного птица необходимо в закрытом темном помещении и отдельно от прочих куриц.

Итак, что мы имеем? Татуировщик у нас чистопородный восточный китаец, мне настолько сильно симпатизирующий, что позволил себе испытывать к гаидзинке теплые чувства. Такие как сострадание и забота. И еще он фанатичный даос новой формации. Это у них там, в новом даосизме, развиты магические ритуалы и символы, ну а нанесение самих символов на тело, одна из обязанностей верного последователя учения. Только вот никакая магия у нас тут не работает, ни восточная, ни западная. У нас тут сплошной реализм и скучная физика — противник крупнее, силы у него больше, летим от его удара дальше. И никакие громкие «кий-а!» или жутко таинственные «хурды-мурды, великий ассемблер!» не помогут против шашки с наганом, тем более против пулемета с примитивным водяным охлаждение. Да и противник нынче нейролингвистическим атакам не подвержен — и с той и с этой стороны сплошные фанатики своих идеалов мироустройства. Так что, все эти магические значки второстепенны и нужны они мне как нужно лучшему ганфайтеру с Дикого Запада умение ухаживать за коровами. Нет, мы лучше постреляем без выкрикивания заклинаний, точно и быстро. Практичность нынче наше все.

Повернулся к зеркалу спиной, изогнулся, вытянул шею. Над лопатками дугой тянутся красные с черной каймой буквы, складывающиеся в короткое предложение: «Смерть офицерам!». Иероглифов не видно. То ли не набил китаец, то ли я их не вижу, освещения недостаточно, да и кожа уже кое-где у покрылась коростой. И коротко как-то, не добавлено ни «белогвардейским», ни «гадам», а лучше всего было бы через тире «врагам революции». А так, если доживу до тысяча девятьсот сорок третьего года, то при помывке в общественной бане у меня будут серьезные проблемы — забьют шайками крупнотелые жены советских офицеров, женщины простые и в разных исторических и политических коллизиях не разбирающиеся. Один у меня выход — набить еще на левой груди профиль Сталина, а на правой Стилета анфас. И громко орать при зверском побитии шайками «Не трогай Сталина, курва! Куда бьешь? По Вождю?!». М-да…

Ладно, плевать на все эти звезды, надписи, иероглифы, пойду снова спать. Все равно пробуду я здесь не менее недели, пока все заживет — китаец-кольщик явно персоналу тюрьмы четких указаний надавал, вон на столе лежат бинты, просторная льняная рубаха и стоит вонючая мазь в открытой баночке.

Хотя, стоп, отставить сон! Есть у меня одна интересная мысль как воспользоваться этими татуировками для создания нового имиджа. Сногсшибательного.

Я встал к двери спиной и быстро заколотил пяткой по ней, одновременно громко горланя:

— Портного мне в камеру немедленно, мизерабли несчастные! Schnell, die dummen Schweine! Еrschiessen сволочей!

Зря кричал, глупо вышло — от ударов незакрытая дверь камеры неожиданно распахнулась, и я с размаху уселся на пятую точку. Больно и порог высокий, ноги задраны выше головы, лицо ошалелое, вид у меня — дура дурой. Хорошо, что в коридоре нет никого. Ни мокрицы, ни Михалыча.

Кстати, а где этот Михалыч, что за манкирование служебными обязанностями? Разбегутся ведь все или только я в частности. Да и время послеобеденное, его срок камеры обходить.

— Михалыч? Ты где?

Звук моего голоса неприятным звоном надтреснутого колокольчика разнесся по гулкому коридору и стыдливо исчез за поворотом. Тишина. Вымерли они тут все что ли или перепились и дрыхнут, сволочи? А местные арестанты что, тоже спят и ничего не слышат? Насчет «вымерли», к заключенным это вполне допустимо, революционная справедливость механизм безотказный, как штык у «мосинки». Хотя нет, кто-то живой шебуршит за дверью камеры напротив.

Отодвинул пластинку закрывающую «глазок», присмотрелся. Так, кто это тут у нас? Глаз мутный, конъюнктива желтая, проблемы у неизвестного с печенью. Еще он часто моргает, верхнее веко поникшее, щетина недельной давности ползет к седому виску. На лицо беспокойство, страх и потеря уверенности в себе. И кто же это такой испуганный сидит в камере?

— Руки вверх! Немедленно отойти от двери, повернуться к стене лицом! В случае сопротивления сразу стреляю!

О, а это кто еще? На доброго волшебника по голосу вовсе не похож и его слова совершенно не напоминают заклинание исцеления. Скорее тарабарщина злого некроманта.

Медленно отхожу от двери, поворачиваюсь слева направо, краем глаза захватываю образ неожиданно появившегося за спиной мужчины. Нет, это не мужчина, а очень красивый мальчик. Тоненький как тростинка, глаза синие-синие, большие. Из-под краповой форменной фуражки с синим околышем торчат пшеничные вихры и просвечивают капиллярами аккуратные ушки. Пальцы пианиста, длинные, нервные, но рукоять револьвера держат уверенно, ствол даже не качнется, как уставился жерлом мне в лицо, так и замер. Глупо, от выстрела в лицо я смогу уйти, а вот если стрелять мне в корпус, то хрена с два, скорости и места в коридоре не хватит. Да и не стрелок этот мальчик, кавалерист он, вон и шашка на боку, на офицерской двухплечевой портупее. Обычная «драгунка» нижних чинов, образца тысяча восемьсот восемьдесят первого года, работа златоустовских мастеров. Странный выбор. Почему шашка не образца тысяча девятьсот первого или какая-нибудь офицерская, по индивидуальному заказу, мальчик ведь не рядовой красноармеец? Про идеальную шашку Федорова под скромным названием «№ 6» я молчу, редкость эти клинки необычайная. Я даже не уверен, что в том моем доме, в том времени, в зале на стене висит оригинал, а мастерская реплика. Или это не его оружие? А как же тогда «саблю, коня и жену не отдам никому»? Странно. Разглядываю юношу дальше и все больше удивляюсь.

На обоих рукавах его суконной рубахи типа френч наличествуют зеленые нарукавные клапана без окантовки со звездами вверху и по одному небольшому треугольнику под ними, а в подоле прорезаны два боковых кармана. Прошу любить и жаловать — дедушка «погранцов», младший командный состав революционных войск, командир отделения. На левом рукаве его формы шеврон в виде золотой подковы, в центре его, на сине-зеленном фоне снова красная звезда, внизу вышиты две скрещенные сабли, на правом рукаве серый ромб с красным верхом и надписью: «ОСНАЗ». Нового образца форма у юного командира со старыми знаками различия.

Мальчик нагло форсит и нарушает устав ради нарядности, франт от кавалерии, мечта снайпера? Даже в слабом свете «сороковатки» он сверкает как новогодняя елка. Да, скорее всего, поэтому и нет привычных для меня по фильмам «ромбов» со «шпалами» у него в петлицах или все же я не прав, и они будет введены чуть позже? Нет, не помню точно месяц, но появились фигурки из красной эмали на петлицах военного люда в году тысяча девятьсот двадцать четвертом, летом. Но наш мальчик, точно «лошадник» и если все «шифровки» и спецзнаки мной прочитаны правильно, то он из элиты войск ГПУ, страшного ОСНАЗа.

Или, так будет правильнее, первого отряда дивизии особого назначения: «1ОДОН». Вон на воротнике у мальчика красуются спецзнаки из желтого металла, в подтверждение моих предположений, и выходит, что крут малыш непогодам. Однако страшный революционный спецназ поймал меня в коридоре. Хорошо хоть в штанах и в нательной рубахе. Или не хорошо? Был бы я без верха, так пока мальчик на мои титьки бы пялился, я бы его и того, не до смерти, разумеется. А сейчас мне что ему сказать, что у него шнурки на сапогах развязались? А он мне так и поверил.

— Ну и что будем делать дальше, товарищ командир отделения? Вот стою я вся ваша, руки вверх, совсем устала — раны боевые ноют. Бинты видел, blutjunger Кavallerist der Revolution? Аuffasst du, что мне больно и неудобно?

— Ich прекрасно auffasst euch und вовсе nicht bestimmt mich zu оскорблять. Тем более с таким чудовищным баварским акцентом. И ударение вы несколько неправильно ставите, товарищ старший сотрудник. Хотя, в нижней Франконии именно так и говорят, там чехи рядом, вот и сказывается влияние чешского языка.

Вот так, а ты думал, что ты здесь самый умный и образованный. Еще бы, три высших и постоянное самосовершенствование, плюс абсолютная память и ранее прожитые две жизни. Расслабился, вознесся в горные выси на крыльях раздутого самомнения, а тут раз и тапком по лбу, мол, не зазнавайся. Даже не знаю, что дальше бормотать. Может поговорить с мальчиком на английском? Не, ну его нафиг, и тут могу в лужу сесть. Отбреет еще на чистом, с оксфордским произношением, совсем стыдно станет. У меня то произношение хромает, мало я «орбита» с «эклипсом» в детстве жевал.

Так, а что это он наган опустил и вроде бы в кобуру убирает? Нет, точно убирает, значит и мне можно руки опустить. И еще он меня товарищем старшим сотрудником обозвал, свой я значит, жить буду.

Кашлянул строго, заложив затекшие руки за спину и качнувшись с пяток на носки, лениво поинтересовался:

— Кто ты, товарищ? Новый коридорный дежурный, вместо Михалыча?

Ага, с шашкой на боку, чтобы рубить шаловливые ручонки арестованной «контры» и весло шпорами звенеть, шествуя по коридору. Левой — раз! Правой — два! На месте стой, «Вниз на право — Руби!».

— Никак нет, товарищ Овечкина! Михалыч новый журнал учета получает, а я ваш ординарец согласно распоряжению товарища Гольба. Я на время его подменил, нельзя ведь без никого, тюрьма тут. И вы меня извините, товарищ старший сотрудник, что я вас сразу не узнал, на фотографии вы совсем другая, красивая, в платье таком и с другой прической. А тут вы спиной стоите и в камеру чужую смотрите… И волосы короткие. Ну я и подумал… Сбежала арестантка, наверное… А нас учили врагов революции это, уничтожать.

Мальчик смутился и замолчал. Даже глаза опустил и шпорами звякнул, наверное, ножкой шаркнуть пытался. Я долгим взглядом осмотрел юношу с ног до головы, заставляя краснеть красного командира. Гм, почти тавтология.

— Смотрю в чужую камеру, без прически и в штанах. И платья нет… А с прической и в платье значит можно? М-да… Кстати, а как ты ко мне в своих шпорах беззвучно подобрался?

— А это просто, товарищ Овечкина. Вот смотрите, тут шарнир есть и выступ, вверх шпору подымаешь, защелкиваешь, и они больше не звенят. У нас в первом полку у всех такие.

Я не смотрел. Вернее, смотрел, но не на шпоры. Вот зачем он ко мне спиной повернулся, и зачем галифе свое ушил? И шейка у него такая тонкая, а кожа на ней нежная-нежная…

Уф, надо срочно кого-то пристрелить, а то иначе я этого мальчика поимею особо жестоким образом или сам ему отдамся. Раз несколько. Так, где этот чайник с ледяной водой? Сейчас всю ее на голову вылью, хотя чувствую — не поможет.

Командир кавалерийского отделения Келер Федор Мартинович, двадцати шести лет, сын прапорщика по выслуге, участвовал папа в обороне Порт-Артура, один день шел за двенадцать, как-никак, и прачки с Извозчичьего переулка. Образование высшее, Ниженский историко-филологический институт закончил в семнадцать лет, экстерном. Вундеркинд. Характер нордический, не женат, в связях, порочащих его, не замечен. Не курит и на «балтийский коктейль» не подсел, что есть весьма хорошо, ненавижу наркоманов и соответственно, им не доверяю. Беспощаден к врагам рейха. Тьфу, революции. И еще он очень красивый и весь какой-то нежно-невинный, чистенький такой, аж глаза режет. Нет, лучше буду в другую сторону смотреть, там как раз старый знакомый сидит, привычно мерзкий и неприятный. Замечательный вид, взгляд на бароне Антоне Веньяминовиче фон Стац после ангельского облика лошадиного спецназовца Феденьки так и отдыхает. Как после весеннего солнца на грязную лужу поглядеть. На Ли смотреть не хочу — сердце щемит. Похудел весь, на шее синие борозды от удавки, руки в ожогах, верхняя губа рассечена и грубо зашита, на левой руке на мизинце и безымянном нет ногтей. Выдрали, гады комиссары. Ладно, с этим потом разберемся, кто-нибудь и как-нибудь за это ответит, совсем не стоило моего Ли товарищам большевикам трогать.

В общем, сидим теплой компанией на табуретках за столом в моей камере, пьем чай с баранками. Табуретки Михалыч принес, на нижний этаж за ними бегал. Вернее, это я и Феденька пьем чай, а Стац еще и баранки без меры жрет и вставляет в обсуждение лошадиного снаряжения с виду умные замечания. Ли замер за столом истуканом из буддийского храма, а я еще через глоток курю, молчу и наблюдаю, как мой ординарец аккуратно выводит буковки в блокноте и проставляет напротив них размеры.

Не знал и никогда не предполагал, что подобрать седло и сбрую не так просто. Профан я полный в этом деле. Оказывается, необходимо учесть длину ног наездника, размер его седалища, стопы и еще учесть правша он или левша. Ну и где наездник наездничать будет. На равнине или в горах. Целая наука получается с разными видами седел и их нишами применения. Конкурное седло, строевое, горное, военное с переметными сумами. Военных или строевых седел целых пять размеров в зависимости от сложения лошади. С высокой холкой, тонкокостных, средней полноты, тяжеловозов. С градацией размеров, как обычно, отметились немцы, рейхсвер. Орднунг, прежде всего, даже в мире животных. Я, было дело, хотел вякнуть о горном седле для себя, но подумал, промолчал и правильно сделал.

Хотя мы и будем действовать в горах, но вот для меня ни одно седло не подходило, для меня Феденька выбрал так называемое английское комфортное. Специально для полных неумех и любителей минут пять потрястись на спине лошади.

Вроде бы и не заметно и ненастойчиво, но выяснил он, что все, что я знаю о лошадях, это только с какой стороны к ним подходить, а умения мои не то, что базовые, а и слов нормальных не подобрать, только если не цензурные использовать. Даже ресницами мальчик пару раз от удивления хлопнул, губы строго поджал, и скорбные морщинки на лбу образовал, демонстрируя всем своим видом молчаливый вопрос — мол, и что мне с вами делать, товарищ старший сотрудник Овечкина? Тоже мне, немецкий представитель колена Израилева, мировая скорбь и вселенское недоумение в одном флаконе.

Обидно, конечно, но я ведь не виноват, что Леночка лишь несколько раз каталась на лошадях, а сам я их видел лишь в зоопарке и по визору, в фильмах, посвящённых вымершим видам животных.

И барон стал после этого на меня посматривать с заметной долей презрения, хотя сам, морда жандармская, еще тот кавалерист. Теряю очки со скоростью горной лавины или стремительно падающего домкрата. Все мужчины, гады и сволочи. Шовинисты. Гринписа на них с их трензелями и удилами нет. И доказывать этим типам я ничего не собираюсь, буду вместе с Ли скромно трястись в конце колонны и по вечерам мазать отбитую задницу мазью. И ноги разминать. Руками, шипя и матерясь сквозь зубы от боли. А свой знак за «отличную рубку» я засуну Сашеньке-Стилету куда-нибудь поглубже при удобном случае, шутник хренов, сраный прародитель резидентов «камеди клаб», дедушка клоунов, мля.

Кстати, а почему нашего мальчика Федю не смущает обстановка и странные типажи рядом с ним? Сидит Федя на табуретке в тюрьме, в камере, в окружении махровых контрреволюционеров, бандитов и убийц, слева от него расположился так самый настоящий барон и в прошлом жандарм, а мальчик наш и глазом не ведет. Думаю об этом уже долго, с того момента, как мы обменялись фразами в коридоре с вышедшими из камер Стацем и Ли, но все созданные версии не достаточно меня устраивают. Не хватает некого краеугольного камня им в основание.

То, что мальчик не глуп, и являет собой воплощенное самообладание и серьезно подготовлен к общению с нами, а более конкретно, со мной, ясно и так. Чувствуется направляющая рука товарища Александра Гольба, он же Стилет, он же редкостный умница и мерзавец. Но вот спокойствие юноши, легкая тень пренебрежения в его взгляде, заставляют тревожиться. Не нравится мне, когда я что-то недопонимаю. И еще, так себя ведут, когда знают что-то важное про собеседника. То, что человеку предстоит или, имеют четкие указания на его счет. Да, указания…

Ну, разумеется, Феденька имеет тайное поручение, совершенно секретный революционный приказ. Например, подстрелить меня при попытке к бегству, если не удастся пресечь ее в зародыше. Барон и Ли им заранее списаны в расход, он закреплен персонально за мной. И это очень легко проверить, надо просто задать правильный вопрос.

— Федор, а у барона и Ли будут ординарцы, как у меня? — я дура-баба и весьма далека от воинских регламентов и уставов, так что какой с меня спрос и поэтому глупейший вопрос звучит вполне естественно — или вы один на всех?

Не понравилось. Плечи у мальчика, словно остывшая стальная отливка затвердели, глаза строгие-престрогие стали. Ну, давай малыш, поставь меня на место, покажи, кто здесь самый главный и чьи в лесу шишки. Могу спорить на что угодно — не удержишься, допустишь в тон ненужных ноток, позой и лицом ты себя уже выдал.

— Гражданин военный советник Стац и красноармеец Ли причислены к рядовому составу и ординарцев иметь не могут. Но за ними закреплены…

Келер сбился с тона, замолчал, мучительно подбирая слова. Помочь ему, что ли? Жаль малыша, вон уже и уши у него гореть начинают, да и так мне все понятно — у барона и Ли будут свои персональные палачи.

Я выдохнул сигаретный дым, скупо скривил уголок рта в подобие улыбки:

— Наставники по боевой и политической подготовке. Старшие и опытные товарищи. Так, товарищ Келер?

— Да! То есть, никак нет, товарищ Овечкина. Не старшие, у нас старше тридцати лет во взводе нет никого, но бывалые… То есть…Э, опытные. Да, очень опытные и умелые товарищи, красные пролетарии, несгибаемые борцы за власть рабочих и крестьян! Кровь проливавшие ради светлого будущего, беззаветно преданные делу революции пламенные комсомольцы и коммунисты! Проверенные в боях бойцы против дворянства, против царского чиновничества, против попов, против гильдейского мира и против жирного кулака мироеда! Мои боевые товарищи!

Вот так. Мальчик вбил последний гвоздь в гроб мирового капитализма. И сталось ему только вскочить по стойке смирно, выкинуть вперед руку и после вопля «Зиг…», тьфу, «Вся власть — Советам!», громко запеть интернационал. Фанатик и болван, а казался таким неиспорченным и с виду приличным человеком.

Грустно это все, очень грустно. Неужели мы такие ограниченные скоты, господа, что сами ничему не учимся, а все нам дрессировщик, вернее, вождь нужен?

— Итак, товарищ Келер, ну как вам глянулись ваши подопечные? Товарищ старший сотрудник Овечкина произвела на вас впечатление и, несомненно, понравилась? Удивительно красивая девушка, вы согласны? И очень необычная. Да, товарищ Келер, если у вас есть вопросы или хотите что-то уточнить, разрешаю спрашивать.

— Слушаюсь, товарищ оперативный уполномоченный! Разрешите задать вопрос?

— Задавайте, товарищ Келер.

— Товарищ старший сотрудник Овечкина на самом деле из «бывших», как и те двое?

— Да, товарищ Овечкина из «бывших», она дворянка в шестом поколении. Но товарищ надежный в… гм, бою. И в бою же проверена, никогда не отступает. А что, по-вашему, с ней не так?

— Она не наша дворянка, товарищ оперативный уполномоченный, не русская. Чужая! Она оттуда, из-за границы, из загнивающих капиталистических стран. Враг она и поэтому мне все ясно, товарищ оперативный уполномоченный! Вопросов больше нет! Разрешите идти!

— Нет, не разрешаю.

Человек в белой летней гимнастерке рядового состава с двумя нагрудными карманами, без клапанов и шевронов, но с одним грозным «ромбом» в красных петлицах, чуть наклонил голову, с интересом разглядывая стоящего по стойке «смирно» Келера. Провел ладонями по складкам, расправляя сбившуюся под ремнем ткань, ловко подцепив двумя пальцами портсигар, извлек его из левого нагрудного кармана, достал зажигалку из галифе, не торопясь прикурил. Все это время Келер продолжал стоять напряженно вытянувшись. Человек с «ромбом» в петлицах мысленно усмехнулся: «Еще пара десятков минут в таком напряжении и его позвоночник лопнет, словно струны на скрипке Паганини. Гм, интересные кадры в особом отделе у Левы Мейера, то есть — человек еще раз мысленно усмехнулся — товарища Захарова. Надо будет более тщательно просмотреть личное дело мальчика. Необычный он, веет от него легким душком пажеского корпуса. Ни наглости во взгляде, ни обвисшего, как мешок с говном, внешнего вида. Подтянут, молодцеват, настоящий гвардеец. А мать у него прачка из тверской губернии. И вот откуда это в нем? Проявилась кровь отца прапорщика? Нет, это даже не смешно. М-да, странности вокруг «Розы» плодятся подобно кроликам».

— Ну и что же именно, тебе, товарищ Келер, «ясно»?

— Приказ ясен, товарищ оперативный уполномоченный! Не будет никакой пощады врагам революции, даже если они и временно на нашей стороне!

— А разве товарищ Овечкина враг революции? И нашему делу?

— Так точно, враг! Иностранный!

— Ну-ну. А вы осознаете, что это очень важное и ответственное заявление?

— Так точно!

Товарищ оперативный уполномоченный, уже совершенно не скрывая своего любопытства и веселого настроения, обошел по кругу Келера, вернулся на место и, заговорщицки оглянувшись по сторонам, громким шепотом поинтересовался:

— И чем же вы подтвердите свои слова товарищ командир отделения? Вы ведь понимаете, что обвиняете во враждебном отношении к Советской власти, в предательстве идеалов Октября сотрудника органов ОГПУ, вашего коллегу и товарища, который к тому же старше вас по званию? У вас есть информация, тайные записки, документы?

— Нет, товарищ оперативный уполномоченный! Документов нет! Есть только личные выводы из наблюдения за объектом! Я ведь Нежинский историко-филологический институт экстерном закончил. На «отлично». Не говорят так наши «бывшие». У товарища Овечкиной совершенное другое построение фраз, как у иностранки. В ее речи есть неизвестные мне заимствования, много диалектизмов, нелогичные жаргонизмы и совершенно нет архаизмов. Если использовать дихотомию при классификации метода построения ее речевых связок, то ее родной язык совершенно другой. Скорее всего, английский. Хотя на немецком языке она говорит отлично, как коренная уроженка Нижней Франконии. С баварским акцентом. Но в лошадях она абсолютно не разбирается, что совершенно невозможно для наших «бывших». И немцев тоже. Вероятно, она из Австралии. Это у них там нормальных лошадей совсем нет. А еще я просто сердцем чувствую! Враг она! Непримиримый враг! И поэтому никакая она ни Овечкина. Настоящая фамилия у нее, наверное, Адамсон или Холлидей!

— А может Ливингстон?

— Может и Ливингстон, товарищ оперативный уполномоченный. Вам виднее. Я прошу вашего разрешения написать рапорт о данной гражданке! Или я буду вынужден обратиться к своему командованию, минуя вас!

Оперативный уполномоченный, с силой смяв мундштук выкуренной папиросы, щелчком пальцев отбросил мусор в сторону, долго и холодно посмотрел на раскрасневшееся лицо юноши, недовольно фыркнув, резко дернул щекой:

— Ну что ж, раз мне виднее, то тогда, товарищ самозваный следователь, слушайте приказ. Приказываю вам выкинуть весь этот параноидальный бред насчет врагов революции и Советской власти из своей головы и заняться исключительно выполнением моих непосредственных распоряжений! Приказ понятен? Это хорошо. И еще одно, товарищ Келер — мне будет очень досадно, если вдруг по вашей вине возникнут препятствия для выполнения задания ЦК партии. И тогда наш доблестный ОСНАЗ ОГПУ понесет невосполнимые потери в вашем лице. А все из-за глупых и вредительских предположений. А сейчас «Кругом»! И шагом марш в расположение отряда, товарищ «чувствительное сердце»! Тоже мне, Данко от кавалерии, нашелся.

 

Глава третья

Железнодорожные вагоны бывают разными. Большими и маленькими. Восьмиосными, шестиосными, четырехосными. Крытыми, открытыми, полувагонами, хопперами для зерна и угля, платформами, цистернами. Пассажирскими, мягкими, купейными, плацкартными и повышенной комфортности, международного сообщения. Но при всем их разнообразии я могу похвастаться близким знакомством только с плацкартными вагонами. С лишь их самым непритязательным вариантом, без громкого обозначения «фирменный» на белой эмалированной табличке. Долгим и памятным. В молодости, в своей первой жизни, пришлось мне много помотаться по стране в командировки и по личным делам. И попадались мне вагоны производства только ТВЗ, тысяча девятьсот шестидесятых годов выпуска. Ни одного венгерского амменодорфа! Ни разу! Не везло, наверное.

Так что я вволю и досыта надышался незабываемым ароматом из запыленных угольной пылью тамбуров и вагонных туалетов, томился при жаре градусов за тридцать в вагоне с наглухо закрытыми окнами и набил предостаточное количество синяков об углы полок и поручней, чтобы считаться ветераном железнодорожных поездок. А еще у меня там был секс. На верхней полке, в туалете и в тамбуре. Короткий, бестолковый, с ломящимися в двери проводниками и пассажирами, но это к делу не относится и будем считать, что я это не говорил.

Ах, да! Еще я никогда не ездил на железнодорожном транспорте отдыхать к морям, Черному или Азовскому. Не имел счастья слышать очаровательный детский рев часа в три ночи и воплей пьяных соседей по купе. Не покупал вазы из Гусь-Хрустального, не помогал выгружать неподъемные баулы необъятных теток и не ел чужую жареную курицу, тайком вытирая руки об занавеску на окне. Интересно, много потерял или нет? Не знаю.

Зато нынче я ознакомился с железнодорожным транспортом этого времени и вагонами в полной мере. С мягкими «егоровским», двухосными системы «Брейд-Шпехера», СПВС№ 3, «канадскими», построенными по заказу царского МПС в Нью-Глазго. Впечатление осталось двоякое. Во-первых, я так и не понял, зачем нужно было крутить маршрут по московской области, заставляя наш небольшой, но грозно рыкающий на служащих железной дороги, коллектив, состоящий из меня, Ли, барона, Сашеньки-Стилета, вдруг оказавшегося оперативным уполномоченным ОГПУ, кавалериста Феденьки и двух десятков бойцов дивизии особого назначения, пересаживаться из вагона в вагон, с поезда на поезд. Во-вторых, все было чудовищно грязным. Заплёванным, затертым, замызганным. Абсолютно все вагоны, в которых мы имели счастье передвигаться, имели неприглядный внешний и внутренний вид, при наличии рядом, на путях, блестящих лаком и пахнущих свежей краской собратьев. Где и зачем, столь мной уважаемая организация, что зорко стережет покой государства рабочих и крестьян отыскала подобный хлам, непонятно.

Не хотели привлекать внимания к нашей группе? Довольно странный способ прятать следы, при условии того, что форма на нас была сотрудников органов, ну и револьверами с кулаками махалось от души почти на каждой станции. Даже кому-то непонятливому и упрямому, в черной гимнастерке и таком же галифе с шашкой на боку, на скорую руку набили морду шустрые бойцы из ОСНАЗа.

А может быть, это была просто наша неискоренимая неразбериха и уютный, до боли родной и нетерпимо близкий всем гражданам великой страны родной российский бардак? Вполне вероятно, так как на вторые сутки мы, усталые, голодные и злые, оказались на станции под загадочным названием Средняя Кышь, где-то в районе Звенигорода на запасных путях. Вот там-то и ждал нас наш поезд, имеющий внушающий и одновременно ввергающий меня в полную прострацию вид.

Все видели на фотографиях бронепоезда заводской постройки с прикрытыми бронеплитами клиновидными паровозами, блиндированными вагонами, пулеметными казематами и откидными бронированными экранами на площадках типа С-30? А бронепоезда типа «А», штурмовые, или типа «Б» для разведки и типа «В» особого назначения, с артсистемой от шести дюймов и выше? А бронепоезда вермахта из пулеметных и артиллерийских бронедрезин? Не видели? Я тоже не видел вживую, так, поумничал. Но примерное представление об этих чудовищах на колесах имеют все. Снова же по фильмам и фотографиям. А вот теперь представьте себе дикую смесь из бронированного по самое не могу штурмового поезда со ста семи миллиметровыми гаубицами в шести башенных установках, ровно по две штуки на один артиллерийский вагон. С тремя бронепаровозами, с нестандартным, удлинённым на пару метров, штабным вагоном в середине состава. Вдобавок, на торцах штабного вагона красуются две малые поворотные башни с трехдюймовками, а посередине крыши вагона возвышается высокая наблюдательная. Отовсюду торчат выпуклыми наростами многочисленные пулеметные гнезда. Спереди и сзади состава по две пулеметно-зенитных, вроде бы дрезины, с четверенными «максимами», прикрытыми в нерабочем положении сдвижными люками — один как раз устанавливали, вот и разглядел. Все же это дрезины, больно они не большие по размерам и орудий на них нет. Стоп, есть орудия. Торчат спереди из невысоких бронеколпаков башенок тоненькие стволы семидесятишести миллиметровых «дивизионок» образца тысяча девятьсот восьмого года. Пушка неудачная, но для поддержки пехоты или для огня по ней самой, по царице полей, да шрапнелью, самое то! Все продуманно, и мы имеем отличное механизированное средство для разведки боем или отгона от полотна злых диверсантов. Пулеметами врагов мордой лица вниз положили, шрапнелью придавили, если в лесу или кустов много, и под защиту большого калибра сбежали. Умный человек и с опытом проектировал. А еще форма расположения бронелистов вагонов очень необычная, не стандартная прямая с прямоугольными выступами и обходами площадок, а наклонная. Градусов в сорок от краев крыши до середины вагона и тридцать-двадцать по направлению к колесным парам. С «фартуком» над ними из навесных щитов. Этакий стальной ромб на колесах, ощетинившийся орудийными и пулемётными стволами в разных направлениях. С еле видимыми под широкими и ломаными линями черной, серой и зеленой краски, небрежно прихваченными шляпками заклепок крупными литерами «Э-1 тип А2» на боках броневагонов. Бронеэкспресс в осеннем камуфляже. И веет от этого бронепоезда чем-то очень знакомым, близким мне, футуристическим. Напоминает он мне немецкого «королевского тигра» из сорок четвертого года. Такой же сараеобразный, с острыми углами брони, до невозможности угрюмо-свирепый на вид. Гм, появляется смутное предположение, что тут есть еще один «попаданец-переселенец» помимо меня.

— Вам нравится, девушка?

Сзади пахнуло нагретым машинным маслом, кожей, металлом и терпким одеколоном. Я обернулся и посмотрел на подошедшего ко мне человека с большими залысинами на крупной голове, одетого в кожаную тужурку ремесленника. На груди тужурки дырочка от снятого нагрудного знака или ордена, из кармана торчит кончик тряпки и высовывается штангенциркуль. Под курткой обычная серая рубаха с расстёгнутым воротом, мятые брюки в мелких пятнышках смазки и угольных разводах небрежно заправлены в нечищеные сапоги. Глаза под очками в круглой роговой оправе темно зеленые, взгляд цепкий, умный, за ухом торчит острозаточенный карандаш. Выбрит подошедший плохо, клочьями, словно он начал бриться, а потом вдруг все бросил и занялся более важным делом. Интересный типаж. Этакий сумасшедший ученый-изобретатель. Самоучка-самородок.

— Да, вид весьма впечатляет. Очень грозный бронепоезд и, наверное, самый сильный из всех бронепоездов. А телеграфные столбы он своими ребрами на поворотах не сносит?

— К-хм… Вы правы. Случилось такое дело, сломали мы пару столбов на испытательном прогоне. А вы имеете какое-то отношение к железнодорожным войскам, товарищ девушка, не имею чести быть представленным?

— Старший сотрудник ОГПУ Овечкина Елена Александровна. К железнодорожным войскам отношения не имею. Просто я неплохо владею геометрией и есть пространственное воображение. Поэтому могу предположить угол заваливания вагонов при длинном повороте.

— Ах, да, геометрия и воображение. Наверное, вы заканчивали художественную в… Ну это не важно! Да, на длинных поворотах при скорости тридцать верст в час, бронепоезд ведет себя несколько неуверенно. Мы тоже говорили немецким товарищам, что ребра вагонов слишком далеко выдаются за просвет оси колеи при таких углах наклона бронелистов.

— Немецким товарищам? То есть самым настоящим фрицам?

— Как вы сказали? Фрицам? Гм… Да, был среди них один по имени Фриц. Как же его полностью-то величают? О, вспомнил! Фриц Крейслер! Он еще постоянно хвалился, что является тезкой и однофамильцем какого-то очень известного венского музыканта. То ли скрипача, то ли… Нет, точно скрипача! Возможно, вы слышали об этом скрипаче? Вы же прибыли из самой Москвы, товарищи? Товарищ Овечкина? Простите, вы меня слышите?

Но я добровольного гида не слышал, я тут несколько растерялся и опешил. Это с какого такого бодуна у нас вдруг любовь и дружба с немцами?

Хотя…

Ну да, вспомнил, все верно. Топчет невозбранно немецкий сапог русскую землю, несется лающая речь над бескрайними полями и лугами нашей Советской родины, презрительно сверкают стекляшки моноклей чопорных пруссаков из рейхсвера.

Дипломатические отношения между РСФСР и Германией были установлены в тысяча девятьсот двадцать втором году, в апреле. Герр министр иностранных дел страны Советов Георгий Васильевич Чичерин все устроил. Геноссен Гансы и Фрицы из Дойчланда приперлись к нам под Липецк сразу же после серии секретных переговоров воспитывать будущих убийц наших детей, своих проклятых асов люфтваффе. Под Казанью обосновались начинающие с азов коллеги унтерштурмфюрера СС Карла Броманна, во время Второй Мировой командира PzKpfw YI «Tiger II», оберштурмфюрера СС Эрнста Баркманна, командира PzKpfw Y «Panther» и всем известного гауптштурмфюрера СС Михаэля Виттмана. А под Самарой педантичные камрады строят завод боевых отравляющих веществ. Интересно, газ «Циклон-Б», которым травили заключенных в концлагерях, не оттуда ли родом? Его ведь создали немецкие химики все из того же рейхсвера.

Похоже, последнее слово я произнес вслух, так как сразу получил отклик на случайную обмолвку.

— Ну, да, вы правы. Из немецкого рейхсвера. Это ведь совместный проект с немецкими товарищами. Но в данный момент их тут нет, они возвратились к себе под Казань. Работы практически завершены и их присутствие является не обязательным. Да, а вот компоновку вооружения бронепоезда, не могу удержаться и не поделиться с вами, мы разработали сами! Полностью, с нуля! И у нас получилось! Вы представляете, камрад Штонгольц утверждал, что при одновременном залпе с одного борта возможно опрокидывание бронепоезда!

— А он не опрокинулся?

— Нет! Пять залпов и три серии беглым огнем! А наш малыш даже не шелохнулся!

Ну да, такую дуру попробуй, опрокинь. Скорее рельсы под весом этого монстра расплющатся.

— А имя у этого «малыша» есть?

— Пока нет, извините. Но мы вместе с моими товарищами думаем его назвать…

— «Красный Октябрь». Я не ошибся, товарищ военинженер второго ранга Кудинов Константин Дорофеевич?

— Гм, нет, не ошиблись, товарищ?

— Товарищ оперативный уполномоченный Гольба. Я вынужден забрать у вас товарища Овечкину, ей необходимо разместиться. А разговор о бронепоезде вы сможете продолжить позже, ведь вы тоже едете в штабном вагоне?

— Да, там мое рабочее место! И спальное тоже… А товарищу Овечкиной лучше будет разместиться по левому борту. В крайней секции пустой каземат под боеприпасы для трехдюймовок, но так как мы идем с неполной загрузкой, то снарядов там сейчас нет. И там чисто. А еще там есть смотровая амбразура, застекленная. И койку можно поставить нормальную, а не вешать этот дурацкий гамак из веревок с узлами! И печка рядом. Чайник можно вскипятить, воды согреть для, гм, умывания.

— Спасибо, товарищ Кудинов. Комендант поезда уже все подготовил. До свиданья. Товарищ Овечкина, следуйте за мной!

Ну, я и последовал за товарищем оперативным уполномоченным, скорбно опустив голову и сложив руки за спиной. А еще я высунул язык в направлении спины Стилета. Сзади послышался сухой смешок. А что, вроде бы нормальный мужик, этот военинженер второго ранга и сосед из него неплохой выйдет.

— Веселитесь, Елена Александровна? Есть повод?

— Без повода веселюсь, Саша, без повода. Просто настроение хорошее. Свежий воздух, люди рядом приятные. Н кого не нужно пугать или самой кого-то бояться.

— Вы в этом уверены?

Я ловко набросил на неопознанного назначения, но очень приемистый железный крюк ремень с кобурой, сверху зацепил наспинным кольцом выданную мне, как у кавалериста Феденьки, двухплечевую портупею. Хорошо, что шашку мне не выдали. Вот куда бы я ее пристроил в этом закутке? Если только в узкую нишу над головой? Наверное, туда, вроде бы места вполне хватает. Задумчиво посмотрел на плотно набитый барахлом вещмешок — сейчас разобрать или дождаться, когда Стилет уберется к себе в кубрик? Можно и сейчас, смею думать, что товарищ оперативный уполномоченный, раньше женские панталоны с чулками в достаточном количестве видел. Не возбудится, не задышит жарко, так как в фетишизме он мною не замечен. Надеюсь, не стащит, а если и стащит, то и не жалко. На складе, где я, Ли и барон Стац получали форму и прочее сопутствующее барахло, мне кальсон бязевых, красноармейских, выдали целых пять пар. Куда вот мне столько? На голову чалмой мотать? Да и вроде бы фетишистов чистое белье не привлекает, им обязательно нужно ношенное, с запахом? Или все же преодостерчься, на всякий случай, на мне как раз подходящее, двухдневной носки. С тем самым вкусом селедки. Интересно, в этом бронированном «гробу на колесах» найдется таз или лохань? Мыло у меня есть, два увесистых темных бруска, а еще можно будет добавить в кипяток лаврового листа взамен отдушки. И обязательно помыться самому, подбрить, что выросло за время пребывания в камере, а то не волосы, а прядки сальные, и из-под мышек затхлый такой душок доносится…

— Елена Александровна, вы слышали мой вопрос?

Да слышал я, слышал, не ори. Паузу это я держу, нервы в порядок привожу, а то действительно, развеселился, как гимназистка на День Ангела. Гм, интересное сравнение, явно Леночкино, но прозвучало естественно, ухо не резануло. Слияние наших личностей все более и более прогрессирует? Только вот интересно, кто кого поглощает? Не испытывал я раньше непреодолимую тягу к бритью интимных мест…

— Елена Александровна! Вы испытываете мое терпение!

Я резко развернулся лицом к Гольба, вытянулся по стойке «смирно», сведя лопатки вместе и чуть согнув руки в локтях, плотно прижал ладони к верху бедер. Не по уставу, но зато как грудь вперед выдается! Ледокол «Ленин» имеет бледный вид и не проходящую зависть.

— Нет, не испытываю, товарищ оперативный уполномоченный! Нет, не уверена, товарищ оперативный уполномоченный! Но если партия скажет: «Надо», я всегда отвечу «Есть!».

— Что «есть»?

— Все что угодно могу есть! Например, могу грызть гранит науки! А потом его есть! А также закаляться и готовиться на смену!

Саша-Стилет долго и задумчиво смотрел на меня, потом сделал два шага назад, сел, подвинув ногой под себя табурет.

— Не ожидал, что вам интересны доклады наших вождей. Тем более, столь неоднозначного и э… несколько болезненно тянущегося к вашему сословию, вождя. Это ведь слова Льва Давидовича Троцкого, я не ошибаюсь?

— Да, это рык вашего буйного не только шевелюрой «льва революции», вы не ошибаетесь. А вы, Саша, не опасаетесь, что про эпитет «болезненно» — я выделил голосом использованное Стилетом слово — кто-то узнает?

— Нет — Стилет усмехнулся — не опасаюсь. Да и от кого? Не от вас ведь?

— Нет, не от меня. А от товарища сзади вас, что в углу прячется.

Стилет резко развернулся, вскочил, ножки падающего табурету протестующе скрипнули, глухо стукнуло деревом по металлу.

— Ко мне бегом марш!

Из темного угла торопливо появилось нескладное конопатое чудо в форме красноармейца, лопоухое и сильно испуганное. Замерло возле ребристой металлической лесенки, что вела в наблюдательную башенку, и вроде бы даже дышать прекратило.

— Кто таков?

— Техник-красноармеец первой роты третьего особого железнодорожного батальона Иван Артамонов! Провожу по приказу товарища военинженера Синицы настройку и обслуживание артиллерийского дальномера согласно техническому регламенту, товарищ оперативный уполномоченный!

Стилет напряженно молчал, буравя взглядом красноармейца и широко раздувая ноздри побелевшего от злости носа. Костяшки его кулаков натянули кожу, спина закаменела, напоминая собой рубленую плиту серого мрамора вытянутую на белый свет из каменоломен. Техник-красноармеец Артамонов вытягивался все больше и больше, лицо его начало бледнеть, глаза затянулись тонкой белесой пленкой. Вот-вот закатятся, и рухнет товарищ красноармеец в банальный обморок. Или обмочится. Не нравится мне это. Пахнуть потом будет, а мне тут жить и кушать, много-много дней.

— Товарищ Гольба, а может, расстреляем его, как вредителя и диверсанта? Сами этот артиллерийский дальномер сломаем, а скажем, что это он. Он ведь не дурак, вон какие слова умные знает, опасно такого в живых оставлять. Вы как думаете?

— Товарищ старший сотрудник Овечкина!

— Я!

— Будьте добры, заткнитесь!

— Есть заткнуться!

А я что, я ничего, меня здесь и нет совсем. Я глюк-с. Приведение с зудом в интимном месте.

— Что вы слышали, товарищ красноармеец?

— Предложение меня расстрелять, товарищ оперативный уполномоченный! И сломать дальномер.

— А еще?

— Про болезнь, не могу знать какую!

— И все?

— Да, все. Товарищ оперативный уполномоченный! Разрешите спросить?

— Спрашивайте.

— Вы меня расстреливать тут, в вагоне будете, товарищ оперативный уполномоченный или на насыпи? Если на насыпи, то надо дальше от бронепоезда отойти, иначе тревожная группа прибежит, у них приказ есть, чтобы тревогу подымали и на любой выстрел бежали. А дальномер ломать не надо, он народный, там можно просто сбоку два болтика повернуть, а Семен потом исправит. Один по часовой, а другой против. И все, шкала расстроится. А еще можно…

— Вон!!! Вон из вагона!

Ах, как громко и страшно-то кричит Сашенька! Аки лев рыкающий! Прямо дрожь по телу! Не скрою, впечатляет! Но надо что-то срочно предпринимать, переключать мысли товарища уполномоченного на что-то другое, иначе порвет он меня как бешеный барбос Тузик резиновую грелку. И зачем я свой рот раскрывал, спрашивается? Красноармейца пожалел? Нет, другое здесь, несет меня, словно нанюхавшегося или обкурившегося. Лезу я в залу… В бутылку, в общем, лезу. Так, чем же мне его отвлечь? Что спросить? Ох, не нравится мне, как он на меня смотрит. У самого такой взгляд, когда решаю в колено выстрелить или в живот. Прикидывающий такой, холодно изучающий. Оценивающий ущерб и возможные последствия.

— Кстати, товарищ уполномоченный, есть у меня к вам один интимный и чрезвычайно волнующий меня, как женщину, вопрос — а теперь быстрый вдох-выдох, чтобы колыхнулось все волнующей волной перед глазами Стилета, метнулось вверх-вниз. Бедро вперед, голову опустить, нижнюю губу несколько раз сильно прикусить зубами, дыхание задержать. Ага, все работает как нужно.

Левая бровь Сашеньки дернулась при слове «интимный», взгляд непроизвольно метнулся вниз, на грудь, затем еще ниже. Чуть задержавшись на приятной выпуклости, взор Гольба вернулся к моему лицу, а там все уже готово — губа опухла и покраснела, щечки от задержки дыхания порозовели, и реакция пациента укладывается в прогнозируемые мною рамки.

Боже мой, неужели я тоже был таким же легко отвлекаемым и предсказуемым самцом? А всего-то обыкновенные сиськи-письки, даже не обнаженные, спрятанные под грубым чехлом ткани. Черт, это словно у ребенка конфетку отобрать! Ну, женщины, порождения крокодилов, вам имя не коварство, а… А хрен его знает! Не могу слово подобрать. Да, чуть не забыл — спасибо, Леночка, за науку!

— Что у вас ко мне за вопрос, товарищ Овечкина? Волнующий вас, как женщину?

— Зачем, товарищ оперативный уполномоченный?

— Что зачем?

— Рисунки эти на мне, наколки, зачем? Никак не могу найти важную причину для этих ваших… Народных «художеств».

— Художеств, говорите… Так, чтобы не было между нами недопонимания, сразу уточню — это не моя идея. Это распоряжение… Приказ, если быть точнее, вышестоящего… Вышестоящих руководителей. А приказы не обсуждаются, товарищ Овечкина!

— Понятно, что ничего не понятно. Так зачем же все-таки? Не томите женщину в неведенье, Александр, не будьте жестоки!

— Очень хочется узнать?

— Очень, Сашенька, очень. Я прям вся сгораю от любопытства!

Действительно, сгораю, жарко мне. Температура, что ли, поднялась? Где-то продуло? Немудрено, в тех ужасно грязных вагонах было столько щелей!

— Хорошо, Елена Александровна, я скажу вам. Заодно развею ваши тщетные надежды на возможность от нас скрыться.

— Разве я давала вам какой-либо повод для таких мыслей?

— Нет, не давали. Но для дополнительной гарантии и во избежание глупых идей или замыслов, могущих навредить вам и нашему делу…

Стилет прошел к двери, со скрипом оттолкнул от себя толстую железную плиту, выглянул наружу, громко крикнул:

— Перидиев! Специзделие дай!

Через пару минут чьи-то руки протянули в дверной проем темной кожи длинный кофр, туго стянутый двумя ремнями. Стилет ловко втянул внутрь вагона внушительный по виду и весу багаж, стукнул медными уголками боковых оковок по столешнице, устанавливая чемодан на середине, щелкнул замками, раскрывая.

— Вот, товарищ Овечкина, разработка одного немецкого ученого, усовершенствованная нашими советскими учеными. Специально для вас. Ну, не совсем для вас именно — Стилет как-то нехорошо хмыкнул, недобро улыбнулся одними глазами — но на вас решено было испытать. Так что, вы у нас Елена Александровна, так сказать, первопроходец. Можете гордиться, на вас целый коллектив закрытой лаборатории работал! Там даже один профессор есть.

Я подошёл к столу, осторожно заглянул во внутрь кофра. Что здесь у нас? Гиперболоид инженера Гарина? Нет, не гиперболоид. Загадочная, громоздкая, сделанная из дерева, лакированная хрень размером сантиметров сорок пять в длину и шириной в тридцать. Вверху штуковины круглой стеклянное окошко в медной оправе, под стеклом циферблат со стрелкой, но деления непривычные, излишне упрощенные — «единица», «двойка» и «тройка». Сектор «тройки» закрашен красным цветом. Внизу, друг напротив друга, две поворотные рукоятки. То же медные. А нет, это накладки медные, а сами рукояти выполнены из эбонита. Не хватает надписей: «Вкл» и «Выкл», а так все более-менее понятно, этой включил, этой выключил. Стрелка указывает напряжение или силу разряда. Но назначение специзделия мне непонятно, тем более, как средство противодействия моему побегу. На шею привяжут? Или к ноге прикуют? Ладно, голову ломать не буду, просто спрошу. Сашеньку вон так и распирает от желания поделиться со мной «страшной военной тайной».

— Это секретная радиостанция?

— Нет, Елена Александровна. Не угадали. Я знаю, что у вас гуманитарное образование, но ведь азы химии вы изучали? — я согласно киваю головой — вам знаком химический элемент под названием уран?

Я снова киваю головой, медленно перевожу взгляд с деревянного ящика на Стилета. Он… Шутит? Не похоже…

— Что с вами, Елена Александровна? Вы так внезапно побледнели. Вам нехорошо?

— Мне? Ах, да… Мне… Мне нормально. Пока.

Вру. В моем горле сухо и пустынно, мое нёбо шкура старого матерого дикобраза, мои ноги бумажные полоски. Мои руки… Мои руки не красные, гиперемия еще не началась? Вроде бы нет. Нет рвоты и тошноты, и в туалет меня не пока не тянет.

— Скажите, Саша, а фамилия у этого немецкого ученного случайно не Гейгер?

— Да, Гейгер. Знаете, Елена Александровна, вы не устаете поражать меня своими…

— Заткнитесь, Саша. Сколько граммов порошка урана вы добавили в краску?

— Гм. Не знаю точно, но что-то вроде половины. Или еще меньше. Нас заверили, что этого количества вполне будет достаточно для работы специзделия. В вас, в ваших «художествах» на плечах и спине, источник этих лучей. Черт, забыл, как они называются! То ли дамма, то ли… Да, а как вы догадались?!

— Это называется гамма-лучи, Саша.

— Да, совершенно верно, гамма-лучи. Так вот, если вы вздумаете сбежать, то с помощью этого прибора мы вас сразу же и найдем!

— Идиоты!

— Что?!

— Боже мой, боже мой! Как нелепо, как глупо! Подохнуть из-за рядовой человеческой некомпетентности! Обычной глупости! А я-то дура магию сюда приплела, восточный оккультизм! А все так до дебилизма просто! Солдаты-обезьяны, лучи смерти, теперь вот радиометка в виде наколки! Бодро шагает по стране Советов наш пролетарский ученый, гордо неся факел новых знаний! Господи, какие же вы дремучие, тупые идиоты! Чертовы экспериментаторы! Хреновы Менгеле! Моральные уроды! Как же я вас всех ненавижу! Вас, идущих по трупам! Вас, готовых ради своего долбанного важного дела или ради химерических идеалов всемирной революции убить любого! Убить, сгноить заживо…

— Да как вы смеете так говорить, гражданка Доможирова! Да я вас!

Пальцы Стилета гневно царапнули кобуру.

— Что ты меня, Сашенька? Пристрелишь? Ну, давай, стреляй. Только уже поздно, вы меня уже начали убивать, чертовы революционные кретины, когда рисунки набивали! Я тебе только спасибо скажу, что убьёшь меня сейчас, а не когда я изойду кровавым поносом и покроюсь язвами. Когда начну умолять пристрелить этот кусок гнилого мяса, загибаясь от общего сепсиса — я медленно поднял голову, ткнулся взглядом в белые от бешенства глаза Стилета — ты хоть знаешь, что такое радиационное облучение, что такое лейкемия? Когда люди умирают заживо, когда адски, невыносимо, каждую минуту болят кости, потому что сгнил костный мозг, а есть ты можешь только через трубочку, потому что у тебя отек слизистой рта и прямая кишка в язвах? И срать ты не можешь, потому что это очень-очень больно?! Знаешь? Нет, ты этого не знаешь, ты этого не видел и дай Бог тебе этого не увидеть и не узнать, а сдохнуть от пули или честной стали. Дай Бог, Саша, дай тебе Бог легкой смерти. А сейчас иди.

— К-куда мне идти, Елена Александровна?

— К черту, к дьяволу! На станцию иди, придурок! За водкой, за молоком, за солеными огурцами! И еще пусть твои бойцы найдут свеклы, моркови и семян льна. Много! Много моркови, много свеклы, много семян! Я ведь тебе нужна здоровой, а не срущаяся каждые полчаса с выпавшими волосами и зубами?

— Мне все ясно, Елена Александровна, я немедленно отдам необходимые распоряжения. Вы действительно нужны нам совершенно здоровой. Не знаю, на основании чего вы так… Так экспрессивно охарактеризовали наши действия, но я вам верю. Так не обманывают. И я вас уверяю — виновные в этой диверсии будут наказаны со всей строгостью пролетарского закона! А это, кстати, вам поможет?

— Что именно, Саша? Наказание виновных или водка с молоком?

— Водка, молоко, свекла, морковь.

— Это поможет. Радионуклиды хорошо выводятся из организма алкоголем, свекольный и морковный сок стимулируют образование эритроцитов. Лен превосходный сорбент. А молоко нужно для вязкости отвара.

— А огурцы?

Я с недоумением посмотрел на растерянного и взволнованного Стилета. И почему я его так раньше боялся? До дрожи в коленках, до вздрагивания при звуке его голоса? Ведь он совсем еще молодой, всего тридцать пять лет, юноша, по сравнению со мной, совсем мальчик. Зловещая тень системы? Пугающий ореол власти, кровавый отсвет могущества бездушного государственного механизма? Наверное. Ах да, он же снова, но в этот раз терпеливо ждет моего ответа!

— А огурцы, Саша, нужны чтобы закусывать водку молоко. А потом просраться. То есть очиститься. Клизмы же у вас нет, в этом борнегробе? Ну вот. Да, а водки мне нужно литра четыре, дорога ведь дальняя. Не беспокойтесь, женскому алкоголизму я не подвержена. И еще пусть готовят куриный бульон и варенное куриное мясо.

— Понятно — Стилет быстро шагнул к двери, взялся рукой за кремальеру, но вдруг обернулся — Это голоса?

— Что голоса? Я не совсем вас поняла, Саша.

— Ну, все это — Стилет неуверенно обвел рукой пространство вагона — Они подсказали. Гамма-лучи, эта ваша очень страшная болезнь лейкимия…

— Лейкемия, вместо «и» буква «е».

— Да, лейкемия. Это все голоса?

— Да, Саша, это они. Идите уже! Скорее идите!

Действительно, иди ты уж нахрен, любознательный мой! У меня тут дело возникло очень важное, безотлагательное. Морду нужно срочно кое-кому набить. Тому, кто язык распускает. Ах, мы были в шоке, мы себя не контролировали перед лицом смертельной опасности? Ну-ну. Только вот стоило ли посвящать товарища оперативного уполномоченного в тонкости лечения лучевой болезни, блистать терминами и знаниями? Ох, вспомнит он об этом в самый не удобный для меня момент, обязательно вспомнит! И спросит: «А откуда вы такое знаете, товарищ Овечкина? Гамма-лучи, лейкемия, радионуклиды. И как этим можно убивать врагов нашей Социалистической Родины?». Голоса подсказали? Угу, они самые. Целых два раза, после того как в космос слетали.

Шифрограмма с борта экспериментального изделия «Э-1 тип А-2», время получения — восемнадцать часов три минуты. Расшифровку и запись в журнале «Учета шифрограмм» кодированной телеграммы произвел красный воин РККА третьей категории отдела «бис-ноль», временно прикомандированный сотрудник криптографической службы Осинин А. Г.

«Прошу провести сбор информации по следующим словам: «тяжелые металлы», «лейкемия», «сорбент», «эритроциты», «гамма-излучение», «радионуклиды», «радиационное облучение», «физика конденсированного состояния веществ» и проанализировать связь между ними. Направление — военное применение и лечение последствий применения. Необходимо рассмотреть возможность смерти объекта из-за введения в его кожный покров порошка из урановой руды. Основание — утверждение самого объекта. Подтвердите полезность семян льна, как средства от отравления тяжелыми металлами.

Работа с объектом продолжается, поведение объекта — лояльное. Эксцесс на железнодорожной станции Сапитова Высь, вызван плохим самочувствием объекта вследствие его болезни и неправильным поведением тревожной группы из-за халатно проведенного инструктажа командиром комендантского взвода. Меры приняты. Стилет».

Шифрограмма из отдела «бис-ноль», принята на борту изделия «Э-1 тип А-2», время получения — пять часов тридцать четыре минуты. Расшифровка шифрограммы будет самостоятельно произведена получателем согласно приказу командира изделия «Э-1 тип А-2» Конеева А.И. за номером семнадцать дробь ноль семь под личную роспись получателя шифрограммы. Запись в журнале «Учета шифрограмм» произвел сотрудник криптографической службы красноармеец третьей категории Лайц Ф.М.

Мое распоряжение о доставке водки на борт бронепоезда, в качестве универсального абсорбента и панацеи от всех болезней, оказалось излишне поспешным, а если правдиво, то неосторожным и крайне вредным для меня. Лучше было бы немного подумать глупой головой и отправить подчиненных Стилета за красным вином. Не крепленным, а обычным столовым. В крайнем случае, за церковным кагором, если остался после доблестных чекистов, что тащили тогда их храмов все подряд. И кадила с окладами, и ладан, и самовары. Но инерция мышления и десятилетиями пестованные стереотипы сыграли со мной злую шутку и создали множество неприятностей и ненужных осложнений в отношениях с коллективом бронепоезда и бойцами ОСНАЗа. Которые можно было бы своевременно предвидеть, если не устраивать неумных истерик и просто вспомнить, что нынче я пребываю в женском теле. Молодом, здоровом, красивом, но абсолютно не «тренированным» многократными возлияниями и, вследствие этого более восприимчивым к алкоголю.

Приближенно это напоминало ситуацию, когда некий гражданин решает «тряхнуть стариной» и через энное время лежит на твердом, страдальчески охает, держась одной рукой за поясницу, а второй тщательно растирает область сердца. За сердце я не держался, но растирал помятые ребра, натруженные и в синяках запястья с голеностопами и, время от времени смачивал тряпку на лбу, гадая — вырвет меня или не вырвет, при очередном шевелении раскалывающейся от боли головы? И еще заставлял себя вспоминать, что натворил под воздействием ударной дозы доставленного «спотыкача» или по-простому самогона.

Прекрасной очистки, даже настоянного на каких-то травах, но неожиданно убойного по своему воздействию. Слаб, оказался Леночкин организм, не лярвинской выучки и стойкости, не обладал он блядской закаленностью к крепким напиткам. Так, шампанское, легкое вино, еще туда-сюда, но никак не жидкость крепостью градусов в сорок пять с примесью сивушных масел. Нет, пока, в деревнях ректификационных колон.

А как все бодро начиналось! Вспомнить приятно. Принесли, поставили на стол зеленоватую бутыль в ровный децилитр, с выражением крайнего удовлетворения на лице от оперативно выполненного задания. Не сомневаюсь, что добыто было гораздо больше и уже дожидалось своего часа. Иначе, зачем тогда переминаться на месте и буквально «бить копытом», пожирая непосредственное начальство пламенным взором?

— Елена Александровна! Этого количества алкоголя вам хватит?

Я подошел к столу, покачал пальцами пробку из газеты, тщательно залитую расплавленным воском, звонко щелкнул ногтем по внушающей уважение своим объемом таре.

— Вполне. Думаю, что и останется. Знаете, есть такое народное выражение: «Не пьянства ради, лишь только для здоровья»?

— Знаком, Елена Владимировна, приходилось слышать. Но звучит оно несколько иначе.

— Да? А мне показалось, что произнесла я его верно.

Боец ОСНАЗа, доставщик и добытчик в одном лице, негромко фыркнул и тут же замер статуей. Этакий «атлант» в зеленой гимнастерке с румянцем во всю щеку.

Я покосился на него:

— Товарищ оперативный уполномоченный, я осмелюсь предположить, что бойцу Красной армии найдется гораздо более достойное занятие, чем занимание места в штабном вагоне?

— Согласен с вами, Елена Александровна — Стилет ожег взглядом бойца, подкрепив невербальный посыл стальной ноткой в голосе — Боец! Свободен!

Грохнули каблуки по металлу пола, глухо стукнула шашка, ударившись о поручень, скрипнула смесь песка и гравия под подошвами сапогов резво спрыгнувшего на землю доставщика.

В углу вагона шевельнулась, скрипнула кожей куртки фигура военинженера второго ранга Кудинова:

— Знаете, товарищ Елена Владимировна, я тут подумал и если вы позволите вам предложить…

Что мелодично звякнуло и, под неярким светом «двадцати пятки», сверкнула хрустальными гранями изящная стопка. Золоченый ободок, искусно выгравированный замысловатый вензель на боку, донышко в серебряной оковке, объем граммов в семьдесят.

— Коньячный набор, Константин Дорофеевич? Исполнили по заказу?

— Ну, да. Подарок на именины от… От моей… Она сейчас… — Кудинов неожиданно смутился, с опаской взглянул на Стилета и неловко закончил — Вот, только она одна и осталась. Сейчас. Храню на память как память. Простите покорно, неуместный каламбур у меня вышел, я же вижу, вам сейчас… Г-хм… Да, очевидно, вам сейчас необходимо выпить! Пользуйте, коли не побрезгуете. Только ее помыть надо, обязательно. Ровно год не доставал. Гм. Да, ровно год.

Горькие нотки, сожаления, печали и тоски о том светлом и добром для него, что когда-то было, а теперь кажется лишь сном, прозвучали в голосе этого хорошего и правильного человека. Я с жалостью взглянул на отвернувшего в сторону лицо Кудинова.

Вот здесь, тут, передо мной, он стоит один, а сколько их вообще в этой стране и за границей? Людей со сломанной судьбой, с растоптанным беспощадным катком революции, их тщательно лелеемым и бережно хранимым мирком? Скольким из них приходится глотать жгучую горечь воспоминаний и пытаться забыть, заставляя принять сегодняшний кошмарный сон за единственно верную реальность? И в ней существовать, притворяясь, что они живут. А сколько их осталось лежать на стылой земле в степях, в сумрачном лесу, сырых оврагах? Тысячи, сотни тысяч? Людей, что непросто бы продолжали жить и радоваться жизни, а могли и хотели принести пользу своей стране? Разве они были виноваты в том, что родились не от тех, выросли не там и, получив образование, встали выше кого-то, выше других?

«У нас все равны». Кто именно равен? Тупое существо, которое и язык не поворачивается назвать человеком, невидящее ничего дальше своей кормушки и ненавидящее всех просто потому, что чувствует свою ущербность и люди, способные на поступок, способные творить? Они равны? Ну что ж, будь, по-вашему, все равны. Только почему-то один из этих равных, разрабатывает артиллерийские системы вооружения, используя свой интеллект и знания, а другой применяет эти системы, используя свою ненависть ко всем, кроме себя, неимоверно уникального.

Впрочем, кто судит и рассуждает? Тот, кто сам уравнял всех, не оставив никакого выбора. Тот, кто уложил не только на, но и в землю не сотни тысяч, а миллионы?

У меня не было другого выхода!

А ты его искал? Ты пытался его найти? Ты рассмотрел абсолютно все варианты — дать событиям идти своим путем или попытался рассказать людям, руководству страны, о том, что их ожидает? Ты сделал попытку проникнуть на пост управления и попытаться запустить ждущее своего часа ядерное чудовище на известный тебе город, откуда начал свое смертоносное шествие по всему миру «нильский вирус»?

Нет, ты этого не сделал. Ты невообразимо легко, не терзаясь даже малейшими сомнениями, всех «взвесил» и всем «отмерил», одновременно. Правда, кое-кому ты дал неимоверно малый шанс, призрак шанса, подарив с ленцой небожителя модифицированную формулу вируса. Ты избрал меньшее из зол, ты надеялся, что творишь благо, на самом деле совершая…

Я не знаю, что совершил, я умер там, в том мире. Я не знаю. Не знаю ничего. Я! Там! Умер! Вместе с ними, вместе со своими «солнышками», с мамой и… И Надей. Моей «звездочкой».

Да, ты умер вместе с ними там, но тут ожил и так до сих пор и не понял, что именно натворил. Но это тебя в их смерти и смерти миллионов совершенно не оправдывает, потому что ты всегда помнил, куда ведет дорога, выстланная благими намерениями. Но упрямо шел по ней. Шел в Ад.

Не «лубочный», со страшных картинок для недоразвитых, с чертями, раскаленными сковородами и кипящими котлами, а в тот, о котором ты даже представления не имеешь. А он, без сомнения, существует. Не может не существовать, ибо свершенное тобой, не может остаться безнаказанным. И не прощенным. Никем и никогда. И поэтому…

— Елена Александровна! Очнитесь! Да, твою мать! Доможи… Овечкина! Очнись, мля, ты!

Обжигающая пощечина мотнула мою голову из стороны в сторону, возвращая меня в реальность. Черт, что же так больно левую ладонь?

Я опустил голову вниз. Капли. Яркие красные капли на столе. Много капель и блестящие, искрящиеся на гранях излома осколки хрустальной стопки военинженера Кудинова. Однако, я силен! Стопку, в ладони, с оковкой, и в мелкое крошево. Левой рукой. Один раз на арене, только одно выступление… Неудобно получилось, раздавил я «память» Кудинова.

Но все же, как мне больно и жарко… И тошнит. Неужели началось? Или это все же та банальная простуда, тяжелая дорога, стресс, мысли дурные, ненужные воспоминания? Слабое самоуспокоение.

— Товарищ Гольба, я бы вас попросил! Елена Александровна, несомненно, сильно больна и ваши варварские методы здесь совершенно неуместны!

— Заткнитесь, Кудинов!

Сильные ладони обхватили мое лицо, рывком потащили вверх, под свет лампы.

— Ну, ты… Вы… Лена, как ты себя чувствуешь? Тошнит? Температура?

Ух ты! Лена! Лена, мля, полено! А глаза-то, какой тревогой наполнены! Искренней, неподдельной! Интересно, за что именно наш всегда хладнокровный Сашенька-Стилет так переживает — за меня или за дело, порученное ему?

Я неловко высвободил голову, тряхнул челкой.

— Все нормально. Дайте мне бинт и налейте этого вашего «курвуазье» из Жмеринки. Сперва мне на ладонь плесните, ранки промоем, а потом в стакан. Полный стакан.

— Вы уверены, Елена Александровна? — в словах Кудинова мелькнули нотки тревоги за меня и еле уловимой брезгливости. Ну, да! Не к лицу приличным барышням самогон стаканами хлестать, упала я в глазах товарища военинженера второго ранга, сползла с верхушки Олимпа.

— Я уверена, товарищ военинженер Кудинов! Полный стакан. И с «горочкой», если вас не затруднит и, если вы умеете. Мужчины, настоящие мужчины, они умеют.

Разумеется, он перелил. Не из такой бутыли «с горочкой» наливается. Обиделся. Я же не обращая внимания, грубо протянул руку и в несколько мелких глотков выпил жгучую дрянь. Тяжело отдышался, перемолол со скоростью пулемета огурец и выругался. Грязно, громко.

Так, с травмы руки, бессмысленного оскорбления Кудинова и ругани, начался мой запой, последствия которого я сейчас вспоминал. Не краснел и не скрипел зубами от стыда лишь потому, что уже откраснелось и отскрипелось пополной.

В первый день я больше не чудил, вел себя почти прилично — выпил, съел горький порошок из аптеки бронепоезда, покурил, пнул какой-то ящик и уснул. Спал крепко почти до полудня, лишь изредка просыпаясь от боли в ладони, да попить и справить естественные нужды. В ведро. Звонко журча и цепляясь за любые выступающие части. Ох, что-то это мне так напоминает…

Ах, да! Меня еще будили выпить отвар семян и поесть. Отвар пил, есть не стал, совершенно не хотелось, тошнило.

Второй день также начался с полного стакана и сигареты на голодный желудок. Потом снова свекольно-морковный сок, отвар семян льна, в обед картошка с мясом, тошнота, рвота, беспокойный сон. Температура скакала как лошадь с колючкой под седлом, заставляя меня то трястись от холода под кучей одеял, то в одной рубашке стоять у приоткрытой двери в вагон. Местный доктор, бронепоездный фельдшер, был мною послан далеко и надолго, с указанием точного адреса и слезной просьбой больше тут не появляться. Не появляться и не пытаться применить свои неимоверно малые познания. Пытаться лечить начальную стадию лейкемии аспирином и хинином! Назначить антибиотики совместно с алкоголем, ну не идиот ли он после этого? Нанесем двойной удар по печени! Борьба с болезнью и организмом будет беспощадна!

И его вовсе не оправдывает, что данная болезнь ему неизвестна. Сказано ведь было — заболевание не вирусное и к отравлению имеет лишь косвенное отношение. Почему косвенное и что такое вирусы? Потому! Все вопросы к Альфреду Херши! И именно Херши, а не «пепси» или «кола». И все, это без комментариев. Лучше налейте доктор еще полстакана! Что?! Тогда идите как вы доктор, знаете куда? В жопу идите, ко слону! Вы там точно поместитесь.

Доктор, обидевшись, ушел, а я продолжил пить. То же обидевшись. Так и не налил ведь, лепила армейский, пришлось вставать с постели и тащиться босиком к столу — рядом со мной, предусмотрительный Стилет, бутыль и стаканы не оставлял, только кружку с водой. Изверг.

На четвертый день нашего путешествия по бескрайним просторам страны, на стоянке, я обнаружил себя чинящим мотоцикл. Советами и мудрыми указаниями, как правильно держать гаечный ключ.

«Сижу тихо, никого не трогаю, примус починяю…». Или не так? А, не важно!

В общем, возглавил я процесс ремонта некого двухколесного чуда. Руководил энергично, с размахиванием руками, едкими комментариями и пространными разглагольствованиями. С душой участвовал, отрабатывал номер на полную, выкладываясь. Не стесняясь и выматериться, когда у механика срывался ключ или выскакивала из паза вредная пружинка дискового сцепления. А вокруг меня, почтительно храня молчание, возвышались механики с бронепоезда во главе с военинженером Кудимовым, бойцы ОСНАЗа, в количестве трех штук, их возглавлял филолог-убивец Феденька, и все слушали мои откровенно антисоветские высказывания о том, как можно испортить хорошую идею дебильным исполнением. И еще вредным желанием идти своим путем, а не по уже ранее проторенной другими дороге.

Ведь все гениальное просто, но желание усложнить неистребимо. А начало было преотличным, совершенно ничего лишнего не было в двухколесном механизме. Вся электрика, это лишь одно сухое магнето и лампочка в фаре. В обслуживании мотоцикл прост как утюг и так же не прихотлив. Передняя вилка рычажная, плюс рессоры и пружины. Задняя подвеска пружинная, демпфер — рама мотоцикла. Такова, вкратце, схема мотоцикла под название «Союз», производства завода «ОСОАВИА-ХИМ-1», элементарная до подозрения. Правда, привод на заднее колесо ременной, но вскоре бы додумались, не сомневаюсь, заменить ремень на цепь. Уникальный механизм по ремонтопригодности, так как данное достижение советской промышленности легко чинится в любой деревенской кузнице. За исключением мотора. Вот благодаря именно ему, этот агрегат до «ямах» и немецких «бээмвешек» не дотягивал, как воздушный шар недотягивает до нормального дирижабля с цельнометаллическим каркасом. Почему? Да потому, что как обычно, отметились мы своими новациями и внедрениями, испортившими неплохую начальную компоновку, пусть и немного содранную с баварского R 32. Ну да, ну да, именно его я прочу в прародителя этого первого мотоцикла страны Советов. И, разумеется, никто не воровал идеи, и данный механизм разработан нами самостоятельно, без каких-либо заимствований. Угу, без нормального проектного бюро, грамотной техслужбы, без стенда. С одним ужасным двигателем, который чуть не разлетается на куски при вибрации.

Нет, не понимаю я эту страсть, сделать пусть и хуже, но свое. Возьми чужое, да переделай чуть дизайн и все вопросы с авторскими претензиями решены. Нет, надо истратить средства, время, ресурсы, бороться с перегревом двигателя, разбалансировкой и в итоге с завистью смотреть на чужое. Эх, китайцев бы да японцев нам сюда, совсем ведь не заморачиваются азиаты по поводу копирования, не возникают у них ни моральных терзаний, ни вредного для дела желания что-то свое сотворить. Копируют, и все предъявляющие претензии, идут у них лесом. А нам кто мешает? Сами себе и эфемерное понятие «совесть»? М-да…

Но, стоп, с этими рассуждениями я сейчас не к месту, вернемся к мотоциклам бронепоезда.

Их оказалось ровно две штуки для посылки курьеров и наземной разведки, а для воздушной разведки в оснащение бронепоезда входил малый аэростат с корзиной наблюдателя, из прошитого несколько раз по краям брезента.

«Глазастым» неимоверно оказалось экспериментальное изделие под литерами «Э-1 тип А-2». Бронедрезины, способные самостоятельно производить разведку на железнодорожном полотне, два мотоцикла, аэростат, дальномеры, стереотрубы, бинокли у командного состава. Что-то не возникает желания проверять на «прочность» этого стального монстра, даже теоретически. Если все будет происходить согласно уставу и часовые не будут безбожно храпеть на постах, то «и пехота не пройдет и бронепоезд не промчится», а про вражеский ползущий танк я вообще молчу — накроют фугасами и сожгут. Сожгут до взрыва боекомплекта и расплавленных траков.

Не банальными ранцевыми огнемётами, такими как древнейшие, российскими системы Зигер-Корна, немецкими «Веке» и «Клейф» или краснозвездным советским СПС, а ампуламетами. Калибра сто двадцать пять миллиметров.

Незнакомая вещь? Мне тоже, ранее не доводилось ни слышать, ни сталкиваться с такими устройствами. Поэтому я подозрительно поглядывал в угол штабного вагона, где находились три странных, выкрашенных зеленой краской цилиндра, каждый на своей нескладывающейся станине из двух трубок.

Похожи были устройства на пулемет «максим» без ствола, щитка и лентоприемника, но им однозначно не являлись. Лежал, смотрел, гадал, что за оружие, когда не спал и не смотрел в амбразуру, а как-то ночью, встав попить, на обратном пути завернул в тот угол.

Присел рядом, потрогал пальцем, поскреб ногтем краску, потеребил затвор. Внизу ствола приемный лоток, прицельная планка, спусковой механизм. Что же это все-таки за неизвестная мне вундервафель советского производства? То, что это делали в стране Советов, видно и так — обработка краев металла на «троечку», станина не позволяет стволу поворачиваться на сто восемьдесят градусов, да и ощущение у меня внутри твердое — наше, точно наше, родное, никакой изящности или эргономики. Руку совать внутрь ствола не стал, вдруг там мышь притаилась или задиры после обработки остались? Так и заражение крови, ко всем моим удовольствиям можно получить вдобавок.

Гадал минут пять и так ничего и не поняв, задал в темное пространство вагона вопрос:

— Это очень маленькая пушка, эта зеленая штука? Ручная?

На звук моего голоса из боковой ниши показалась голова военинженера Кудинова, мотнулась в сторону, отталкивая занавесь из брезента, осмотрела мою фигуру, покачивающуюся в такт движения вагона, негромко откашлялась:

— К-ха! Утро, гм, доброе, Елена Александровна!

— Нет, ночь еще, Константин Дорофеевич. Что это за агрегат?

— Простите, какой, хм, агрегат, Елена Александровна? К сожалению, мне отсюда не видно, а встать, прошу прощения, не могу — я неодет.

— Вот тут, в углу, три зеленые трубы на станинах. Большие. И ящички с ними рядом, маленькие. Патронные напоминают.

— А… Это… Гм, как бы сформулировать-то, без излишних специфических…

— Говорите как есть.

— М-да? Хорошо. Это ампулометатель станковый, калибра сто двадцать пять миллиметров. Стреляет он жестяными АЖ-2 или стеклянными АК-1, наполненными смесью КС. Однозарядный. Используется для уничтожения дотов, техники или живой силы врага. Вот, это вкратце. Надеюсь, что я удовлетворил ваше любопытство, Елена Александровна?

— Угу, тащвоенженер.

— Замечательно. Тогда, Елена Александровна, с вашего разрешения я продолжу свой сон — чуть слышно щелкнула крышка часов — Да и вам советую, хм, третий час ночи, как ни как. А вы сами говорили, что крепкий сон способствует выздоровлению.

Ну да, говорил. Я в последнее время много что говорю, не подумав. «Говорите как есть». Сказали. Вот сейчас думай и гадай, что это за звери такие неведомые; жестяные да стеклянные «АЖ-2» и «АК-1», ну и «КС». И кем им приходится этот пугающий своей непонятностью ампуломет — папой или мамой?

Утром четвертого дня, после уже стандартной, первой половины стакана, мое хранилище всех знаний человечества, выдало справку — данное загадочное устройство, является простейшим ампулометом, снятым с вооружения Красной армии в каком-то году. Предназначен для стрельбы жестяными или стеклянными круглыми ампулами с начинкой из сгущенного керосина, КС, оснащенными взрывателями УВУД. Выстрел производится с помощью вышибного заряда, роль которого играет охотничий патрон двенадцатого калибра. В общем, ничего фантастического и замудренного, за исключением одного — начинку ампул, этот «русский напалм», изобрел в тысяча девятьсот тридцать восьмом году некий товарищ Ионов, а на дворе у нас тысяча девятьсот двадцать пятый. По-моему, есть повод задуматься о возможном присутствии здесь моего «коллеги» или о том, что эта реальность, не совсем та. Сумбурно, кто спорит, но меня оправдывает некое волнение и уже принятая внутрь утренняя доза «лекарства».

Повертел я это неожиданное предположение в голове, приложил разными сторонами к чему-то внутри себя, не приложилось, принял решение, пока об этом забыть. Слишком мало информации для точных выводов. Вариантов, то получается два. А если убрать их взаимное исключение, то есть допустить и другую реальность, и «коллегу» в одном континууме времени и пространства, то и три. А это значит, что возможно…

Если, конечно… Черт, а ведь… Так, мне необходимо срочно выпить.

Да, я тоже пришел к этому решению — без нее, родимой, не разберешься. Никак. Поэтому встал, добрался кое-как до стола, выпил еще и неожиданно вырубился. Затем очнулся уже у сломанного мотоцикла, где и принял горячее участие в его ремонте. Хм, автопилот у меня весьма неплохой, пусть и базовой комплектации. Только маршрут произвольно избирается. Или я на запах бензина пришел?

Чей-то скрипучий и неприятный голос отвлек меня от глубокомысленных размышлений о причинах моего появления здесь:

— Товарищ младший сотрудник Овечкина, вот слушал я вас и думаю, что плохо вы относитесь к нашему пролетариату, не верите в его энтузиазм, в его способность работать хорошо и делать ладные, качественные вещи. А вот Владимир Ильич Ленин говорил: «Не надо бояться признавать своих ошибок, не надо бояться многократного, повторного труда исправления их — и мы будем на самой вершине».

— Да? А вы у товарища Сизифа по этому поводу высказываниями не интересовались?

— У кого?

— Неважно. Вы сами кто есть, товарищ?

Сухой и блеклый, весь какой-то вытянуто-сплющенный, гражданин в пенсне со стертой позолотой, принял позу, подчеркивающую его неоспоримую значимость, и сухо произнес:

— Я военинженер третьего ранга Сипельгас Олег Германович.

Мне показалось, в конце фразы в его рту что-то щелкнуло или скрежетнуло. Неприятно так, аж мурашки по коже.

— Как? Сипельгас? Муравей? — я удивленно поглядел на военинженера третьего ранга, капитана, если перевести его звание на привычные ранги.

— Да, Сипельгас. Сиречь муравей в переводе с латыни. Вас что-то удивляет?

— Нет, ничего, товарищ военинженер третьего ранга. Муравьи, это всегда хорошо. Они умные и трудолюбивые. Только сахар воруют.

Ох, зря я это ляпнул, врага нажил, вон, как человека с муравьиной фамилией перекосило. И мочки ушей покраснели, негодует. А, плевать! Видимся-то, первый и последний раз, надеюсь и детей мне с ним не крестить.

— Так чем вы аргументируете свои слова, товарищ младший сотрудник?

А вот это он зря, у нас ведомства разные, и тянуться перед этим муравьиным капитанам я не обязан.

— Отсутствием школы, товарищ военинженер. Грубо все делается. Не спорю, надежно, но тяжеловесно и трудоемко. Нет у нас культуры производства, к сожалению. А один из основных параметров культуры производства — это технологическая дисциплина. Работник должен и обязан сделать все в строгом соответствии с техническими требованиями. И именно теми инструментами, на том оборудовании, теми приемами, которые записаны в технологическом процессе. Так работают там, на родине проклятых буржуинов. А не кувалдой с ломом и такой-то матерью, подгоняют деталь, выполненную по размерам «два лаптя туда — два лаптя сюда». Да, кстати, вам такое понятие, как культура производства, знакомо? Немецкие товарищи не упоминали?

Сипельгас хитро прищурился, привычно поправил пенсне:

— Мне это знакомо, и не от немецких товарищей, с ними я не пересекался. А вы можете привести примеры отсутствия у нас этой культуры? Наглядные, зримые, а не ваши голословные утверждения. Вот тут, сейчас, на месте.

— Примеры? На месте? Пожалуйста — я усмехнулся, приглашающе махнул рукой — идите вот сюда!

Шагнул к вагону, вытащил из кобуры свою любимую стреляющую игрушку, аккуратно ковырнул мушкой «люггера» на стыках бронелиста краску.

— Вот вам и пример.

Сипельгас практически вплотную наклонился к царапнутому месту, долго разглядывал, затем недоуменно оглянулся на меня:

— И что? Где ваш пример?

— Там.

— Где?

Эх, а еще военинженер, человек с высшим техническим образованием. Самый обыкновенный муравей на деле.

— Видите, краска от металла отстала? Скоро проступит ржавчина, краска запузырится, пойдет лохмотьями и работа, получается, выполнена напрасно. И все из-за простой, элементарной причины — разметки мелом.

— Э… Мелом? Но при чем здесь мел?

— При том. Смывать его надо, после разделки листа, краска на мел не ложиться. А у нас на это все плюют. Пролетариат наш плюет. Хотя для кого он свою работу делает? Для нашей легендарной Красной Армии! Для армии… Вот, насчет армии. Пример… Хороший такой.

Я крутанул рукой, неловко покачнулся, еле успел удержаться на ногах, икнул и громко спросил:

— Вот у кого какой ствол? Какой длины и размера? Калибра, то есть?

Стоящие рядом хмыкнули, гыкнули, хрюкнули, даже интеллигентный Федя не удержался, прорычал что-то сдавленное, тщетно стараясь скрыть улыбку. Сипельгас, с чувством собственного превосходства, раздвинул тонкие бледные губы в снисходительной улыбке.

У, кретины, мля, жеребцы стоялые! Одно на уме. Ну, что ж, сейчас я вам устрою вынос остатков вашего мозга! Хотя, потом, каяться буду.

Я медленно стянул гимнастерку и предстал перед этим «табуном» в майке. Да, в майке. Реализовал я все-таки свою идею о сногсшибательном виде. «Лонгслив», то есть майку, сделал мне портной по призванию, сотрудник ОГПУ по месту работы, на оценку «отлично». Не бесформенный балахон с лямками, а по фигуре сшитая вещь черного цвета с добавочным слоем ткани в районе груди. Не зачем смущать товарищей красноармейцев видом возбужденно напрягшихся сосков, за просмотр деньги платят, но этого здесь пока не понимают. Не шагнул еще стриптиз широким шагом в народные массы, да и вообще, в СССР секса нет, тут почкованием размножаются.

В мертвой тишине повел плечами, гимнастерку бросил в сторону Федора, тот поймал, никуда не делся, крутанул на пальце пистолет, обвел взглядом замерших в разных позах товарищей. Да, такого из них никто еще не видел. Особенно изуродованных наколками обнаженных женских плеч.

«Глаза не оставьте, граждане. И рты закройте».

— Так у кого какое оружие ближнего боя? У кого наган? У кого маузер?

Так, почти у всех наганы, только бойцы ОСНАза вооружены укороченными маузерами «боло», а Сипельгас «браунингом».

— Хорошо. Наганы ведь тульские? А маузеры немецкие? Хорошо, давайте сравним. Точность боя и кучность. А, следовательно, качество обработки и подгонки деталей.

— Но ведь у пистолетов разная длина ствола и калибр! Товарищ Овечкина, как вы можете сравнивать разные системы оружия! Да и стреляют все по-разному!

Это Сипельгас, никак ему не промолчать, не вмешаться

— Даже на расстоянии равном десяти метрам?

Больше не обращая внимания ни на кого, направился к стоящему рядом с путями пакгаузу. Обшивка у него замечательная, доски тонкие, светлые.

— Вот, видите эту доску с пятном? Я стреляю сюда, в центр пятна.

Раз и мой люггер отбарабанил свинцовую чечетку. Два, обойма заменена. Три, и я недоуменно оборачиваюсь назад — почему никто не стреляет? И стоят на том же месте, у артиллерийского вагона, и вроде бы даже, пытаются незаметно исчезнуть. Возможно, причина этому, суровые морды пяти мордоворотов, во главе с «трехкубовым» усатым товарищем?

— Немедленно сдайте оружие! Вы арестованы!

Ух, голос-то, какой грозный! Уже боюсь! Кто такие, интересно? «Комендачи», тревожная группа, местная военная полиция? Хм, никогда не любил полевую жандармерию. Да и вроде бы недолжен я, по всем раскладам, им подчиняться, в «особой группе» я или нет?

— А если я не сдам оружие? То, что? Будете обижать девушку? Руки белые крутить? И, вообще, на каком основании? Разве сотрудник ОГПУ обязан подчиняться пехотному командиру?

Ох, несет меня не по-детски, кураж какой-то нездоровый, унижаю усатого, нарываюсь и делаю это сознательно. Я же ему выбора совсем не оставляю — отступит, лицо потеряет, прикажет арестовать — стыдоба, девушку-красавицу, пусть от которой и перегаром на километр разит, злой дядька арестовать решил.

«Трехкубовый» командир роты несколько мгновений жег меня взглядом, затем решился:

— Взять!

Как собакам скомандовал своим подчиненным, так и проситься заменить на «фас!». Но бойцы не обиделись, дружно бросились. Отличная дрессура.

Первый из подбежавших ухватил меня за лямку майки твердой рукой стража завоеваний революции. Второй хотел поймать руку с зажатым в ней «люггером», но промахнулся и сцапал меня за вырез, оттянув ткань так, что я сам непроизвольно скосил глаза вниз, стараясь рассмотреть, что же там такое округлое и упругое хочет на белый свет выпасть? Странно, вроде бы должен был уже привыкнуть к своему новому телу, а подсознательно все равно, как не свое. Или это у меня комплекс нарциссизма неожиданно проявился?

Ну, а пока я предавался размышлениям о вывертах психологии, стражи тянули к себе, а я изо всех сил отодвигался от них. Дергался рывками и крутился вокруг собственной оси, заворачивая пальцы красноармейцев тугим «винтом». Соответственно, ткань майки не выдержала и с треском разорвалась. У стражей остались два кусочка ткани, у меня, гм, все остальное. Встали мы, поглядели друг на друга. Я красный, сопящий и злой, как тысяча чертей и в стиле «ню», стражи растерянные и оторопелые.

Тут-то меня и накрыло. Дальнейшее, как уже говорил раньше, помню плохо, но почему-то постоянно возникает смутное ощущение неправильности ситуации, когда пытаюсь вспомнить детали. По идее, все это мое рукомашество с ногодрыжеством против пятерых могучих кабанов, килограммов под сотню каждый, было абсолютно не эффективно и неэффектно, стойки красивые я не принимал. Да их кувалдой надо бить, для достижения существенных результатов, а не моим кулачком размером с пасхальное яйцо, пусть даже в кулачке зажата рукоять «люггера». И бить не промеж глаз, а строго в висок, там кость тоньше. Но, тем не менее, они валились с ног, неподдельно глотали воздух широко раскрытыми ртами и тяжело ворочались на земле, неуклюже вставая. Так не поддаются, так не играют. Да и какие из них актеры, из этих не отягощенных печатью интеллекта здоровых крестьянских парней? Точно такие же, как из меня Майк Тайсон. А может, они пялились на мою грудь и поэтому пропускали все удары? Да ну! После того, как тебе заедут стволом по зубам, становится не до женских прелестей.

Сашенька-Стилет подговорил поддаться? Нет, он и предположить не мог, к чему приведет мой четырехдневный запой и внезапное исчезновение из вагона.

Да и лицо у него было абсолютно ошалелое, когда он примчался к пакгаузу и застал финальный момент схватки. Мы тогда с усатым целились в друг друга, а у моих ног ползали, роняя на землю кровь из разбитых носов и рассечённых лиц, помятые бойцы тревожной группы. Вот если бы он закричал, заорал, то точно бы, дрогнули пальцы на спусковых крючках, но Саша-Стилет умный. Встал спокойно между нами и, негромко скомандовав:

— Прекратить! — добавил — Товарищ Келер! Верните гимнастерку товарищу Овечкиной! — затем повернулся ко мне и укоризненно покачал головой — Елена Александровна, что же вы не в постели? Вам ведь лечиться надо!

Ох и умен же, сволочь! Всего три фразы и ситуация «разрулена», не подобрать другого слова. Он умница и красавец, а я старый идиот! Должен ведь я сейчас ему, жизнь должен. И товарищ оперативный уполномоченный это знает. Усатый бы обязательно выстрелил, видел я это у него в глазах. А вот увернулся бы я, это неизвестно. Скорее всего, что нет.

 

Глава четвертая

— Вот на этом и стоп, товарищи! Значит так! Первый и второй взвод присланной к нам роты товарища Еланина это к Ачхою, в усиление. Дойдут по светлому, коли с утра раннего выйдут. Взвод товарища Лисицина занимает тропы возле аула Кочма и держит все подходы под обстрелом. Да знаю, я все знаю! — крепкий, широкий в кости человек с гладковыбритой головой рубанул рукой, мелькнув в свете расставленных на подоконниках и полках керосинок вышитыми шпалами и звездой на рукаве — Я знаю, что вы эскадрон! Я знаю, что у вас всего два «льюиса» и только кавалерийские карабины и вы степняки, а не горцы. Но у меня больше нет людей! Нет и все, хоть ножом режьте! Никого нет! Или знаете что? Я вот вам из отделения Гусельникова бойцов придам, допроситесь людей тут у меня! Будете не только за бегущими местными смотреть, но и за этими «героями» котла и каптерки присматривать! Хотите этого? Вот прямо сейчас приказ отдам!

— Василь Иваныч! — густой бас молодого взводного Лисицина, но какого-то чрезмерно грузного, с густыми смоляными кудрями на округлой голове, на выдохе качнул густые слои табачного дыма. Был он такой же широкий в плечах и кости, словно являлся клоном грозного командира батальона второй бригады пятой кавалерийской дивизии, Городцова Василия Ивановича — Да как же мне без добавочных людей-то словить врагов революции?! Как я вам, как без усиления, все тропы перекрою? Там этих троп больше чем блох на паршивой собаке и местным они все назубок известны! Опять же кто-то из этих бандитов уйдет в соседнее селение, а ночью вернется, да в часовых будет стрелять! В спину! Дайте людей, Василь Иваныч, дайте! Вот так же надо! — комвзвода резко провел ладонью-лопатой поперек собственного горла, почти повторив жест Городцова, только в другой плоскости — Или я вам врать не буду, как на партсобрании правду говорю — кто из селения появится, тот там, на тропе и останется! Мой билет партии большевиков тому порука! Прямо говорю, ни с кем не буду разбираться — мирный или нет! Разом положу на скалы их родные! Даже и без винтовки если будет. У меня, Василий Иванович, уже пятеро бойцов тут погибло и Мартынов, вчера, старшина! Всех ведь в спину, гады наймитские, убили! Воины Аллаха, суки! Передушил бы!

Городцов тяжело вздохнул, качнув табачный дым в обратную сторону. Гимнастерка потянулась тканью на мощной груди, лишаясь малейших складок и чуть не потрескивая от напряжения. Горели бы не керосинки, а свечи, погасли бы. Меха кузнечные, а не розовые легкие. Еще один глубокий вздох и Василий Иванович произнес на полтона ниже:

— Все равно решай задачу, Гриша. Расставляй тройками, парами. Ну, нет людей, нет совсем никого. И неоткуда мне их взять. Все в деле. Мастынис у аула Дай стоит, Кучеров перевал на Стыл-горе или как она у них тут называется, держит — Городцов стукнул концом мундштука папиросы по столу, прикурил, низко наклонившись над стеклянной колбой лампы — Не присылает больше Москва. Обходитесь, выделенным количеством, говорит. Или вы не бойцы непобедимой Красной Армии, да еще и войск грозных органов, что на защите завоеваний революции несокрушимо стоят, спрашивают? Одна сводная рота, вот и все наше усиление. Ну, еще артбатарея, это те три горные батальонные семидесяти шести миллиметровые гаубицы, да семь пулеметов с расчетами. Правда, у батарейцев какой-то отдельный приказ, так что может и это мимо нас, Гриша.

Григорий Лисицын со скрипом сжал пальцы в кулаки, недовольно и громко сопя, отвернулся к окну. Шевельнулись на его спине океанской волной мощные мышцы, напряглись плечи, словно он кого-то невидимого напряженно душил широкими ладонями.

Командир роты, Аркадий Степанович Болок, все это время молчаливо пьющий чай, посмотрел в его сторону, перевел взгляд на командира батальона, кашлянул, отпил чаю, негромко поинтересовался:

— А что бронепоезд этот здоровый, что на рассвете пришел, Васильич? И как только рискнули, пути же совсем разбиты? Так вот, что там команда с него? Пулеметчики, стрелки, комендантский взвод? Это же им по штату положено и там людей, что не в караулах да на постах стоят, не меньше трех десятков наберется. И еще бойцы, со значками, из отрядов специального назначения. Их-то не меньше взвода, да еще какая-то группа с ними. Отдельно считается от них. Я их, кстати, хорошо разглядел, неплохие засадники выйдут с них! Не, не пацаны, не молодежь, что с шашками, другие.

Болок замолчал, неторопливо шевельнул ложечкой, отгоняя чаинки от края стакана, сделал мелкий глоток, чуть подумав, повторил. Поправил шашку между колен, куснул кончик усов. Лисицын и Городцов терпеливо молчали, сдерживая рвущиеся с губ слова, только смотрели очень благожелательно, но без накала, так, словно давно уже к подобному привыкли. Водилась за Болоком эта раздражающая манера, паузы делать долгие, да еще и замолкать надолго, если его поторопить.

— Гм, ну так вот. Другие люди, говорю, что без нашивок на форме. Их-то в самый раз на тропу и поставить, душегубов. А если что, то у них мандат наверное особый с собой и инспектор нас трепать за лишних убитых местных не будет.

— Не понял?! — Городцов отвернулся от Болока, в сторону командира роты, что прибыла им в усиление, грозно поинтересовался — Что за люди товарищ Плотников? Какие это такие другие? Что еще за такая особая группа? Так что вы нам ответите товарищ Плотников?

Командир батальона уставился требовательным взглядом на командира роты Плотникова Михаила Ивановича, что прибыла на усиление его батальона в эшелоне сопровождения бронепоезда.

— Не могу знать, товарищ комбат. Бойцов из дивизии ОДОн, из ОСНАЗа, видел, людей из особой группы не видел.

Болок, соглашаясь, кивнул головой, хмыкнул:

— Ага, Васильич, прав товарищ, их трудно увидеть. Они как прибыли, так сразу разгрузились на ту сторону, что к складам и в дома на улице Всемирного Интернационала проследовали. Встречали их. Да и шли они с амуницией, пулеметами да седлами. Так что ты жди, Иваныч, скоро от них человечек придет за лошадями, это я точно говорю. И хорошо если только за лошадями. Их-то много у нас, не жалко. Сколько мы тогда, Гриша, под Аргуном взяли, а?

— Шестьдесят голов — на автомате ответил командир взвода Лисицын и досадливо крякнул — Мля, этот бы табун да на три-четыре пулемета с бронепоезда и обменять! По три головы за один пулемет с расчетом или даже, нехай, и по пять! На время. Все одно только овес животины переводят, а в строй то их и не поставишь, мелкие они все да не выезженные — Лисицын замолчал и принялся вновь сосредоточенно и сильно сжимать кулаки, шевелить плечами.

Городцов тяжело опустил потянувшуюся огладить череп руку на колено, покрутил головой, поочередно оглядывая подчиненных, сухо кашлянул, покатал во рту откашлянное, сплюнул в кадку то ли с фикусом, то ли еще с какой лиственной хренью:

— Так! Хватит! Маму твою крестом да по якорю! Ты зубы-то давай нам коняшками не заговаривай, Гриша! Какие к лешему обмены лошадей на пулеметы!? Вспомнил, что ли Гриня поход свой… — Городцов резко оборвал сам себя, коротко покосился на Плотникова, продолжил — Так, бес с тобой! А вот ты мне, товарищ Болок, про особую группу давай докладывай! А то не знаешь будто, где что секретное да особое, то всегда людей у нас тянут на помощь и все в темную, по приказу, без пояснений. И еще это все с кровью большой, обычно, бывает! Знаешь ведь?!

— Ну как не знать, знаю, Васильич, знаю — Болок отодвинул стакан с так и не допитым чаем, ловко и быстро скрутил самокрутку, отрицательно качнув головой на протянутый Городцовым портсигар — Без крови оно никак не бывает. Ну да не боятся они ее. Что командир ихний, что те парнишки что с ним, что еще два мужика непонятных. Семь их, парнишек — опережая вопрос, уточнил Болок — Шустрые, резкие, но еще щенки. Кровь уже пробовали, да шрамов на шкурку не получили. Но окромя их, там еще и четверо опытных. Вот те нормально уже повоевали, их били и сами они бьющих в обратку забивали. Я бы таких сразу взял, да еще бы прибавку просил. Ну и сам командир да девка его, тоже хороши. Не-а… — Болок громко фыркнул в сторону заухмылявшегося Григория Лисицина, прищурил левый глаз — Не угадал ты, Гриша, не полюбовница она, рано харю то свою в улыбу шкодливую растянул. И не дай тебе мысль дурную себе в голову пустить, что можешь к энтой девке на своем Вороне, да с шуточками своими подкатить. И кудри твои тебе не в помощь будут.

— А что будет-то, товарищ Болок?

— Яйца она тебе отрежет, что будет. И зажарит. И не кривись мне! — Болок с силой сунул окурок докуренной самокрутки в землю кадушки — Я таких нагляделся в чоновских отрядах! У нее трупов за спиной тыщи, она людей-то и за людей не считает. Так, пыль они для нее. Та еще сука. И детей у нее нет. И не хочет их она и мужика тоже не хочет.

— Это тебе твоя чуйка подсказала, товарищ Болок?

— Она родимая, Гриша, она — Болок плотно сжал губы, катнул желваками — ты же в ней не сомневаешься, Гриша, в чуйке моей? Или напомнить, как под тем хутором, в Кривой балке мне не поверил? Как еле живым ушел? Или забыл того беляка, что нас в засаду вел? А хату ту, в станице, помнишь?

— Не, не забыл, Аркадий Степанович, помню я все.

— Угу, это хорошо, что помнишь — Болок отвернулся от насупившегося комвзвода, покосился на командира батальона, с шумом сминаемой щетины потер подбородок — Так что будут у нас сложности, Василь Иваныч с ними. Большие. С этой особой группой. И поэтому я предлагаю их поставить на тропы, если они не уедут куда. У инспектора приказ затребуй, тогда и наши бойцы в кулак соберутся и эти от нас подальше будут.

— Разрешит он, думаешь? Хотя, товарищ Йознас вроде бы понимает сложившуюся ситуацию. А они инспектору то подчинятся? Сам как думаешь?

— Это инспектору-то не подчинятся? Товарищу военкому дивизии?

— Тогда может и насчет людей с бронепоезда попробовать попросить товарища Йознаса? И еще пулеметов?

— А вот пулеметов вам, товарищи, командир бронепоезда товарищ Конеев не даст. Они у него все по списку. Добрый вечер, товарищи красные командиры. Будем знакомы, оперативный уполномоченный ОГПУ Александр Олегович Гольба. Я немного отниму ваше время, товарищи командиры? Не возражаете?

Худощавый человек с резкими чертами лица, в тени кажущимися словно выточенными на наждаке, незаметно появился в проеме двери. Замер на секунду, обводя взглядом присутствующих в комнате людей, неторопливо прошел к столу. Естественно так прошел, будто он не в первый раз в этом доме, а жил тут уже, так, уезжал надолго, а вот сейчас вернулся. Болок внимательно наблюдал за ним, потом еле заметно кивнул, словно увидел подтверждение чему-то своему. Раскрыв кожаную папку, ловко извлеченную из-за отворота куртки, Гольба выложил на стол машинописный лист бумаги с несколькими печатями.

— Вот, товарищи командиры, приказ управления оказывать моей группе всестороннюю помощь. Но — Гольба обвел взглядом присутствующих — Но я понимаю, что сложности на местах невидны там, наверху. Давайте поступим так — я озвучу вам все, что необходимо для моей группы, и мы вместе решим, что, сколько и когда, вы сможете выделить. В первую очередь, необходимы снаряжение и транспорт. Затем мы с вами обговорим возможные сложности на участке нашей деятельности. Политическое положение, обстановку, наличие вооруженных бандитов.

— Дополнительных людей, проводников и пулеметы просить не будете?

Задав вопрос, Болок отвернулся от Гольба, вновь взяв в руки стакан с давно остывшим чаем.

— Нет, не буду. Нам уже приданы бойцы товарища Джуакарева.

— Это хорошо, товарищ оперативный уполномоченный. Ну, а другим, глядишь, и сможем вам помочь.

Гольба одобрительно кивнул, коротко посмотрел на вставшего с лавки Лисицина. Комвзвода звякнув шпорами, шагнул вперед, тряхнул кудрями, наклонив лобастую голову, и широко улыбаясь, поинтересовался у Гольба:

— А пушки у нас просить будете, товарищ оперативный уполномоченный?

— Пушки? Здесь, в горах? А зачем мне ваши пушки? Да и есть у нас свои пушки. Ровно три семидесяти шести миллеметровки.

— Три? Так мало же! И как зачем? А пару залпов фугасами дать по затаившемуся врагу? Или на перевале поставить. Никто и не пройдет. Ни конный, ни пеший. Или вот, смотрите — идет имам Гоцинский по тропе с вражескими мыслями в своей поганой голове да со своими белобандитами, кинжал в руках острый держит, счас всех резать будет, заворачивает за поворот, а там на те — пушка! Вы сразу — бац из пушки! И все, нет имама и хлопот вам нет! Вы же его ловить прибыли, товарищ оперативный уполномоченный особой группы, да на суд народный везти? А ловить его не надо, эту гадину тут кончать надо, смертью лютою! А то, ишь ты, целая особая группа приехала за этой сволочью! Нет, это не стоящее дело для коммунистов, одного имама целым отрядом ловить! Коммунисты должны на месте уничтожать врагов социалистической страны и трудового народа! Всех! До одного! Чтобы и семени их поганого не осталось! Пулей и шашкой! Штыком стальным! Правильно я говорю, товарищи командиры?!

Лисицын замолчал, довольно взглядом обвел присутствующих, уловил согласие в глазах присутствующих, оправив гимнастерку, с неприкрытой наглецой кинул короткий взгляд на уполномоченного — мол, что ответишь, товарищ из столицы?

— С пушкой на имама? Да, это по-нашему, по-большевистски. А еще лучше, это бронепоезд в горах. Можно сразу десять имамов уничтожить. Пушками — Гольба говорил, продолжая улыбаться, но от его тона и от улыбки потянуло ощутимым холодом — Но пока имам не вышел из-за угла и не начал всех тут резать, то давайте вернемся к началу нашего разговора. Вот список — на стол, рядом с приказом лег еще один лист бумаги — я тут коротко набросал несколько необходимых позиций и уверен, что подчиненные товарища Городцова смогут нам помочь. Вдумчиво и серьезно, без дурацких шуточек про пушки. Завтра, в течение утра. Ведь это так, Василий Иванович? Верно, товарищ Матрос?

«Утро, утро начинается с рассвета… Здравствуй, здравствуй необъятная страна. У людей, у людей есть своя планида, это… Это та вон блядская гора!».

Хотя, вообще то, эта та самая гора ни в чем и не виновата, это вместо мозгов в голове у меня вата. Стерильная. М-да, когда нет стройности в мыслях, есть складность в рифмах. Равновесие мировое, блин, инь и янь в своем незабываем проявлении. Эх, где бы мне его набрать, равновесия-то, да еще с нескончаемым запасом, а то так хочется забраться вон в тот подвал вместе с пулеметом «максим» и бесконечной патронной лентой, что аж пальцы сводит. Подарок для товарищей сделать хочу, жизненный их путь в этой юдоли скорби прервать, медленно и очень болезненно. Потому что злой я, пребываю в бешенстве и в ярости. И еще в расстройстве невероятном. Все пропало, господа, все пропало. Вы тупые животные, господа борцы за светлое грядущее. Глупые звери.

А ведь какая была игра, как я старался! Как жилы рвал, да самовнушением занимался! Истово, мля, играл, анахорету-отшельнику с горящими глазами, фанатику в десятом поколении, фору мог дать, не то, что паяцу на подмостках с тремя дипломами театральных училищ в отвисшем от непомерной тяжести кармане. Блевал натужно, мерзкий йод в уголке зассаном через силу пил для поднятия температуры. Давился чертовым отваром этих чертовых семян трижды чертового льна, вталкивал в себя самогон и ядовитого цвета морковно-свекольный сок. До того в роль вошел, что сам в свое облучение поверил и в начальную стадию лейкемии, по ночам в испуге просыпался и напоминал себе, что все это игра и только игра! Не забывайся — это игра! И что в итоге? И для чего это все нужно было и зачем? Все прахом, я в Чечне. Результата ноль.

Не заинтересовало товарищей большевиков информация о возможном военном применении расщепляемых радиоактивных элементов, нет у них полета мысли, не дотянулась их убогая фантазия до «ядрёного батона», хотя маячков да намеков я Александру Гольбе накидал мешков пять. У меня ведь тогда приступ гениальности образовался, когда Стилет радиометр размером с три баяна на стол поставил.

Великолепный ведь ход — симулирую лейкемию, брежу целенаправленно, подбрасывая Сашеньке-Стилету информацию об радиоактивных материалах и военном применении оных. Сашенька орловским рысаком бежит на телеграф, докладывает вышестоящему командованию, нас разворачивают, и я имею возможность проверить верность поговорки насчет «ишака и султана». А не «зачищаю» какой-либо горный аул от его негостеприимных жителей с пулеметом на перевес, рискуя потерять свою ключевую роль и превратиться в банальный «расходник» в их долбанной секретной операции. В двуногий прямоходящий «ключ».

Мешки дырявые оказались, как и головы начальников Стилета или Сашенька решил не беспокоить свое персональное командование? Да нет, все мною изрекаемое очень ему было интересно, вслушивался он в мой отлично скомпилированный бред и последующие пояснения так, что готов был мне в рот залезть. Блокнот свой весь исчеркал, несколько раз обращался за консультацией к товарищу военинженеру Кудинову, наплевав на всю секретность. И что у нас в итоге? А, говорил уже — в итоге громкий пшик и пук, я в горах, где меня могут зарезать или пристрелить злые чеченские борцы за свою долбанную свободу грабить караваны и воровать рабов и баранов. Значит, не на государство Сашенька работает, а либо на одного «большого человека», либо на существенно ограниченный круг влиятельных лиц. И плевать этому «большому» или этим людям, на все мои слова, им важна сама «Роза» и лично их бонус от положительного завершения от этой всей мутной многоходовки. А не усиление военной мощи единственного в мире социалистического государства. Плевать они хотели на это государство, кладоискатели в буденовках.

И поэтому такой вот отвратительный у нас образовался расклад. Не вышел у мастера каменный цветок, вместо пары я прикупил двойку к даме. Еще и «крестовую», с казенным интересом. Плохо это весьма. Бежать бы мне надо, в далекие дали, в туманные пампасы, да вот только я еще не настолько потерял интерес к жизни, чтобы скакать белокурой газелью по горным кручам до первого небритого абрека. Роль любимой жены в гареме заслуженного барановода, как-то не очень привлекает. Нет в этом праздника для души и отдохновения для тела.

«Господин назначил меня своей любимой женой!». Тьфу, сто тысяч раз!

Да и без надежной команды, без проводника, без снаряжения и припасов, мой побег будет не просто глупой авантюрой, а изощренным способом самоубийства с предварительным многократным изнасилованием. И Сашенька, сволочь, это прекрасно понимает. Он знает, что мне деваться некуда, я знаю, что он знает, что я знаю, что он знает. М-да, мы с ним очень знающие люди. Монстры догадок и гиганты бесплодных домыслов.

И все же, если прекратить словоблудие, то вопрос «что делать?» по-прежнему стоит передо мной непреодолимым горным хребтом. Суровым, холодным, требовательным. Но ответа на этот вопрос у меня нет, пока нет. Поэтому я иду спать, может утро окажется мудрее и плодотворнее в количестве вариантов решения данной головоломки.

Я потянулся, сильно прогибая спину, опираясь кончиками пальцев на доску скамейки. Ткань гимнастерки туго натянулась, рельефно обрисовывая мои вторичные выдающиеся достоинства, часовой в тени навеса мгновенно скосил в мою сторону взгляд.

Смотри, служивый, смотри, за это я с тебя денег не возьму. Наслаждайся восхитительными видами за так. Да и когда и где ты еще такое увидишь? Не могут так прогнуть спину, ваши затурканные Нюрки с Глашками, не способны они. Им бы весло в руку или пару ведер, литров на тридцать каждое, тогда что-то еще выпятиться из-под сарафана и приподнимет монисто из стекляшек с медными монетками. А без этого ни как, не учили их понимать свое тело как инструмент и знать какую струну нужно тронуть медиатором для получения музыки небесных сфер. И поэтому не суждено вам наслаждаться, товарищи большевики, женской грациозностью и пластикой в ближайшие десятилетия, будут вам доступны лишь однообразные виды крупов откормленных кобылиц с рубеновскими формами. Сами виноваты. Убили вы, прелестных Жизелей да прекрасных Анастасий, вырезали в припадке собачьего бешенства, забили, заморили голодом, закололи штыками лощенных «белых сучек», выгнали пинками из страны. Тех же, что остались, вы превратили в забитых и испуганных существ. И сейчас они не могут гордо выпрямить спину, встать невесомо, натянуть тело стрункой и пройти так, будто весь мир принадлежит им одним, словно не касаясь грешной земли. Не могут. Подрезаны крылья. Так что любуйся, мальчик, запоминай, а потом сравнивай запомненный образ с откормленными квадратными фигурами глупоглазых доярок, замызганных инструментальщиц и дурных истеричных совслужащих, и мучайся от тревожного ощущения явной неправильности. Заслужил, все вы тут это, заслужили.

— Вы еще не спите, Елена Александровна?

Гольба беззвучной тенью вынырнул из прохладной темноты, скрипнул камешком под подошвой сапога, замер рядом со мной. Если товарищ оперативный уполномоченный надеялся, что его появление было неожиданным, то зря. Едкое облако табачного запаха опережало его приближение за десяток шагов. Вот сам курю, а нюх все равно как у натасканного на поиск бигля. И характер такой же как у этой породы собак — игривый, непоседливый и недисциплинированный. Сволочной, короче. И отвечаю я Гольбе так же — игриво и гадко, с подковыркой. Зачем? Да ненавижу я вас всех, просто.

— Вот-вот собираюсь, товарищ Гольба. Только вот раздумываю, выкурить еще одну сигарету и идти спать или все же не нужно? От вас так несет дешевым табаком, что пропадает всякое желание курить и хочется от души чихнуть. Стараетесь таким образом быть ближе к народу?

Гольба поморщился, повел, раздувая ноздри, носом из стороны в сторону, от плеча к плечу. Недовольно дернул губой, сложил руки за спиной, сказал негромко:

— Я считаю, что вам не стоит курить, Елена Александровна. Вы ведь по-прежнему себя не очень хорошо чувствуете? Буквально утром вас знобило и была температура, а сейчас вы в одной гимнастерке на улице. А вечер холодный. Горы. Лучше идите спать, товарищ Овечкина.

— Это приказ, товарищ оперативный уполномоченный?

— Нет, Елена Александровна, это просьба.

— Тогда, давайте немного помолчим, Саша и ладно, черт с ним, покурим. Нервы успокоим. Ведь если я права, то нам завтра или послезавтра, нет скорее все же завтра, выдвигаться в назначенный нам квадрат, а ныне такой спокойный и умиротворяющий душу вечер, что хочется его продлить еще и еще.

Гольба хмыкнул, извлек из кармана галифе коробку с папиросами, стукнув гильзой о ноготь большого пальца, поймал кончиком папиросы огонек моей зажигалки. А что? Я иногда очень вежлив и предупредителен. Вот вы хотите яду? Да пожалуйста!

— Действительно, вечер замечательный… Тихий вечер. А как вы догадались, насчет завтра, Елена Александровна? По запаху табака? Или есть еще для этого причины?

— И по запаху тоже, Саша. Но это же очень просто. Уходили вы собранным и напряженным, как на бой, а вернулись весь такой довольный, целеустремленный и энергичный. Готовый громко трубить в горн и отдавать приказы. Значит, своего вы добились, получили нужный вам результат. Нашли вы подходящее волшебное слово или грозный многопечатный документ для товарищей красных командиров. Подобрали для них, гм, неоспоримый довод.

— Волшебное слово? — Гольба с нескрываемым любопытством посмотрел на меня — Хм, действительно, было такое слово… И документ тоже нашелся. Интересно, как вы это определяете, Елена Александровна? Вы ведь без сомнений это утверждаете, словно вам заранее все известно. Как у вас это получается? Наблюдательность, анализ и… Помощь голосов?

— Всего лишь наблюдательность и логика, Саша. Никаких голосов. Они выше этих мелочей. И да, анализ. Скорее даже компиляция фактов и последующие выводы. Вот и получается, что вроде бы сложно, а на самом деле это все элементарно, Ватсон!

— О, вы тоже читали английского писателя Дойла, Елена Александровна? В оригинале или переводе?

Теперь уже я с любопытством смотрел на Гольбу. Однако! Весьма разносторонние интересы у товарища! Когда только успевает?

— В переводе, Саша.

— А в чьем переводе?

А вот здесь мы вступаем на очень зыбкую почву. Нет уж, товарищ оперативный уполномоченный, в вашу наивную ловушку я ни ногой. Если это ловушка. Ловить меня на такой ерунде нет никакого смысла. Но и мне глупо называть замечательных переводчиц Треневу и Литвинову, не выросли еще девочки, а кто делал самые первые переводы книг о сыщике-наркомане, я не помню. А вот Гольба это знает и для него почему-то важен мой ответ. Нет, дорогой вы мой товарищ, не дождетесь вы доступа к сладкому «комиссарскому» телу!

— К сожалению, Саша, я этого не помню. Идемте же спать, Саша.

Я отвернулся от Гольб и выдвинул? Нет, скорее отодвинул взад свою нижнею часть тела и зашагал-затанцевал по направлению к дому. Макушка головы вверх, ступни ставим крест-накрест, бедра вперед-назад, вперед-назад, плечи с шеей как в парализованные, а вот руки свободны и ненапряженные. Смотри, Сашенька, наслаждайся. Ну да, опять захотелось похулиганить. Месячные что ли приближаются? Веду себя как полный идиот, князь Мормышкин. Негромкий оклик Гольба догнал меня, когда я уже брался за ручку двери.

— Елена Александровна! Остановитесь на секунду!

— Что вам, товарищ Гольба?

— Один из первых переводов романа «Возвращения Шерлока Холмса» Артура Конан Дойла сделала Александра Николаевна Линдгрен. Она бывала в вашем доме и была очень дружна с вашими родителями. И в вашей квартире была книга с ее дарственной надписью. Очень странно, что вы это не помните.

Я равнодушно пожал плечами и молча захлопнул за собой дверь, оставляя в темноте ждущего моего ответа Гольбу. Ну, странно и странно и что теперь? Не собираюсь я впадать в панику, заламывать руки и мучительно размышлять, как же я так был близок к провалу? Не то место и, не то время и я уже не тот, или, точнее не та. У нас тут и так как в «Зазеркалье» у Кэрролла — чем дальше, тем страннее и еще одна странность ничего не изменит. И более страшнее то же не станет. Потому что партизаны у нас всех толщее и лесистее, а наши бронепоезда самые бронепоездатые поезда в мире.

Бля, бред какой-то несу, точно надо ложиться спать. И даже раздеваться не буду, только сапоги сниму. Сначала левый. Потом правый… Правый… Да черт с этим правым сапо…

Уснул я раньше, чем моя голова коснулась набитого сеном валика, что изображал в этом доме подушку, словно в раскрытое окно шагнул. Проснулся также мгновенно от громких шагов, переливчатого звона шпор, резких команд, лязганья, звяканья и прочих, режущих ухо металлических звуков, что сопровождают армейский люд при выдвижениях с точки базирования. Звука горн и барабанов, взрывающего тишину утра, только не хватало, но и так сон пропал полностью. Что ж, умоемся и пойдем на двор, посмотрим, что день грядущий и наш товарищ Гольба нам готовит.

— Товарищ Ладис, давай-ка, пробегись до той каменюки. И посмотри — зашли в ущелье наши чеченские товарищи или нет.

— Слушаюсь, товарищ Гольба!

Боец ОСНАЗа легко подхватился с невысокой каменой гряды, пригнувшись, скользнул к огромному валуну, аккуратно придерживая на ходу короткий кавалерийский карабин.

— Его высокопревосходительство, сам генерал-адъютант, изволили выслать необычайно зоркий глаз на осмотр местности. Мудро, очень мудро и предусмотрительно. А такое выражение, как «передовой дозор» и «фланговое охранение» вам не знакомы? Впрочем, какие фланги в этих горах, что я несу? Только если орлов поставить на службу революции? Как думаете, товарищ уполномоченный, согласятся эти гордые птицы поработать на нас, а мы им взамен коллективные гнезда организуем и на лапку красный бант?

— Знаете, Елена Александровна, за эти четыре дня вы стали просто…

— Совершенно невыносимой стервой. Или язвой — невежливо перебив, я закончил фразу за раздраженным Гольбой — И я это знаю, Саша. Только осмелюсь напомнить, товарищу оперативному уполномоченному, что сейчас утро, и туман вряд ли даст разглядеть хоть что-то вашему бойцу. Да еще и без бинокля.

— Черт! — Гольба коротко свистнул, привлекая внимание карабкающегося по круче бойца, махнул рукой, изобразил из сложенных в кольцо пальцев прикладываемый к глазам бинокль. Боец понимающе кивнул, осторожно ставя ступни, стал возвращаться. Командир артиллеристов, сняв фуражку, аккуратно уложил ее на камень, неторопливо начал вывертываться из своей напутанной сбруи, высвобождая тонкий ремешок футляра бинокля. Расцеплял многочисленные карабинчики портупеи, отстегивал лямки, расцеплял пряжки ремешков, все делая медленно и обстоятельно. Я с интересом следил за ним, вначале гадая, нравится ему эта ежедневная канитель или это неоперабельные нарушения в работе головного мозга, потом мне это надоело. Я откинулся обратно на седельные сумки, вновь принявшись разглядывать небо.

Хорошее небо, чистое, голубое преголубое, нет ни единого облачка, и скалы с боков не давят, создавая ощущение мелкой мошки, зажатой в грубой ладони великана. А еще с нами нет вонючих, бородатых, звероватых на вид и по внутреннему содержанию бойцов Первого Чеченского Революционного отряда. И нет их приставучего до невозможности командира, товарища Джуакарева. Гордого, заносчивого, беспардонного горного князька. В каждом чеченском ауле есть свой шейх, на каждой улице аула есть окоцкий мурза, а наш чеченский революционный командир, самый шейхистый и мурзистый из них. И самый вонючий и бородатый. Но не без забавной непосредственности и, странно это, но какой-то подкупающей откровенности и немного заманчивого нескрываемого вожделения. Меня вожделения.

«Белая женщина, рюсский товарищ! Хачу тебя! Серебро под ногами твоими лежать будет, золото везде! На шее, на ушах, на пальцах! Рук не поднимешь, так тяжело, так много будет! Пальцем кизяка не коснёшься! Шелка! Шкуры! Шкуры лучшей овцы! Бархат! Все твоим, все у тебя будет! Женой самой-самой любимой будешь! Одной женой! Всех прогоню! Всем другим скажу три раза киркуду!». Ну, не киркуду, разумеется, это я отсебятину говорю, просто слово «талак» мне очень не нравится, подсознательно.

Трахал, значит, с утра до ночи, письку немытую в рот совал, грязные сапоги заставлял снимать, тряпки вонючие ему зашивать требовал, кумыс варить принуждал. Или шурму. Блин, что там они готовят и едят-то? А, неважно! А потом раз и на тебе талак! И это за все мои лучшие годы, подаренные этому негодяю, только потому, что титьки обвисли и жопа в дверной проем перестала проходить? Разве это причина для развода? Рот же и все прочее осталось? Нет, это не совсем не уважительная причина! Это сексизм и мужской шовинизм в самом неприглядном варианте. А я ведь на стороне женщин, хоть и одной ногой. Так что самому тебе талак сапогом промеж ног!

Бля, но как же он меня достал за эти дни! Отвалил в сторону, сопя и кривясь, только тогда, года я ему воткнул бебут в пах — выпросил я себе все-таки «игрушку». Воткнул я ему клинок почти на сантиметр вглубь и нежно начал надавливать, одновременно держа левой рукой его за шею, нехорошо улыбаясь и что-то шипя. Не помню, что шипел, пелена перед глазами была серая, с боков вообще темнота, словно в снайперский прицел смотришь, только без сетки делений. Но явно что-то страшное я говорил. И, мамой клянусь, вах! Говорил я совсем не по-русски. Побледнел гордый воин как молоко, загыркал испуганно что-то по-своему, вывернулся скользкой змеей из захвата и исчез в ночи как легкий ветерок. Очень, очень быстро.

М-да, не потеряли еще дети гор что-то оставшееся от неандертальцев, что позволяло им чувствовать, что все, шутки кончились, сейчас их будут убивать, просто и без затей. Ну да Аллах с ним и его абреками, с глаз долой, из памяти вон. Надеюсь, наши дороги с ними больше не пересекутся, иначе всех пристрелю, зарежу, ампулами нафиг, с самым напалмовым напалмом, потому что советский, закидаю и плевать, что там дальше будет!

Нет, они мне явно в наказание достались, эти чеченские революционеры. Будто мало было холодных ночевок, пригорелой похлебки, обжигающего пустого чая, волокнистой тушенки, удобств в кустиках под охранной верного Ли и нудного осеннего нескончаемого дождя. Головокружительных круч и подъемов, оползней, выходов еще до рассвета и многочасовых конных переходов до темноты и в темноте, после которых ломило спину и напрочь отнимались ноги.

Куда гнали, зачем гнали? Сейчас сидим на месте уже пятый час и с места не двигаемся. Ждем чего-то. Наверное, гласа ангельского, огня путеводного. Что явится непременно и только барону фон Стацу, остальные то все здесь атеисты и безбожники, только в партбилет верят. Хотя, вообще-то мой Ли еще верит в своих богов, но вряд ли они дотянутся до сюда с островов, далековато им.

С боку громко лязгнуло металлом, и я лениво повернул голову в сторону звука. Вот еще одна нелепость — три горных семидесяти шести миллиметровых орудия образца 1909 года. Артиллерия в горах, бронепоезд в небе…

Вот на кой они тут? Ничего не понимаю. Да, у них сняты бронещитки, снаряды везутся отдельно на лошадях и их немного, на несколько десятков залпов, сами расчеты орудий тоже не пешком ноги бьют, но все же зачем они нам, если во главу угла была поставлена скорость и скрытность передвижения? Что бы все встречные поперечные разбегались, едва нас увидев? Тогда уж лучше мы бы пулеметов понабрали, по штуке в руки. Гораздо действенней для боевых действий в горах. И еще, присоединившиеся к нам артиллеристы все как один нелюдимые и неразговорчивые. Сто процентов латыши или еще кто-то из этих медленных республик — бреются каждый день, мазохисты, и еще у них тягучий акцент, не могу определить точно чей, так как малоразговорчивые товарищи. Но не наши люди, однозначно, не наши. И в поезде сопровождения бронепоезда я их не видел. Всю дорогу не выходили из вагонов? Да ну, ерунда, живые же они, облегчиться там, кипятка набрать, да ноги размять, все равно бы вышли. Значит, ждали нас на месте, заранее, и это уже вызывает вопросы. Зачем мобильной группе зачистки придана артиллерия? Это более выглядит логично при войсковой операции или карательной акции. Опять же, для действий армейских подразделений, боекомплект явно мал. Три-четыре десятка выстрелов, это лишь напугать серьезного противника, но никак не разгромить, а вот на шайку из пары десятков хомо овцеводувос три артствола излишни. М-да, есть о чем задуматься. И ощущение какой-то заранее подготовленной гадости не оставляет меня, заставляя нервничать и огрызаться на окружающих. Какой-то здесь подвох, это точно. Но у меня нет никакой информации, я не могу сделать объясняющих все выводов, найти ответы. Гольба последние два дня стал молчаливым и на разговоры шел не охотно, не получались у нас с ним беседы по душам.

— Госпо… Товарищ Лена?

— Что Ли?

— Скоро будем выдвигаться, товарищ Лена, из селения внизу к нам идет человек.

— И почему ты так решил, товарищ Ли? Он идет к нам с белым флагом или кричит и машет нам руками?

— Нет, госпожа, флага у него нет. Он идет очень осторожно, молча и смотрит в нашу сторону. За нами нет пастбищ и нет селений, а у него нет с собой мешка за спиной и посоха. И видимого оружия тоже нет. Если только оружие не спрятано у него под одеждой. Он постоянно что-то поправляет там рукой.

— Понятно. Спасибо за предупреждение, мой Ли. Все, теперь уходи.

Ли исчез так же незаметно, как и появился. Замечательный он у меня, замечательный. Но так сейчас далек от меня! А так иногда хочется прижаться к его плечу и просто сидеть, молчать, ну может вздохнуть пару раз. Грустно и бессмысленно, просто вздохнуть. Но нельзя, нельзя ему сейчас находиться со мной рядом. Слишком много тут ненужных глаз. Ладно, забыл о несбыточных желаниях, будем лучше готовиться. Поправим кобуру с верным «люггером», чуть затянем ослабленную перевязь с бебутом, ну и так еще по мелочам — портянки перемотаем, другие, более подходящие к стрельбе перчатки, оденем. Так что, когда Гольба коротко переговорил с невысоким, сутулым и прячущим под башлыком лицо гостем и направился ко мне, я был уже готов.

— Елена Александровна, собирайтесь, мы спускаемся в аул.

— Хорошо, Саша — откликнулся я и пока он не успел уйти, спросил — Александр Олегович! Вы мне ничего не хотите сказать?

Гольба на секунду задумался, отрицательно качнул головой:

— Не сейчас, Елена Александровна.

— А когда?

— Чуть позже, там, в ауле.

Ну что ж, в ауле так, в ауле. Но еще один вопрос я все же задам:

— Убивать то в ауле будем всех, товарищ оперативный уполномоченный? Или там есть те, кого нужно оставить в живых? Например, с белыми повязками на ноге или лысые?

Гольба закашлялся, крутанул головой, настороженно посмотрел на меня, ответил, разделяя слова короткими паузами:

— Там. Убивать. Никого. Не нужно — он чуть помолчал и спросил — А почему повязка должна быть на ноге? И при чем тут лысые?

— Лысые тут совсем ни при чем. А повязка сползла — я равнодушно пожал плечами и зачем-то уточнил — С головы сползла. На ногу.

В этот раз Гольба ничего не сказал, только долго и без эмоций смотрел на меня. Наверное медитировал и искал в себе новые запасы терпения и прощения для такой суки, как я. Потом молча отвернулся и зашагал к лошадям, напряженно выпрямив спину. По-моему, я несколько перегнул с сарказмом. Или с юмором. Или еще с чем-то. Похоже, заигрался и переигрываю.

Моя кобыла Тучка неожиданно прихватила мягкими губами мне плечо и громко фыркнула в ухо. Я испуганно взвизгнул и бешенным зайцем отскочил на метр или полтора, в полете разворачиваясь и выхватывая «люггер» из кобуры. Оступился, упал, больно ударившись локтем, с чувством выругался:

— Тварь ты! Животное! Сука четырехногая! Да я тебя! На колбасу! Живьем! Да я…

Я резко оборвал сам себя, заткнулся, закусил губу, стараясь не смотреть по сторонам и не слышать приглушаемых и совсем не приглушаемых, откровенных смешков, неловко двигая отбитой рукой, вернул ствол на место.

Тучка переступила передними ногами, еще раз фыркнула, неодобрительно помотала головой, поблескивая из-под челки выпуклым смеющимся глазом.

М-да, действительно, перегибаю я что-то… Совсем нету меня никакого контроля! Одни, мать их, эмоции и импульсы. Взбалмошная дура.

 

Глава пятая

Ехали мы по улочкам аула почти в мертвой тишине. По извилистым, узким, пыльным, местами размесенными до глухо чавкающей под копытами лошадей черной жижи, захламленным вязанками хвороста, поломанной повозкой, остатками выломанного и брошенного тут же, на месте, плетня. На одном из поворотов валялись чьи-то стоптанные чувяки, и висела на заборе рванная и прожжённая шинель с темными бордовыми пятнами на спине. Ни хрена ведь не боятся, горные демоны, расспросов и допросов с последующими революционными выводами. Вслед нам не брехали собаки, не провожали протяжным мычанием коровы, не звенели дужки ведер или колодезная цепь, не было слышно людских голосов. Аул словно вымер, будто был заброшен и покинут людьми, но это только так казалось. Мелькали в глубине дворов смутные тени, еле слышно скрипела приоткрываемая дверь хижины, дергалась на окне занавеска. И еще ощущение взглядов в спину. Недружелюбных, изучающих, холодных, злых, испуганных. Разных. Взрослых, детских, мужских, женских. Но ни одного дружелюбного или хотя бы равнодушного. Это хорошо ощущалось замерзшей кожей затылка, напряженно сведенными лопатками. Как будто толстой, ржавой иглой кололи в спину. Сильно хотелось ткнуть в ответ, не сдерживаясь, и вовсе не иглой.

Впереди, на выделенной ему заводной лошади, двигался сутулый связник, по-прежнему скрывающий свое лицо под башлыком, скупыми жестами показывая направление. Следом за ним, настороже, бойцы ОСНАЗа. Карабины поперек седел, поводья отпущены, кобуры расстёгнуты, шашки передвинуты поближе, под ладонь. Фигуры напряженные, взгляды внимательные, пальцы на спусковых крючках. Стилет и остальные бойцы замыкали колонну. Я, Ли и барон в середине. Двигаемся тоже молча, не переговариваясь, только барон курит и держит на лице маску полнейшего равнодушия пополам с легкой скукой. Неуместная бравада «белой кости, голубой крови» и плохой выбор демонстрируемых эмоций. На его месте я бы демонстрировал брезгливое презрение, а не скуку. Так как мы, судя по всему, сейчас скорее конвоируемые, чем члены отряда. Пленные с оружием и не связанными руками, но под присмотром и прицелом. Двое бойцов сзади нас контролируют только наши спины и совершенно не смотрят по сторонам. У одного из них ручной пулемет «льюис», «сэвидж армсовский», еще не модифицированный, со стальным кожухом на стволе. Диск на пулемете большой, на девяносто шесть патронов. Бандура весьма тяжелая и неухватистая, даже при наличии ручки для переноски перед диском. Боец постоянно поправляет заваливающийся стволом вперед пулемет и глаза его становятся все злее и злее. Плевать, он обыкновенный пес, без команды не укусит и не зарычит. Ну, а то, что пес скалит зубы… Так работа у него такая, собачья, и обращать на него внимание и нервничать глупо. Меня вот гораздо более интригует загадочная причина, по которой наши артиллеристы остались на гряде, в аул спускаться не стали. Остались одни, без пехотного прикрытия, чеченцы из Первого Революционного сейчас уже в километрах полста от нас. Тактически неверно и безграмотно. Перебить их там дело нескольких минут, пехотное отделение справится с ними не утруждаясь, а если с пулеметом, то и пять человек отстреляют приникших к прицелам наводчиков и взмыленных заряжающих без особого напряжения. Но, тем не менее, когда въезжали в селение, я оборачивался назад и видел блеск линз бинокля с гряды. Остались прикрывать? От кого? Если же прикрывать, то от такого прикрытия будет больше проблем, чем пользы — рассеивания и неправильно взятые поправки еще никто не отменял. И как корректировать стрельбу, если тебя самого прижмут к земле огнем? Флажками, ракетницами? Не видел я у нас в снаряжении ни флажков, ни ракетниц. Про рацию молчу, нынешние рации требуют для себя телегу с парой битюгов, а не широкую спину одного бойца. Размышляя об очередных странностях нашего похода, я едва не просмотрел, что наша колонна начала замедляться, а впереди беззвучно открываются ворота в чей-то двор, масла в петлях налито щедро, даже отсюда потеки по полотну ворот видны. Богато живут граждане горцы. Судя по всему, мы прибыли к назначенному месту.

Гольба послал коня в галоп с места, обошел с боку нашу троицу, обдал порывом воздуха, внесся в раскрытые ворота, в последний момент пригнувшись к гриве скакуна перед надвратной балкой. Мощной, с прибитым посередине медным полумесяцем. М-да, небедный человек тут живет, совсем не бедный. Забор высокий, деревянный, ворота из толстых, плотно пригнанных друг к другу плах, а не из тонких досочек, петель ровно по три на каждую воротину. Такое фортикационное сооружение броневиком устанешь выносить, проще будет сжечь. И это в горах, где вязанка хвороста за богатство великое идет. Сам дом двухэтажный, на мощном фундаменте, крыша покрыта выкрашенной зеленой краской черепицей, окна широкие, застекленные. Сбоку массивные приземистые постройки, наверное, амбары и конюшня, для овечьей отары будет слишком роскошно. Не вяжется как-то такой достаток с общей нищетой аула, бельмом на глазу смотрится. Местный наркобарон какой-нибудь? Нет, рано, еще не их время, кокаин нынче в аптеках продают, вместе с морфием. Интересно, очень интересно. Источник дохода контрабанда или что-то подобное, уголовно наказуемое? Работорговля? Возможно, возможно. Вон то строение идеально подходит и для содержания рабов и хранения товаров. Длинное, стены толстые, окон нет. Колодец во дворе дома, с водой проблем нет. Ночью выпустить собак во двор, пару аскеров в патруль…

От разглядывания двора и размышлений меня отвлек громкий голос обращающегося к нам Гольба:

— Елена Александровна! Товарищи Стац и Ли! Заезжайте во двор!

О, а наш товарищ оперативный уполномоченный улыбается и расслаблен. Недолго он общался с хозяевами богатого дома, не более пяти минут. Значит, тут нас ждали и именно те, кого он ожидал увидеть. Я тронул пятками бока своей лошади. Тучка мотнула головой и, быстрым шагом уверенно устремилась в глубину двора. Воду почувствовала. Я бросил поводья, постанывая про себя от предвкушения, сполз с седла на землю, пробежал несколько метров, держась за подпругу, утвердился на раскоряченных ногах. Наконец-то земля под ногами! Хорошо! Счастье, чистое, незамутненное! Еще бы помыться, особенно волосы вымыть, сменить белье, съесть, что-нибудь не пригорелое и не пересоленное. Интересно, а как они тут моются? Бани не вижу. Как японцы, с раскаленными камнями в бочке? То же пойдет, меня и обыкновенная лохань с горячей водой устроит. Ага, вон и Гольба ко мне идет, полотенце, наверное, несет, радовать термами мраморными будет. Ну, по крайне мере, какая-то тряпка у него в руках и выражение весьма загадочное на морде лица. Без сомнений, какой-то гадостный сюрприз приготовил, вместо того, чтобы предоставить усталой девушке горячую ванну и оставить ее там наедине с лепестками роз, девичьими радужными грезами и этими, как их? А, эфирными маслами! Жасминовое, например, очень подойдет, но это лишь мечты. Я вздохнул, состроил заинтересованную мину на лице и повернулся к приближающемуся товарищу уполномоченному.

— Как вам сей аппарат, Елена Александровна? Нравится? Вы же любите редкое оружие, хотя это черта характера не совсем подходящая для девушки.

Жестом провинциального фокусника — помпезным и неуместным, Гольба скинул с предмета в своих руках темную ткань, приподнял предмет чуть вверх. Тускло блеснул вороненный метал, залоснилось свежей пленкой лака ложе из светлых пород дерева. Я взглянул на то, что он держал в руках, удивленно вскинул бровь, звонко щелкнул ногтем по затворной коробке:

— Пока еще редкий, очень дорогой в производстве, тяжелый, капризный к загрязнениям, но мощный и скорострельный. Патронов сорок пятого калибра то к нему у вас много? А то сей брутальный девайс их пожирает как степной пожар. И магазины у вас к нему какие — коробчатые или дисковые? Я бы предпочла дисковые. Пусть тяжел и неповоротлив становится данный агрегат, но точность выдает на порядок выше, чем с коробчатыми.

— Ну ничем вас не удивить, Елена Александровна! Только вы постоянно удивляете — знаниями своими, словами незнакомыми…

Гольба сокрушенно помотал головой, даже новенький американский «Томпсон» модели 1921 года в его руках словно несколько потерял свой лоск:

— Вот откуда вы знаете об этой скорострельной винтовке? Их заокеанские капиталисты производить-то начали лишь года полтора назад!

— Производить данное оружие капиталисты соединенных штатов Америки начали еще в 1920 году, то есть четыре года назад. У вас же в руках модель более поздняя, 1921 года. И это не скорострельная винтовка, а как говорят немцы и англичане, машиненгевер или субмашине гун или пистолет-пулемет, по-русски. Откуда же я знаю? Так голоса мне подсказали, Саша, голоса. А вот откуда про это оружие знают они, остается только гадать. И вам и мне.

Гольба устало и разочарованно вздохнул, словно он экзаменатор и ждал от меня развернутого ответа на вытянутый билет, а я… Вот же я, такая, вся никакая… Чуть изменившимся взглядом вновь оглядел меня. Быстрым, цепким взглядом по моей фигуре, чуть задержался на кончиках пальцев правой руки с обломанными и грязными ногтями, произнес негромко, пристально вглядываясь мне в глаза:

— Лжете ведь, Елена Александровна, нагло лжете. Цинично, в глаза мне врете и наслаждаетесь этим действом. Ладно, хорошо, оставим это, пусть будут голоса, хотя смысла в вашей лжи не вижу никакого, но и мы нынче не в допросной.

Гольба закинул «Томпсон» на плечо, чуть наклонил голову вбок, усмехнулся:

— Елена Александровна, а ваши многознающие голоса, они вам случайно не подсказали, что нас ожидает далее и зачем мы здесь? А то представьте себе, у меня вдруг абсолютно пропало желание сообщать что-либо вам о наших дальнейших действиях. Смысла уже не вижу.

— Нет, Саша, не подсказали. Да и зачем им? Вы ведь все равно мне все и так сейчас расскажете. И без помощи голосов и без желания. Ведь «Каждый солдат должен знать свой маневр». Надеюсь, с генералиссимусом Суворовым вы спорить не будете? Да и я могу дел разных натворить, вы же меня прекрасно знаете. Кошмар и непредсказуемость в одном сосуде. Взболтанные и перемешанные.

Я ободряюще и ожидающе улыбнулся:

— Итак, Александр Олегович, какие наши и мои в частности, дальнейшие действия?

Гольба вздохнул, развел руками, признавая поражение, «Томпсон» качнулся, стукнув стволом по эфесу шашки:

— Идемте в дом, Елена Александровна. Выпьем чаю. Там и поговорим. А то на вашу весьма интересную позу, уже все внимание обратили.

Бля! Я ведь также и продолжаю стоять в раскорячку, далеко оттопырив свой зад. А на мне ушитые до состояния шагреневой кожи галифе. Господи, стыд-то какой! Тьфу, бред-то какой, какой на хрен стыд?! Черт, а вот у этих, транссексуалов, раздвоение личности бывает? У меня так, похоже, уже есть и прогрессирует. М-да, с мальчиком моим мне было легче. Я сплюнул и поплелся за Гольбой в дом. Сумасшедшие с докторами не спорят. Идем пить микстуру, то есть чай.

М-да, ну что сказать? Только одно — возможности партийной «крыши» Сашеньки-стилета, его высоко сидящих боссов, просто поражают! Мощно, серьезно, все по-взрослому. Я смотрел на себя в мутное зеркало, одергивал топорщившийся складками мятый френч светло-оливкого цвета и видел вместо себя миссис Britich Empire, эмансипированную холодную лондонскую сучку, сдвинувшуюся на почве помощи доблестной армии островной империи. Этакую леди Пейджет или Флору Сандес, майора и орденоносца. А что? Я тоже прекрасно стреляю и владею языками. Правда, шестью, а не четырьмя, как она. Я ее умнее. И красивее. Только вот ордена Карагеоргия у меня нет как у нее нет, но думаю, если очень захочу, то добуду где-нибудь. Там такие симпатичные камешки-искорки и лепесточки очень милые. А сам орден на цветок похож.

Так, здесь ушить, тут подобрать, юбку из плотного зеленного сукна можно и не трогать, высокие ботинки на шнуровке точно по размеру. Работы часа на полтора, когда окончательно рассветет, и на меня можно будет смотреть без недоумения и без усмешки, все будет сидеть по фигуре. Вы, мисс Мэри Синклер Стобар, девушка двадцати двух лет, дочь почтенного эсквайра Стобар, сублейтенанта, что служит на минном тральщике типа «Hunt», еще всем понравитесь.

В голове мелькнула мысль, скользнула холодным шкурой по нервам, царапнула грубой чешуей. Так, так… У Мэри есть овечки, овечки дают шерсть, а еще овечек режут на мясо. Документы у нас качественные, форма войск британских экспедиционных сил аутентичная, вплоть до аптечки первой помощи IS2, рюкзаков «Берген» и спальных мешков «Томпсон Блэк» и более тяжелых «Вудхаус» и «Тэйлор», прорезиненных. Вон они лежат в углу, туго перетянутые широкими ремнями. «Томпсоны» у нас новенькие, в заводской смазке, тушенка американская, галеты тоже. Чай и туалетная бумага, синеватая такая, английская. Джентльменам еще положены газеты, иначе джентльмену будет нечего прочитать за углом скалы, в месте уединения. Газеты у нас в наличии, всего двухнедельной давности: «Sun» и «London Daily». Газетки так себе, но и мы не члены «Хантер-клуба», чтобы перебирать, зажав в зубах сигару и вольготно развалившись в кресле, обтянутом шкурой носорога. Стоп, не туда думаю! Вернемся к нашим овечкам. Итак, что это, все вместе взятое нам говорит? Многое. И даже не говорит, а орет в уши трубным гласом и тычется в глаза. М-да, что-то я совсем перестал мышей ловить. Итак, вывод — кроме партийной большевистской «крыши», у нас имеются еще внимательные и заботливые дяди из-за кордона. Скорее всего, из иностранного отдела Бюро секретной службы, совместного органа Адмиралтейства и Военного министерства, в 1914 году ставшего той самой, прославленной на весь мир ее сотрудником с двумя нулями, «шестеркой».

Вопрос, что имеют с этого сотрудничества и оказания помощи советским некоторым товарищам, островные джентльмены? Просто залезли в операцию, потому что они наглы и поэтому лезут везде и всюду? Нет, они жмоты, практики и циники. И в уме им не откажешь. Значит, с ними либо поделились правдивой информацией, либо настолько лживой, что она стала для них правдивой. В общем, их заинтересовали и заинтересовали серьезно. Все это — снаряжение, документы, легенды для каждого члена нашей группы, встречающие и контрольные точки на дальнейшем маршруте Чечня-Грузия-Турция-Египет, а они будут, это без сомнений, стоит дорого. В любом эквиваленте — денежном, людском, информативном. Невероятно дорого и затратно. Но это выгодно только в одном случае, как в случае порошка из когтей страуса используемого для полировки алмазов. Да, стоит немало, но конечный продукт, то есть бриллиант-то стоит гораздо дороже. В десятки раз.

Ну тогда, в конце нашего маршрут, ждет нас по паре десятков граммов в затылок в любом случае. Если им слили правду, то делиться они не захотят, наглы ведь, если солгали, то им тем более надо будет кого-то примерно наказать. Ну а мы на роль наказуемых подходим просто идеально. Гм, и кто же у нас играет роль «болвана» на раздаче в карточной игре? Мы, хозяин Сашеньки-Стилета или «Ми-6»?

Я присел на подоконник, подпер подбородок коленом. Во дворе мелькала пара местных, упорно перетаскивающих какие-то длинные тяжелые тюки с телеги куда-то по направлению к дому, изредка появлялись проснувшиеся бойцы ОСНАЗа, успевшие уже переодеться в форму экспедиционного корпуса. Один раз появился и тут же исчез в тени навеса хмурый Гольба, в одной рубахе, небритый, но с «Томпсоном» наперевес, взрослый мальчик с новой игрушкой. Кстати, автоматы получили только он, я и трое бойцов из его отряда. Остальные довольствовались «короткими» винтовками «SMLE Mk.III», в девичестве «ли-энфильд». Следовательно, эти трое самые доверенные и именно их надо контролировать более тщательно, так как они сами могут оказаться «контролерами». Не удивлюсь, если в игре участвует еще одна сторона, пока себя никак не проявившая. Что же такого нарыли товарищи в найденных ими документах и выжали на допросах из масонов? В тайнике, кроме «Розы», находится чаша Грааля и пара сотен тонн негранёных алмазов из копий царя Соломона? А еще дюжина кувшинов с законсервированными джинами. Очень злыми и невероятно могущественными.

А что? Все там рядом, в шаговой доступности. И джины и кувшины. Египет, пирамиды, фараоны, долбанные соломоны. Все они там из одной породы, мутной, на смешении народов и племен взошедшей.

Перед моим мысленным взором мелькнули и растворились в туманной дымке далекие пампасы. Нет, не выйдет. Категоричное нет таким мыслям в моей прелестной головке — никаких побегов от товарищей и от себя. Свой путь надо завершать. И даже рожать мне нельзя.

Ох, ты ж! Хотя да… Как без оставленного следа, без выполнения самой важной миссии для Леночки в этом мире? А вот так, Леночка, вот так, совсем никак. Ты уж не обижайся, но у меня дела и поважнее есть. Да и от кого рожать, дурочка ты моя? От первого встречного? Да ладно! Самой ведь противно и стыдно? Ну вот! А сейчас уходи, солнышко, иди спи. Сон для девушек очень важен, сейчас я это понимаю. Ну вот и умница.

Я выдохнул, потянулся за очередной сигаретой, но передумал, попил воды. Холодной, чистой, ключевой. Вот бы мне и разум такой — холодный и чистый. Но не получается, шизофрения моя бодро прогрессирует и уже не плетется по пыльным тропинкам моего разума, а сурово марширует с раздвоением личности наперевес. Совсем как непобедимая и несокрушимая от тайги до британских морей. Как там правильно — органическое диссоциативное расстройство личности? Вот-вот, одно расстройство! Ладно, процессор мой чуть остыл, глюк отправлен спать, продолжим размышления. Ну или нести псевдоразумный бред. Я еще раз вздохнул — так бы и застрелился! Из пушки.

Итак, мне крайне необходимо добраться до этого тайного хранилища волшебной «Розы». Добраться свободным в своих действиях и поступках, не под прицелом, боле-менее целым и с командой. Ну хотя бы с Ли и еще бароном. Работать там, на месте, придется много и напряженно. Кладоискателей и бандиствующих граждан в бурнусах отстреливать, представителей местной власти на ноль множить, проклятый всеми богами клад уничтожать. А мне будут мешать. Ведь набегут же паразиты, им там кроме выпасов верблюдов и межплеменной резни и заняться-то больше нечем, а тут бледнолицые в соблазнительно малом количестве явились, по внешнему виду очень богатые и что-то ищут, шайтаны. Еще и гурия с ними. Прекрасная пэри и вообще, просто красавица с длинными ногами, подтянутой задницей и выдающейся вперед грудью. Обязательно придут поглядеть на этакое чудо местные аборигены и скромно поинтересоваться, чем же тут белые эфенди занимаются? И нет ли у них желания поделиться с гордыми владельцами пустых песков и чахлых пальм всем их добром этак принудительно-добровольно?

А у нас народу мало, десяток, а тем более пару десятков, этих «демонов пустыни» мы своим количеством не впечатлим. Силенок маловато. А они там только толпами передвигаются. Родово-племенной строй, мрачное средневековье под жарким солнцем, что вы хотите? И не будет нас там ждать батальон гурхов под командованием субедар-майора который раз и вдруг перешел на мою сторону, ибо я королевна. То есть царевна Анастасия. М-да… Кстати, а может субедар-майор командовал в английской колониальной армии сипаями, а не гурхами? Не помню, не знаю и это неважно.

Что же, опять мне плыть по течению? Своими ножками придем к хранилищу, бодро виляя хвостиком, откроем дверцу в каморку папы Карло и радостно получим заслуженную награду — пулю в затылок? Или в сердце? А для меня разница есть? Разницы — нет. Так что, этот финал меня никак не устраивает.

Значит, все же наплюем на все предполагаемые риски и будем исчезать где-то на маршруте. В Турции, например. Чечня и Грузия не подходят, страны с диким народом и бессильными властными структурами. А вот в Турции сильна власть государства и наличествуют в Константинополе остатки Южной армии Врангеля. Сам же Врангель уже уехал в Бельгию, но он лично мне и не нужен. Думаю, у барона найдется там пара-тройка надежных друзей, благодаря которым я смогу на время исчезнуть, отлежаться и навербовать отряд поддержки. Господ белых офицеров, что умеют хорошо стрелять и не желают до конца своих дней чистить обувь и мыть посуду в вонючих подвальных забегаловках в Турции предостаточно. Откуда я возьму деньги? Возьму, откуда-нибудь. Банк, допустим, ограблю, благо в моей голове схем ограблений подобных заведений множество. Так что план с путями отходов, поминутным расчетом действий, отключением допотопной сигнализации и вскрытием хранилища с помощью карбидной горелки, как-нибудь сваяю на коленке. Значит, принимаем этот вариант и претворяем его в жизнь при первом же удобном случае. И обязательно нужно будет поставить в курс своих планов Ли и барона. Но чуть позже, после тщательного обдумывания и выкорчевывания подводных камней на пути претворения замыслов в реальные поступки. Сейчас же я на время превращусь в умелого портняжку и приведу это убожество из сукна в состояние приличного костюма в стиле миллитари.

— Доброе утро! Хорошо выглядите, Елена Александровна! Только будет ли вам удобно в юбке в седле?

— Доброе. Благодарю вас. Не беспокойтесь, Саша, я успею переодеться к отъезду. И еще огромное вам спасибо за возможность помыться и поспать в нормальной постели. Кстати, вы не поможете мне разгадать загадку, что эта за тюки носили утром с телеги в дом местные жители?

Гольба внимательно посмотрел на меня, поинтересовался, понизив голос:

— Их внешний вид вам что-то напомнил? Знакомое, виденное вами когда-то ранее?

— Да, все верно. Я видела нечто похожее. Если бы я не боялась ошибиться, то сказала бы, что это замотанные в ткань трупы. Очертания больно схожи, прогибаются в середине, длинные, тяжелые. С одного конца уже, с другого шире.

Гольба хмыкнул, потер подбородок, затягивая с ответом, достал папиросу, прикурил, выдохнул дым, одарил меня загадочным взглядом. Я мысленно вздохнул — силы небесные, ну вот откуда в нем столько тяги к драматическим эффектам? Крови на руках по плечи, голова светлая, характер стойкий, чуть ли не нордический, но вот обожает все эти мелодраматические штучки до невозможности! В последнее время, особенно. Подхватил эту дрянь от меня? Возможно. С кем поведешься, от того и триппер получишь.

— На телеги носили убитых нас, Елена Александровна.

— Что, простите?

— Нас носили, нас с вами убитых. Совсем убитых, до самой смерти, коварными бандитами шейха Ансалтинского или Мэджи Эстимирова, на выбор.

Я помолчал, не глядя, требовательно протянул руку по направлению к Гольба, мотнул туда-сюда двумя пальцами, изображая процесс курения, получил требуемое. Щелкнула зажигалка. Крепкий же у него табак, зараза! Не докурив, я бросил папиросу под ноги.

— Как я понимаю, эти трупы оденут в нашу форму, разложат по дому, затем дом ночью подожгут, а артиллерия по утру разнесет пожарище в пыль парой залпов. Вместе с аулом и ненужными свидетелями. Затем зачистка и все в… Ну пусть будет, в ажуре. Месть за гибель товарищей неотвратима и всесокрушима. Все умерли, и искать нас никто не станет. Мозгов на это не хватит. Ну, а мы тем временем пересечем границу под теплым крылышком английских джентльменов. Умно! Я аплодирую вам искренне — очень умно. Только вот одно меня смущает — ваш хозяин, Саша, и не кривитесь вы так, словно сороконожку съели, совсем не опасается, что его «товарищи» по партии раскроют его двойную игру?

— Почти все верно, Елена Александровна, только в первом акте трагедии о гибели спецгруппы из Москвы мы немного постреляем, поотбиваемся от несуществующих бандитов. А насчет двойной игры моего «хозяина» — Гольба мгновенно посуровел и стал неприкрыто холоден — я скажу вам следующее — ЦК партии в курсе и среди нас нет слуг и хозяев, все мы товарищи. И цель у нас одна — Всемирная революция и гибель бесчеловечного мира капитала. Наша же операция внесет существенный вклад в эту борьбу. Ну, а если вы опасаетесь англичан, то могу вас успокоить — мы соскочим с их маршрута в Турции, благодаря содействию людей из белогвардейского РОВСа. Там есть бывшие офицеры, что очень тоскуют по родине. В обмен на помощь, им гарантированно прощение за преступления против трудового народа, жизнь и возвращение в Россию. Ну как вам такие дополнения и разъяснения, Елена Александровна? Или в этом случае мне лучше вас поименовать — товарищ Овечкина?

Что ж, я растоптан, я унижен, я осознал свою позорную неспособность постичь глобальность и продуманность планов товарищей. Мерзкое ощущение, когда понимаешь, что был излишне самоуверен и держал всех за инфантильных идиотов, сам таковым являясь. Не в первый раз в подобной ситуации, кстати, но на грабли все также упорно наступаю. Теперь понятно, почему не сработала моя задумка с лейкемией, и вообще я был просто крысой в лабиринте, идущей от одного кусочка сыра к другому. Что ж, сделали меня красиво, лишили действенных вариантов ухода, но это не повод опускать руки. Не получилось с белогвардейцами, попробуем с членами национального турецкого общества по возрождению халифата. Что им предложить пока не знаю, но сдаваться я не собираюсь и следовать за Гольба, безропотно, как баран на заклание, тоже. Вообще-то мне никто не мешает действовать и по первоначальному плану, расстаться, не прощаясь и не плача, с советскими товарищами в Турции. Да, уходить придется «голыми», без снаряжения, с тем, что будет у нас и на нас, скорее всего со стрельбой и цепким «хвостом» из бойцов ОСНАЗа и «покрасневших» офицеров из остатков армии Врангеля, но уходить надо всенепременно. Слишком много действующих фигур в игре, слишком много. А куча пешек легко «съест» и ферзя, тем более, участники этой операции отнюдь не пешки, а я совсем не ферзь, так, уровень «коня», не более.

Я задумчиво поглядел на горы. А если нам уйти еще раньше, не в Турции? В Грузии есть интересная долина с несколькими трудно проходимыми перевалами, а по утрам, в это время года, там всегда туман, на расстояние руки ничего не видно. Исчезнуть там, дело не трудное. Тропы и местность я помню хорошо, бывал в своей первой жизни там с инспекцией, когда одну из баз «чистых» нашли и выжгли всю, до четвертого, минус пятьдесят метров, уровня. Много там было занимательного, в плане довольно жутковатых экспериментов с человеческим генокодом и вирусом, и тогда туман тоже вспухал плотными клубами, совсем как сейчас на гряде. Но не так упорядоченно и не друг за другом.

Я цепко ухватил начавшего уходить Стилета за плечо, развернул его, недоуменно оглядывающегося на меня и слабо пытающегося вырваться, к еле видимой отсюда горной гряде, жестко спросил, рубя фразу на короткие предложения:

— Сигнал артиллеристам? Какой?! Для открытия огня?!

— Белая ткань… Белая ткань на крыше дома.

Крыша — чисто, тряпки нет, другую сторону крыши с гряды не видно. Пролетевшие над нашими головами снаряды с огромным перелетом взорвались где-то на окраине. Как-то несерьезно, без моря огня и черного султана поднятой земли. Так, взлетели в воздух мусор, щепки, пыль.

— А это тогда что?! Что это?! Праздничный салют?! Кто дал команду открыть огонь?!

— Не знаю… Это неправильно, это без команды… Мы же еще здесь! Этого не может быть!

— Бля, товарищ Стилет! — я встряхнул Гольба за плечо — Да очнись, ты! В ромашку «может-не может», потом играть будешь! Действуй, черт возьми! Командуй людям уходить! Ну же!

— Товарищ Овечкина! Уберите от меня руки! Всем внимание! Ладис, Корнев, готовимся к отходу! Остальные к бою! Товарищи, нас предали! Коварный враг в наших рядах! К оружию, товарищи, к оружию!

Ну, молодец, очнулся. И даже верно угадал — нас предали, нас «слили». Или, точнее, решили устранить, раз и навсегда. Кому-то, из облеченных властью и осведомленных о «Розе» товарищей, наш поход за «сокровищами» совершенно не нужен. Или не нужно им присутствие в игре англичан. А это значит, это значит… Да плевать, что это значит! В укрытие мне сейчас надо, а не о причинах происходящего размышлять. Я со всей силы толкнул в спину громко командующего и замершего столбом Гольба на землю, метнулся, пригибаясь, в сторону дальнего строения — там еще одна дверь в дом, я видел. Мои вещи и оружие в комнате, пока пристреливаются и строят «вилку», успею забрать и уйти в «мертвую» зону. Ли! Где мой Ли? Только бы не накрыло его, только бы не сунулся на улицу искать меня! Пушечки хоть и маленькие, снаряды хоть и несерьезные, но вот осколки у них стальные, острые, человека прошьют и не заметят. Звуки повторных выстрелов и через некоторые мгновения разрывы снарядов, донеслись в тот момент, когда я, пригибаясь, скрылся за углом. А вот сейчас недолет, корректировщика у них точно нет, это хорошо, это очень хорошо, это жирный плюс.

Я метался по комнате, собирая вещи, прислушиваясь к визгу снарядов, ложащихся все ближе и ближе. На пару десятков секунд рухнул на пол, когда один из снарядов, разорвавшись уже во дворе, зло хлестнул по стенам дома раскаленными осколками. Оконное стекло осыпалось крошевом, и в комнату ворвался нарастающий в начале аула далекий яростный рев, постепенно трансформирующийся в разборчивые вопли «Алл-ла», «Алла Ахбар!». Что ж, вот и минус. Весьма предусмотрительно — что не уничтожит артиллерия, уничтожат грозные воины Аллаха. Все, придется оставаться в доме, на открытой местности меня срубят как сорную траву. Тягаться с кавалерией, мечась зайцем через заборы? Нет, уж, увольте от такого развлечения.

Я свалил к стене наспех собранные сумки и небрежно скрученную узлом куртку, щелкнул предохранителем «томпсона». В тишине между разрывами снарядов щелчок показался мне громким и каким-то хищным, словно фантастический механоид титановыми челюстями клацнул. Ну, посмотрим, так ли хороша эта «машинка», как о ней говорят. Патронов, вот только мало, всего четыре диска… Но ничего, ничего… Есть еще винтовки, «максимка», гранаты и мой верный «люггер»! А еще есть такая замечательная штука, как SMLE № 1 Мк III в снайперском варианте. И еще она модернизированная! Вот кто принес сюда такую прелесть? Выживу — расцелую!

Теперь повоюем! Запомните вы, гады, мои «белые колготки»! На всю жизнь запомните! Мы тут вам, сраные воины Аллаха, Сталинград вместе с Брестской крепостью вперемешку организуем! Ух, сколько адреналина у меня в крови! Аж из ушей льется! Короче, бой до смерти последнего противника. Потому что сдаваться мне ну вот никак нельзя, я как бы совсем не готов к групповому изнасилованью с тройным проникновением. Да и дела у меня еще на этом свете.

«С именем Аллаха Милостивого, Милосердного! Господь наш! Даруй нам от Себя милосердие и укрепи нас им и защити от зла и устрой для нас в нашем деле прямоту — облегчи нам путь, который приведёт нас к совершению таких дел, которые Ты любишь, и мы станем идущими прямым путём. Да возвысится величие Твое! Нет божества иного кроме Тебя!».

Закончив короткую молитву, Ильяс осторожно выглянул из-за угла дома Мирзы, двоюродного дяди по отцу и тут же дернулся обратно, втягивая голову в плечи. Щеку больно резанула каменная крошка, выбитая пулей. «У, проклятые дети Иблиса! Как метко стреляют, шайтаны!».

Ильяс покосился в сторону Хаджи Ага. Храбрый воин и верный друг, лежал с краю дома, вытянувшись во весь рост, бледный, прерывисто дышащий, зажимая одной ладонью дырку в бедре, а другой простреленное плечо. Грязные тряпки, что он прижал к ранам, давно пропитались кровью. Ильяс скрипнул зубами — проклятые гяуры не давали вынести раненого, метко стреляя по смельчакам. Вон там лежит Руслан, там Шамиль, воткнулся головой в плетень. Он умер в позе недостойной воина Аллаха, но умер достойно. И кто их убил? Кто? Порождение грязи, испорченное семя Иблиса — женщина! Ведьма!

Ильяс видел эту русскую шлюху лишь мгновение, но ему хватило разума, чтобы тут же упасть в пыль и, не поднимая головы отползти за дом. О, Аллах! Сколько было ненависти в ее взгляде! Холодной и расчётливой, подконтрольной, не застилающей багровой пеленой взгляд, не мешающей ей целиться. Уберег тогда святой Исраил, отвел пули, только вжикнуло над головой, тут же громко застонал за спиной Ильяса раненный Ваха. Не уберегся он. Шейха Джамала тоже не уберег пророк Исраил, лег шейх на землю, безвольно раскинул сильные руки, выронил саблю предков в пыль. И брата его, Усмана, пророк не уберег — очередь в живот получил брат шейха, не осторожно выскочив прямо на русского. Шайтан-пулемет у воина Иблиса оказался в руках, с заколдованными пулями, что не пронзали плоть насквозь, а били в грудь, ломая ребра, кости, разрывая в кровавые клочья тела воинов.

Ильяс вновь выглянул за угол и опять еле успел спрятать голову — винтовочный выстрел прозвучал как щелчок кнута для глупой овцы, что отбилась от стада. У, шайтан! Ильяс погрозил неверным кулаком, благоразумно не показываясь стрелку, огляделся, примеряясь, как ему лучше отойти вглубь аула — перелезть через высокий плетень или перебежать до овчарни? Ага, Шамиль вон тоже решил перебежать и сейчас лежит совсем мертвым в серой пыли и мухи ползают по его спине. Ильяс прислушался — где-то на окраине аула еще изредка стреляли, сухо били револьверы, басовито бухали винтовки и раздавались редкие очереди ручного пулемета, словно кашляла больная собака, но Ильяс чуял, что это так, стрельба на отходе и добивание раненных, гяуры все же взяли верх.

Ильяс скрипнул зубами, сплюнул густой слюной пополам с кровью. Где он успел выбить зуб, так и не вспоминалось. Когда мчался на своем чалом жеребце и вдруг неожиданно почувствовал, как летит на землю, а его верный конь валится на бок, хрипя и дергая оторванной ногой? Или, когда он почти уже ворвался в дом, на ходу полоснув кинжалом по шее светловолосого коммуниста, и вылетел обратно, спиной вперед, узрев медленно поднимающийся ему на встречу ствол пулемета? Или это произошло во время взрыва гранаты? А, какая разница, где он потерял зуб! Сейчас бы жизнь не потерять, это сейчас не смелые слова говорить за две ночи перед налетом на красных, когда к ним по вечеру приехали двое, прячущие свои лица, пули слова храбрецов не слышат! Да, тогда Ильяс посмеялся бы над глупым человеком, сказавшим ему, что через две ночи он будет молить Всемилостивого о спасении, бросит умирать брата и друга и будет до дрожи боять всего лишь женщины. Самки! Дырки промеж ног, не способной ни на что, как только рожать детей от воинов гор! Посмеялся бы и даже не стал даже резать — зачем убивать сумасшедшего, извергающего своим поганым ртом дикую ложь? Не зачем, его и так Аллах наказал, лишив разума.

Эх, Иблис и проклятые Всеблагим Аллахом дети его, нечистые шайтаны, как же все хорошо началось и как погано закончилось! Шейх Джафар, умный вождь и великий воин, сразу же послал троих воинов убить «красных» на гряде, что стреляли из пушек по своим же. Глупые гяуры что-то не поделили между собой, но смелым воинам ждать не хотелось, пока они поубивают друг друга, да и много ли чести в том, чтобы просто добить врага?

Но Дауд и его нукеры не справились и снаряды проклятых начали ложиться посреди храбрецов, унеся жизни воинов. Шейх, разъяренный неудачей Дауда, отправил еще воинов, но ярость плохой советчик и когда последним взрывом разорвало братьев дяди Джамала Вадуда и Амирбека и племянника его Инала, он скомандовал атаковать дом. Тогда-то он и отдал тот плохой приказ не убивать эту русскую суку, а брать ее живьем. Ошибся шейх, проклятый вложил в его уста эти слова, вот и умер он от ее руки. И многие умерли. Шайтан это, а не женщина. Не может человек так быстро двигаться, так метко стрелять. Не может внезапно то замирать на месте, то резко подаваться назад, уходя от пущенных в ее сторону пуль. Не может, не глядя посылать пули в смельчаков за ее спиной и тут же скрываться за стенами, нет у нее глаз на затылке! Ильяс сам стрелял в нее несколько раз и ни разу не попал, зато она попала во многих. А ее глаза! Это не глаза, а глубокие колодцы наполненные ненавистью, смертью, презрением. Не воинами, мерзкими насекомыми, что водятся в одежде, считала их эта тварь.

У, дочь шайтана! Ильяс раздраженно махнул рукой, еще раз сплюнул, прочел еще одну короткую молитву, перезарядил винтовку и револьвер, поправил одежду. Прощай, брат Хаджи Ага! Ты смело бился и Аллах будет милостив к тебе. Ну, а Ильясу нужна его жизнь для дальнейшей борьбы с неверными.

Высунув руку с револьвером за угол дома, он произвел несколько неприцельных выстрелов в сторону «красных» и рванул с места, не разгибаясь, к плетню. Но не добежал, что-то сильно ударило его по ногам, небо и земля несколько раз поменялись местами, каждый раз, больно ударяя по телу, а потом он увидел перед собой ствол винтовки и рассветший огненный цветок на дульном срезе.

— Ну и зачем ты его убил, Ли? Может быть, мы от него что-то бы узнали, а то пока те двое очнутся… Если вообще очнутся. Эх, командира их я зря пристрелила, хотела же ниже взять! Черт!

— Этот бандит был вооружен, госпожа. Он мог нанести вам рану.

Вот и весь ответ, ни раскаянья, ни сожаления. Мой Ли все больше начинает напоминать моего прежнего самурая без страха и упрека. Он переменился, изменился, сбросил с себя маску. Все также молчалив и строг, на лице прежнее равнодушное выражение человека, готового умереть в любую минуту. За меня. Против всех. Но есть и плохоее в нем. Как-то он не очерствел, а закаменел, стал безжизненен. Улыбаться совсем перестал, в глазах пустая пустота. Подвалы товарищей так на него подействовали или он сам себя так настроил, вбив себе в голову, что он должен любыми путями исполнить великую задачу по осуществлению моей безопасности? Поэтому и абрека убил, перестраховщик. Или не поэтому, а по тому, что тот мог что-то рассказать? Я с подозрением посмотрел на Ли, затем мотнул головой — ну к дьяволу эти дурные мысли, так, недолго, и себя начать подозревать!

Уловив мой взгляд, Ли сапогом повернул ко мне лицо убитого, сказал:

— Госпожа, этот человек убил Федора Келлера. Того «красного» солдата, что к вам в тюрьму приходил и подбирал нам седла, вы помните? Который вам понравился.

Хм, ну не то, чтобы так уж и понравился, хотя да, было что-то такое, один короткий момент. Ну и еще бы мне его не помнить, мою голубоглазую «смерть», готовую, если я вдруг попробую совершить что-то, что пойдет в разрез с планами товарищей, застрелить меня без малейших угрызений совести. Ну, убил и убил, что ему, за это, спасибо сейчас говорить? Хотя, все же зря он Феденьку убил, очень пообщаться бы мне хотелось с юным кавалеристом, таинственно исчезнувшим с бронепоезда и вдруг неожиданно объявившимся в доме в момент нападения чеченцев. Пришел ночью? Возможно, только несколько фантастически выглядит его появление — храбрый мальчик пробирался по горам один, в полной форме младшего командира «красных», без охраны и группы поддержки. С развернутыми знаменами и барабанным боем. А добирался он до нас действительно в форме, это было видно сразу, не прятал он ее в мешок, а потом переоделся перед аулом. Странно и весьма подозрительно. Зачем исчезал, зачем появился? Где был и что делал? И не он ли и привел этих абреков по наши души? М-да, сейчас не спросишь, не умеют люди с распоротым горлом разговаривать, умирают они от этого. Я пару раз раздраженно пнул труп с простреленной головой, сердясь одновременно на чеченца и глупого Феденьку, сунувшегося под кинжал. Никого не пораспрашивать вдумчиво, все мертвые, если только Гольбу, так он, сволочь, лежит без сознания, да и вряд ли что-то знает, для него самого нападение бандитов и предательство артиллеристов, было полной неожиданностью, такое состояние шока и растерянности не сыграть, не подделать.

А хотелось бы знать что, как, почему? Зачем? Странности и нелепости громоздятся тут друг на друга, создавая полностью бредовую ситуацию. Слишком все удачно начиналось для абреков, и атака их совпала с началом стрельбы артиллеристов, и застали они нас врасплох, со спущенными штанами. Да вот только закончилось все для них неожиданно плохо. Оказалось, что не работали они в паре с молчаливыми «богами войны». Сами по себе. Но такого быть не может, несуразно это и неправильно. Есть же тут или уже обежал далеко, таинственный координатор!

Но вот после короткого момента тишины с гряды вновь заговорили пушки, только они били уже не по дому, а по атакующим нас абрекам. Выходит, не смогли чеченцы сразу вырезать артиллеристов, положили их на гряде артиллеристы и они, обозленные, тут же перенесли огонь на воинов Аллаха. В отличие от первых залпов, эти легли точно, сразу накрыв больше половины нападавших. Заметались смелые воины гор, прилегли за укрытиями, группа из пяти человек тут же отделилась от основной массы, исчезла в узких улочках. Добивать понеслись и, похоже, добили, орудия больше не стреляли, только было уже поздно — пять последних снарядов легли на удивление точно, существенно уменьшив количество врагов. Потом была глупейшая атака, в лоб, на пулеметы, неожиданно чуть не закончившаяся для нас фатально. Товарищ Стилет тоже поднял своих бойцов в атаку и вышел на дурацкий встречный бой во дворе, в котором мы потеряли только убитыми пятерых ОСНАЗовцев, всех дружественных нам местных, а нападавшие почти ворвались в дом.

Все-таки в схватке на холодном оружии, горцы превосходили нас на голову. Сам Гольба был ранен куда-то в правый бок, толком я не рассмотрел, но ниже груди. Если в печень, то это хреново, мертвый Стилет пользы не принесет, хотя и не навредит. Что из этого для меня лучше, пока не очень ясно. Еще в той атаке барон фон Стац получил пулю в мякоть руки и Феденьке распороли его нежное горло, мы же с Ли совершенно не пострадали. Мне даже показалось, что в меня вообще старались не стрелять, ну по крайне мере, в начале боя, пока командир бандитов, был жив. Как они его называли? Вроде бы шейх Джамал? Не знаю такого. Ни разу не видел и не слышал о нем, хотя лицо у трупа редкое. Такое все умное и волевое, запоминающееся. Профиль как на монетах, чеканный. Красивый мужчина был и имя его ему подходило. Кстати, надо будет обязательно обыскать труп Келлера и шейха — вдруг, что-то и найдется интересное на телах? Список явок и паролей, адреса и имена главарей, например? Я грустно усмехнулся, найдется, как же! Все и сразу. Мечты.

— Ли, возвращаемся в дом!

Мы аккуратно выглянули из-за угла, осмотрели подходы к дому, махнули рукой барону, что наблюдал из окна, лениво поводя стволом «льюиса» из стороны в сторону. Барон ответно кивнул, подобрался. Зря он, кончено, так в окне торчит, из глубины комнаты лучше бы улицу осматривал, хотя, да, так «мертвых зон» много получается. Да и опыта городских боев у него хрен да маленько. Жандарм-с.

Гм, а ведь нас спасло чудо. Самое настоящее чудо. По всем раскладам мы должны были умереть, а вышло все наоборот, умерли другие. И сейчас троица бойцов ОСНАЗа добивает остатки банды, а не бандиты режут нам горло. Чей-то ангел-хранитель обратил на нас свое внимание? Возможно, только он точно не мой! У меня поддержка если есть, то только с другой стороны Силы. Шутка.

На трупах Келлера и шейха я ничего существенного не нашел. Так, неважные мелочи — удостоверение Келлера, командировочное предписание его же, небольшие суммы денег у обоих, залитый кровью томик Корана у шейха, но вот в самом Коране нашлось кое-что крайне интересное.

С небольших, плотной бумаги, фотографий, на меня смотрел я еще до встречи с товарищем Стилетом или после встречи и, может быть, еще до революции. Или вовремя. Не мог я вспомнить, когда это меня фотографировали и Леночка молчала, не подсказывала ничего.

На первой фотографии я был снят в пол-оборота, без косынки на волосах и с сигаретой в зубах. На второй я смотрел прямо в объектив, это, наверное, меня снимали на удостоверение. На третьей фотографии у меня на голове было накручено что-то сложное из волос, были голые плечи, на шее простенькое колье и я счастливо улыбался. Улыбалась, то есть. Скорее всего, какое-то торжество, еще той Леночки, до моего вселения в ее тело, не в стиле ню же я снимался? На всех фото глаза сильно различались. Лица одинаковые, а вот глаза… Разных людей глаза. Наивной дурочки, хищной, агрессивной стервы и побитого, пойманного в капкан, но так и не сдавшегося хищника. Темные очки, что ли завести? Совсем не могу контролировать выражение своих глаз.

Я вздохнул, глубоко затянулся, выпустил вверх дым, наблюдая, как корчатся в огне зажигалки мои лица. Что ж, подобное мной ожидалось, недаром я допускал наличие еще одной, заинтересованной в моей персоне, стороны. Что за сторона, ни думать, ни гадать не хотелось. Да и смысла нет. Нужен я многим, мне же не нужен никто, поэтому, придется прятаться и убегать от всех. Где там мои туманные пампасы?

— Ли!

— Да, госпожа?

— Собирай вещи, мы уходим. Кто будет нам мешать — убивай! — я резко повернулся на пятке и всадил бебут в живот бойца у дверей, дернувшегося от моих слов и начинавшего было поднимать винтовку. Провернул, вытащил, прижимая ладонь к распахнувшемуся в крике рту умирающего человека, обернулся к барону в окне:

— Барон, вы с нами?

— Вне всякого сомнения, сударыня Елена. Знаете, наши товарищи — барон выделил интонацией последнее слово — очень уже не по-товарищески с нами хотели поступить. Я в этом уверен. И знаете…

— Барон, да замолчите вы! Просто замолчите! — я резко оборвал принявшегося пространно разглагольствовать Стаца. Я все понимаю, нервы, стресс, адреналин в крови, но скоро вернутся чертовы «контролеры».

— Хватит болтать! Ваша задача встретить и проводить на «ту сторону» тех троих, что добивают бандитов. Не подведите нас, там те еще волки. Стрелянные, битые.

— Есть замолчать! А вы, сударыня Елена… Э, а вы разве сами не будете собираться? Я, наверное, потом… Ну, я мог бы и сам…

Взгляд барона на мгновение вильнул в сторону. Вот же чистоплюй хренов.

— Да, барон. Мы будем собираться, но вначале приберемся в доме.

Слово «приберемся» я тоже выделил интонацией. Ну, надо же это кому-то делать, так почему не мне? Одним больше, одним меньше, значения не имеет. У меня и так размеры личного кладбища бьют все мировые рекорды, так что… Ну, а то, что работа грязная, так руки мы отмоем, а с души все равно багровую корку не содрать, только если с ней вместе.

Лязгнув затвором «Томпсона» я шагнул в темноту коридора. Рукой, правой, дернувшейся вначале сложенной щепотью ко лбу, а затем вниз, к груди, я с размаху ударил по косяку — не поможет, не стоит, ни к чему. Иди и греши. Так надо.