Нет, ни красотками с зализанных картинок — Столетья пошлого разлитый всюду яд! — Ни ножкой, втиснутой в шнурованный ботинок, Ни ручкой с веером меня не соблазнят. Пускай восторженно поет свои хлорозы, Больничной красотой пленяясь, Гаварни — Противны мне его чахоточные розы: Мой красный идеал никак им не сродни! Нет, сердцу моему, повисшему над бездной, Лишь, леди Макбет, вы близки душой железной, Вы, воплощенная Эсхилова мечта, Да ты, о Ночь, пленить еще способна взор мой, Дочь Микеланджело, обязанная формой Титанам, лишь тобой насытившим уста!

Глаза лучистые, вперед идут они, Рукою Ангела превращены в магниты, Роняя мне в глаза алмазные огни, — Два брата, чьи сердца с моим чудесно слиты. Все обольщения рассеяв без следа, Они влекут меня высокою стезею; За ними следую я рабскою стопою, Живому факелу предавшись навсегда! Глаза прелестные! Мистическим сияньем Подобны вы свечам при красном свете дня, Вы – луч померкнувший волшебного огня!.. Но свечи славят Смерть таинственным мерцаньем, А ваш негаснущий, неистребимый свет — Гимн возрождения, залог моих побед!

Я расскажу тебе, изнеженная фея, Все прелести твои в своих мечтах лелея, Что блеск твоих красот Сливает детства цвет и молодости плод! Твой плавный, мерный шаг края одежд колышет Как медленный корабль, что ширью моря дышит, Раскинув парус свой, Едва колеблемый ритмической волной. Над круглой шеею, над пышными плечами Ты вознесла главу; спокойными очами Уверенно блестя, Как величавое ты шествуешь дитя! Я расскажу тебе, изнеженная фея, Все прелести твои в своих мечтах лелея, Что блеск твоих красот Сливает детства цвет и молодости плод. Как шеи блещущей красив изгиб картинный! Под муаром он горит, блестя, как шкап старинный; Грудь каждая, как щит, Вдруг вспыхнув, молнии снопами источит. Щиты дразнящие, где будят в нас желанья Две точки розовых, где льют благоуханья Волшебные цветы, Где все сердца пленят безумные мечты! Твой плавный, мерный шаг края одежд колышет, Ты – медленный корабль, что ширью моря дышит, Раскинув парус свой, Едва колеблемый ритмической волной! Твои колени льнут к изгибам одеяний, Сжигая грудь огнем мучительных желаний; Так две колдуньи яд В сосуды черные размеренно струят. Твоим рукам сродни Геракловы забавы, И тянутся они, как страшные удавы, Любовника обвить, Прижать к твоей груди и в грудь твою вдавить! Над круглой шеею, над пышными плечами Ты вознесла главу; спокойными очами Уверенно блестя, Как величавое ты шествуешь дитя!

Читаю я в глазах, прозрачных, как хрусталь: «Скажи мне, странный друг, чем я тебя пленила?» — Бесхитростность зверька – последнее, что мило, Когда на страсть и ум нам тратить сердце жаль. Будь нежной и молчи; проклятую скрижаль Зловещих тайн моих душа похоронила, Чтоб ты не знала их, чтоб все спокойно было, Как песня рук твоих, покоящих печаль. Пусть Эрос, мрачный бог, и роковая сила Убийственных безумств грозят из-за угла — Попробуем любить, не потревожив зла… Спи, Маргарита, спи, уж осень наступила. Спи, маргаритки цвет, прохладна и бела… Ты, так же как и я, – осеннее светило.

Когда, небрежная, выходишь ты под звуки Мелодий, бьющихся о низкий потолок, И вся ты – музыка, и взор твой, полный скуки, Глядит куда-то вдаль, рассеян и глубок, Когда на бледном лбу горят лучом румяным Вечерних люстр огни, как солнечный рассвет, И ты, наполнив зал волнующим дурманом, Влечешь глаза мои, как может влечь портрет, Я говорю себе: «Она еще прекрасна, И странно – так свежа, хоть персик сердца смят, Хоть башней царственной над ней воздвиглось властно Все то, что прожито, чем путь любви богат». Так что ж ты: спелый плод, налитый пьяным соком, Иль урна, ждущая над гробом чьих-то слез, Иль аромат цветка в оазисе далеком, Подушка томная, корзина поздних роз? Я знаю, есть глаза, где всей печалью мира Мерцает влажный мрак, но нет загадок в них. Шкатулки без кудрей, ларцы без сувенира, В них та же пустота, что в Небесах пустых. А может быть, и ты – всего лишь заблужденье Ума, бегущего от Истины в Мечту? Ты суетна? глупа? ты маска? ты виденье? Пусть, я люблю в тебе и славлю Красоту.

В струении одежд мерцающих ее, В скольжении шагов – тугое колебанье Танцующей змеи, когда факир свое Священное над ней бормочет заклинанье. Бесстрастию песков и бирюзы пустынь Она сродни – что им и люди, и страданья? Бесчувственней, чем зыбь, чем океанов синь, Она плывет из рук, холодное созданье. Блеск редкостных камней в разрезе этих глаз… И в странном, неживом и баснословном мире, Где сфинкс и серафим сливаются в эфире. Где излучают свет сталь, золото, алмаз. Горит сквозь тьму времен ненужною звездою Бесплодной женщины величье ледяное.

Что скажешь ты, душа, одна в ночи безбрежной, И ты, о сердце, ты, поникшее без сил, Ей, самой милой, самой доброй, самой нежной, Чей взор божественный тебя вдруг воскресил? – Ей славу будем петь, живя и умирая, И с гордостью во всем повиноваться ей. Духовна плоть ее, в ней ароматы рая, И взгляд ее струит свет неземных лучей. В ночном безмолвии, в тиши уединенья, И в шуме уличном, в дневном столпотворенье, Пылает лик ее, как факел, в высоте, И молвит: «Я велю – иного нет закона, — Чтоб вы, любя меня, служили Красоте; Я добрый ангел ваш, я Муза, я Мадонна!».

Бедняжка, ты совсем устала, Не размыкай прекрасных глаз, Усни, упав на покрывало, Там, где настиг тебя экстаз! В саду журчат и льются струи — Их лепет, слышный день и ночь, Томит меня, и не могу я Восторг любовный превозмочь. Позолотила Феба Цветущий сноп — В полночной тишине бы Все цвел он, чтоб Звенеть и падать с неба Навзрыд, взахлеб! Вот так, сгорев от жгучей ласки, Ты всей душой, сквозь ночь и тишь, Легко, бездумно, без опаски К волшебным небесам летишь, Чтоб с высоты, достигнув рая, Вкусив и грусть, и колдовство, Спуститься, – тая, замирая В глубинах сердца моего. Позолотила Феба Цветущий сноп — В полночной тишине бы Все цвел он, чтоб Звенеть и падать с неба Навзрыд, взахлеб! Отрадно мне в изнеможеньи Внимать, покуда мы вдвоем, Как льется песня, льются пени, Наполнившие водоем. Благословенная истома, Журчанье вод и шум ветвей — Как эта горечь мне знакома: Вот зеркало любви моей! Позолотила Феба Цветущий сноп — В полночной тишине бы Все цвел он, чтоб Звенеть и падать с неба Навзрыд, взахлеб!

Вы вправе пренебречь их откровенной славой — Но что прекрасней глаз моей малютки? В них Вся нежность, весь покой, вся сладость ласк ночных — Излейте ж на меня, глаза, ваш мрак лукавый! Огромные глаза моей малютки – взгляд, Манящий тайнами, магические гроты, Где тени спящие расставили тенета, Скрывая призрачный и несказанный клад. Бездонные глаза, в которых спят зарницы, Как спят они в тебе, мерцающая ночь! В них Вера и Любовь сливаются, точь-в-точь Как чистота спешит со сладострастьем слиться.

Красавица моя, люблю сплошную тьму В ночи твоих бровей покатых; Твои глаза черны, но сердцу моему Отраду обещает взгляд их. Твои глаза черны, а волосы густы, Их чернота и смоль – в союзе; Твои глаза томят и манят: «Если ты, Предавшийся пластичной музе, И нам доверишься, отдашься нам во власть, Своим пристрастьям потакая, То эта плоть – твоя; смотри и веруй всласть: Она перед тобой – нагая! Найди на кончиках налившихся грудей Два бронзовых огромных ока; Под гладким животом, что бархата нежней, Смуглее, чем жрецы Востока, Разглядывай руно: в нем каждый завиток — Брат шевелюры неуемной. О этот мягкий мрак, податливый поток Беззвездной Ночи, Ночи темной!»

Ты не из тех, моя сильфида, Кто юностью пленяет взгляд, Ты, как котел, видавший виды: В тебе все искусы бурлят! Да, ты в годах, моя сильфида, Моя инфанта зрелых лет! Твои безумства, лавры множа, Придали глянец, лоск и цвет Вещам изношенным – а все же Они прельщают столько лет! Ты что ни день всегда иная, И в сорок – бездна новизны; Я спелый плод предпочитаю Банальным цветикам весны! Недаром ты всегда иная! Меня манят твои черты — В них столько прелестей таится! Полны бесстыдной остроты Твои торчащие ключицы. Меня манят твои черты! Смешон избранник толстых бочек, Возлюбленный грудастых дынь: Мне воск твоих запавших щечек Милей, чем пышная латынь, — Ведь так смешон избранник бочек! А волосы твои, как шлем, Над лбом воинственным нависли: Он чист, его порой совсем Не тяготят, не мучат мысли, Его скрывает этот шлем. Твои глаза блестят, как лужи Под безымянным фонарем; Мерцают адски, и к тому же Румяна их живят огнем. Твои глаза черны, как лужи! И спесь, и похоть – напоказ! Твоя усмешка нас торопит. О этот горький рай, где нас Все и прельщает, и коробит! Все – спесь и похоть – напоказ! О мускулистые лодыжки, — Ты покоришь любой вулкан И на вершине, без одышки, Станцуешь пламенный канкан! Как жилисты твои лодыжки! А кожа, что была нежна, И темной стала, и дубленой; С годами высохла она — Что слезы ей и пот соленый? (А все ж, по-своему, нежна!)

Ступай же к дьяволу, красотка! Я бы отправился с тобой, Когда бы ты не шла так ходко, Меня оставив за спиной… Ступай к нему одна, красотка! Щемит в груди и колет бок — Ты видишь, растерял я силы И должного воздать не смог Тому, к кому ты так спешила. «Увы!» – вздыхают грудь и бок. Поверь, я искренне страдаю — Мне б только бросить беглый взгляд, Чтобы увидеть, дорогая, Как ты целуешь черта в зад! Поверь, я искренне страдаю! Я совершенно удручен! Как факел, правдою и верой Светил бы я, покуда он С тобою рядом пукал серой, — Уволь! Я точно удручен. Как не любить такой паршивки? Ведь я всегда, коль честным быть, Хотел, со Зла снимая сливки, Верх омерзенья полюбить, — Так как же не любить паршивки?