В сапфире сумерек пойду я вдоль межи, Ступая по траве подошвою босою. Лицо исколют мне колосья спелой ржи, И придорожный куст обдаст меня росою. Не буду говорить и думать ни о чем — Пусть бесконечная любовь владеет мною, — И побреду, куда глаза глядят, путем Природы – счастлив с ней, как с женщиной земною.

На черной глади вод, где звезды спят беспечно, Огромной лилией Офелия плывет, Плывет, закутана фатою подвенечной. В лесу далеком крик: олень замедлил ход… По сумрачной реке уже тысячелетье Плывет Офелия, подобная цветку; В тысячелетие, безумной, не допеть ей Свою невнятицу ночному ветерку. Лобзая грудь ее, фатою прихотливо Играет бриз, венком ей обрамляя лик. Плакучая над ней рыдает молча ива, К мечтательному лбу склоняется тростник. Не раз пришлось пред ней кувшинкам расступиться. Порою, разбудив уснувшую ольху, Она вспугнет гнездо, где встрепенется птица. Песнь золотых светил звенит над ней вверху.

Офелия, белей и лучезарней снега, Ты юной умерла, унесена рекой: Не потому ль, что ветр норвежских гор с разбега О терпкой вольности шептаться стал с тобой? Не потому ль, что он, взвевая каждый волос, Нес в посвисте своем мечтаний дивных сев? Что услыхала ты самой Природы голос Во вздохах сумерек и жалобах дерев? Что голоса морей, как смерти хрип победный, Разбили грудь тебе, дитя? Что твой жених, Тот бледный кавалер, тот сумасшедший бедный, Апрельским утром сел, немой, у ног твоих? Свобода! Небеса! Любовь! В огне такого Виденья, хрупкая, ты таяла, как снег; Оно безмерностью твое глушило слово — И Бесконечность взор смутила твой навек.

И вот Поэт твердит, что ты при звездах ночью Сбираешь свой букет в волнах, как в цветнике. И что Офелию он увидал воочью Огромной лилией, плывущей по реке.

Она была почти раздета, И, волю дав шальным ветвям, Деревья в окна до рассвета Стучались к нам, стучались к нам. Она сидела в кресле, полу — Обнажена, пока в тени Дрожали, прикасаясь к полу, Ее ступни, ее ступни. А я бледнел, а я, ревнуя, Следил, как поздний луч над ней Порхал, подобно поцелую, То губ касаясь, то грудей. Я припадал к ее лодыжкам, Она смеялась как на грех, Но слишком томным был и слишком Нескромным этот звонкий смех. И, под рубашку спрятав ножку, «Отстань!» – косилась на меня, Притворным смехом понемножку Поддразнивая и казня. Я целовал ее ресницы, Почуяв трепет на губах, Она пыталась отстраниться И все проказничала: «Ах! Вот так-то лучше, но постой-ка…» Я грудь ей начал целовать — И смех ее ответный столько Соблазнов мне сулил опять… Она была почти раздета, И, волю дав шальным ветвям, Деревья в окна до рассвета Стучались к нам, стучались к нам.

…………………………………………………. ОН: – Что медлим – грудью в грудь с тобой мы? А? Нам пора Туда, где в луговые поймы Скользят ветра, Где синее вино рассвета Омоет нас; Там рощу повергает лето В немой экстаз; Капель с росистых веток плещет, Чиста, легка, И плоть взволнованно трепещет От ветерка; В медунку платье скинь с охоткой И в час любви Свой черный, с голубой обводкой, Зрачок яви. И ты расслабишься, пьянея, — О, хлынь, поток, Искрящийся, как шампанея, — Твой хохоток; О, смейся, знай, что друг твой станет Внезапно груб, Вот так! – Мне разум затуманит Испитый с губ Малины вкус и земляники, — О, успокой, О, высмей поцелуй мой дикий И воровской — Ведь ласки поросли шиповной Столь горячи, — Над яростью моей любовной Захохочи!.. ………………………………………. Семнадцать лет! Благая доля! Чист окоем, Любовью дышит зелень поля! Идем! Вдвоем! Что медлим – грудью в грудь с тобой мы? Под разговор Через урочища и поймы Мы вступим в бор, И ты устанешь неизбежно, Бредя в лесу, И на руках тебя так нежно Я понесу… Пойду так медленно, так чинно, Душою чист, Внимая птичье андантино: «Орешный лист…» Я брел бы, чуждый резких звуков, В тени густой, Тебя уютно убаюкав, Пьян кровью той, Что бьется у тебя по жилкам, Боясь шепнуть На языке бесстыдно-пылком: Да-да… Чуть-чуть… И солнце ниспошлет, пожалуй, Свои лучи Златые – для зелено-алой Лесной парчи. …………………………………………. Под вечер нам добраться надо До большака, Что долго тащится, как стадо Гуртовщика. Деревья в гроздьях алых пятен, Стволы в смолье, И запах яблок сладко внятен За много лье. Придем в село при первых звездах Мы прямиком, И будет хлебом пахнуть воздух И молоком; И будет слышен запах хлева, Шаги коров, Бредущих на ночь для сугрева Под низкий кров; И там, внутри, сольется стадо В массив один, И будут гордо класть говяда За блином блин… Очки, молитвенник старушки Вблизи лица; По край напененные кружки И жбан пивца; Там курят, ожидая пищи, Копя слюну, Надув тяжелые губищи На ветчину, И ловят вилками добавку: Дают – бери! Огонь бросает блик на лавку И на лари, На ребятенка-замарашку, Что вверх задком, Сопя, вылизывает чашку Пред камельком, И тем же озаряем бликом Мордатый пес, Что лижет с деликатным рыком Дитенка в нос… А в кресле мрачно и надменно Сидит карга И что-то вяжет неизменно У очага; Найдем, скитаясь по хибаркам, И стол, и кров, Увидим жизнь при свете ярком Горящих дров! А там, когда сгустятся тени, Соснуть не грех — Среди бушующей сирени, Под чей-то смех… О, ты придешь, я весь на страже! О, сей момент Прекрасен, несравнен, и даже… ОНА: – А документ?

Нет рассудительных людей в семнадцать лет! — Июнь. Вечерний час. В стаканах лимонады. Шумливые кафе. Кричаще яркий свет. Вы направляетесь под липы эспланады. Они теперь в цвету и запахом томят. Вам хочется дремать блаженно и лениво. Прохладный ветерок доносит аромат И виноградных лоз, и мюнхенского пива.

Вот замечаете сквозь ветку над собой Обрывок голубой тряпицы, с неумело Приколотой к нему мизерною звездой. Дрожащей, маленькой и совершенно белой. Июнь! Семнадцать лет! Сильнее крепких вин Пьянит такая ночь… Как будто бы спросонок, Вы смотрите вокруг, шатаетесь один, А поцелуй у губ трепещет, как мышонок.

В сороковой роман мечта уносит вас… Вдруг – в свете фонаря, – прервав виденья ваши, Проходит девушка, закутанная в газ, Под тенью страшного воротника папаши, И находя, что так растерянно, как вы, Смешно бежать за ней без видимой причины, Оглядывает вас… И замерли, увы, На трепетных губах все ваши каватины.

Вы влюблены в нее. До августа она Внимает весело восторженным сонетам. Друзья ушли от вас: влюбленность им смешна. Но вдруг… ее письмо с насмешливым ответом. В тот вечер… вас опять влекут толпа и свет… Вы входите в кафе, спросивши лимонаду… Нет рассудительных людей в семнадцать лет Среди шлифующих усердно эспланаду!

Когда ребячий лоб в запекшихся расчесах Окутан млечною вуалью зыбких снов, Подросток видит двух сестер златоволосых И хрупкий перламутр их острых ноготков. Окно распахнуто, и воздух постепенно Вливает в комнату смятенье тубероз, А пальцы чуткие и жутко, и блаженно Блуждают в зарослях мальчишеских волос. Он весь во власти чар певучего дыханья, Но тут с девичьих губ слетает влажный вздох, Чтоб усмирить слюну, а может быть, желанье Вот-вот поцеловать, заставшее врасплох. Сквозь трепет их ресниц, сквозь морок круговерти Их пальцев, дивный ток струящих без затей, Он слышит, как, хрустя, потрескивают в смерти Вши, опочившие меж царственных ногтей. В нем бродит Лень, как хмель, и, негою пьянея, Он полон музыки, и снов ее, и грез, И вслед за ласкою, чем дальше, тем вернее, То жаждет зарыдать, то вдруг страшится слез.