Цветок твой вянет, чаровница, — Продли былое волшебство: Зачем листала ты страницы, Сверяла с книжками его? А крыши стонут от ночного Ненастья за твоим окном, Как будто ветер хочет снова Покончить с Золотым Руном. О ветер ярый, Только ты Развеешь чары Красоты; В ночи – кошмары Небесной кары И стон тщеты. О Идеал мой, пантомима, — Неистовый, да зряшный бег! Ты – кубок, пронесенный мимо Уст, запечатанных навек. О эти лепестки и листья, Им ночью плачется навзрыд, Пока, прядильщик евхаристий, Под ветром ангел мой скорбит! О ветер ярый, Только ты Развеешь чары Красоты; В ночи – кошмары Небесной кары И стон тщеты. Но ты не знаешь угрызений, Меня не ставишь ты ни в грош, И что тебе разор осенний — А он, как смерть, бросает в дрожь! И занавески так унылы, И умывальник, ей-же-ей, Как призрак мраморной могилы, Могилы памяти моей. Не в силах, ярый, Даже ты Развеять чары Пустоты; Судьбы удары — Напрасный дар и Тщета мечты!

Ты, луна, порой ночною Схожа с толстою мошною! Зорю бьет тамбур-мажор; Адъютант спешит на сбор; Слышно флейту из окошка; Переходит площадь кошка. Стало тихо, без тревог Засыпает городок. Флейта опустила шторы. Знать бы, час теперь который! Ах, луна, тоска, тоска! Что ж, все это – на века? Ах, луна, тебе, бедняжка, Путешествовать не тяжко! Ты сегодня поглядишь На Миссури, на Париж, На норвежские фиорды Бросишь равнодушный взор ты. Ты, счастливица, луна! Ведь тебе видна она, Едущая с мужем в Ниццу, А оттуда – за границу! Верь она моим словам — Я б в силок попался сам. Я, луна, умру от грусти! Гложет душу захолустье! Так давай же вместе жить, Вместе по свету кружить! Но молчит луна-старуха, Затыкая ватой ухо.

Мир отворован зимним вороньем — Уже откаркивают свой псалом с колоколами, Осенние дожди не за горами, И зелень казино позаросла быльем. Еще вчера так трепетало тело Той, что теперь навек бледна! Она как эта церковь холодна, — И лишь моя душа одна ее согрела. Клинок! Что сердце мне пронзит верней И неизбежней – ради Ее улыбки? Об иной награде И не мечтаю – быть бы рядом с ней! Я заиграю «Мизерере», Когда простится с миром эта плоть, Чтоб ты ответил мне, Господь, На ре минор, на мой прощальный «ре-ре»! Я не расстанусь с мертвым телом, нет. Я убаюкаю под фуги Баха Её – крупицу праха, Себя – так безнадежно ждущего ответ. И что ни год, едва вдали Откаркает свои псалмы воронья стая, Я буду думать, «Реквием» играя, Что был написан он для похорон Земли.

Ах, ту, к которой я влеком Порывом сумрачным и страстным, Мне не постичь моим несчастным Сомнамбулическим умом. В ее саду средь нежных примул Блуждаю, потеряв покой. Ищу я, есть ли и какой В ней доминирующий стимул. Любовь ко мне? Но это ложь! Твои слова – пустые звуки: Пиротехнические штуки За пламя страсти выдаешь!

Ах, что за ночи без луны! Какие дивные кошмары! Иль въяве лебедей полны Там, за порогом, дортуары? С тобой я здесь, с тобой везде. Ты сердцу дашь двойную силу, Чтоб в мутной выудить воде Джоконду, Еву и Далилу. Ах, разреши предсмертный бред И, распятому богомолу, Продай мне наконец секрет Причастности к другому полу!

Ты говоришь, я нищ и наг, Что жажду не любви – награды, Что все мои слова и взгляды — Одно притворство и пустяк. Что не о том ты так мечтала, Что я несу не свет, а тьму… Мой бедный мозг! И впрямь, ему Трех полушарий было б мало! Да, ты цветешь, как летним днем — Цветок, избегнувший ненастья. Ему не нужно соучастья — Я тоже не нуждаюсь в нем.

Я лишь гуляка под луной, Брожу, где мило и постыло, — Но даже этого хватило Для бедной притчи площадной. Как мне покоя не дает Рукав изысканного платья! А тихий наигрыш Распятья Круглит гримасою мой рот. О, стать легендой этих клавиш! Век-шарлатан весьма умен. Где лунный свет былых времен? Господь, когда его нам явишь?

В уютной хижине, вдвоем, совсем одни, Вдали от шумных толп, в укрытьи из бамбука, Забыв политику и сплетни – что за скука! Любовники в пылу не замечали дни. Их спальня под замком, сокровищу сродни, И шторы на окне – ни шороха, ни звука, Не проберется к ним на пиршество разлука, А выходить самим, конечно же, ни-ни! Но вот уже ветра осенние подули, И небо, нацепив котурны и ходули, Достало темный грим и смыло синеву. То желтый лист мелькнет, то золотой, то красный, Прихорошился лес, да жаль, что труд напрасный, — На очередь к червям поставил дождь листву.

Идет к полуночи. Последний шум затих. Пора срывать цветы в долине сновидений. Теперь, измучившись от вечных угрызений, Из сердца капли рифм я выжму золотых. И вот уже мотив звучит в мечтах моих, И нет мелодии нежней и сокровенней, Чем этот менуэт, вернувшийся из тени, Из давешних времен, невинных и простых. Я отложил перо. И жизнь мою листая, Любви и чистоты не нахожу следа я. В бесстрастных «почему» я заблудился вдруг. Сижу над россыпью листов бумаги белых, И смутно слышится в полуночных пределах Фиакра позднего вдали бесстыдный стук.