Я много ходил по степи. Просто так, потому что нравилось. И всегда удивлялся, вдруг наткнувшись на следы шин. Зачем кому-то понадобилось сюда ехать, да ещё на такой старой резине: протекторы, вон, почти полностью стёрты. И придумал я, будто старые грузовики покидают гаражи и автостоянки, чтобы умереть в особом месте, в глубине степи. Как слоны. Об этом и сказка.

* * *

Старые грузовики, они, как старые люди: все на одно лицо, если не присматриваться. А это был очень старый грузовик. По автомобильным меркам чуть не ровесник своему шоферу, а Михалыч сегодня шестидесятый юбилей празднует.

Грузовик давно бы списали на металлолом, да Михалыч попросил дать ему доработать до пенсии на своей машине. Сам доставал запчасти, договаривался с ремонтниками… И вот теперь всё.

Сейчас он выберется из кабины, хлопнет напоследок дверцей и уйдёт. Спасибо, что хоть после банкета заглянул…

Грузовику вдруг стало стыдно: получалось, будто он в чём-то обвинял Михалыча. Нет, Михалыч — хороший. И шофер отличный. Аккуратный, внимательный. Это для автомобиля важно, чтобы за рулём сидел хороший человек.

— Ну, бывай, старичок, — Михалыч провёл ладонью по измятому, в ржавых шрамах торопливой сварки крылу. — Уже не свидимся. Завтра с тебя снимут чего ещё можно, да и под пресс… Оно и лучше, чем бездельем маяться… Я вот тебе ворота закрывать не буду. Хоть на звёзды в свою последнюю ночь посмотришь.

Михалыч, по привычке, попинал колесо: «Слабовато, подкачать бы… ай, да что теперь!» — и, махнув рукой, ушёл. Ворота и на самом деле не запер.

Почему-то никто не обратил на это внимания. Двор автобазы понемногу опустел. Только в ремонтном боксе редко вспыхивал огонёк электросварки.

Грузовик не понимал, почему теперь мало кто работает в вечернюю и ночную смену. Неужели дел не осталось? Да и завод сельхозоборудования, которому принадлежала автобаза, на ночь стихал. А ведь было время…

Ничего удивительного в том, что старый грузовик умел размышлять и вспоминать. Ведь Михалыч часами разговаривал с ним, как с живым. Особенно в дальних рейсах, ночью. Степь и днём не балует разнообразием, а уж ночами и подавно. Вот Михалыч и беседовал с грузовиком, чтобы не уснуть.

Больше всего грузовику нравилось ездить по степи на закате. И обязательно на запад. Ну, в ту сторону, куда падают солнца.

Пока Михалыч не рассказал грузовику о планетах и звёздах, тот считал, что солнца — это такие осветительные шарики, которыми каждое утро кто-то выстреливает в небо далеко на востоке.

Вначале розовато-оранжевые, они разгораются к полудню до ослепительного белого сияния, а потом, постепенно угасая, падают в степь и разбиваются, расплёскивая остатки светоносного топлива. В эти мгновения каждая жухлая былинка, каждый ажурный шар перекати-поле вспыхивают недолгим алым пламенем; темные обветренные скалы становятся похожи на слоистые брызги багрового стекла, а невысокие холмы расплющиваются ещё больше, словно изнутри, под плюшевой обивкой, они из ваты.

Славно было бы, думал грузовик, найти то место, куда падают солнца. Наверняка там будут какие-нибудь недогоревшие осколки. Ведь их можно отлично приспособить вместо габаритных огней или стоп-сигналов. Только Михалычу придётся придумать такие специальные шторки…

Если бы грузовик кому-нибудь рассказал о своей мечте, над ним бы просто посмеялись. В самом деле, почему осколки должны светиться, если сгорает какое-то топливо? Нелогично. Впрочем, мечта — на то и мечта, чтобы быть нелогичной и противоречить здравому смыслу.

К сожалению, раньше или позже, но Михалыч всегда выворачивал руль в сторону, и грузовику приходилось подчиняться. А что делать, они в степи не для того, чтобы за солнышками гоняться. Их первая и главная задача вовремя доставить в колхозы и совхозы запчасти для тракторов и комбайнов.

То, что солнце звезда, что оно одно и никогда не падает на землю, грузовик узнал совершенно случайно, и это было для него настоящим шоком. Но Михалыч врать не будет. Зачем ему?

Разговор этот случился ясной зимней ночью. Трое суток мела метель и Михалыч, которому было поручено срочно отвезти солярку в далёкий целинный совхоз, места себе не находил. Едва распогодилось, он прыгнул в кабину и нажал на газ.

Степь в свете фар казалась ровным белым покрывалом, все дороги замело напрочь, и если бы грузовик не размышлял над невзначай обронёнными Михалычем словами: «Ишь, вызвездило! Говорят, возле каждой звезды тоже планеты крутятся, вот, как наша Земля вокруг Солнца…» — а пытался нащупать колёсами целинник, они бы точно заблудились.

Та ночь запомнилась ещё одним событием. Смертью волка. Он выскочил из-под снега перед самым бампером, но вместо того, чтобы сигануть в сторону, оскалил клыки и вздыбил шерсть на загривке: пугал. Ударом его кинуло на капот, прижало на мгновение к лобовому стеклу и сбросило вбок на первой же рытвине.

Михалыч долго не мог успокоиться:

— Тьфу ты, вот же как!.. А ведь, кажись, карнаухий волчара был, слышь? — обратился Михалыч к грузовику, — Помнишь чабана?.. А ведь он прыгнул на нас, ей-бо, прыгнул!..

Чабан — это степной пастух. Познакомились как-то летом. Они из райцентра возвращались в город и Михалыч, заметив неподалёку табун и юрту чабанов, свернул, чтобы купить кумыс, молоко кобылье.

Вспоминать об этом знакомстве грузовик не любил. Злой старик оказался этот чабан. Как он ругал Михалыча за то, что тот по степи на машине ездит. И колхозы ему не нравились. Но об этом он не сразу сказал. Сначала кумыс Михалычу налил и от денег отказался. Так бы и разошлись, но Михалыч волчонка увидел. Лежал он в тени юрты, передняя лапа к палке привязана — видать, сломана. Михалыч его погладить хотел — больно жалкий волчёныш, ухо разодрано — а тот изловчился и укусил.

— Ишь, вражье семя! — воскликнул Михалыч, разглядывая прокушенный палец. — Эй, отец, это где ж ты его подобрал? А мамка его где?

Чабан в ответ, ни с того, ни с сего раскричался:

— Убить хочешь? Убей! Семью его убил и его убей!

— Ты чего? — опешил Михалыч.

— Давай, русский, его убей, коней убей, меня убей, степь убей — всех убей! Давай!..

Михалыч совсем растерялся. Подхватил банку с кумысом, начал к машине отступать. А чабан на него:

— Мои отцы и деды на этой земле сотни лет коней пасли! Не-ет! Пришли русские, сказали: хлеб растить будем. Вековые наши пастбища вспахали — пшеницу посеяли. А то, что у пшеницы корней нет, что она землю не держит — это им наплевать. Где теперь земля? Ветер унёс! Наша степная трава сотни лет росла. Коней кормила, землю держала, следы нашего рода берегла. Что теперь? Такыр. Солончак! Почему там пшеницу не садишь, а? — нападал чабан на Михалыча.

Когда уже отъехали от юрты на приличное расстояние, Михалыч вдруг сказал:

— А ведь прав старик. Не во всём, конечно. Мне и агроном то же самое говорил. Про траву. Такая вот петрушка. А? Что скажешь, дружище?

Странно было грузовику это слышать. И от кого? От Михалыча, который так гордился тем, что помогает осваивать целину. Его ведь даже награждали за это. Выходит, не всегда и не во всём прав его водитель, подумал тогда грузовик. Но тут же испугался этой мысли и постарался забыть её поскорее.

Да. А волк-то и впрямь был карнаухий. Только у чабана-то волк был маленький, а этот, которого сбили — вон какой матёрый… Среди множества вещей, недоступных пониманию грузовика, может быть, главным было умение живого расти. Как это: был маленьким, и вдруг большой. Разве это не разные волки? Вот он был маленьким, а потом его отвели в специальный гараж для живых и переделали в большого, а как иначе? Тогда бы всякая легковушка могла бы в автобус вырасти, или, там, в трамвай…

Однако сюрпризы того лета одним чабаном не ограничились. Недели не прошло, как встретили они с Михалычем в степи Александру. Геологиню.

Она медленно шла по дороге, согнувшись под тяжестью громадного рюкзака, и никакого внимания не обратила, когда Михалыч ей посигналил. Даже когда Михалыч затормозил, и облако тончайшей степной пыли, которая умеет часами висеть в неподвижном горячем воздухе, догнало грузовик и окутало жёлтой пеленой, Александра, поравнявшись, попыталась просто обойти препятствие.

— Эй, подруга, давай подвезу! — весело крикнул ей Михалыч, высунувшись в окошко кабины.

— Много вас таких, «подвозил»! — буркнула в ответ Александра, не останавливаясь.

Но от Михалыча так просто не отделаешься. Особенно, когда он чувствует, что кому-то его помощь нужна.

Михалыч выскочил из кабины, догнал девушку и о чём-то с ней переговорил. Конечно же она передумала идти пешком.

— Сорок километров! — удивлялся Михалыч. — По жаре, да с такой тяжестью! Это когда бы вы до лагеря добрались?

— Меня всё равно только через неделю ждали, — ответила Александра. Она сидела на пассажирском сиденье очень прямо, как чужая.

— Это вы от самого города так?

— Да нет! — усмехнулась Александра, — Нашёлся тут один… только ненадолго его хватило…

— Приставать, что ли, начал? — понимающе кивнул Михалыч, — Есть среди нас такие… А номер не запомнили?

— Знаете, что? Это не ваша забота… Извините, — вдруг сбавила тон пассажирка.

— Ничего, понимаю… А чего вы у Чёрных Скал ищите? Золото?

— Да почему сразу золото? Почему, если геолог, так сразу — золото?!

— Это я так, — смешался Михалыч, — присказка такая.

— Глупая присказка, — отрезала Александра.

Несколько километров проехали в молчании. Время близилось к полудню, и над степью прозрачно кипел воздух: сегодняшнее солнышко попалось какое-то на редкость яркое и горячее.

— Можно спросить? — опять завёл разговор Михалыч.

— О чём?

— Вы в камнях понимаете?

— Я всё-таки геолог…

— Что за камень такой странный? Посмотрите в бардачке, в тряпице.

Александра неумело открыла бардачок, пошарилась, развернула тряпку:

— Ахондрит! Настоящий ахондрит! — воскликнула она, вертя в руках маленький несуразно-бугристый камешек.

— Что?

— Метеорит, — пояснила Александра, — Они бывают двух видов: хондриты и ахондриты… Где вы его нашли?

— В степи, где ж ещё? Метеорит… это значит, с неба упал, камень-то?

«Вот оно! — подумал грузовик, и от волнения пропустил такт, закашлялся. — И молчал! Ну, да, он же не знал. Вот, значит, какие они осколки солнышек! Только этот погас уже. Э-эх! Нужны другие. Как их Александра назвала? Выходит, знают про солнышки?.. А Чёрные Скалы как раз на западе…» А ведь случалось, грузовик считал свои мечты глупыми бреднями перегревшегося мотора, а только и надо было — доехать до Чёрных Скал…

— …в милицию, — вдруг услышал грузовик окончание фразы.

— Почему в милицию? — слегка напряжённым голосом переспросил Михалыч.

— Понимаете, по закону все метеориты принадлежат государству, — пояснила Александра. — Поэтому, вы должны отнести свою находку в милицию. Там составят протокол…

— Может я его просто вам отдам?

— Зачем?

— Ну-у, вы — наука, вам в милиции веры больше… а где нашёл — это я вам и расскажу, хорошо?

— Ладно, — неохотно согласилась Александра.

И снова грузовик удивился. Получается, даже если они найдут осколки солнышек, их придётся отдать? А как же стоп-сигналы или габаритные огни? Но Александра говорит, что все метеориты милиция отдаёт учёным… Наверное, они пытаются разгадать секрет солнышек, чтобы научиться их делать. А когда разгадают — построят завод, и будет у людей много разных солнышек, и будет на земле всегда светло и тепло… Да, так правильнее… Но тогда тем более надо искать недогоревшие осколки, пусть учёные скорее разгадывают…

И вдруг холодной зимней ночью выясняется, что солнце звезда, и никогда не падает на землю…

Даже через много лет грузовику стало грустно от этого. Он слегка переминулся с колеса на колесо. Заскрипел. Старость — не радость.

Заходящее солнце показалось между высотными домами напротив гаража, озарив двор автобазы тем особенным вечерним светом, который неуловим глазу. Или фаре, да, или фаре. Казалось, этот свет проник в каждый предмет, в каждый древесный лист, заставив их сиять самостоятельно и отдельно.

«Вот бы в последний раз проехаться по вечерней степи на закат, — подумал грузовик. — Снять ручник, скорость в нейтралку, зажигание…» — и сам испугался, когда стартер вдруг рыкнул, двигатель вздрогнул, плюнул дымом и заворчал на холостых оборотах…

Ворота автобазы были распахнуты, поперечная цепь валялась на земле, сторож куда-то отлучился.

«Я ненадолго, — успокаивал себя грузовик, выруливая на улицу, — только посмотрю на степь, и сразу обратно…»

Завод стоял на окраине города, и на близлежащих улицах даже днём не было многолюдно, но сейчас, казалось, в округе вообще ни души. Однако грузовик ехал осторожно, по всем правилам. Досаждало левое переднее колесо: сильно спустило, руль так и выворачивало.

Очень скоро последние городские домишки остались позади, а там и асфальт кончился. Грузовик прибавил скорость и, наслаждаясь свободой, весело пылил по просёлку. Впереди раскинулась розовая спокойная степь. Справа вдалеке по-вечернему мутная гряда холмов, слева небо закидано случайными облаками, а впереди только дымящееся, остывающее солнце.

Но кончился и просёлок, только иногда попадалась чья-то колея. Невысокая жухлая трава покорно подставляла стебли, облака слева прострелили небо наискосок. «Перистые, — вспомнил грузовик название, — как в подушке.» Скорость он развил небывалую. В молодости по асфальту так не разгонялся. И левое переднее колесо больше не тревожило, видимо, покрышка нагрелась, и давление поднялось само, без подкачки.

«Как было бы славно, — вдруг подумал грузовик, — встретить сейчас Александру. Пусть бы она стояла около палатки и рассматривала какой-нибудь ахондрит. А если бы узнала, и помахала мне рукой — то и совсем замечательно… А чабан бы пас своих коней…»

Солнце уже не опускалось, грузовик нёсся по степи с такой скоростью, что солнце застыло на одном месте. И облака застыли. И трава.

«Солнце — это звезда, — подумал грузовик, — Оно одно и никогда не падает на Землю. Михалыч прав».