Вопреки всем ожиданиям, пробуждение не было ни мучительным, ни болезненным, и лишь во рту стоял отвратительный привкус крови.

Сплюнув на пол, я осторожно принял сидячее положение, опасаясь, что боль в любую минуту может вернуться.

– Ты как, Эль? – спросил я, прежде чем мой взгляд наткнулся на лежавшего ничком посреди камеры друга.

– Эль!

Я кинулся к эльфу и перевернул его на спину. Вся грудь Эля была исполосована следами страшных пыток. Тяжело застонав, эльф медленно приоткрыл глаза. Все-таки дети леса куда более выносливые ребята, чем мы, люди. Хотя досталось ему гораздо сильнее, чем мне.

– Ты как, друг?

– Бывало и лучше. – Эль попытался улыбнуться разбитыми губами, но вместо улыбки у него получилась лишь жалкая гримаса. – Зачем ты признался?

– Я сделал то, что сделал, – сдвинув брови, упрямо ответил я. – И не о чем тут говорить… поверь, так или иначе, он все равно заставил бы нас сказать то, что ему было нужно.

Эль немного помолчал, потом тяжело вздохнул:

– Спасибо, брат. Но боюсь, это лишь краткая передышка…

– Эль, – немного помолчав, задумчиво проговорил я. – Это странно, но у меня ничего не болит. Как думаешь, зачем им было лечить меня?

Эль едва заметно дернул плечами и тут же поморщился от пронзившей его боли.

– Не знаю. Может быть, чтобы ты смог пережить суд.

– Но на тебя они явно не стали тратить сил, – угрюмо пробормотал я, глядя, как по лицу Эля то и дело проходят мучительные судороги.

– Наверное, не захотели тратиться, – заставив себя улыбнуться, откликнулся мой побратим. – Ты же знаешь, на эльфах раны заживают и так…

Я закусил губу и молча кивнул.

Помочь Элю я сейчас ничем не мог – врожденная магия сама должна была излечить тело эльфа, но осознание собственной беспомощности заставляло меня трястись от ярости, сжимать кулаки, так что ногти до боли впивались в кожу, и глотать закипавшие в глазах слезы злости.

Время шло. Получив вожделенное признание, о нас как будто забыли. И я уже начал впадать в отчаяние, решив, что нам с Элем придется провести в этой гниющей яме остаток своих дней, как о нас все-таки вспомнили.

Коридор осветился десятками факельных огней, вдалеке послышался топот тяжелых шагов. Я сощурился и, прикрывая глаза от яркого света, отвернулся к стене.

Загрохотала решетка, и в камеру вошли четыре дюжих стражника. Двое из них держали нас под прицелом арбалетов, как и еще четверо из оставшихся в коридоре товарищей, а двое принялись проворно связывать нам руки.

– И куда вы нас ведете? – спросил я самым любезным тоном, на который только был способен, следом за стражниками переступая порог камеры.

– На казнь, – коротко ответил один из солдат и весьма нелюбезно подтолкнул меня в спину.

Мое сердце упало. Едва удержав равновесие, я механически продолжал переставлять ноги, тогда как мои мысли были далеко от этих мрачных серых стен.

Значит, вот и все. Еще несколько минут, и нас с Элем казнят, бросив наши жизни на доску чьей-то игры.

Не знаю, о чем должен думать человек в последние минуты своей жизни, но в моей душе чистым пламенем горела ненависть. Ненависть и желание во что бы то ни стало отомстить тем, кто распорядился мною, как пешкой; тем, кто без раздумий пожертвовал мной, чтобы выиграть в этой дурацкой игре, правил которой я даже не знал и в которой никогда не желал участвовать. «Интриги королевского двора», – я сотни раз слышал эту фразу, но у меня никогда и в мыслях не было, что однажды я сам запутаюсь в сетях одной из них.

Нацепив нам на головы мешки, стражники грубо затолкали нас в простую деревянную повозку, крытую небеленым холстом. На какое-то время нас с Элем оставили в покое. Помотав головой, я попытался скинуть с нее мешок, но не тут-то было – грубая, отвратительно пахнущая ткань лишь еще плотнее прижалась к моему лицу.

– Эль, – позвал я, поразившись, как глухо звучит мой голос.

– Да? – раздался сбоку безучастный голос моего побратима.

– Неужели это конец? – Я сам не верил в свои слова, хотя умом и понимал, что да, это действительно так.

– Конец, – со вздохом откликнулся эльф, и я услышал, как он завозился, пытаясь устроиться поудобнее.

Повозка тронулась. Ехали мы долго, и я уже начал думать, что мы никогда не приедем, как телега качнулась и замерла, так что я врезался головой в ее высокий борт. Несколько крепких рук подхватили меня под мышки и выволокли наружу.

Ощутив под ногами твердую землю, я попытался удержать равновесие, но, когда стражники отпустили меня, не устоял и упал на пятую точку.

Чья-то рука сдернула с моей головы мешок, и я часто-часто заморгал, пытаясь привыкнуть к яркому дневному свету. Оглядевшись по сторонам, я понял, что мы находимся на главной площади.

В трех милиузлах от нас, по центру вымощенной плиткой площади, была сооружена виселица. Поняв, для кого она предназначается, я тяжело сглотнул.

Стараясь не смотреть на мерно раскачивавшиеся под порывами ветра петли, я перевел взгляд на обступивших помост людей.

Как обычно в дни казней, на площади собралась толпа зевак. Среди людей царило веселое, приподнятое настроение, ведь для них все это было лишь представлением. Что ж, в наше время разнообразнейшие казни, в изобилии устраиваемые Королевской канцелярией, были единственными праздниками для многих из них – нынче оказаться в петеле было легче, чем заразиться простудой, и люди радовались, что на этот раз вздергивают не их.

– Похоже, нашу смерть увидят многие, – усмехнулся Эль, окидывая взглядом взбудораженную толпу.

На помост взобрался глашатай и, развернув зажатый в руках длинный свиток, начал зачитывать наши выдуманные преступления. Следом за ним выступил королевский обвинитель.

Я отвернулся, и мой взгляд упал на несколько небольших помостов, сооруженных неподалеку от «нашего». В центре первого помоста скорбным перстом возвышался кол, на котором в невыразимых мучениях умирал какой-то человек. Рядом с ним, на втором помосте, стояла еще одна виселица, тоже не пустовавшая: на ней раскачивалось тело молодой женщины с мешком на голове. Третьей в этой унылой композиции смерти была окровавленная плаха. Судя по обилию крови, заливавшей деревянные доски, наша казнь будет далеко не первой и не последней в череде запланированных на сегодня представлений.

И вдруг я с невероятной отчетливостью понял, что это мой последний день. Я прищурился и посмотрел на медленно ползущее к закату солнышко. Пьянящий воздух приятно холодил кожу, мои глаза с отчаянной тоской вглядывались в окружающий мир. Последний день! Как же не хотелось умирать…

Королевский обвинитель заунывной, монотонной тарабарщиной зачитывал обвинительный приговор, но я его не слушал. Как много есть мелочей, на которые мы в повседневной жизни не обращаем внимания. Таких, казалось бы, раздражающих, как, например, саднящий локоть или колючка в сапоге. Но ведь это и есть жизнь!

– …По традиции приговоренным к смертной казни разрешается выпить по бокалу вина. Пейте, и да исполнится воля Всемогущего и посланника его на земле – нашего славного короля!

– Нам ничего не надо, – сквозь зубы процедил Эль, окинув толпу презрительным взглядом.

– Хорошо. – Королевский обвинитель, кажется, ничуть не огорчился и уже было собрался подать знак стражникам, приказывая им тащить нас к виселице, как раздался мой громкий удивленный вскрик.

Дело в том, что мое внимание привлекла стоявшая в первом ряду толпы девушка. Это была Дидра.

Скинув с головы капюшон, скрывавший до этого ее лицо, она быстро поднесла ко рту ладонь, сложенную таким образом, словно у нее в руке был зажат бокал, и сделала глотательное движение. Убедившись, что я заметил ее, девушка подмигнула мне и, снова набросив на голову капюшон, скрылась в толпе.

– Подождите! – крикнул я.

Стражники нерешительно замерли, вопросительно глядя на свое начальство.

– Мы выпьем. – Надеюсь, я правильно истолковал жесты Дидры. Неужели Алориэль все-таки решился нас спасти?

Эль кинул на меня удивленный взгляд, но спорить не стал и молча взял протянутую одним из стражников мятую оловянную кружку. Я пил медленно, не торопясь, наслаждаясь каждым глотком жизни.

Когда моя кружка опустела почти наполовину, я почувствовал, что с миром происходит что-то странное. Исчезли все звуки: гомон толпы, шелест ветра, скрип досок – все это вдруг растворилось в ватной тишине, нестерпимо давившей мне на уши. Люди стали двигаться как черепахи – медленно и плавно. Я вдруг увидел, как неторопливо, едва двигая своими крыльями, кружит возле капральского шеврона одного из стражников большая, жирная муха. Капрал начал невыносимо медленно поднимать руку, пытаясь от нее отмахнуться. Я удивленно моргнул, не понимая, что происходит. Казалось, время вокруг замедлило свой ход.

И тут меня осенило! Я понял, почему весь мир в одночасье превратился в застывший кисель. Я просто находился под воздействием наркотика. И не какого-нибудь, а бесерина! Наверное, нам подмешали его в вино. Как людям Алориэля удалось это сделать, я не представлял. Но теперь совершить побег не представляло никакого труда – ведь на какое-то время я стал быстрым, как молния, сильным, как орк, и умным, как сам Окс!

Я хрипло рассмеялся. Сейчас я был подобен Всемогущему! Да я и был сам Всемогущий! Я легонько повел плечом, и удерживавшие меня стражники разлетелись в разные стороны, как ветки, уносимые ураганом. Я уже спрыгнул с помоста, когда остальные солдаты еще только тянулись за своими мечами и арбалетами. Поздно, братцы, поздно.

И я бросился бежать. Люди, как в замедленном сне, пытались убраться с моего пути, но они двигались слишком медленно. Справа от меня мчался Эль. Лицо эльфа было похоже на искаженную гневом и пьянящей силой маску. Его обнажившиеся в страшном оскале зубы сверкали в свете солнца и сейчас больше, чем когда либо, походили на драгоценные камни.

Я успел добежать до конца площади и свернуть в ближайший проулок, когда меня настигла БОЛЬ. И не просто боль, а именно БОЛЬ – всепоглощающая, всепожирающая, сжигающая душу и заставляющая плавиться кости.

Я упал на колени, мир перед глазами помутнел и окрасился в цвет крови. Как сквозь вату, моих ушей достиг далекий глухой крик боли, и я потерял сознание.