Выйдя на улицу под снег, я схватила Ранди за плечо. Спина болела. И сердце.

— Что он сказал? — поинтересовался Атомный, помогая мне пройти к машине. Когда я не ответила, он бросил: — Неважно.

Он верил, что раз я согласилась, условия полковника были вполне приемлемы.

Закрыв лицо ладонью, я попыталась справиться с приступом дурноты. Северный ветер забирался за ворот, но я не чувствовала холода.

— У нас ещё около часа, — сказал сопровождавший нас офицер шофёру, когда мы забрались в салон. — Заедем перекусить, и на вокзал. Парню предстоит долгая дорога, нужно ему кое-что прикупить. Тут есть один магазинчик…

На вокзал? Зачем нам на вокзал? Я никак не могла вспомнить…

— Ты дрожишь. — Ранди заботливо грел мои ладони между своими, поднося их очень близко к губам. — Замёрзла?

Он казался счастливым. Его переполняла любовь, которую он привык прятать от чужих глаз. Теперь с этим было труднее. Атомный верил, что последнее препятствие мы оставили за спиной в тот момент, когда вышли из кабинета Вольстера.

Я отодвинулась от него к самому окну, проведя рукой по колену.

— Приляг. Ты выглядишь вымотанным.

Он подчинился, но отнюдь не из-за усталости, а потому что хотел почувствовать это: без опаски закрыть глаза, положить голову на мои бёдра, прижаться к животу и понять — он в безопасности.

Чувствуй, Ранди. Ты должен быть самым счастливым сейчас. Ты должен понять, чего тебя снова хотят лишить.

Всё, что было дальше, напоминало сон: там мы тоже часто ели, много, с аппетитом, но совершенно не чувствуя вкуса. Когда же я очнулась, мы стояли на переполненном перроне. Чья-то тяжёлая ладонь похлопала меня по плечу, и надо мной раздался голос:

— У вас десять минут. А мы пока покурим. — Наш сопровождающий ткнул пальцем в сторону толстой колонны, под которой его ждал водитель и ещё какой-то человек. Последний что-то выспрашивал у шофёра, поглядывая в нашу сторону с любопытством.

Ранди проводил офицера долгим, недовольным взглядом, по привычке спрятав руки в карманы.

— Гляди-ка, я совершенно про него забыл. — Он достал карандаш, уведённый из кабинета Вольстера. — Думал, что всё же до этого дойдёт… Хорошо, что не дошло. Не самое приятное зрелище.

— Давай отойдём, — пробормотала я, выбираясь из леса обступивших нас тел.

На вокзале было много военных. Но женщин, всё-таки, больше. Мы пристроились за газетным ларьком, и я ещё долго подбирала слова, глядя на поезда. Они трогались с места тяжело, с надрывным, болезненным свистом, уезжая нехотя и, казалось, навсегда.

Гремел военный оркестр, выли женщины, ветер трепал флаг Сай-Офры. Вокруг было так шумно, настоящая пытка для тайнотворца, но Ранди смотрел на меня, терпеливо ожидая объяснений. Такой готовый абсолютно на всё.

— Мы уезжаем? Уже? — Он перекатывал карандаш между пальцами. — Отлично, не хотелось бы надолго здесь застрять. Не то чтобы мне тут не понравилось, но чего время терять, да?

Почему ты до сих пор ничего не почувствовал? Неужели ты, правда, ещё не понял?

— Полковник… сказал кое-что… Кое-что… Ну знаешь… — Мне захотелось схватить себя за горло и раздавить эти слова: — Он переспросил мою фамилию… Палмер… Она показалась ему знакомой… Оказывается, полубрату присвоили звание героя. Помнишь, как он об этом мечтал? Боялся, что Дагер что-нибудь выкинет такое и опередит его. Но нет, комиссару теперь никогда "героя" не получить, а Свен добился своего. Посмертно.

Я услышала сквозь гвалт, как с треском переломился карандаш.

— Вольстер сказал, что он погиб вместе со своим отрядом. И уже давным-давно. Никто не выжил. Их накрыло артогнём. Там не осталось ничего, что можно было бы похоронить. Одна огромная братская могила где-то у самой границы…

Меня затрясло, и я бы точно упала, если бы Ранди не схватил меня за плечи, дёрнув наверх.

— Пэм!

— Я поклялась матери… помнишь? Я сказала: "мама, он не может умереть, ведь мы его с тобой так любим". А он взял и умер. Умер давным-давно, а я ничего не почувствовала. Но знаешь что? Ха-ха… Я с радостью в это поверила. Мне так хочется в это верить. Верить Вольстеру, а не твоему "показалось". Верить, что он стал героем, а не предателем. — Мои руки поползли по его груди, пальцы сжались на вороте куртки, сближая наши лица. — А теперь посмотри мне в глаза и скажи, что ты не его видел в тот раз. Скажи, что он не блистал в том же амплуа, что и его паршивый друг.

К чему было устраивать этот фарс? Мы оба знали правду, она не требовала оглашения, чтобы стать предельно очевидной.

Пожалуйста, скажи мне то, что я хочу услышать. Солги.

— Его не было в Раче, Пэм, — подчинился Ранди — Твой брат — герой, а не предатель.

Боже. Ты так сильно любишь меня…

— Да… Мы ведь с ним одной крови. — Я рассеянно глядела поверх его плеча, больше не в силах выносить этот вечно о чём-то умоляющий взгляд. — В нём половина меня, а во мне его половина. И это лучшая половина.

Ранди сжал мои плечи до боли — неосознанно, импульсивно. Зависть. Тупая, бешеная злость. Если бы нас тоже можно было связать не на эфемерном уровне духа, а на примитивном, животном уровне плоти… Хотя бы капля общей крови…

В ту самую минуту, когда в качестве лучшего доказательства невиновности Свена я привела наше родство, Ранди возненавидел полубрата. Возможно, даже сильнее Дагера. Ведь Гарри предавал всё то, что у Ранди уже было, а Свен — нашу кровь, чего у Ранди не будет никогда. Поэтому он завидовал и ненавидел, вместе с тем понимая, что у этой ненависти не будет итога. Эта самая кровь делала Свена навеки неприкосновенным.

— Конечно, — прошептал Ранди, впиваясь пальцами в мои плечи. Я вспомнила, как совсем недавно эти пальцы без усилий переломили карандаш. — Если даже такой неприкасаемый отброс, как я, предан вашей семье всем сердцем, что говорить о её благородном представителе? Особенно о том, кто выбрал защиту родины и чести своей профессией.

Да. Это именно то, что я хотела услышать.

— Ты делаешь мне больно.

Его руки исчезли с моих плеч тут же, но в глазах промелькнул упрёк.

Ты мне тоже.

Это всё было так неправильно: чувствовать разобщённость, ещё даже не расставшись. Эта обоюдная ложь, эта взаимная непохожесть внешности, происхождения, статуса, о которой я ему невольно напомнила, отдалила нас ещё до того, как поезд дал финальный гудок.

— Это не всё, — пробормотала я, виновато потупив глаза. — Я не прошу тебя понять меня, но… Просто в тот момент, когда Вольстер сказал это… ну, про Свена… всё смешалось. Мне стало безразлично… Наплевать. — Это был не самый удачный выбор слов. — Он сказал, что сделает так, как мы захотим, но с одним условием.

Ранди только моргнул и отвернулся. Как раз в этот момент к нам пробрался запыхавшийся офицер.

— Еле нашёл, чёрт возьми, — проворчал он, жестом приказывая идти за ним. — Давайте живей. Второго такого шанса у вас не будет.

— Послушай! — Мы опять оказались в самой гуще провожающих и отправляющихся. Мне приходилось кричать. — Вольстер сказал, что это — всё, на что мы можем рассчитывать. Он мог бы сплавить нас в приют, но не сделал этого. Наверное, он прав. Это верное решение.

— Тогда можешь мне больше ничего не объяснять, — ответил Ранди, но в глаза не смотрел. — Если это решение — верное, значит, так мы и поступим.

— Он сказал, нам нужно учиться. Такими мы будем нужнее, ценнее. Нам необходимо показать себя. Тебе и мне. Я буду стараться изо всех сил, и ты…

— Во мне можешь не сомневаться, Пэм. — Мы остановились, когда остановился офицер. Он заговорил с тем любопытным, которого мы видели у колонны. — Мне только одно нужно знать. Кто сядет в этот поезд?

Я попыталась улыбнуться.

— Не любишь поезда?

— У меня к ним с известных пор особое отношение.

Конечно. У Ранди в поезде случилось "второе рождение". Или маленькая смерть? Женщина, имени которой он не знает и не узнает уже никогда, по соображениям взаимной безопасности отдала его — малолетнего пса-полукровку — знатной даме. На что она рассчитывала, поступая так? Какую судьбу она прочила своему сыну? Могла ли она представить, что он станет таким… таким…

— Тебя отправят далеко в тыл, — говорила я, игнорируя подгоняющего нас офицера. — Там есть научный центр и тренировочная база для тайнотворцев. Ты там познакомишься с другими контроллерами. Ты ведь представлял, каково это… наверняка хотел услышать чей-то голос помимо моего и убедиться в том, что я не единственная, кого ты можешь понимать. Там работают умнейшие, опытнейшие люди, ты многому научишься у них.

Я убеждала его, рисовала блестящие перспективы и чувствовала, как к горлу и вискам поднимается страх.

Что если он не захочет возвращаться ко мне?

— Увидишь там таких же, как и ты. Поймёшь, что никогда и не был одинок. Поймёшь, что…

Во мне, на самом деле, нет ничего особенного.

— Все только и будут думать о том, как бы сделать тебя сильнее, выносливее, умнее. Специальная программа исключительно для тебя. Еды до отвала. Своя кровать, тумбочка, вещи. Душ. Всё самое современное, новое.

Ранди смотрел на меня, словно пытался выяснить без помощи слов, чего я так вцепилась в его куртку, если там, куда он отправляется, рай земной.

— Туда, конечно, обычно посылают парами. Но мне с тобой нельзя. Я ещё слишком… ну, мне ведь совсем не шестнадцать, ты же знаешь. Меня отправят на третью линию, в госпиталь. Если за эти два года я покажу себя с лучшей стороны, пойдём на фронт. Вместе.

Его словно оглушили. Он выглядел точно так же, когда подполковник Хизель выстрелил над самым его ухом, и на его мочке повисла, как серьга, капля крови. И теперь я смотрела туда, словно ожидая её появления.

К Ранди подошёл "любопытный" и дружелюбно похлопал его по плечу.

— Поторапливайся, братец. Пора. Нам предстоит долгая дорога…

Он говорил ещё что-то, но Ранди даже не повернулся в его сторону.

— Сколько? — переспросил он так тихо, что мне пришлось читать по губам.

— Два года. — Я неуклюже делала вид, что ничего катастрофического не происходит. — Наверняка у тебя будут выходные или увольнительные. Как у Свена когда-то. Я буду писать письма. И ты тоже, пожалуйста, пиши.

Впервые Ранди посмотрел на меня как на незнакомку. Как на сумасшедшую.

— Какие… к чертям… выходные?

Будем считать, что я этого не слышал! С каких пор я стал понимать в этом мире больше, чем ты?

— Свен учился четыре года и…

— Причём тут!.. — рявкнул он, тут же сбавляя обороты. — Причём тут Свен? Как ты можешь сравнивать? Сейчас такое время… и ты…

— Со мной ничего не сучится.

— Откуда ты можешь это знать? Говоришь так, словно я собрался отойти по малой нужде. — Он отвернулся. — Просто не могу поверить, что ты на это согласилась.

— А насколько мне нужно было согласиться? На год? Полгода? На месяц? Какой срок тебя бы устроил? — Атомный вынужден был признать, что никакой. — Те, кому мы хотим отомстить, готовились к этой войне годами. Ранди, я не хочу этого признавать, но мы… ни на что не способны. Вольстер смеялся над нами, как только увидел. Мы выжили, но сегодня этого недостаточно для того, чтобы нас уважали.

— Не говори этого так.

— Как?

— Словно ни черта не чувствуешь. Словно мне одному здесь не наплевать.

Я видела, как он кусает губы, пряча лицо. Прозвучал финальный гудок и указания офицера стали ещё громче и напористее: "запрыгивай", "отойди", "хорош сопли жевать, тоже мне — солдаты".

— Я просто хочу, чтобы на нас прекратили "так" смотреть! Враги и тем более свои. Устала быть посмешищем. — Ранди, конечно, не понимал. Если проблема только в этом, он мог бы решить её по-своему, и это не заняло бы два года. — На фронт не берут никого младше шестнадцати. Правила, Ранди. Кругом сплошные правила, и мы с тобой ещё не настолько сильны, чтобы их нарушать и диктовать собственные.

Вагоны дёрнулись, металлически заскрежетало, и поезд плавно тронулся. Офицер надрывался над моим ухом, тыкая в сторону уплывающего вагона, в котором остался "любопытный".

— Нам дали шанс! — перекрикивала я шум вокзала и увещевания офицера. — Если нас и обманули, если Вольстер считает, что выиграл, — пускай. Извлечём из этого выгоду. Мы же всегда это умели, да?

Но Ранди думал о своём, мой оптимизм был ему непонятен, почти отвратителен.

— Когда-то я обещал тебе… Помнишь? Мы говорили о комиссаре, и я сказал, что никогда не оставлю тебя на пару лет. Я был в этом так уверен, и вот теперь… — Он невесело усмехнулся. — Два года, Пэм. Когда всё только начало налаживаться.

— Не думаю, что за это время война успеет закончиться.

— Меня волнует не это.

Я "догадалась" о причинах его беспокойства.

— Митч, Батлер и Саше? Вероятность того, что они сдохнут раньше времени, была всегда, но…

Едва ли Атомного в этот момент волновала именно несостоявшаяся месть, которую снова пришлось отложить на неопределённый срок. Или то, что поезд, послушный расписанию, уезжал без него. Вагоны, пронумерованные в обратном порядке, пролетали мимо нас, словно ведя обратный отсчёт.

Десять, девять, восемь…

— Мы доберёмся до них! Со мной ничего не случится! — поклялась я. — Иди, Ранди!

Шесть, пять, четыре… А он даже не думал двигаться.

— Иди, пожалуйста! Ну иди же! Ради меня. Это наш последний шанс! Слышишь? Ты должен попасть туда! Ты хочешь этого, просто ещё не понимаешь!

Атомный хранил каменные молчание и неподвижность. Повернув голову в сторону поезда, я следила за тем, как всё быстрее проносятся мимо нас застеклённые лица.

— Уходи! — рычала я отчаянно. — Ты же всё понимаешь, лучше меня. Ты же старше, сильнее. Ну так сделай это! Почему ты стоишь? Не заставляй меня умолять. Уезжай! Немедленно!

Он промолчал, но в следующий миг я почувствовала его руки на своих. Это настойчивое прикосновение удивило меня, и, посмотрев вниз, я увидела свои судорожно сжавшиеся на его куртке пальцы. Мой голос гнал его прочь, а руки не могли допустить мысль об отдалении. Сдавив мои запястья до боли, Ранди отцепил меня от себя и, больше не теряя не секунды, кинулся к поезду. Он не обернулся, вскакивая на подножку последнего вагона. Исчезая.

— Ранди! — Я бросилась за поездом, но упала уже на третьем шаге. Подняв руку, я посмотрела на стремительно удаляющийся последний вагон сквозь растопыренные пальцы. Что за паршивое дежа вю? — Стань самым сильным! Стань тем, кто сможет поставить на колени любого! На кого никто не посмеет смотреть свысока!

Вряд ли он меня услышал, зато услышали все, кто был на перроне. Я пыталась отдышаться, а на меня глазели, перешёптывались и качали головами, держась, тем не менее, на расстоянии. И вот тогда я поняла, что осталась одна.