Я насчитала двадцать семь шрамов, и ни один из них не был похож на другой. Впервые я видела ненависть Голдфри так близко и даже могла к ней прикоснуться. Художественно изуродованная женщина, облачённая в королевский пурпур. Это было бы красиво, окажись её кожа холстом, а плеть — кистью. Шедевр экспрессионизма.

Голдфри мог бы стать художником, если бы не армия. Так же и я могла бы стать прекрасной рукодельницей, если бы не война. Я ловко обращалась с иголкой, Николь должна была оценить мой талант через пару месяцев. Конечно, стоило ей отойти от анастетика, она послала меня к чёрту, но это лишь потому, что не видела свою спину до и после.

— Катись к чёрту, — простонала Николь, как если бы увидеть после пробуждения в первую очередь меня — часть пытки. — Не смей… смотреть на меня так. Мне не нужна твоя жалость.

Я вышла из землянки, решив, что, возможно, ей нужна жалость кого-нибудь ещё. Под дверью как раз сторожил её пробуждение Загнанный. Бедняга Рик теперь ходил, стоял и сидел, обхватив себя руками. Эта поза придавала его и без того удручённому образу некую беззащитность, пугливость и обиженность. На самом деле у него просто были переломаны рёбра, и даже если он не испытывал боль, привычную и понятную нам, он чувствовал что должен защитить своё изломанное тело. Смотреть на него такого было неприятно и любопытно одновременно.

— Она очнулась, — сказала я ему, едва успевая отойти в сторону. В такие вот моменты понимаешь, что он всё-таки Гончий, а никакой не Загнанный.

В любом случае, бедняга Рик не задержался там надолго. Он вылетел из "медицинского кабинета" уже через минуту, подгоняемый разъярёнными криками своей хозяйки. Похоже, на сказочный конец у их истории он надеялся совершенно напрасно.

Мы стояли с ним по обе стороны от двери, не глядя друг на друга, но внимательно слушая вопли Николь.

— Да чтоб ты сдох! Ты же знал, подонок! Всё знал! Почему я должна отвечать за такого идиота?! Посмотри, что он сделал со мной! Это всё из-за тебя! Что мне теперь… что мне теперь, по-твоему, делать?! Как я теперь…

Больше всего на войне женщины боялись умереть (или вернуться домой, что ещё страшнее) изуродованными. Одно дело — лечь в цветочном поле с аккуратной дырочкой в груди, и совсем другое — захлебнуться в осенней грязи с лицом, развороченным осколками. Страшно, что тебя запомнят именно такой, когда будут хоронить. Что в тебе не останется не только ничего героического, но и человеческого.

Николь же никогда не было обычной женщиной. Для неё внешность — способ пропитания. Её всё. В общем-то, поступить так с ней на месте Загнанного было очень жестоко, хотя и вполне оправдано.

— Можешь забрать её завтра, — сказала я, следя за тем, как наверху по краю окопа ходят мужчины. Их шаг был намерено нетороплив, взгляды — внимательны, а улыбки — кровожадны. — Сегодня пусть побудет здесь.

— И что… — прохрипел он, горбясь. — Что мне делать?

Едва ли ему требовались медицинские указания или советы по уходу за больным. Этот вопрос был более общим, но едва ли кто-нибудь мог на него ответить.

* * *

Ужаснее времени на войне, чем промежутки между битвами и маневрами, не придумать. Кто-то сходил с ума от страха, кто-то — от скуки, но "лечились" и от первого и от второго одинаково: выпивкой, картами, женщинами. Когда тыловое обеспечение запаздывало, а вокруг не было ни единого населённого пункта, из трёх способов борьбы с хандрой оставались только карты. Правда, это дело имело свойство быстро надоедать, так же как и лица партнёров и их вечное жульничество. Солдатам хотелось чего-то… чего-то… особенного.

Стоило Николь исчезнуть из мужского поля зрения, и всё внимание переключилось на меня. Первый день это были лишь недвусмысленные взгляды, на второй (когда должен был выйти Ранди) — окрики и "случайные" прикосновения. При этом ни мои угрозы, не даже приставленный к горлу нож не могли разбудить солдатскую совесть.

— А ты, оказывается, дикая штучка, Палмер.

— Судя по тому, как ты отрывалась с тем "чёрным", ты лишь притворяешься целочкой.

— Не думай, мы не осуждаем. Нам нравятся с норовом.

— Мы впервые делаем такое предложение дваждырождённой, поэтому обещаем, что будем соблюдать очерёдность, как истинные джентльмены.

Ха-ха-ха!

С некоторых пор мне стало опасно даже отходить по нужде. Я старалась держаться Джесса, но лишь в очередной раз убедилась, что на войне не стоит слепо полагаться на кого-то. Особенно на наркомана, на которого не стоит полагаться вообще никогда.

Джесс Эсно истощил все свои запасы наркоты, и у него началась ломка. В таком состоянии рядом с ним было небезопасно находиться даже Седому, не говоря уже обо мне.

— Ты кто такая? — вытаращив глаза, спрашивал он в перерывах между бессознательным бредом и судорогами. — Ты чего здесь делаешь?

И это человек предлагал мне выйти за него замуж.

— Выпей воды, — просила я, поднося флягу к его рту.

— Это она тебя подослала? — рявкнул Эсно, отталкивая мою руку. — Не держи меня за идиота! Как будто я стану пить что-то присланное этой сукой!

Да, вероятно у этого парня было весьма трудное детство и непростые отношения с молодой мачехой. Это и понятно, на войну от хорошей жизни не сбегают.

— Это обычная вода. Вот, гляди. — Я сделала скупой глоток из фляги. — А теперь ты…

Вообще довольно мило с его стороны думать, что на войне его попытаются убить столь изящным способом.

— Ты меня не обманешь! Ха-ха! Она уже пыталась, но я… — Улыбка сползла с его бледного лица. — Где Шеви? Что ты сделала с Шеви?

В таком тоне можно говорить лишь о потерянной плюшевой игрушке.

— Ты про Седого, что ли?

А ведь Эсно сам рассказывал, как при первой встрече со своим телохранителем (ему тогда было семь, а Седому — двадцать) верещал, не желая оставаться с ним наедине. "Я ничего страшнее этого мужика в жизни не видел" — говорил Джесс. А теперь "Шеви", подумать только.

— Где его носит? Какого чёрта он делает?!

— Да он просто отошёл на минутку. Ну знаешь…

Судя по выражению лица, Джесс поверил бы мне только в том случае, если бы я сказала, что Седой его бросил. Потому что он ожидал это услышать. С его точки зрения, именно сейчас, когда ему плохо и он абсолютно беспомощен, потеря последнего верного человека была бы логична.

— Я всегда знал… Значит, всё-таки… Ну и чёрт с вами! Как будто мне нужна чья-то помощь! Мне никто не нужен! Только… — Эсно начал ползать по земле, переворачивая всё вверх дном. — Где?.. Куда ты их дела? Я помню… Да, я оставил их здесь! Они были здесь! Отвечай!

Седой успел войти в палатку прежде, чем Джесс вцепится мне в горло.

— Пусти меня! А-а-а! — Эсно сучил ногами и орал, что есть мочи, пытаясь до меня дотянуться. — Она с ней заодно! Эта дрянь пыталась меня отравить!

Седой смотрел на меня, как некогда смотрел на застреленных Джессом ворон — не с сочувствием, а в немой просьбе понять и простить, и я могла лишь пожать плечами.

— Она забрала их, Шеви! Они лежали здесь, я помню! — Думаю, так оно и было. Пару дней назад. — Убей её! Верни! Мне нужно!

Не то чтобы Седой принял слова своего контроллера всерьёз, но мой уход, в самом деле, был похож на попытку спастись. Так внезапно, совершенно неожиданно оставаться рядом с Эсно стало опаснее, чем выйти наружу.

— Прости, — выдавил Седой, и, учитывая его нечеловеческую верность, это слово попало в самое сердце. Он извинялся перед тем, кого его хозяин назвал врагом, и извинялся почему-то за себя. Словно всё, что происходило с Джессом, было на его совести. Кажется, я начинала понимать суть проблем в семействе Эсно. На фоне беспредельно заботливого Седого отец Джесса, в самом деле, выглядел невыигрышно. — Если с тобой что-нибудь случится…

— Без проблем. Дам знать. Ага.

Выходя из палатки под чернеющее небо, я услышала за спиной жалобный плач:

— Что мне теперь делать? Если ты не поможешь мне, я умру! У тебя ведь есть немного, да? Ты же дашь мне?

У него, конечно, ничего нет, но мне интересно: а если бы было? Существует ли у преданности Седого разумная грань или она слепа, безусловна? И не только у Седого, у всех армейских "псов"? Могут ли они вредить своим контроллерам во благо? Бросить и сбежать, чтобы отвлечь преследователей? Убить во избежание плена и пыток? Что на этот счёт говорит теория Расмуса Келера? Что бы мне на это сказал Голдфри?

Я подумала, что, быть может, с этим вопросом лучше обратиться к Пресвятому. Мы поболтаем с ним о его собачьей жизни, пока время заключения Атомного не истечёт. Вряд ли он мне откажет, всё-таки как ещё ему развлекаться при таком хозяине? Ни азартные игры, ни выпивка, ни женщины Пресвятому не положены даже в мирное время, ибо для майора он — животное без всяких переносных смыслов. Возможно, Гектор Голдфри даже запрещает ему садиться за один с ним стол?

Я бы подошла к Пресвятому и выдала:

"Голдфри с малолетства убеждённый расист или же ему понадобилась парочка психологических тестов, чтобы решить, что он может безнаказанно ненавидеть тебя и всех тайнотворцев?" И, чтобы он ответил наверняка, добавила бы: "можешь не отвечать. Это так, женское любопытство". Ничему женскому Пресвятой противостоять не мог.

Но в итоге я ничего такого у него не спросила. Я вообще до Пресвятого не дошла.

— Вот ты где, девочка. — Двое перегородили мне дорогу, вынуждая остановиться и вскинуть автомат. — Любишь играть в прятки?

Возможно, мне стоило повернуть назад или же позвать Седого. Ведь со мной как раз "что-то случилось".

— Не скажу, что нам не понравилось, — продолжил один.

— Да-а. Но есть кое-что, что нам нравится больше, — добавил другой.

— Мы тебе расскажем.

— Покажем даже.

— Это намного веселее.

— Нам придётся прятаться втроём.

— И вести себя очень тихо.

Переводя взгляд с одного на другого, я молча опустила флажок предохранителя на режим одиночной стрельбы.

— Что ты пытаешься сделать? — рассмеялись они. — Хочешь сказать, у тебя остались патроны?

Конечно, нет. Однако…

— Раз в год и палка стреляет.

— Ну, в таком случае, тебе тем более не стоит махать этой штукой. Читала устав? Наставлять оружие на своих однополчан даже незаряженное, даже в шутку — запрещено. За подобное наказывают.

— Выбирай. Тебя наказать или освежить в памяти устав?

— Как предпочитаешь: по-плохому или по-хорошему?

— А вы, парни, с кем предпочитаете иметь дело? С Голдфри или с Атомным? По-хорошему или по-плохому?

Это не было шуткой — от угроз до автомата — но солдаты отчего-то нашли происходящее смешным до колик.

— С Атомным? Ты слышал?

Они не боялись Ранди лишь потому, что его здесь не было.

— Если уж Голдфри так расстроился из-за собак, как думаешь, что он сделает с теми, кто калечит его солдат?

— Или ты не поняла, что у комбата к армейским "псам" особое отношение? Он не упустит возможности лишний раз их проучить.

— Как и контроллеров, которые мнят о себе чёрт-те что.

Они не видели Атомного уже три дня. Карцер — место вне времени и пространства, поэтому, пока Ранди был заперт за той хлипкой дверью, его не существовало. Так какой им смысл боятся того, чего фактически нет?

— Ведь за любые проступки "пса" отвечать тебе.

— Ты же видела Николь? С нами будет не так больно.

Я посмотрела им за спины. Против закатного солнца в нашу сторону шёл мужчина.

— В конце концов, мы не такие уж и уроды. Тебе наверняка понравится, — увещевали меня меж тем солдаты. — Мы бы тебе даже заплатили, но, сама понимаешь, какое сейчас время.

Размяв шею и плечи, мужчина достал флягу и отвинтил крышку. Он пил жадно, роняя капли на грудь, а когда утолил жажду, вылил остатки воды себе на голову.

— Какой смысл тебе ломаться, если все мы можем сдохнуть уже завтра?

Встряхнув головой, мужчина несколько раз провёл ладонью по стриженному затылку, по лицу, по шее. Он приближался так медленно, что первые минуты узнаваемой в нём оставалась только походка.

— Сдохнуть — это ещё ничего, — рассуждали солдаты. — А если ты попадёшь в плен? Тебя затрахают там до смерти. И после твоей смерти ещё найдётся пара-тройка тех, кто не побрезгует "объедками".

Превращение абстрактного "мужчины" в Ранди происходило нарочито неторопливо, как того и желал последний. Атомный знал, что я его заметила, и хотел, чтобы я прочувствовала этот момент острой нужды. Исчезнуть этих двоих может заставить только он. Он, вообще, единственный на земле мог сделать всё, что я не попрошу, поэтому нести всю ту чушь пару дней назад было очень неосмотрительно с моей стороны. Да, по-настоящему обидеть его мог только один человек, но прежде чем поступать так, этому человеку стоило раскинуть мозгами. И вот теперь Ранди давал мне время, чтобы понять это, и в очередной раз удивиться:

Неужели это всё принадлежит одной лишь мне?

Не то чтобы за три дня я позабыла об этом, но смотря на него свежим взглядом, я с гордостью признавала: "Лучший. Мой". Странно, что такие мысли приходили в голову, когда он делал что-то настолько обыденное: разминался, умывался, прогуливался, смотрел на меня. Логичнее было бы восторгаться им разъярённым, жестоким, умытым кровью. Наверное.

— Не скажу, что мы уже давно перестали верить в нашу победу, но положение вещей…

— Или ты предпочитаешь раздвигать ноги перед "чёрными"?

Я убрала автомат, заводя его себе за спину. Если рядом был Атомный, любое оружие утрачивало силу и значимость, однако солдаты растолковали этот жест по-своему.

— Ну вот, сразу бы так!

Прежде чем один из них успеет схватить меня за шиворот, Ранди положил ладонь на его черепушку, сжал пальцы и повернул голову бедняги к себе так резко, что едва не свернул ему шею.

— Ты только что хотел прикоснуться к моей Пэм? — очень тихо поинтересовался Ранди. Он смотрел исключительно в глаза своей жертве, но это не помешало ему предотвратить атаку солдата, подоспевшего на помощь своему другу. — Или вас интересовали не только прикосновения?

— Ч-что? Я не понимаю… — лепетал тот, чью голову сжали тиски сильных пальцев. Его приятель валялся на земле, согнувшись пополам от удара в живот. — Мы ничего т-такого…

— Забудь, ничего не говори. — Ранди поморщился. — Отвратительнее твоего голоса я в жизни не слышал.

Этим ребятам не повезло вдвойне: лезть ко мне у него на глазах и стать первыми, кого он встретил после освобождения. Отбывая наказание в том мерзком, тёмном, холодном месте, Атомный думал лишь о том, что сделает, когда его покинет. Он был голоден (его не кормили всё это время), он сходил с ума от нереализованной ненависти (он никого не убил за эти три дня), он желал наказать меня (окрестив его гнусным предателем, я больше не приближалась к его тюрьме). У Ранди чесались руки, и тут вдруг такой случай, просто божье проведение.

— Лучше я спрошу у моей Пэм, о чём вы тут болтали. — Он посмотрел на меня, улыбаясь так, как если бы был счастлив, наконец, меня увидеть. Без всяких условностей. — Хотя она ещё та врунишка, сейчас она мне точно скажет правду. Так ведь?

— Кажется, этот говорил что-то об игре в прятки.

— Это ваша любимая игра, да? — проговорил Ранди, сверху донизу осматривая парня. Тот бестолково помотал головой, насколько это позволяла чужая рука. — Твой жалкий член куда более честен.

— Думаю, они не будут против, если мы "поиграем" вчетвером, — предложила я. — Ведь так даже веселее.

— Нет… я… мы не…

— Что? — переспросил Ранди.

— Похоже, он уже не хочет.

— Тогда мы можем сыграть во что-нибудь другое, — предложил великодушно Атомный. — Давай, спросим у его друга.

Я присела на корточки перед этим самым другом, задыхающимся от боли.

— Кажется, этот уже наигрался.

— Ах ты… паскуда… — прошипел едва слышно тот. — Думаешь, Голдфри спустит вам это с рук?

— Вы кое-что забыли, парни, — ответила я шёпотом. — Больше "псов" и контроллеров, Голдфри ненавидит стукачей. — Озадачено подперев подбородок кулаком, я раскачивалась на пятках. Вперёд-назад, вперёд-назад, словно маятник. — Так во что бы нам с вами поиграть?