Это не было самоубийством, как мне показалось вначале. Дагер не собирался впадать в такие крайности. Он лишь по-джентельменски сделал то, на что у меня не хватило духу: отрубил себе мизинец. От боли он отключился, и теперь валялся на полу, весь в коньяке, осколках и собственной крови.

— Словно свинью зарезали, — отметил Ранди, продолжив путь к входной двери. Мол "счастливо оставаться".

Я же шагнула на кухню, присаживаясь перед комиссаром, проверяя пульс.

Ох ты ж гордый, наивный придурок…

Наложив жгут, я позвала Ранди, и когда тот вернулся, отошла к тумбам, вытряхивая из ящиков и сметая с полок всё в поисках аптечки.

— Помоги мне. Его нужно перенести в ближайшую комнату.

— По-моему, ему и здесь отлично.

— У него тут нет ничего кроме бухла, — бормотала я, роняя столовые приборы, разбивая стаканы, рассыпая чай и кофе. Происходящее было за гранью моего понимания: поступок Дагера, его кровь на мне, мои собственные действия. Меня шокировала не сама травма (на войне можно увидеть вещи и страшнее), а причина, по которой он пошёл на это. Как если бы он принял те мои слова об искуплении всерьёз.

— Разве ты не хотела уйти?

— А-а… только не сейчас, ладно?

— Пару минут назад ты хотела именно сейчас.

— Да, вот только…

— Ублюдок остался без пальца. Дело сделано. Теперь нам уже совершенно точно незачем тут оставаться.

— Чёрт возьми, Ранди, момент не подходящий! — Я до последнего надеялась, что он увидит в моей заботе инстинкт санинструктора, у которого может быть одна единственная реакция на раненого солдата. — Да ты не медик, но даже ты должен понимать, что он помрёт, если мы его так оставим!

В этом и была вся соль. Атомный видел проблему не в его гипотетической смерти, а в том, что она меня так обеспокоила.

— Да, я не медик. Я "пёс", — ответил он елейно. — И помогать врагам не входит в мои обязанности.

— Зато входит подчиняться мне! — Я перегнула палку, но он ведь именно этого и добивался. Что-то для себя уяснив, Ранди недобро ухмыльнулся. — Раздень его и положи на диван в гостиной, если не хочешь, чтобы это делала я.

Он, конечно, не хотел, поэтому отволок его в соседнюю комнату, из которой уже через минуту разъярённо донеслось:

— Он меня облевал! Клянусь, я его сам прикончу!

* * *

Мы должны были вызвать врача, но когда я озвучила свои мысли, Ранди резонно уточнил:

— Тогда нам надо заранее решить, как ему объяснить, почему комиссар избит, куда делся его палец и кто мы такие.

Пусть у нас и были документы, в глазах местных жителей мы не становились менее подозрительными, но что важнее, эта бумага не спасала от уголовной ответственности. Любой здравомыслящий человек, взглянув на ситуацию со стороны, решил бы, что Дагера изувечили мы, а он был не в том состоянии, чтобы кому-то что-то доказывать и уж тем более — защищать нас.

— Я не умею… — сказала я, держа в руках пакет-матрёшку. В наружном пакете был пакет со льдом, а в пакете со льдом был пакет с мизинцем. — Я не пришью ему палец.

— Раз он его отрезал, значит, он ему не нужен, — рассудил Атомный, глядя на начавшего подавать признаки жизни комиссара. Он стонал и морщился, потому что малейшее движение, казалось, даже свет и звук причиняли ему боль.

Выхлебать полбутылки, не закусывая… удивительно, что он вообще попал туда, куда целился, и теперь в пакете лежит не его ладонь.

— Мы не можем его так оставить.

Ранди пожал плечами, словно говоря: "Почему нет? Он нас оставил в ситуации похуже". Всё так, вот только пенять ему на его прошлые ошибки, особенно те, что были связаны с нами, мы уже не могли. Дагер выполнил свою часть сделки и ждал того же с нашей стороны.

Наивный идиот. Если бы наше прощение было так просто заслужить, от нас откупились бы и Хизель с Митчем.

— Ладно, сами справимся. Нам же не впервой, да?

Ранди пробормотал в ответ что-то насчёт того, что лично он нянчится с ирдамцем впервые.

Я смотрела на пакет, думая над тем, что цена жертвы обратно пропорциональна её полезности. Иными словами, мизинец Дагера не нужен был никому кроме самого Дагера, а то, что он пытался на него купить, не продавалось. Был ли при этом его поступок лишён смысла? Не совсем. Это было своеобразное боевое крещение. Теперь комиссар стал мужчиной в моих глазах, и не потому, что поступил (пусть и глупо, но) отчаянно и храбро, а потому что на войне большинство мужчин, с которыми мне довелось встретиться, были калеками.

— Нужно раздобыть кое-какое барахло. — Я отошла от дивана к журнальному столу, с необязательной осторожность укладывая пакеты на стеклянную поверхность. — Шприцы, бинты и ещё… я запишу.

Атомный следил за тем, как я мечусь в поисках бумаги и карандаша. Он не уточнил, правильно ли понял, что я отправляю его в аптеку за лекарствами для человека, которому он желает мучительной смерти. Он лишь спросил, где возьмёт их посреди ночи, но и это был риторический вопрос. Помниться, Ранди справлялся и с более трудными задачами. Обчистить аптеку? Его не беспокоила сложность процесса или его аморальность. Его смущала цель: он не хотел заботиться о Гарри даже косвенно.

Но это ещё не самое удивительное, что ему пришлось увидеть и услышать тем вечером.

Подобрав с пола форму, я ушла в ванную комнату. Ранди внимательно изучал список, вероятно, желая уточнить какого размера и цвета должен быть каждый из пунктов, чтобы он смог быстро сориентироваться. Но, когда я вернулась с ведром и тряпкой, он решил, что обсуждение дозировки и аналогов может подождать.

— Ты что… собралась убирать за ним?!

Я не понимала, к чему такое удивление. Разве не очевидно, что сам хозяин не скоро сможет вернуться к домашним делам? Будь здесь Вильма, нам бы не пришлось самостоятельно разгребать дерьмо, которое — как бы тяжело это ни было признавать — мы же и устроили. Но Вильмы здесь нет, к слову, тоже из-за нас.

— Да, как видишь, самое трудное я оставила себе, — ответила я лишь. — Так почему бы тебе не поторопиться?

Но, похоже, торопиться не входило в его планы на ближайший час.

— Только не говори, что ты и стирать за ним будешь. — Я не сказала. — Кормить, менять пелёнки, расстёгивать и застёгивать ширинку каждый раз, когда ему приспичит поссать?

— Если понадобится.

— И с какого бы чёрта это могло понадобиться? — Он, не дожидаясь ответа, ткнул пальцем в список. — Я принесу это, ты используешь их по назначению, а потом мы уберёмся отсюда. Идёт?

Скажи я "нет", и все проблемы тут же были бы решены. Ранди бы просто вышел из себя и сделал всё по-своему. Он бы забрал меня из осточертевшего ему дома, оставляя гнить уже не один только мизинец, а всего Дагера целиком.

— Я передумала.

Ранди сжал листок в кулаке, переводя взгляд на комиссара. Его раненая рука сползла с дивана. Кровь капала с неё, проступая из-под насквозь промокших бинтов.

— И что заставило тебя передумать? Его "величайший акт самопожертвования"? Не пытайся убедить меня в том, что эта шутка превратила его в героя. Прислуживать ему я не собираюсь, и тебе не позволю, так что…

— Я передумала. Он поедет с нами. — И прежде чем Атомный пришёл в себя от такой новости, я добавила: — Не хочу, чтобы он считал себя единственным страдальцем на земле. Он должен понять, что нами двигал не голый садизм, и что мы одинаково беспощадны не только к врагам и друзьям, предавшим нас, но и к единокровным родственникам.

Пусть Ранди и не собирался никому ничего доказывать, мои слова показались ему логичными. Он был согласен с тем, что месть — это труд, который не должен быть замешан на тупой жестокости, хотя лично им двигал тот самый голый садизм.

— Для этого совсем не обязательно создавать ему идеальные условия, — проворчал он, по всей видимости, смирившись. — Смотри, как бы он к этому не привык.

— В наших же интересах, чтобы он пришёл в себя как можно скорее.

— Судя по тому, как ты стараешься, мы сможем убраться отсюда уже завтра. — Избегая прямого вопроса, Ранди пытался выяснить, как долго ему ещё придётся здесь торчать. И я постаралась его обнадёжить.

— Не завтра. Может, через неделю.

Это была сознательная ложь. Я знала, что недели не хватит, чтобы поставить Дагера на ноги, но, в то же время, не могла предположить, что на это уйдёт без малого месяц.

К утру у Гарри поднялась температура. Он не приходил в себя. Мы не дали ему загнуться от потери крови, и теперь надо было предотвратить смерть от обезвоживания. Нужна была капельница, и нам пришлось долго решать, кому за ней отправиться.

Несмотря на то, что у Ранди были известные проблемы с общением, да и в аптеке он был один раз в жизни (как раз в ту злополучную ночь), он предпочитал уладить этот вопрос самостоятельно, нежели выпускать меня за границы условной безопасности. Любой город Ирд-Ама, даже самый провинциальный, виделся ему рассадником зла, и пусть ты выжил в оккупации и на передовой, ты абсолютно беспомощен здесь — в тылу, среди гражданских.

Но с этим у меня не было желания спорить. Благодаря Гектору Голдфри мы на всю жизнь запомнили, что не существует такого понятия, как излишняя осторожность.

Атомный попросил меня составить очередной список, а я попросила его не привлекать лишнего внимания. Хотя, даже если бы он пренебрёг моей просьбой, последствия не были бы такими катастрофичными, как если бы он остался наедине с Дагером.

Хотя и тут без самодеятельности не обошлось.

— Да, я прихватил ещё кое-какое незаменимое барахло. Подумал, что ты забыла записать, — сказал Ранди, вываливая на журнальный столик покупки. То, что было в списке, затерялось в пестроте товаров для малышей и мамочек. Средства гигиены, бутылочки, присыпки, пустышки. — Что? — Он посмотрел на стонущего Дагера. — Соска ему точно не помешает.

На фоне этих исключительно милых, безопасных вещей пропахший крепким куревом, взвинченный Атомный выглядел нелепо. Но, несмотря на очевидный контраст, он напоминал ребёнка в тот раз сильнее, чем когда-либо. Ранди чувствовал себя брошенным. Он сходил с ума от ревности, потому что с недавних пор все мои мысли были так или иначе связаны с Дагером. Бесконечные перевязки, уколы, измерения температуры и прочее. Как бы Ранди ни хотел уложить комиссара на больничную койку, он предпочёл бы видеть его здоровым, нежели со мной, дежурящей у его постели.

Это было нечестно. Твердя о справедливости, я поступала несправедливо с тем, кто меньше всего этого заслуживал. И Атомный пытался поставить всё на свои места, привлекая внимание так, как умел лучше всего — агрессией.

Раньше это не требовалось. Привлекать внимание. На передовой я полностью зависела от него, боясь лишний раз упустить из виду, и, возможно, он начинал тосковать по былому.

Используя вместо штатива напольную лампу, я поставила Дагеру капельницу. Когда игла вошла в вену, он беспокойно завозился, словно боль добавила материальности кошмару, который ему снился. Действие анальгетиков начало слабеть, и мне стоило обратить на это внимание. Но мои мысли были заняты Атомным, чья депрессия могла привести к более серьёзным последствиям. На войне ему не приходилось скучать, а теперь он был вынужден торчать в четырёх стенах сутками, наблюдая за тем, как я выхаживаю врага.

В минуты отчаянья, Ранди уходил на кухню (с этой комнатой были связаны приятные воспоминания) и курил. И я была уверена, что он дал бы шанс алкоголю и наркотикам, если бы они на него действовали, и много чему ещё, если бы это не осуждалось мной.

— Ты слишком много куришь, — заметила я, но без особого недовольства. Официально война ещё не закончилась, и Ранди был в своём праве.

— Не настолько, чтобы это заслуживало твоего беспокойства, — ответил он, откинув голову назад. Если его привлекала в женском теле ярёмная ямка, то меня — беззащитный выступ на горле мужчины — кадык. Возможно, он это знал, поэтому позволил мне насладиться моментом. — В любом случае, я скорее сдохну, чем стану обузой. — Реверанс в сторону Дагера. — Как бы мне ни хотелось себя проявить, я не стану делать то, с чем не смогу справиться в одиночку. Я не привык забывать о последствиях в угоду кратковременному эффекту. К тому же, с моим образом жизни, умру я точно не от рака лёгких.

— Не зарекайся.

— Даже если так, ты не будешь нянчиться со мной.

— Нет. По отношению к тебе у меня совершенно другие методы лечения.

Дабы у него не осталось сомнения в природе этих "лекарств", я закусила губу, нарочито медленно проплыв мимо стола к буфету. Помимо беспокойства за Ранди, меня привёл на кухню голод.

Чувствуя на себе чужой взгляд, я потянулась к верхней полке, за джемом. Будь на мне сарафан, выглядело бы это куда эффектнее, но вряд ли Атомный в тот момент жалел о том, что так поспешно и грубо от него избавился. Он мог поступить так же и с более целомудренной одеждой. Например, с этой и сейчас…

Прежде чем я успела попросить о помощи, Ранди уже стоял за моей спиной. Он наклонился вперёд, так, что наши тела соприкоснулись и я, запрокинув голову, вспомнила то время, когда мы с ним были почти одного роста и телосложения. Теперь же мой затылок упирался ему в грудь.

— Спасибо. — Я забрала банку из его рук и отвинтила крышку. Аромат малины смешался с запахом тяжёлых сигарет, и я невольно задумалась над тем, как бы это сочетание ощущалось на языке… — Хочешь, я сделаю тебе тост?

— Нет, — выдохнул Ранди, и я повернулась к нему лицом.

— Не любишь сладкое?

— Обожаю, — ответил он, немало меня удивив. — Но я не буду отбирать у калеки последнее утешение.

Как если бы у Дагера не было никакой личной жизни, и он мог довольствоваться только такого рода сладостями.

— Да мы же чуть-чуть. — Я обвела пальцем края банки. — Хочешь?

— Не думаю, что у комиссара есть хоть что-то достойное моего внимания, — произнёс Атомный, следя за тем, как я посасываю палец. — Тем более, если "чуть-чуть".

— Ничего лучше тут нет, извини.

Ранди медленно покачал головой, давая понять, что не согласен.

— Ты не знаешь, от чего отказываешься. Просто попробуй.

Джем был похож на кровь. Обмакнув палец, я протянула руку к Ранди, и тот включился в игру охотно, хотя, на деле, ему было наплевать, что я ему предлагаю, сладкое, солёное или горькое.

Я едва не выронила банку из рук. Его рот был очень горячим и нежным, а движения языка заставляли меня думать о том, как бы эта ласка ощущалась в самом низу живота. Мог ли он думать о том же самом?

— Ну как? — Он пожал плечами, лукаво улыбаясь. — Ты просто… ещё не распробовал.

Следя за тем, как он пробует — медленно, обстоятельно, жадно — я жалела лишь о том, что банка слишком маленькая.

Я уже не помнила, ради чего затеяла эту забаву. Чтобы доказать Ранди, что думаю только о нём, даже если не отхожу от комиссара? Чтобы он забыл о Дагере хотя бы на пару минут? Чтобы понял, что моя забота о Гарри — холодный расчёт, тогда как влечение к нему, к Ранди, — любовь. И что это по-прежнему единственное, что я считаю важным.

Будто мне нужны причины, чтобы быть рядом с ним так, как нам обоим нравится. А мне определённо нравится то, с каким благоговением он относиться к изъянам моего тела. Он не претворялся, что не замечает их, как делал бы всякий, столкнувшись с чем-то обезображенным или просто с последствиями своих собственных ошибок. Ранди давал понять, что, на самом деле, любит мои шрамы. Потому что любит меня, а из-за них любит ещё сильнее. Потому что, несмотря на них, я жива, а тот, кто оставил эти следы, мёртв.

Отстранив руку от его рта, я заметила, что она дрожит. Это свойство его прикосновений — превращать всё в дрожь. Без разницы, враг перед ним или женщина для утех. Или я — ни то, ни другое.

На миг задумавшись над собственной ролью в его жизни, я вспомнила документы, которыми нас обеспечил Дагер. Несмотря на то, что они были фальшивыми, эта бумага была права в одном: она признавала нашу безусловную связь. К тому же, из Ранди вышел лучший брат, чем из Свена.

— А теперь? — Я поднесла пальцы к собственным губам. — Всё ещё не хочешь тост?

Конечно, нет. Теперь тем более.

Сумасшедший момент. Атомный смотрел на мой рот, а я думала, что мне необходимо попробовать малиново-табачные поцелуи. Словно прочитав мои мысли, он наклонился, однако, прежде чем исполнить моё желание, прошептал у самого моего уха, что именно хочет, и голод какого рода его беспокоит.

У меня перехватило дыхание. Уставившись в его грудь, я очень живо представила, как это могло бы происходить прямо здесь, в этой самой комнате.

— …ты ведь там намного слаще. Правда, Пэм?

Тот самый случай, когда молчание совсем не означает согласие. Но прежде чем я успела в очередной раз назвать его чокнутым, Ранди сделал то, на что я так долго напрашивалась, и я уже не могла говорить, даже дышать. Банка исчезла из моих рук, но я не услышала звона бьющегося стекла. Хотя какая разница, что с ней стало?

— Обними меня, — попросил он, отрываясь от моих губ.

Мои руки уже были на его плечах, слишком тонкие и слабые для тех объятий, которые он хотел получить, которые заслуживал. Поэтому я обвила его ногами, прижавшись всем телом, так, что могла чувствовать каждый удар его сердца, каждый вдох. Судя по тому, какие безумно-сладкие, восхитительные вещи вытворял Ранди своим языком, он попросту не замечал моего веса. Сильный и слабый одновременно.

Его ладони забрались под мою футболку, и я повторила его движение зеркально. Но если его пальцы гладили, мои — царапали, и то, что у обычного мужчины вызвало бы возмущение, Атомного возбуждало. Ведь даже если бы он был знаком с болью, он напомнил бы мне о своей способности "чувствовать мою любовь даже в моей ненависти" — во всём, что я могла сделать и сказать ему. И впившиеся ногти, и укус он хотел бы чувствовать остро, до крика, а не как горячее, неясное давление на своих плечах и шее. Он хотел бы сохранить на своей коже следы таких прикосновений, дабы запечатлеть момент буквально.

Но с этими желаниями его тело не считалось. Как и с самым главным: Атомный не хотел сдаваться первым.

Усадив меня на край стола, того самого, на котором Дагер совершил "жертвоприношение", Ранди попытался отстраниться. Я сильно укусила его в шею, и то, что началось поцелуями превратилось в борьбу.

— Нет, Пэм, нет. — Ранди тяжело дышал, отцепляя от себя мои руки. — Сегодня не будет по-твоему.

Он прижал меня к столешнице, нависая сверху. Его ладони сжимали мои запястья, мои ноги всё ещё были скрещены за его спиной. Это можно было считать ничьёй.

— По-моему, — отметила я, — ты сам не против, чтобы было по-моему.

Атомный не смог долго сдерживать улыбку. Редкий момент. Он был неулыбчивым ребёнком, всё-таки у него выдалось не самое весёлое детство. И период взросления. И то время, когда он уже мог считаться мужчиной. С возрастом у этого неприкасаемого сформировалось особое чувство юмора: вещи, которые он находил смешными, у иных людей вызывали истерику, обморок или тошноту. Его улыбка обычно не подразумевала ничего хорошего, но на этот раз Ранди улыбался без подтекста, как самый обычный парень. Это обезоруживало и заставляло вспомнить, что он немногим старше меня, вопреки бездне различий.

Представив нас со стороны, я согласилась с тем, что комиссар резонно противится нашим с Ранди отношениям. Дело не в социальном неравенстве и не в законе, а в том, что на фоне тайнотворца любой бы выглядел нескладным подростком. Когда речь заходила обо мне? Это смотрелось дико.

Но почему-то, подумав так, я не почувствовала ни малейшего беспокойства. Даже, скорее, эти мысли возымели обратный эффект, заставляя выгнуться в спине и прижаться к тому, что у Ранди твердело каждый раз, когда он представлял подобные сцены и уж точно, когда они происходили на самом деле.

Улыбка пропала с его лица тут же.

События развивались стремительно и не по его сценарию, поэтому он попытался изобразить злость, но когда положение вещей включало тесный, интимный контакт наших тел, он не мог злиться. И это заставляло улыбаться уже меня.

— Хорошо. Расскажи мне. — Подчиняться, когда человек, навязывающий тебе свою волю, обездвиженный и беспомощный, лежит под тобой… как бы мне ни хотелось лишний раз вспоминать комиссара, он прав: любовь не признаёт логику. — Что ты хочешь?

Он спрашивал так, словно у меня наготове был какой-то план, словно я провоцировала его с каким-то умыслом, а не просто потому что мне нравилось быть с ним.

— Иди сюда, — позвала я тихо. — Ближе. Я хочу…

Собственно, чтобы объяснить ему суть своих желаний, не нужны были слова. Когда он наклонился, я подалась вперёд, соединяя наши губы.

Не совсем тот ответ, на который он рассчитывал, но при этом нельзя сказать, что он ему не понравился. Его руки освободили мои запястья, спускаясь вниз, к шее, груди, на талию, чтобы сделать соприкосновение бёдер чертовски ощутимым, буквально до боли. Он прекрасно понял, что от него требовалось, поэтому ещё пару минут позволил считать его побеждённым и спокойно насладиться происходящим.

— Обожаю играть в твои игры, Пэм, — признался он, отклоняясь, чтобы оценить вид сверху. С задранной футболкой, распростёртая на столе — судя по его взгляду, я выглядела очень аппетитно. В самом деле, к чёрту тосты с джемом. — Знала бы ты, как я хотел поиграть с тобой в них раньше.

Насколько раньше? Я не могла вспомнить, когда его очевидная симпатия и привязанность приобрели эротический окрас. Сразу после выхода из центра? Ещё раньше?

— А теперь?

— Теперь всё немного серьёзнее. Мои желания не такие безобидные, как твои, однако… — Он провёл ладонью вдоль моего тела, от груди к животу, подцепляя пальцами пояс шорт. — Играть мы сегодня будем по моим правилам.

Он потянул резинку на себя.

— Хочу попробовать тебя там.

Почему-то на этот раз назвать его грязным извращенцем я не осмелилась. Хотя бы потому, что этого хотел не он один. Но я не отважилась на подобный эксперимент в тесной, тёмной душевой без окон. На кухне при свете дня, наблюдая за тем, как соседка из дома напротив выгуливает собаку? Без вариантов.

Для начала мне нужно было смириться с мыслью, что когда-нибудь это произойдёт. Что Ранди, в самом деле, однажды разведёт мои ноги, разместиться между ними, медленно наклонится, и я почувствую его рот там.

Атомный угадал ход моих мыслей, поэтому тихо попросил:

— Прикоснись к себе, пока думаешь об этом. — Его пальцы всё ещё удерживали пояс, и стоило мне чуть-чуть приподняться, шорты соскользнули бы с моих ног, открывая ему полный доступ к моему телу. Или же он мог немного сдвинуть свою руку, просунув её под ткань, и одним движением добиться своего. — Там, где хочешь меня почувствовать. Давай, Пэм.

Это было для меня не в новинку: трогать себя, думая о вещах, о которых непринято говорить. Заниматься же этим на его глазах… лёжа на столе… в чужом доме… это был… совсем иной уровень. Но моё замешательство выдавало вовсе не стыд, а чувство уязвимости. Возвышающийся надо мной, весь из себя сегодня-играем-по-моим-правилам Атомный требовал зрелище, которое потешит его либидо.

— Ты…

— И так делаю это слишком часто, — ответил он, не видя в этом ни малейшего повода для смущения. Если это касается только нас, если это наше желание, которое не должно закончиться чьей-то смертью? Как я и говорила, мы вытворяли и более предосуждающие вещи. — И мне не хочется думать, что так развлекаюсь только я.

Я покачала головой, опуская ладонь. Погладив твёрдые пальцы, вцепившиеся в низ моей одежды, я вспомнила, как они ощущались там, где кожа нежнее всего. Намного приятнее, чем мои — искалеченные, неумелые и робкие. Но когда моя рука нырнула вниз, Ранди застонал, как если бы я прикоснулась к нему.

— Вот так. Смотри на меня. Я твой, Пэм, и если ты что-то хочешь от меня, тебе даже не нужно просить. Я сделаю для тебя всё.

Просто за возможность наблюдать эти медленные поглаживания. Серьёзно, Атомный выглядел так, словно готов был следить за этим не один час, оттянув резинку, чтобы облегчить мне доступ и улучшить себе обзор.

И как бы мне ни хотелось смотреть исключительно на него — сумасшедшего, заведённого и готового на всё, я закрыла глаза. Это было ослепительно… близко… почти…

— Вот так, да. Покажи мне, — бормотал он. Как будто раньше женщины не кончали, глядя на него. Или думая о нём. — Если бы ты могла себя видеть… Как же ты хороша. Я столько раз представлял… — Закусив губу, я запрокинула голову. — Не останавливайся. Позволь мне увидеть, насколько тебе это нравится.

Его слова толкнули меня за край. И на этот раз всё было по-другому. Инстинктивно сжимая бёдра, я пыталась отдышаться. Всё внутри дрожало. Я никак не могла успокоиться, чувствуя нарастающую неудовлетворённость, потому что Ранди продолжал говорить о том, насколько я красива, когда кончаю, и что в следующий раз он не будет просто зрителем.

В следующий раз…

Приоткрыв глаза, я вытащила руку, но прежде чем я успела избавиться от последствий своей распущенности, Ранди схватил меня за запястье. Он наклонился, чтобы облизать мои пальцы, как делал это буквально несколько минут назад, когда на них был джем. Давление на мои распахнутые бёдра усилилось, и я подумала, что хочу почувствовать на себе его вес. Больше его кожи. Больше ласк его рук, губ и языка. Я хотела бы посвятить этому целый день где-нибудь в укромном, тихом месте с задёрнутыми шторами и запертой дверью.

Но у комиссара были свои соображения на этот счёт: даже будучи в коме, он каким-то образом умудрялся вставлять нам палки в колёса.

В соседней комнате что-то грохнуло, послышался звон бьющегося стекла. Подскочив, я прислушалась к возне, но когда попыталась слезть со стола, Ранди стиснул меня в объятьях, от которых потемнело в глазах.

— Нет, не уходи. Забудь про него. — Он продолжал сжимать вокруг меня кольцо рук до тех пор, пока я не перестала сопротивляться. — Вот так. Не надо кидать меня каждый раз, как только этот ублюдок тебя окликнет. Пожалуйста, не поступай так со мной. Особенно сейчас. Чувствуешь? — Не знаю, что конкретно он имел в виду: тяжёлое дыхание, бешеный пульс, жар тела или железный стояк? — Я заслуживаю твоего внимания не меньше. Это всё из-за тебя, Пэм, и ты должна помочь сперва мне, не так ли?

— Мне нужно… проверить…

— Он уже большой мальчик. Если захочет жить, справиться сам. — Его ладонь приглаживала мои отросшие, торчащие во все стороны волосы, прижимая голову к его груди. — Я заберу тебя. Чёрт, я должен был сделать это давным-давно. Ты ведь хочешь этого не меньше…

— Я хочу… чтобы он поехал… с нами… чтобы всё… видел…

— Но ты не можешь хотеть этого сильнее, чем остаться сейчас со мной. — Он опустился вниз, присев передо мной на корточки. — Что для тебя важнее, Пэм?

Моргнув пару раз, я покачала головой. Заговорив, я даже не пыталась скрыть разочарование.

— Не надо. Ты словно эта пресловутая госпожа Кокс. Заставляешь меня выбирать.

Ранди покачнулся и упал на колени. Ставить его в один ряд с какой-то ирдамской потаскухой, из-за которой в нашей жизни всё пошло наперекосяк?

Оскалившись, он зарычал:

— Выбирать?! Между ублюдком-предателем и мной?!

— Между любовью к тебе и местью, которую они заслуживают.

Потому что выбор мог оказаться не в его пользу? Так это прозвучало?

— На месть, которую они заслуживают, — произнёс Атомный, — у тебя духу не хватит. — Я уже собралась поспорить с этим, но он не дал мне опомниться, добивая: — К слову, на любовь, которую заслуживаю я, тоже.