Вопрос о собственности, точнее, о праве частной собственности со всеми его нюансами является на сегодняшний день ключевым вопросом не только экономического, но и цивилизационно-исторического развития России. На практике нерешенность этого вопроса в ряде принципиально важных его аспектов является главным препятствием на пути модернизации и диверсификации российской экономики, формирования в России современного предпринимательского класса и интеграции наиболее влиятельной части российского бизнеса в мировую предпринимательскую элиту. От того, будет ли решаться этот вопрос, а если да — то каким именно образом, зависит дальнейший исторический путь российского капитализма и, более того, судьба России как государства.

1

Действительно, анализ экономического и в значительной мере политического развития России в последние годы приводит к однозначному выводу о том, что процесс построения капитализма в России по большому счету заходит в тупик.

Этот тезис сегодня не кажется большинству людей очевидным, что естественно в условиях продолжающегося уже седьмой год относительно устойчивого экономического роста и заметного увеличения в последние три-четыре года денежных доходов значительной части населения. Тем не менее внимательный взгляд на характер этого роста, вне зависимости от идеологических пристрастий наблюдателя, неизменно приводит к выводу: планы превращения России в развитую страну с капиталистической рыночной экономикой не только не реализуются, но и фактически оказались снятыми с повестки дня. За редчайшими исключениями, сегодня ни сторонники либеральных рыночных реформ, ни их противники не видят в обозримой перспективе возможности превращения России в полноправного члена клуба богатых и преуспевающих государств.

И проблема не только в ошибке при оценке необходимых для этого исторических сроков. Ситуация хуже — при той модели роста и при тех условиях в стране, которые на сегодня сложились, экономический рост даже в качестве тенденции не ведет к формированию в стране объективной базы для развитой, диверсифицированной и высокотехнологичной рыночной экономики. В лучшем случае речь может идти лишь о становлении России как одного из звеньев мировой экономической (и, соответственно, политической) периферии, за которой закрепляются низкорентабельные и малодинамичные сегменты глобальной капиталистической экономики и которая, соответственно, будет находиться в отношениях унизительной зависимости от развитых центров мирового капитализма.

Основными особенностями наблюдаемого сегодня экономического роста, которые и позволяют говорить о его неадекватности задачам превращения России в современную развитую страну, являются, в частности, следующие:

1) В стране не сформировался и, по-видимому, не формируется мощный слой крупного частного капитала, способный из независимых источников мобилизовывать средства для создания новых и повышения технико-экономических возможностей старых производств в объемах, достаточных для интенсивного промышленного развития с опорой на внутренние ресурсы. Другими словами, возможности национального частного капитала с точки зрения объема ресурсов, находящихся в его распоряжении, недостаточны для формирования мощных современных корпораций и хозяйственных отраслей, способных конкурировать с ведущими корпорациями, базирующимися в развитых странах. Практически во всех отраслях, включая в том числе и топливно-сырьевой комплекс, предприятия, основанные на российском капитале, сравнительно быстро подходят к рубежу, за которым дальнейшее ускоренное развитие и выход на международный уровень эффективности производства и сбыта упирается в невозможность (или, возможно, нежелание) обеспечить необходимые для этого финансовые ресурсы собственными усилиями, без обращения к государству или уступки полного или частичного контроля над бизнесом крупным международным или иностранным инвесторам. Другими словами, объемы средств, вовлекаемых российским частным бизнесом в хозяйственный оборот, велики с точки зрения масштабов потенциального личного потребления, но с точки зрения ресурсных потребностей крупных международных корпораций они являются недостаточными для полноценного роста и развития.

2) Готовность отечественного крупного предпринимательства к долгосрочному стратегическому инвестированию в активы в реальном секторе экономики является недостаточной и не соответствует ни потребностям проекта создания в стране современной экономики, ни объективно существующим возможностям. Инвестиционные программы российского бизнеса внутри страны невелики по объему (в сравнении с аналогичными показателями крупнейших мировых компаний) и в подавляющем большинстве случаев не содержат в себе элемента инноваций. В любом случае, они оказываются не в состоянии обеспечить качественный рост подконтрольных отечественному бизнесу предприятий на основе растущей конкурентоспособности при опоре на местные, российские хозяйственные ресурсы.

Одновременно растут инвестиции крупнейших российских компаний за рубежом, в том числе в непроизводительной форме. Самым ярким отражением этого факта является регистрируемые статистикой платежного баланса хронический чистый отток капитала в рамках частного сектора и накопление этим же сектором больших резервов в иностранной валюте.

3) Банковский сектор в России так и не превратился в мощный локомотив развития реального сектора экономики. Кредит предприятиям нефинансового сектора слишком мал (как абсолютно, так и в пропорции к ВВП), дорог по сравнению с уровнем издержек привлечения средств на зарубежных рынках и обладает специфическими характеристиками, не позволяющими широко использовать его для масштабного перераспределения ресурсов от капиталоизбыточных секторов к динамичным и эффективным производителям.

4) Отечественный фондовый рынок по-прежнему пребывает в состоянии, совершенно не соответствующем потребностям развития современной диверсифицированной инновационной экономики, характерной для стран развитого капитализма. Он, с одной стороны, не выполняет роль инструмента мобилизации средств для крупных инвестиционных проектов, а с другой — не дает надежных возможностей сохранить покупательную способность накоплений. Государственные ценные бумаги имеют очевидную отрицательную доходность в реальном выражении, а рынок ликвидных корпоративных ценных бумаг ограничен двумя десятками эмитентов, большинство из которых составляют крупные предприятия сырьевого сектора либо государственные монополии и полумонополии.

5) Государственное участие в экономике, будучи весьма значительным и в некоторых сегментах даже избыточным по масштабам, является неэффективным с точки зрения выполнения им своих экономических функций. Государственный сектор и государственное регулирование в нашем случае не усиливают, а ослабляют рыночную конкуренцию; не сдерживают, а провоцируют инфляцию; не увеличивают, а уменьшают степень прозрачности сделок и финансовых потоков, а самое главное, не обеспечивают условий для формирования в частнокапиталистическом секторе костяка современной инновационной экономики.

Следствием всего вышесказанного являются:

— сравнительно низкие (с точки зрения общественных потребностей и объективных возможностей экономики) темпы хозяйственного роста:

— деформирующий характер экономического роста, отсутствие тенденции к диверсификации отраслевой структуры и повышению технологического уровня промышленного производства:

— слабость экспортной базы, ее зависимость от возможностей экспорта природного сырья и энергоносителей и мировых цен на них:

— тенденция к ускоренному росту импорта по сравнению с динамикой роста спроса и внутреннего производства;

— тенденция к усилению на внутреннем рынке позиций международных компаний и их российских дочерних структур;

— отсутствие в предпринимательском сообществе мощных независимых от крупного зарубежного капитала структур, нацеленных на долгосрочное самостоятельное развитие.

Все вышеназванные черты, взятые в совокупности, и определяют траекторию хозяйственного роста, наблюдаемую в течение постсоветского периода, в том числе в последние годы, — траекторию, ведущую к закреплению России в мировой экономической периферии со всеми неблагоприятными для населения России следствиями, а именно: количественными и качественными ограничениями занятости; оттоком из страны всех видов ресурсов, в том числе и в первую очередь интеллектуальных; отсутствием прогресса в формировании современных институтов гражданского общества, отсталыми формами политического устройства общества и усилением изолированности от центров мирового развития.

2

Относительно причин проявления в России всего вышеперечисленного, свойственного неразвитому, отсталому, «дикому» и застойному типу капитализма, сказано очень много. В частности, предметом острых дискуссий являются степень участия или вмешательства государства в экономику, оптимальные размеры и механизм налоговых изъятий, наличие и роль промышленной политики, оценка фактической и желательной степени открытости российской экономики для иностранных производителей и инвесторов, оценка сложившейся на сегодня предпринимательской структуры и особенностей хозяйственного поведения российского частного бизнеса. Вместе с тем одним из общепризнанных мнений, не вызывающих особых споров и возражений, является положение о нерешенности в стране вопроса о собственности, а точнее, вопроса о положении и характере крупной капиталистической частной собственности в России.

Что мы здесь имеем в виду, говоря о нерешенности данного вопроса?

Во-первых, имеется в виду отсутствие реального признания права частной собственности со стороны государства, со стороны власти. Несмотря на наличие всех внешних атрибутов капиталистической частной собственности (регистрация всех видов собственности; наличие реестров собственников акционерных компаний и других предприятий, принадлежащих большому количеству лиц; юридически закрепленный порядок приобретения и отчуждения собственности, а также распоряжения ею), власть на всех уровнях не считает собственность на основные экономические активы безусловной и легитимной. Она не пресекает попытки захвата и отчуждения собственности под надуманными предлогами или даже без таковых, а во многих случаях и сама участвует в таких «переделах» собственности.

Более того, в последние несколько лет набирает силу чрезвычайно опасная тенденция расширения круга лиц во власти, имеющих возможность и негласную санкцию участвовать в решении вопроса о собственности на крупные и средние хозяйственные активы. Этому немало способствовало так называемое «дело ЮКОСа», одним из следствий которого стало перераспределение прав собственностина все активы, в которых имело место присутствие или участие группы «Менатеп» и ее акционеров. Существуют также обоснованные опасения относительно того, что с приближением очередных парламентских и президентских выборов круг лиц, в отношении которых будет дана санкция на такого рода действия, может быть расширен.

Во-вторых, легитимность собственности не признается или, во всяком случае, ставится под сомнение судебной системой. Проблема здесь заключается не только в недостаточной независимости судов от власти, официальной и неформальной. Из анализа арбитражной судебной практики последних лет с очевидностью вытекает отсутствие у судей также и ясного понимания того, кому и на каких основаниях должна по справедливости принадлежать собственность на значимые хозяйственные активы, кто является настоящим и естественным их собственником. Как показывают результаты специальных исследований, «серая зона», в пределах которой вынесение решения в пользу любой из конфликтующих сторон может быть подведено под букву закона, при решении юридических споров по поводу собственности оказывается весьма обширной, а ориентир в виде ощущения того или иного хозяйствующего субъекта легитимным, общественно признанным собственником у судей, как правило, отсутствует.

То есть, помимо проблемы независимости и политизированности судов, существует также проблема критериев легитимности приобретенного права собственности, в том числе для судебных органов и структур. В существующих сегодня в России условиях, когда происхождение права собственности на подавляющую (по стоимости) часть активов непрозрачно и противоречиво, отсутствие таких критериев является фактором, снижающимлегитимность практически любого крупного собственника хозяйственных активов.

В-трет ь их. внутри самого предпринимательского класса вопрос о легитимности прав собственности на значительную часть хозяйственных активов вызывает немалые сомнения. Даже на формальном уровне выработка консолидированного мнения бизнес-сообщества по данному вопросу столкнулась с трудностями и пока не вылилась в принятие сколько-нибудь развернутого документа, который выражал бы общую согласованную позицию. Предпринимательское сообщество в России не только не выработало в себе инстинкт активного сопротивления любым попыткам ставить под сомнение права отдельных его представителей как собственников приобретенных ими активов, но даже не ставит этот вопрос в качестве главной общественной проблемы.

А на неформальном уровне противоречия по этому вопросу внутри предпринимательского сообщества остаются недопустимо велики — велики настолько, что идея масштабного перераспределения крупнейших хозяйственных активов, перераспределения на национальном, государственном уровне имеет немало скрытых сторонников в самом классе собственников.

В-четвертых, общественное мнение также остается неоднозначным в оценке легитимности существующей сегодня в стране структуры частной собственности. Более того, анализ публикаций, помещаемых в ведущих негосударственных средствах массовой информации, показывает тенденцию к отказу все большей части тех, кто в той или иной степени формирует это общественное мнение, признавать сложившуюся структуру естественной, закономерной и в этом смысле легитимной. Очевидная слабость российского капитализма подводит большинство лидеров общественного мнения к выводу о том, что данная структура по меньшей мере неоптимальна. При всех нюансах, определяемых личными, субъективными убеждениями и пристрастиями, это большинство считает допустимым и даже необходимым реформирование структуры собственности усилиями государства, расходясь лишь в оценке применимости тех или иных методов или тех или иных ограничений. В любом случае очевидно, что социально активная часть российского общества в целом не считает сложившуюся на сегодня картину распределения собственности священной и неприкосновенной.

Наконец, в-пятых, несмотря на определенные подвижки в этом вопросе, степень непрозрачности отношений собственности остается в российском капитализме весьма высокой. Использование различного рода сложных многоступенчатых схем с закрытой информацией о реальных владельцах промежуточных и конечных звеньев, подставных бенефициаров, перекрестное владение долями и акциями и т.п. — все это по-прежнему является очень распространенным явлением. И если в отношении небольших, главным образом, непубличных компаний закрытость информации относительно реальных владельцев может считаться если не естественным, то, во всяком случае, допустимым явлением, то применительно к крупнейшим публичным корпорациям, распоряжающимися значительной долей национального богатства России, такая закрытость и непрозрачность свидетельствует, как минимум, о незавершенности процесса формирования в стране легитимной крупной частной собственности.

Все вышесказанное, рассматриваемое в совокупности, и позволяет нам утверждать, что проблема утверждения в России частнокапиталистической собственности не может считаться решенной. Формальное признание этой собственности до сих пор не сопровождается признанием ее конкретного содержания в виде соответствующих прав и полномочий в качестве легитимных и подлежащих безусловному уважению. Реальное содержание отношений по поводу собственности на крупные, значимые производительные активы по-прежнему не соответствует юридической форме и, более того, остается во многом неопределенным.

Одновременно вышеописанное положение в этой сфере не содержит в себе тенденции к автоматической самокоррекции. Его сохранение в существующем виде не ведет и вряд ли может в будущем привести к формированию адекватной современной рыночной экономике системы определения и защиты прав собственников. Соответственно, такое положение должно стать объектом приложения дополнительных усилий и мер со стороны государства и общества.

3

Сохраняющаяся неопределенность в отношении того, каковы реальные права собственников значимых в масштабах России экономических активов, в первую очередь крупнейших из них, влечет за собой целый букет неприятных прямых экономических последствий, в частности резкое уменьшение горизонтов хозяйственного планирования, пониженную инвестиционную активность предпринимателей, их ориентацию на извлечение максимальной прибыли в течение чрезвычайно короткого периода времени, чрезмерный акцент на управление финансовыми потоками в противовес долгосрочной стратегии повышения капитализации бизнеса, стремление держать значительную часть собственности в форме высоколиквидных, но малопроизводительных активов.

Характерной чертой становится вывод значительной части финансовых активов за пределы страны, прежде всего в различные оффшорные структуры, защищенные от репрессий со стороны правоохранительных органов. Центр формирования прибыли крупных предринимательских структур и систем по возможности выводится за рубеж, под защиту зарубежных правовых и политических систем.

Сознательное усложнение форм контроля над предприятиями, создание большого количества промежуточных и отвлекающих номинальных собственников осложняют жизнь не только и не столько контролирующим инстанциям, сколько самим хозяевам бизнеса, у которых возникают проблемы в работе с потенциальными инвесторами и партнерами и повышается риск дополнительных потерь контроля в результате недобросовестных и мошеннических действий недружественных структур.

Неурегулированность вопроса о собственности ведет также к тому, что весьма значительное число успешных российских предпринимателей, едва добившись определенного уровня капитализации своего бизнеса, стремятся продать его и отойти от публичной предринимательской деятельности, опасаясь лишиться своего бизнеса в результате насильственных действий.

Кроме того, восприятие внутри страны частной собственности как условной, то есть лишенной гарантий неприкосновенности и отягощенной целым рядом произвольно устанавливаемых властью условий и обязательств, отражается и на восприятии российского бизнеса за рубежом, в первую очередь в развитых странах, где у российского предпринимательского и имущего класса есть свои интересы. В этих странах восприятие частной собственности как священной обычно не распространяется на лица и организации из стран, относящихся к мировой периферии. Административные органы в тех же США имеют фактическую возможность отступать от принципа священности и неприкосновенности права собственности в отношении иностранцев, подозреваемых в преступных (в том числе политически преступных, с точки зрения этих органов) деяниях, и активно пользуются этими возможностями. Более того, в случае ухудшения межгосударственных отношений эти возможности могут быть использованы с утроенной силой. Для российских собственников негативным образом дополнительно действует фактор непрозрачности отношений собственности в самой России, в том числе активное использование для контроля за крупными предприятиями различного рода схем, как минимум, небезупречных с точки зрения российского же законодательства. Неслучайно переход под контроль российских компаний сколько-нибудь важных и национально значимых активов и предприятий за рубежом неизменно вызывает взрыв опасений и глухое сопротивление правительств и бизнес-сообществ соответствующих стран. Не в последнюю очередь это связано в том числе и с тем, что в самой России любой частный собственник как субъект хозяйственной жизни остается уязвимым и, мягко говоря, не может вполне быть уверенным в своем собственном будущем.

Сохранение вышеописанного положения явно и негативно влияет на такие важнейшие показатели, как темпы накопления и масштабы инвестиций в экономике; характер трансграничного движения капитальных ресурсов; масштабы конкуренции и степень монополизма в экономике, а значит — и ееэффективность; степень интернационализации российского бизнеса; наконец, не в последнюю очередь, политическая и социальная стабильность в стране. В конечном счете именно такое положение порождает чистый отток из страны всех видов хозяйственных ресурсов, включая интеллектуальные; консервирует чрезвычайно неэффективную структуру экономики, закрепляя за ней невыгодную, по большому счету тупиковую роль в рамках мирового капиталистического хозяйства.

Не будет преувеличением сказать, что из тормоза экономического развития страны эта проблема в возрастающей степени превращается в непреодолимое препятствие, фактически блокирующее любое существенное продвижение вперед.

Таким образом, вопрос о правах частных собственников, а точнее, неопределенность этих прав применительно к крупным хозяйственным активам постепенно превращается в главный вопрос, определяющий долгосрочные перспективы развития рыночной экономики в России.

4

Причины сохранения неопределенности в отношении прав собственников в течение столь длительного времени (а с момента формального восстановления в России крупной частной собственности прошло уже почти полтора десятилетия) имеют двоякую природу.

С одной стороны, они связаны с характером политического строя, укоренившегося за это время в России. Главными характеристиками этого строя являются авторитарная система, основанная на фактической неразделенности ветвей власти; слабость норм права и их подчиненная, второстепенная роль в регулировании экономической жизни; гипертрофированная роль государственной бюрократии и неконтролируемая свобода действий политико-экономических кланов внутри бюрократического класса. В силу вышеназванных особенностей нерешенность вопроса о собственности в сегодняшней России лежит не столько в юридической плоскости (хотя и здесь есть свои проблемы), а в большей степени в том, что реальные отношения по поводу владения и распоряжения экономическими активами, их отчуждения и т.д. регулируются не только и не столько формальными нормами права (неважно, удовлетворительными или нет), сколько силой и властью, в том числе властью неофициальной и теневой. Поскольку последние характеризуются подвижностью и слабо поддаются прогнозированию, возникает мощный фактор неопределенности, являющийся причиной того, что всякая частная собственность на крупные активы воспринимается как условная, временная и не сопровождающаяся признанием за формальным собственником права на полное и безусловное распоряжение как самими такими активами, так и результатами их производительного использования.

Вместе с тем немалую роль в консервации нынешней неопределенности играет и тот никем не оспариваемый факт, что нынешняя структура собственности, в особенности структура собственности на крупнейшие, общественно значимые хозяйственные активы, не подкреплена хотя бы пассивным общественным признанием. Проблема состоит, в числе прочего, в том, что в сознании преобладающей части населения, прежде всего его социально активной части, существующая структура собственности является случайной и не соответствующей естественному порядку вещей. То есть права индивидуальных собственников на главные хозяйственные активы в стране не рассматриваются всеми основными участниками хозяйственных отношений как естественные и справедливые, и, соответственно, попытки их ущемления или игнорирования не встречают ожидаемого отпора со стороны власти и общества в целом.

С точки зрения возможности выхода из сложившейся тупиковой ситуации, безусловно, равно важны оба вышеназванных фактора. С одной стороны, без реальной политической реформы, запускающей неизбежно длительный процесс вызревания гражданского общества, где формирование властных институтов происходит снизу вверх и через механизм разделения властей сопровождается созданием сбалансированной системы взаимных сдержек и противовесов, — любые попытки сформировать прочные и стабильные отношения собственности не будут иметь успеха. Однако, с другой стороны, эта цель столь же недостижима и без адекватного учета общественных настроений, реально существующей оценки таких отношений широкими слоями населения. Отсутствие общественного консенсуса в отношении того, кто и почему владеет той или иной собственностью, какие для этого существуют рациональные, исторические и моральные основания, не позволит запустить процесс самоорганизации общества, а значит, и добиться успехов в решении задач политических и институциональных реформ.

С формальной точки зрения обозначенная выше проблема не является ни хозяйственной, ни политико-экономической. Существует достаточно широко представленная в интеллектуальных и деловых кругах позиция, заключающаяся в следующем: поскольку юридически вопрос о праве собственности в основном решен, интересы экономики, интересы хозяйственного развития требуют безукоснительного соблюдения всех юридически закрепленных прав собственников без каких-либо изъятий и ограничений. Вопрос об этих правах следует считать решенным раз и навсегда, и именно твердая позиция власти в данном вопросе является решающей и единственно значимой. Что же касается восприятия или невосприятия этих прав теми или иными участниками экономических и политических отношений, то оно не имеет отношения к вопросу об экономической эффективности или целесообразности и потому может и должно быть оставлено за рамками серьезного обсуждения. Соответственно, в рамках данного подхода проблемы легитимации собственности в нынешних условиях не существует вообще, поскольку собственность, зафиксированная имеющими законную силу юридическими актами, легитимна по определению.

Вместе с тем существует и альтернативная точка зрения на данный вопрос, отчасти уже отраженная выше. Сторонники этой точки зрения полагают, что эффективность защиты прав собственников и, следовательно, эффективность использования принадлежащей им собственности для целей хозяйственной деятельности, находится в прямой зависимости от восприятия данных прав в качестве естественных и справедливых основными участниками экономических и политических отношений. Справедливость, в их представлении, является в том числе и экономической категорией, поскольку непосредственно воздействует на мотивацию хозяйственных субъектов и, следовательно, на характер и динамику экономических процессов.

Далее. У этой проблемы есть и еще одна сторона. Если мы ведем речь о задаче модернизации страны, о программе такой модернизации, то необходимо отдавать себе отчет в том, что она, будучи процессом неизбежно длительным, растянутым, как минимум, на полтора-два десятилетия, невозможна без достижения некоторого общественного консенсуса по поводу базовых условий и правил экономической, а также политической жизни на перспективу в 10-15-20 лет. И хотя понятие «консенсус» здесь применяется с известной степенью условности (100-процентного согласия не может быть по определению), речь может и должна идти о согласии в основных принципах большей части активных слоев и элементов общества, определяющих преобладающее на данный конкретный момент общественное мнение.

Можно принять как аксиому тот факт, что долгосрочные горизонты планирования и инвестирования предполагают в качестве обязательного условия наличие в обществе определенного уровня согласия относительно правового и административно-политического режима производительного использования основных хозяйственных ресурсов страны. Без ощущения, что такое согласие наличествует, никакие заявления, декларации и даже законодательные акты не снимут тех огромных институциональных рисков, которые сопряжены с неизбежной для столь длительного срока сменой лиц и групп, занимающих господствующее положение во властных структурах всех уровней.

Властные гарантии могут восприниматься всерьез и снижать соответствующие риски в лучшем случае на год — два. Даже если персональный состав высших лиц во властных структурах не меняется, конфигурация их интересов не может оставаться неизменной, и уже за период в два — три года этих изменений может накопиться настолько много, что данные теми или иными конкретными лицами ориентиры и гарантии утратят свою актуальность. На протяжении же более длительных временных интервалов изменения затрагивают уже не только конфигурацию интересов, но и состав их носителей, что многократно увеличивает риск существенных изменений в позиции власти.

Не могут в данном случае служить гарантией и принимаемые законы. Во-первых, потому, что в условиях, подобных тем, что существуют в современной России, они в большей степени отражают не столько общественные настроения, сколько позицию властей, в свете вышеназванных причин неизбежно изменчивую. А во-вторых, даже если бы они реально отражали эти настроения, отсутствие в обществе согласия по поводу базовых правил построения отношений делает общественные настроения слишком шаткой и ненадежной опорой для построения долгосрочных, стратегических хозяйственных планов.

Естественно, к такому базовому элементу хозяйственных и общественных отношений, как институт собственности, вышесказанное относится в первую очередь. То, что в долго- и даже среднесрочной перспективе власть не может гарантировать ее неприкосновенность — очевидно. Опыт пятнадцати лет существования капитализма в постсоветской России доказывает это со всей убедительностью. Дело не в том, что собственность оказалась чрезвычайно «текучей», — в принципе, процесс перехода крупных, равно как и средних хозяйственных активов из одних рук в другие, получивший в российских средствах массовой информации чересчур эмоционально окрашенное название «передел собственности», является для капитализма процессом естественным, хотя и не всегда позитивным. Проблема — в другом, а именно в том, что независимо от формы приобретения активов новыми собственниками готовность общества в лице его формальных и неформальных институтов защищать права собственников от посягательств на них не только не растет, но и, судя по всему, снижается, несмотря на перманентное совершенствование соответствующего законодательства и все более частые заверения исполнительной власти решить эту проблему.

С этой точки зрения принятие действенных мер по преодолению неопределенности в отношениях собственности на основе формирования по возможности более широкого общественного согласия по этому поводу становится главной задачей любой ответственной экономической стратегии, главным аспектом институциональных реформ, необходимость которых очевидна для всякого, кто ставит перед собой цель развития и модернизации нашей страны и общества.

 

Проблема легитимности крупной частной собственности

1

Первая, наиболее явная и заметная особенность, заставляющая вести речь о недостаточной легитимности частной собственности в России, состоит в скептическом отношении государства к правам и полномочиям формальных собственников крупных экономических активов, прежде всего крупнейших предприятий, играющих весомую роль в экономике страны.

Подобное отношение проявляется в двух основных формах: пассивной — когда государство не предпринимает никаких мер для предотвращения насильственного отторжения производительных активов (предприятий и их частей, а также прав и лицензий на ведение той или иной конкретной хозяйственной деятельности) у лиц и структур, являющихся, по крайней мере формально, законными собственниками этих активов: и активной — когда государственные структуры сами участвуют в этом процессе, изымая активы у конкретных собственников в пользу государства или других частных структур.

Следует, однако, оговориться, что на практике граница между двумя этими формами трудноразличима, поскольку роль государственных органов не всегда является явной и открытой, и далеко не всегда можно точно сказать, насколько целенаправленным и осознанным является фактическое участие государственных структур в том или ином акте передела собственности. Несмотря на то, что во втором случае нигилистическое отношение государства к праву собственности выглядит более отчетливо, по сути обе эти формы отражают одно и то же явление.

Роль государства или его конкретных органов в процессе перераспределения крупной частной собственности оказалась в центре внимания главным образом в связи с так называемым «делом ЮКОСа». Действительно, по большому счету, ни у кого не вызывает сомнения, что процесс передачи всех основных активов, принадлежавших ранее основным совладельцам группы «Менатеп», под контроль и в собственность государственной компании «Роснефть» произошел по инициативе и под руководством органов государственной власти. Вне зависимости от степени юридической чистоты использованных в этом процессе формальных процедур, никто, в том числе и инициаторы процесса, не отрицает, что в основе принимавшихся решений лежали представления соответствующих должностных лиц о государственной целесообразности, а наличие тех или иных оснований для судебных и административных решений считалось техническим вопросом, подлежащим решению в рамках заранее сформулированной задачи. Более того, в ряде официальных высказываний на эту тему недвусмысленно утверждалось, что данный процесс имеет показательный характер и призван пресечь «антиобщественное» использование собственности на активы, представляющие собой «национальное достояние». Из этого посыла недвусмысленно вытекало, что любые ссылки на право юридических собственников распоряжаться этими активами по своему усмотрению, пусть даже без прямых нарушений соответствующего законодательства, не будут рассматриваться властью в качестве аргумента. По сути это означает, что право частной собственности на подобные активы рассматривается властью не каксвященное и безусловное, но как ограниченное и обусловленное готовностью сотрудничать с властью в решении поставленных ею задач. Оставляя за скобками вопрос о том, как оценивать подобное отношение, можно уверенно констатировать, что сигнал бизнес-сообществу и обществу в целом о том, что формальная правомочность юридических собственников не рассматривается государством как основание для свободного распоряжения общественно значимыми экономическими активами, был послан предельно ясно и недвусмысленно.

Нередко можно встретить утверждение, что «дело ЮКОСа» представляет собой изолированный и нетипичный случай, связанный с особенностями личности и поведения конкретного человека или группы лиц, фактически спровоцировавших власть на действия, выходящие за рамки существующих, хотя бы негласно, правил игры, и потому не может служить основанием для обобщений в отношении государства к частной собственности вообще и крупной частной собственности на производительные активы в частности. На наш взгляд, такое утверждение некорректно по целому ряду причин.

Во-первых, подобная интерпретация имеет субъективную природу и представляет собой не более чем мнение людей, выступающих исключительно в роли сторонних наблюдателей. Непосредственные инициаторы данного процесса публично настаивают на том, что основанием для него явились финансовые нарушения, допущенные лицами, подвергнувшимися действию властных санкций. Соответственно, в случае повторения преследования других представителей крупного бизнеса за аналогичные нарушения (а подобные нарушения, по общему признанию, носили в прошлом массовый характер), не существует никаких рациональных аргументов, способных остановить придание этому процессу более широкого характера.

Во-вторых, результатом соответствующих действий стало не просто отстранение от управления бизнесом лиц, предположительно виновных в нарушении некоего негласного соглашения между властью и бизнесом о распределении ролей в управлении «стратегическими» активами, и не просто уголовное преследование их за те или иные конкретные действия, но прямая передача всех или почти всех ценных активов возглавлявшейся ими компании, — компании, созданной и работавшей на основе действующего законодательства, — в непосредственное владение или под контроль других юридических лиц. В данном случае даже не столь важно, что новыми собственниками этих активов стали структуры, принадлежащие государству или контролируемые им. Важно другое, а именно: результатом вмешательства государства стало не устранение от управления компанией конкретной группы лиц при сохранении самой компании, а фактическая ликвидация крупной корпорации, входившей в десятку крупнейших российских компаний, и целенаправленная передача ее активов в другие руки. Другими словами, реальные последствия данного процесса выходят за рамки наказания конкретных лиц, предположительно нарушивших установленные властью «правила игры», и имеют своим содержанием перераспределение права контроля над крупными экономическими активами. Более того, вовлечение в орбиту уголовного преследования среднего менеджерского звена ЮКОСа и начало «войн» между различными группами менеджеров говорит о том, что мотив перераспределения контроля со временем приобрел здесь самостоятельное и, возможно, доминирующее значение.

Bo-третьих, «дело ЮКОСа», безусловно, создает определенный прецедент использования судебной машины, — машины, подконтрольной государству в лице его высших органов власти, — для конкретной цели перераспределения ценных активов от одних собственников к другим. Прецедент этот опасен тем, что использованию судебной машины для скоординированной операции по смене собственника не предшествовало принятие открытого и прозрачного политического решения, а следовательно, подобное возможно в достаточно широком диапазоне похожих ситуаций, в том числе ситуаций, не связанных с принятием политического решения на самом верху государственной властной пирамиды.

Вместе с тем случаи действий государства, ставящих под сомнение права формальных собственников крупных активов, безусловно, не сводятся к «делу ЮКОСа», которое стало объектом столь большого общественного внимания главным образом из-за масштаба компании и публичности фигуры ее руководителя. Многие другие случаи, свидетельствующие о скептическом отношении власти к правам крупных собственников, не получают столь широкого освещения, но на самом деле являются ничуть не менее красноречивыми. Например, новое руководство ОАО «АвтоВАЗ», также имеющего неформальный статус стратегически важного для государства предприятия, было приведено к управлению компанией волевым административным решением, без осуществления каких-либо изменений в структуре акционерного капитала и даже без публичного выявления конечных бенефициаров сложной и запутанной схемы распределения акций компании. Периодически выплескивающаяся в СМИ дискуссия о целесообразности реорганизации автомобильной промышленности путем слияния существующих автосборочных предприятий, имеющих частных собственников, также ведется представителями государства таким образом, как будто вопрос о существующих собственниках является техническим, а их планы и мнение не имеют существенного значения. Точно так же, по сути, не ставится под сомнение и возможность фактического изъятия у нынешних частных собственников крупных активов в «стратегических» добываюнщх отраслях (в частности, это касается предприятий, ведущих добычу цветных и драгоценных металлов), причем в некоторых случаях процесс этого изъятия уже запущен.

Наконец, в вопросах подобного рода любые заявления исполнительной власти о своей готовности или решимости придерживаться буквы закона во многом лишены смысла в том случае, если они не сопровождаются готовностью следовать его духу. Последний же заключается (или, во всяком случае, должен заключаться) в том, что для того чтобы лишить собственника его прав или хотя бы их части, требуются не только и не столько формальные, сколько реальные основания. К таковым могут быть отнесены, в частности, доказанные факты противоправного использования этой собственности в ущерб общественным интересам, открытое неподчинение легитимным требованиям законной власти, использование ее для оказания явно выраженного сопротивления законным действиям государственных органов и т.п. Если же в поведении собственника хозяйствующего субъекта нет признаков столь серьезных злоупотреблений своим правом собственника или эти злоупотребления не доказаны с соблюдением всех надлежащих правовых процедур, то использование формальных нарушений тех или иных положений и инструкций может быть основанием лишь для выставления ему законных требований или применения тех или иных административных санкций, но не для отъема и перераспределения соответствующих активов путем массированной административно-судебной атаки. В противном случае любые правовые гарантии права собственности превращаются в фикцию, которую ни один здравомыслящий субъект не станет принимать всерьез. Если правительство считает допустимым и нормальным насильственное перераспределение собственности без серьезных реальных оснований, подобных тем, что были перечислены выше, то формальные основания могут легко быть найдены или созданы, и у любого хозяйствующего субъекта, сколь бы благонамерен и осторожен он ни был, не будет никакой возможности своим поведением исключить такое перераспределение.

Вышеизложенное утверждение (готовность государства следовать не только букве, но и духу закона как необходимое условие эффективной зашиты права собственности), строго говоря, справедливо для любого общества, даже такого, где власть сравнительно децентрализована и достаточно широко распределена между уравновешивающими друг друга альтернативными ветвями и структурами; где существует возможность использовать силу одних властных институтов для ограничения действий других. В условиях же современной России, где власть распределена таким образом, что разделенными оказываются не полномочия, а объекты контроля; где конфликты между властными субъектами, если они возникают, решаются вне правового поля, использование правовых барьеров для защиты от попыток перераспределения прав собственности «сверху» бессмысленны вдвойне. Сопротивление монопольной власти в передаче тех или иных хозяйственных активов от одного субъекта другому путем апелляции к букве закона заведомо обречено на провал. В этом свете популярная в определенных кругах идея совершенствования законодательства, которое технически может быть использовано для «отъема» собственности у лиц, впавших в немилость у исполнительной власти, для противодействия такому «беспределу» оказывается в значительной степени бессмысленным занятием. В лучшем случае подобная работа затруднит деятельность лояльных к власти юристов и чиновников, но остановить процесс «передела собственности», при наличии у власти желания и готовности на него пойти, подобного рода крючкотворство не в состоянии.

Если взглянуть на отношение постсоветского государства к вопросу о собственности и собственниках в динамике, то тенденция к некоторому усилению скептического отношения центральной власти к легитимности нынешней структуры собственности, безусловно, присутствует. Если в 1990-е годы тезисы о необходимости широкого пересмотра складывающейся структуры собственности на крупные хозяйственные активы, и в первую очередь собственности на бывшие государственные активы, раздавались исключительно со стороны внесистемной оппозиции, то после 2002 г. подобные призывы, хотя и в более осторожной форме, стали звучать и в высказываниях лиц, так или иначе причастных к властвующей элите. В отличие от пассивной или закулисной роли государства, характерной для так называемых «олигархических войн» 1990-х годов, в 2000-е годы роль государственной власти в перераспределении активов между отдельными финансово-промышленными кланами стала более явной и активной, в значительной своей степени не скрываемой. Обращение к судебной машине от имени государства в лице его налоговых органов для организации преднамеренного банкротства крупных компаний (ЮКОС является крупнейшим, но не единственным таким случаем) вообще представляет собой феномен последних двух-трех лет.

Вместе с тем нельзя не отметить, что на практике сомнение государственных органов в действительной легитимности частной собственности на бывшие государственные активы присутствовало на протяжении всего последнего пятнадцатилетия. Даже если оставить за скобками высказывания «диссидентов» внутри исполнительной власти (в частности, доклад Виктору Черномырдину Владимира Полеванова, назначенного в 1994 г. главой Госкомимущества; антиприватизационные высказывания Сергея Глазьева, занимавшего пост главы внешнеторгового ведомства в «гайдаровском» правительстве), реальные решения правительства по вопросам, затрагивавшим интересы частных владельцев крупных хозяйственных активов, в большей мере определялись политическими и лоббистскими возможностями конкретных личностей, нежели принципом священности и неприкосновенности прав собственности.

Отчасти подобное было связано с тем, что пересмотр отношения к праву частной собственностине был увязан с прояснением возможностей ее приобретения. Государственная власть в постсоветской России, легализовав и даже провозгласив заведомо эффективной частную собственность на хозяйственные активы, не смогла определить своего отношения к вопросу о легитимности способов ее получения (вопрос о так называемом «первоначальном накоплении»). Абстрактно признавая законным право частной собственности на эти активы, государство не определило вместе с тем открыто и четко, какой путь приобретения данного права следует считать легитимным. Напимер, остались без ответа следующие принципиальные вопросы:

1. Является ли получение контроля над активами в процессе приватизации бывшей государственной («всенародной») собственности достаточным основанием для того, чтобы считать их полноценной и не подвергаемой сомнению собственностью лиц, получивших возможности для такого контроля и практически во всех случаях — для его трансформации в формальное владение?

2. В случаях, когда приобретение права собственности было результатом сделки купли-продажи, имеет ли значение источник средств, использованных покупателем? Другими словами, следует ли считать право собственности нового владельца легитимным, если для его приобретения были использованы, как это фактически имело место, средства, полученные в результате «серых» или откровенно «черных» спекулятивных операций, использования государственных бюджетных или внебюджетных средств, откровенно нерыночных, разорительных для заимодавца кредитов, предоставлявшихся «своим» или криминальным элементам государственными (и не только) финансовыми учреждениями и т.д. и т.п.? Если однозначный ответ на данный вопрос невозможен, то где провести черту между легитимными и нелегитимными источниками получения средств?

3. В случаях, когда бывшая государственная собственность передавалась ответственными государственными чиновниками в частные руки с нанесением очевидного финансового ущерба государству, должно ли это обстоятельство влиять на легитимность ее частного собственника как добросовестного приобретателя данного имущества?

4. Является ли «нецелевое» или криминальное использование новоприобретенной собственности достаточным основанием для того, чтобы право собственности в этом случае утратило свою легитимность?

Отсутствие официально сформулированных ответов на вышеприведенные и другие подобные вопросы привело к тому, что руководители государственных структур, от которых зависело и зависит реализация частными собственниками их прав, при принятии соответствующих решений руководствовались и продолжают руководствоваться своими собственными представлениями о легитимности. При этом, естественно, их представления глубоко субъективны и во многом зависят от личной вовлеченности представителей государства в процесс контроля за крупной собственностью и в получение доходов от ее использования. В любом случае на уровне общественных представлений самоочевидно, что обращение к государству за помощью в защите своих прав как собственника не имеет смысла, если оно не подкреплено дополнительными аргументами финансового или политического характера. Даже если подобное представление частично является продуктом инерции общественного сознания, оно вполне согласуется с доступнойдля внешнего наблюдателя информацией о реальных фактах хозяйственной жизни.

С другой стороны, такое отношение государства к частным собственникам, по крайней мере отчасти, связано и с тем, что само государство все это время ставило и продолжает ставить себя вне закона. В течение длительного времени оно, по сути, отказывалось выполнять свои финансовые обязательства, установленные законом (невыплаты зарплат государственным служащим, в том числе военнослужащим, отказ в выделении средств на принятые с соблюдением всех процедур программы государственных расходов, наконец, знаменитый дефолт 1998 г., когда правительство в одностороннем порядке отказалось оплачивать оформленные облигациями собственные долги). Удовлетворение финансовых претензий граждан и организаций к государству на практике зависит не от судебных решений (хотя выиграть судебный процесс против государства также, мягко говоря, очень непросто), а от политического решения соответствующих государственных структур. Ведомственные инструкции, противоречащие законодательству и даже признанные таковыми, продолжают действовать в течение неопределенно длительного времени, не говоря уже о практике работы по не оформленным документально или нигде не опубликованным, «закрытым» распоряжениям, которые просто невозможно оспорить в силу недоказуемости в суде самого факта их существования.

Постоянное изменение правил игры, необходимое для эффективного контроля государства над бизнесом, предполагает регулярный отказ от прежних обязательств даже в условиях признания и провозглашения преемственности политической линии, включая экономическую политику. Из последних примеров фактического отказа государства следовать ранее юридически и прецедентно установленным правилам игры можно привести практику так называемого «налогового террора», когда существовавшая в «серой зоне» правового поля налоговая практика, признававшаяся ранее допустимой и в этом смысле легальной, задним числом объявляется преступной и становится поводом для огромных финансовых претензий к юридическим и физическим лицам, а применительно к последним — и для жестокого уголовного преследования. Другим подобным примером может служить отношение к практике использования российскими предприятиями внутренних и зарубежных оффшоров, которое достаточно быстро и неожиданно поменялось — от молчаливого поощрения к попыткам заставить хотя бы часть российских предприятий полностью отказаться от их использования.

2

Мы уже упоминали, что «легкое» отношение к вопросу о собственности и собственниках в реальности характерно и для должностных лиц в судебной системе, в том числе в органах арбитража. Существующая практика такова, что суды с удивительной легкостью выносят решения, фактически лишающие юридических собственников значимых хозяйственных активов возможности пользования этими активами. Например, нередко для обеспечения исков, поданных миноритарными акционерами, вплоть до отдельных физических лиц, владеющих ничтожными долями уставного капитала компаний, суды выносят решения о замораживаниисчетов и лишении возможности распоряжения активами, имеющие критическое значение для функционирования крупных хозяйствующих субъектов. В случаях, когда предметом судебного разбирательства становятся иски налоговых органов к предприятиям-налогоплательщикам, суды нередко выносят решения об обеспечительных мерах, делающих невозможным дальнейшее существование предприятий и тем самым фактически по собственной инициативе решают вопрос принудительного изъятия собственности у тех, кто на данный момент этими предприятиями владеет. Суды также с удивительной легкостью выносят решения о признании законными параллельных органов управления на предприятиях (параллельные реестры и собрания акционеров, советы директоров и высшие исполнительные органы), девальвируя тем самым само понятие «законного собственника» и превращая его в предмет силового соперничества.

Причины, стоящие за столь легким отношением судебных органов к собственности и правам частного собственника, во многом очевидны. Технология силового отъема хозяйственных активов с использованием судебных решений отточена до совершенства и применяется практически в массовом порядке, что, безусловно, отражается и на психологии работников судебной системы. Для абсолютного большинства судей и обслуживающего судебные решения персонала формальная сторона вопроса имеет в лучшем случае второстепенное значение, в то время как главным фактором является соотношение сил участвующих в конфликте вокруг тех или иных активов лиц и организаций.

Не противоречит такому восприятию и собственно законодательная практика, которая слитком часто поражает своей ангажированностью и соответствием пожеланиям вполне определенныхгрупп, в том числе и групп криминального свойства. В частности, процедура банкротства с использованием арбитражного управления, по мнению многих, с самого начала строилась как криминальная, «заточенная» под насильственный отъем собственности в пользу лиц, обладающих сравнительно большей властью и влиянием, а арбитражные судьи, выносящие соответствующие решения и назначающие управляющих, оказываются не более чем винтиками этой криминально-силовой (по своей сути) системы, и ожидать от них трепетного отношения к правам собственников было бы по меньшей мере наивно.

Но и суды общей практики укомплектованы людьми, чье общественное и правовое сознание формировалось либо видоизменялось в условиях фактического хозяйственно-правового нигилизма «переходной экономики» России 1990-х годов. Соответственно, вряд ли будет оправданно увязывать все скандально известные, равно как и остающиеся «в тени» общественного внимания сомнительные судебные решения, касающиеся прав собственников, исключительно с давлением со стороны исполнительной власти. Очевидно, что немалую роль здесь играют и факторы иного порядка, а именно: психологическая готовность судебного корпуса и правоохранительной системы в целом рассматривать право частной собственности на хозяйственные активы как некую условность, как всего лишь один из аргументов (причем не самый главный) в силовой игре вокруг распределения крупных доходов, в которой все ее участники одинаково недостойны с точки зрения морального права на эти доходы, а значит, и титул собственника оценивается не с точки зрения его законности и справедливости, а как предмет возможного торга и силовых интриг.

Более того, даже в тех случаях, когда стремлениеоценить конфликтные ситуации, связанные с правом собственности, в категориях справедливости все-таки присутствует, сделать это на практике оказывается чрезвычайно сложно из-за отсутствия критериев легитимности этого права, о чем мы уже говорили выше. Во-первых, власть так и не смогла сформулировать эти критерии, а общество в силу переходности нынешнего периода еще не успело их выработать естественно-историческим путем. Вовторых, происхождение права собственности на подавляющую (по стоимости) часть активов является непрозрачным и противоречивым, так что беспристрастно выявить единственного подлинного, «настоящего» собственника часто просто физически невозможно. И, наконец, в-третьих, даже при наличии собственника, которого в той или иной степени можно счесть легитимным, остается неясным (прежде всего, в силу отсутствия достаточной общественно-исторической практики), насколько далеко распространяются его законные и оправданные права и полномочия. Соответственно, решения по целому ряду важных вопросов как с точки зрения права, так и представления о надлежащих общественных устоях оказываются в своего рода «серой зоне», где четкие категории отсутствуют и на первый план выступают личные предпочтения и пристрастия лиц, осуществляющих правосудие.

Итак, переходный характер судебной и судебноисполнительной систем в России вносит по меньшей мере заметный вклад в общую неопределенность вопроса о легитимности в стране существующей крупной частной собственности.

3

Следующей формой, в которой выражается слабая легитимность крупной частной собственности на производительные активы в стране, является, как было отмечено выше, отсутствие единства мнений, не говоря уже о единстве действий по этому вопросу внутри предпринимательского сообщества. Можно было бы ожидать, что именно предпринимательское сообщество должно солидарно занять наиболее жесткую позицию по поводу легитимности тех прав собственности, которыми представители этого сообщества формально наделены, но в реальности этого не происходит.

Более или менее солидарная позиция предпринимателей как общественного слоя или класса проявляется (через позицию их профессиональных объединений) почти исключительно в отношении разработки и принятия тех или иных законодательных актов или ведомственных инструкций, не носящих закрытого характера. В этих ситуациях главы или представители таких объединений иногда высказываются в средствах массовой информации в поддержку либо с критикой тех или иных конкретных положений разрабатываемых и принимаемых документов, ссылаясь на коллективное мнение членов своих объединений. Можно также с достаточно высокой степенью вероятности предположить, что их усилия с целью добиться отражения их мнения в принимаемых документах не ограничиваются работой со средствами массовой информации, а включают в себя и другие известные формы и инструменты лоббистской деятельности.

Однако в случае конфликтных ситуаций, связанных с правами предпринимателей как собственников, голос их объединений как выразителей коллективного мнения этого социального слоя практически не слышен, и отстаивание своих позиций в этих конфликтных ситуациях остается исключительно личной заботой каждого конкретного предпринимателя. Внимательное знакомство с работой СМИ, в том числе электронных, показывает, что практически ни в одном случае реального серьезного конфликта вокруг прав собственности, включая те из них, что получали широчайшую огласку и активно комментировались специалистами и обозревателями, в СМИ не прозвучало коллективное мнение профессиональных объединений предпринимателей как общих, так и отраслевых либо региональных. Освещение и трактовка соответствующих событий, в том числе таких крупных и драматичных, как «алюминиевые» и другие «олигархические войны», административный и силовой передел на рынке СМИ, «собирание империи» «Газпрома» после 2000 г., демонтаж ЮКОСа, судьба «Сибнефти», перипетии реструктуризации авиастроительной промышленности, возможность отстранения многих частных компаний от участия в освоении крупных месторождений природных ресурсов и многие другие, практически целиком были отданы на откуп зависимым и независимым публицистам, в то время как позиция предпринимательских объединений по всем этим вопросам либо вообще не была сформулирована, либо не была сделана достоянием гласности. При этом последний из названных вариантов (позиция есть, но не обнародуется) маловероятен, поскольку в той степени, в которой о позиции видных фигур в деловом сообществе можно судить по их публичным высказываниям, а главное — действиям, вопрос о выработке единой, консолидированной позиции по такого рода вопросам для них не актуален. Все спорные вопросы, связанные с реализацией прав конкретных собственников (и в первую очередь конфликты по этому поводу с государственными структурами), они предпочитают решать на индивидуальном уровне через механизмы закулисного лоббирования конкретных интересов и решений. На уровень же коллективных органов и механизмов, которые в силу своей природы в большей мере имеют публичный характер, отдается обсуждение либо наиболее общих проблем бизнеса, не имеющих в обозримом будущем перспективы конкретного решения (проблемы коррупции, забюрократизированности механизмов государственного регулирования, поддержки малого и среднего бизнеса и т.п.), либо чисто технических аспектов взаимоотношений государства и бизнес-сообщества («совершенствование» тех или иных процедур административного регулирования, формы финансовых трансфертов от бизнеса к власти, участие бизнеса в реализации государственных программ и т.п.). Другими словами, готовность бизнес-сообщества к коллективным действиям распространяется сегодня лишь на относительно маловажные аспекты его отношений с властью и обществом, в то время как в главном вопросе — вопросе прав собственности й его защиты, российские предприниматели предпочитают действовать и искать решения проблем индивидуально, на основе собственных административных и силовых ресурсов либо путем сепаратных договоренностей с властью и другими заинтересованными сторонами.

В принципе, это явление можно было бы объяснить страхом вызвать неудовольствие со стороны исполнительной власти, понятными и естественными в такой ситуации опасениями за судьбу своего бизнеса. Однако причина не в этом или, по крайней мере, не только в этом. Судя по целому ряду признаков, внутри самого предпринимательского класса существует и весьма широко представлено мнение, состоящее в том, что нынешнее распределениеправа собственности на основную массу наиболее ценных хозяйственных активов не имеет под собой каких-либо естественных или экономических оснований и может претерпеть существенные перемены в ближайшем будущем.

Другими словами, внутри делового сообщества есть люди, в том числе люди, играющие в нем не последнюю роль, считающие, что нынешние права собственности отнюдь не являются священными и безусловными, что единственным безусловным правом является право сильного. Соответственно, при изменении соотношения сил новые претенденты на успешно функционирующие в частной собственности активы, согласно этой логике, имеют право на ее силовой «передел», который не может и не должен сдерживаться формальными юридическими препятствиями. Подобный взгляд, составляющий стержень идеологии и основной закон так называемого «бандитского капитализма», вопреки некоторым оптимистическим утверждениям, по-прежнему сохраняет весомые позиции как в реальности российской экономической жизни, так и в менталитете крупнейших (да и не только крупнейших) хозяйствующих субъектов. Хотя на фоне крупных событий, связанных с усилением позиции государственной и полугосударственной собственности в ключевых отраслях, сообщения и аналитические заметки о попытках силового отъема собственности, исходящие от негосударственных структур, стали если не теряться, то, во всяком случае, привлекать гораздо меньше внимания, это не значит, что подобное явление утратило свою актуальность. Более того, на самом деле подобного рода силовые захваты (или, в официальной терминологии, «незаконное рейдерство») остаются реальной угрозой для практически любого успешно функционирующего частного предприятия.

Хотя официальная статистика случаев «незаконного рейдерства» отсутствует, министр экономического развития и торговли Герман Греф приводит, со ссылкой на экспертов, следующие данные: за 2005 год произошло более 100 публичных корпоративных конфликтов, а общая стоимость вовлеченных в них активов составила порядка 4 млрд долларов. Общее же количество конфликтов исчисляется тысячами. По словам министра, незаконный захват происходит в отношении эффективной собственности. «Как только на рынке появляется лакомый кусочек, со всех сторон на него устремляются взоры.»

Бизнес-идеология, оправдывающая силовой передел собственности, естественно, характерна прежде всего для новых представителей экономической элиты, чье появление на первых ролях в предпринимательском сообществе связано с постепенным уходом со сцены первого поколения российских крупных частных собственников и занятием освобождаемого ими пространства людьми, чье влияние и, соответственно, административно-силовые возможности находятся в стадии роста и расширения. Такого рода обновление элиты представляет собой процесс, существенно затрудняющий консолидацию предпринимательского класса вокруг идеи защиты приобретенного права собственности и превращения этого права в своего рода «священную корову», не подлежащую закланию при любых политических переменах и изменениях во властных конфигурациях.

Ситуация осложняется также и тем, что объективно необходимый процесс консолидации собственности, укрупнения хозяйствующих субъектов и субъектов управления бизнесом на сегодняшний день в России еще не завершен. Хотя в ряде областей степень концентрации производства и собственности уже подошла к порогу экономической и политической целесообразности, а в некоторых (правда, очень редких) случаях возможна и частичная деконцентрация, в целом в экономике, и прежде всего в промышленном секторе, сохраняется большое количество независимых производственных единиц, не имеющих долгосрочной перспективы. Если эти производственные единицы в ближайшие годы не станут объектом добровольной или принудительной концентрации производства и собственности, их ждет гибель либо полное перепрофилирование .

Те же из сегодняшних предпринимателей-собственников, кто надеется расширить свои хозяйственные империи за счет неконсолидированных хозяйственных пространств, склонны рассматривать усиление гарантий нынешним формальным собственникам как нежелательное и ничем не оправданное создание лишних препятствий своим планам. Популярная в развитых странах идея защиты и расширения прав миноритарных собственников компаний со сложным составом владельцевсобственников в нынешних российских условиях оборачивается для наиболее сильных в хозяйственном отношении экономически неоправданными (с их точки зрения) дополнительными издержками, как финансовыми, так и в виде необходимости привлекать дополнительный административно-силовой ресурс. В этом состоит по крайней мере одна из причин того, что легитимность приобретенного различными путями в течение последних пятнадцати лет права собственности на крупные хозяйственные активы ставится под сомнение (пусть и в неявной, непубличной форме) даже внутри самого предпринимательского сообщества.

В результате в стране возникла парадоксальная ситуация, когда все влиятельные силы, прежде всего административная власть и предпринимательское сообщество, в принципе признают необходимость легитимной частной собственности на крупные хозяйственные объекты, а также вытекающих из нее более частных прав и полномочий и в то же время не заинтересованы сегодня в решительных и действенных коллективных шагах в этом направлении.

Рассуждая здраво и логически, нельзя не видеть, что пренебрежение правами юридических собственников в долгосрочной перспективе невыгодно всем. Бизнесу, потому что недавняя и нынешняя экономия на затратах, необходимых для установления контроля за тем или иным конкретным бизнесом, оборачивается несопоставимо большими дополнительными затратами на сохранение этого контроля в условиях, когда чисто правовая его охрана (в виде поддержания юридически чистого права собственности) оказывается неэффективной или невозможной. Государству, поскольку сохранение его контроля над хозяйственной деятельностью в стране, где рамки формального права никого и ничто не ограничивают, оказывается делом чрезвычайно трудным и затратным. Наконец, и обществу в целом, поскольку отрицательное воздействие этой ситуации в первую очередь затрагивает инвестиции и экономический рост.

Вместе с тем краткосрочные интересы всех наиболее влиятельных и причастных к хозяйственной деятельности лиц работают скорее в противоположном направлении, подталкивая к тому, чтобы стимулировать дальнейшее перераспределение собственности в выгодном для себя направлении. Таким образом, переходный характер современного российского общества обусловливает крайне нежелательную, совершенно вредную для его развития ситуацию, когда отсутствие устоявшегося, уверенного в стабильности своего положения класса собственников обесценивает понятие крупной частной собственности на производственные активы как таковое, в том числе в глазах наиболее влиятельной и обеспеченной части предпринимательского сословия.

Наконец, прямое отношение к этой теме имеет и то обстоятельство, что собственность в России остается недостаточно кодифицированной, а ее юридическая форма в очень большом количестве случаев неадекватна реальному экономическому содержанию отношений владения и распоряжения хозяйственными активами, которые она, юридическая форма, призвана отражать. Подробнее об этом явлении будет сказано далее. Здесь же мы лишь отметим, что разрыв между формой и содержанием отношений собственности, безусловно, сказывается на восприятии ее как недостаточно легитимной, причем не только теми членами общества, которые находятся на низших ступенях пирамиды власти и собственности, но и теми, кто находится в самом центре отношений собственности и в силу этого лучше понимает неадекватность их юридической формы.

4

Выше мы отмечали, что важнейшим элементом недостаточной легитимации крупной частной собственности является неоднозначность общественного мнения по этому вопросу. Более того, мы отмечали, что характер и количество публикаций на эту тему указывают на тенденцию к отказу все большей части тех, кто формирует общественное мнение, признавать сложившуюся структуру естественной, закономерной и в этом смысле легитимной. Необходимость определенных мер, в том числе и таких, которые затрагивали бы интересы собственников и в какой-то степени нарушали их права, вытекающие из нынешних норм законодательства, так или иначе признается сегодня практически всеми значимыми общественными течениями.

Пик такого рода настроений, а точнее, их отражения в средствах массовой информации пришелся на период предвыборной агитации в 20032004 гг., когда идея необходимости корректировки существующей структуры собственности приобрела особенно сильное звучание. Однако признаков отказа от этой идеи, во всяком случае публичного, или ее осуждения общественным мнением не наблюдается и сегодня.

Причин для столь негативного отношения общественного сознания к нынешней структуре собственности на крупные, общественно значимые хозяйственные активы можно выделить несколько. Первая из них, лежащая на поверхности, — это ощущение несправедливости раздела государственного имущества в процессе его приватизации в 1990-х гг. Хотя подобное ощущение базируется прежде всего на популярных настроениях, в значительной мере искусственно подогревавшихся силами, стоявшими в оппозиции к тогдашней власти, для наличия и усиления такого рода ощущений имелись и вполне объективные основания. К таковым, например, можно отнести наличие глубокого разрыва между той картиной распределения в России собственности и экономических возможностей, которая рисовалась в качестве ближайшей перспективы политиками и чиновниками, выступавшими от имени «реформаторской власти», и реально возникшей в результате (или, по крайней мере, в период) осуществления ею властных полномочий невиданной ранее концентрации крупной собственности и возможностей ее приумножения в руках немногочисленных представителей «новой элиты». Несмотря на то, что общество в целом было готово принять неизбежный в условиях перехода к капитализму процесс глубокого имущественного расслоения, характер этого процесса был настолько сильно связан с административным и криминальным произволом, а возникшая в его результате степень концентрации власти и собственности в руках немногих настолько высокой, что ощущение неестественности и случайности возникшей структуры собственности стало характерным, пусть и в неосознанной форме, для огромного большинства российского населения. Хотя сегодня подобные ощущения не выливаются в сколько-нибудь массовые действия, не говоря уже о насильственных, они продолжают оставаться существенным фактором политической жизни и оказывать сильное воздействие на мироощущение политической и экономической элиты российского общества, причем это воздействие имеет исключительно негативный для нормальной экономической деятельности характер. Присутствующее в обществе отрицательное отношение к крупным собственникам, базирующееся на убеждении в неправедности путей их вознесения к вершинам экономической власти, существенно повышает долгосрочные риски хозяйственной деятельности, увеличивая вероятность резких движений властных структур в случае изменения тех или иных условий политической жизни.

Вместе с тем для такого рода настроений есть и еще, как минимум, одно объективное основание, а именно: очевидная слабость российского капитализма. Пятнадцать лет — достаточно длительный срок, причем не только по человеческим, но и по историческим меркам. Тот факт, что за пятнадцать лет постсоветского периода российский частный капитал так и не приобрел финансового, технологического и управленческого потенциала, дающего возможность создать диверсифицированную и динамичную экономику, экономику, которая бы не зависела, как сегодня, от потока рентных доходов, на извлечении и улавливании которых построена слишком значительная часть не только государственного, но и частного сектора, заставляет большую часть общества сомневаться в том, что нынешнее распределение крупной собственности является экономически эффективным, оправданным хотя бы с точки зрения хозяйственной, если уж не социальной эффективности.

К сожалению, несмотря на продолжающийся в течение уже достаточно длительного срока период экономического подъема, эти сомнения в глазах общественного мнения нисколько не ослабевают. Характерным показателем этого является, в частности, по меньшей мере терпимое, если не пассивно-одобрительное отношение общества к огосударствлению довольно крупных сегментов бизнеса, ранее уже ставшего предметом приватизации. Даже если учесть всю сложность условий, в которые поставлен российский частный капитал, неадекватность результатов его деятельности надеждам общества представляется нам очевидной.

 

Дефицит легитимности

1

В данном разделе сделана попытка проанализировать причины низкой легитимности крупной частной собственности в глазах всех (как мы попытались показать выше) основных сил, которые объективно должны были быть заинтересованы как раз в обратном — в максимальной стабильности режима регулирования в этой области, что и обеспечивает общую легитимность существующих прав и отношений собственности. В первую очередь это, естественно, относится к собственности на крупные хозяйственные активы, поскольку в современном развитом обществе именно они (в отличие от наличных денег, товарных ценностей и объектов недвижимости, преобладавших в докапиталистические эпохи) составляют основную часть как крупных личных состояний, так и национального богатства в целом.

Если попытаться просто перечислить факторы, лежащие в основе отказа большей части современного российского общества признать нынешних собственников крупнейших хозяйственных активов законными, то список этих факторов может выглядеть приблизительно следующим образом:

1) историческая традиция;

2) эффект «антиолигархической» пропагандистской кампании;

3) искаженная структура частной собственности в России, отсутствие среднего слоя собственников;

4) отсутствие видимой экономической и социальной эффективности использования крупным частным капиталом принадлежащих ему хозяйственных активов;

5) дефицит международной легитимности российских крупных частных собственников;

6) специфический характер российской приватизации 1990-х годов.

2

Прежде всего — об исторической традиции (или, точнее, отсутствии таковой).

Многие исследователи утверждают, что в течение почти всей российской истории личная частная собственность имела в России ограниченный характер и никогда в полной мере не распространялась на действительно крупные, важнейшие для экономической жизни государства ресурсы. Основная часть земельных угодий, недра, коммуникации всегда находились в собственности самодержавного или, впоследствии, советского государства, и претензии отдельных лиц на право безраздельно владеть и распоряжаться ими по своему усмотрению никогда не воспринимались всерьез ни верховной властью, ни обществом. Даже в тех случаях (в досоветский период), когда отдельные лица распоряжались крупными экономическими активами (землей, приисками, крупными мануфактурами) формально, на правах единоличных частных собственников, на деле общество воспринимало это как всего лишь предоставление им права пользования этими активами по воле и усмотрению самодержавной власти, которая по такому же своему усмотрению всегда могла лишить их этого права, не нарушив при этом естественного порядка вещей. Вопрос о противоправности действий монарха или его правительства в таких случаях не только не мог быть обсуждаем — он просто не вставал.

Другими словами, специалисты утверждают, что в России собственность на значимые производительные активы, в отличие от собственности на имущество, предназначенное в основном для личного потребления, никогда не рассматривалась как стопроцентно частная и уж тем более как священная и неприкосновенная. Верховная власть в лице монарха или олицетворяемого им государства всегда имела в глазах населения данное ей от Бога или в силу естественной природы вещей право перераспределять эти активы или продукты их использования по своему собственному усмотрению при условии, правда, соблюдения ею некоторых норм или представлений об общественной справедливости.

Более того, подобное восприятие права собственности было характерно, как отмечается, не только для обездоленной части общества, лишенной перспективы когда-либо воспользоваться этим правом в сколько-нибудь заметных размерах, но и для тех, кто реально распоряжался крупными хозяйственными активами и, казалось бы, имел все основания считать их своими по праву и по справедливости. Именно это объясняет, во всяком случае частично, тот факт, что предпринимательский класс в досоветской России так и не смог политически организоваться и взять на себя роль правящего; сформировать такую политическую систему, в которой интересы крупных частных собственников могли бы превалировать над интересами чиновной бюрократии, составлявшей костяк и стержень Российской империи. Этот же фактор обусловил и практически полное отсутствие сопротивления экспроприации крупных производственных активов в начальный период деятельности советской власти (до того, как волна экспроприации достигла уже и мелкой, и мельчайшей частной собственности).

Несмотря на то, что политическая слабость предпринимательского сословия в России в конце XIXначале XX вв. имеет под собой не одно, а целый ряд оснований, отсутствие в рамках этого сословия ощущения себя полноправными собственниками, то есть собственниками по законам жизни, а не по монаршей милости, — сыграло здесь далеко не последнюю роль.

Идеология и практика советского периода также, естественно, способствовала закреплению, в том числе на подсознательном уровне, известных тезисов о том, что крупные объекты не могут и в принципе не должны принадлежать отдельным лицам; что собственность (в смысле капиталистическая частная собственность) «есть кража»; что «в основе любого крупного состояния лежит преступление» и т.п.

Отнюдь не помогала разрушению этих архетипов сознания и практика первых лет постсоветского периода, когда формирование первых личных состояний и крупной собственности на производственные объекты сопровождалось резким падением уровня жизни огромной части населения, уничтожением сбережений, расцветом мошенничества на всех уровнях, ростом правового нигилизма и всякого рода моральных перекосов в общественной и политической жизни.

Финансовый кризис 1998 г. привел в числе прочего и к прямой реквизиции части средств населения, хранившихся в частных коммерческих банках, собственниками этих банков, некоторые из которых впоследствии продолжали фигурировать в списках богатейших людей России. Естественно, что в подобных условиях «советские» представления о крупной частной собственности на хозяйственные активы как об отклонении от нормального, должного порядка вещей, пустили еще более глубокие корни.

В силу вышесказанного совершенно естественно, что даже в тех случаях, когда властные структуры, а также влиятельные средства массовой информации пытались внедрять в сознание населения тезис о священности и неприкосновенности частной собственности, он, за редким исключением, не воспринимался аудиторией всерьез. В тех случаях, когда речь шла по сути о формах личного потребления (квартиры, дачные участки), право частной собственности воспринималось (хотя и с некоторыми оговорками) как выражение справедливости достаточно широкими слоями населения. Однако в отношении действительно крупных активов (например, крупнейших добывающих предприятий, металлургических комбинатов, автогигантов, не говоря уже о железных дорогах, портах и т.п.) любые попытки представить контролирующих их отдельных личностей в качестве естественных полноценных и полноправных собственников неизбежно наталкивались на историческое восприятие таких активов как части государственного по своей сути имущества, которое хотя и может быть передано в управление (вплоть до разграбления) отдельным лицам, но никогда не может принадлежать им как естественным (по законам «от Бога») собственникам. Соответственно, напротив, тиражированные оппозицией лозунги о недопустимости распродажи («растаскивания») «национального достояния», аморальности купли-продажи земли и т.д. на подсознательно-историческом уровне находило у населения достаточно благоприятный отклик.

3

На фон вышеописанного исторического фактора наложилась и сознательная «антиолигархическая» пропагандистская кампания, начатая определенной частью властной элиты еще в конце 1990-х годов и достигшая своего апогея в ходе избирательной кампании 2003-2004 гг.

Решая задачу объяснения слабости и неэффективности государства в ряде критически важных областей, эта кампания, направленная против крупных бизнес-групп, прежде всего финансовокоммерческих, в результате оказала дискредитирующее воздействие на идею крупной частной собственности вообще, легализовав в общественном сознании и без того занимавший в нем прочные позиции образ крупного предпринимателя как вора и грабителя; закрепив представление о том, что любая крупная собственность является продуктом преступных действий и никак не может быть признана законной и справедливой.

Попытки ограничить число «преступников» и «кровососов» узким кругом публичных представителей крупного бизнеса, в первую очередь его финансово-коммерческой части, оставив за рамками обличений бюрократическую часть олигархии, традиционно избегающей публичной демонстрации своей причастности к собственности на хозяйственные активы, лишь способствовала дискредитации крупной капиталистической частной собственности как таковой. Дело в том, что в результате такого подхода акцент оказался смещенным с обвинений в коррупции на сам факт приобретения в собственность «заводов, газет, пароходов», а это вольно или невольно подводило население как объект пропагандисткой атаки к мысли о том, что этот факт сам по себе уже образует состав преступления, а возникающие в его результате отношения являются заведомо неправедными и нелегитимными. Редкие заявления противоположного характера, исходящие в том числе с самого верха властных структур (например, утверждения о необходимости укрепления института частной собственности, защиты прав собственников и т.д.) не получают такого же широкого освещения в СМИ, а в той степени, в которой они все-таки достигают аудитории, воспринимаются либо как имеющие отношение только к мелкой («трудовой») частной собственности, либо как ритуальные фразы, не предполагающие серьезных выводов и действий.

4

Определенную роль в массовом неприятии крупной капиталистической собственности как нелегитимной сыграла и искаженная структура частной собственности в целом, в том виде, в котором она сложилась в результате почти двадцати лет нынешнего развития капитализма в России. Средний слой собственников, традиционно играющий ключевую роль в массовом осознании права частной собственности как нормального, естественного права каждого человека, сложился в постсоветской России в крайне куцем и, главное, искаженном виде. Основная часть так называемого «среднего класса» в России — это люди, несколько приподнявшиеся над низовым уровнем в своем потреблении, но не обладающие никакими существенными активами, помимо собственного жилья, в большинстве случаев являющегося для семьи единственным. Существенные для благосостояния семьи вложения в реальные и финансовые активы, которые, собственно, и являются основой для выработки уважительного отношения к праву частной собственности вообще и праву собственности на крупные хозяйственные активы в частности, являются в сегодняшней России привилегией крайне ограниченной группы лиц, по отношению к которой в обществе преобладает негативное отношение. В результате группа по-настоящему крупных промышленных собственников (пресловутых «олигархов» в массовом сознании) практически не имеет опоры в лице широкого слоя владельцев существенных по своей значимости производительных активов как в форме непосредственных владельцев, так и миноритарных собственников, совладеющих этими активами через инструменты фондового рынка. Прослойка лиц, получающих от своей собственности главную, преобладающую часть совокупного текущего дохода, исчезающе мала по сравнению с общей численностью населения, и в ближайшей перспективе подобная ситуация вряд ли изменится.

5

Весьма существенную роль, на наш взгляд, играет и характер использования крупными собственниками своих производственных активов, а именно тот факт, что огромные и потенциально весьма ценные для экономики страны хозяйственные активы, оказавшиеся в частных руках, используются в малой степени, не самым эффективным образом, а то и просто физически и морально стареют, утрачивая свою стоимость безо всякого эффекта для общества и государства. Целые отрасли, оказавшиеся в результате приватизации полностью или преимущественно в частной собственности, длительное время стагнируют или поддерживаются в состоянии, в долгосрочном плане лишающем их шансов на международную конкурентоспособность. Если даже оставить за рамками внимания откровенно криминальные эпизоды, когда контроль над теми или иными активами с самого начала устанавливался с целью их разграбления или уничтожения как потенциального источника конкуренции, остается огромное количество случаев, когда массовая скупка предприятий, участков, лицензий и т.д. проводилась без ясно поставленной цели и, главное, не была подкреплена достаточным количеством финансовых, организационных и иных ресурсов. В результате на фоне разговоров о заведомо высокой эффективности частной собственности, в том числе крупной частной собственности, большое количество частных компаний на деле оказались очевидно несостоятельными с точки зрения качества управления оказавшимися под их контролем реальными активами.

Даже если эта несостоятельность и не выражалась в прямой деградации соответствующих производств, их технический и организационный уровень по меркам международной конкуренции снижался либо просто оставался ниже некоего критического уровня, необходимого для долгосрочного выживания в условиях глобализованной экономики.

Несмотря на то, что в большинстве случаев данный мотив в демагогических целях используется представителями антисистемной оппозиции (как это прочитывается в известных клише: «уничтожение советской промышленности», «деиндустриализация страны по заказу Запада» и т.п.), на самом деле его влияние весьма существенно сказывается также и на восприятии крупных собственников представителями групп, прочно вписанных своими интересами в современный российский капитализм — наемными менеджерами, представителями государственного бюрократического аппарата, правоохранительной системы, творческой интеллигенции и др. Социологические опросы обнаруживают, что в их сознании представители крупного бизнеса не ассоциируются с рачительным хозяйствованием или тем более созданием новых и перспективных направлений и отраслей. Несмотря на то, что во многих случаях (если не в большинстве) пассивные или негативные стороны распоряжения частными собственниками своими активами имеют определенные объективные основания (неблагоприятный деловой и инвестиционный климат, общее ощущение нестабильности, административные барьеры и помехи, ограниченный доступ к кредитным ресурсам, дефицит кадров и т.д.), бездействие и наносимый ущерб в умах социально активных групп населения субъективно ассоциируются с группой собственников или даже с самой крупной частной собственностью, пусть и применительно к условиям конкретной страны и конкретной эпохи.

Так или иначе, но названный мотив, безусловно, вносит серьезный вклад в поддержание представления о неоправданное™ нынешней системы собственности на крупнейшие хозяйственные активы с точки зрения ее общественно-экономической эффективности.

6

Еще одним фактором является дефицит международной легитимности нынешних российских крупных предпринимателей в качестве собственников. Несмотря на то, что в последнее время вроде бы наступило некоторое улучшение, в целом отношение к нашим предпринимателям на Западе остается настороженно-скептическим. Особенно ярко это проявляется при попытках российских предпринимателей приобрести в других странах сколько-нибудь существенные активы. В этих случаях презумпция невиновности перестает срабатывать, и дефицит легитимности прав российских инвесторов на принадлежащие им активы внутри страны начинает отзываться стремлением ограничить их экономическое присутствие за ее пределами.

Отчасти вина за это лежит на российской власти, которая, крайне прохладно относясь к правам собственности внутри страны, не может эффективно защищать их за ее пределами. Политически мотивированные обвинения конкретных российских предпринимателей, еще вчера принимавшихся на самом высоком уровне в Кремле, в мошенничестве, взяточничестве и хищениях с немедленным объявлением их в международный розыск, естественно, не могут не порождать опасливого и скептического отношения к российскому частному предпринимательству вообще.

Но и сами предприниматели немало сделали для закрепления такого рода отношения к себе. Использование в междоусобной конкурентной борьбе кампаний по дискредитации соперников через средства массовой информации, сомнительные юридические атаки посредством «дружественных» судов и государственных регуляторов, жесткие силовые акции без оглядки на степень их законности — все это, безусловно, подрывало и продолжает подрывать отношение к ним за пределами страны как к законным собственникам и добропорядочным бизнесменам. Не способствуют укреплению международной легитимности российских инвесторов и постоянные «разборки» между ними с использованием зарубежных, в том числе американских судов, когда предполагаемые «законные владельцы» российских частных компаний обвиняют друг друга в рэкете, шантаже, кражах, мошенничестве, организации заказных убийств и всех прочих смертных грехах.

Мешает им здесь и традиционная юридическая непрозрачность структуры собственности на многие крупные активы, формально принадлежащие многочисленным юридическим лицам. Многоступенчатость схем контроля и множественность сделок по приобретению тех или иных долей в компаниях создают благоприятную почву для оспаривания легитимности тех или иных приобретений. В такого рода сложных схемах всегда при желании можно найти относительно слабое звено, воспользовавшись которым можно поставить под сомнение правомерность владения соответствующими активами их нынешними собственниками.

Так или иначе, но в итоге сложилась ситуация, когда любые сделки, подразумевающие участие российского капитала в управлении крупными активами в странах Запада, прежде всего в Европе, вызывают публичные сомнения в легитимности этого капитала, а это, в свою очередь, усиливает соответствующие сомнения в среде самого российского общества.

7

Наконец, еще один, без сомнения, важнейший фактор, который следует назвать в этом ряду, — это особый, специфический характер российской приватизации 1990-х годов, породивший целый букет проблем различного свойства, и прежде всего — проблемы, непосредственно связанные с легитимностью прав на приобретенные в процессе приватизации крупные хозяйственные активы. (Здесь еще раз следует оговориться, все, что будет сказано ниже, не относится к попавшей в орбиту массовой приватизации личной собственности (жилье, дачные участки) и мелким производственным активам типа магазинов, предприятий службы быта, небольших мастерских и т.п.)

Сегодня можно утверждать, что российская приватизация 1990-х годов превратилась в важнейший фактор нестабильности отношений собственности и низкой общественной оценки степени их легитимности.

Наиболее явным фактором, обусловившим именно такую оценку прошедшей приватизации, является высокая степень ее криминализации, выходящая за рамки допустимого в столь чувствительном для экономики страны и ее населения вопросе. Независимые исследования и доклады, посвященные приватизационным процессам в России первой половины 1990-х годов, пестрят примерами абсолютно незаконных действий: открытым хищением и присвоением средств, использованием заведомо ложных документов и сведений, организацией заведомо неправосудных судебных решений и применением неприкрытого насилия — от захватов зданий и документации до организации убийств. При этом огромное количество такого рода эпизодов, следствием которых стал переход значительной доли ныне существующих крупных реальных активов под контроль их нынешних собственников, так и остались нерасследованными, а результаты их — не пересмотренными в установленном законом порядке. Результатом этого является то, что право собственности на огромное количество активов, формально признаваемое сегодня за нынешними владельцами (в результате продаж и перепродаж, слияний и поглощений большинство их после приватизации сменилось, во многих случаях даже по нескольку раз), в своей первооснове имеет криминальное происхождение.

Естественно, что использование уголовных методов и, соответственно, участие в этом процессе криминальных структур, является неизбежным следствием любого процесса раздела и передела собственности и в этом смысле до известной степени допустимой платой за проведение общественно необходимых реформ. Вместе с тем ситуация, при которой масштабы использования криминала и криминальных методов превышают определенную критическую величину, неизбежно ведет к тому, что весь этот процесс приобретает в глазах общества, да и самого государства, отчетливо криминальный характер. Собственно, именно это и произошло с российской приватизацией — применительно к ней само выражение «криминальная приватизация» стало своего рода расхожим клише.

Несмотря на то, что с формальной стороны этот вопрос вроде бы закрывается сроками давности как по самим приватизационным сделкам, так и по связанным с ними уголовным эпизодам, отношение к собственникам это меняет мало. За крупными собственниками, возникшими на горизонте российского предпринимательства в период «большой» приватизации, до сих пор тянется шлейф обвинений, как минимум, в мошенничестве и подлогах, а часто — и в более тяжких преступлениях, включая прямые хищения и организацию заказных убийств. В этой ситуации совершенно не удивительно, что призывы не подвергать сомнению существующий статус-кво в этой сфере активной частью населения не разделяются. Восприятие крупного собственника как бандита в дорогом костюме с претензиями на респектабельность и на роль носителя блага для страны и ее экономики продолжает оставаться преобладающим при оценке последствий приватизации 1990-х годов.

Оборотной стороной криминальной составляющей является высокая степень коррумпированности государственных органов, занимавшихся в тот период организацией и проведением приватизационных процедур. Не вдаваясь в детали, можно отметить, что огромное количество изъятий из правил, отдельных распоряжений правительства и президентских указов, касавшихся индивидуальных случаев, создавало условия для активного участия в приватизации государственных служащих, открыто использовавших в этих целях свое служебное положение. Хотя факты прямого получения взяток за создание особых условий при приватизации отдельных предприятий или за формальную легализацию (часто уже постфактум) самовольно присвоенных активов, подпадающие под статьи Уголовного кодекса, имели место далеко не всегда, использование служебного положения для личной выгоды имело, согласно господствующему мнению, массовый характер и являлось скорее правилом, нежели исключением из него. Вне зависимости от степени обоснованности обвинений в отношении конкретных личностей по конкретным эпизодам, коррупционный характер процесса «большой приватизации» в целом является фактом общественного сознания и в качестве такового оказывает существенное влияние на оценку правомерности ее итогов.

Далее. Вышеупомянутые многочисленные изъятия из общих правил и процедур, обилие случаев приватизации не по закону, а «по указу» (даже в случаях, когда это в принципе допускалось законодательством при достаточно широком его толковании) уже сами по себе, вне зависимости от наличия или отсутствия в них элементов коррупции, также снижают оценку легитимности приобретаемых таким образом прав собственности. Общее ощущение хаотичности приватизации, отсутствия простых и понятных правил, соблюдаемых всеми участниками процесса (что является обязательным элементом при оценке его результатов как справедливых и честных), запутанность и нестабильность процедур — все это важные составляющие, обусловливающие квалификацию приватизации в общественном сознании несправедливой и, следовательно, неокончательной.

Для оценки прошедшей «большой приватизации» в категориях справедливости и соответствия общественным интересам помимо процедурных вопросов большое значение имел также вопрос о размерах компенсации, которую государство в качестве собственника приватизируемых активов получало за отказ от своих прав на соответствующие активы.

Понятно, что взвешенно и добросовестно оценить, насколько справедлив конкретный размер компенсации по конкретным объектам чрезвычайно сложно. Сторонники минималистского подхода отмечают, причем вполне обоснованно, что с учетом всех возможных рисков, сопровождающих процесс приватизации в переходной экономике, при определении «справедливой» цены ориентироваться на текущую стоимость аналогичных объектов в развитых экономиках было бы в принципе неверно. По той же причине в данном случае было бы некорректно определять «настоящую» стоимость приватизируемых объектов на основе оценки затрат на создание аналогичных объектов в текущих ценах.

Не вполне приемлем здесь и подход, базирующийся на оценке текущей доходности приватизируемых объектов: помимо фактора повышенных институциональных рисков, его использование в условиях российской экономики 1990-х годов сильно затруднялось бы крайне низкой финансовой прозрачностью действующих предприятий и отсутствием адекватной существовавшим условиям детально разработанной системы финансового учета и отчетности. Более того, при отсутствии прозрачных конкурентных рынков, в условиях сильной сегментированности и даже фрагментированности экономического пространства текущая доходность бизнеса в большей степени определялась факторами неэкономического порядка, нежели реальными характеристиками хозяйственных активов. Соответственно, ценность приватизируемых активов для приобретателя в значительной мере определялась его личными возможностями, положением вадминистративной системе координат, наличием мощного криминального «прикрытия» и тому подобными вещами, что делало крайне проблематичной возможность объективной оценки активов по этому критерию. Еще более призрачной была возможность оценить долгосрочную, перспективную доходность приватизируемых активов, неотделимую от вопроса о размерах необходимых капитальных вложений и прогноза основных параметров использования активов на длительную перспективу, что в условиях сильной неопределенности этих параметров было попросту невозможно.

Наконец, такой универсальный на первый взгляд инструмент, как проведение открытых торгов и аукционов, в реально существовавших в начале и середине 1990-х годов условиях также не мог давать гарантии определения «истинной» цены объектов. Эффективное использование этого инструмента возможно только при условии относительно открытой системы, обеспечивающей реальный доступ к торгам большого количества хозяйствующих субъектов, обладающих соответствующими финансовыми, организационными и управленческими ресурсами. Естественно, что политические и экономические реалии того периода такую возможность практически исключали.

В результате, по мнению части экономистов, величина «справедливой» цены оказывалась практически неопределимой, а диапазон экономически оправданных возможных оценок приватизируемых объектов — чрезвычайно широким. Соответственно, с этой точки зрения, нет серьезных оснований говорить о том, что приватизация проводилась по многократно заниженным, «бросовым» ценам.

Есть, однако, и альтернативная точка зрения, которая пользуется гораздо большей поддержкой в общественном сознании. Согласно ей, несмотря навсе методологические и технические сложности, в том числе обрисованные выше, государство было обязано определить для себя некий уровень цен на приватизируемые объекты, который бы отражал их реальную ценность в случае нормального использования при нормальных же условиях, и не допускать передачи их в частную собственность без получения бюджетом адекватной компенсации. В случаях же отсутствия хозяйствующих субъектов, способных и желающих заплатить за получение в свою собственность цену не ниже установленного вышеописанным образом минимума, государство было обязано предпринять меры для эффективного использования данных объектов в рамках государственного сектора до тех пор, пока не созреют условия для их приватизации на приемлемых для общества условиях. В любом случае, согласно этой точке зрения, государство не должно было поддаваться паническим настроениям и шантажу со стороны недобросовестных претендентов на государственную собственность и приватизировать принадлежащие ему объекты на, по существу, навязанных ему условиях, исходя из произвольно установленных самим же государством жестких временных ограничений и предельных сроков.

Эта альтернативная точка зрения также, безусловно, не лишена слабых мест и может быть подвергнута обоснованной критике, но сам факт ее популярности и огромного воздействия на общественное сознание неоспорим. В последнем не просто преобладает, но и укоренилось представление о том, что «большая» приватизация произошла фактически в форме раздачи бывшей государственной собственности ограниченной группе физических лиц. При этом компенсация за передачу прав собственности в бюджетах различных уровней несопоставима с реальным эффектом, полученным частными собственниками в результате использования ими новоприобретенных активов.

Другими словами, независимо от степени справедливости такого восприятия, большинство населения страны, в том числе политически активной его части, убеждены в том, что крупнейшие российские предприятия, в первую очередь предприятия сырьедобывающего комплекса, получены первыми (а в большинстве случаев и теперешними) их собственниками практически за бесценок, а крупнейшие из этих собственников, ставшие благодаря контролю над этими предприятиями богатейшими гражданами России, являются фактически «назначенными» миллиардерами. Самое важное, в этом убеждена и подавляющая часть политического класса страны — совокупности лиц, в той или иной степени участвующих в процессе принятия политических решений, определяющих как ближайшие, так и более долгосрочные перспективы ее развития.

Однако масштабные изъяны процесса приватизации не сводятся к криминальности, коррупционности и хаотичности процесса, а также отсутствию достаточно значительного эффекта в плане роста финансовых поступлений в бюджеты различных уровней. В принципе, все эти вещи могли бы быть «проглочены» обществом, если бы в итоге приватизации возникла более или менее сбалансированная структура распределения собственности, обеспечивающая, с одной стороны, эффективное использование основных активов для экономического роста, а с другой — возможность для большинства населения так или иначе получить свою долю в результате этого роста. В реальности же приватизация в том виде, в котором она была проведена, не смогла решить эту задачу, и ниже мы попытаемся аргументировать этот вывод.

8

Помимо социально-политических проблем, так или иначе порожденных процессом приватизации, ее результат также не оправдал общественных ожиданий.

Возникший в результате приватизации большого количества бывших государственных предприятий частный сектор российской экономики оказался неспособным выполнить ряд важнейших с точки зрения интересов большинства населения задач, ради решения которых авторы приватизации в том виде, в котором она фактически произошла, призывали общественное мнение смириться с неизбежными (или якобы неизбежными) ее издержками в виде коррупции в государственном аппарате, попадания бывшей государственной собственности в случайные руки, роста роли криминала в экономике, неоправданного роста социального и имущественного расслоения общества и т.д. Население пытались убедить в том, что, во-первых, частное управление хозяйственными активами всегда и заведомо эффективнее государственного и, следовательно, обеспечит более высокие темпы экономического роста, и, во-вторых, в том, что после завершения так называемого первичного накопления капитала возникшая конкуренция быстро разорит случайных и криминальных собственников, не способных эффективно распорядиться попавшими под их контроль крупными предприятиями, и произойдет перераспределение контроля и собственности на эти важные активы в пользу наиболее способных и эффективных менеджеров и собственников. В результате, как утверждалось, страна вступит в полосу длительного устойчивого экономического роста, который повысит спрос экономики на дисциплинированную и квалифицированную рабочую силу, на элементы человеческого капитала и тем самым приведет к общему быстрому росту доходов, появлению мощного «среднего» класса, сглаживанию имущественных и социальных различий и в целом к росту выгод всего населения страны от использования растущего благодаря деятельности частного капитала экономического пирога.

Сегодня, однако, можно констатировать, что роль и возможности возникшего в России частного сектора оказались гораздо более скромными.

Прежде всего, тезис о заведомо высокой эффективности управления активами на частных предприятиях оказался несостоятельным. Теоретически и практически высокая мотивация, связанная с тем, что используемые активы находятся в частной собственности и имеют конкретных владельцев, дает свой эффект только при наличии определенных условий в виде реальной конкуренции, жестких рамок закона, охраняемых всей мощью государственной власти, а также сознательной политики государства по направлению частнохозяйственной деятельности в те сферы, где она способствует развитию экономики и общества в целом. В противном случае вся энергия частного сектора оказывается направленной на монополизацию рынков и охват наиболее прибыльных видов деятельности, к которым относятся в первую очередь операции с бюджетными средствами, сбор средств у граждан и предприятий через «финансовые пирамиды», а также бизнес, основанный на недобросовестном манипулировании потребительским сознанием и на активной эксплуатации человеческих пороков и слабостей.

Практически все эксперты согласны в том, что как раз подобная ситуация и имела место на протяжении 1990-х годов. Большая часть энергиикрупного (сравнительно крупного в рамках российских реалий того времени) частного капитала была сосредоточена на активном использовании в целях личного обогащения финансовых потоков, связанных с обслуживанием или использованием государственных финансов, экспортом сырья и «улавливанием» личных доходов наиболее обеспеченных слоев российского населения посредством предоставления торгово-финансовых услуг. Частные инвестиции в реальном секторе по существу начались только после «финансового кризиса» 1998 г., связанного в числе прочего с падением цен на основные предметы российского сырьевого экспорта. Фактически, лишь сокращение возможностей сравнительно легкого «отъема денег» у государства и населения, связанное с последствиями падения экспортных цен и финансового кризиса, побудило представителей крупного бизнеса обратить свое внимание на более хлопотные и менее прибыльные сферы деятельности, в том числе в обрабатывающей промышленности.

Однако и в последующий период, как говорилось в первой части, механизм роста частного сектора оставался и остается в большой степени завязанным на экспорт углеводородного сырья и металлов, с одной стороны, и улавливание связанных с ним доходов определенной части населения — с другой. Следствием такого характера развития российского частнопредпринимательского сектора является, во-первых, уже отмечавшееся выше неэффективное использование реальных активов, оказавшихся в результате приватизации под контролем частного капитала, а во-вторых, закрепление за российским капитализмом нетехнологичных, не требующих использования значительных людских и интеллектуальных ресурсов и в долгосрочном плане малоперспективных сфер экономической деятельности.

Далее. Помимо не оправдавшихся надежд на резкое или просто заметное повышение эффективности использования бывших государственных основных фондов, общественное разочарование в результатах приватизации связано с тем, что она не смогла обеспечить основной части взрослого населения шанса ощутимо улучшить свое социальное и материальное положение. Стоит напомнить, что в начале 1990-х годов приватизация активно преподносилась населению как открытие окна новых привлекательных возможностей для каждого взрослого работающего человека. В реальности же параллельно с процессом приватизации (хотя далеко не всегда и не обязательно в связи с нею) происходило, наоборот, закрытие новых возможностей для существенных страт и групп в обществе, в том числе групп, занимавших до этого в обществе достаточно высокое положение. В категорию так называемых «новых бедных» попала очень значительная часть государственных служащих среднего и низшего звена, в том числе военнослужащих, работников сферы образования и здравоохранения; преобладающая часть творческой интеллигенции, высшего и среднего звена технических специалистов. Только единицы из них, особенно если не принимать во внимание самую молодую часть этих групп, смогли найти для себя привлекательные возможности в частном секторе как в роли высокооплачиваемых наемных работников, так и в роли индивидуальных или коллективных предпринимателей. Остальные же с появлением в России частнопредпринимательского сектора не ощутили в своем собственном положении никаких изменений к лучшему для карьерного или социального роста. На фоне связанных с переходом к «рынку» высоких ожиданий, активно поддерживавшихся в том числе и усилиями «реформаторской» элиты, это воспринималось как отражение несправедливости и «неправильности» происходивших процессов. Естественно, подобное ощущение находило свое отражение и в неприятии приватизации как процесса, обманувшего личные ожидания этих людей, что, безусловно, снижало в общественном сознании и степень легитимности ее результатов.

Наконец, определенную роль в формировании охарактеризованного выше отношения сыграли и случаи прямого обмана, а также пренебрежительного отношения к соблюдению юридически и политически корректных форм осуществления приватизации. В частности, серьезные долгосрочные последствия имела так называемая «залоговая приватизация» 1997-1998 гг., которую многие расценивают как циничную и по форме (передача государственных пакетов акций «в залог» без намерения погашать полученный под него символический кредит), и по содержанию (получение под видом кредита государственных же средств, ранее переведенных на счета кредиторов) передачу потенциально наиболее ценных государственных активов немногочисленной группе специально отобранных частных лиц. Хотя непродолжительная кампания «залоговых аукционов» не могла принципиально изменить картину распределения собственности, основные черты которой сформировались еще до начала «залоговой приватизации», она, безусловно, усилила в обществе ощущение нелегитимности происходящего, в том числе и у тех, кто спустя несколько лет оказался в положении людей, чье мнение по этому поводу могло сыграть важнейшую роль в судьбе основных бенефициаров приватизации и полученных ими в собственность активов. Появление в высказываниях представителей власти упоминаний о «назначенных миллиардерах» на самом деле является отзвуком и долгосрочным последствием использования рядом частных бизнес-групп того периода откровенно циничных, игнорирующих потенциальную роль общественного мнения форм взятия под свой контроль крупнейших добывающих предприятий, ставших впоследствии основой принадлежавших им так называемых «олигархических империй».

Таким образом, особенности и результаты российской приватизации стали одним из важнейших факторов, породивших и закрепивших скептическое отношение к правам собственности владельцев крупных хозяйственных активов. Не отменяя и не уменьшая действие всех остальных факторов, упомянутых в настоящем разделе, сомнительные стороны процесса приватизации 1990-х годов продолжают выступать в качестве серьезного препятствия на пути реальной легитимации крупной частной собственности в сегодняшней России.

 

Возможности решения проблемы легитимации крупной частной собственности

Теперь, когда мы выяснили причины и факторы, обусловливающие низкую степень легитимности крупной частной собственности в современной России, можно попытаться сформулировать и пути решения этой проблемы. Ниже представлены некоторые основные направления, по которым общество, государство и бизнес-сообщество должны двигаться, если они заинтересованы в преодолении этого огромного препятствия для поступательного развития страны и ее экономики в средне- и долгосрочной перспективе, а также некоторые первоочередные меры на ближайшие полтора-два года.

1

Учитывая многообразие причин недостаточной легитимности нынешней крупной частной собственности, программа мер по исправлению положения также должна быть комплексной и охватывать разнообразные аспекты проблемы — экономические, юридические, социальные и психологические. Это необходимо подчеркнуть, в частности, в связи с тем, что в рамках обсуждения, которое в последние годы велось на страницах российских изданий, преобладающее место занимали и продолжают занимать вопросы юридического и, в меньшей степени, социально-политического аспектов легитимации, в то время как не менее важные в этом плане экономические и психологические аспекты подчас вообще оставались вне сферы внимания авторов. Однако главным условием и первым шагом в движении к этой цели должно стать признание проблемы и постановки ее как общественной и государственной задачи.

На первый взгляд вышеназванное утверждение может показаться риторическим приемом или общим местом, однако на самом деле за ним стоят вещи весьма конкретные и важные. Легитимация права собственности в общественном сознании и в общественной практике может, конечно, происходить стихийно и подспудно, путем накопления небольших изменений, которые в конечном итоге приведут к качественному скачку, однако подобный путь решения проблемы в существующих условиях займет несколько десятилетий. Сегодняшняя Россия просто не имеет для этого достаточного ресурса времени — отрицательные последствия нерешенности данного вопроса, описанные нами выше, на протяжении столь длительного периода приведут к настолько значительному отрыву страны от группы развитых стран, что вопрос о легитимности крупной частной собственности во многом утратит свою актуальность. Практический результат от легитимизации прав на эту собственность возможен только в случае ее реализации в исторически короткие сроки, а это, в свою очередь, становится возможным лишь при условии, что такая задача провозглашается и, главное, реально становится одной из приоритетных задач государственной политики. Поэтому первым шагом на пути решения проблемы в обязательном порядке должно стать ее публичное признание в качестве важной общегосударственной задачи и принятие программы мер для ее решения.

Что же касается основных направлений, по которым должна строиться работа по легитимации крупной частной собственности, лежащей в основе постсоветской экономики России, то они определяются необходимостью преодолеть действие каждого из факторов, описанных выше, прежде всего исторической инерции массового сознания; идеологем, рожденных политическими противостояниями последних пятнадцати лет; непрозрачностью российского крупного бизнеса и специфическими инструментами, используемыми им для обеспечения своего политического прикрытия; наследием кампании приватизациии государственной собственности 1990-х годов.

В данном списке порядок, в котором перечислены названные нами факторы, не является случайным. В частности, вопросы, связанные с необходимостью достижения минимального общественного согласия по поводу итогов «большой» приватизации, и, в первую очередь, получивших скандальную известность «залоговых аукционов» середины 1990-х годов, совершенно осознанно помещены нами в конец списка, несмотря на то, что в общественной дискуссии последних лет они неизменно пребывали в центре внимания. На самом деле, как мы пытались показать выше, вопрос об общественном утверждении итогов приватизации (на тех или иных конкретных условиях), представляет собой лишь часть, и притом не самую центральную, более общей проблемы легитимации в России частной собственности на крупные хозяйственные активы. Без решения в той или иной форме этой более общей проблемы с учетом всех ее причин и аспектов предлагающиеся варианты легитимации последствий «залоговой приватизации», будь то в форме взимания компенсационного налога или в какой-то другой, более сложной форме, все равно окажутся не более чем временным, локальным мероприятием, не способным обеспечить крупным собственникам полноценную легитимность и уверенность в неприкосновенности их собственности, обществу — ощущение справедливости, а государству — надежную экономическую базу. Именно по этой причине мы предлагаем рассматривать возможные варианты «подведения черты» под итогами приватизации крупных государственных хозяйственных активов в 1990-е годы только в контексте программы мер по реабилитации и общественному признанию крупной частной собственности как таковой. При этом мы исходим из общей посылки о том, что речь идет не о простом признании итогов приватизации со стороны государственной власти (тем более, что формально подобное признание уже есть и простое повторение ранее уже звучавших со стороны высших должностных лиц заявлений на эту тему принципиальным образом ничего не изменит), а о программе взаимных шагов со стороны бизнеса и власти, создающих условия для общественного признания нормальности и разумности реально складывающихся отношений собственности, в том числе и на крупные, общественно значимые хозяйственные активы.

Описанный выше подход представляется особенно важным и, более того, абсолютно необходимым с учетом того обстоятельства, что процесс приватизации государственной собственности еще не завершен, и в предстоящие годы (в период до 20102011 гг.) нам предстоит стать свидетелями продажи крупных государственных пакетов акций предприятий в сфере телекоммуникаций, транспорта, электроэнергетики и, возможно, некоторых крупных институтов финансового сектора. Совершенно очевидно, что с точки зрения оправданности и эффективности продолжения приватизации вопрос о легитимности крупной частной собственности в России должен быть решен (пусть и не в полной мере, но хотя бы в главном) еще до того, как остающиеся в руках государства крупные куски собственности в тех сферах, где от непосредственного владения ими решено отказаться, будут тем или иным способом передаваться в частные руки. С другой стороны, и сам процесс дальнейшей приватизации, в последние годы явно буксующий, получит в этом случае дополнительный импульс.

Для решения же общей проблемы легитимации крупной частной собственности необходимо, повторимся, предложить государству и бизнесу выполнить определенный набор мер, которые бы нейтрализовали или, по крайней мере, существенно ослабили действие сформулированных в предыдущем разделе факторов, обусловливающих нынешний дефицит ее легитимности.

2

Итак, первым шагом в направлении решения данной проблемы должна стать попытка прервать историческую традицию выводить любые крупные производительные активы из числа объектов, которые в принципе должны находиться в частной собственности. Для этого государство, причем именно оно, как единственный, в представлении основной части населения, выразитель не частных, а национальных интересов, должно предпринять, как минимум, следующие шаги.

1. Концептуально и практически зафиксировать границы, в рамках которых естественно обусловленная общественная собственность на земельные и природные ресурсы должна реализовываться в непосредственной (государственное владение и управление) либо опосредованной (налоговые и лицензионные выплаты) формах, определив тем самым сферу, за пределами которой права частных собственников не могут быть поставлены под сомнение под предлогом «приватизации общенационального достояния». Для этого необходимо внести полную ясность, во-первых, в вопрос о том, какие объекты (в обозримом будущем и с учетом общественного сознания на нынешнем этапе) в принципе не могут находиться в частной собственности и быть объектом приватизации по соображениям социальной справедливости и общественной безопасности; а во-вторых, какие активы должны находиться в распоряжении частных компаний и лиц без получения ими полномочий полных и безраздельных собственников, то есть с теми или иными изъятиями из таких полномочий.

Сегодня практически всем очевидно, что такие сферы есть и должны сохраняться в пределах обозримого будущего. Например, попытки включить вчисло объектов частной собственности основные природные ресурсы (лесные и водные ресурсы, запасы природных ископаемых, другие хозяйственные ресурсы естественного происхождения) с очевидностью не будут приняты обществом и будут лишь компрометировать класс крупных собственников вообще. По той же самой причине концепция природной ренты, которая возникает в случае частнопредпринимательского использования естественных ресурсов общества и которая должна изыматься в пользу общества через механизм налоговых, лицензионных и иных рентных платежей, должна быть четко сформулирована на государственном уровне. И у общества, и у тех, кто на правах пользователя распоряжается теми или иными хозяйственными объектами, не являющимися продуктом частнохозяйственной деятельности (природные ресурсы, историческое наследие, а также права и привилегии, производные от государственного суверенитета), должно быть четкое представление о том, что возникающие в процессе их использования права распоряжения не являются полноценными правами собственности, а соответствующие ограничения и изъятия — четко сформулированы и закреплены в законодательных актах. Другими словами, частный собственник, равно как и власть должны иметь четкое и, главное, общее для всех взаимодействующих в экономической жизни сторон представление о том, до каких пределов может распространяться сфера действия права частной собственности с точки зрения возможных объектов владения и распоряжения. Вопросы о том, могут ли, например, находиться в частной собственности запасы природных ресурсов, объекты транспортной инфраструктуры общенациональной важности (экспортные трубопроводы, территории портов, транспортные коридоры), объектыжизнеобеспечения населения, объекты исторического наследия, представляющие общественную угрозу средства разрушения или экологически опасные объекты и т.д., должны быть решены политически, в общем виде, без привязки к тем или иным конкретным случаям и объектам. Точно так же политически и абсолютно прозрачно должны быть решены вопросы о том, в какой степени активы и права, связанные с использованием общенациональных ресурсов (например, лицензии на освоение месторождений полезных ископаемых, на использование лесных или водных ресурсов, равно как и хозяйственные структуры, ими владеющие), могут быть объектом свободной купли-продажи в рамках частнохозяйственного сектора. Если сохранение тех или иных ограничений на свободное распоряжение этими правами и активами признается целесообразным (на практике оно и не может быть полностью свободным, во всяком случае в рамках государства, обладающего своими собственными, отличными от бизнеса функциями), то они должны быть сформулированы в явном и прозрачном виде и надлежащим образом юридически оформлены. В противном случае возникает почва д ля глубоких и затяжных конфликтов, существенно ухудшающих общий экономический климат в стране.

2. В отношении сфер и областей, не затрагиваемых вышеописанными ограничениями, признать частную собственность нормальной и естественной в отношении любых хозяйственных активов вне зависимости от их размеров и значимости.

Выражением такого признания должна стать публичная поддержка процессов консолидации бизнеса и собственности в таких областях на частнохозяйственной основе. Государство должно открыто и публично заявить о готовности поддержи-вать и защищать от неблагоприятных воздействий среды крупные частные корпорации как опору российской экономики, как основу ее будущего хозяйственного могущества.

3. Наконец, государство должно сделать крупный частный бизнес своим реальным партнером в решении общенациональных задач.

Концепция государственно-частного партнерства, безусловно, должна быть интегрирована в государственную политику, но не в вульгаризированной форме «добровольного» финансирования бизнесом тех или иных государственных программ, а в своем изначальном смысле — как использование партнерских деловых отношений между государственными органами и частными корпорациями, прежде всего крупнейшими, при решении хозяйственных вопросов и задач, имеющих общественное значение и соответствующие масштабы.

Меры, изложенные выше, сами по себе, конечно, не смогут полностью нейтрализовать негативное воздействие исторического сознания и традиции на общественное восприятие крупной частной собственности, но, во всяком случае, заложат основы для более уважительного или, по крайней мере, менее скептического к ней отношения со стороны значительных сегментов общественного мнения.

3

Для полноценной легитимации крупной частной собственности, в том числе и в первую очередь собственности, возникшей в результате прошедшей в стране в 1990-е годы приватизации, необходимо подвести черту под темой «олигархии» и «олигархического капитализма».

Выше, в рамках соответствующего раздела, мы уже отмечали тот колоссальный вред, который нанесла идее легитимности крупной собственности на средства производства «антиолигархическая» кампания 2003-2004 гг., фактически отождествлявшая приобретение крупной частной собственности с грабежом и воровством, а самих собственников — с паразитами, не приносящими экономике страны ничего, кроме вреда. Необходимо, чтобы не отдельные представители экспертного сообщества, а государство в лице его высших должностных лиц и органов официально сняло все претензии к крупному капиталу, имея в виду якобы изначально присущее ему стремление к узурпации политической власти. Другими словами, должно прозвучать ясное и несам факт надвусмысленное признание того, что личия у отдельного гражданина или группы лиц крупных или даже очень крупных хозяйственных активов не является основанием для квалификации его как «олигарха», а высокая степень концентрации экономической силы в крупных корпорациях и холдингах — для квалификации экономической системы как «олигархической».

Необходимо четко определить, что негативный смысл, связанный с подобного рода терминами, имеет реальное отношение к действительности тогда и только тогда, когда экономическая сила и крупная собственность опираются на использование в частных и корыстных интересах политико-административных возможностей государства, причем на сугубо частной, непрозрачной и непубличной основе. Другими словами, речь идет об основанном на преследовании корыстных личных интересов сращивании бизнеса и политической власти для незаконного использования в этих целях административных возможностей государства. Соответственно, борьба с этим пороком является внутренним делом государственного аппарата и не должна служить основанием для обвинения целого социального класса в заведомо антиобщественных наклонностях и действиях. Именно на этой базе в дискуссии об «олигархах» в России на государственном уровне должна быть поставлена точка.

В принципе, участие крупного капитала в политике представляется нормальным и неизбежным. Напротив, отказ от него, полное самоустранение бизнес-сообщества из политической жизни являлось бы вещью противоестественной и противоречило бы не только политическим правам собственников, но и человеческой природе. Учитывая вышесказанное, насущной необходимостью является согласование правил такого участия — правил, которые бы обеспечивали его политически и юридически корректный, прозрачный и подконтрольный обществу характер.

Сутью этих правил должно стать исключение возможности использования крупным капиталом своих финансовых и организационных возможностей для приобретения теневой политической власти и влияния. Это означает обеспечение прозрачности и максимальной регламентированности процесса принятия государственных решений по вопросам, чувствительным для крупного бизнеса, обязательное проведение публичной политической дискуссии по наиболее важным из них. Столь же жестко должен быть регламентирован процесс сбора и анализа информации, предваряющий и создающий основу для принятия таких решений, с тем чтобы исключить привлечение к этому процессу подконтрольных тем или иным бизнес-группам либо очевидно ангажированных экспертов и экспертных структур.

Частью и обязательным условием принятия такого рода правил должно стать применение более жестких требований к финансовой прозрачности и ответственности за возможные злоупотреблениялиц, обладающих правом принятия решений в государственном аппарате, подробное регламентирование их служебных и финансовых взаимоотношений с любыми негосударственными структурами. Необходимо также усиление служебного и политического контроля по отношению к государственным служащим, обладающим по роду своей деятельности информацией и возможностями, представляющими коммерческую ценность.

При этом должен быть в полной мере учтен зарубежный опыт законодательного оформления и регулирования лоббистской деятельности, а также административных и иных мер, направленных на предотвращение «конфликта интересов» при выполнении своих обязанностей должностными лицами, в первую очередь тех из них, кто принимает решения на наиболее «чувствительных» с этой точки зрения участках.

4

Вместе с тем необходимо отметить, что подведение черты под прошлыми и нынешними обвинениями крупных собственников в приобретении теневой политической власти, а также в использовании этой власти для присвоения, нецелевого использования и вывода за рубеж общественно значимых экономических активов (что, собственно, и составляет суть «олигархизма»), потребует также беспрецедентных мер по увеличению прозрачности крупного бизнеса и его открытости для государственного и общественного контроля.

По сути, потребуется основательный демонтаж созданной в 1990-е годы модели «оффшорного» капитализма, в рамках которой преобладающая часть активов российского «большого бизнеса» оказалась формально принадлежащей компаниям, созданным в иностранных юрисдикциях, — компаниям абсолютно непрозрачным и находящимся вне зоны досягаемости для национальных (а часто и любых других) регулирующих и контролирующих органов. Несмотря на то, что для вывода центров владения и центров прибыли российских компаний в зарубежные юрисдикции у их фактических владельцев имелись серьезные, в том числе далеко не всегда криминальные основания, сохранение такой модели на будущее поставит под угрозу весь проект легитимации крупной частной собственности и даст основания для различного рода сомнений и подозрений, с одной стороны, и для соблазна конвертировать теневую собственность в теневую власть — с другой.

Резкое и существенное повышение степени прозрачности крупного российского бизнеса, отказ от «оффшорной» модели ее построения весьма помог бы устранению или хотя бы ослаблению еще двух факторов, выступающих, как мы отметили выше, причиной недостаточной легитимности крупной частной собственности в России, а именно: широко распространенного представления о малоэффективности использования крупными собственниками их производственных активов и дефицита их международной легитимности.

Действительно, отмеченные нами в части, посвященной причинам недостаточной легитимности крупной частной собственности в России, случаи пассивного или даже откровенно бессмысленного распоряжения ранее приобретенными активами со стороны крупных собственников связаны в том числе и с анонимным характером владения ими. Внесение большей ясности в вопрос о конечных собственниках тех или иных активов, появление у всех участников деловых отношений, в том числе у потенциальных инвесторов и кредиторов, более широких возможностей для сбора и анализасоответствующей информации, безусловно, будет оказывать на крупных собственников дисциплинирующее воздействие, а также способствовать более быстрому удалению с экономической сцены откровенно неэффективных и недобросовестных предпринимателей.

Действительно, нынешняя ситуация, при которой границы существующих бизнес-групп остаются размытыми и неопределенными в силу недоступности полной информации о структуре собственности на те или иные активы, сильно затрудняет объективную оценку их эффективности. Активное использование внутри групп трансфертных цен, показ прибыли в тех или иных звеньях производственных цепочек по выбору собственников группы делают невозможной оценку действительной рентабельности отдельных активов, позволяет завышать соответствующие параметры одних из них за счет других. Помимо повышения общего уровня рисков для хозяйственной и инвестиционной деятельности, такая непрозрачность отношений внутри групп влечет и репутационные потери для частного капитала в целом, так как создает впечатление, что частные собственники ведут производство на грани рентабельности или даже с убытками, то есть, по сути, разоряют принадлежащие им предприятия; причем далеко не всегда очевидно, является ли это частью продуманных схем, или следствием реальной некомпетентности и недобросовестности.

Вышеописанная непрозрачность собственности и контроля над ней в рамках российских бизнесгрупп позволяет им сравнительно легко планировать и организовывать нелегальные трансграничные финансовые потоки, означающие не только уход от налогообложения, но и нанесение ущерба миноритарным собственникам — по сути, обман мелких инвесторов и кредиторов. Помимо обвинений в мошенничестве (которое по меркам экономически развитых стран является отнюдь не невинной «игрой с законом», а серьезным преступлением, подлежащим реальному уголовному преследованию), это ведет к тому, что большинство крупных групп российских частных собственников оказываются «под колпаком» западных спецслужб и правоохранительных органов, что отнюдь не способствует улучшению имиджа и репутации российского частного капитала в развитых странах.

Косвенным подтверждением того, что непрозрачность российского крупного частного бизнеса влечет за собой большие репутационные и, как следствие, финансовые потери (хотя бы в качестве значительных и, возможно, растущих упущенных возможностей), является и то, что в структуре притока в Россию частного иностранного капитала как в форме заимствований российским предприятиям, так и в форме вложений в корпоративные ценные бумаги преобладают вложения в предприятия с государственным участием. Хотя обычно аналитики связывают это с агрессивным или даже гипертрофированным участием государства в хозяйственной деятельности («строительство госкапитализма»), в немалой степени это связано и с тем, что большинство потенциальных инвесторов оценивают коммерческие риски в российском частном секторе, связанные с его непрозрачностью, как весьма высокие. Как уже отмечалось, многоступенчатость схем, обеспечивающих конечным собственникам контроль за находящимися в их распоряжении активами, вовлечение в них различных оффшорных компаний, не имеющих ни истории, ни доказательств добропорядочности и надежности управляющих структур, равно как и юридической чистоты сделок по приобретению тех или иных активов, порождают у потенциальных кредиторов и инвесторов вполне закономерные опасения.

С другой стороны, раскрытие информации, способной пролить свет на чувствительные стороны хозяйственной деятельности крупных собственников в прошлые периоды, в свою очередь, требует известного рода гарантий со стороны государства. В первую очередь это касается гарантий непреследования за имевшие место в прошлом отступления от норм валютного контроля и использование механизмов трансфертного ценообразования. Естественно, степень «деликатности» подлежащей раскрытию информации не следует переоценивать: в общих чертах она не представляет собой никакой тайны для государства с его огромными возможностями контроля за движением людей и финансовых потоков. Что же касается деталей, то наличие или отсутствие информации по ним не играет критической роли для возбуждения уголовных дел или использования иных форм преследования, как открытого, так и завуалированного, со стороны государства. Как показывает практика, отсутствие широко публикуемой информации в таких случаях легко компенсируется политической волей к преследованию и использованием административных рычагов. Тем не менее определенные правовые гарантии в этом случае необходимы хотя бы для того, чтобы неформальные договоренности с государством имели юридическое основание.

Таким образом, и с этой точки зрения решение проблемы недостаточной легитимности крупной частной собственности в России может быть осуществлено только в форме комплексного пакетного решения, включающего в себя встречные шаги как со стороны государства (отказ от враждебной риторики: публичные мероприятия, повышающие социальный статус крупного бизнеса: предоставление ему возможности участия в политической жизни в рамках согласованных правил, гарантии непреследования за факты игнорирования или нарушения правил валютного контроля и за использование в этих целях механизмов трансфертных цен), так и со стороны крупного бизнеса (отказ от злоупотребления оффшорными механизмами контроля, общее повышение прозрачности отношений контроля и собственности, открытие информации для общего доступа).

При этом следует заметить, что юридическое оформление подобного рода соглашения не может в полной мере зафиксировать его содержание. Реальности хозяйственной и общественной жизни последних полутора десятилетий показывают, что роль неформальной компоненты, роль взаимного согласия по поводу сути вопроса между сторонами, участвующими в договоренности, особенно если в роли одной из них выступает государство, является не просто важной, а даже критической. В условиях, когда государство, выступающее как единый организм, не разделенный на соперничающие ветви, является монопольным источником легитимнойвласти, единственным работающим соглашением может быть только соглашение политическое, то есть соглашение, гарантом выполнения которого является не какая-то стоящая над участниками соглашения властная инстанция, например в лице судебной власти, а политическая добрая воля самих его участников.

5

Наконец, крайне важно для преодоления негативного влияния дефицита легитимности крупной частной собственности в России закрыть в том или ином виде вопрос об итогах приватизации 1990-х годов, который, как мы установили выше, остается серьезным препятствием на пути решения данной проблемы.

На наш взгляд, первое, что в этом отношении необходимо сделать, — это сформулировать ряд исходных положений, которые могли бы быть положены в основу решения этого вопроса. В частности, в качестве таковых могли бы выступить следующие принципы.

1. Несмотря на то, что приватизация в России является свершившимся историческим фактом, ее итоги нельзя просто объявить окончательными и бесповоротными и тем самым поставить в этом процессе завершающую точку. Для того чтобы обеспечить не формальную, а реальную легитимность модели распределения бывшей государственной собственности между конкретными лицами и организациями, чтобы создать механизм противодействия попыткам насильственного, в том числе стихийного ее передела, необходимы дополнительные меры со стороны государства, которые бы обеспечили минимально необходимую меру общественного согласия в этом вопросе.

2. Смысл дополнительных мер по легитимации итогов приватизации должен состоять в первую очередь в добровольном соглашении крупного бизнеса, политических и общественных организаций и государства об определенных условиях, на которых все названные стороны готовы строить свои дальнейшие взаимоотношения. Неотъемлемой частью этого соглашения должно стать утверждение итогов приватизации и подведение черты под дискуссией о ее законности и справедливости. Другими словами, речь должна идти не об изолированном мероприятии (вроде сокращения срока давности по искам, связанным с процедурами приватизации), а о комплексном пакетном соглашении, имеющем политический характер.

3. Конкретное содержание предполагаемых мер должно определяться в результате диалога заинтересованных сторон и их представителей и потому не может быть заранее определено и зафиксировано исходя из чьих-либо субъективных или научно-теоретических представлений. Это тем более справедливо, что все предлагавшиеся в ходе уже идущего публичного обсуждения идеи и меры имеют свои отрицательные стороны и следствия и встречают неоднозначное восприятие в обществе. Более того, в принципе не существует такого решения этого вопроса, которое бы одновременно удовлетворяло всем критериям экономической эффективности и юридической безупречности, не говоря уже о канонах многообразных направлений и течений современной экономической науки, и одновременно — представлениям о справедливости в понимании основных общественных слоев и сил. Главное требование, которое объективно предъявляется к комплексу такого рода мер, — это его приемлемость (в качестве компромиссного решения) для всех значимых общественных и политических сил, разделяющих цель стабильного, мирного и демократического развития страны на основе признания права частной собственности и свободы хозяйственной деятельности.

Вместе с тем некоторые наиболее общие положения относительно состава и содержания этих мер могут быть сформулированы с учетом хода общественной дискуссии на эту тему уже на нынешнем этапе.

Так, очевидно, что сколь бы порочна и социально безответственна ни была возобладавшая в начале 1990-х годов идея «обвальной» приватизации, отмена итогов массовой приватизации, признание их юридически ничтожными неприемлемо по целому ряду соображений как экономического, так и социально-политического характера. Идеи массовой ренационализации и деприватизации должны быть с самого начала оставлены за рамками серьезного обсуждения. Предлагаемые меры не должны предусматривать сколько-нибудь масштабного передела собственности, ставшей объектом приватизации и находящейся сегодня в собственности частных лиц, предприятий и организаций, или даже просто давать повод для начала такого передела. Случаи возвращения ранее переданных в частные руки хозяйственных активов могут иметь место, но лишь в качестве единичных случаев, когда иное решение проблемы, по преобладающему мнению, технически и политически невозможно.

Вместе с тем столь же очевидно, что безоговорочное признание за всеми нынешними собственниками права на бесконтрольное и ничем не обусловленное осуществление прав собственности на находящиеся в их распоряжении активы в полном объеме, без каких-либо изъятий и ограничений, также является политически и экономически неприемлемым решением. В ситуации, когда приватизация государственных активов осуществлялась, по существу, в чрезвычайном режиме, без надлежащего участия в организации этого процесса и контроля за ним представительных органов, ее итоги не могут быть «сверху» объявлены священными и не подлежащими обсуждению. Фактически, наблюдаемое сегодня массовое непризнание их таковыми порождает и неизбежно будет порождать в будущем нигилистическое отношение к крупной частной собственности вообще и отсутствие сопротивления со стороны общества случаям насильственного захвата и передела собственности на крупные хозяйственные активы (как бы ни убеждали сторонники идеи закрытия вопроса об итогах приватизации в их нынешнем виде население в том, что пересмотр права собственности «олигархов» на нефтяные компании приведет к уничтожению права собственности «маленького человека» на его квартиру или садовый участок).

Приемлемое компромиссное решение этого противоречия может состоять в том, что сохранение права собственности нынешних владельцев приватизированных активов будет обусловлено выполнением ими ряда условий, призванных компенсировать обществу часть упущенной выгоды, явившейся следствием хаотической и недобросовестной приватизации государственных активов. Содержание и формы такой компенсации могут быть предметом дискуссии (о чем будет подробнее сказано ниже), но сама идея компенсации или, точнее, компенсирующих условий и оговорок, должна быть принята с самого начала.

Возможны две принципиально различные формы такого рода компенсации, обе они уже неоднократно выносились на обсуждение и в том или ином виде предлагались для реализации в рамках ужеидущей общественной дискуссии. Первая из них заключается в разовом (хотя бы и растянутом во времени) обложении бывших или нынешних владельцев приватизированных активов дополнительным компенсационным налогом. Вторая предполагает внесение в существующие правила деятельности приватизированных предприятий (включая, возможно, и режим их налогообложения) изменений, ограничивающих на оговоренный период свободу распоряжения как самими производственными активами, так и результатами их использования (прибыль, финансовые потоки) их юридическими собственниками.

К первой из названных форм компенсации, в частности, относятся уже звучавшие предложения применить к владельцам приватизированных в 1990-е годы бывших государственных активов налог на непредвиденные доходы (аналог английского «windfall tax», использованного в 1997 г. лейбористским правительством для корректировки итогов приватизации, осуществленной ранее консервативными правительствами Маргарет Тэтчер и Джона Мэйджора). Предлагаются и конкретные алгоритмы и формулы исчисления такого налога применительно к случаю российской приватизации 1990-х годов, а также механизмы его взимания. Вместе с тем противники такого подхода справедливо указывают на целый ряд трудностей и проблем, связанных с его реализацией, вопрос о преодолимости которых остается пока открытым.

Второе направление, в меньшей степени представленное в публичной дискуссии, отстаивает необходимость пересмотра статуса соответствующих активов и предприятий на определенный переходный период, что давало бы государству правовые основания осуществлять несколько большую (по сравнению с частными компаниями, возникшимибез использования приватизированных активов) степень контроля за режимом их использования и отчуждения в пользу иных собственников исходя из общественных интересов. Поскольку ограничения, связанные с таким контролем, неизбежно будут ущемлять право нынешних собственников оптимизировать выгоду от распоряжения этими активами и/или от их реализации третьим лицам, применение такого рода ограничений будет, по сути, означать предоставление выгодоприобретателями приватизации 1990-х годов определенной компенсации обществу за получение ими непредвиденных или необоснованных доходов.

При выработке политического решения о формах и размерах компенсирующих условий не исключено также и сочетание обоих подходов в той или иной пропорции.

Безусловным принципом при обсуждении данной темы является положение о том, что при применении компенсирующих условий того или иного типа реальным выгодоприобретателем должно быть общество в целом, а не отдельные его слои или сегменты. Без выполнения данного условия легитимация итогов приватизации будет простой формальностью, не затрагивающей собственно общественного сознания, что в значительной степени лишает эту идею практического смысла.

Следует также подчеркнуть, что по своей сути любое окончательное решение должно быть политическим и исходить не столько из соображений абстрактной экономической эффективности, сколько из необходимости создать общественные условия для здорового экономического роста на основе, отвечающей условиям и вызовам двадцать первого столетия.

 

Некоторые практические предложения

Итак, в заключение сформулируем основные узлы представленной здесь цепочки рассуждений.

Нерешенность в России вопроса о положении и характере крупной капиталистической частной собственности, недостаточная ее легитимность в глазах власти и общества в целом является сегодня одним из главных препятствий для ускоренного развития в стране полноценной капиталистической рыночной экономики, способной преодолеть разрыв, отделяющий ее от группы наиболее развитых в экономическом отношении стран. В силу действия различных факторов как объективно-исторического, так и случайного характера в последние пятнадцать лет в российском обществе не сформировалась тенденция к более или менее автоматическому самоустранению этого препятствия в процессе экономического роста. В результате, если эта проблема будет оставлена без надлежащего внимания со стороны государства и общества, процесс модернизации российской экономики и общества будет фактически блокирован, и их дальнейшая эволюция, скорее всего, пойдет по тупиковому пути дальней периферии мирового капитализма, что, в свою очередь, чревато распадом России и утратой ею государственного суверенитета. Соответственно, решение проблемы легитимации крупной частной собственности не может быть поручено стихийной естественной эволюции, а требует сознательных мер государственной власти по поиску эффективных решений, которые могли бы быть приняты и поддержаны как бизнес-сообществом, так и населением в целом.

Возможной мерой, способствующей реальному вступлению страны на путь сравнительно быстрой (по историческим меркам) легитимации капиталистической частной собственности в общественном сознании и поведении, является политическое соглашение между государством в лице его исполнительной и законодательной власти, крупным бизнесом (его могли бы представлять ассоциации предприятий, а также иные организации, активно выражающие их интересы) и гражданским обществом (с известной долей условности его могла бы в этом случае представлять Общественная палата) относительно общих условий своих дальнейших взаимоотношений.

Данное соглашение должно содержать публичное признание проблемы легитимности частной собственности, включая собственность на крупные хозяйственные активы, в качестве важной общегосударственной задачи и программу мер для ее решения. При этом речь должна идти о программе взаимных шагов со стороны бизнеса и власти, создающих условия для общественного признания нормальными и разумными реально складывающихся отношений собственности, в том числе и на крупные, общественно значимые хозяйственные активы.

Частью этого соглашения должно стать утверждение итогов приватизации и подведение черты под дискуссией о ее законности и справедливости.

Еще раз подчеркнем, что речь может идти о добровольном, комплексном пакетном соглашении политического характера, связывающем в единыйузел интересы и деятельность крупного бизнеса, политических и общественных организаций и государства.

В вышеприведенной формуле каждое слово имеет важное значение, а именно:

• Меры по легитимации собственности на крупнейшие хозяйственные активы, ранее находившиеся в собственности государства, должны быть следствием не сделки между Кремлем и бизнес-группами, участвовавшими в приватизации, а широкого общественного соглашения, что только и может придать реальную легитимность его результатам.

• Соглашение обязательно должно быть комплексным, то есть охватывать не только вопрос о легитимности собственности, приобретенной в ходе приватизации, но и такие темы, как сфера возможного существования отношений частной собственности, режим использования находящихся в частной собственности стратегических или критически важных для жизнеобеспечения страны хозяйственных активов, порядок полной или частичной продажи таких активов, возможности и ограничения для их передачи в собственность нерезидентам, а также, что немаловажно, использование таких активов для участия их владельцев в политических процессах, в том числе в форме лоббирования.

• Соглашение должно быть пакетным, то есть не допускающим вырывания какой-либо его части из общего контекста и реализации ее без увязки со всеми остальными составными частями соглашения.

• Соглашение обязательно должно носить политический характер, то есть сопровождаться принятием на себя всеми сторонами определенных обязательств, гарантируемых не только правовыми нормами, но и общественным и политическим авторитетом участвующих в данном соглашении лиц и организаций.

• Наконец, оно должно быть продуктом добровольного согласия, а не навязывания заранее принятого властью решения всем остальным партнерам по взаимоотношениям.

Итогом соглашения должно стать определенное компромиссное решение, которое расценивалось бы всеми основными политическими силами и общественными группами как приемлемое с точки зрения обеспечения стабильного и динамичного развития экономики и общества на среднесрочную перспективу. Оно должно подвести черту под почти пятнадцатилетней историей изменений в характере и структуре собственности в России и дать гарантии невозврата к дискуссиям о необходимости их пересмотра в обозримой перспективе.

Что же касается конкретного содержания данного соглашения, то оно должно включать в себя, как минимум, следующие положения:

1. Декларацию сторон об окончании так называемого «переходного периода», означающую, что сложившиеся институты и отношения в российской экономике рассматриваются всеми участниками как долгосрочные, постоянные и не подлежащие радикальным изменениям в обозримом будущем.

2. Декларацию принципа преемственности власти, то есть подтверждение аккуратного и уважительного отношения ко всем обязательствам, принимавшимся от имени государства, в том числе по вопросу о правах собственности, вне зависимости от отношения к конкретным лицам, действовавшим на тот или иной момент от имени и по поручению государства. (Любые идеи революционных изменений, предполагающие политически мотивированный отказ от обязательств прежних составов государственной власти, в том числе от обязательств, зафиксированных в действующих законах и иных юридических актах, безусловно губительны для самой идеи легитимации права частной собственности, предполагающей признание исторической традиции как важнейшего правооснования.)

3. Определенные обязательства в виде денежных выплат или некоторых ограничивающих условий, накладываемые на собственников приватизированных крупных хозяйственных активов, призванные компенсировать обществу часть упущенной выгоды, явившейся следствием хаотической и недобросовестной приватизации государственных активов («компенсирующие условия»).

Соглашение должно устанавливать и конкретное содержание компенсирующих условий, а именно:

1) размер и сроки выплаты компенсационного налога, который должен рассчитываться как определенный процент от разницы между ценой приобретения активов в момент приватизации и ценой их реализации за вычетом суммы документированных капитальных вложений или присоединенных активов (в случае, если данный актив был реализован):

2) установление особого порядка продажи ранее приватизированных активов с применением повышенных ставок налогообложения, полученного в результате такой продажи чистого дохода. Возможно также использование такой компенсирующей меры, как предоставление государству права вето по наиболее важным управленческим решениям, непосредственно определяющим судьбу их дальнейшего использования.

4. Исчерпывающее перечисление тех видов активов, которые в силу различных соображений (естественное или историческое происхождение, производный от элементов государственного суверенитета характер, угроза общественной или государственной безопасности) мшут находиться в распоряжении частных компаний и лиц без получения ими полномочий полных и безраздельных собственников, то есть с теми или иными изъятиями из таких полномочий.

5. Взаимно согласованные обязательства государства и бизнес-сообщества, способствующие повышению информационной открытости и финансовой прозрачности крупного бизнеса. В частности, со стороны бизнеса они должны включать обязательства по раскрытию информации о своих акционерах и по переносу центров прибыли крупных трансграничных холдингов и бизнес-групп на территорию России, а со стороны государства — гарантии непреследования за имевшие место в прошлом отступления от норм валютного контроля и использование механизмов трансфертного ценообразования.

Ниже мы остановимся на содержании этих мер, равно как и на основных аргументах в пользу их включения в текст предлагаемого соглашения более подробно.

Декларация об окончании «переходного периода» процесса трансформации экономических и политических отношений в России, начало которому положил кризис КПСС и советской общественноэкономической системы

Данная декларация важна в первую очередь тем, что она должна зафиксировать необратимость перехода от фактической монополии государства на владение и распоряжение всеми общественно значимыми хозяйственными активами к экономической системе, основанной прежде всего на праве частной собственности. При всех необходимых оговорках, позволяющих избежать абсолютизации права частной собственности, декларация должна содержать недвусмысленное подтверждение того, что отрицание этого права несовместимо с основами нынешнего государственного строя России, а любая политическая деятельность, направленная на демонтаж права частной собственности, является антиконституционной, антигосударственной и, соответственно, преследуемой по закону. Крайне необходимо также зафиксировать в декларации положение о том, что отныне любые попытки объявить существующие отношения собственности временными, переходными, а потому условными и подлежащими в будущем пересмотру, не имеют никаких правовых и идеологических оснований.

Необходимость включения в предлагаемую декларацию вышеназванных положений связана в числе прочего с тем, что идея временного характера нахождения очень широкого круга бывших государственных активов в руках их нынешних юридических собственников — частных лиц и компаний пользуется значительной поддержкой в среде действующей российской элиты. Более того, наблюдаемая в последние годы тенденция к повторной концентрации в подконтрольных государству компаниях, прежде всего в нефтегазовой сфере, значительной части активов, ранее выведенных из государственной собственности, усиливает в обществе ощущение временного характера частной собственности и на другие подобные активы в различных секторах экономики. Вне зависимости от оснований, на которых базируется происходящее расширение сферы государственного владения и распоряжения экономическими активами, а также отточки зрения на его целесообразность, обществу должен быть послан четкий сигнал о том, что факт расширения сферы государственного контроля над хозяйственными ресурсами отнюдь не означает, что ранее осуществленная приватизация крупных активов в принципе является нелегитимной, а ее результаты — подлежащими отмене или пересмотру. Другими словами, необходимо ясное публичное подтверждение того факта, что частная собственность лежит и будет лежать в основе экономического строя в России.

Из вышесказанного вытекает необходимость, помимо прочего, и другого принципиально важного элемента предлагаемого нами соглашения — декларации принципа преемственности власти. Признание легитимности существующей власти и ее решений, в чем, кстати говоря, объективно заинтересована в первую очередь сама эта власть, базируется на положении о том, что законы и процедуры, благодаря которым произошло становление ныне действующей администрации и ее полномочий, то есть законы и процедуры, установленные предшествующей администрацией, в том числе и возникшие на их основании отношения собственности, также являются легитимными и должны соблюдаться и уважаться всеми последующими персональными составами верховной власти.

Это, разумеется, не означает, что сами эти отношения сформировались раз и навсегда и должны оставаться неизменными на бессрочную перспективу. Напротив, интересы сохранения и укрепления демократического правового порядка часто требуют принудительного приведения такого рода отношений в соответствие с интересами экономики и общества, когда и если между первыми и последними возникает расхождение. Однако принциплегитимности и преемственности власти требует, вопервых, чтобы такого рода коррекция производилась на базе правил и процедур, установленных предшествующей администрацией (абсолютный принцип демократии состоит в том, что установление новых правил и процедур возможно только на основании действующих), а во-вторых, что еще более важно, на базе соблюдения баланса между изменяемыми и неизменными компонентами на каждом этапе изменений. Последнее, говоря проще, означает, что вносимые в общественные правила и процедуры изменения, вне зависимости от их формального соответствия законам, на каждом этапе должны затрагивать лишь небольшую часть реально функционирующих отношений и не нарушать их общую ткань. Другими словами, изменения должны носить эволюционный, а не революционный характер, не в последнюю очередь потому, что революционные изменения в силу своей природы несовместимы с идеей преемственности и легитимности власти, которая предполагает смену наделенных властными полномочиями лиц и институтов на основе уже существующих правил и процедур, а не в результате массового революционного насилия.

Все вышесказанное предполагает, что и состоявшаяся в 1990-е годы приватизация бывшего государственного имущества, включая крупные и крупнейшие хозяйственные активы, должна быть признана в принципе легитимной, а ее итоги — не подлежащими массовому пересмотру. Отдельные сделки и их результаты могут быть подвергнуты пересмотру при наличии на то серьезных неоспоримых оснований, но подобные случаи должны носить единичный характер и не должны ставить под сомнение итоги приватизации в целом. В связи с данным положением имеются, как минимум, два принципиальных соображения, нуждающихся в формулировании и уточнении.

Первое из них заключается в том, что государству и обществу необходимо отказаться от пересмотра итогов той или иной конкретной приватизационной сделки, возвращения ситуации в исходное состояние лишь на том основании, что в процессе ее реализации были нарушены те или иные юридические нормы и положения.

Это связано с тем, что, во-первых, сами эти нормы страдали размытостью и возможностью различной интерпретации. При пристрастном рассмотрении практически в каждой приватизационной сделке можно обнаружить составляющие, которые являлись или могут быть истолкованы как нарушение действовавшего на тот момент законодательства, так что понятие «юридически чистой приватизационной сделки» применительно к реалиям 1990-х годов является скорее понятием виртуальным, нежели реальным.

А во-вторых, эволюционный путь изменений, который в сегодняшних условиях является единственно реальным и приемлемым для России, предполагает, что любые перемены, особенно в такой деликатной и тонкой области, как собственность на общественно значимые экономические активы, должны быть постепенными и не нарушать общественно-политическую стабильность и лежащий в ее основе сложившийся баланс сил и отношений.

Помимо прочего, это означает, что юридические нормы должны применяться не механически, а с учетом влияния, в том числе долгосрочного, которое они оказывают на общественное сознание и экономический климат в государстве. Даже в условиях правового государства, в странах с прочными традициями уважения к закону юридические нормы все же не являются абсолютным императивом, и в случаях, когда их механическое применение приводит к казусам или очевидно противоречит общественным интересам и здравому смыслу, соответствующие конфликты, как правило, разрешаются в пользу общества. Тем меньший смысл имеет настаивание на тщательном расследовании всех нарушений юридических норм в ходе приватизации в постсоветской России, где закон был и остается в большей степени политическим оружием, нежели реальным регулятором значимых отношений в обществе, тем более отношений, связанных с использованием крупнейших хозяйственных активов. В этой ситуации вопрос о правомерности отношений собственности, возникших в результате приватизации, требует политического в своей основе решения, в том числе и по поводу юридической чистоты уже состоявшихся в прошлом приватизационных сделок.

Второе соображение, которое мы должны отметить и подчеркнуть в связи с вопросом о признании легитимными итогов приватизации 1990-х годов, заключается в том, что, будучи необходимым, оно в то же время не должно быть безусловным. Выше достаточно много внимания было уделено описанию негативных, а в отдельных случаях и просто разрушительных для экономического и социально-психологического климата сторон состоявшейся в прошлом десятилетии «большой приватизации». Слишком много вопросов, крайне неудобных как для нынешних собственников, так и для тех, кто несет моральную и политическую ответственность за осуществление приватизации 1990-х, остается сегодня без удовлетворительного ответа. Игнорирование имеющихся вопросов и сомнений общества в долгосрочной и даже среднесрочной перспективе не менее опасно, чем безответственно предлагаемая некоторыми массовая реприватизация. Мы также отмечали, что груз названных отрицательных сторон играет немаловажную, если не главную роль в сохранении недостаточной легитимности крупной частной собственности вообще, а не только той ее части, которая сформировалась в результате процессов приватизации. В силу этого формальное утверждение результатов приватизации при помощи предлагаемого нами соглашения может и должно сопровождаться предъявлением бенефициарам «большой приватизации» ряда условий, призванных компенсировать обществу часть упущенной выгоды, являющейся следствием хаотической и недобросовестной приватизации государственных активов.

Такого рода «компенсирующие» условия должны включать в себя как уплату первоначальными бенефициарами приватизации в денежной форме некоторого компенсационного налога, конкретные параметры которого должны быть сформулированы и одобрены законодательной властью в форме закона, так и ряд обязательств со стороны нынешних юридических собственников данных активов ограничению своих полномочий в области по распоряжения этими активами на определенный срок с учетом предыстории и общественной значимости данных активов.

Хотя конкретное содержание компенсирующих условий может и должно стать предметом профессионального рассмотрения на рабочем (экспертном) уровне и не может быть в полной мере заранее заданным, некоторые принципиально важные их положения должны быть в обязательном порядке зафиксированы и в предлагаемом политическом соглашении. К таким положениям, на наш взгляд, нужно отнести следующие.

Применение к бенефициарам приватизации 1990-х годов компенсирующего дополнительного налога на приватизированные активы. Смысл налога должен состоять в том, что резкий прирост стоимости активов в течение нескольких лет после процедуры приватизации должен рассматриваться в качестве непредвиденного (незаработанного) дохода и подлежать дополнительному обложению. Учитывая, что бремя нового налога должны нести именно бенефициары приватизационных сделок, необходимо, чтобы базой налогообложения был именно прирост стоимости активов в течение установленного периода времени после их приватизации за вычетом сделанных в течение этого же срока прямых вложений со стороны собственника. Таким образом, базой налогообложения должна стать разница между ценой приобретения активов в момент приватизации и ценой их реализации (в случае, если данный актив был реализован) либо текущей рыночной стоимостью соответствующей доли бенефициара за вычетом суммы документированных капитальных вложений или присоединенных активов. Что же касается ставки обложения, то она может быть установлена на уровне текущей ставки налога на прибыль.

Следует заметить, что реальный смысл применения такого рода налога возможен только в случае применения его к очень ограниченному и заранее определенному кругу наиболее ценных активов, число которых должно составлять несколько десятков, но никак не сотен или тысяч. Только при данном условии возможны создание и эффективная работа уполномоченного государственного органа, на который будет возложена задача проведения тщательного расследования истории использования и реализации каждого из этих активов, определения бенефициара приватизационной сделки в отношении данного конкретного актива и расчета базы для налогообложения под контролем и с получением заключений авторитетных аудиторских фирм. В противном случае злоупотребления, коррупция и дезорганизация, сопровождающие любую массовую кампанию, породят столь мощное негативное влияние на деловую активность в стране, что ущерб от него перекроет ожидаемый позитивный эффект укрепления легитимности прав собственности юридических и физических лиц, контролирующих в настоящее время крупнейшие и наиболее ценные из приватизированных в прошлом десятилетии государственных производственных активов.

Помимо (или, если это будет признано целесообразно, вместо) компенсационного налога возможно установление для наиболее ценных из ранее приватизированных активов определенного временного режима управления, при котором государству в лице его органов управления имуществом будут предоставлены управленческие полномочия, не вытекающие непосредственно из формальной структуры собственности. В частности, возможно использование такой компенсирующей меры, как предоставление государству права вето по наиболее важным управленческим решениям, непосредственно определяющим судьбу их дальнейшего использования. Учитывая, что подобная мера ограничивает возможности юридического собственника использовать данные активы для целей получения максимальной прибыли, а в качестве ограничителя в этом случае выступают общественные (государственные) интересы (при условии, естественно, надлежащего уровня прозрачности деятельности представителей государства в органах управления), такие меры стали бы формой дополнительного изъятия части дохода от использования ранее приватизированных активов в пользу общества в целом. Другими словами, по сути такие меры представляли бы собой не что иное, как компенсацию обществу за чрезвычайно выгодные условия приватизации данных активов в прошлом, только выраженные в форме не денежной выплаты (компенсационного налога), а материальных жертв в виде потери части дохода от использования данных активов в результате ограничений, налагаемых на их использование исходя из общественных интересов.

Вопрос о том, в какой степени и пропорции следует использовать обе названные формы изъятия дохода от использования активов — в виде компенсационного налога в денежной форме или обременения управления активами в пользу общественных интересов путем дополнительного государственного контроля, следует решать на экспертном уровне для каждого конкретного случая. Учитывая, что, как было сказано выше, объектом названных мер могут выступать лишь несколько десятков крупнейших и наиболее ценных из приватизированных активов, технически вынесение решения по каждому из этих случаев не составит большой проблемы. Однако даже на уровне общего взгляда очевидно, что в ряде случаев (например, для стратегических объектов транспортной и энергетической инфраструктуры; объектов, имеющих прямое отношение к обеспечению общественной безопасности и жизнеобеспечения населения) использование второй формы было бы не только оправданно, но и необходимо.

Разработка мер в рамках названного направления — обременение управления приватизированными активами повышенной (по сравнению со стандартными правилами) степенью государственного участия и контроля, а также включение их основного содержания в текст предполагаемого общественно-политического соглашения — представляется важной еще и потому, что неурегулированность данного вопроса является серьезнейшим, если не главным фактором, мешающим приступить к приватизации ряда очень крупных и важных с точки зрения роли для экономики в целом государственных компаний, принципиальное решение о приватизации которых уже было принято и сейчас не оспаривается, во всяком случае публично. Речь, в частности, идет о Внешторгбанке, о государственном пакете холдинга «Связьинвест», о начале приватизации электрогенерирующих компаний, о российских железных дорогах. Очевидно, что перспектива утраты легальных рычагов воздействия на управленческие решения, принимаемые в рамках этих предприятий, выступает в роли сдерживающего фактора и не позволяет правительству приступить к конкретным шагам в этом направлении, несмотря на то, что вопрос о включении соответствующих активов в планы приватизации неоднократно ставился и даже решался положительно.

Как было уже сказано в начале главы, одновременно в соглашении должны быть зафиксированы встречные обязательства государства по отношению к тем владельцам приватизированных активов, в отношении которых будут применены компенсирующие меры. Конкретное содержание такого рода встречных обязательств могло бы стать предметом отдельного обсуждения, но в любом случае в число таких обязательств должны быть включены:

• гарантии от судебного преследования за правонарушения, которые могут быть усмотрены в действиях этих собственников в период приватизации (исключая тяжкие преступления против личности):

• гарантии от доначисления налога на прибыль, а также любых иных налогов применительно к оговоренным прошлым периодам:

• возможность использования для производственных инвестиций и выплат в пользу государства средств, ранее выведенных за рубеж с нарушением действовавшего в соответствующий период законодательства.

Далее, соглашение должно содержать исчерпывающее перечисление тех видов активов, которые в силу тех или иных соображений (например, их естественное или историческое происхождение, производный от элементов государственного суверенитета характер, возможные угрозы общественной или государственной безопасности) могут находиться в распоряжении частных компаний и лиц без получения ими полномочий полных и безраздельных собственников, то есть с теми или иными изъятиями из таких полномочий. В отличие от вышеупомянутых временных ограничений свободы управления приватизированными активами, предлагаемых Нами в качестве компенсации за полученные нынешними частными собственниками необоснованные льготы при приватизации, здесь идет речь об основаниях, по которым права частных собственников будут ограничены на постоянной основе. При этом основанием для ограничений будут не некорректные условия ранее проведенной приватизации, а определенные характеристики самих производственных активов, особенности их функционирования, связанные с повышенной общественной значимостью сфер, в которых эти активы функционируют.

Смысл названного положения состоит в первую очередь в том, чтобы заранее определить закрытый список оснований, по которым права частного собственника могут быть ограничены или урезаны государством, с тем чтобы исключить возможность в дальнейшем расширительного толкования таких оснований и, соответственно, неприятных «сюрпризов» для собственников в плане возможностей дальнейшего использования принадлежащих им активов.

Оборотной стороной и одновременно условием реализации всех вышеназванных договоренностей является согласие всех заинтересованных сторон о формах и степени участия владельцев крупнейших активов в политической жизни страны. Действительно, с одной стороны, очевидно, что неизбежно сопутствующие такому владению возможности оказывать влияние на политические процессы в обществе, а также на принятие решений на государственном уровне в той или иной степени будут востребованы и использованы. Было бы наивно ожидать полной политической пассивности или нейтральности от людей, в распоряжении которых находятся огромные хозяйственные активы национального значения, а также очень крупные финансовые потоки. Отказывать им в этом праве означало бы способствовать опасному процессу ухода оказываемого ими влияния «в тень», в область непрозрачных и никем не контролируемых действий и отношений, что, в свою очередь, резко снизит и без того недостаточный уровень понятности и предсказуемости действий российской власти.

Однако, с другой стороны, признавая за крупнейшими собственниками право активного участия в политической жизни, власть должна обеспечить цивилизованные формы и жесткие рамки такого участия, с тем чтобы максимально ограничить возможности использования теми или иными бизнес-группировками административного ресурса власти в их собственных интересах.

Добиться этого можно двигаясь в двух направлениях.

Во-первых, это повышение информационной открытости крупного бизнеса — обязательное раскрытие им всей имеющейся у компаний информации о своих акционерах (физических и юридических лицах, в том числе находящихся вне пределов российской юрисдикции), а также показателей текущей деятельности принадлежащих ему компаний, причем в оперативном режиме. Раскрытие информации должно стать обязательным требованием при любых формах деловых контактов крупного бизнеса с любыми государственными органами и институтами.

Частью работы в этом направлении должнастать поддержка процессов переноса центров прибыли и управления российских крупных бизнесгрупп из оффшоров в структуры, созданные в России в соответствии с российским законодательством, что позволило бы поставить финансовое обеспечение политической деятельности в России под более жесткий контроль.

Во-вторых, что не менее важно, должен быть принят пакет мер по регулированию политической деятельности с использованием средств крупных корпораций, включающий в себя, в частности, меры по легализации и регулированию лоббистской деятельности, жесткие требования к финансовой прозрачности и ответственности за возможные злоупотребления лиц, обладающих правом принятия решений в государственном аппарате, подробное регламентирование их служебных и финансовых взаимоотношений с любыми негосударственными структурами; административные и иные меры, направленные на предотвращение «конфликта интересов» при выполнении своих обязанностей должностными лицами в государственных структурах и на предприятиях с государственным участием.

Параллельно, на наш взгляд, потребуется разработка мер по повышению прозрачности процесса принятия решений в государственных органах и структурах, прежде всего в тех из них, что принимают решения на наиболее «чувствительных» с этой точки зрения участках. Ряд шагов должен быть сделан также в целях обеспечения максимальной регламентированности процесса принятия государственных решений по вопросам, представляющим особый интерес для крупного бизнеса. В частности, абсолютно необходимым представляется обязательное проведение публичной политической дискуссии по наиболее важным решениям, напрямую затрагивающим интересы крупных игроков на российской экономической сцене.

Очевидно также, что любые попытки упорядочения отношений между государственным аппаратом и крупным бизнесом будут неэффективными без принятия новых положений, предусматривающих введение или ужесточение наказаний за предоставление частным бизнес-структурам инсайдерской информации, информации для внутреннего (служебного) пользования служащими государственных учреждений и компаний с государственным участием. Усиление служебного и политического контроля над государственными служащими, обладающими по роду своей деятельности информацией и возможностями, представляющими коммерческую ценность, должно стать неотъемлемой частью пакета мер, согласие по которым будет зафиксировано в предлагаемом нами документе.

Наконец, следует еще раз подчеркнуть, что в интересах политической стабильности соглашение, о котором здесь идет речь, не должно выходить за пределы существующего правового поля, то есть не должно противоречить действующим на данный момент законам. Следствием его должна стать разработка пакета законопроектов, которые, в случае их согласованного и взаимоувязанного принятия, обеспечили бы реализацию содержания соглашения в юридически чистой и непротиворечивой форме. Обязательным условием должно также быть обращение в Конституционный суд о непротиворечии всех включенных в такой пакет положений Основному закону страны.

 

G-8 в Санкт-Петербурге

Чем ближе саммит в Санкт-Петербурге, тем отчетливее видно, что не стоит ожидать от него прорывных решений и судьбоносных поворотов. Политическое положение большинства лидеров в своих странах, взаимоотношения между странами-участницами, существующие тупики мировой политики — не оставляют место для иллюзий.

В значительной мере именно поэтому большая часть обсуждений проблемы и в России, и на Западе сводится к отвлекающему вопросу о том, достойна ли наша страна занятого ею в «восьмерке» места, соответствует ли она стандартам клуба, в котором решением трехгодичной давности ей определено председательствовать, должны ли лидеры семи «старых» демократий приезжать в гости к президенту Путину, нужно ли, и если да — то насколько остро, в ходе саммита ставить вопросы о внутренней политике России, следует ли российским деятелям, думающим о себе как об оппозиции, использовать саммит для того, чтобы «сказать всю правду» о ситуации в стране приезжим иностранцам.

Лидеры стран, прибывающие в Санкт-Петербург, относятся к этой дискуссии с внутренним хорошо скрываемым удовлетворением — гораздо проще не отвечать на эти вопросы, чем отвечать на вопросы о решениях, которые мир ждет от лидеров ведущих держав и которых у них нет. Тем более, они прекрасно знают, что не являются моральными эталонами правды, демократии и свободы, — слишком много собственных грехов, среди которых, кстати, и часть ответственности за ситуацию, сложившуюся сегодня в России. Да, собственно, им, наверное, и в голову не приходит пытаться стать Верховным Судом по Вопросам Демократии.

Что касается «всей правды», то происходящее в нашей стране, очевидно всем, даже тем, кто мало интересуется Россией и ее политикой. Уже невозможно не замечать: Россия все дальше уходит от демократии, в стране установлена авторитарная система. Нет независимого парламента, свободы слова, независимой юстиции, профанируются выборы, бизнес подчинен власти. Власти не уважают права и свободы граждан. Законы применяются избирательно и политически мотивировано. Это прямо сказывается и на внешнеполитической линии, которая весьма мало напоминает курс на стратегическое партнерство с Западом. Но, в отличие от советских времен, Россия — открытая страна. Здесь никто ничего не скрывает. В Москве работают все ведущие телеканалы, информационные агентства и газеты мира и тысячи высокопрофессиональных журналистов, которые пишут все, что считают нужным. В стране десятки иностранных аналитических центров и фондов, зарубежных представительств, которые прекрасно понимают, что происходит. Как правило, их оценки достаточно точны и объективны. Есть и российский политический и околополитический Интернет, и пускай малотиражные, но весьма оппозиционные газеты и другие СМИ. В политическом смысле — для российских граждан — свободы слова в России нет, но для экспертов никаких проблем с информацией не возникает, если только есть желание ее иметь. Поэтому лидеры, прибывающие на саммит, все, что они хотят знать про Россию, — знают сполна.

Участие России в саммитах лидеров ведущих стран — это не медаль «за либеральные заслуги» и не похвальная грамота «за демократизацию». Если во времена биполярного мира и в начале 1990-х, когда только начиналось сотрудничество России и «группы семи», ее еще можно было воспринимать как клуб развитых демократических стран, то с тех пор, особенно после 11 сентября, и мир, и роль «восьмерки» серьезно изменились. Смысл встреч «восьмерки» сейчас не имеет отношения к совместной борьбе за утверждение принципов демократии. И, как бы того ни хотел кто-то в нынешнем российском руководстве, саммит в Петербурге не имеет никакого отношения к признанию успехов страны в построении современной демократии.

В сегодняшнем мире «восьмерка» — это, прежде всего, фактор стабильности, личная встреча лидеров государств, от которых напрямую зависит глобальная безопасность. Россия к таким государствам во всех смыслах относится. Все сегодняшние «лица, принимающие решения» знают, многократно убедились, что обойти Россию при решении глобальных тактических вопросов либо попросту невозможно, либо такие попытки создадут лично им большие проблемы в их повседневной деятельности.

Кроме тактики есть серьезная стратегическая составляющая идеи саммитов, которая, впрочем, тоже не имеет прямого отношения к теме демократии и глубокого партнерства России и Запада. Без руководства России невозможно обсуждать такие конкретные ключевые проблемы современности, как мировая энергетика и нераспространение ядерного оружия. Без этих вопросов в повестке дня встреча вообще теряет всякий смысл. Если нет решения этих проблем, а их, похоже, даже в проектахнет, то, безусловно, их надо хотя бы обсуждать на высшем уровне. Для этого теперь и существует «восьмерка».

Рядовые граждане, независимые общественные деятели и политики имеют ко всему этому крайне малое отношение, которое подчас выражается в маргинальных и пародийных формах.

Отсутствие политической дискуссии в нашей стране, серость и примитивность ее политической жизни не позволили использовать подготовку к петербургскому саммиту как редкую историческую возможность провести широкую серьезную общественную дискуссию о месте России в мире, о ее будущем.

 

G-7 в интерьере мировой политики

Почему заранее очевидно, что не следует ожидать от петербургского саммита серьезных и крупных решений? Почему так сильно и опасно падает авторитет лидеров ведущих стран? Почему нет ответов на ключевые вопросы, а тупики мировой политики становятся все более очевидными?

Кризис мировой политики охватывает все международные институты, он очевиден и в ООН, и в когда-то влиятельном Совете Европы. Он вызывает немалые трудности в евроатлантических отношениях и конституционном европейском процессе. Он отчетливо проявляется в стратегических геополитических проблемах, таких, как тупиковая ситуация в Ираке, бесперспективная оккупация Афганистана, отсутствие даже приблизительного плана действий на Ближнем Востоке, в отношении Ирана, Северной Кореи. Проблемы распространения ОМУ, терроризма, ксенофобии и национализма в сочетании с нарастающей незаконной миграцией, несмотря на все большую их остроту, по-прежнему не имеют удовлетворительного решения.

Предметом обсуждения стали очень важные, но весьма локальные, по сути, вопросы — Гуантанамо, Абу-Грейб, незаконные секретные тюрьмы ЦРУ в Европе и так далее и тому подобное.

На фоне того, что происходит в Ираке, и баснословных инвестиций в Китай, стало не принято обсуждать с «серьезными людьми» императивную взаимозависимость развития страны от демократии и верховенства права в ней.

Такие темы, как новое политическое мышление, диалог о судьбе мира и направлении его развития, демократия и права человека и в дискуссии с Россией, и в международной политике в целом оттеснены на второй план «реальной политикой», основанной на сиюминутных выгодах, политическом торге, двойных стандартах.

Да и прогнозы роста мировой экономики не слишком оптимистичны. Особенно если их сопоставлять с нарастающими глобальными потребностями.

Причины этого серьезного и, похоже, затяжного кризиса, очевидно, многообразны. Хочу обратить внимание на две, на мой взгляд, ключевые.

Фундаментом современного демократического мироустройства является ценностная концепция прав и свобод человека, осознанная после (и во многом вследствие) Второй мировой войны в качестве системообразующей. Принятая в Европе и Северной Америке в качестве абсолютного императива послевоенного государственного, гражданского и экономического строительства, концепция прав человека стала альфой и омегой языка политического общения, основой взаимопонимания и единой системой ценностей. Именно на этой общей ценностно-понятийной базе стали возможными и реально сформировались современные мировые финансовые и экономические рынки, международные банковские структуры и институты, международное право и национальные правовые системы, Европейский Союз, НАТО, — короче говоря, все то, что сейчас называют современной демократической цивилизацией и образом жизни.

К 80-м годам прошлого века эта социально-экономическая система достигла высочайшего развития и включила в свою орбиту многие страны европейского континента, Америки, Австралию и даже часть Юго-Восточной Азии. Пример принципиально иного качества жизни, который стал доступен советским людям для обозрения в период Горбачева, привел к мирному распаду советской системы и окончанию холодной войны.

Затем в в западных странах к власти пришло новое поколение политиков. Это оказались люди и партии в значительно меньшей степени ориентированные на соблюдение принципов и ценностную политику, чем их предшественники, добившиеся при жизни одного поколения колоссальных результатов. В мировой политике быстро возобладала прагматика, так называемая «реальная политика», беспринципность, двойные стандарты. Политические лидеры в значительно большей степени стали интересоваться личными успехами и своими выборами, чем реальными проблемами избирателей. Наступил разлад в евроатлантических отношениях, началось механическое расширение военных блоков и, наоборот, сдерживание цивилизационного расширения европейского сообщества на восток. Бюрократизация и возросший цинизм в политике открыли дорогу национализму и разного рода экстремизму. Аморальность и безнравственность постепенно стали политической нормой. Отказ продумывать все последствия принимаемых решенийво время балканского кризиса 1999 г. показал, как в такой ситуации один провинциальный преступный авантюрист может поставить всю Европу и даже мир на грань очень крупного политического и даже военного конфликта.

После подлейшего, не имеющего оправданий террористического нападения на США, приведшего к многочисленным жертвам, накопившиеся проблемы вытпли наружу в виде недальновидной политической линии «неоконсервативного фундаментализма» и как следствие — принятия ошибочных, эмоциональных по мотивам, неправовых по форме и крайне опасных по своим последствиям решений на глобальном уровне.

Другой существенной причиной разрастания кризиса стало неосознанное и потому особенно опасное противоречие между военными, экономическими и политическими возможностями США как единственной по критериям ушедшей эпохи сверхдержавы, с одной стороны, и принципиально новыми глобальными реалиями и вызовами, возникшими в XXI веке, с другой.

Не готовая ответить на сложные вопросы современности, западная политика, ее качество и персонификация продолжают деградировать. И пока это так, не следует ожидать по-настоящему успешных саммитов, где бы и в каком составе они ни проводились.

Для России такое развитие событий оказалось чрезвычайно вредным. В силу отсутствия каких бы то ни было эффективных современных государственных институтов, демократических традиций и даже современного общества как такового, а также принимая во внимание то, какое огромное значение для коренных изменений в СССР имел позитивный пример успешного послевоенного развития западных стран, который с середины 1990-х утратил свою былую привлекательность, все негативные и кризисные явления, проявившиеся в мировой политике, приняли в России характер главного направления всей вначале внутренней, а затем и внешней политики. Более того, они стали доминирующими в новой постсоветской политической, общественной и деловой культуре. Россия, не имея необходимого мировоззренческого иммунитета, восприняла прежде всего все наносное, временное, неглубокое, аморальное и циничное, что проявилось в мировой политике.

Все то, что в западном мире развивается как «мейнстрим», в России превратилось в «экстрим»: «реальная политика» приняла экстремальные формы политики выгод, «чисто конкретных» интересов и практически полного отказа от идеалов, принципов и ценностей.

«Новый» облик мировой политики, наряду с внутрироссийскими событиями и процессами 1990-х, предопределил формирование скептического (если не сказать хуже) отношения россиян к демократии и демократическим ценностям.

В странах Запада в последние 60 лет была создана мощная демократическая политическая система и достаточно эффективная государственная машина. Это позволит им, пусть и с серьезными потерями, но преодолеть нынешние кризисные явления в глобальной политике. Однако в России текущие, временные, во многом связанные с персональными особенностями лидеров проблемы Запада умышленно трактуются как органически присущие самой демократической системе. Администрация Путина, воспользовавшись очевидными провалами в западной политике, ошибками и слабостью ее лидеров, употребила все это для пропаганды отказа от создания демократических институтов, модернизации страны и общества, отхода от европейского пути развития России. От такого манипулирования наше общество оказалась абсолютно незащищенным.

 

Внешняя и внутренняя политика Владимира Путина

С какой внешнеполитической доктриной сядет за стол «восьмерки» Россия? К сожалению, в стране не было никакого обсуждения места и роли России в мире, долгосрочной стратегии международных отношений, связи всего этого комплекса проблем с направлением внутреннего развития нашей страны и коренными интересами граждан.

Концепция обороняющейся «по всем азимутам», крепящей свою ядерную мощь «энергетической сверхдержавы», представленная в последнем президентском послании, других выступлениях Владимира Путина и представителей его администрации, ответ на эти вопросы не содержит.

Основа этой концепции и внешнеполитического мышления российской элиты вообще бесхитростна и прямолинейна. Это пример СССР как сильного государства, которое пыталось диктовать свою волю всему миру. Восстанавливая советские схемы (вплоть до введения однопартийности и приравнивания правозащитников к шпионам) внутри страны, «элита» стремится к подобию имперского величия и во внешней политике.

Так называемая «прагматичная внешняя политика» Путина заключается в постоянной подмене целей, вытекающих из исторической и культурной определенности России, ее реального места в мире, банальным торгом вокруг временных экономических выгод и «самостоятельных», чаще всего бессмысленных, а иногда вредных шагов. Такая внешняя политика никак не связана с коренными интересами граждан, будущим их детей и внуков. Она выражает разнообразные интересы группировок во власти, их маневры и разногласия.

Происходит все большее отчуждение внешней политики Кремля от интересов абсолютного большинства людей, живущих в России.

Это только кажется, что в сегодняшнем мире есть много вариантов проведения политики. Что можно быть с этими или с теми, дразнить то одних, то других. Или пытаться быть самими по себе — ни с теми и не с этими, время от времени смешивая вообще все в кучу. Придумывать то ось с Францией и Германией, то треугольник с Китаем и Индией. Быть уважаемым партнером в Евроатлантической «восьмерке» и ведущим идеологом и организатором в Азиатском ШОСе — геополитических объединениях, основанных на фундаментально различных ценностных принципах. Если к этому добавить настойчивые попытки установления особых отношений с такими специфическими игроками, как палестинский «Хамас» и иранский лидер Ахмад инеджад, то желание гоняться за тремя зайцами, бегущими в разные стороны, становится очевидным.

Любимая госчиновниками и госпропагандой ШОС (Шанхайская организация сотрудничества), о важности которой в утверждении российской «самости» столько было сказано в последнее время, — это объединение государств, общим для которых является неуважительное отношение к правам человека как к фундаментальной ценности. И объективным лидером в этой группе является не Россия, а Китай.

Китай с его населением и экономикой не может быть и никогда не будет инструментом в тактических играх российского руководства. Более того, скорее он имеет все необходимые предпосылки для использования в своих целях северного партнера, занимающего место в политике Китая аналогичное тому, на котором при России находится Белоруссия. И дело здесь даже не в том, что против России в какой-то момент может быть обращено приобретенное у нее же оружие.

Завершающим актом истории для доморощенной «суверенной демократии» может стать вроде бы «позитивное» событие типа «создания российскокитайского единого экономического пространства». Достаточно сопоставить масштабы и темпы роста российской и китайской экономики, чтобы понять, чем это закончится.

К болезненным разочарованиям ведут и другие российские внешнеполитические новации, выдаваемые государственной пропагандой за доказательства роста международного авторитета России и ее влияния в мире.

«Отдельность» от всех, «суверенитет» и внешнеполитическая независимость реализуются подчас в странной подростковой манере — через шаги, потенциально опасные для нас же самих. А как еще квалифицировать поставки ракетных комплексов «Тор» Ирану или демонстрацию дружбы и заботы о Северной Корее или «Хамасе»?

Трагедия пятерых россиян, убитых в Ираке, — лишь одно из свидетельств опасности этого пути. Крайне неразумно и наивно рассчитывать на то, что встречи с лидерами организации, которую половина мира считает террористической, или атомные игры с Ираном обеспечат какое-то особое отношение к нам «международного террористического сообщества» и режимов, поддерживающих террористов. Подобные построения разбиваются о реальность — захват в Багдаде граждан России, предъявление террористами требований, которые должны быть выполнены на территории России.

Можно, исходя из слабости России и ее незащищенности перед террористами, не участвовать в активных действиях против тех, кто непосредственно в данный момент не угрожает России. Нужно, когда это необходимо, по важным международным вопросам проявлять твердость, стараться установить в мире некоторый баланс и не позволять никого загонять в угол и заниматься военным авантюризмом. Но нельзя, очень опасно проводить такую «послесоветскую» внешнюю политику, смысл которой в том, что все, кто против США или Европы, — наши, если не союзники, то «милые приятели». Нельзя быть и «над схваткой», как Вячеслав Молотов в 1939 году: «Советский Союз не может принимать чью-либо сторону в развязанной англо-французскими империалистами мировой войне». А теперь Сергей Лавров: «Россия не может принимать чью-либо сторону в развязываемом межцивилизационном конфликте глобального масштаба».

Убившие наших соотечественников террористы продемонстрировали, что они жестоко и непримиримо борются за воплощение в жизнь своей картины мира, в которую все, в том числе и Россия, должны быть помещены как в прокрустово ложе — с безжалостным отсечением лишнего. Наше отличие от них — не «в позиции, занимаемой по тем или иным вопросам», а в разном мировоззрении, образе жизни, цивилизации, наконец. Мы обязаны занимать свою сторону. Пытаясь быть «над схваткой», мы по существу поддерживаем чужую сторону.

В сочетании с «энергетической сверхдержавностью», возвратом долгов и на фоне ядерного потенциала, такая экзотическая внешняя политика в тактическом смысле оказывается исключительно эффектной, яркой. Она оставляет у партнеров постоянное недоумение и если и не ощущение проигрыша, то уж наверняка непредсказуемости России и собственной беспомощности влиять на нее.

Официальные пропагандисты и «двойные политологи» с вдохновением провозглашают — вот он, искомый третий путь. Суверенный и уникальный. Они только не говорят, что этот третий путь ведет Россию в третий мир.

Ложный и жизненно опасный стратегический выбор может быть окончательно сделан на фоне впечатления полной успешности тактических шагов российского руководства на международной арене. Феномен сегодняшней, путинской, внешней политики в том и заключается, что тактические успехи в воссоздании образа России как сильного международного игрока, открывающиеся возможности использования сложных обстоятельств в глобальных болевых точках (прежде всего — на Ближнем Востоке), рост внимания к России как к поставщику энергоресурсов затмевают факт движения в стратегически неверном направлении. За деревьями не видно леса.

Такая внешнеполитическая линия, конечно, возникла не на пустом месте.

Борис Ельцин в 1999 году оставил в наследство Путину во многом хаотичную ситуацию в стране, недоразрушенную со времен Сталина репрессивную традицию и ее многочисленные инструменты и советское внешнеполитическое мышление. При сильном реакционном векторе настроений в российском обществе Путин мог при желании осуществить советскую «нормализацию» сполна. Он этого не сделал, не стал делать. И в этом его заслуга, — по крайней мере, на данный момент. Но он предпринял целый ряд серьезных шагов — и за это он несет всю полноту ответственности — именно в таком направлении. Их последствия оказались негативны и во многих случаях совершенно непоправимы.

На этой основе Путин построил свою внутреннюю, а теперь и внешнюю политику.

Основная дилемма нашей внутриполитической повестки дня в действительности та же, что и для политики внешней — являемся мы частью современной европейской цивилизации или нет. И решается она прежде всего и в главном не столько во взаимоотношениях с западными партнерами, сколько исключительно внутри страны. Внешняя политика, естественно, является прямым следствием приоритетов внутренней.

Все, что происходит непосредственно во внешнеполитической сфере, даже такие вещи, как приглашение в Москву лидеров «Хамаса» или обещание не вступать в «священные союзы» — вторичны. Углубляющиеся разногласия между Россией и Западом, взаимное недоверие определены не только и не столько подобными шагами, сколько все увереннее звучащим в заявлениях представителей власти толкованием демократии для нашей страны как системы, не обязательно подразумевающей разделение властей, всеобщие равные и честные выборы.

Понятно, что происходит это не из-за «ссоры» с Западом, а по внутренней логике развития авторитарной власти, которая хочет любыми средствами сохранить свой контроль над страной и ее ресурсами.

Напряжение на пространстве СНГ тоже возникло и растет не только из-за того, что Путин неуклюже пытается воздействовать на внутриполитическую ситуацию в сопредельных странах, но потому, что по своей внутренней организации Россия все больше становится авторитарным государством. Даже не организуя никаких «активных мероприятий», самим вектором своего развития система напоминает о советской имперской угрозе. Впрочем, без активных мероприятий этот режим долго существовать не может — они существенный продукт его жизнедеятельности.

Российское авторитарное государство само создает вокруг себя санитарный кордон. Для этого даже не нужны особые внешние усилия, эффективность даже минимального толчка извне резко усиливается его внутренней политикой.

Положение дел внутри страны таково, что влияние на ее внутреннее развитие того, является ли Россия полноценным союзником Запада в борьбе с международным терроризмом и в решении некоторых других вопросов, неуклонно снижается (да хоть бы и являлась, как Пакистан, например). Теперь это, прежде всего, вопрос обеспечения нашей текущей безопасности, а на внутреннюю политику в целом, которая все и определяет, воздействие минимальное.

В 2001-2003 гг. можно было рассматривать внешнеполитический курс власти как весомый мотив для демократической оппозиции искать с ней общий язык и надеяться, что ее совместные действия с наиболее промышленно развитыми державами повлияют и на внутреннюю политику. Сегодня характер режима таков (особенно после Беслана), что говорить о каких-то поисках взаимности, даже под предлогом разумной внешней политики, невозможно.

Суть современной внутренней политики России — это становление и укрепление авторитарного режима, который отказывается от демократического, европейского выбора не только и даже не столько на внешнем, сколько на внутреннем, сущностном уровне, на уровне отказа от гражданских свобод, от уважения к правам человека, включая право на жизнь, — от всего того, что составляет смысл нашей цивилизации.

Практическому отходу от этого направления немешают настойчивые уверения представителей российской власти в том, что их подход к управлению страной ничем не отличается от европейского. Под «европейским стандартом» российской властью, элитой и бизнесом понимаются жесткий прагматизм и достижение поставленной цели любой ценой, расталкивание тех, кто идет рядом, локтями, следование закону «выживает сильнейший». В российских политических кругах большинство, включая президента, не только полагает, что демократия не подходит России (по крайней мере, на ближайшие 10-15 лет), но и уверено в том, что и на Западе демократия во многом — блеф, не более чем общепринятый салонный сленг для проведения «восьмерок» и других «давосов». Поэтому, конечно, нужно соблюдать приличия и публично говорить все, что положено произносить в приличном обществе, но к реальности это не имеет почти никакого отношения. На самом деле политика, по глубокому убеждению нашего истеблишмента, везде и всегда прагматична и цинична как по целям, так и по исполнению. И если кто-либо из мировых лидеров по отношению к России публично говорит что-то о демократических ценностях, о праве, задает об этом вопросы или, того хуже, поддерживает на этих основаниях политические процессы гденибудь на Украине, то российское руководство воспринимает это исключительно как «двойные стандарты», направленные на ослабление России, и желание нанести личные оскорбления.

Путинский отказ от демократии в России является первоочередной угрозой не для Европы или Америки, а для нас. Это выгодно для правящей группировки в попытке сохранить власть, но стратегически губительно для страны, которая лишается возможности реализовать имеющийся у нее потенциал и преодолеть в исторически короткий срокразрыв, отделяющий ее от экономически развитых государств мира.

Активно разрабатываемая идеологами власти концепция «суверенной демократии» рассчитана не на перспективу, а на сохранение и закрепление status quo, удобного для действующей власти, но навсегда оставляющего Россию на периферии мировой экономики в роли «бензинового государства».

 

Стратегия для Европы

Необходимость принципиальных изменений во внутренней политике России и тот бесспорный факт, что они могут быть предприняты только изнутри, не означают, что демократические страны должны всего лишь наблюдать и ждать. При наличии политической воли они мо1ут активно способствовать таким переменам. Конечно, реально эффективные способы влияния на ситуацию в России ничего не имеют общего с тем, что обсуждается сейчас в кругах политизированной и недовольной публики, — жесткими политическими заявлениями, изгнанием авторитарной России из «восьмерки», коллективным осуждением Путина и т.п.

То, что действительно для России полезно и важно, лежит совсем в другой плоскости.

Прежде всего, демократические государства должны действительно соответствовать тому демократическому и правовому стандарту, ценностному уровню, к которому стоит стремиться России. Для наших людей важнее не «колбасное изобилие», а прежде всего реальная возможность достойной жизни, построенной собственными силами.

Именно это стремление миллионов граждан к достойной жизни, а не экономический кризис, последовавший за падением цен на энергоносители, стало движущей силой перемен, мирного демонтажа советской тоталитарной системы.

Второй необходимый элемент интеграции со стороны партнеров России — наличие четкого стратегического видения будущих отношений с Россией, специальной долгосрочной стратегии интеграции.

Цель, которая определяла политическую жизнь европейских стран до последнего времени, была сформулирована после Второй мировой войны — единая Европа. С крушением берлинской стены в 1989 году она была достигнута, стратегия исчерпана. Присоединение к ЕС новых стран, происходившее в 1990-е и продолжающееся сейчас, — это уже техническое завершение процесса.

«Конец стратегии» в Европе, а не «конец истории» лежит в основе и кризиса, который переживает Евросоюз, и господства «реальной политики».

Европе нужна новая стратегия, и не только на российском направлении, но новая европейская стратегия вообще: план на десятилетия, ответ на вопрос, какой будет Европа, куда ей надо двигаться. Мне представляется, что интеграция Европы и России является задачей, решение которой позволит объединенной Европе играть одну из ведущих ролей в мире. В XXI веке, скорее всего, будут два основных центра экономической мощи: Северная Америка и Юго-Восточная Азия. Европейский Союз сможет быть равновеликим конкурентом, если найдет путь к органическому объединению своего экономического потенциала с возможностями России: природными и человеческими ресурсами, географией евроазиатского пространства, российским бизнесом, интеллектуальным потенциалом. Это, конечно, возможно только при условии эволюционного утверждения в России общей с Европой системы ценностей, политики, базирующейся на демократии и приоритете прав и свобод человека. Но начинать надо именно с постановки цели.

Речь не идет о формальном вступлении России в ЕС по правилам Брюсселя. Задача в объединении рынков, культур, людей не в единое государство, конечно, что является абсурдом, а в систему без ненужных барьеров, с общими базовыми принципами, безусловно уважающими национальный суверенитет, культуру, язык и традиции. Такая стратегия не только путь к экономическому процветанию, но и к стабильности, исключению вероятности каких бы то ни было опасных конфликтов в будущем. Необходимо ставить задачу создания новой структуры расширенной объединенной Европы, построения механизмов распространения европейской цивилизации в Евразию.

Это жизненно важно для дальнейшего поступательного развития Евросоюза не только и не столько с точки зрения увеличения его размеров, сколько в целях укрепления и углубления его основ, фундаментальных принципов, выполнения его исторической миссии. Отказ от стратегии развития, попытка окуклиться, замкнуться в нынешних пределах означает стагнацию и ослабление, усиление национализма, опасный рост бюрократизации политики.

Понятно, что полноценная интеграция в европейское пространство России — процесс, отличающийся от присоединения к Евросоюзу, например, Словении. Решение этой задачи требует выхода за рамки сегодняшнего контекста взаимоотношений ЕС и нашей страны.

В этом должна состоять новая стратегия Европы на ближайшие 25-30 лет. Долгосрочная стратегия жизненно важна прежде всего для самой Европы, для ее будущего. Такая стратегия должна быть ясно сформулирована и предложена России и миру.

Вне стратегического видения будущего, его тщательного обсуждения и проработки конкретных тактических путей достижения российско-европейская политика обречена на временные, в основном бумажные, договоренности и мелкотравчатые ссоры. Да и как можно требовать от России выполнения правил клуба, не приглашая ее вступить в этот клуб даже в отдаленном будущем?

Скептикам хочу напомнить, что стратегия объединенной Европы возникла и начала практически реализовываться почти сразу после Второй мировой войны. Тогда отношения между немцами и французами, например, были, мягко выражаясь, более сложными, чем нынешние отношения России и Европы. Обыденное сознание и представить себе не могло, что через 60 лет такая стратегия приведет к бесспорному историческому успеху. Еще 35 лет назад в ЕС было только шесть стран-членов, а сейчас двадцать пять и скоро будет тридцать. Также как контроль сталинского СССР над восточноевропейскими странами не стал непреодолимым препятствием для формирования стратегии единой Европы, так и сегодняшний авторитарный режим в России не является препятствием для формулирования ответственной эволюционной стратегии на десятилетия вперед.

На каком основании следует предполагать, что через 15 лет Европейский Союз с более чем шестисотмиллионным населением откажет в объединении России, Украине, Белоруссии, если в этих странах будут соблюдаться права и свободы человека, уважаться законы и соблюдаться демократические процедуры?

Это не вопрос сегодняшнего дня. Попытка поставить такой вопрос не в стратегической, а в практической плоскости в ближайшие годы бессмысленна и даже вредна. Однако не видеть этой перспективы, не идти к ней, заявляя, что Россия «другой полюс, отгороженный от Европы», не только недальновидно, но, учитывая современные тенденции политического развития России, по-настоящему опасно.

Несмотря на то, что процесс интегрирования России в Евросоюз представляется очень сложным, противоречивым и длительным, альтернатива ему крайне непривлекательна.

Россия слишком велика и значима, чтобы строить долговременные планы на неопределенном статусе «не друга, не врага». Отказавшись от четких демократических ориентиров, режим будет продолжать дрейф в неопределенном и непредсказуемом направлении. Взаимное непонимание со временем будет только увеличиваться, отчуждение расти, что неизбежно будет порождать конфликты, в том числе и в деловых отношениях. Комментарии российской стороны к срыву сделки «Северстали» с «Arcelor» весьма характерны: представители даже не «Северстали», а правительства говорят о «двойных стандартах», применяемых европейцами к России. Над деловыми отношениями все время будет висеть угроза использования экономики в политических целях, которая вполне укладывается в рамки российского понимания «реальной политики». В самое ближайшее время постоянные конфликты и разнонаправленные оценки будут вызывать события на постсоветском пространстве, к оценке которых российская элита и европейские политики подходят с диаметрально противоположных позиций. Здесь особенно важно то, что различие в подходах не поверхностное, а мировоззренческое: российская сторона характеризует честные выборы, разделение властей, реально, а не бутафорски работающие демократические институты как элементы угрозы своей национальной безопасности.

Наконец, пока на российско-европейской повестке дня будет стоять литпь проблема торговли газом, а не полноценная европейская интеграция России, ее территориального, человеческого, ресурсного потенциала, ни Европа, ни Россия не могут рассчитывать на настоящий экономический прорыв.

 

О задачах России

Сегодня немного людей в нашей стране и за ее пределами верят в то, что полноценная европейская интеграция России в принципе возможна.

Путин предлагает Европе торгово-закупочную основу отношений: газ в обмен на высокие технологии, доступ к месторождениям в обмен на долю в трубопроводах, место в совете директоров в обмен на публичную поддержку и т.п.

Часть западных партнеров России эту игру приняла. Они исходят из того, что ничего большего от России добиться и нельзя, что все имевшиеся шансы на строительство в России реальной демократии упущены, поэтому надо иметь дело с тем, что есть.

С этой точки зрения картина России как члена НАТО или Евросоюза представляется нереальной или даже пугающей, особенно при нынешнем политическом курсе России.

Такая позиция — отражение растерянности западных политиков перед российским авторитаризмом, отсутствия в пределах их видимости реальных инструментов, которые могли бы повлиять на ситуацию.

Но расчет Путина на преодоление отставания страны за счет обмена российских природных ресурсов на современные европейские технологии нереален. Европа не откроет чуждому ей государству доступ к передовым технологиям и экономике в целом, да и не одни только технологии являются необходимыми условиями прорыва.

На экспертном уровне встречаются и те, кто считает, что Россия может и должна стать органичной частью западного мира, что полноценная европейская интеграция России — не просто лучший, а единственный стратегически перспективный путь развития для обеих сторон. На этом подходе, в частности, основан недавно опубликованный доклад о России Трехсторонней Комиссии. В нем говорится и о восприятии России как части Европы (а не как «чужой» территории, интересной только ресурсами, которые надо использовать и опасностями, которые надо предотвратить).

В то же время, когда разговор заходит о том, что нужно делать для того, чтобы Россия стала полноценной частью Европы, он, как правило, не выходит за рамки сложившейся на сегодня ситуации. Бывшие политики и дипломаты, члены Трехсторонней Комиссии, предлагают ждать и рассчитывать на то, что существующие контакты между Европой и Россией, европейцами и россиянами (поездки, информационное пространство, образование) позитивно повлияют на ситуацию в нашей стране. Они агитируют за мягкие, но настойчивые уговоры коллег по «восьмерке», которые, возможно, убедят российского президента (не в Петербурге, так на следующей встрече) в необходимости возвращения к реальной демократии.

Ставка на постепенную, растянутую во времени европеизацию России очень ненадежна. В условиях современного мира нет достаточного запаса времени для того, чтобы надеяться на постепенные перемены, растянутые на аморфный, неопределенный срок. Если Россия (а не отдельные люди или группы людей) не начнет движение в нужном направлении, возможность выйти на уровень Европы и Запада в целом в экономическом отношении будет упущена, Россию «притянет» к себе другой, неевропейский мир. И это будет для нее началом быстрого конца.

Полноценная европейская интеграция России может стать только результатом осознанного движения навстречу друг другу с обеих сторон, наличия у обеих сторон стратегии этого движения.

Именно ориентация Европы на полноценную интеграцию с Россией может и должна стать основой российской долгосрочной стратегии.

Главная задача на этом пути — внятная культурно-историческая самоидентификация России. Необходимо ответить раз и навсегда на вопросы: к какой цивилизации мы принадлежим, каковы наши отношения с господствовавшим 70 лет коммунизмом и еще более исторически укорененной в нашей истории идеей великодержавия, каким мы видим свое будущее.

Отечественная политическая элита отказывается отвечать на эти вопросы, пытаясь смонтировать идеолого-политический коллаж, наложив друг на друга идеализированные картинки царской России, «которую мы потеряли», «порядка» сталинской тоталитарной империи, «стабильности» брежневских 70-х, и совместить все это со стремлением отдыхать на европейских курортах.

Гораздо более естественным для нашей страны выглядйт осознанный выбор европейского, демократического пути, полноценная европейская интеграция. Россия культурно, исторически, ментально ближе к Европе, чем к кому бы то ни было. И еще несколько лет назад вопрос о том, нужно ли России делать европейский выбор, даже и не вставал, он казался само собой разумеющимся.