1.3. Макроэкономика и деньги
Теперь мы переходим к макроэкономической и денежной части саморазвивающегося процесса трансформации. В отличие от других, уже упомянутых нами аспектов, здесь, по крайней мере, разговоров о финансовой стабилизации и проведении жесткой макроэкономической политики было более чем достаточно.
Сначала посмотрим, что достигнуто. «Антиинфляционная» политика 1992 года привела к повышению месячного уровня инфляции с 6 % осенью 1991 г. до 20-30 % — в течение большей части 1992 и 1993 годов. Бюджетный же дефицит «стабилизировался» на уровне 20-25 % ВВП и остается неизменным в течение последних трех лет. Забавно, что некоторые политики, прямо ответственные за то, что произошло, так же как и их западные советники, по-прежнему пытаются представить себя главными и единственными борцами против инфляции и бюджетного дефицита.
Мы не спорим, что может быть действительно таковы были их намерения. Но, как говорится, благими намерениями вымощена дорога в ад.
Слепое применение монетаристской догмы к реальности, которая не подходит ни под одну известную до сих пор экономическую модель, во-первых, привело к чувству собственного бессилия, в настоящее время очень остро ощущаемого всей «профессиональной» экономической частью российского правительства и экспертами Международного валютного фонда.
Во-вторых, эта политика привела к очень серьезному спаду по типу, описанному профессором Я.Корнаи.
Начнем с краткой характеристики основных компонентов макроспроса в российском случае.
Личное потребление резко упало, по крайней мере, если верить статистике. Доля личного потребления в ВВП, уже и так достаточно низкая в начале реформ, была ниже в России, чем в большинстве развитых стран. В 1991 году она составляла всего 44,4 % от ВВП. Официальных данных по ВВП по сферам его конечного использования за 1992 год пока еще нет. Но дальнейший спад потребления очевиден из следующих данных. ВВП упал на 19 % в реальном исчислении, в то время как розничный товарооборот по России упал на 39 %. Реальная средняя зарплата в конце 1 квартала 1993 г. была на уровне 51 % от 1У квартала 1991 г. или на уровне 66 % от уровня 1990 г.
Кейнсианский тип депрессии, когда падающий личный доход вызывает сокращение производства, а дальнейшее сокращение производства ведет к дальнейшему сокращению дохода, совершенно очевидно просматривается в сегодняшней российской экономике.
Спад в инвестициях был действительно катастрофическим. Общий размер инвестиций в 1992 году упал до 55 % от уровня 1991 в реальном исчислении, и спад продолжается в 1993 году. Инфляция часто выдвигается в качестве главной причины спада капиталовложений. Но, по-видимому, это не так, потому что 84 % всех инвестиций в 1991 году были государственными инвестициями и поэтому представляли собой политическую переменную. Поэтому главной причиной спада инвестиций является, по всей видимости, политика сокращения бюджетного дефицита, политика, которая, тем не менее, как мы покажем, провалилась.
Ситуация с государственным потреблением остается неясной. Расширенный дефицит государственного бюджета в 1992 году, включающий в себя импортные субсидии, не проводимые через бюджет, находился на уровне 22 % от ВВП. Если мы примем во внимание спад в личном потреблении и в инвестициях, то в таком случае получается, что общественное (государственное) потребление должно было резко увеличить свою долю в ВВП. Если это так, то можно, как ни парадоксально, сделать вывод, что российская экономика стала еще более «социалистической» или криминальной, чем до начала реформы.
Наконец, баланс чистого экспорта был в основном позитивным при том, что экспорт и импорт упали в абсолютном выражении в 1991 и 1992 году. Экспорт упал примерно наполовину (в американских долларах) за эти два года, тогда как импорт упал на 56 %. В первой половине 1993 года экспорт был более или менее стабильным, а импорт упал еще на 50 %, произведя на свет большое позитивное сальдо во внешней торговле в 10 млрд.долларов. Сомнительно, однако, что эти деньги действительно эффективно используются в российской экономике, о чем пойдет речь в следующем параграфе.
Таким образом, общая макроэкономическая ситуация может быть оценена как крайне отрицательная. Следует отметить, что прогрессирующий глубокий спад производства не привел пока к открытой безработице, которая по-прежнему находится на уровне около 1 % от численности всей рабочей силы, но породил галопирующую инфляцию.
Причина такого положения с безработицей заключается в крайне низком уровне заработной платы на государственных и постгосударственных предприятиях. На самом деле скрытая безработица по некоторым предприятиям доходит до 30-50 %. Как мы уже упоминали, институциональный хаос создал ситуацию, когда управленческий персонал постгосударственных предприятий практически не заинтересован в изменении структуры производства и рационализации. Управленческий персонал занимается совсем другими вещами, которые обещают непосредственно гораздо большую отдачу прямо сейчас. В то же время рабочие продолжают ходить на работу по инерции, получают свою нищенскую заработную плату, которая меньше пособия по безработице. Безработица сдерживается также практическим отсутствием рынка труда из-за специфическогоинститута прописки. Работник не может получить работы без прописки, но не может получить прописку без работы на этой территории. Часто из-за этого получается порочный круг, который усугубляется отсутствием рынка жилья в городских центрах. Поэтому безработица есть нечто такое, чего следует избегать всеми силами, как индивидуально, так и общественно. Только в самое последнее время появились зачатки рынка жилья в больших городах, но по-прежнему очень узкого и дорогого.
Тем не менее, медленно, но неизбежно саморазвивающийся стихийный процесс перехода к рынку будет производить на свет безработицу, и если политики не подготовятся к этому, через несколько лет Россия может столкнуться с ситуацией, которая вызовет гораздо большую озабоченность, чем даже можно себе представить. Россия абсолютно не готова к явлению массовой безработицы, которая к тому же будет очень неравномерно распределена по регионам.
Наиболее вызывающим по сложности как в интеллектуальном, так и в практическом плане продуктом стихийного процесса перехода к рынку в России является практически неконтролируемая инфляция в сочетании с глубокой депрессией.
Плановая экономика является экономикой без денег. Существуя формально, деньги играют учетную роль, тогда как все распределение ресурсов решается в реальных параметрах планирующими органами. Знаменитое мягкое бюджетное ограничение, т.е. отсутствие бюджетного ограничения, производителя просто отражает эту ситуацию. Производственные планы должны быть выполнены любой ценой, а «деньги не имеют значения».
В условиях саморазвивающегося переходного трансформационного процесса существует объективная потребность в настоящих деньгах, обслуживающих нужды формирующегося рынка, который, даже будучи очень несовершенным, без настоящих денег функционировать просто не может. Эта роль сейчас все больше и больше переходит от рубля к доллару, т.е. идет процесс долларизации, характерный для многих латино-американских стран.
Но большая часть экономики по-прежнему состоит из государственных и постгосударственных предприятий. И вот здесь-то, с денежной сферой этих предприятий случилось нечто очень интересное.
В течение первых месяцев 1992 года жесткая фискальная, бюджетная и денежная политика приняла гротескную форму: просто из бюджета не выдавали денег никому вообще. Не было бюджета, и руководство Правительства настаивало на том, чтобы просто остановить все платежи. Остановлены были также и кредиты Центрального банка. Возможно вот это и считалось настоящей, истинной шоковой терапией — просто никому не давать денег.
В то же время производство продолжалось. Но столкнувшись с резким ограничением на ликвидные средства, большая часть государственных и постгосударственных предприятий выяснила, что реальная ценность их оборотного капитала резко упала, поскольку цены выросли во много раз, а индексации денег на расчетных счетах не производилось. У них не осталось денег платить зарплату и у них не было практического никакого доступа к банковским кредитам. Вскоре, однако, ситуация поменялась. Денежная масса опять начала увеличиваться, бюджетный дефицит вновь резко вырос. Заявления официальной пропаганды и убеждение большинства западных экономистов в то время было и, я боюсь, сохраняетсяв значительной мере даже сейчас, что все это произошло изза давления консерваторов, которые просто подавили реформаторов в Правительстве, и курс реформ был изменен. Эта точка зрения является не только крайне поверхностной, но и просто удивительно антитеоретической.
Парадигма, которую пытались реализовать реформаторы 1992 года, была монетаристской. Эта доктрина (также как и кейнсианская доктрина, впрочем) исходит из того, что Правительство, Центральный банк могут практически полностью контролировать денежную массу в экономике.
Некоторые теоретические работы пользуются понятием внутренних денег, но большая часть этих исследований отличается от модели с чисто внешними деньгами, т.е. Центрального банка, только различной степенью гибкости той связи, которая допускается между всем объемом денежной массы и контролируемой денежной базой, т.е. деньгами высокой эффективности.
В этих рамках было естественно, что реформаторы пытались вылечить эту болезнь мягкого бюджетного ограничения постгосударственных предприятий с помощью рестриктивных бюджетных и кредитно-денежных мер. Они не пытались контролировать эту болезнь на уровне каждого отдельного производителя, но вместо этого полагались на косвенный механизм, когда общее жесткое бюджетное ограничение на ликвидные средства в экономике в целом будет автоматически переведено в жесткое бюджетное ограничение для каждого производителя.
С монетаристской точки зрения это действительно жесткое бюджетное ограничение для каждого производителя эквивалентно или почти эквивалентно жесткому ликвидному ограничению. Но это не так в других концепциях, в другихтеоретических построениях.
В ХIХ веке была популярна теоретическая доктрина, которая противостояла количественной теории денег. Доктрина свободной банковской деятельности или доктрина реальных векселей. Суть этой доктрины сводится к тому, что реальные векселя, т.е. свидетельства взаимной задолженности производителей учитываются банком без всяких ограничений, т.е. финансовое посредничество осуществляется беспрепятственно.
Интересно, что один из популярных методов современного макроэкономического анализа — модель пересекающихся поколений — доказал, что рекомендация этой концепции реальных векселей приводит к Парето-оптимальному состоянию, тогда как монетаристские рекомендации не приводят.
Это легко понять интуитивно, потому что любое государственное вмешательство в рыночную экономику теоретически приводит к искажению, нарушению оптимальности. Банковские и денежные сектора здесь не являются исключением. Поэтому в силу какой-то иронии российские реформаторы и их советники из МВФ исключили только одну, но именно эту сферу из набора их ультралиберальных идей. Мы только хотим здесь заметить, что нет никаких оснований a-priori выбрать именно эту сферу активного государственного вмешательства, а не, скажем, сферу распределения собственности, промышленную политику или внешнеэкономические отношения. Тем не менее, все, что касалось роли государства в последнем, называлось консерватизмом и отсталостью, тогда как вмешательство в процесс финансового посредничества почему-то представлялось чем-то очень прогрессивным и новым.
Но настоящая ирония, однако, заключается в том, что их политика вернулась бумерангом к своим инициаторам. Стихийный переходный процесс, который начался в других сферах, т.е. во всех сферах реальной экономики, буквально наводнил экономику «нелегальными» и «несанкционированными» деньгами, и рестриктивная макроэкономическая политика завязла в трясине спустя несколько месяцев после своего начала.
Правительство, которое было слишком уверено в том, что касается саморегулирующихся сил рыночной кономики, в других областях (где оно, кстати, могло бы добиться гораздо лучших результатов, если бы оно хоть чуть-чуть было менее приверженно своей догме), сильно недооценило мощь именно этих сил в сфере платежей. На самом деле постгосударственным предприятиям не пришлось ничего изобретать. Не очень-то хорошо знакомые с тем, что представляют собой реальные деньги, они продолжали действовать так же как раньше, платя друг другу просто записями в своих бухгалтерских книгах. Очень скоро всем стало совершенно очевидно, причем в последнюю очередь Правительству и Центральному банку, что введение жесткого ограничения на ликвидность вовсе не идентично введению жесткого бюджетного ограничения. Это был не монетаристский мир.
Цифры, которые доказывают это, достаточно хорошо известны, но они настолько ярки, что мы не можем удержаться, чтобы не процитировать их вновь.
В январе 1992 года величина задолженности государственных предприятий друг другу составляла 39,7 млрд.рублей. В то же время их задолженность банкам была около 400 млрд.рублей. К 1 июля, т.е. через полгода, задолженность предприятий выросла в 80 раз и достигла 3,2 трлн.рублей. Это означает, что почти все промышленное производство первой половины 1992 года было профинансировано взаимными неплатежами. В то же время задолженность банкам выросла всего в 3 раза и составила 1,2 трлн.рублей. Таким образом, основная часть роста цен была профинансирована с помощью взаимной задолженности. Это был ответ постгосударственных предприятий на сокращение государственных субсидий и централизованных кредитов. Конечно, это не настоящая доктрина реальных векселей, в том смысле, что реальность большей части векселей не была действительно основана на настоящем рыночном спросе.
Но однако, так же, как и в ситуации со свободной банковской деятельностью, очевидно, что бюджетные и монетарные ограничения не эффективны в отношении такой ситуации. Они приводят только к дальнейшему ослаблению центральной власти (что будет еще описано в параграфе о гетерогенности).
Когда же мы заменяем монетаристскую схему взглядов на систему (квази) реальных векселей при анализе трансформационных процессов в России, причина инфляции вырисовывается совершенно очевидно. Это те же причины, которые были уже описаны в предыдущих подразделах, создающие проблему «собственник — директор», мешающие выравниванию перекоса в относительных ценах и правильному распределению ресурсов, единовременный характер рыночной игры, двойная система цен на фонды и недвижимость, технологические монополии, рынки продавца для большинства продуктов производства, слабые сигналы со стороны конечного спроса, милитаризованные промышленные структуры и т.д. Финансовый хаос в СНГ и во внешнеэкономических связях тоже сыграл свою роль.
Этот поток платежей, которые были сделаны и акцептованы самими экономическими агентами (со всем прошлым наследием социалистической плановой экономики, которая может быть умерла, но не похоронена) делает практически невозможным проконтролировать инфляцию простыми макроэкономическими методами сокращения бюджетного дефицита и контроля за денежной массой (в узком смысле ликвидности). И предвосхищая то, что будет сказано далее, мы хотим здесь отметить, что и политика валютных курсов и аккумулирование валютных резервов, хотя и важные задачи сами по себе, не могут быть эффективны в качестве средств борьбы с инфляцией в этих обстоятельствах, поскольку они также относятся только к ликвидной части широкой массы платежных средств, обращающихся в российской экономике. Стабилизация рублевого обменного курса и накопление значительных валютных резервов летом 1993 года, в то время как инфляция достигала 25-30 % в месяц, является превосходной иллюстрацией этого нашего тезиса.
Вопрос нелегальных средств платежа, созданных самими экономическими агентами, для нас представляется настолько важным, что мы хотим сделать еще несколько комментариев. Может встретиться возражение, что в конечном счете все эти средства должны как-то подкрепляться ликвидной денежной массой. И действительно Центральный банк осенью 1992 года дал свои кредиты, чтобы спасти предприятия, которые потонули в задолженности. Во-первых, это было неизбежно, поскольку к тому времени 95 % всех российских предприятий уже себя поставили в такое положение, что всех надо было объявлять банкротами. Таким образом, суть «свободной банковской деятельности» была уже налицо, несмотря на то, что формально решение принимал Центральный банк. Вовторых, что еще более интересно, Центральный банк предоставил деньги только на сумму чуть больше 1 трлн.рублей — действительно долгов, с которыми ничего нельзя было сделать. Другая же и большая часть долгов была покрыта на основе многостороннего клиринга. Это есть не что иное, как непосредственное использование частных долговых обязательств в качестве средства конечного платежа с очень ограниченным посредничеством банковского сектора.
Совместная теоретическая работа С.Брагинского, Я.Маеда и Я.Сакаи в настоящее время готовится к печати. Мы здесь хотим отметить только два момента, предложенные профессором С.Брагинским.
Во-первых, обменный курс рубля в конечном счете зависит только от той части денег, которая проходит через банковский сектор, в то время как инфляция привязана ко всей денежной массе. Это поможет объяснить не только парадокс лета 1993 года, уже упомянутый выше, но и вообще всю ситуацию с обесцениванием реального курса доллара, которая продолжается в течение всего 1992 и 1993 годов.
Во-вторых, это понимание по-иному ставит вообще весь вопрос введения национальных денежных единиц независимыми государствами бывшего Советского Союза. В частности, на Украине известны случаи, когда в некоторых областях автобусные билетики использовались в качестве наличных денег.
Реальная проблема состоит в том, что формируется порочный круг: инфляцию нельзя излечить с помощью стандартных макроэкономических методов, а только с помощью институциональной и структурной перестройки, но само наличие галопирующей инфляции мешает перестройке, которая нужна для того, чтобы от инфляции излечиться.
Во-первых, галопирующая инфляция препятствует эффективной приватизации, особенно для мелкого и среднего бизнеса. Невозможными становятся сбережения, деньги постоянно должны участвовать в какой-то гонке и невозможно сформировать частные ликвидные средства для того, чтобы выкупить часть государственной собственности. Внутренняя конвертируемость рубля служит в определенной степени таким балансирующим фактором, но даже долларовые сбережения, как мы уже отмечали, не гарантируют от инфляции. (Россия вообще уникальная страна — у нас американский доллар обесценился в реальном выражении на 75 % в 1992 году!)
Приватизация крупных предприятий также подвержена инфляционному воздействию, поскольку нужно продавать их акции. Вместо этого галопирующая инфляция вместе с двойной системой цен на недвижимость и основные фонды поощряет приватизацию мафиозного типа.
Во-вторых, галопирующая инфляция мешает структурной перестройке. С прекращением деятельности планирующих правительственных органов, единственным институтом, способным перераспределять средства между разными отраслями промышленности, являются банки, но из-за высокой инфляции, из-за слишком высоких рисков банки не могут предоставлятьдолгосрочные кредиты. Только 4 % банковских кредитов нефинансовым секторам в настоящее время предоставляется на срок свыше одного года. 3-6 месяцев является обычным сроком, но многие кредиты предоставляются еще на более краткосрочный период, напоминая больше межбанковский рынок ссуд, чем рынок кредитов для предприятий производственных отраслей.
Таким образом, трансформация экономики в режиме вульгарного либерализма полностью зашла в тупик в денежной сфере, и никакая «простая макроэкономика» ее из этой ситуации не выведет.