В предыдущей главе мы стремились показать, что такое «русская система», как формировался русский национальный характер, к какой цивилизации принадлежит народ России, действительно ли он настолько своеобычен, что может развиваться по европейскому пути только ценой отказа от ряда ключевых особенностей мышления и мировосприятия.

Мы стремились показать, что, несмотря на трудности и испытания, наш народ при определенных условиях способен создать государство, в котором мерилом всего будет человек и его достоинство.

В последней главе мы сосредоточимся на том, что необходимо для по-настоящему глубоких модернизационных перемен в России, одним из главных результатов которых станет современное правовое социальное государство.

 

История модернизации в России

Прежде всего отметим, что модернизация для России – это не единовременное предприятие, вызванное столкновением с чуждой, но более успешной цивилизацией. Это уходящий корнями в глубь веков процесс, тесно связанный с российско-европейскими отношениями. С XV в. Московское государство, вернувшееся в европейскую политику после 200-летнего «перерыва» на ордынское иго, проявляло заинтересованность в европейском опыте и его носителях. Однако этот интерес был, прежде всего, практическим, технологическим.

Если же понимать модернизацию как качественное изменение государства и общества, то для России речь идет не столько о заимствованиях, сколько о включении в ритм европейского Нового времени, неизбежность которого остро ощущалось за десятки лет до петровских реформ.

Первая попытка кардинального переустройства жизни государства и общества была обращена не на Западную Европу, наследницу Рима, а на ту часть древней империи, с которой на Русь пришло христианство.

Религиозная форма и возвращение к «древнему благочестию», как мы уже отмечали, не должны вводить в заблуждение – речь шла о масштабном переустройстве одной из важнейших сфер жизни страны и народа, целью которого было достижение качественно нового уровня развития государства. Планы патриарха Никона предусматривали не только исправление богослужебных книг, но целый комплекс мер, в результате реализации которого русское государство должно было стать центром православного мира не только в духовно-мировоззренческом плане (идея Москва – третий Рим), но в политической реальности. Существовали планы административного переустройства церкви, предусматривавшие, в частности, увеличение числа епархий и архиереев, следствием которого стало бы сближение церковной иерархии с паствой.

В реформе в полной мере проявились черты, свойственные одной из моделей русской модернизации и в дальнейшем:

♦ при эндогенном начальном импульсе, большую роль играют внешнеполитические, экспансионистские цели;

♦ планирование и проведение реформы «сверху», предъявление ее обществу в качестве готового решения, не подлежавшего изменению;

♦ радикально-насильственный характер реформы;

♦ резкий разрыв со «стариной»;

♦ своего рода фетишизм, придание большого значения второстепенным внешним признакам.

Петровская модернизация, отстоявшая от никоновой реформы на полвека, имела тот же внутренний источник – давно назревшую, не удовлетворенную и постоянно напоминавшую о себе (волнениями и другими проявлениями кризиса управления, внешнеполитическими трудностями) потребность переустройства государства, но иную направленность. Место Греции как ориентира заняла Западная Европа. Новая Россия видела себя уже не как центр вселенского православия, а как новая великая европейская держава. Никон строил под Москвой Новый Иерусалим с точной копией Храма Гроба Господня, а символом петровских реформ стала новая столица на Балтике. Сосредоточение на религиозной жизни сменилось вниманием к экономике, военному делу, политическим институтам.

Однако характерные черты взаимоотношения властителя-реформатора со страной и народом в полной мере проявились и в ходе петровских преобразований. Единственным субъектом реформ была власть, высоким был уровень насилия, радикализма, разрыв со «стариной» был резким и демонстративным, заметным был и «реформаторский фетишизм».

Укрепление абсолютистского самодержавного государства, которое способствовало военной, технической, промышленной модернизации, становилось преградой для модернизации социальных отношений внутри страны, появления элементов договорной культуры, закрепления прав сословий.

Такой исторический выбор усилил позиции России как одного из главных действующих лиц европейской (что в контексте XVIII в. равнозначно мировой) политики, но прямо обусловил несколько стратегических последствий, с которыми мы имеем дело до сегодняшнего времени.

А. Каменский: «Сама модернизация оказалась средством сохранения и даже усиления значения государства… Крепостное право было этому государству необходимо, ибо оно укрепляло его власть над подданными, но оно же, крепостничество, становилось постепенно и главным врагом государства, поскольку истощало его силы, тормозило дальнейшую модернизацию, а дворянство при этот делало все более крепким и при этом от государства независимым… В условиях экономической зависимости от крепостного крестьянства сословное развитие дворянства неминуемо влекло за собой усиление крепостничества и, следовательно, не приближало Россию к гражданскому обществу, а, наоборот, отдаляло» [188] .

А. Медушевский: «Идеи рационального и справедливого государства, присущие Петру, на практике привели, однако, к созданию полицейского государства по образцу западноевропейских абсолютных монархий. При отсутствии каких бы то ни было институтов социального контроля государство не было связано ничем в ходе рационализации и модернизации, которая поэтому неизбежно приобретала принудительный, навязанный характер…» [189] .

Несмотря на эндогенный характер модернизации, на практическом уровне для российской власти она часто и легко превращалась в инструмент достижения определенных целей, прежде всего военно-политических.

Даже «просвещенные» европейски мыслящие государственные деятели, признававшие необходимость модернизации, интенсификации экономики, отодвигали начатое на второй план, когда возникала необходимость мобилизации ресурсов для решения насущных задач государства.

На практике такое соотношение приоритетов выливалось в крах многих модернизационных начинаний при их столкновении с текущей политикой, с тактическими политическими решениями, с сиюминутными нуждами.

Показательный исторический пример – выпуск первых русских бумажных денег, ассигнаций. Введение в оборот бумажных денег было качественно значимым шагом для развития экономики, однако практически сразу после появления ассигнаций их эмиссия использовалась для покрытия расходов на ведение русско-турецкой войны. Результат – обесценивание, утрата доверия. Впрочем, если бы не война с Турцией, наверняка возникла бы еще какая-то неотложная государственная нужда. Главное – как только появились бумажные деньги, их выпуск стал рассматриваться как дополнительный ресурс и при первой же возможности этот ресурс был мобилизован.

Экономическое мышление российского руководства хорошо иллюстрирует фрагмент «Инструкции о казенных доходах», данной Комиссии о коммерции (созданной для приведения в порядок и улучшения состояния торговли и финансов) в 1763 г: «Многие из нас думают, что государственную экономию всяк тот может знать, кто у себя дома добрый хозяин, но мы понимаем, что государственная финанция тому только известна, кто из прямых ее оснований разуметь старается и что знание домашнего хозяйства и хозяйства государственного совсем происходят от противных принципий. Партикулярный человек делает в своем доме расход, смотря по доходу, а нам должно делать доход, смотря по расходу… Ибо и без того наши государственные расходы превосходят доход казенный более, нежели целым миллионом» [190] .

Целый ряд реформ, необходимость которых осознавали и обосновывали в многочисленных «прожектах» как чиновники, так и активные представители общества, вообще не начинались всерьез, потому что государство не было готово вкладывать в них деньги, не видя перспектив их быстрого возвращения. Особенно это было характерно для проектов, предполагавших трансформацию образа мышления и действия значительных социальных групп.

Так, во второй половине XVIII в. неоднократно ставился вопрос об активизации внешней торговли и коренном изменении образа мысли и действия российского купечества. Григорий Теплов, руководитель Третьей комиссии о коммерции, фактически игравшей при Екатерине II роль министерства торговли, и видный екатерининский вельможа Никита Панин, активно участвовавший в деятельности Комиссии, выступали с резкой критикой русского купечества. Теплов обвинял купцов в удовлетворении «тем продуктом, который оне от внутренней коммерции получают, употребляя к тому разные пронырства и хитрости» [191] . Н.И. Панин, писал, что «по большей части наше знатное и именитое купечество обогащается угнетением своих собратьев меньше имущих» [192] . Такому характеру предпринимательской деятельности русского купечества противопоставлялся идеал «истинной коммерции», сформированный под влиянием идей просветителей и западных экономистов. «Истинная коммерция» характеризовалась большим числом участников-предпринимателей, действующих в условиях честной конкуренции, обеспеченной справедливыми законами.

Реализация этого идеала в России, согласно проектам Панина и Теплова, предусматривала создание правового фундамента массовой предпринимательской активности, именно повышение социального статуса купечества, создание системы коммерческого образования.

На практике, однако, социальные реформы и новые законы так и остались на бумаге не из-за косности и архаичности купечества, а из-за отсутствия у власти воли к социальным реформам и денег на развитие образования.

Забота о коммерческом образовании ограничилась указом от 9 апреля 1764 г. об отправке купеческих детей на учебу за границу [193] . В нем упоминались аналогичные постановления петровского времени, но, в отличие от них, указ 1764 г. не предусматривал финансирования учеников. Исследование, проведенное Н.В. Козловой, показывает, что и в дальнейшем эффективных мер по повышению уровня коммерческого образования предпринято не было. Единственное специализированное учебное заведение, основанное в годы правления Екатерины II, – Московское коммерческое воспитательное училище, в силу особенностей его организации не могло оказать серьезного влияния на существовавшее положение дел, да и оно финансировалось не казной, а П.А. Демидовым [194] .

Впрочем, сами просвещенные чиновники в неудаче своих начинаний винили не власть (то есть себя), а традиционную косность подведомственного им населения.

Консервирование крепостного права и жесткость сословной структуры служили непреодолимым препятствием для последовательного развития качественно новых элементов в рамках традиционного общества.

В организованном по крепостному принципу обществе не могли закрепиться новые виды экономической, социальной, гражданской активности, которые появлялись, но существовать могли только вне рамок, установленных государством, вне закона, вне системы. То есть и здесь, вместо выстраивания системы отношений, способных развиваться, эволюционировать, расширять круг вовлеченных в них людей, реализовывалась модель «ухода», выводящая наиболее активные элементы за пределы социальной структуры.

А. Каменский в исследовании на материалах уездного города Бежецка [195] показывает, что русская городская община уже во второй половине XVIII в. могла обладать признаками общины в европейском понимании, однако ее развитие и становление как института гражданского общества тормозилось жесткой сословной структурой и иными государственными установлениями: «Городская община по сравнению с другими группами горожан обладала значительно большей степенью легитимности в том смысле, что ее статус был более детально проработан в законодательстве. Именно это, собственно, и делало ее полноценной общиной не только в том значении, в каком это понятие традиционно употреблялось в контексте русской истории, но и в более широком понимании, обозначаемом обычно английским словом «community». Укрепляло статус городской общины и наличие, при всей ограниченности их функций и возможностей, выборных органов самоуправления. Однако отсутствие в России в тот период понятия «гражданство», сам характер социальной структуры русского общества и соответствующая ей система административного управления, предполагавшая подчиненность отдельных социальных страт параллельно существующим властным вертикалям, с одной стороны, крайне затрудняли разрешение возникающих конфликтов, с другой – порождали зоны своего рода безвластия, оказавшись в которых человек, по крайней мере, на время, мог находиться вне контроля государства… даже в условиях паспортной системы и тотального контроля государства человек мог годами и, по сути дела, бесконтрольно передвигаться по стране, переезжая с места на место и находя различные формы заработка» [196] .

Как отмечает А. Каменский, «потребности экономики в рабочих руках и различных профессиях были много шире того, что предусматривала социальная структура общества, подчиненная фискальным целям государства. Иначе говоря, социальная структура находилась в противоречии с потребностями экономики и тормозила ее развитие».

Естественно, существенного и достаточно быстрого роста качественно новых элементов, накопления их критической массы в таких условиях быть не могло. Нерегламентированная никакими законами территория «воли» при этом играла роль клапана, дававшего выход разного рода общественной активности, но не позволявшего ей трансформировать ни общество, ни государство, ни взаимоотношения между ними.

Говоря об очевидном промышленном росте, можно указать на такое же очевидное стратегическое ограничение: крепостная промышленность не могла развиваться самостоятельно, по законам рынка, свободной конкуренции. В крепостной системе не было свободных рабочих рук, рынка труда. Кроме того, серьезной помехой для действия рыночных механизмов была государственная защита интересов дворянства, использование которыми «административного ресурса» создавало заведомо неравные условия в отношениях с купеческим сословием. Что касается самих дворян-промышленников, особенно крупных, то они были ориентированы на вложение доходов не в производство, а в поддержание подобающего сословию образа жизни.

Быстрая, но сословно ограниченная европеизация дворянства в сочетании с консервацией и распространением крепостного права привели к формированию явного культурного разрыва между властвующим меньшинством и абсолютным большинством населения страны.

В конце XVIII – первой половине XIX в. государственная система все больше и больше противопоставляла себя идее развития, стремилась к статике, а европейскую динамичность воспринимала как угрозу.

Идейное отталкивание от революционной Европы выливалось в развитие и укрепление идеи об уникальном пути развития России, к которому неприложимы общеевропейские тенденции.

Император Николай I, видимо, сознавал проблему разрыва между государством и народом, грозившую России потрясениями, но пытался решить ее оригинальным способом – выстроить уникальную государственную систему по модели семьи, где государь занимал бы место строгого, но справедливого отца, направляющего развитие страны и народа по своему разумению. Идеологической опорой стала «триада» министра просвещения Уварова «православие – самодержавие – народность».

Попытка двигаться по «уникальному» историческому пути сопровождалась недооценкой и даже отрицанием важных элементов технической модернизации, которая рассматривалась как часть того, что разрушает стабильность, традицию.

Один из ключевых чиновников правительства Николая I Егор Канкрин, проработавший на своем посту 23 года, был убежден в несвоевременности развития в России железных дорог. Дело в данном случае не идет об архаичном менталитете русского чиновника, не понимавшего значения технического прогресса. Выпускник Маг-дебургского и Геттингенского университетов, известный экономист своего времени ценил науку и техническое развитие, способствовал распространению передовой научно-технической мысли в России, направлял в Европу агентов для сбора информации об изобретениях. Однако идея развития в России железных дорог противоречила его представлениям о сохранении стабильности – как в финансовой системе, так и в стране в целом. Наряду с железными дорогами, стабильности, по мнению Канкрина, угрожали свобода печати и суды присяжных [199] .

В 30—40-х гг. XIX в. Россия достигла пика бюрократического контроля за внутренней жизнью страны и внешнеполитического могущества, примеривала на себя мундир «жандарма Европы».

Однако это была логика мира европейских монархий, в котором особо ценилась стабильность, достигнутая с помощью русских штыков.

В мире продолжающихся развиваться технологий все перевернулось с русской венценосной головы на ноги и оказалось, что Россия не выдерживает военно-технической конкуренции. Результат – неожиданное для власти поражение в Крымской войне, которое Николай I не смог пережить.

Цикл форсированной модернизации, ориентированной на внешние образцы, с акцентом на военно-промышленное обновление, модернизации, неотделимой от насильственных методов ее осуществления, был еще раз воспроизведен в СССР.

Мы не будем подробно рассматривать вопрос об эффективности сталинской модернизации, вкладе режима в Победу и цене Победы. Отметим только самое важное – то, что составляет суть фатального российского модернизационного цикла.

Сталинская модернизация сопровождалась насилием в отношении абсолютного большинства населения страны, которое рассматривалось властью как ресурс повышения темпов перемен.

Она включала элементы культурного развития (всеобщая грамотность, повышение образовательного уровня, внедрение элементов бытовой культуры), однако была ориентирована, прежде всего, на достижение военно-политических или даже геополитических целей.

Система государство – человек – внешний мир была ориентирована на закрытость, подозрительность, поиск государственной измены в каждом контакте с внешним миром.

После Второй мировой (Великой отечественной) войны сталинский СССР, ставший одной из двух сверхдержав, воспроизвел утопическую попытку николаевской России остановить «прекрасное мгновение» пика могущества.

Могущественное государство «проворонило» генетику и кибернетику, значение которых не могло быть продемонстрировано столь наглядно, как важность атомного проекта.

Новые попытки «догнать и перегнать» Запад, не меняя сути государства и его взаимоотношений с обществом, привели к еще одному крушению империи.

Описанную модель модернизации нельзя назвать половинчатой. Половинчатая – это когда что-то не завершено, недоделано. Здесь же достижение ускоренных темпов военно-технического развития за счет мобилизации ресурсов посредством жесткой социальной структуры – ключевое свойство системы.

При этом описывать происходящее с точки зрения противопоставления архаики и модерна также вряд ли представляется возможным.

Это была тоталитарная модернизация. Тоталитарная система стала исторически новым для нашей страны и всего мира явлением. Свести его к архаичному наследию деспотически-холопской Московской Руси – это уход от анализа темы, важной для всей Европы, которую в середине XX в. едва не поглотил нацистский тоталитаризм.

Альтернативный путь модернизации – Великие реформы 60–80 гг. XIX в. Их принципиальное отличие:

♦ участие общества как в формулировании их целей, так и в разработке планов реформы;

♦ направленность «реформы сверху» на переустройство общественных отношений, создание современных институтов, изменение общественного сознания, формирование новой картины мира;

♦ интеграция большинства населения в жизнь общества как цель реформы, направленность на интеграцию, а не на раскол общества в целом;

♦ вложение государством в реформу значительных средств, которые направлялись внутрь страны, обеспечивая масштабную социальную реформу;

♦ правовой характер преобразований.

Реформы были успешными. Они позволили стране динамично развиваться как в экономическом, так и в социальном плане, создавать адекватную времени экономику, строить гражданское общество.

Социальная трансформация исторического значения, затрагивавшая интересы и образ жизни всех социальных групп сверху донизу (в первую очередь, конечно, помещиков и крестьян, как писал Н.А. Некрасов: «Порвалась цепь великая, порвалась, расскочилася. Одним концом по барину, другим по мужику»), не привела к полномасштабному социальному конфликту, сравнимому, например, с гражданской войной в США.

Историческая незавершенность модернизации, ее срыв во втором десятилетии XX в., как мы уже отмечали, во многом обусловлены внешними факторами, прежде всего Первой мировой войной. Вместе с тем, можно отметить и проблемные моменты в самих реформах.

Во-первых, реформы могли быть начаты раньше. Неослабевающий интерес власти и общества к решению «крестьянского вопроса» и социально-политической реформе с конца XVIII в. и на протяжении всей первой половины XIX в. показывает, что проблема назрела и могла решаться Россией – победительницей Наполеона в 10-х гг. XIX в. Тогда, вероятно, не было бы оснований говорить об отставании от Европы и «догоняющей модернизации».

Однако в реальности десятилетия были потрачены на стратегически тупиковый поиск «особого пути». В результате Россия очевидно отстала от европейского времени. Так и не преодоленное отставание на фоне неизбежной включенности России в общеевропейские (глобальные) экономические, политические, военно-политические процессы в конечном счете и сделало нашу страну тем самым «слабым звеном», для которого испытания, выпавшие на долю всех европейских стран в начале XX в., закончились катастрофой.

* * *

Вторым фактором, обусловившим срыв модернизации, было затягивание полноценной политической реформы. Под «политической реформой» мы имеем в виду не одномоментное введение демократических институтов и резкое расширение политических прав населения, а, прежде всего, наличие политической воли и неуклонное обозначение вектора политической реформы.

Проекты П.А. Валуева, великого князя Константина Николаевича, М.Т. Лорис-Меликова вполне соответствовали этой задаче. Однако реализованы они не были. Более того, контрреформы 80-х гг. XIX в. обозначили совсем другой, охранительный вектор.

У российских либералов начала прошлого века была надежда на то, что политические реформы станут естественным следствием распространения частной собственности, прежде всего, крестьянской частной собственности на землю. В незавершенности этого процесса корень проблемы срыва 1917 г. видят и современные историки.

А.Н. Медушевский, например, так пишет о взаимоотношениях общества и государства в ходе реализации Великих реформ: «Необходимый на исторически длительный срок консенсус общества и государства вновь разрушился. Экономическая свобода требовала политических реформ, а для их реализации был необходим этап становления гражданственности, нового отношения к собственности, труду, политической культуре. Консенсус оказался под угрозой срыва, сменяясь деструктивными и утопическими программами немедленных радикальных изменений по всему спектру социальных структур и общественных отношений» [205] .

Заметим, однако, что нереализованная перспектива легко поддается идеализации. На практике превращение крестьян в мелких и средних собственников вряд ли автоматически решило бы проблему несправедливого с точки зрения крестьян распределения земли между ними и помещиками, а значит, колоссальное напряжение, рожденное этим вопросом, имело все шансы сохраниться и определять вектор любой общественно-политической дискуссии, в которую оказались бы вовлечены крестьяне. Если же говорить о более глубоком процессе «становления гражданственности», то он, во-первых, непростой и длительный (а историческое время, отпущенное реформаторам, уходит быстро), во-вторых, вряд ли вообще возможен в ситуации отсутствия перемен в организации верховной власти.

На наш взгляд, чуть ли не самый главный урок, который дает нам отечественная история последних полутора столетий, заключается в том, что откладывание политической реформы, затрагивающей «верхние этажи» власти, «на потом», в ожидании того, что социальное развитие создаст некую базу для формирования демократических институтов, – тупиковый путь. Еще раз повторим, не обязательно все делать сразу, но политическая воля, вектор реформы, должны быть понятными и обществу, и самой власти. В противном случае истинным мотивом откладывания реформы оказывается не забота о сохранении стабильности и ограждении страны от «великих потрясений», а примитивный страх потерять власть.

Третий путь разрешения накопившихся проблем – революционный, предполагающий разрыв правовой преемственности, высокий уровень насилия, радикализма, разрушения, мы не склонны характеризовать как модернизацию вообще. Это срыв модернизации, а не ее ускорение.

А.Н. Медушевский: «Революция, как показывает исторический опыт, не является конструктивным решением проблем, но, скорее, означает срыв модернизации, выражающийся в отказе от самого поиска рационального решения. Спонтанная аграрная революция (как антитеза рациональной аграрной реформе) повсюду в мире выступала фактором ретрадиционализации общества – восстановления архаичных институтов и представлений (например, советов), становившихся тормозом устойчивого и разумного процесса социальных преобразований. Это цивилизационная ловушка, способная поглотить достижения предшествующего позитивного развития. Во всех случаях избрания стратегии аграрной революции это означало срыв конструктивной работы по преобразованию общества, который объяснялся как трудностями реформ, так и консерватизмом правящего класса» [206] .

Вариант модернизации, ограниченной техническими инновациями и не затрагивающей ни общественное сознание, ни социально-политическую систему, рассматривать тоже не стоит. Может быть, в рамках относительно компактного общества на этапе индустриализации это и возможно, но для России постиндустриальной эпохи такой вариант нереален. Российские реформы, какими бы ограниченными и односторонними они ни были, никогда не ограничивались одним только техническим перевооружением. Без модернизации сознания никакие реформы были бы просто невозможны. Эта модернизация, правда, могла затрагивать не все общество и далеко не все сферы жизни, однако все равно ее нельзя уложить в схему «старых мозгов», вооруженных новыми технологиями.

 

Постсоветские реформы в историческом контексте

Реформы последней четверти века сквозь призму отечественного опыта модернизации выглядят следующим образом.

Суть Перестройки, вошедшей в отечественную и мировую историю, была в идее изменения образа и стиля жизни, мышления, взаимоотношений общества и государства. Именно такого рода перемены были общественной потребностью, именно они поддерживались обществом.

По вектору (изменение мышления, открытость, ориентация на Европу и европейские ценности, политизация общества, развитие гражданского общества) Перестройка в таком понимании похожа на Великие реформы. Принципиальное отличие – отсутствие не только четкого плана реформ, но и более или менее оформленного представления власти, инициировавшей процесс перемен, об их реальном воплощении. В советском государстве, где ложь была системообразующим элементом, в принципе невозможным было появление аналога «секретных комитетов», которые бы обсуждали планы концептуальных реформ, затрагивающих основы устройства экономики, политики, общества.

Когда М.С. Горбачёва спрашивали «что такое перестройка», он отвечал «живое творчество масс».

Ю. Щекочихин, вспоминая об обстоятельствах подготовки и публикации в «Литературной газете» материала «Лев прыгнул» [208] , в котором впервые говорилось о существовании в СССР организованной преступности, был уверен в том, что официальное отношение к статье было определено одним человеком – Горбачёвым. Именно его одобрительный звонок редактору газеты А. Чаковскому привел к тому, что источник информации и соавтор Щекочихина майор милиции Александр Гуров вместо наказания «по служебной линии» через некоторое время возглавил новообразованный отдел по борьбе с оргпреступностью [209] .

Возможность ликвидировать этот концептуальный недостаток, соединить политическую волю власти с интеллектуальным потенциалом общества существовала. Пример – программы «400 дней доверия» и «500 дней», которые рассматривались на высшем уровне как российской, так и союзной власти. Однако реализован этот вариант не был.

Реальность – процессы, происходившие внутри власти, безнадежно отставали (и чем дальше, тем надежды становилось меньше) от движения освобожденной общественной мысли и процессов, происходивших в стране.

В конце 80-х актуальной была идея заключения нового союзного договора, дающего больше самостоятельности (прежде всего экономической) республикам. Для того времени такая степень компромисса, движения навстречу потребностям республик со стороны союзного центра была достаточной. Однако со стороны союзного центра не было даже попыток движения в этом направлении. Они начались только в 1990 г., но к тому времени момент был упущен политически. В1991 г. СССР перестал существовать.

Экономическая реформа, начавшаяся в 1992 г., соответствовала модели форсирования преобразований, для которой характерно рассмотрение населения скорее как ресурса, а не цели модернизации, ставка на «опережающие» социальные группы, реформаторский фетишизм.

Очевидно не оправдывалось ожидание того, что падение тоталитарного государства и рыночные отношения автоматически вызовут к жизни новую культурно-политическую и институциональную «надстройку».

Егор Гайдар в одной из последних работ ретроспективно сетовал на то, что ошибочными были не действия реформаторов, а их надежды на то, что «преодоление трансформационной рецессии, начало экономического роста, повышение реальных доходов населения позволят заменить несбыточные мечты о восстановлении империи прозаичными заботами о собственном благосостоянии».

В основе этого противопоставления – убежденность в том, что необходимые векторы перемен в сознании следующие:

♦ уход от коллективного и развитие индивидуального;

♦ уход от поиска несбыточного державного идеала к решению реальных повседневных проблем.

Задача реформ воспринималась как преодоление коллективистской традиции, которая виделась и в крестьянской общине, и в большевистской коммуне.

В действительности русское общество было застигнуто катастрофой октября 1917 г. на стадии далеко зашедшего, но не завершенного процесса распада традиционного общества вообще и крестьянской общины в частности. Логическим завершением этого процесса должно было стать формирование общества на новых основаниях. Этот естественный процесс был прерван. Коммунистический эксперимент не отбросил страну назад, к общине, а в какой-то степени «заморозил» стадию распада с растерянным, дезориентированным сознанием. Когда тоталитарная «заморозка» отошла, проблемой, основным проявлением «архаики» стали не коллективистские рефлексы, а нараставшая атомизация.

Ошибочным было и противопоставление «мечты об империи» «заботам о благосостоянии».

Мы понимаем, на чем основано это распространенное противопоставление.

В работах ряда современных культурологов эта проблема представляется следующим образом: «…в православии ценность земной жизни и ее обустройства ставится ниже, чем в католической, не говоря уже о протестантской версии христианства. Град небесный в нем не просто противопоставлен граду земному, но представлен как единственная подлинная реальность, по отношению к которой посюсторонняя реальность выступает как профанная. Этим предопределяется особый статус идеально-божественного должного и его абсолютное верховенство над греховным человеческим сущим, над материальной практикой и материальными интересами…». [213]

Однако реальная проблема была не в увлечении небесноидеальным в ущерб конкретно-земному. Самые глубокие духовные поиски на протяжении веков русской истории соседствовали с заботой о хлебе насущном и рациональным хозяйствованием.

Иное дело – рациональное обустройство государства. Если свою частную жизнь люди обустраивали и обустраивают как могут, то государство – нет. На этом уровне рациональный расчет действительно заменяется мифами, мечтами, химерами, но, прежде всего, потому, что государственно-политическая сфера действительно была недоступна для какого бы то ни было вмешательства «маленького человека».

Советская система усугубила этот комплекс ликвидацией частной собственности. В результате в сферу государственного, а значит, не подлежащего рациональному обустройству попало все, что лежит за пределами его личного мира, – квартиры в городе, хаты с палисадником и огородом в деревне.

Противоположность комплексу «маленького человека» – не выталкивание в сферу обустройства частной жизни, а, напротив, предоставление возможности участвовать в формировании и деятельности государства, но не в качестве «винтика» госмашины, а на новых основаниях – как в Европе.

Однако строительство нового по сути государства не было приоритетом для реформаторов. Закономерный результат – цветение на свободном месте не только имперского и советско-ностальгического, но и более широкого круга державных мифов, катализированное падением уровня жизни и сокращением финансовых возможностей.

Корни ностальгии по «имперскому», «советскому», сопровождающейся активацией худших сторон советского образа мысли, таких, как изоляционизм, патернализм, тяга к авторитарному лидерству и «жесткой руке» и т. д., на наш взгляд, следует искать не столько в самом имперском и советско-имперском прошлом (косности мышления, приверженности традиционным архетипам), сколько в том самом сокращении горизонта мышления до «заботы о благосостоянии».

Например, один из самых распространенных ностальгических образов – большая страна, жители которой могли свободно перемещаться. Возможно, люди и говорят, что при СССР было лучше, потому что была единая большая страна, и можно было поехать куда угодно. Но, на самом деле, для многих людей так говорящих и даже думающих поездка в российский Сочи так же проблематична, как в Прибалтику. А для тех, кто может поехать в Сочи, открыты и Прибалтика с Крымом, и Италия с Испанией, не говоря уже о Турции. Согласно опросу, проведенному ВЦИОМ в мае 2011 г., 2 % россиян планировали выехать летом за рубеж СНГ, при том, что хотели бы провести отпуск за границей СНГ – 31 % россиян. Подавляющее большинство россиян – это 54 %, которые остаются этим летом дома, ограничены в средствах и не могут позволить себе отдых [214] . Психологическая основа состояния неудовлетворенности – не ностальгия по вчерашней или позавчерашней империи, а сегодняшнее отсутствие возможностей, перспективы.

А государство, уловив эти настроения, стало сознательно заигрывать с «великодержавными» комплексами.

Уже в 90-х произошла и заметная эрозия идеологии «новой» власти. Столкнувшись с крайней непопулярностью реформы 1992 года, руководство страны начало заигрывать с архаичными политическими силами, идеями и настроениями.

Оправдывая действия власти в Чечне в декабре 1994 – январе 1995 г., часть политиков и политических комментаторов с репутацией демократов в своей критике противников войны мало чем отличались от В. Жириновского.

Советник президента Георгий Сатаров, комментируя выход нескольких человек (в том числе Сергея Ковалёва) из состава Президентского совета в знак протеста против начала войны в Чечне говорил: «Все-таки Президент Ельцин – это человек, который несколько раз в самых критических ситуациях брал на себя ответственность и принимал очень серьезные решения и в результате защищал всех нас. Для меня это в чистом виде бегство с корабля, бегство с корабля в очень трудной ситуации… Это чистой воды большевизм. Моя точка зрения, что это чистой воды истерия, истерия чисто такая суицидальная. Если вы уж занимаетесь политикой, то не нужно быть таким впечатлительным. Это дело серьезное» [215] .

Фактически можно говорить о формировании ситуационного блока сторонников президента, который объединил часть демократов и тех, кто еще за год до ввода войск в Чечню рассматривался как их основные противники, – ЛДПР, националистов, левых радикалов.

Если в 1993 г. партия власти шла в парламент с более или менее демократическим имиджем и демократическими лозунгами, то НДР образца 1995 г. черты либерально-демократической партии утратила, в партийный список был включен генерал Рохлин.

Перед выборами 1996 года Чубайсом и Березовским был придуман «проект Лебедь», получивший безусловную поддержку государственных и близких к власти СМИ.

Предвыборная кампания партии власти в 1999 году была полностью построена на апелляции к архаичным комплексам «осажденной крепости» и «жесткой руки».

Одна из ключевых черт кампании – отождествление образа России с имиджем власти. Летом и осенью 1999 года борьбой против России государственные телеканалы дружно называли любую информацию о темных финансовых делах Ельцина и его окружения.

Попытки публичного расследования криминальных финансовых схем, в причастности к которым можно было с полным основанием заподозрить власть, стали преподноситься как антипатриотичные действия, инспирированные врагами России.

За этим «прологом» последовала вторая чеченская война, конструирование и агрессивная пропаганда «Единой России», победа Владимира Путина на президентских выборах 2000 г.

Периферийный капитализм и провинциальный авторитаризм – исторически закономерное следствие выбора модели реформ. Экономика «периферийного капитализма» по потенциалу схожа с крепостной экономикой – она устойчива, может поддерживать и воспроизводить себя в течение длительного времени, но ее сохранение, во-первых, гарантирует отставание в глобальном масштабе, во-вторых, направляет творческую активность общества, которая может и должна стать основой качественного роста, в направлении «ухода». Политическая стагнация, попытка вместо реализации европейского вектора пойти «особым путем» – также предсказуемый итог сведения реформ к «формированной» модели.

Обратим внимание на изменение скорости исторического времени – хронологические последовательности между взаимосвязанными процессами резко сокращаются. Это значит, что у современной России гораздо меньше времени на формирование эффективной модели реформ, чем в позапрошлом и прошлом веке.

 

Модернизация России в XXI веке

 

Вектор реформ

В первую очередь, необходимо внести ясность в вопрос о конечных целях российской модернизации. Необходимо определиться, какие ценности будут культивироваться в нашей стране с ее противоречивым прошлым и не менее противоречивым настоящим; какое место она будет занимать в мире, – в мире, который в обозримом будущем неизбежно будет оставаться внутренне разделенным, – через десять, пятнадцать, двадцать пять лет.

Нравится это нам или нет, но реальность нашего времени такова, что мир продолжает оставаться крайне неоднородным – наряду с группой стран, концентрирующих у себя большую часть наиболее ценных экономических ресурсов, в первую очередь, интеллектуальных и технологических, а также финансовых и силовых, существует и будет существовать огромная мировая периферия, лишенная доступа к основной части благ, являющихся результатом использования этих ресурсов. Для России как страны, находящейся сегодня в «серой зоне», где имеются объективные предпосылки для движения в разных направлениях, существуют только два пути: либо, используя эти предпосылки, попытаться стать частью ядра мирового капиталистического хозяйства (этот путь условно можно назвать «европейским выбором» для России), либо искать свое место на его периферии. Можно приводить аргументы в пользу того или другого варианта, но очевидным должно быть одно – никакого «третьего», «евроазиатского», какого угодно «своего» пути нет и не будет.

Страх поступиться частью собственного суверенитета как аргумент против «европейского» или «евроатлантического» пути для России понятен и даже отчасти обоснован. Но единственная альтернатива – место на периферии мировых процессов. Она также неизбежно связана с ограничением государственного суверенитета – не обязательно формальным, но по существу еще более значительным, поскольку суверенитет и независимость имеют смысл только в той степени, в какой имеются практические возможности их реализации. Суверенитет слабого и зависимого – это как свобода без денег: вроде бы есть, а воспользоваться невозможно.

Если же мы посмотрим на то, чем отличаются страны, входящие в первую группу, от остальных, то нельзя не признать в качестве общей и объединяющей их черты наличие определенного набора базовых ценностей, к которым в первую очередь относятся приоритет прав человека, в том числе права собственности, индивидуальная свобода и понятие социальной справедливости.

Можно спорить о том, что первично – эти ценности или экономическая эффективность. Является ли относительное экономическое процветание этой группы стран следствием приверженности их политической элиты названным ценностям или, наоборот, экономическое благополучие создает возможности для относительно более полной реализации принципов личной свободы, безопасности и сглаживания социального неравенства? Представляется, что истина в этом споре лежит где-то посередине, но главное в другом. Признавая, что было бы контрпродуктивно, да и просто глупо пытаться немедленно перекроить ткань общественных отношений в строгом соответствии с названными ценностями, нельзя вместе с тем не видеть, что без формулирования их как общественных целей, как ориентира при выборе стратегии никакие реформы как средство модернизации российского общества невозможны. Модернизация государства без человека, без провозглашения и реального приоритета интересов конкретного гражданина неизбежно приведут нас в ряды наций бедных и бесправных, то есть в конечном итоге к ситуации, прямо противоположной задачам модернизации.

Итак, первым шагом на пути реальной модернизации и эффективных реформ как ее инструмента должно быть принятие в качестве базовых ценностей – человека и гражданина, и его свобод; его права на собственность и одновременно на социальную справедливость; приоритета института права по отношению к соображениям политической целесообразности и субъективными представлениями о ней конкретных лиц, наделенных властью и собственностью. Естественно, речь идет не о слепом следовании этим принципам во всех возможных ситуациях, но о принятии их в качестве главных, базовых ориентиров. Другими словами, понятия правового государства, гражданских прав и свобод, социальной справедливости должны стать своего рода компасом «дорожной карты» российских реформ.

Политическая цель – создание современного государства, связанного с обществом, являющегося продолжением общества, фактически – переоснование государства. Переоснование такой же значимости, как в 1613 г. Тогда нельзя было строить государство на наследии смутного времени, сейчас – тоже. Еще раз подчеркнем, что наша смута – это не последние 20 лет, а все время после большевистского переворота.

Для переоснования государства, имеющего историческую перспективу в XXI в. принципиальны три аксиомы.

Первая – это понимание, что в мире XXI века никакие империи, как формы государственно-общественного и национального существования, невозможны. Процесс современной глобализации кардинально не совпадает с эпохой XIX – середины XX века, когда почти все очаги геополитической силы были представлены империями. Крушение империализма как системы, охватившее Западный мир во второй половине 40-х – начале 70-х гг. XX в., вполне было завершено крушением последней империи – советской.

Вторая – модернизация политической системы постсоветской России должна завершиться созданием системы со строгим разделением властей, работающими механизмами общественного контроля за властью и ее сменяемостью, независимым правосудием.

Третья – поиски «самобытного пути», «суверенной демократии» и прочее подобное ведут к самообольщению, самообману, самоизоляции России, что, как показал не только отечественный опыт, но и опыт великих средневековых государств Востока (Индии, Китая, Персии, Японии), имеет итогом стагнацию и отсталость, потерю ведущих геополитических позиций в мире.

«Россия – есть европейская страна…» – этот постулат, высказанный Екатериной II в «Наказе» Уложенной комиссии, может вполне вдохновлять политиков современной России. Что, конечно, не избавляет от необходимости учитывать исторические и социокультурные особенности России, а также специфическое состояние ее общества, порожденное глубочайшим кризисом, связанным с крушением социально-политического социалистического эксперимента.

Современную Россию именуют постсоветской, т. е. находящейся в переходном состоянии от советского прошлого к новой социально-политической и государственной системе. За более чем 20-летие, с 1991 г. по сегодняшний день, данная задача не решена, а по многим параметрам усугублена. Поэтому под методами, средствами и формами, в которые пытались облечь ее решение в эти годы, надо подвести черту и признать их неудачными.

При этом необходимо четко и недвусмысленно констатировать, что в российской истории и культуре нет непреодолимых препятствий для реализации идеи о современной европейской России. Объективные трудности есть (при этом их львиная доля порождена не тысячелетиями и веками, а советским периодом и затянувшейся неудачей его преодоления), но они преодолимы.

 

Принципы и предпосылки успеха

Как осуществлять реформы в России, чтобы они были эффективными, глубокими и необратимыми? Осмысление теории реформ с учетом российской культурной и исторической традиции и критический анализ их практики позволяет сформулировать некоторые уроки.

Урок первый. Главный объект реформы, претендующей на эффективность в условиях XXI в., – общественное сознание. Реформа утверждается через мотивы и ценности, через сложившуюся культуру, и именно в этом смысле, в конечном счете, – через законы. При этом общество и его сознание нельзя «ломать через колено». Реформам нужно прорастание, а не перелом. Никакие решения не могут быть реализованы, если они противоречат жизненным интересам абсолютного большинства людей.

Урок второй. Нельзя раскалывать общество. Цель модернизации– интеграция общества, а не его разделение. Носители модернизации, ее движущие силы, очаги и островки должны быть связаны со страной. Концепция модернизационного «локомотива», который подтянет к себе всю страну, не сработает. Государство должно быть инструментом интеграции общества, а не «локомотивом реформ», опережающим общество. Необходимо формирование такой государственности, которая осуществляет задачу интеграции массового сознания.

Урок третий. Не следует искать готовых решений в своем или чужом прошлом. Нельзя копировать готовые решения, необходимо вырабатывать пути трансформации, применимые к данному обществу в данный момент.

Урок четвертый. Скорость реформы – не главное. Постоянное ожидание быстрого эффекта и истерия по этому поводу крайне вредны в стратегическом плане. Это очевидно на расстоянии, но надо научиться видеть это внутри процесса.

Урок пятый. Необходимо избегать «реформаторского фетишизма» – сведения реформы к одному элементу, например, к экономике, а внутри экономики – к монетаризму.

Урок шестой. В целом, реформа – это не поход армии. Это тропинка, которая иногда исчезает. Это выращивание будущего из небольшого первоначального звена, обладающего зачаточными чертами реформы.

Базовый принцип – отталкиваться от сегодняшних российских реалий.

Во-первых, необходимо учитывать особенности состояния общества, социальной психологии, обусловленные как исторически, так и событиями последнего времени.

Кроме того, для экономических реформ и экономической политики крайне важно понимать механизмы «периферийного капитализма» и его предшественницы – советской экономики.

В-третьих, размер территории, разнообразие регионов, составляющих нашу страну (это разнообразие больше, чем формальное деление на субъекты федерации), разница в историческом и личном опыте населяющих их людей делает необходимым дифференцированный подход к реформам.

Крайне важен правовой характер реформ, преемственность, интегрированность реформ в историю и культуру страны. При этом задача обеспечения преемственности и правового характера реформ сегодня серьезно отличается от той, которую решали разработчики Великих реформ второй половины XIX в. Тогда речь шла о необходимости органичной интеграции радикальных по сути перемен в существовавший культурно-исторический и правовой контекст. После семи десятилетий власти, происходящей из государственного переворота и разгона Учредительного собрания, и двух десятилетий безуспешных попыток механически соединить самодержавно-имперские, большевистско-советские и либерально-демократические элементы истории XX в., понятно, что историческую и правовую преемственность надо устанавливать с до большевистским государством. При этом необходимо учитывать логику развития этого государства, которая заключалась в исчерпанности самодержавной легитимности и необходимости формирования новой, демократической.

Модернизация должна быть пошагово спланирована, по крайней мере, на первоначальном этапе. Нужно не просто «обозначение векторов» развития, а детальное представление о том, что будет делаться вплоть до подготовки проектов необходимых законов.

Это нужно, прежде всего, для того, чтобы просчитывать последствия этих шагов, возможный негатив и реакцию на него. Кроме того, четкое представление о реформах и их предполагаемых последствиях, предъявленное гражданам, – шаг к ним навстречу со стороны власти, которая не предлагает потерпеть ради будущего, а берет на себя ответственность за осуществление конкретных мер, результат которых не должен значительно отличаться от прогнозируемого.

У общества должно быть четкое представление о том, что предлагает и собирается делать власть, – не в виде «желаемого образа будущего», а день за днем, шаг за шагом, представления о том, как жизнь изменится завтра и послезавтра.

Граждане – субъект модернизации в той же степени, что и объект. Для сегодняшней России продуктивны только проекты, в которых граждане участвуют сознательно, понимая, что и для чего делается.

Реформы в сегодняшней России не будут успешными, пока в них не будет сознательно заинтересовано если не математическое большинство, то близкая к нему критическая масса народа. Речь идет не о «поддержке снизу» очередного мессианского начинания начальства, а именно о понимании и ощущении связи реформ с каждодневной жизнью человека. Современный российский человек сможет полноценно участвовать в строительстве современной экономики и современного государства только тогда, когда сам будет стоять в центре модернизации, только тогда, когда он, а не догоняющее развитие будет главным и неоспоримым приоритетом для государственной власти, политической и прочей элиты, для него самого, наконец.

Этот человек должен быть не из будущих поколений, а сегодняшний, такой, какой есть. Быть центром модернизации для него значит, что все реформы, перемены, должны делаться для него и с учетом его индивидуальных (индивидуально-групповых) особенностей и интересов. При этом важно понимать, что

♦ нет «локомотива реформ», опережающей группы, к новому образу, уровню, качеству жизни которой могло бы постепенно «подтягиваться» все общество;

♦ опорой модернизации могут быть не только сознательные «либералы-западники». Потребность и готовность участвовать в преобразованиях есть в самых разных средах, социальных группах.

Государство – необходимый элемент модернизации. Противостояние государству как таковому, рассмотрение его как помехи, сдерживающем творческим потенциал гражданина – тупиковый путь. Проблема не в отсутствии достаточного творческого потенциала, а в том, что принцип «до основанья, а затем…» – утопия. Распространение схемы «ухода», фрагментированность и атомизация общества – предпосылки распада, который навсегда поставит крест на модернизации России.

Это не значит, что не надо «трогать» действующую власть. Тупое бездействие охранительно ориентированного государства – не меньшая опасность тупого же расшатывания государства. Просто надо понимать, что смена власти – это не самоцель и уж тем более не гарантия качественных перемен в стране.

Для учета особенностей и интересов граждан недостаточно либерализации политической системы, потому что политически более либеральные по сравнению с сегодняшним днем 90-е – яркий пример невнимания к интересам огромных социальных групп, в совокупности составляющих абсолютное большинство россиян.

Необходимы качественные изменения в системе человек – общество – государство, создание государства, которое люди считали бы своим. Только в этом случае можно добиться того, чтобы перемены в сознании были массовыми, – речь, может быть, не о том, чтобы с места сдвинулись сразу все или большинство, но некая критическая масса должна быть достигнута.

Российскому менталитету соответствует социальное государство, потому что это европейский менталитет. Апелляция к тому, что Европа когда-то «заработала» свои сегодняшние высокие социальные стандарты, а мы должны положить жизнь пары-тройки поколений на то, чтобы «догнать», – не работает.

Во-первых, потому что она по сути большевистская: какая разница, ради какого светлого будущего призывают жертвовать настоящим – коммунистического или капиталистического?

Во-вторых, «догнать» в буквальном смысле – так, чтобы уровень ВВП и уровень жизни были точь-в-точь, как в «старой» Европе, все равно не получится. Жизнь же с постоянным ощущением принадлежности ко второму государственно-человеческому сорту, учитывая такие особенности отечественной ментальности, как вынесение общественно-политической сферы за пределы круга сущего и склонность к поиску лучшего мира (реального или мифологического), станет стимулом не к обустройству жизни в своей стране, для одних – к эмиграции (реальный лучший мир), для других – к продолжению разговоров на кухне о преданной державе или уходу в национализм (идеальный лучший мир), для третьих – к алкоголизму и наркомании (уход от мира вообще).

 

Чем привлекать людей (какими могут быть первые шаги)

Необходима кардинально новая социально-экономическая политика, разработанная профессиональным научным сообществом с учетом российской специфики и разнообразного международного опыта. Суть ее должна состоять в уходе от всех форм монополизма, порожденного покровительством государства, к системе конкуренции.

Первым оздоровительным шагом может служить запрет на занятие руководящих постов и «хлебных» мест в наблюдательных советах корпораций высшими должностными лицами и всеми государственными чиновниками.

Вне зависимости от конкретных механизмов и инструментов новой экономической стратегии, данная политики должна иметь в виду осуществление понятных большинству жителей России приоритетов, к примеру:

Дома – не профанация различного рода «национальных проектов» на эту тему, прикрывающих, как говорят в народе, «распил очередного миллиарда» в кругу близких к власти единиц, а программа создания реального, доступного большинству жителей страны, особенно молодежи, жилья.

Дороги – имеется в виду принципиальное качественное и количественное развитие не только автомобильной сети России, но и всех иных видов транспорта, включая наиболее современные, до параметров среднестатистической европейской страны.

Инфраструктура – пока мы окончательно не вступили в полосу техногенных катастроф, необходима ревизия всех инфраструктур в масштабе всей страны и программа их качественного ремонта, замены устаревшего. Россия, добывающая и продающая всему миру газ, не осуществила газификацию собственной страны – 40 % газификации страны, это не цифра для современной экономики и быта, газ отсутствует в ближайших к Подмосковью сельских населенных пунктах, не говоря уже о положении сел в провинции.

Реализация данных трех проектов создаст стимулы для развития внутренней экономики, не связанной с экспортом газа и нефти, – стимулы для малого и среднего бизнеса, создающие рабочие места, особенно в застойных регионах. «Дома – дороги – инфраструктура» нужны везде.

Образование – действующий с 2000 г. курс в области образования является губительным, ибо заключается в некомпетентном бюрократическом реформировании, а точнее, разрушении сверху образовательных программ, форм обучения, учреждений среднего и высшего образования. Единственный видимый смысл псевдореформы – облегчение бюджета страны, ее следствиями хотят увидеть коммерциализацию образования, особенно высшего, сокращение числа студентов и степени доступности образования для самых широких слоев населения. Такой подход полностью противоречит политике в области национального образования наиболее развитых стран и требованиям времени. Планирование числа учащихся и студентов, уровень бюджетных затрат на образование в России XXI в. не может быть ниже среднестатистических затрат развитых стран. К программе развития образования должна логично примыкать программа развития науки, однако без решения проблем сегодняшнего образования решение проблем науки в нашей стране мало возможно, поскольку все они будут сродни «парадно-пропагандистскому» проекту «Сколково», не имеющему ничего общего с выправлением дел в реальной отечественной науке.

Удар по коррупции от имитации борьбы с коррупцией и «забалтывания» проблемы коррупции, т. е. очередного «вранья», раздражающего общество, перейти к одной решительной мере, а именно:

♦ вместо смехотворных деклараций о доходах должностных лиц ввести обязательное доказательство соответствия находящейся у данных лиц и их родственников недвижимой собственности и прочих материальных активов их легальным доходам;

♦ в случае несовпадения производить разбирательство в суде с обязательным изъятием необъяснимо откуда взявшегося богатства, и пожизненным запретом для данных лиц занимать какие-либо должности на государственной службе;

♦ для лиц, находящихся на службе в органах МВД, ФСБ, ФСО, случаи коррупции рассматривать как более тяжкие преступления ввиду наибольшей опасности для общества и государства коррупции лиц, занятых охраной общественного порядка и конституционных основ государства.

Медицинское обслуживание – нужна качественно иная система здравоохранения. Алкоголизм, принявший форму общенациональной угрозы, рост наркомании и СПИДа на фоне высокого уровня заболеваемости населения прочими болезнями при отсталой и некачественной системе оказания массовых медицинских услуг, – все это заставляет констатировать предельно опасное положение в вопросе здоровья нации.

Демографическая ситуация также неблагоприятна, при уровне рождаемости, равном развитым западным странам, уровень смертности в России значительно выше. (Рождаемость 11 человек на 1000 человек населения. Смертность 15 человек на 1000. По смертности Россия занимает 22 место в мире, по продолжительности жизни – 157 место. По данным Министерства здравоохранения и социального развития, в постсоветский период продолжает расти наметившаяся еще в конце советского периода тенденция к росту показателя детской смертности в большинстве регионов России. Учитывая еще и постоянный исход наиболее предприимчивой и молодой части населения в фактическую эмиграцию, ситуация еще хуже.)

* * *

«Дома – дороги – инфраструктура – образование – здоровье» – ключевой, но далеко не полный перечень возможных социально значимых приоритетов, которые должны быть включены в единый общенациональный план действий.

Разработка его не может происходить без широкой информации общественности, а главное – без привлечения профессионально компетентных сообществ и специалистов.

 

Учредительное собрание

Все названные меры (новая экономическая политика, приоритетные социально-экономические программы, первичные меры обуздания коррупции и произвола) должны быть дополнены программой постепенного политического реформирования. Вместе они составят общенациональную программу преодоления кризиса государства.

Эта программа требует общенациональной легитимизации, под которой следует понимать:

♦ ознакомление общества с программой;

♦ открытость для внесения общественной корректировки;

♦ одобрение на уровне общественного консенсуса;

♦ оформление в качестве закона на период действия.

В рамках общенациональной программы, помимо экономических и социальных шагов, должны быть рассмотрены важнейшие аспекты политической жизни. В частности, вопрос о Конституции, возможности и порядке внесения в нее поправок только на уровне чрезвычайного, отражающего мнение всех слоев населения, демократическим путем избранного органа.

Никто всерьез не считает Федеральное собрание органом, отражающим реальные воззрения разных общественных слоев.

Только Учредительное собрание – реальная альтернатива продолжению Смуты, а значит и окончательному распаду страны'.

Современное Учредительное собрание восстановило бы историческую традицию, начало которой положили Земские соборы, общенационального пути консолидации и дальнейшего развития государства в эпохи сложных исторических переломов.

Для того чтобы эта идея не стала очередной профанацией, декоративным политическим спектаклем, Учредительное собрание необходимо готовить, изменяя нынешнее состояние общества и систему государственной власти. Идея Учредительного собрания должна превратиться в идею общественной консолидации, направляющей оппозиционную активность, особенно образованных и нравственных сил в созидательное, а не разрушительное русло. Но это возможно лишь при наличии консолидированной воли общества к изменению государства в конкретном, всем понятном направлении. Учредительное собрание должно быть действительно легитимным, то есть признанным абсолютным большинством общества. Иначе даже не стоит затевать эту историю. Собрать меньшинство и пытаться говорить от имени нации – заведомо провальный проект. Ничем не лучше попытки заменить Учредительное собрание церемонией подписания некоего общественного договора с произвольным составом участников. Такая попытка предпринималась в 90-х. Она провалилась.

Требуется четко заявить, что современная Россия – правопреемница исторической России, жившей и развивавшейся до большевистского переворота октября 1917 г. и разгона Учредительного собрания.

Созыв Учредительного собрания и провозглашение на нем данного постулата в качестве одобряемого всем обществом международно-правового заявления современной России – необходимое условие решения проблемы преемственности.

Так как речь идет о политическом по своей сути процессе, чтобы сохранить созидательную суть, гражданскому обществу надо преодолеть отвращение к политике, неверие в возможность построить свое государство, и начать заниматься этим сложным, но важнейшим на сегодня делом не в ограниченном пространстве активного меньшинства, а в масштабе страны. При этом надо обеспечить такие условия, чтобы решение было глубоким, продуманным, реалистическим. Свобода безумия, утопии (националистическая, реваншистская, лево-популистская) – это тоже свобода, но она разрушительна. Свободе, позволяющей строить будущее, надо учиться.

Протестные настроения – это еще не политическая оппозиция, это просто протестные настроения. Оппозиция – это организованная сила, имеющая свое лицо, своих лидеров, свою позитивную программу, и только в этом случае протестные настроения могут сыграть созидательную, а не деструктивную роль.

Чтобы демократическая оппозиция стала серьезным действующим лицом российской политики, надо не дать общественной активности полностью уйти в эмоциональную сферу, в «самоудовлетворение», которое закономерно сменяется новой депрессией и «уходом». Общество надо приучать к настоящей политике.

Тактически, на самое близкое время, это значит, что осознавшим свои цели и силу гражданам надо политически организоваться и вести ежедневную политическую работу, создавать конкурентные выборы, бесцензурное пространство в СМИ, добиваться освобождения неправедно осужденных и прекращения использования суда в политических и корыстных целях, гражданского контроля за правоохранительными органами. Нужно участвовать в выборах всех уровней и побеждать.

Стратегически нужно формировать и отстаивать альтернативу общественного и государственного развития. В конечном счете, станет всероссийский общественный политический диалог реальностью или нет, зависит не столько от желания власти, сколько от общественного интеллекта – его потенциала, стремления думать и действовать, способности формулировать вопросы, «носящиеся в воздухе», и давать на них адекватные ответы.

Настоящий компромисс разнонаправленных общественно-политических сил (к примеру, правозащитников и националистов) в ближайшие годы маловозможен. Надо искать те действия и формы, те решения, против которых не будет выступать подавляющее большинство. Здесь решение поддерживать достигнутый уровень благосостояния и развивать его по линии «дома – дороги – инфраструктура – образование» очень важно. Точками поиска консенсуса также могут стать вопрос о собственности и противодействие коррупции.

Еще одно необходимое условие успеха Учредительного собрания – межрегиональный консенсус. Необходимо пересмотреть распределение налоговых поступлений по линии «сильный центр» – «сильные регионы». Ликвидировать гипертрофированный перевес центра, который высасывает ресурсы из богатых, производящих регионов, лишая их возможности самостоятельно решать проблемы местной экономической и социальной жизни, и использует перераспределение налогов в бюджет для манипулирования региональной властью при одновременном перенаправлении на нее недовольства населения в случае провалов.

Такое положение ведет к слабости региональной власти, разрыву ее контакта с населением, росту коррупции и криминализации жизни. В национальных регионах получают популярность националистические иллюзии. В итоге растет радикализация взглядов и популярность прямых нелегальных действия, которые уже погрузили весь Северный Кавказ в состояние ползучей гражданской войны. Необходимо признать, что вариант «чеченского урегулирования» есть полный провал, осложнивший ситуацию на Кавказе. Он привел к созданию архаически-средневекового кланового авторитарного режима, практически выведенного из-под действия российской Конституции.

Для кризисных регионов, включая хронически стагнирующие, а также отдаленные от центра, но близкие к Китаю, необходимо разработать особые программы реабилитации. Главное внимание должно быть обращено на Северный Кавказ и Восточную Сибирь с Дальним Востоком.

 

Дееспособная нравственная элита, или Кто будет модернизировать Россию?

Реальное противостояние, от которого зависит будущее страны не социальное, а этическое, мировоззренческое. В центре – вопрос о новых правилах жизни во всех ее аспектах и проявлениях.

Важнейший вопрос – качественная смена элит.

Дважды в истории России этот фактор недооценивался (1917 г. и 1991 г.). Союзники по антивластной коалиции думали, что свергнуть режим важнее всего, а дальше будет видно. Но оказывалось, что после свержения режима наступал хаос. Люди это помнят, – это уже в генетической памяти россиян, – и инстинктивно избегают такого сценария.

Люди понимают, что власть – это значительно большее, чем Путин и его окружение. Это довольно большой по численности и уже устоявшийся по своему персональному составу слой бизнеса и чиновников, которые владеют собственностью и распоряжаются ею. Если не изменить персональный состав властного класса или не заставить его вести себя по-новому, то свержение Путина ничего не изменит.

Люди чувствуют, что и существующая власть, и значительная часть оппозиции одинаково аморальны и не заслуживают доверия. Больше того, люди вообще не видят вокруг себя ни партий, ни организаций, которые представляли бы собой силу и в то же время заслуживали доверия с точки зрения честности и порядочности. Это наиболее трагическое следствие преступлений в ходе реформ 90-х годов. Отсюда ощущение, что перемена персон во власти ничего не изменит. И, если заглянуть дальше, неверие в будущее России.

Эти же факторы обесценивают, затрудняют многие полезные и даже необходимые политические шаги, как, например, созыв Учредительного собрания.

Люди не поверят в эти шаги, будут считать их декоративными и бессмысленными, поскольку, по их мнению, собственность и, следовательно, реальная власть остаются в тех же руках, что и сейчас.

Режим держится у власти потому, что нравственный климат, господствующий в стране, способствует этому. У судей, выносящих несправедливые приговоры, у членов избиркомов, вбрасывающих в урну поддельные бюллетени, никто не держит пистолет у виска. Да, власть понуждает их к этому, но они и сами охотно идут на это, так как не видят в таких действиях ничего позорного. В фальсификации истории, в пропаганде милитаризма, в науськивании одной части россиян на других участвует огромное количество людей. Они делают это по нескольким причинам:

♦ они сами согласны с моралью «цель оправдывает средства»;

♦ окружающие их люди не осуждают такую мораль;

♦ в обществе распространились безграмотность, невежество, незнание истории, и это больше не считается стыдным, поведение власти не шокирует людей, не вызывает отвращения, нетерпимые друг к другу и к чужому мнению люди, тем не менее, вполне терпимы к политическому хулиганству, грубости, унижению личности (чужой), к клоунским выходкам, примитивным шуткам, архаичному восприятию мира;

♦ люди готовы тратить свое время и свою энергию на выражения протеста, на вражду, на праведный гнев, но любая позитивная цель, любое созидательное предложение вызывает только неверие, насмешки.

Особенно разрушительной чертой сегодняшнего нравственного климата является неверие, что можно достичь благополучия честным трудом, отсутствие уважения к труду, трудовой этики, привычка решать житейские, бытовые вопросы с помощью взяток. Поэтому важнейшая часть предлагаемого нами альтернативного курса – смена этических установок. Точно так же, как в политике самым главным индикатором должно стать различие между правдой и ложью, между воровством и честным служением, – так и в повседневной бытовой, экономической жизни необходим возврат к тем ценностям, которые веками культивировались прогрессивными классами дореволюционной России: к этике ремесленника, который гордится своим продуктом и отвечает за его качество; к этике крестьянина, сельского производителя, чей труд в России всегда считался священным; к этике предпринимателя, банкира, для которого невыносима сама мысль об обмане, о невыполненном обещании.

Именно возрождение трудовой и предпринимательской этики должно стать основой образования и патриотического воспитания. Мы противопоставляем это тому пониманию патриотизма, которое насаждается властью и заключается в культе силы, милитаризме, в восхищении «гениальными вождями».

Поэтому движение за переоснование государства начинать надо с широкого общественного движения за:

♦ нравственность не чужую, а свою собственную;

♦ воспитание культуры поведения и уважения к человеку;

♦ культ знания, образованности, свободомыслия;

♦ возрождение традиций российской интеллигентности – как светской, так и основанной на искренней религиозности;

♦ возрождение трудовой и предпринимательской этики.

Выдвижение на первый план общественной, политической, государственной жизни дееспособной элиты предполагает появление новых лидеров, не замешанных в подлостях, лжи, воровстве. Впрочем, это не обязательно стопроцентная «смена кадров». Главное – коренное изменение приоритетов, ценностей, ориентиров, стиля работы и жизни.

Нужно показать и власти, и всей стране, что противники проводимой политики – не специфические узкие группы (люди, ностальгирующие по советскому прошлому, либо, напротив, считающие себя «продвинутым» европейским меньшинством в отсталой «совковой» стране). Надо показать, что основа протеста– те, кто объективно являются базой российской государственности – энергичные, активные, нацеленные на успех и, одновременно, чувствующие свою ответственность за страну и людей.

В последнее время ярко о себе заявили люди, которые хотят свободы для себя и для страны и не разделяют эти «понятия». Это пока главный результат кампании гражданского протеста. Люди начинают понимать, что без разговора о том, в какой стране мы живем, невозможна личная свобода, самостоятельность, опора на собственные силы. Все это постоянно будет под угрозой, если государство устроено так, как сейчас, и правила жизни такие, каковы они сейчас. Таких понимающих людей может быть много, потенциально гораздо больше, чем участников самых многочисленных из протестных митингов. У нас относительно однородное по уровню образования, ментальности общество. Главное – чтобы оно поверило в возможность коренного изменения приоритетов, в то, что здесь, в России, сегодня можно обустроить жизнь по-человечески.

Тогда на первый общественный план и выйдет элита, способная претендовать на моральное лидерство, в основе которого нечто гораздо большее, чем обличение жуликов и воров, находящихся у власти.

Основа реального морального лидерства, которое нужно современному миру и России как его большой и важной части, – репутация.

Другие необходимые качества – вера в страну и способность видеть ее перспективу в современном мире.

Бесценную помощь обществу в обретении нравственных приоритетов и выдвижении новой элиты могла бы оказать Церковь. Церковь, вызывающая уважение и доверие, может стать естественной площадкой для объединения порядочных людей. На церковной площадке могут возникать достаточно сильные объединения граждан, и со временем они превращаются в политическую силу, – не теократическую, а просто имеющую твердые моральные принципы.

Еще классики русского либерализма (Бердяев и др.) указывали, что попытки построить справедливое демократическое общество без духовной опоры на истинно христианские ценности и христианское понимание свободы обречены на неудачу.

Оппозиция еще даже не поняла, какой огромный ущерб нанесла власть, лишив нас в данный момент возможности сотрудничать с церковью. Союз церковного руководства с властью возмущает оппозиционную часть граждан. В своем возмущении многие переходят разумные границы. Церковь, защищаясь, просит поддержки у властей и получает ее; в ответ ей приходится еще дальше идти по пути «помазания» власти.

Получается порочный круг. Ради духовного возрождения России этот круг должен быть разорван. Серьезная партия сегодня обязана понимать данную проблему и предлагать пути ее решения. Мы надеемся, что внутри Церкви произойдет обновление, – не в смысле догматического раскола, а в том, чтобы потребовать от власти начать процесс восстановления истинной легитимности. Только в этом случае Церковь сможет по-настоящему включиться в работу по духовному возрождению нации, а ее участие, с нашей точки зрения, просто необходимо.

Активная оппозиционная часть общества со своей стороны могла бы сделать следующее.

В России еще с позднесоветских времен существует традиция интеллигентского индивидуального духовного поиска.

Этот поиск имеет черты диссидентства, поиска альтернативного образа жизни, который позволяет «не сотрудничать со злом» в лице власти.

До сих пор подобный поиск вел людей к внутренней эмиграции, к обособлению. В отличие от той же Европы, США, Индии, такие духовные эмигранты не пытались направить свою энергию в сторону объединения, в сторону общественно-политической активности, в сторону защиты экономических и других интересов наиболее обездоленных слоев населения (включая защиту тех, кто подвергается политическим гонениям).

Задача демократических сил – сподвигнуть таких людей к общественной активности, опираясь при этом на умную, прогрессивную, либеральную часть священников и прихожан.

Именно так мы видим возможное сотрудничество с Церковью.

Если режим соблазнил часть церковных иерархов обещанием государственной поддержки и в обмен за эту поддержку лишил РПЦ независимости, то мы – демократические силы – должны предложить ей повторное освобождение от государства и сотрудничество на этой основе.

В этой линии – альтернатива сегодняшней, тупиковой и разрушительной ситуации, но в ней, надо отметить, нет ничего революционного. Это продолжение традиции как митрополита Филиппа Колычева, видевшего свой долг в защите русских людей от потерявшей моральные ориентиры власти, так и Поместного собора 1917–1918 годов и избранного им патриарха Тихона. Это Собор, а никакие не большевики, поставил и активно обсуждал вопрос о реальном отделении Церкви от государства, ее жизни в условиях настоящей независимости. Жизнь эта не обещала быть простой, но необходимость ее устройства представлялась тогда очевидной, так же как в политике очевидным представлялось демократическое обустройство общества, начинающееся с Учредительного собрания.

Нам такая политическая позиция позволяет обозначить свою линию как христианско-демократическую в противовес принципу территориализма и включения Церкви в корпоративное государство как подчиненной структуры.

 

Примечания к 3-й главе

i Учредительное собрание или Конституанта – разновидность временно действующего представительного, парламентского учреждения, собрания депутатов, уполномоченного оформить новый государственный строй, выработать основополагающие законы, конституцию страны. Теоретическим источником идеи Учредительного собрания стали правовые искания мыслителей позднего средневековья, идеология западноевропейского Просвещения. Выдвинутые его выдающимися представителями концепции народного суверенитета и общественного договора исходили из естественного, неотчуждаемого права всех народов самим выбирать свой политический и социально-экономический строй, свою форму правления. Но первый опыт практической реализации этого права был осуществлен в Северной Америке, где он был положен в основу принятой в 1776 г. «Декларации о независимости», составляющей до сих пор основу Конституции США.

В формально-юридическом смысле учредительным собранием может считаться любой представительный орган, наделенный учредительными функциями: от собрания граждан в античной республике – до современного парламента. В этом смысле можно согласиться с теми, кто ведет предисторию Всероссийского Учредительного собрания еще от средневековых российских Земских соборов. На них тоже решались важные государственные вопросы, избирались цари, как Борис Годунов в 1598 г. или Михаил Романов в 1613 г., принимались основные правовые кодексы – Судебник 1550 г., Соборное Уложение 1649 г.

Таким образом, идея общенационально представительного органа не чужда российской истории. Гласная постановка этого вопроса о созыве именно Учредительного собрания впервые прозвучала в ходе отмены крепостного права и Великих реформ Александра II. Ее озвучил на рубеже 70-х—80-х гг. XIX в. И.И. Петрункевич. Частично (в плане созыва центрального всесословного законосовещательного органа) она была использована в проекте «Конституции Лорис-Меликова». Данный проект был подан министром внутренних дел России генералом М.Т. Лорис-Меликовым и подписан Александром II. Он рассматривался как способ консолидации всех, в том числе господствовавших в местных органах самоуправления (земствах) либералов, вокруг программы реформ, предложенных центральной властью, а также для борьбы с крайними радикалами. Проект не состоялся по вине народовольцев, убивших Царя-освободителя за неделю до обсуждения «Конституции Лорис-Меликова» в Государственном совете (органе, который во многом был предшественником современной Общественной палаты).

Вернулись к идее Учредительного собрания после Февральской революции. Росту популярности высшего представительного и законодательного форума способствовала сама процедура его формирования. Выборы в Учредительное собрание представлялись очень демократическими – депутаты должны избираться на основе всеобщих, прямых, равных и тайных выборов. Правда, избиратели голосовали не персонально за определенные кандидатуры, а за списки партий и других политических и общественных организаций.

Согласно положению о выборах, вся страна была разбита на избирательные округа, каждому из которых выделялась пропорционально численности населения депутатская квота в Учредительном собрании, т. е. примерно один депутат от 200 тысяч жителей. Для Сибири предоставлялась льгота: один депутат от 179 тысяч населения. Принцип пропорциональности использовался не только для определения депутатской квоты для округов, но и при подведении итогов голосования. Пропорциональная система для выборов в Учредительное собрание была заимствована у Бельгии. Главная особенность этой системы заключалась в том, что благодаря ей обеспечивалось представительство во властных органах не только большинства, но и меньшинства населения. Но поскольку некоторые регионы России были малочисленными, то в них выборы проводились по мажоритарной системе. В общей сложности в 12 округах состоялись выборы по этой системе. Примером мажоритарных выборов может служить Камчатка, где имелось менее 20 тысяч избирателей, и поэтому в Учредительное собрание был избран соответственно только один депутат. Положение о выборах во Всероссийское Учредительное собрание было самым демократичным для того времени. Оно предоставляло активное и пассивное избирательное право всем гражданам страны с 20-летнего возраста и военнослужащим с 18 лет. Право голоса получили и женщины. В 1917 г. право участвовать в выборах женщины имели только в Норвегии, Дании, Финляндии, Новой Зеландии, Австралии и ряде штатов США.

Реально в выборах, проведенных уже большевиками в ноябре 1917 г., приняло участие чуть более 50 % избирателей. Этот кворум на пределе с правовой и политической точки зрения обеспечивал легитимность высшего законодательного и представительного форума российского государства.

Созыв Учредительного собрания 5 января 1918 г. явно запоздал. Россия уже вступила в полосу экономической и социально-политической катастрофы.

Радикализация настроений, готовность рушить все старое, с одной стороны, и нарастающая усталость населения – с другой, позволяла таким решительным радикалам, какими являлись большевики, приступить к осуществлению их «великого социального эксперимента». Хотя результаты прямого волеизъявления народа в ходе выборов в Учредительное собрание свидетельствовали, что у большевиков нет никаких правовых и нравственных оснований брать на себя ответственность за судьбу страны. (За большевиков проголосовало 10 649 тысяч или 24 %; за эсеров, меньшевиков и депутатов различных национальных партий 26 374 тысячи человек или 59 %; за кадетов и партии, состоящие правее их 7 420 тысяч или 17 %. Из 703 депутатов, избранных в Учредительное собрание, 370 – эсеры; 168 – большевики; 39 – левые эсеры. Таким образом, даже с левыми эсерами большевики уступали партии социалистов-революционеров (ПСР) вдвое.

Большевики разогнали Учредительное собрание на следующий день после его открытия (6 января 1918 г.).

Легкость разгона Учредительного собрания с тактической точки зрения объясняется крайней радикализацией населения столиц, настроение которых совершенно не соответствовало, судя по итогам выборов, настроению остальной страны. В Петрограде, где проходило Учредительное собрание, большевистская партия получила 45 % голосов против 16 % у эсеров, а в Москве соответственно 56 и 25 %. Однако стратегически в тот решающий для судеб России момент российское общество продемонстрировало одну из негативных своих слабостей: неспособность в обстановке крайнего кризиса и усталости самоорганизоваться в целях защиты своего мнения. «К черту! Все равно ни хлеба, ни обуви эти выборы не дадут», – так образно выразила настроения горожан газета «Приазовский край». Молодежь, самый активный элемент общества, была полностью захвачена «уличной революцией», идеей прямого революционного действия без какой-либо правовой базы. Например, в городах Московской губернии наблюдался самый низкий показатель явки молодежи на выборы в Учредительное собрание (у 20-летних он составил 45,5 %).

На фоне всего этого новая власть, при достаточной ее решимости и агрессивном навязывания своего «коммунистического мифа», легко справилась с немногочисленными протестами, превратив память об Учредительном собрании в очередной негативный миф.

Так в январе 1918 г. был потерян исторический шанс уйти от национальной катастрофы, воплощенной далее в гражданской войне, интервенции, реализации грандиозной социально-экономической перестройки, которая завершилась падением советской империи через 7 десятилетий, не принеся стране обещанной в 1917 г. самой передовой экономики и общественно-политического строя.