Судьбоносное решение

Россия стоит перед принятием судьбоносного решения. Жизненно важный вопрос таков: станет ли она квазидемократической олигархией корпоративно-криминального типа или же выберет более трудную и мучительную дорогу, ведущую к нормальной демократии западного типа с рыночной экономикой. Возврат к коммунизму более не возможен.

Россиянам самим предстоит сделать этот судьбоносный выбор, и они же сами в первую очередь почувствуют все его последствия (будь то положительные или отрицательные). Но не следует преуменьшать последствия этого выбора и для остальных в этом все более тесном мире. Многие необоснованно считают, что роль России теперь невелика, что ее не стоит принимать во внимание; на самом деле континентальная страна, простирающаяся от Восточной Европы до верхней Азии, будет играть важную роль в XXI веке — и по причине ее положения между Востоком и Западом, и по причине обладания оружием массового уничтожения, и по причине наличия многих полезных ископаемых, и по причине ее потенциального потребительского рынка.

В отличие от многих предыдущих выборов в российской истории это решение не будет принято в один день в результате голосования или переворота. Скорее всего, оно будет принято в течение ближайших лет в результате множества решений миллионов людей России, как ее лидеров, так и рядовых граждан. И все же выбранный путь по своему воздействию на общество, в котором будут жить наши дети и внуки, не менее важен, чем другие решения, сделанные за последнее десятилетие.

Преступные магнаты России

Российская экономика сегодня обнаруживает признаки, с одной стороны, эволюции к капитализму западного типа, а с другой — консолидации корпоративного криминального капитализма. По крайней мере до лета 1998 г. западная расхожая мудрость склонялась к первой возможности, видя в России поступательное движение к рыночной экономике. И действительно, российские «реформаторы» сумели снизить инфляцию и стабилизировать курс рубля, хотя, как показали события конца 1998 и начала 1999 гг., эти достижения оказались временными. Москва переживает бурный подъем. Некоторые из новых приватизированных корпораций, работающих на современных международных принципах, занимают лидирующее положение в своем бизнесе. Отдельные регионы страны получили привлекательные международные кредитные рейтинги, и буквально горстка российских компаний успешно выпустила акции на международный рынок (и снова отмечаем, что все это случилось до дефолта правительства в августе 1998 г. и с тех пор заметно потускнело). Международный валютный фонд, время от времени задерживая свои транши России из-за плохой собираемости налогов или же разногласий по поводу курса «реформ», всегда возобновлял финансирование после обещаний российских руководителей исправиться. Все это, казалось бы, указывает на движение к нормальной рыночной экономике западного типа.

Но хотя у России действительно были некоторые экономические успехи, особенно в 1995 — 1997 гг., большинство показателей ее экономики свидетельствует о том, что она движется к корпоративному рынку и корпоративному государству, характеризующимися высоким уровнем преступности, а также тем, что рынки управляются большими и малыми «олигархами», чья цель — повысить личное благосостояние — вступает в противоречие с интересами растущей экономики и улучшением положения большинства населения страны. Свобода слова и другие гражданские свободы подавляются. Законы часто нарушаются, действие их приостанавливается, а конституция выполняется только когда это удобно. Коррупция захлестнула как улицы, так и властные структуры. Отдельные лица, контакты и кланы значат больше, чем законы и государственные институты. Не создав открытый рынок, Россия консолидировала полупреступную олигархию, которая была уже практически создана в старые советские времена. После краха коммунизма она лишь изменила свое обличив. Рынок капиталистической номенклатуры (членов руководства бывшей Коммунистической партии), основанный на инсайдерских сделках и политических связях, преграждает путь открытой экономике, от которой бы выиграли все российские граждане. Рынок преступных магнатов не может справиться с важными социальными и экономическими проблемами. Он ориентирован главным образом на краткосрочные властные и имущественные интересы своих хозяев.

К сожалению, ошибаются те, кто верят, что капитализм преступных олигархов в конце концов даст дорогу рыночной экономике, выгодной для всего общества, — как это случилось в Соединенных Штатах на рубеже XIX и XX столетий. Соединенные Штаты были обществом, основанным на принципах, отличающихся от тех, что ныне превалируют в российском обществе. В том обществе существовал сформировавшийся средний класс с его этикой труда, и у него не было за плечами 75 лет коммунистического правления и 750 лет царского тоталитаризма. И самое главное, мировая экономика в то время была совершенно иной, чем сейчас. Американские магнаты воровали, плели заговоры, шантажировали и покупали за взятки правительственных чиновников, конгрессменов и судей, пожалуй, даже больше, чем это делают нынешние российские. Но американцы, вместе с тем, инвестировали деньги в свою страну. Они строили железные дороги и огромные промышленные предприятия там, где их не было до тех пор. Они добывали полезные ископаемые в своей стране, используя их для своей собственной промышленной революции. Российские преступные магнаты душат экономический рост в своей стране, воруя в России и инвестируя за рубежом. В конце 1990-х годов в России нет среднего класса, а олигархия потребляет в основном импортируемые товары.

Есть много причин, по которым нельзя допустить, чтобы страна, имеющая огромные запасы ядерного, химического и бактериологического оружия, сползла в анархию правления полукриминальных, корпоративных, олигархических магнатов. Пока большие парни бьются за кусок побольше все убывающего экономического пирога, правительство не способно создать такие экономические условия, которые позволили бы нормально жить большинству россиян. Проблема не в том, что большинство россиян живут хуже, чем до начала переходного периода, а в том, что они не могут улучшить свою жизнь.

И еще, Россия поражена коррупцией, сравнимой разве что с той, что переживала Латинская Америка в 1970-х и 1980-х годах. Европейский банк реконструкции и развития недавно отвел России место самой коррумпированной крупной экономики мира. Подкуп пронизал всю страну — от уличной преступности до мафии, от незаконных сделок в кремлевских коридорах до договорных цен на акции приватизированных компаний. Недавние опросы Фонда общественного мнения показывают, что лучший путь к успеху, по мнению россиян, лежит через связи и коррупцию. Отвечая на вопрос об условиях, необходимых для того, чтобы разбогатеть в сегодняшней России, 88 % отметили связи, а 76 % выбрали обман. Только 39 % россиян назвали напряженный труд. Любой, кто пытается начать свое небольшое дело в России, сталкивается с вымогательством мафии, так что стимулов для предпринимательства нет. Лучше оставаться дома и выращивать картошку на даче. Пронизанный преступностью рынок не может быть эффективным. Такой рынок может только какое-то время поддерживать существующий уровень потребления, — который для большинства населения означает полунищенское существование, — но не обеспечивает прогресса и не сможет обеспечить его.

Экономическая расплата

Даже беглый взгляд на ключевые экономические параметры должен убедить любого в том, что нечто глубоко порочное происходило в России в период «перехода к рыночной экономике» еще до кризиса, проявившегося поздним летом и осенью 1998 г. в дефолте правительства и крахе программы макроэкономической стабилизации. Семь лет перехода к рыночной экономике со всей очевидностью не привели к результатам, на которые надеялись российские реформаторы и их западные доброжелатели. Расхожая мудрость, делающая упор на либерализацию цен, приватизацию и макроэкономическую стабилизацию, в российской действительности просто не работает.

К лету 1998 г. объем промышленного производства в России снизился на 60 % по сравнению с пиком 1990 г., а за 1998 г. он уменьшился еще на 5 %. В конце 1990-х годов загрузка основных фондов на крупнейших промышленных предприятиях находилась на уровне 10 — 40 %. Капитальные вложения продолжали падать даже быстрее промышленного производства и находились на уровне 20 % от наивысшего показателя 1990 г. Средний возраст основных фондов в российской промышленности составлял 14,7 года, что в два раза больше, чем в 1970-х годах.

Деиндустриализация быстро прогрессировала в самом промышленном секторе: с 1990 г. в два раза сократилась доля машиностроения (с 24 до 12 %), а текстильная промышленность (12 % промышленного производства в 1990 г.) и вовсе практически прекратила свое существование. Сектор добычи минеральных ресурсов, тоже сокративший свое производство в абсолютных цифрах, ныне составляет около 50 % от того, что осталось от промышленного производства.

Ситуация выглядит не намного лучше и с точки зрения частных фирм. Будучи далека от «гигантского шага в направлении к эффективному собственнику», как это заявляется в широко цитируемой книге о российской приватизации Бойко, Шляйфер и Вишны [27, с. 83], программа российской приватизации потерпела сокрушительное фиаско. Достаточно сказать, что по прошествии шести лет с начала приватизации доля убыточных приватизированных предприятий превышала 50 % еще до финансового краха августа 1998 г. и что ко времени этого краха задолженность этих предприятий составляла до 25 % годового ВВП (с тех пор положение существенно ухудшилось). И в довершение всего, едва ли 30 % сделок между приватизированными предприятиями обслуживаются деньгами (70 % осуществляются путем бартера или взаимозачета).

В отличие от промышленного сектора сектор услуг (включая приблизительные оценки Государственного комитета РФ по статистике, сделанные несколько лет назад по так называемой параллельной или теневой экономике) теперь составляет более 60 % ВВП. По альтернативным оценкам, доля теневой экономики даже выше той, что указана в официальных документах, но в любом случае даже многие из официально зарегистрированных предприятий в этой сфере прибегают к теневым сделкам. Более пристальный взгляд на внешне процветающий (по крайней мере, до последнего времени) частный сектор в услугах, торговле и банковском деле российской переходной экономики обнаруживает (это, пожалуй, и неудивительно), что в общем виде мы имеем здесь дело не с зародышами новой институциональной формы, а, скорее, со средством финансового обмана, замедляющим, а не продвигающим фундаментальные системные изменения. Большая часть деятельности в этих секторах направлена на поиски способов присвоения средств, заработанных сырьевыми отраслями.

В финансовом секторе, несмотря на внедрение весьма развитых компьютерных систем торговли, товарных и фондовых бирж, сколько-нибудь значительного рынка капиталов не существует. До финансового краха августа 1998 г. в России действовало около 1500 «банков». Однако выполняемые ими функции были достаточно далеки от тех, которые можно ожидать от коммерческих банков в нормальной рыночной экономике. Вместо посредничества в потоках свободных средств между хозяйствами и фирмами они действовали как спекулятивные «пулы», предоставляя предельно краткосрочные коммерческие кредиты бизнесу, прежде всего связанному с экспортно-импортными операциями, и правительству — для финансирования бюджетного дефицита. Почти все инвестиции, которые все еще делаются в России нефинансовыми фирмами, изымаются из прибыли, и только 3 — 4 % всех займов, предоставленных российской банковской системой в 1994 — 1998 гг. (после того, как правительство отказалось от направления централизованных кредитов через банковскую систему), были долгосрочными займами со сроком погашения более одного года.

Эти экономические провалы привели к ужасным последствиям для жизни многих простых россиян. Реальные доходы уменьшились на треть, жизненный уровень в большинстве регионов опустился до уровня, не виданного несколько десятков лет. Попытки правительства побороть инфляцию привели не только к громадным задолженностям по выплате заработной платы и пенсий, но и к неспособности самого правительства расплатиться за заказанные им товары и услуги. Это привело к полному расстройству платежей, к такому положению, когда 75 % товаров и услуг либо оплачиваются натурой, либо векселями, которые невозможно обратить в деньги, либо через нелегальные каналы, позволяющие полностью избежать уплаты налогов. В реальных терминах правительственные пенсии и зарплаты уменьшились до 40 % их первоначальной величины, а правительство по-прежнему не может собрать достаточно налогов, чтобы покрыть эти расходы. Объем налогов, собранных как федеральными, так и местными властями, упал до 20 % ВВП. Тем временем внешние долги резко возросли, а внутренний долг, который еще десять лет назад был ничтожным, вырос до 15 % ВВП. Современная российская рыночная экономика создала горстку сверхбогатых людей, оставив остальных бороться за выживание.

Список российских экономических бед можно легко продолжить. Однако основная мысль ясна: экономический и социальный кризисы выросли далеко за рамки того, что может быть описано в терминах «трудностей переходного периода». Наиболее тревожный факт в том, что в существующем спектре почти не видно позитивных тенденций. Исключительно важно понять, почему результат того, что повсеместно считалось правильным курсом реформ, оказался столь печальным и что можно сделать, чтобы выправить положение, пока еще не поздно. Эта книга представляет собой попытку поставить эту задачу прямо, начиная со стимулов и институтов.

Альтернативный взгляд на переходный период в России

Отход от тоталитаризма, совсем недавно начавшийся в России, являет нам уникальный случай среди крупных стран в XX веке, который можно определить вслед за Мэнкуром Олсоном как переход «исключительно внутренний и спонтанный» (Олсон [85, с. 573]). Германия, Япония и Италия были разбиты в войне и оккупированы демократическими странами; кроме того, каждая из этих стран до войны имела, по крайней мере ограниченный, опыт демократии и свободного рынка. Последнее относится также и к странам Восточной Европы; кроме того, их тоталитаризм не носил спонтанного характера, а, скорее, был результатом советской оккупации. Что касается Китая, то, несмотря на его громадные экономические успехи, едва ли можно сказать, что переход к демократии там уже начался.

Признание текущего в России переходного процесса внутренним и спонтанным едва ли может быть оспорено. Однако общепринятый подход к «переходной экономике», как представляется, очень далек от понимания ее последствий. Этот общепринятый подход все еще разделяет точку зрения, в соответствии с которой реформа в бывших социалистических экономиках является «процессом, приводимым в действие экзогенными политическими изменениями (отменой планирования, приватизацией, отменой контроля над ценами и пр.). Реформа рассматривается как процесс творческого институционального разрушения, который направляется центральными плановыми органамии сверху вниз. В этом линейном взгляде на реформу эгоистичный ответ агентов экономики, как ожидается, должен стимулировать поведение, ориентированное на извлечение прибыли и рыночную активность» (Джефферсон и Равски [62, с. 1]).

Мы можем вспомнить много различных подходов к проблеме перехода России к рыночной экономике, начиная с пионерской работы «500 дней: переход к рыночной экономике» (Явлинский и др. [116]; см. также Эллисон и Явлинский [5]), в которой этот «линейный взгляд» на реформу стал отправной точкой. Мы по-прежнему считаем, что, если бы реформа осуществлялась в четко определенных институциональных рамках (как это еще и было в бывшем Советском Союзе во время написания «500 дней»), такой подход был бы возможен (именно это и случилось в некоторых странах Восточной Европы). Однако чем больше времени проходило со времени развала Советского Союза, тем быстрее таяли надежды на успех такого подхода. Все последующие «программы перехода» были более или менее состоятельны и содержательны. Некоторые из них выдвигались правительством и были поддержаны МВФ и Всемирным банком, а иные предлагались некими исследовательскими фондами с никому не известными названиями. Одни были разработаны только российскими экономистами, другие — в сотрудничестве с известными западными специалистами. Но все эти программы, включая и те, что были разработаны по поручению правительства и/или под эгидой МВФ — Всемирного банка, имели одну общую черту. Ни одна из них не была осуществлена.

Нам исключительно трудно понять, как те же самые экономисты и политологи, которые пытались убедить общественность в своей стране и за рубежом, что развал Советского Союза был неизбежным результатом естественного развития событий, которому никто не мог сколько-нибудь эффективно противодействовать, могут в то же самое время верить, что они будут в состоянии после краха управлять развитием событий в желательном направлении. Тот подход, который предполагает непосредственный, направленный сверху вниз переход от социализма к капитализму, получил смертельный удар, когда Советский Союз с его официальными институциональными структурами был разрушен практически за одну ночь. Спонтанная природа происходящего после этого процесса требует иного взгляда, в соответствии с которым переход осуществляется по своей собственной логике, порожденной специфической системой стимулов.

Разрушение официальных институциональных структур Советского Союза и начало спонтанного процесса перехода в странах — его наследницах не означало, что реформа может начаться заново с чистого листа. Напротив, согласно общей теории институциональных изменений это просто означало, что сила принуждения и функции социальной координации переместились на институты и неофициальные силы принуждения низшего уровня, которые пережили крах коммунизма. Именно эти выжившие институты и силы принуждения ныне преобладают в России и в большинстве других стран бывшего Советского Союза, определяют структуру стимулов, с которыми имеют дело экономические агенты, и в основном препятствуют попыткам получения желаемых результатов с помощью таких мер, как либерализация, приватизация, макроэкономическая стабилизация и открытая экономика.

Следствия предлагаемого изменения точки зрения очень глубоки. С одной стороны, мы вынуждены вновь вернуться к анализу институциональной структуры коммунистической системы, чтобы найти те элементы (главным образом, в нижних эшелонах и неофициальных взаимоотношениях между экономическими агентами), которые выживают после краха системы. С другой стороны, более не представляется разумным предполагать a priori, что «переход» осуществляется в направлении привычной рыночной экономики. Если институциональная картина нижнего уровня и система стимулов, с которыми сталкиваются экономические агенты, изменилась лишь незначительно в течение ранних стадий перехода, направление изменений должно быть также выведено как результат позитивистского экономического анализа, который использует лишь некоторые начальные допущения об экономическом поведении (а именно разумные микроосновы). И действительно, как будет показано в этой книге, структура стимулов, встроенных в текущие переходные условия, ведет к консолидации системы, которая почти столь же далека от свободной рыночной экономики и демократического государства, как и предшествующая ей коммунистическая система, да и ее экономическая эффективность также не намного лучше последней.

Ошибочность историцистского подхода

Таким образом, все еще широко распространенное предположение о том, что российский переходный период неминуемо приведет к «открытому обществу» (в смысле Карла Поппера), должно, по крайней мере на настоящем этапе, рассматриваться как поспешное. Доказательства, лежащие в основе этого предположения, на самом деле являются ни чем иным, как «чарами Платона» или «историцистским подходом», который очень резко критиковал тот же Карл Поп-пер. По его словам, этот подход может быть использован для того, чтобы «дать надежду и оказать поддержку тем, кто не может обойтись без них», но, что больше всего тревожит с точки зрения практической политики, его влияние «может отвратить нас от каждодневных задач общественной жизни» (Поппер [86, 1:3, 9]). Как мы детально покажем в частях II и III, историцистское предположение о «неизбежности», с которой Россия «должна» двигаться в направлении рыночной экономики, затуманивает взор российскому правительству и его западным советникам и препятствует осуществлению давно назревших изменений в экономической политике. Вместо того чтобы трезво взглянуть на факты и приблизить рецепты к реальности, архитекторы первого этапа посткоммунистической реформы в России, а также многие западные советники, предложили упрощенные рецепты, которые основываются на a priori идеальных схемах (например, подход СЛП — стабилизация, либерализация, приватизация, критически рассмотренный в главе 4). Когда конкретные события не укладываются в эту схему, типичная реакция состоит в том, чтобы объяснять неудобные факты некими временными факторами. Этот подход представляется опасно похожим на подход, знакомый нам со времен Советского Союза. Когда, наконец, стало невозможно игнорировать неэффективность и другие недостатки социалистической системы, «политическая экономия социализма» стала утверждать, что все это лишь «временные трудности» на фундаментально правильном пути. При таком подходе, как это отмечал все тот же Карл Поппер, становится возможным «любое мыслимое историческое событие» втиснуть «в рамки схемы интерпретации» [86, 1:9].

Печальный конец этого самообмана все еще свеж в нашей памяти. Но аргументы, выдвигаемые сегодня для заверения мира в том, что посткоммунистический переход осуществляется «в верном направлении», представляют собой не что иное, как замену идеи исторического превосходства социализма на идею исторического превосходства капитализма. Разумеется, идея превосходства рыночной экономики и демократической политической системы имеет гораздо более серьезные основания, как теоретические, так и исторические, чем идея о превосходстве социализма. Однако это не имеет никакого отношения к нашей аргументации, которая основывается на очевидных фактах, показывающих, что результат применения традиционной парадигмы «политики реформ» в России похож на рыночную экономику и демократическую политическую систему не более, чем «реальный социализм» в бывшем Советском Союзе был похож на замыслы, изложенные в работах Маркса, Энгельса и Ленина. Говоря о неизбежной цене и неотвратимых страданиях на пути к капитализму (точно о том же говорилось и на пути к коммунизму), «идеологи капитализма» (в большинстве своем бывшие «идеологи социализма» либо как партийные функционеры, либо как идеологические прислужники коммунистической системы) забывают об обычных людях, которые заслуженно хотят иметь лучшие жизненные стандарты сейчас, а не в отдаленном капиталистическом раю.

Краткое изложение аргументации

Именно для того, чтобы освободиться от этих «чар Платона», нам необходимо проанализировать стимулы, под влиянием которых действуют обычные экономические агенты, и проследить их в обратном направлении вплоть до истории плановой экономики. Если мы хотим изменить существующий ход событий, мы сначала должны выяснить его основные побуждающие причины. Только после этого мы можем быть уверены в том, что предлагаемые нами меры будут иметь реальный — и желаемый — эффект на текущую ситуацию. Читателя, знакомого с предыдущими работами Явлинского (и с его нынешней деятельностью в качестве одного из политических лидеров в России), стоит предупредить, что настоящая книга ни в коей мере не претендует на разработку подробной и всеобъемлющей программы реформ, как это было сделано в «500 дней» и в «Великой сделке» (Явлинский и др. [116]; Эллисон и Явлинский [5]). Книга, которую мы написали на сей раз, аналитична по духу, и мы попытались сохранить подобный подход по всей книге, включая часть III, посвященную разработке мер экономической политики. Хотя невозможно полностью отделить политико-экономический анализ от идеологии, особенно при рассмотрении предмета, вызывающего острые политические дискуссии, мы достаточно уверены в том, что развиваемый нами, основанный на учете стимулов подход к переходному периоду в России может служить базой для широкого согласия между различными общественными и политическими силами, разделяющими приверженность к построению рыночной экономики и политической демократии в России.

Методологически наша книга сфокусирована на проблемах институциональной непрерывности и взаимодополняемости и связи этих факторов с экономической эффективностью. Большей частью мы ограничиваем наш анализ микроэкономическим и политико-экономическим аспектами перехода. Соответствующий макроэкономический подход будет предметом будущей книги, которая сейчас готовится авторами настоящей книги вместе с несколькими другими российскими коллегами.

Самые важные выводы, которые следуют из нашего анализа, могут быть коротко суммированы следующим образом. Во-первых, мы показываем, что капитализм, развивающийся в России, глубоко укоренен в прежней экономической системе страны. Самые важные проблемы текущего периода перехода к рыночной экономике и политической демократии не могут быть значимо проанализированы, если этот фактор не включен самым явным образом в схему анализа.

Во-вторых, понимание внутренней логики перехода, как она определена системой стимулов, незаменимо для разработки эффективных политических схем. В частности, нет никакого смысла давать абстрактные советы о желательных экономических и институциональных реформах, которые могут быть осуществлены благонамеренным правительством, заботящимся только об общественном благе, поскольку такого правительства нет в природе.

В-третьих, вышеприведенные аргументы приводят нас к необходимости разработать новый общественный договор для России. Без такого общественного договора наследие прошлого будет определять будущее страны, в лучшем случае, направляя ее к «фальшивому капитализму» и «фальшивой демократии» (см. Явлинский [114]).

И наконец, необходимо отметить, что, хотя многие из анализируемых нами проблем специфичны для переходной ситуации в России и поэтому могут рассматриваться как ограниченные проблематикой данной страны, получаемые выводы, судя по всему, имеют более общие применения. В частности, разработанные нами политико-экономические схемы могут оказаться полезными для будущего анализа переходного периода в Китае, который опережает Россию в некоторых аспектах перехода к рыночной экономике, но отстает от нее во многих других отношениях. Хотя мы весьма определенно хотели бы избежать любых суждений и/или предсказаний в отношении китайской реформы, мы считаем, что то, что мы должны сказать о российской реформе, может послужить уроком для тех, кто старается понять суть китайского переходного периода. Мы также верим, что теоретические рассуждения и модели, которые мы разрабатываем в настоящей книге, могут привести к более глубокому пониманию вопросов, касающихся корпоративного управления, последствий погони за рентой и некоторых других аспектов экономической деятельности в развивающихся странах и даже в промышленно развитых странах, в которых часть элементов инфраструктуры конкурентного рынка отсутствует или, по крайней мере, функционирует не в полной мере.

Структура книги

Часть I начинается с изучения двух основных институциональных структур осуществления прав собственности, без чего поле для экономического прогресса было бы исключительно ограничено: диктаторской или тоталитарной системы (основанной на отсутствии или суровых ограничениях частной собственности) и системы, известной как современное демократическое государство. Обсуждение не только суммирует существующие взгляды на ценность осуществления прав собственности и сравнительную эффективность двух систем, но и затрагивает другой важный вопрос — вопрос о том, как элементы двух систем взаимодействуют в едином общественном организме.

Системы, основанные на исключительно частной или исключительно тоталитарной собственности, практически не встречаются, по крайней мере среди промышленно развитых стран в XX веке. В 1960-х и 1970-х годах идея конечной «конвергенции» двух общественных систем завоевала значительную популярность по обе стороны «железного занавеса». Мы собираемся показать, какие особенности, присущие системе стимулов тоталитарных экономики и государства, помешали практическому осуществлению «конвергенции» и вместо этого привели к краху системы в бывшем Советском Союзе. История эволюции и краха коммунистической экономики в бывшем Советском Союзе представлена в главе 1, теоретическая модель, изложенная в главе 2, являет собой логическое обоснование плановой экономики, вынужденной способствовать экономическому росту с помощью технологического прогресса, сохраняя при этом авторитарные общественные порядки. Используя довод, похожий на тот, что применяется в теории стимулов, мы демонстрируем, что внешне громоздкий механизм плановой экономики был на самом деле не продуктом догматической иррациональности ее создателей, но скорее вполне «рациональным» социальным инструментом, рациональным, разумеется, с точки зрения осуществления целей, которые ставили перед собой коммунистические диктаторы. Однако как только этот механизм столкнулся с растущей сложностью промышленной организации и необходимостью соревнования с Западом путем допуска определенной свободы выбора для экономических агентов, его первоначальная органичная стройность стала давать сбои, и те же самые стимулы, которые помогали росту, в новых условиях мостили дорогу для конечного упадка коммунизма. Модель поведения производителя в главе 3 служит мостом к теоретическому анализу современного переходного периода. Мы надеемся, что модели и интерпретации плановой экономики, изложенные в этих двух главах, не лишены определенной оригинальности.

В части II мы даем анализ принципов функционирования российской экономики и общественной системы после крушения коммунистической системы. В главе 4 мы доказываем, что основной экономической проблемой переходного периода России является проблема ложных стимулов и того, что эти ложные стимулы встроены в российские (большей частью неофициальные) институты, которые контролируются олигархическими группами часто во взаимодействии с коррумпированными или полукриминальными структурами. Эти стимулы мешают использованию преимуществ крупномасштабного производства и ограничивают создание новых предприятий таким образом, что свободные цены ведут к монополистической ренте, а не к увеличению предложения.

Если стимулы требуют преимущественно оппортунистического поведения, долгосрочные вложения в любой тип капитала, материальный или человеческий, становятся практически невозможными; этот наш постулат основан на организационной теории и остается верен независимо от макроэкономических факторов. Институты низшего уровня и неофициальная инфраструктура, унаследованные от плановой экономики, представляют собой жесткую и самодостаточную структуру, которая направляет переходную экономику на неэффективный путь.

Это положение получает дальнейшее развитие в главах 5 и 6, где эвристическая микромодель поведения производителя, изложенная в части I, расширяется и приспосабливается к условиям переходного периода. Традиционный анализ не может объяснить, почему, несмотря на очевидный прогресс экономической либерализации в посткоммунистической России, черный рынок и «параллельная экономика», обычно ассоциируемые с экономическим регулированием, продолжали расти, а не уменьшаться. Наша модель дает ответ на эту загадку, вводя понятия затрат на смену модели поведения и опционной стоимости. Производитель постплановой экономики не демонстрирует того, что может считаться нормальным рыночным поведением, даже несмотря на то, что мягкого бюджетного ограничения или других форм правительственной помощи и регулирования может уже и не существует. Коротко рассматриваются также влияние превалирующей системы стимулов на эффективность макроэкономической политики и политики открытости экономики внешнему миру.

В заключительной главе части II (главе 7) мы пытаемся описать тенденцию развития переходного процесса в России, заложенного в существующий механизм институциональных стимулов. Мы начинаем с простого применения хорошо известной модели конкуренции между группами давления. Затем мы показываем, что, в отличие от результатов, полученных для других типов экономического окружения, неконтролируемая конкуренция групп давления в российском случае приводит к крайне неблагоприятным результатам. Олигархические группы давления, структура и политическое влияние которых унаследованы как от официальных, так и неофициальных структур тоталитарного государства, определяют правила игры в переходной экономике, в то время как правительство не имеет ни независимой воли, ни действенных институтов для противодействия этой тенденции.

В части III мы рассматриваем центральное звено нового общественного договора и возможность успешного социального обеспечения российской реформы, которые могли бы помочь постепенно преодолеть положение, обрисованное в части II. В главе 8 рассматриваются основные свойства нынешнего переходного периода с точки зрения общественного договора и намечаются самые общие меры, направленные на установление новой формы согласия между частными агентами о правилах общественной игры, в которую предстоит играть в условиях рыночной экономики и политической демократии. В частности показано, что в России требуются как согласованные усилия частных агентов, так и поддержка заинтересованного правительства, чтобы отойти как от патерналистского типа общественного договора, который она имела в своем тоталитарном прошлом, так и от гоббсовской борьбы, которой характеризуется большая часть ее недавно сформировавшейся (квази)рыночной экономики.

В остальных главах части III обсуждаются отдельныеэлементы нового общественного договора с точки зрения стимулирующих механизмов для их внедрения. Глава 9 посвящена доказательству того, что основной предпосылкой заключения нового общественного договора является установление демократической системы, включающей в себя свободные выборы и улучшение баланса сил между исполнительной, законодательной и судебной ветвями власти, а также и иные меры. Хотя демократия в России пока еще носит весьма ограниченный характер, только в ее развитии заключена надежда на замену существующей неэффективной и потенциально опасной системы стимулов на более эффективную и безопасную. Любое решение «пиночетовского типа», кто бы и с какими целями ни пытался его осуществить, наверняка приведет к катастрофическим результатам.

В главе 10 предлагаются и анализируются конкретные политико-экономические меры, которые могут разорвать порочный круг криминализации и коррупции, освободить конкурентные силы и разрушить барьеры между различными сегментами сегодняшней неэффективной квазирыночной экономики. Мы решительно уходим от обычной модели представления политических предложений в форме списка мер, которые необходимо осуществить, без описания как соответствующих механизмов стимулирования, так и существующей действительности, к которой они должны быть применены. Наше внимание сосредоточено на механизмах стимулирования и на том, как они соотносятся с действительностью российского переходного периода, даже если ради этого приходится жертвовать детальной проработкой самих предложений. Исчерпывающий перечень мер будет предметом другой книги; в этой книге для нас важно было разработать основные аспекты нового подхода. Именно желание докопаться до самых корней российской экономической болезни, рассматривая основные механизмы стимулирования, объясняет и наш отбор тематики при обсуждении макроэкономических проблем. К примеру, мы считаем, что политика поддержки экономического роста государством крайне важна для улучшения структуры стимулов в частном секторе, поэтому мы вынуждены рассмотреть некоторые макроэкономические меры, направленные на осуществление подобной политики.

Глава 11 посвящена еще одному очень важному аспекту общественного договора, а именно — необходимости децентрализации экономической и политической власти. Жесткая централизованная система, при которой Россия жила веками, себя уже практически изжила. Неумение осознать эту реальность со стороны правительства и некоторых реформаторов ведет к опасности очередного неинституционализиро-ванного коллапса центральной власти. Напротив, меры по развитию самоуправления и перераспределению власти вместе с заменой административного права властью закона как основного интегрирующего фактора поможет консолидировать страну и унифицировать правила социальной игры, вместе с тем давая возможность сохранить все многообразие российских экономических, территориальных и этнических групп. В этой главе с практической точки зрения рассматриваются также некоторые схемы стимулирования правительственных чиновников.

Наконец, мы хотели бы особо подчеркнуть, что поиск разумного решения российских политико-экономических проблем, который, вне всякого сомнения, станет одним из основных вызовов, с которым мир столкнется в XXI веке, по существу только начался, и мы сочтем задачу этой книги выполненной, если представленные здесь точка зрения и предложения вызовут плодотворное обсуждение современного состояния и возможных перспектив российских политико-экономических преобразований.