Глава 4

Институциональная непрерывность и «Вашингтонский консенсус»

89

Выбор метода анализа

В первой части книги мы показали, что крах плановой экономики и общественной системы в бывшем Советском Союзе в значительной степени был вызван внутренней логикой его развития. В существенной своей части этот крах стал результатом глубоких противоречий в системе стимулов, противоречий, которые особенно обострились на поздних этапах существования социалистической системы, свидетельством чему стал рост и укрепление могущества параллельной экономики. Из нашего предыдущего анализа естественным образом вытекает вывод, что реформа, исходившая из того, что переход к рыночной экономике начинается как бы «с чистого листа», не могла быть эффективной. Для того чтобы наполнить реформы смыслом, они с самого начала разработки и осуществления должны были быть направлены на замену институтов реально существовавшей параллельной экономики, которые не только пережили крушение коммунизма, но и предстали впоследствии почти бесспорными правителями посткоммунистической экономики. В третьей части книги мы представим некоторые элементы возможного проекта реформ с учетом указанной реальности.

Однако понимание всего этого не было широко распространено среди российских реформаторов и среди их западных советников в то время, и даже сейчас, через семь лет «перехода к рыночной экономике» оно еще не принято большинством поборников «переходной экономики». Вместо того чтобы сделать своим приоритетом институциональные преобразования, реформаторы пошли по пути немедленных внешне радикальных изменений («шоковая терапия»), сформулированных в виде известных Вашингтонских пакетов согласованных комплексных программ. Базовые элементы этих программ иногда обозначаются в сокращенном виде как СЛП (стабилизация, либерализация, приватизация) (см., например, [59, с. 242]). В настоящей главе мы обсудим как теоретически, так и с фактической точки зрения воздействие политики СЛП на переходный процесс, учитывая, что ее практическая реализация попала в полную зависимость от институциональной непрерывности, то есть от фактических прав собственности и рыночной структуры, унаследованных от параллельных структур бывшей плановой экономики. В последующих главах мы более направленно рассмотрим проблемы, связанные с вопросами стимулов производителей и роли групп давления.

Формальная отмена плановой экономики в России и начало политики СЛП, вне всякого сомнения, повлекли за собой разительные, во всяком случае, внешние изменения. В своем раннем обзоре результатов российской программы реформ Стэнли Фишер отмечает как ее положительные, так и отрицательные стороны: «К положительным сторонам относится успешное начало приватизации, быстрый рост сектора розничной торговли, действие и расширение обменного валютного рынка. К отрицательным сторонам можно отнести высокие темпы роста инфляции, лишь частичную либерализацию цен, которая не находит продолжения, а также то, что внешняя торговля остается в значительной степени регулируемой... положение с бюджетом остается неясным, как неясным остается разграничение полномочий между различными уровнями финансовых органов. Положения, регулирующие внешние инвестиции, являются, в лучшем случае, запутанными...» [45, с. 8]. Со времени написания этого доклада в вопросах, упомянутых Фишером, достигнут заметный прогресс: более половины ранее государственных предприятий в российской промышленности были приватизированы, что вместе с новыми частными предприятиями позволило увеличить долю частного сектора в ВНП страны до более чем 60 %. Инфляция была снижена (по крайне мере временно) до уровня однозначных чисел, и, что важнее всего, российские потребители во все большей степени получали разнообразие потребительских возможностей, к которым у них никогда не было доступа при коммунистическом режиме. С другой стороны, страна столкнулась с резким спадом промышленного производства, который уничтожил около 60 % добывающего и обрабатывающего секторов, существовавших до начала реформ, а также с высоким и продолжающим расти уровнем безработицы, со стремительным ростом неравенства в распределении доходов, с вырвавшейся на свободу мафией и, в относительно недавнее время, с финансовым крахом, вынудившим правительство объявить дефолт по своим долговым обязательствам и практически парализовавшим банковскую систему.

Однако самая большая проблема, возникающая, когда политику СЛП пытаются оценивать по принципу «что сделано и что не сделано», состоит в том, что теряется из виду самое главное. Примечательно, что некоторые из самых горячих западных сторонников СЛП не так давно выразили растущее понимание ограничений, внутренне присущих такой политике. Так, в апреле 1998 года исполнительный директор МВФ М. Камдессю и заместитель министра финансов США Л. Саммерс выразили озабоченность на ежегодной конференции Американо-российского делового совета в Вашингтоне не столько темпами инфляции или дефицитом государственного бюджета, сколько главным направлением, в котором движется Россия. Радио «Свобода» привело цитату из выступления Саммерса, в котором он сказал, что «Москва должна начать искать ответы на главные вопросы о том, какой капитализм она хочет построить», а также, что «не может быть худшей новости из России, чем та, что спустя годы усилий освободиться от одной мертвой экономической модели она находится на грани внедрения другой сомнительной модели».

Несостоятельность аргументации, основанной на доводах за и против СЛП, может быть проиллюстрирована на примере следующего парадокса: общеизвестным фактом в экономической теории является то, что параллельная экономика, или черный рынок, возникает как продукт сильно регулируемой экономики. Можно по-разному оценивать скорость процесса дерегулирования после начала реформ, но нельзя отрицать, что Россия в настоящее время имеет меньшую, а не большую степень регулирования экономической активности по сравнению с временами плановой экономики. В действительности с достаточной долей уверенности можно утверждать, что российская экономика относится к самым «свободным» экономикам в мире, если не с точки формального институционального регулирования, то с точки практического осуществления. Свобода предпринимательской деятельности и свободное ценообразование теоретически должны были привести к слиянию официального и черного рынков. Вместо этого масштабы и влияние параллельной экономики за годы переходного периода неизмеримо возросли.

Если исходить из традиционного подхода к реформированию плановой экономики, как процессу, развивающемуся «сверху», этот парадокс не имеет объяснения. В то же время подход, предлагаемый нами в данной главе и учитывающий институциональную непрерывность, то есть устойчивость раз сформировавшихся институциональных форм, может быть успешно использован для выработки гораздо более адекватного понимания природы переходного процесса, необходимого для разработки реалистической политики преобразований, которая представлена в третьей части книги. В практическом смысле наш метод позволит увидеть тесную связь между состоянием плановой экономики в бывшем Советском Союзе к концу его существования и современным переходным положением, а в теоретическом смысле этот метод сводит воедино методы анализа, которые должны применяться при рассмотрении настолько отличных друг от друга экономик, как экономики России и Китая.

Предлагаемое нами альтернативное видение рассматривает события последних лет не как начало принципиально нового этапа в развитии российской экономики, а лишь как свидетельство окончания одной из стадий трансформации российской плановой экономики — перехода не к рынку, а к «постплановой» стадии развития [115]. Если Россия отныне все же двинется в сторону обычной рыночной экономики, то, на наш взгляд, этот процесс повлечет за собой необходимость начала совершенно новой стадии, а не простое продолжение существующих тенденций. Главный вопрос для любой теории в том, насколько она полезна для понимания реальной действительности, поэтому мы рассмотрим здесь с приведенной точки зрения наиболее значительные характерные черты текущей российской экономики.

Некоторые микроэкономические результаты макроэкономической стабилизации и открытости экономики

Рассмотрим более подробно то, как политика стабилизации, либерализации и приватизации повлияла на реальное положение в российской экономике. Главная идея, стоящая за подходом в рамках СЛП заманчиво проста. Во-первых, либерализация цен и высвобождение экономической деятельности должны были сбалансировать рынки за счет установления равновесия между предложением и спросом и за счет отмены произвольного распределения ресурсов, неизбежного при государственном контроле над производством и распределением.

В то же время установление баланса между предложением и спросом путем гибких цен — это лишь первый шаг. Приватизация была призвана привязать прибыли и убытки компаний к стимулам для увеличения производства товаров и услуг, на которые существовал большой неудовлетворенный спрос, и сокращения производства, на которое не существовало реального спроса потребителей. Со временем, согласно существовавшим тогда надеждам, это должно было привести к структурным изменениям в промышленности и привести объемы промышленного производства в соответствие с рыночным спросом. Макроэкономическая стабилизация, как часть общей политики, была призвана дополнить политику приватизации. В частности, были надежды на то, что установление жестких бюджетных ограничений для правительства и строгого потолка для увеличения денежной массы Центральным банком России приведет к ужесточению финансовой дисциплины для предприятий и сократит возможности для погони за доходами рентно-дотационного характера. Столкнувшись со строгими бюджетными ограничениями и свободными ценами, частные фирмы должны были естественным образом изменить структуру своих инвестиций и производства для удовлетворения предпочтений потребителей. Это должно было в итоге привести к эффективному распределению ресурсов.

На самом деле, в СЛП присутствовал и четвертый элемент, состоявший в том, чтобы сделать экономику открытой (таким образом, весь этот подход в целом лучше охарактеризовать как СЛПО). Этот элемент должен был содействовать достижению целей реформ двумя путями, а именно: облегчить для рынков задачу нахождения равновесных цен (установив в России структуру относительных цен, преобладающих в рыночных экономиках) и оказать давление на российских производителей со стороны иностранных конкурентов.

Сегодня результаты реализации политики СЛП (или СЛПО), как уже указывалось, в лучшем случае можно назвать половинчатыми. Начнем с перечисления тех элементов СЛПО, которые действительно оказались плодотворными. Во-первых, освобождение цен действительно сбалансировало спрос и предложение. Хотя уже отошли в прошлое пятилетние и годовые планы, товары и услуги свободно продаются и покупаются на рынке, и дефицит основных поставок (по сравнению с эффективным спросом) преодолен. В особенности на рынке потребительских товаров и услуг это привело к значительному увеличению благосостояния потребителей. Хотя многие товары и услуги в ограниченном количестве всегда имелись на черном рынке, а уровень жизни значительной части населения очевидно снизился в результате резкого падения реальных доходов, затраты на поиск товаров и/или стояние в очередях значительно уменьшились, а возможности потребительского выбора, безусловно, необычайно возросли. Возможно, правда, что наиболее существенным фактором, обусловившим возможность роста потребительского выбора, была не столько либерализация цен сама по себе, сколько ее сочетание с открытием экономики и выключение России из гонки вооружений. Громадные природные ресурсы страны после распада Советской империи были высвобождены для обмена на западные потребительские товары. Поучительно заметить, что, хотя в большинстве анализов, сравнивающих Россию и Китай, говорится о стремительно развивающейся китайской экономике и о российской экономике, переживающей период спада, это китайские торговцы приезжают продавать свои товары на рынках пораженных депрессией городов на восточных окраинах России (граничащих с Китаем), а не наоборот. (Российские торговцы отправляются в Китай для закупки товаров и тоже продают их в России.) Для экономиста скрытый смысл этого явления очевиден: эффективный спрос в России выше, и он поддерживается за счет экспорта минеральных и иных ресурсов.

Программа макроэкономической стабилизации также имела некоторый видимый эффект, во всяком случае с 1996 года по первую половину 1998 года включительно. Прямые субсидии правительства (или Центрального банка) государственным предприятиям были отменены, и правительство прилагало усилия для того, чтобы контролировать свой бюджетный дефицит и увеличение денежной массы. Правда и то, что большинство менеджеров государственных предприятий (как приватизированных, так еще и не приватизированных) поняли, что они уже не могут рассчитывать на помощь правительства для преодоления любых трудностей, с которыми может столкнуться их фирма. Без сомнения, гораздо больше внимания уделяется стоимости получаемых поставок и их качеству (что часто приводит к тому, что фирмы, желающие быть конкурентоспособными, переключаются на импортные поставки и отказываются от отечественных продуктов). Гораздо больше понимания среди менеджеров находит то, что реализация продукта почти так же важна, как и его производство, — мысль, которая была абсолютно чужда для государственных предприятий всего лишь несколько лет назад.

Однако всего этого недостаточно, чтобы обеспечить успех СЛПО в коренном изменении распределения ресурсов и структуры российской экономики, а также для решительного подъема уровня жизни большинства населения выше дореформенного, даже если иметь в виду перспективу на будущее. Обратимся к некоторым негативным аспектам, которые проявились за годы переходного периода, и начнем с некоторых микроэкономических побочных эффектов либерализации, макроэкономической стабилизации и открытости экономики, оставив в стороне результаты программы приватизации для отдельного обсуждения.

Наиважнейшей проблемой в так называемом либеральном макроэкономическом подходе к реформированию российской экономики, на наш взгляд, является отсутствие какого бы то ни было механизма, который бы гарантировал, что система свободных цен, улучшение макроэкономических индикаторов, более строгие бюджетные ограничения для фирм и правительства будут действительно трансформироваться в реальные структурные изменения в российской экономике. СЛПО не привело (и, как мы сейчас покажем, не могло привести) к изменениям в структуре промышленности, необходимым для удовлетворения рыночного спроса. Промышленный спад оказался повсеместным (упала даже добыча полезных ископаемых, хотя и не до такой степени, как промышленное производство), а вовсе не структурным. Частично это явилось результатом недооценки ограниченных возможностей использования производственных мощностей, связанного с переориентацией неэффективных и ориентированных на производство вооружений отраслей промышленности. Для того чтобы преодолеть эти ограничения, были необходимы крупные инвестиции в модернизацию оборудования, однако эти инвестиции не поступили, и не ожидаются. В 1995 году российские эксперты подсчитали, что только для поддержания существующего производственного аппарата необходимо было вложить по меньшей мере 140 триллионов (неденоминированных) рублей промышленных инвестиций, в то время как реальная сумма инвестиций натот год составила менее 100 триллионов рублей. В 1996 году инвестиции резко снизились (на 18 %), а в 1997 году, несмотря на объявленный рост промышленного производства на 1,9 % (впервые с 1991 года), инвестиции упали еще на 6 %. Спад стал еще сильнее в 1998 году. Нехватка производственного оборудования с течением времени станет важным фактором, препятствующим возрождению промышленности в российской экономике.

Если внимательно взглянуть на новые стимулы, порожденные либерализацией, то нельзя не заметить, что они являются лишь слабым отголоском надежд сторонников традиционного подхода, что прежде всего объясняется уже не раз упомянутым влиянием фактора институциональной непрерывности. Суть проблемы в том, что корни переходной экономики уходят в плановую экономику, а та была неспособна создать предпосылки для формирования конкурентных рынков. Государственные предприятия представляли собой монополистические образования, стремящиеся к получению ренты и (или) дотаций из бюджета как в официальном производстве, так и в пространстве параллельной экономики, окружающем каждое из них. Таким образом, либерализация цен и дерегулирование экономики не высвободили конкурентные силы. Вместо этого такие политические шаги освободили укоренившиеся фрагментированные монополии от всякого контроля над их деятельностью. Хотя в определенном смысле устранение такого контроля привело к положительному развитию (например, к прекращению разбазаривания ресурсов на гонку вооружений и на потенциально катастрофические тоталитарные проекты вроде поворота течения сибирских рек с севера на юг), неконтролируемые всепроникающие монополии не составляют основы, необходимой для успешного перехода к обычной рыночной экономике.

В свою очередь, программа макроэкономической стабилизации в сложившихся обстоятельствах на самом деле тормозила переход к рыночной экономике в ряде важных аспектов.

На рисунке 8 показана динамика прибылей и убытков, а также доля бартерных сделок в российской промышленности в период с 1992 по 1997 год. Обращает на себя внимание тот факт, что доля убыточных фирм возросла примерно с 7 % в 1992 году до почти 50 % в 1997 году. Эти показатели, конечно, включают и приватизированные фирмы. Эти фирмы не получают никаких субсидий от правительства. Вместо этого они просто накапливают задолженности по налогам и платежам. В следующей главе мы более подробно обсудим эту модифицированную форму погони за ренто-дотационными доходами, которая продолжает процветать, несмотря на якобы строгие бюджетные ограничения.

Рисунок 8. Прибыли, убытки и бартерные сделки в добывающей и обрабатывающей промышленности, 1992 — 1997 гг. (Источник: расчеты авторов, основанные на данных «Российского статистического ежегодника» (1997) и обзорах «Российского экономического барометра».)

Возможно, еще более тревожным с точки зрения перехода к рыночной экономике является бурный рост доли бартерных сделок. В обзорах «Российского экономического барометра» приводится цифра 6 % на 1992 год — первый год переходного периода, в то время как на первую половину 1997 года доля бартерных сделок составляет уже 41 %. В то же время эти числа, скорее всего, занижены, и вот почему: обзоры РЭБ задают вопрос только о прямых бартерных сделках, то есть о сделках типа «я тебе даю автомобиль, а ты снабжаешь меня электричеством в течение месяца». Такие сделки не просто исключают деньги как средство обмена, они проводятся даже без посредства векселей, долговых обязательств или иных посреднических средств обмена. Существуют и другие типы сделок, которые также проводятся без использования денег в качестве средства обмена, но в которых обращаются векселя, выданные фирмами. Существует вероятность, что большинство респондентов РЭБ не включают такие сделки в свою концепцию «бартера», так как такие векселя иногда могут быть предъявлены к оплате, хотя и с дисконтом от 40 до 70 % в зависимости от эмитента. С экономической точки зрения такие сделки не относятся к подлинному денежному обмену, и если бы в статистику был включен этот «квазибартер», то доля неденежных расчетов могла бы возрасти до 70 — 80 %, как показывают наши исследования на местах. Таким образом, ответом хозяйствующих субъектов на меры по макроэкономической стабилизации и уменьшение государственных субсидий стал просто переход на альтернативные средства обмена. Следует ли в таком случае рассматривать стабилизацию как шаг вперед в направлении перехода к рыночной экономике или как шаг в сторону от нее? Макроэкономическая стабилизация конечно важна, но что это за рыночная экономика, в которой большая часть сделок выпадает из товарно-денежных отношений?!

Тот факт, что происходит что-то в корне неладное, может быть обоснован даже при беглом взгляде на некоторые макроэкономические данные. Так, например, соотношение денежной массы и номинального ВНП в России (коэффициент Маршалла) в настоящее время составляет около 12 % против 70 — 100 % в наиболее развитых индустриальных странах. Интервью с менеджерами предприятий показывают, что они устанавливают цены при бартерных и полубартерных сделках на 30 — 40 % выше цен на те же товары и услуги при расчетах «живыми» деньгами. Это дает нам возможность сделать хотя бы частичную оценку издержек, связанных с «макроэкономической стабилизацией», сводящейся к политике «денежного голода»: от 20 до 25 % стоимости промышленного производства просто «выбрасывается на ветер» (эта цифра получается, если разницу в ценах между денежными и безденежными сделками, которая должна более или менее отражать разницу в издержках между этими двумя типами сделок, умножить на долю бартера и квазибартера). Задолженность поставщикам, аккумулированная фирмами, превышает 12 % годового ВНП, а задолженность по уплате налогов составляет более 6 % годового ВНП, не говоря уже о задолженности по выплате заработной платы. (См. рисунок 9.)

Рисунок 9. Ежеквартальная задолженность, представленная в виде доли ВНП, 1993 — 1997 гг. (в процентах). (Источник: расчеты авторов, основанные на официальных данных, представленных Госкомстатом, Российским статистическим агентством.)

Интересно отметить, что задолженность по выплатам банковских кредитов гораздо ниже (около 1 % ВНП), и это просто отражает тот факт, что банки воздерживались от предоставления кредитов промышленным предприятиям еще даже до финансового краха осени 1998 года. (Более 97 % выданных банковских кредитов в России были краткосрочными, в основном на три месяца, для финансирования импортно-экспортных операций, а также оптовых и розничных торговых сделок.) Даже если мы отвлечемся от задолженности, накопленной фирмами друг перед другом, и сосредоточимся только на задолженности по платежам, причитающимся другим секторам экономики (задолженности по уплате налогов, задолженности по выплате заработной платы и задолженности по выплате банковских кредитов), то она составила более 60 % денежной массы в 1997 году. Таким образом, снижение темпов инфляции, которое в стандартном случае, рассматриваемом в учебниках, должно положительно отражаться на совокупном спросе за счет увеличения реальной ценности денежной массы (реальный эффект баланса) в России имеет гораздо меньшее положительное влияние, если имеет его вообще, потому что оно одновременно с реальной ценностью денег также увеличивает и реальную стоимость долгов, накопленных предприятиями, снижая их эффективный спрос.

Иногда приводится довод в пользу того, что сведения о прибылях и убытках, представляемые российскими фирмами, в значительной степени фальсифицированы и что даже по некоторым бартерным сделкам расчеты на самом деле производятся «черной» наличностью или путем платежей в иностранной валюте. Вполне возможно, что так оно и есть, хотя подсчитать, насколько существен этот фактор в количественном выражении, не представляется возможным. Важнее, однако, то, что это нисколько не меняет наших выводов, так как очевидно, что прибыли, накопленные подобным образом, вне зависимости от их величины, могут быть «инвестированы» во все что угодно, от автомобиля «Мерседес» до недвижимости на Кипре, но только не в реструктуризацию российской промышленности.

Открытие экономики в определенной степени по ряду параметров также отрицательно сказалось на перспективах успешного перехода к жизнеспособной рыночной экономике. Во-первых, резкое освобождение внешней торговли нанесло тяжелый удар по российским производителям из-за массового притока импортных товаров и резкого возрастания цен на ресурсы в силу конкуренции с внешним спросом. Этот шок был усугублен отрицательным воздействием крушения системы государственных заказов и заказов из бывших советских республик и стран СЭВ. На рисунке 10 показаны изменения относительных цен в различных секторах российской промышленности с 1990 года.

Из представленных данных следует, что рост цен на энергию оказался в два-четыре раза выше роста цен на промышленные товары. Более того, положительное активное сальдо торгового баланса, полученное за счет экспорта ресурсов, а также щедрая международная помощь привели к значительному повышению реального обменного курса (рисунок 11). Резкий, чтобы не сказать катастрофический характер, который приняли эти в общем и целом необходимые изменения в структуре цен, подорвали все стимулы к преобразованиям и к тому, чтобы приступить к выпуску конкурентоспособных товаров, которые могли быть у менеджеров российских предприятий, поскольку ситуация оказалась просто безнадежной для большинства из них, не оставлявшей никаких шансов на выживание.

Ценовая конкурентоспособность российской промышленности была уничтожена, причем промышленность не получила ни единого шанса даже приступить к реконструкции.

Таким образом, основная проблема в подходе СЛПО состоит в том, что эта политика дала некоторые положительные результаты лишь для минимального слоя российской экономики, ориентированной главным образом на внешнюю торговлю и потребительский спрос в больших городах. Остальная часть экономики по-прежнему управляется в условиях институциональной структуры, характерной для состояния краха плановой экономики. Это является прямым следствием зависимости от институционального пути.

Возможность глубоких и серьезных кризисов вследствие зависимости от институционального пути нашла свое подтверждение в правительственном финансовом кризисе 1998 года и в крахе банковской системы, а также в падении доходов от экспорта нефти. Ущерб, нанесенный этими событиями шаткой российской «стабилизации», подчеркивает тот факт, что за семь лет перехода к рыночной экономике не было создано новых источников внутреннего роста. Российская экономика почти целиком зависит от экспорта минерального сырья и от притока государственных и частных денежных средств с Запада, которые, однако, не вкладываются в восстановление российской промышленности, а по большей части используются на текущее потребление и на финансирование правительственных расходов.

Рисунок 10. Рост цен производителей по отраслям промышленности, 1990 — 1995 гг. (1990 = 1). (Источник: Расчеты авторов, основанные на данных «Российского статистического ежегодника» (1997).)

Рисунок 11. Оценка реального обменного курса рубля, 1991 —1997 гг. (Источник: расчеты авторов, основанные на данных «Российского статистического ежегодника» (1997) и официальных бюллетеней Центрального банка России.)

Экономики стран Юго-Восточной Азии пошатнулись после более десяти лет очень быстрого индустриального роста и несмотря на накопленные большие резервы иностранной валюты. Российская экономика с начала переходного периода не пережила никакого существенного роста и не преуспела в каком-то значительном накоплении резервов иностранной валюты. Если не будет сделан решительный поворот в сторону роста в обрабатывающей промышленности, страна будет продолжать движение к экономической пропасти и возможным социальным и политическим волнениям. «Достижения» политики макроэкономической стабилизации, таким образом, абсолютно иллюзорны, как можно увидеть, например, из приведенных выше данных по бартерным сделкам. В условиях институциональной непрерывности, тесной привязанности сегодняшних экономических норм и правил «игры» к тем, что существовали в условиях тоталитарной экономики, инфляция не лечится путем контроля денежной массы макроэкономическими средствами, — она просто принимает другие формы.

Основные черты параллельной экономики

Рассмотрим более подробно существо проблем, которые возникают при попытке претворить в жизнь стандартную парадигму СЛПО в условиях экономики, исторически обусловленные институциональные параметры которой отличаются от институтов «нормальной» рыночной экономики. Кеннет Эрроу описал изменения последних лет в бывших социалистических странах как «революцию, которая впоследствии будет сравниваться с развитием капитализма из системы феодальных отношений». Он также отмечал, что указанное развитие капитализма потребовало столетий и что «ему помогал своего рода симбиоз феодальных лордов и купцов, обосновавшихся в городах» [9, с. 1]. Как мы неоднократно подчеркивали, одной из самых заметных черт изменений, происходящих в России в последние годы, являются сложные отношения симбиоза номенклатуры («лорды плановой экономики») и дельцов из параллельной экономики. Плановая и «теневая» (параллельная) экономика вовсе не антиподы — параллельная экономика «существовала рядом с официальной экономикой, но относилась к той же системе» [73, с. 42]. Крах социалистической системы и распад Советского Союза просто привели форму власти в соответствие с уже более или менее сложившимся ее содержанием (власть номенклатуры среднего звена).

Отмеченный выше симбиоз (между экономической и часто политической властью и «параллельными структурами») представляет собой основную системную черту современной экономики переходного периода. Мы можем даже пойти дальше и сказать, что этот симбиоз (включая зависимость, часто имеющую криминальный характер) сам является сегодня основополагающим «институтом» современной российской экономики. Соответственно, избавиться от него — это очень непростая задача.

Учитывая, что корни институтов параллельной экономики могут быть прослежены в плановой экономике бывшего Советского Союза, начнем анализ ситуации переходного периода с краткого обобщенного перечисления наиболее ярких черт параллельной экономики, которые она приобрела ближе к концу тоталитарной экономической и политической системы.

Параллельная экономика в бывшем Советском Союзе внешне имела много общего с рыночной экономикой. В частности, она была полностью свободна от вмешательства государства (за исключением необходимости подкупа или запугивания правительственных чиновников). Параллельная экономика даже была намного «свободнее», нежели любая традиционная экономика в развитом мире. Цены устанавливались свободно, и все хозяйственные субъекты в той экономике действовали строго в соответствии с принципом максимизации прибыли. В то же время, несмотря на то что параллельная экономика содействовала исправлению некоторых неэффективных черт официальной экономики, она сама по себе являлась источником гораздо большего числа неэффективностей, некоторые из которых являлись не менее серьезными, нежели те, которые она была призвана исправить.

Первая такая неэффективность связана с отсутствием конституционных соглашений, юридически определяющих право на собственность и обеспечивающих его соблюдение. Как мы уже видели, в официальной экономике бывшего Советского Союза право на собственность было очень строго обозначено, а его соблюдение — обеспечено. В параллельной же экономике каждый субъект вынужден самостоятельно защищать свое право на собственность и, более того, при этом не быть обнаруженным властями. Эта задача могла быть выполнена только при условии содержания дорогостоящей команды, следившей за принудительным соблюдением права на собственность, либо если защитой «собственника» за деньги занималась мафиозная группировка. Естественно, даже чисто экономические издержки такой защиты прав собственности (не говоря уже о вероятных последствиях в виде человеческих страданий и жизней) были гораздо выше, чем в конституционном государстве или даже в социалистическом государстве.

Состояние непрерывного антагонизма между различными «мини-государствами», возникавшими вокруг очагов параллельной экономики в их симбиозе с государственными предприятиями и номенклатурой, приводило и приводит к огромным общественным издержкам, неслыханным не только в развитых рыночных экономиках, но даже и в (нормально функционирующем) иерархическом государстве. Несмотря на то, что для описания ситуации, возникшей в результате в «экономике переходного периода», было создано много терминов, сами россияне предпочитают употреблять слово «беспредел». «Беспредел» означает ничем не ограниченное пренебрежительное, эгоистичное поведение. Если проводить параллели, он сродни гоббсовскому понятию мира в состоянии полной анархии и распада власти, где «каждый против каждого», а жизнь «одинока, бедна, отвратительна, жестока и коротка» [56, с. 96].

Второй причиной неэффективности, которая связана с первой, является высокий уровень сегментации рынка. Поскольку ранее в параллельной экономике необходимо было постоянно скрывать свою деятельность от диктатора, эти изначально заданные институциональные параметры предопределили ее функционирование на сильно сегментированном рынке и после краха диктатуры. Хотя ценообразование в параллельной экономике зависит от предложения и спроса (как это всегда и было, даже при плановой экономике), сегментация рынка приводит к огромному разбросу цен и отсутствию какой-либо реальной кодификации «правил игры». В каждом сегменте параллельной экономики строго ограничено количество участников, и поток товаров, капитала, рабочей силы и информации замыкается сам на себя. Результатом этого является ситуация, при которой обмен и прочие операции, которые вовлекали бы не один, а различные сегменты параллельного рынка, так высоки, что невозможно, например, достичь оптимальных масштабов производства с точки зрения простой экономической эффективности (см. следующую главу, где этот аргумент изложен в виде формальной модели). Эффективность плановой экономики страдала от чрезмерного количества слишком крупных производств (как мы уже видели, это было продиктовано необходимостью экономить на издержках экономического планирования). Эффективность параллельной экономики страдает от противоположной крайности. В частности, система, основанная на параллельной экономике не менее враждебна конкуренции, чем плановая система, о чем свидетельствуют трудности, сопряженные с созданием нового бизнеса, где преодоление бюрократических препон является, пожалуй, еще не самым трудным. Еще одним свидетельством тому могут служить широко известные огромные различия в ценах на одни и те же товары в соседних регионах. Например, в декабре 1994 года розничная цена бензина в соседних областях Центральной России колебалась от 33 тыс. рублей в Москве и Твери до 51 тыс. рублей в Ярославле. Группировки, контролировавшие бензиновый бизнес на своей территории, всячески препятствовали выравниванию цен.

В-третьих, параллельная экономика по своей природе ориентирована только на самую краткосрочную максимизацию прибыли. Это объясняется и ее культурными корнями (наиважнейшей чертой которых является «беспредел»), и естественным отсутствием диверсификации рынка, позволяющей контролировать риски. Если принять во внимание, что для успешного перехода к рыночной экономике необходимо радикально обновить промышленный потенциал, — в частности, произвести замену старого оборудования, переделать производственные линии, предназначенные для выпуска военной или иной продукции, в которой нуждалось свергнутое коммунистическое руководство, но которая не нужна частным потребителям, — становится очевидно, что параллельная экономика не в состоянии предоставить ни необходимого долгосрочного развития, ни мотивации для такого переустройства. Эти соображения сыграют важную роль в следующей главе при описании модели поведения производителя в переходный период.

В-четвертых, стремление мафии, управляющей параллельной экономикой, извлекать прибыль в кратчайшие сроки, имеет еще одну особенность: мафия склонна отдавать предпочтение деятельности, приносящей быстрый доход и непосредственно не связанной с производством, она не собирается развивать долгосрочный производственный потенциал фирм в своем сегменте рынка. Это, в частности, особенно негативно сказывается на сферах применения человеческого капитала: вместо продуктивной работы над извлечением прибыли из организации производственного процесса, наиболее талантливые люди становятся сомнительными дельцами, так как эта сфера деятельности оказывается намного выгоднее — смотри [78].

И наконец, параллельная экономика, каждый из сегментов которой связан с определенной частью государственного аппарата, имеет следствием огромные социальные издержки в плане «структурной организации коррупции». Речь идет о следующем отличии нынешней системы от, скажем, социалистической тоталитарной системы. При тоталитарной системе правила продвижения вверх по карьерной лестнице и привилегии и материальные блага, сопутствовавшие такому продвижению, были четко определены и всем хорошо известны. Разумеется, иногда возможно было дать высокому чиновнику взятку, но даже в таких случаях существовали достаточно строго соблюдавшиеся неофициальные правила, нарушения которых «наказывались партийной бюрократией, а потому случались нечасто» [95, с. 605]. Короче говоря, система, даже когда она допускала некоторый уровень коррупции, была в своей основе однородной и имела четкие внутренние связи, что позволяло свести к минимуму потери «эффективности» ее функционирования (эффективности в широком смысле, включающей в себя общепризнанные нормы того, сколько «можно брать»).

Эта более или менее организованная система коррупции нарушается, когда власть переходит в руки параллельной экономики. Каждый из ее сегментов начинает действовать по своим правилам, но поскольку экономика пронизана множеством взаимных связей, отсутствие координации приводит к еще большим общественным издержкам, чем всем понятная система иерархической коррупции: «различные министерства, учреждения и органы местного самоуправления независимо друг от друга устанавливают собственные размеры взяток, стараясь максимизировать собственные доходы и не учитывая влияние, которое их действия оказывают на действия других взяточников» [95, с. 605], нанося тем самым наибольший ущерб экономической эффективности. Данная ситуация имеет сходство с известным результатом из теории организации промышленного производства: единая монополия на производство товаров или услуг, потребление которых взаимосвязано, является меньшим злом по сравнению с множеством мелких монополий на каждый отдельный вид товаров (услуг). «Независимая структура игнорирует эффект повышения требуемых от нее размеров взяток для получения дополнительных разрешений... действуя независимо друг от друга, две структуры фактически мешают и друг другу, а также и частным покупателям таких разрешений» [95, с. 606]. Проблема в российских условиях еще больше осложняется тем, что доступ в «бизнес» взятковымогательства (в отличие от цивилизованного бизнеса) практически открыт и ничем не ограничен.

Российская приватизация

Вышеописанные черты параллельной экономики сформировали и продолжают формировать характер «перехода к рыночной экономике». В этом смысле вовсе не удивительно, что новыми возможностями, которые были предоставлены подходом СЛПО, в полной мере воспользовались «институциональные структуры» этой экономики. Это особенно справедливо в отношении программы приватизации, которую одно время превозносили как одну из наиболее успешных среди переходных экономик.

Так называемая «ваучерная приватизация» 1993 года, несмотря на то, что ее широко разрекламированные цели предполагали «народную приватизацию», на самом деле была сведена к передаче бывшего государственного имущества в собственность инсайдеров. Однако понятие инсайдеров-собственников не всегда четко определено. В соответствии с программой приватизации, принятой в России, большая часть имущества была формально «коллективизирована», то есть была передана в собственность трудовых коллективов. Тем не менее рядовые работники в большинстве случаев не имели права голоса при управлении собственностью и часто даже не получали своей скудной заработной платы в течение многих месяцев. Было бы более справедливо считать таких работников аутсайдерами, нежели инсайдерами, по крайней мере в отношении собственности, в то время как многие члены групп влияния, формально не работающие в фирме, должны рассматриваться как инсайдеры, вне зависимости от официального места работы.

Критерием, который мы предлагаем для разграничения понятий инсайдеров и аутсайдеров в контексте переходного периода в России, является не официальное место работы, а методы, которые используются для получения дохода от конкретного государственного предприятия. Этот критерий позволяет понять, что многие из тех, кого мы определяем как собственников-инсайдеров (а часто и самые влиятельные из них), формально не принадлежат к фирме. Например, они могут быть представителями главных поставщиков или лидерами финансово-промышленных групп (подробнее об этом — в главе 7). К ним же могут быть отнесены чиновники региональной и местной администрации, а также часто и члены криминальных группировок. Общая особенность всех фактических инсайдеров, а также действующего руководства самого предприятия (директора, его заместителей и начальников важнейших отделов и/или цехов) — в том, что они извлекают прибыль, пользуясь своим правом контроля, а не вследствие получения дивидендов или повышения рыночной стоимости фирмы. Главными источниками дохода для инсайдеров (в нашей интерпретации) являются незаконное присвоение средств предприятия (например, присвоение прибыли от продаж на параллельном рынке) и поиск возможностей для извлечения ренты.

Иначе говоря, для того чтобы правильно сформулировать суть отношений собственности в переходной экономике России, под инсайдерами надо понимать людей, в чьих руках сосредоточен бесспорный контроль за деятельностью конкретного предприятия в сфере параллельной экономики и которые получают от этой деятельности бесспорную прибыль. Данное определение инсайдеров сыграет ключевую роль в формировании нашей модели поведения производителя в переходный период, о чем пойдет речь в двух следующих главах и, кроме того, в наших конкретных предложениях по изменению курса экономической политики, приведенных в третьей части. В частности, из нашего определения явствует, что проблема передачи прав собственности от «неэффективных» инсайдеров более способным (предположительно) к эффективному руководству аутсайдерам не так проста, как ее иногда преподносят. Например, два автора книги, превозносивших программу российской приватизации в первой половине 1990-х годов, впоследствииизменили свою позицию и в статье 1996 года признали, что результаты до сего времени «противоречат мнению, что поощрение частной собственности без внесения изменений в человеческий капитал благоприятствует реструктуризации» [11, с. 781]. Их новая точка зрения сводится к тому, что «удержание контроля старыми руководителями являет собой проблему для реструктуризации» и что «необходимо было уделять больше внимания смене руководства, чем надзору акционеров за существующими руководителями... Дальнейшие реформы должны облегчить уход старого руководства (с выплатой больших компенсаций), а также его насильственное увольнение путем стимулирования борьбы других акционеров за обладание компанией с использованием голосования по доверенностям, банкротств и других механизмов агрессивного корпоративного контроля. Если бы приватизация разрабатывалась «с нуля», этим стратегиям следовало бы уделить больше внимания, чем это имело место фактически» (там же, с. 789). Хотя этот взгляд, без сомнения, является шагом вперед по сравнению с мнениями, высказанными теми же авторами ранее, ухода руководства и прочих форм замены действующих (формальных) инсайдеров явно недостаточно. Если принять более широкое определение инсайдеров, предложенное выше, станет ясно, что «стимулирование борьбы других акционеров за обладание компанией путем голосования по доверенностям, банкротств и другие механизмы агрессивного корпоративного контроля», не подкрепленные прочими мерами институционального реформирования (которые мы предлагаем в части III), могут в действительности еще больше усилить проматывание доходов, увеличить степень незаконного присвоения средств предприятия и усугубить, а не улучшить положение дел с эффективностью.

В итоге осуществление плохо продуманного плана приватизации привело только к возникновению еще одной, потенциально очень серьезной, институциональной проблемы (ухода огромной части хозяйственной деятельности полностью «в тень»), что еще более усложнило и без того чрезвычайно сложную задачу реструктуризации российской промышленности. Именно вследствие этого, а не только потому, что российская приватизация не смогла принести немедленных результатов в повышении эффективности, мы считаем ее одной из самых показательных неудач за всю историю экономических реформ. «Лжеприватизация» породила «лжекапитализм», ново-старые институциональные структуры, которые сейчас, вероятно, уже крайне сложно будет устранить. После формального завершения широкомасштабной программы приватизации в 1994 году, правительство в рамках мер по продолжению процесса стало даже еще больше ориентироваться в своих практических шагах на крупнейшие группы давления, включающие в себя коммерческие банки, которые ранее поддерживала номенклатура, и конгломераты бывших государственных предприятий (подробнее об этом в главе 7).

Экономическая мотивация инсайдеров и вопрос контроля над менеджментом

Если следовать нашему определению собственников-инсайдеров, нисколько не удивительно, что их поведение почти полностью независимо от юридической формы предприятия. В главе 5 мы приводим некоторые факты, доказывающие, что юридическая форма собственности на предприятие в России никак не влияет на его функционирование. Как достаточно осторожно замечают Аукуционек, Иванова и Журавская [10], «различия между приватизированными и государственными предприятиями не всегда очевидны» (с. 5). И государственные, и приватизированные предприятия в настоящее время обладают большой степенью независимости при принятии экономических решении, распределении до-ходов и т.д., что подтверждают наши беседы со многими руководителями обеих групп предприятий. Фактически те, кто управлял государственными предприятиями, не могли четко сказать, какое значение для них имеет этот статус, и утверждали, что они не получают денег из бюджета и не платят в него ничего, кроме обычных налогов. Кроме того, государство никак не контролирует назначение на должность руководящего состава и не вмешивается в ценовую политику, в то время как многие частные предприятия в отраслях, где в какой-то мере существует контроль над ценами, должны при принятии решений о поставках и ценах считаться с центральными и местными органами власти.

Теоретически необходимость эффективного контроля за менеджментом корпораций (чтобы в больших фирмах, которые не могут находиться в собственности одного человека, не могло происходить хищений средств, извлечения личных доходов в ущерб предприятию и иных действий, приводящих к убыткам владельцев акций) хорошо известна. В разных общественных системах этот контроль осуществляется по-разному. Например, при коммунистической системе надзор за руководством предприятий осуществлялся посредством административного контроля со стороны партии и правительственного аппарата, а также посредством полицейского государства. При рыночной экономике функции контроля за действиями наемного менеджмента выполняет в основном безличный механизм конкурентных рынков капитала и рабочей силы, а также в некоторых странах (например, в Японии) банки, которые не только дают ссуды нефинансовым корпорациям, но и являются крупными совладельцами таких корпораций [7]. Даже в таких странах, как Южная Корея, система финансово-промышленных групп осуществляет определенный надзор за руководством предприятий, хотя и весьма неэффективный, как продемонстрировал кризис 1997 года.

В России переходного периода не действует ни один из перечисленных выше механизмов, и созданию таких механизмов, как было отмечено, не уделялось никакого внимания при разработке программы приватизации. Самый тревожный фактор в институциональной неразберихе, порожденной программой приватизации, — это то, что фактические собственники-инсайдеры при осуществлении контроля над приватизированными фирмами полагаются не столько на правовую систему, сколько на структуры параллельной экономики (в том числе на коррумпированных правительственных чиновников и явных членов криминальных групп). Немногие оставшиеся контролеры-аутсайдеры (бывший руководящий персонал, который в настоящее время управляет посткоммунистическим государством или слился с организованной преступностью) весьма широко пользуются своими возможностями принуждения, как это было и на поздних стадиях плановой экономики, — берут (или вымогают) взятки, не контролируя при этом ни эффективности, ни честности инсайдеров. Соответственно, нам представляется, что предложения реформ, исходящие из того, что коренное улучшение ситуации может быть достигнуто путем привлечения сторонних акционеров или банков [7], не могут быть действенными применительно к сфере, где доминирует параллельная экономика. Могут потребоваться другие, более кардинальные меры экономической мотивации для устранения корней проблемы (см. главу 10).

Таким образом, в определенном смысле формальное право собственности в современной российской экономике не имеет значения. Однако оно важно совсем в другом смысле. Особая форма фактического права собственности инсайдеров, которая возникла на поздних стадиях плановой экономики, вне зависимости от того, оформлена ли она в виде законной частной собственности или нет, ведет к искажению экономической мотивации в масштабах, неслыханных в истории рыночной экономики.

Понятие права на частную собственность практически теряет смысл, если это право должным образом не ограничено законом, контрактами и социальными нормами. Парадокс здесь только кажущийся. Так же как формы предметов можно наблюдать в пространстве только потому, что они ограничены другими предметами, право собственности определяется его границами. Парадокс «права на частную собственность» в приватизированных фирмах России состоит в том, что в настоящее время различные группы инсайдеров (как они определены выше) наделены этим правом в гораздо большей степени, чем в любой развитой экономике, основанной на частной собственности. Однако именно по этой причине невозможно установить какие-либо долгосрочные устойчивые правила игры для взаимодействия этих обособленных групп, каждая из которых построила для своих членов нечто вроде мини-тоталитарной экономики. Их неформальное право на собственность в пределах сфер их влияния практически не ограничено никакими нормами — ни юридическими, ни общественными, ни моральными, — но именно поэтому оно почти никак не защищено за пределами этих сфер, поскольку вступает в противоречие со столь же неограниченным «правом на частную собственность» конкурирующих групп. Неудивительно, что в такой ситуации «приватизация» не породила новых стимулов для повышения прибыльности бывших государственных предприятий. При том что параллельная экономика все еще является главным видом деятельности (а во многих случаях — единственно возможным), сегментированные рынки, очень ограниченный во времени горизонт планирования и другие вышеописанные черты этой экономики вынуждают группы инсайдеров пользоваться своим фактическим правом на собственность большей частью с целью отвлечения прибыли с постгосударственных предприятий и привлечения ее в собственный небольшой частный бизнес. Приватизированными фирмами продолжают управлять их руководители, структуры параллельной экономики и бюрократы среднего звена, как это и происходило в последние годы плановой экономики. У рядовых работников и у большинства номинальных акционеров очень мало информации и нет права голоса, позволяющего влиять на процесс управления фирмой (за очень редким исключением).

Получить конкретные данные, дающие представление о масштабах незаконной деятельности, конечно же, очень непросто. Тем не менее кое-что об этих масштабах можно себе представить с помощью косвенных данных. Например, фантастический рост количества предприятий «малого бизнеса». Такие предприятия практически не существовали при более строгих правилах плановой экономики. Однако к 1991 году было зарегистрировано уже 268 тыс. таких фирм, а к концу 1996 года их количество возросло до более чем 1,5 млн. И хотя это число, может быть, невелико по международным стандартам (например, в Японии количество мелких и средних предприятий составляет почти 6,5 млн), ни для кого не секрет, что большинство этих фирм было организовано руководителями крупных постгосударственных предприятий, в основном чтобы прикрыть отвлечение ресурсов и наличности для частных целей руководителей и бывших номенклатурщиков. Таким образом, значительная часть российской рабочей силы задействована в фирмах, главным образом ведущих деятельность по извлечению рентного дохода и непосредственно не связанную с производством, как это определено у Бхагвати [25]. Также существуют признаки того, что официальная занятость — лишь верхушка айсберга.

Усилия российского правительства, нацеленные на достижение макроэкономической стабилизации, которые, по существу, не пошли далее отказов платить деньги даже по собственным обязательствам, на самом деле помогли на микроэкономическом уровне углубить институциональную неразрешенность вопроса господства параллельной экономики. При отсутствии доступа к рынкам капитала и под строгим контролем структур параллельной экономики за большинством аспектов экономической деятельности новый эффективный приток инвестиционных средств невозможен без значительной помощи со стороны правительства. Это не означает, что правительство должно снова само заняться инвестиционной деятельностью, но это означает, что оно должно проводить политику (в том числе политику по ссудам) по поддержке малого бизнеса в производственной сфере и, самое меньшее, установить сотрудникам правоохранительных органов достаточно высокую заработную плату, чтобы сами они не становились частью структур принуждения в параллельной экономике. Все это в настоящее время отрицается путем акцентирования внимания на «макроэкономической стабилизации» и направления усилий на снижение инфляции, когда не делается различий между средствами, выделяемыми для поддержки убыточных государственных предприятий, и средствами для организации нового бизнеса и увеличения объемов производства. Фактически правительство само загнало себя в порочный круг: неограниченное господство инсайдеров подрывает налоговые поступления, а в ответ правительство вынуждено прибегать к частным переговорам с главными неплательщиками налогов, отходя от провозглашаемой цели установления принципа законности.

Некоторые предварительные выводы

Институциональная непрерывность (иными словами, доминирующее влияние институтов «параллельной экономики», сохранившееся и усилившееся после краха плановой экономики) серьезно подорвала ожидавшийся эффект подхода СЛП, выявляя его неустранимые недостатки, которые можно было предвидеть. Главный недостаток заключался в том, что не было уделено внимания важнейшим чертам экономической мотивации поведения хозяйствующих субъектов в условиях господства параллельной экономики. До тех порпока эти вопросы не будут существенным образом приняты во внимание, «переход к рыночной экономике» будет, вероятно, идти столь же несогласованно на сильно сегментированном рынке. Хотя ценообразование в различных сегментах параллельной экономики подчинено законам спроса и предложения, это не приводит к эффективному распределению ресурсов. Когда происходит развал диктаторского социалистического государства, ему на смену немедленно не приходит, да и не может прийти конституционное и рыночно ориентированное государство. Структуры, унаследованные от социалистического государства, разрываются сегментированными коалициями параллельной экономики, а формальное право на собственность (в отличие от фактического права на собственность, укорененного в параллельной экономике) становится весьма уязвимым и незащищенным. При таком социальном устройстве вряд ли можно ожидать какого-либо устойчивого экономического роста. В то время как экономический рост в социалистическом государстве является далеким от оптимального, постсоциалистическая (посттоталитарная) экономика не растет вовсе. Фактически, как свидетельствует опыт экономик переходного периода, а также многих стран третьего мира, существует реальная возможность, что новая система может погрузиться в полный хаос. Государство слабо, потому что, кроме повсеместной коррупции, нет действующего экономического механизма, и эта слабость еще более уничтожает стимулы к любого рода экономической активности, за исключением поиска способов извлечения рентной прибыли и коррупции. Посттоталитарное государство очевидным образом движется по порочному кругу, единственным выходом из которого является принятие конституционных мер, которые должны обеспечить защиту частной собственности, стимулировать конкурентные рынки и уничтожить структуры параллельной экономики. Не стоит и говорить, что осуществление этой задачи требует намного большего, чем просто стратегии СЛП.

Поскольку переходный процесс в России развивался согласно сценарию, который мы описали под названием «подход СЛПО», защита «частной собственности», защита контрактов и обеспечение их исполнения перешло под юрисдикцию частных групп, выполняющих эти функции путем физического принуждения, и организованной преступностивместе с системой взяток, предлагаемых органам милицейского контроля и другим чиновникам, в том числе прокурорам и судьям. Такая подмена необходимого институционального механизма усугубляет экономическую неэффективность (по причине необходимости поддерживать секретность и невозможности применения широкомасштабной экономики), ненадежность (вследствие постоянной борьбы за сферы влияния) и разрушительно влияет на конкуренцию.

Мы не отрицаем важности проведения разумной макроэкономической политики и открытости российской экономики для ускорения реформ. Однако, если эти меры не будут дополнены значимыми политическими реформами и институциональными изменениями, основанными на понимании экономической мотивации поведения хозяйствующих субъектов в условиях переходного процесса, почти нет надежды на успешный переход к нормальной рыночной экономике. Этой теме посвящена часть III.

 

Глава 5

Поведение производителя в условиях переходного периода

Вводные замечания

Как было показано в предыдущей главе, параллельная экономика продолжает процветать в России, несмотря на либерализацию официальной экономики страны. Невозможно (и безответственно) как с теоретической, так и с практической точки зрения игнорировать это явление как «временные трудности» на в общем-то правильном пути реформ. Приверженцы традиционных воззрений отмахиваются от очень серьезных проблем в производственной сфере, которые испытывает переходная экономика, и в целом рассматривают продолжающийся процесс экономической агонии как «созидательное разрушение», в ходе которого экономика постепенно придет к решению проблемы рыночного спроса и эффективности.

Логика нашего анализа, который будет раскрыт далее натеоретической модели, построенной в этой и следующей главах, показывает, что продолжающееся разрушение далеко не «созидательно». Достаточно тревожным выводом из этой логики является то, что в будущем Россию ожидают очень трудные времена. Теоретический анализ, предпринятый нами в последующих двух главах, сосредоточен на вопросе экономической мотивации производителя в условиях переходной экономики в России. Сформулировав основные характерные черты этой мотивации, мы сможем в заключительной части книги сделать некоторые предложения в отношении политики, которая могла бы остановить разрушительный процесс, пока он не зашел слишком далеко.

Логическим исходным пунктом для нашего анализа является модель поведения производителя на поздних стадиях плановой экономики, представленная в главах 2 и 3. Задача состоит в том, чтобы представить то, что можно описать как микроосновы переходной экономики, тем самым создав основу для обсуждения групп влияния и олигархической власти, а также схем стимулов для положительного переходного плана, который обсуждается в части III.

Одним из ключевых вопросов для нашего анализа является идентификация проблем, проистекающих из существующей ныне структуры собственности крупных бывших государственных предприятий, — в нашей терминологии постгосударственных предприятий, — которые по нынешнее время определяют лицо российской экономики (см. предыдущую главу, где обсуждаются результаты приватизационной программы).

Вслед за Гроссманом и Хартом [51] мы определяем собственность как «возможность осуществлять контроль» над активами, а это подразумевает то, что «владелец актива сохраняет остаточные права контроля над этим активом, то есть право контролировать все аспекты, которые не были исчерпывающе отчуждены по контракту» (с. 695). Или, как в дальнейшем было конкретизировано Хартом и Муром [52], владение активом означает «право отчуждения других лиц от использования данного актива» (с. 1121).

Как мы указывали в предыдущей главе, собственность, определяемая как возможность осуществления контроля над активами в переходной российской экономике, в настоящее время несомненно находится в руках инсайдеров, то есть, по нашему определению, любых лиц (вне зависимости от того, являются ли они формально работниками постгосударственного предприятия или нет), имеющих доступ не только к доходам от официальных продаж, но и к возможности участия в злоупотреблениях, поисках источников дотационных доходов и в другой деятельности, осуществляемой в рамках параллельной экономики. В условиях прочных институциональных тупиков, препятствующих немедленной передаче прав собственности аутсайдерам (не просто формальной, а действительной), мы вправе построить модель, основанную на стимулах, которыми руководствуются нынешние инсайдеры, являющиеся собственниками де-факто. Подобная исходная точка позволяет нам с нетрадиционного угла зрения взглянуть на главный вопрос: что мешает постгосударственным предприятиям перейти к обычному рыночному поведению, которое предусматривалось традиционным подходом к переходному периоду? Безусловно, полный ответ на этот вопрос должен включать различные факторы, находящиеся за пределами рассмотрения в настоящей главе, такие, например, как макроэкономическую среду, степень открытости экономики и, что самое важное, промышленную структуру. Тем не менее основной довод можно сформулировать следующим образом.

Начнем с того, что тот самый главный вопрос часто формулируется в изначально неправильной форме, что приводит к заведомо неверному ответу. Вопрос часто формулируют следующим образом: что препятствует руководству бывших государственных предприятий принять в качестве мотивировки своей деятельности стремление к максимизации прибыли? Именно вокруг и около этого вопроса пытаются затем найти ответ, объясняя отсутствие такого стремления, например, инерцией, недостаточным пониманием основных принципов рыночной экономики, слабой защищенностью прав собственности, укоренившейся практикой поиска рентно-дотационных доходов и так далее. Несомненно, это важные факторы. Однако, на наш взгляд, фундаментальная причина является иной. В частности, не составляет труда научить бывших «красных директоров» тому, что понимается под рынком, под прибылью и так далее. В основе подлинных микрооснов переходной экономики лежит не создание стимулов владельцам-инсайдерам для поиска прибыли (этого, видимо, можно было бы добиться за счет либерализации цен и приватизации), но создание стимулов для отказа от поиска прибыли от деятельности (злоупотреблений) в параллельной экономике и перехода к поиску прибыли на конкурентных рынках.

Модель, представленная нами в главе 3, ясно демонстрирует, что поиск прибыли в параллельной экономике с целью максимизации частной выгоды состоял из усилий приобрести как можно больше производительных ресурсов (средств производства), предоставляемых государством (планирующими органами) (дотационные доходы), а также сохранить эти средства производства (отказ от инвестирования в официальное производство) и перенаправить их в параллельную экономику (злоупотребления). Подобное поведение государственных предприятий на поздних стадиях плановой экономики в известной мере можно интерпретировать как видоизмененную форму поведения, направленного на максимизацию прибыли, но не на официальном рынке готовой продукции, а на рынке перепродажи производственных ресурсов. В этой главе мы обсудим последствия продолжения такого поведения на стадии перехода к рыночной экономике, а в следующей главе обсудим проблему перехода на конкурентные рынки. В частности, в следующей главе мы увидим, что одна из основных причин сохранения изжившей себя старой системы лежит в институциональной непрерывности развития и, более конкретно в данном случае, в ценности, которую приобретает возможность отложить инвестиционное решение на более поздний срок в условиях сильной неопределенности (этот эффект известен в литературе как ценность возможности, опциона).

Модель злоупотреблений

Рассмотрим постгосударственное предприятие, преобразованное в акционерное общество и действующее в условиях переходной экономики. У постгосударственного предприятия имеется определенный основной капитал старого советского типа, унаследованный от плановой экономики. В нашей модели амортизационные отчисления включены в затраты на выпуск официальной продукции, так что величина основного капитала старого типа, назовем ее X, которым владеет постгосударственное предприятие, остается неизменной во времени. Запишем производственную функцию нашего предприятия по выпуску продукции официального назначения в виде следующего уравнения:

y = f(I), f'(I)>0, f''(I)<0 (5.1)

для приемлемого диапазона I, где у является количеством конечной продукции, а I представляет инвестирование капитала (для данных величин других ресурсов, особенно занятой рабочей силы). Очевидно, что I ≤ X.

Среда, в которой функционирует данная базовая модель, характеризуется отсутствием рынков капитала и страхования рисков. Позднее мы обсудим возможность привлечения некоторых денежных средств у внешних инвесторов. Постгосударственное предприятие не получает субсидий, и мы не рассматриваем в данном случае извлечение рентно-дотационных доходов (их мы также обсудим позднее). Таким образом, постгосударственное предприятие в нашей базовой модели начинает свою деятельность при фиксированной величине капитала и в условиях жесткого бюджетного ограничения.

Тем не менее для де-факто владельцев постгосударственного предприятия (руководства предприятия и экономических субъектов, окружающих его) по-прежнему сохраняется возможность отвлечь часть основного капитала в параллельную экономику, точно так же, как они делали это в условиях плановой экономики. Более того, учитывая, что от планирующих органов нет никакого плана выпуска продукции для постгосударственного предприятия и что до настоящего времени не существует закона, защищающего права акционеров, подобное отвлечение капитала совсем необязательно является экономическим преступлением. Тем не менее мы классифицируем здесь такие действия как злоупотребление, исходя из того, что они считались бы таковыми в условиях нормальной рыночной экономики, и из того, каковыми они на самом деле считаются и в российском случае, хотя бы уже потому, что связаны с уклонением от уплаты налогов. Если выгода, извлекаемая инсайдерами с каждого рубля, заработанного путем злоупотреблений, может быть прямо выражена в денежном отношении, то доходы, получаемые инсайдерами от злоупотреблений, могут быть выражены следующим образом:

р ( Х -1) ≡ pq , (5.2)

где q снова является величиной ресурсов, отвлекаемых на параллельный рынок, а р является ценой, по которой капитал (старого типа) обращается в параллельной экономике (цена официально выпускаемой продукции у повсюду принимается равной 1, то есть у используется в качестве масштаба цен).

Мы также исходим из того, что операции, проводимые в параллельной экономике, влекут за собой определенные расходы. Их следует понимать как расходы на осуществление сделок, включая выплаты мафиозным группам, которые контролируют данный конкретный сегмент параллельной экономики (или расходы на содержание собственной группы силовой охраны постгосударственного предприятия), подкуп государственных должностных лиц, учреждение различных подставных фирм и открытие «туннельных» счетов и т.д. В базовой модели мы определяем эти расходы как c(q), где c'(q)> 0 и c"(q)>0. Проблема, с которой сталкиваются владельцы-инсайдеры постгосударственных предприятий, таким образом, может быть сформулирована следующим образом:

max π (1 — t )[ f(I) — C ] + pq — c(q), I+q = X и f ( I ) ≥ С . (5.3)

С отражает постоянные затраты на поддержание деятельности предприятия. Как упоминалось выше, эти затраты включают отчисления на амортизацию. Даже в отсутствие любого регулирования, владельцы-инсайдеры вынуждены нести затраты на поддержание в рабочем состоянии и хотя бы частичное обновление оборудования, если они хотят и в будущем пользоваться благами, которые они получают в качестве фактических собственников предприятия. Другие элементы С включают затраты на электричество, газ, воду, уплату налогов, выплату заработной платы рабочим, которые не являются членами команды инсайдеров, вовлеченных в злоупотребления, и т.п. Таким образом, мы исходим в своей базовой модели из того, что для инсайдеров не является приемлемым (или возможным) вариант ободрать постгосударственное предприятие до нитки за ночь и сбежать с выручкой. Если владельцы-инсайдеры хотят сохранить контроль над предприятием и продолжать получать доходы от нелегальной (теневой) деятельности на протяжении какого-то периода времени, постоянные затраты С должны покрываться в течение всего этого периода. Так как в данной базовой модели мы не учитываем стремление к получению рентно-дотационных доходов, постоянные затраты должны покрываться за счет продаж официальной продукции, что объясняет нижний предел, наложенный в приведенных выше формулах на I. π ≤ 1 являетсясоотношением, в котором чистая прибыль от продажи продукции официального производства постгосударственного предприятия распределяется между инсайдерами, контролирующими его, a t !!! 1 является ставкой налогообложения.

Необходимые (и достаточные в нашей простой модели) условия для максимизации (5.3) могут быть выражены следующим образом:

где µ1 и µ2 являются множителями Лагранжа, связанными с двумя ограничениями задачи на максимизацию (5.3). Представим на мгновение, что второе ограничение не является эффективным при оптимальном выборе (то есть, µ2 = 0). Тогда из (5.4) мы получаем:

Уравнение (5.5) выражает условие оптимального распределения основного капитала старого типа между выпуском официальной продукции и злоупотреблениями. Графически условие, подразумеваемое уравнением (5.5), представлено на рисунке 12.

Длина горизонтальной оси на рисунке 12 соответствует всей величине основного капитала (старого типа), которым владеет постгосударственное предприятие (X). Эта величина делится между I* и q* в соответствии с условием, определенным уравнением (5.5) (абсолютное значение наклона касательной линии к f(I) равно абсолютному значению наклона касательной линии к [pq — c(q)]/π(1 — t) в оптимальной точке). На распределение влияют форма производственной функции, цена основного капитала в параллельной экономике, стоимость осуществления сделок в параллельной экономике и доля инсайдеров в прибылях, полученных от продажи продукции, а также налоговая ставка.

Более конкретно предельные свойства оптимального распределения могут быть получены полным дифференцированием уравнения (5.5). Производя дифференцирование и учитывая, что dI + dq = 0 в силу бюджетного ограничения, после преобразования мы получаем:

что подразумевает

Рисунок 12. Дихотомия в поведении постгосударственных предприятий: I — капиталовложения; q — величина основного капитала, отвлекаемого в параллельную экономику; у — объем конечной продукции; С — затраты (постоянные) на ведение официальной деятельности; с (q) — затраты на ведение деятельности на параллельном рынке; f(I) — функция производства; pq — доходы от параллельного рынка; π — доля инсайдеров в официальных доходах; t — ставка налогообложения.

и

Таким образом, рост р или t, равно как и уменьшение π будут увеличивать степень злоупотреблений и уменьшать величину основного капитала, инвестируемого в производство официальной продукции. Интересно также отметить, что по причине того, что деятельность на параллельном рынке трудно наблюдать извне, у стороннего наблюдателя может возникнуть впечатление, что на предприятии существуют значительные избыточные мощности (равные всей длине горизонтального отрезка q* на рисунке 12) и что «красные директора» не понимают, что минимизация затрат является основой рыночной экономики.

Наша модель показывает, что прежде чем спешить с подобного рода выводами, необходимо внимательнее присмотреться к постгосударственному предприятию, чтобы определить, имеем ли мы дело с непредумышленной неэффективностью, проистекающей от незнания основополагающих принципов рыночной экономики, или внешняя видимость неэффективности просто служит ширмой, за которой скрываются злоупотребления. Мы вернемся к этой проблеме в следующей главе, где рассмотрим вопрос об инвестиционных решениях, необходимых для перехода на выпуск продукции для конкурентных рынков.

Существует еще один случай, который следует рассмотреть, случай, при котором второй ограничитель в максимизационной задаче (5.3) является эффективным в точке максимума. В этом случае I* просто вычисляется из этого ограничения, и мы получаем:

I* = I С = f -1 (С) (5.9)

а вместо уравнения (5.5) мы получаем:

f'(Ic)< [ p-c'(q) ]/ π (1 — t ) (5.5а)

Очевидно, что в данном случае незначительные изменения в форме f или с или в параметрах р, t и π не влияют на распределение основного капитала между выпуском официальной продукции и злоупотреблениями. Мы можем полагать, что условие (5.9) в особой степени относится к большим постгосударственным предприятиям, которые несут большие постоянные затраты на социальную инфраструктуру (жилищное хозяйство, медицинское обслуживание и дома отдыха для сотрудников). Для таких больших постгосударственных предприятий увеличение доли прибыли инсайдеров и/или уменьшение ставки налогообложения не воздействует на масштабы их официальной деятельности, но просто увеличивает долю основного капитала, отвлекаемого в параллельную экономику.

Еще раз о параллельной экономике: некоторые вариации на тему базовой модели

Наша модель распада плановой экономики (глава 3) описала процесс, в ходе которого коммунистические власти в попытке сдержать рост издержек планирования перешли от установления конкретных технологических плановых заданий для государственных предприятий к «планированию от достигнутого уровня» и смягчили жесткую систему контроля. В результате этой реформы государственные предприятия получили возможность аккумулировать собственные экономические ресурсы и стали средоточием для разрозненных «окрестностей» (сегментов параллельной экономики), окружавших их (см. главу 2). Рассмотрим более подробно природу сегментации параллельной экономики с несколько модифицированной функцией затрат по сравнению с описанной выше. А именно мы преобразуем функцию затрат с (q) из нашей базовой модели в форму ступенчатой функции:

c ( q ) = с* для q ∈ [0, q b ] и c ( q ) = с* + М для q > q b , (5.10)

где q b является некоторой положительной шкалой измерения масштаба злоупотреблений, а М является «большим» числом в смысле, который будет точно определен ниже.

Данный тип функции затрат удобен для формального представления ситуации, при которой параллельная экономика, унаследованная от прежнего режима, состоит из различных сегментов. Объем основного капитала q b , отвлекаемого из официального производства, следует истолковывать как максимальную величину q, которая может «утечь» через непосредственных «соседей» данного постгосударственного предприятия. Постоянные затраты с* включают затраты на создание собственной сети продаж, выплаты мафиозной группе, осуществляющей защиту «прав собственности» инсайдеров, и так далее. На практике мы можем исходить из того, что для большинства постгосударственных предприятий эти затраты уже были осуществлены в процессе распада плановой экономики (см. обсуждение вопроса об «окрестностях» в главе 2). Однако если постгосударственное предприятие желает распространить сферу своей нелегальной хозяйственной деятельности на другой сегмент («окрестность», окружающую другое постгосударственное предприятие), ему придется не только заплатить новую плату с «за вход» (расширить свою собственную сеть продаж и мафиозную группу), но и подкупить мафиозную группировку, осуществляющую контроль над данным сегментом, чтобы она перестала осуществлять покровительство конкурирующему предприятию. Последняя из указанных затрат будет настолько велика, насколько велика общая сумма доходов, извлекаемых конкурирующим предприятием из собственной нелегальной деятельности (злоупотреблений) p'qb ', где р' является ценой основного капитала конкурирующего постгосударственного предприятия, которым оно распоряжается в своем сегменте параллельной экономики, a q b ' отражает масштабы злоупотреблений. Именно это особенно повышает стоимость компонента М в затратах на расширение деятельности за пределы q b .

Нет сомнения в том, что порой за контроль над тем или иным сегментом параллельной экономики идут яростные сражения. Войны между мафиозными группами, о которыхмного пишут и в российской, и в западной прессе, ведутся в основном именно по этой причине. Важно то, что эти войны очень дорогостоящи, и в реальной жизни, где не все участники «полностью рациональны» с точки зрения экономиста, приводят к ожесточенным схваткам и потерям человеческих жизней. С теоретической точки зрения мы можем просто предположить, что в большинстве случаев эти затраты слишком велики, чтобы оправдать их расширением злоупотреблений за пределы «естественной границы», определенной сегментацией, унаследованной от плановой экономики. Таким образом, мы получаем сегментацию параллельной экономики, почти полностью лишенную эластичности (почти полностью лишенный эластичности размер параллельного рынка, на котором могут действовать постгосударственные предприятия). В главе 10 мы сформулируем эту мысль еще раз в виде простой, но достаточно общей модели сегментации рынка, в которой будет окончательно обоснована оправданность предположения о том, что каждое постгосударственное предприятие имеет ограничения в размерах сектора параллельной экономики, в котором оно может действовать. В данной главе мы просим читателя просто принять это наше предположение в качестве аксиоматического.

Форма ступенчатой функции предпочтительна для функции затрат также и по следующим причинам: как и предсказывалось в модели, приведенной нами в главе 2, каждое государственное предприятие распределяло основной капитал, предоставлявшийся планирующими органами, на определенное количество первичных ресурсов (например, рабочую силу), которыми оно располагало. Хотя общая величина этих первичных ресурсов была фиксированной, стимулы, особенно для рабочей силы, были иными на параллельном рынке по сравнению со стимулами в официальной экономике. В параллельной экономике рабочая сила мотивировалась мощными рыночными стимулами, тогда как в официальном производстве мотивацией служили слабые иерархические стимулы (см. Вильямсон [108] для общего обсуждения вопроса мощных и слабых стимулов). Таким образом, даже в тех случаях, когда официальное (плановое) производство и использование основного капитала в параллельной экономике подразумевало выпуск одной и той же продукции, предельный продукт основного капитала был вышев параллельной экономике за счет более высокой мотивации работников. В условиях менее жесткого режима планирования такие государственные предприятия уводили в параллельную экономику весь основной капитал, который они могли увести без риска быть замеченными, и перераспределяли рабочую силу в параллельной экономике до того уровня, когда предельный продукт капитала достигал величины предельного продукта в официальном производстве. В подобных случаях использование основного капитала в параллельной экономике оказывалось намного интенсивнее, нежели в официальной экономике. В то же время необходимость избегать разоблачения и защищать фактические имущественные права инсайдеров также требовала множества трудоемких действий, не имевших ничего общего с собственно производством. Дополнительная рабочая сила привлекалась мощными стимулами параллельной экономики и состояла из той части населения страны, которая не желала работать только на основе слабых стимулов в официальной части экономики (эти рабочие рисковали подвергнуться преследованию за отсутствие официальной работы, так что зачастую дополнительная рабочая сила в параллельной экономике нанималась из откровенно уголовного мира, что является одной из причин, по которым защита прав собственности в такой значительной мере легла на мафию).

С наступлением переходного периода у постгосударственных предприятий исчезли многие ограничения. Теперь они имели возможность перераспределять такое количество основного капитала и рабочей силы в параллельную экономику, какое только могла поглотить их «окрестность» (их конкретный сегмент параллельного рынка). Следует, однако, отметить, что свободное размещение основного капитала с целью максимизации прибыли при наличии ограничения, вызванного размером рыночного сегмента (и/или невозможностью получить заемные средства от внешних инвесторов), может оказаться социально неэффективным в силу одного фактора наличия этого ограничения и независимо ни от каких дополнительных общественных издержек. Как указывал Тал-лок [106, с. 68], предприниматель, выбирающий между различными проектами и имеющий ограниченный капитал, примет рациональное решение о максимизации процентного дохода на капитал, а не об абсолютной прибыли. Коммунистические власти в условиях плановой экономики были заняты максимизацией процентного дохода на весь основной капитал, которым они владели, что приводило к рождению слишком большого количества новых проектов и инвестициям в основной капитал по каждому из них, недостаточным для надлежащей максимизации абсолютных доходов. Подобная неэффективность плановой экономики была повторена в каждом сегменте параллельной экономики, которая столкнулась с ограничением по капиталу в «окрестностях» государственных предприятий (мы можем представить себе каждую группу инсайдеров как минипланирующий орган власти в границах их «окрестности»). В условиях переходного периода сегменты параллельной экономики по-прежнему сталкиваются с ограничениями по капиталу и в своей основной массе выбирают слишком большое количество малых проектов и недостаточно финансируют каждый из них. Это приводит к искажению в оценке первичных ресурсов (труда) в параллельной экономике, снижению уровня заработной платы по сравнению с оплатой труда на конкурентном рынке и росту рентных доходов инсайдеров — владельцев основного капитала. Ввиду этого строго сформулировать задачу максимизации прибыли в параллельной экономике в рамках базовой модели достаточно трудно. Использование ступенчатой функции позволяет нам обойти эту проблему.

Когда функция затрат на осуществление сделок принимает форму ступенчатой функции по определению (5.10) (когда параллельная экономика полностью сегментирована), а постоянные затраты с* уже понесены в прошлом, то проблема максимизации (5.3) может найти очень простое решение. Для того чтобы наиболее ясно раскрыть природу этого решения, упростим базовую модель, предположив, что владельцы-инсайдеры не получают никакой прибыли от производства и продажи официальной продукции либо по той причине, что ставка налогообложения равна 100 %, либо потому, что их доля (формальная) владения в предприятии (π в базовой модели) равна нулю. Уберем также все постоянные затраты, связанные с официальным производством, за исключением затрат, проистекающих из необходимости поддерживать в рабочем состоянии основной капитал X.

В таких условиях масштаб злоупотреблений может ограничиваться либо размерами сегмента параллельного рынка, внутри которого действуют владельцы-инсайдеры постгосударственного предприятия, либо необходимостью предотвращать развал и старение основного капитала X (последнее соображение будет превалировать у инсайдеров с более низкими коэффициентами дисконтирования будущих доходов). Рассмотрим каждый из этих случаев.

Если емкость параллельного рынка, на котором действует постгосударственное предприятие, достаточно мала и, таким образом, сумма, остающаяся после злоупотреблений, более чем достаточна для выделения сумм на амортизацию, то использование X будет представлено в виде:

q = q b , I = X — q b , (5.11)

как показано на рисунке 13. Следует отметить, что в этом случае продолжение выпуска официальной продукции не требует решения задачи максимизации прибыли. Владельцы-инсайдеры просто никоим образом не заинтересованы в официальной деятельности постгосударственного предприятия (до тех пор, пока отчисляются суммы на амортизацию). В частности, они могут легко мириться с долгами поставщиков и с различными другими примерами неэффективности, которой они не потерпели бы, если занимались проблемой максимизации доходов от официальных продаж.

Это очевидно, если исходить из того предположения, что все такие доходы у них эффективно изымаются. Тем не менее это наблюдение дает интересное понимание подлинного поведения постгосударственных предприятий.

Например, хорошо известно, что наиболее терпимым отношением к поставщикам-должникам отличаются постгосударственные предприятия в области добычи нефти и в области энергетической промышленности в целом. Это фирмы, которые из-за своих размеров находятся у государства под особым контролем в части сбора налогов и поэтому, вероятно, обладают наименьшей свободой в использовании доходов, получаемых от продаж на внутреннем рынке. С другой стороны, возможности злоупотреблений у этих фирм (длячего используются экспортные сделки) ограничены возможностями доступа к магистральным трубопроводам. В этом случае емкость параллельного рынка в буквальном смысле ограничена диаметром трубы, и эти фирмы отвлекают на сторону столько произведенной продукции, сколько позволяет диаметр трубопроводов, и полностью не заинтересованы в официальном производстве (если только они не могут использовать его как орудие торговли с властями). Это свидетельствует в пользу утверждения, сделанного нами ранее, о том, что внешняя видимость неэффективной деятельности, которая в данном случае включает в себя не только «избыточные» мощности, но и терпимое отношение к безделью рабочих на производстве и/или к задолженностям поставщиков, может иметь очень малое отношение к «инерции» или к непониманию преимуществ снижения затрат и повышения эффективности.

Рисунок 13. Параллельный рынок ограниченного размера: I — инвестиции в основной капитал; q — величина основного капитала, отвлеченного в параллельную экономику; у — величина конечной продукции; с* — затраты на деятельность постгосударственного предприятия в своем сегменте параллельного рынка; М — дополнительные затраты на попытки действовать в другом сегменте параллельного рынка; f(I) — производственная функция; pq — доходы от параллельного рынка.

Положение становится несколько иным в тех случаях, когда емкость параллельного рынка достаточно велика и использование ее в полном объеме будет означать злоупотребления в таком масштабе, когда не может быть обеспечено поддержание в рабочем состоянии основного капитала X. Представим очень простую модель, раскрывающую сущность проблемы в этом случае.

Мы по-прежнему не будем принимать в расчет любые доходы, поступающие инсайдерам от официального производства, но постулируем отношение динамической внешней экономии между масштабом официального производства и размером основного капитала X в будущем. Говоря более обыденным языком, поддержание основного капитала в рабочем состоянии требует не только определенных ремонтно-профилактических затрат (которые мы уже включили в фиксированные издержки в нашей модели), но и немыслимо также без какого-то минимального его использования по назначению (как, например, для поддержания «в форме» автомобиля на нем требуется периодически ездить, а не только делать профилактику). Если считать, что верхний предел на шкале злоупотреблений q b не является ограничивающим фактором, то общую идею можно описать с помощью хорошо известной модели динамической оптимизации. Мы представим здесь простой пример, в котором модель включает в себя только два периода. Этот пример иллюстрирует основные принципы принятия инсайдерами оптимизационных решений в тех случаях, когда они сталкиваются с динамической внешней экономией. Модель легко обобщается на случай произвольного количества периодов.

Динамическая внешняя экономия между текущими инвестициями в официальное производство I и размером основного капитала, переходящего во второй период, обозначается D(I). В частности, Х 2 = D(I)X, где Х 2 означает размер основного капитала во втором периоде, а I означает величину инвестиций в официальное производство в текущем периоде. Будем исходить из того, что D(0) = 0; D(I) монотонно возрастающая, дважды непрерывно дифференцируемая и вогнутая функция от I и D(I)<1 для всех значений I, меньших или равных X. Последнее свойство означает, что никакое практически осуществимое выделение основных средств в официальное производство не может увеличить основной капитал сверх первоначально унаследованного уровня X. В рассматриваемом случае, состоящем из двух периодов, весь основной капитал X будет перемещен в параллельную экономику к концу второго периода, так что оптимизационная задача может быть сформулирована следующим образом:

max pq + βD(I)pX, при условии q + I = X, (5.12)

где β < 1 является коэффициентом дисконтирования.

Произведя подстановку из ограничения в аргумент максимизируемой функции и записав условия первого порядка, мы получаем после преобразования уравнение:

βD'(X — q)X= 1, (5.13)

из которого мы можем вычислить значения q в терминах X и !!! (см. рисунок 14). Предельные свойства решения могут быть получены путем полного дифференцирования уравнения (5.13):

с неопределенным знаком.

Свойство (5.14) означает, что более высокий дисконтный коэффициент (то есть большее предпочтение будущим доходам) будет побуждать инсайдеров отвлекать меньше основного капитала в параллельную экономику и осуществлять большие затраты капитала на официальное производство с тем, чтобы предупредить его старение и развал. Что касается свойства (5.15), то его смысл состоит в том, что больший размер первоначального капитала может иметь как положительное, так и отрицательное значение для поддержания его в рабочем состоянии, в зависимости от параметров динамической внешней экономии. Таким образом, мы не можем сделать вывод о том, что уровень злоупотреблений на больших постгосударственных предприятиях будет большим, нежели на маленьких (не принимая во внимание, как мы делаем это здесь, все иные постоянные затраты, с которыми могут сталкиваться большие постгосударственные предприятия).

Обратно пропорциональная зависимость между q и β приводит к тому, что в тех случаях, когда у владельцев-инсайдеров имеются более широкие горизонты для планирования, они будут в большей степени склонны выделять средства основного капитала на официальное производство, даже если они не ограничены размером параллельного рынка, на котором могут действовать, и если им не надо нести никаких постоянных затрат в связи с продажей официальной продукции. Тем не менее эффективность и покрытие спроса на официальную продукцию их интересовать не будут, как и инсайдеров, действующих на параллельном рынке ограниченной емкости. Действительно, единственной целью выпуска официальной продукции в этом случае является поддержание в рабочем состоянии существующего основного капитала, так что об официальной продукции можно просто забыть сразу после того, как она произведена.

Рисунок 14. Влияние динамической внешней экономии на выбор решения относительно величины основного капитала, отвлекаемого в параллельную экономику: I — инвестиции капитала; q — величина основного капитала, отвлекаемого в параллельную экономику; у — величина конечной продукции; f(I) — производственная функция; β — коэффициент дисконтирования; D(I) — динамическое внешнее воздействие от решений по выпуску продукции в текущем периоде до величины основного капитала следующего периода.

Когда горизонт планирования крайне ограничен (если коэффициент β очень мал), то может оказаться, что величина X будет недостаточна для того, чтобы обеспечить равенство между сторонами уравнения (5.13). Действительно, если βD'(0)X < 1, то весь основной капитал в текущем периоде отвлекается в параллельную экономику, и инсайдеры сбегают с полученными доходами до наступления второго периода. Из уравнения (5.13) видно, что такая вероятность больше при малых значениях X, нежели при больших, так что размеры постгосударственных предприятий в данном случае имеют определяющее значение. Владельцы больших постгосударственных предприятий с меньшей долей вероятности сбегут (для того чтобы побудить их к этому, потребуется более низкий коэффициент дисконтирования), нежели владельцы маленьких предприятий.

В предыдущей главе мы отмечали, что между работой приватизированных постгосударственных предприятий и работой предприятий, формально остающихся в собственности государства, не отмечается никакой существенной разницы. Шлейфер и Вишны [96] анализируют этот парадокс в рамках стремления к получению рентно-дотационных доходов. Согласно их модели политик может извлекать политические выгоды от увеличения рабочих мест в компании, а руководство компании может получать трансферты от Министерства финансов, удовлетворяя стремление политика увеличить количество рабочих мест. Результатом их анализа является то, что «в условиях полной коррупции распределение прав контроля и прав на поток наличности между менеджерами и политиками не влияет ни на эффективность фирмы, ни на получаемые ею трансферты. Этот результат, в частности, подразумевает, что в условиях полной коррупции ни коммерциализация, ни приватизация не играют никакой роли» (с. 997). Наша модель, представленная в настоящей главе, свидетельствует о том, что качественно такие же результаты могут быть получены даже без стремления к извлечению рентно-дотационных доходов. Это, в частности, обосновывает наше утверждение, что политика стабилизации (наложение жестких бюджетных ограничений на постгосударственные предприятия) не может быть эффективна для стимулирования реструктуризации. Возможности, предоставляемые параллельной экономикой, позволяют постгосударственным предприятиям заниматься злоупотреблениями и игнорировать реструктуризацию даже в условиях жестких бюджетных ограничений и без извлечения дотационных доходов.

Стремление к получению рентно-дотационных доходов: общие замечания

Деятельность по извлечению дотационных доходов в условиях переходной экономики принимает различные формы. Здесь мы рассмотрим только основные из них, а именно: задолженности, лоббирование для получения государственных субсидий и займов на льготных условиях, стремление получить освобождение от уплаты таможенных платежей (будь то по импортным или экспортным сделкам) и так далее.

Из указанных форм деятельности отметим задолженность как специфическую для переходного периода форму извлечения рентно-дотационных доходов и рассмотрим ее более внимательно. Деятельность по извлечению рентно-дотационных доходов в условиях переходного периода с теоретической точки зрения означает не что иное, как стремление к сохранению мягкого бюджетного ограничения [68], которое было характерно для государственных предприятий в условиях плановой экономики. В анализе в рамках этой главы успешная деятельность по извлечению рентно-дотационных доходов означает либо покрытие части постоянных затрат за счет иных источников, нежели реализация официальной продукции, либо увеличение доходов от официального производства, приходящихся на долю инсайдеров, либо, наконец, возможность увеличения основного капитала X безо всяких затрат. Рассмотрим вкратце каждый из этих случаев.

Если извлечение рентно-дотационных доходов осуществляется путем снижения постоянных затрат постгосударственного предприятия на выпуск официальной продукции С, то наш анализ показывает, что это будет приводить к увеличению масштабов злоупотреблений всякий раз, когда действует ограничение f(I) = С. В отсутствие возможности извлечения рентно-дотационных доходов основной капитал X будет распределяться в виде X = I c + q. Уменьшение I С автоматически приводит к росту q. Это же верно в том случае, когда постоянные затраты рассматриваются как затраты на поддержание основного капитала в рабочем состоянии. Таким образом, единовременные субсидии, освобождение от пошлин на импорт или экспорт и льготные кредиты только увеличивают масштабы злоупотреблений, не оказывая никакого влияния на объемы официального производства. Это явление, называемое иногда «черной дырой» в околонаучной журналистике, получает ясное и рациональное объяснение в нашей модели. Из нашего анализа мы также можем заключить, что большие постгосударственные предприятия либо в силу наличия у них большой социальной инфраструктуры, которую необходимо поддерживать, либо даже в отсутствие такой инфраструктуры, но в силу условия (5.13) будут проводить более агрессивную политику по извлечению рентно-дотационных доходов, нежели малые, у которых либо невелики постоянные затраты, либо слишком узкий сегмент параллельного рынка, на котором может действовать небольшое предприятие. Самое важное — это то, что, когда постгосударственное предприятие запрашивает для себя единовременную субсидию или льготные кредиты «на расширение производства», истинным мотивом практически всегда является желание расширить масштаб злоупотреблений, а не стремление к увеличению объемов официальной продукции.

В тех случаях, когда стремление к получению рентно-дотационных доходов реализуется в виде успешного получения уменьшенных налоговых ставок или субсидий, размер которых зависит от объема выпуска продукции, официальное производство, по-видимому, возрастет. Однако этот рост будет меньше при наличии возможностей для злоупотреблений, нежели в отсутствие таких возможностей, что следует из выражений (5.6) и (5.8). Таким образом, подобная политика предоставления налоговых льгот и субсидий будет иметь (внешне) в России гораздо меньший стимулирующий эффект, нежели в экономиках, где отсутствуют злоупотребления (или жестко ограничены их масштабы).

И наконец, в том случае, когда успех в получении рент-но-дотационных доходов дает возможность увеличить X (основной капитал старого типа, капитал советской эры), из выражений (5.4) и (5.5) следует, что это обычно приводит как к увеличению масштаба злоупотреблений, так и к увеличению официального объема производства. Конкретное распределение дополнительного основного капитала между этими двумя видами деятельности будет зависеть от конкретного вида f(I) и c(q), а также от других параметров базовой модели.

Вопрос общественных издержек, проистекающих из процесса рентно-дотационных доходов, несколько неоднозначен в нашей модели, так как общая рыночная среда отличается от среды, в которой существуют конкурентные рынки. Так, например, если успешное получение рентно-дотационных доходов позволяет постгосударственному предприятию покрывать постоянные затраты за счет трансфертов, тем самым увеличивая величину основного капитала, отвлекаемого в параллельную экономику, и в то же время уменьшать объемы производимой официальной продукции, это не всегда означает снижение уровня благосостояния. В то же время, если мы рассмотрим то, что Таллок [105] называет динамическими затратами на извлечение дотационных доходов, можно сделать более определенные выводы.

Важнейшей частью этих динамических общественных издержек в российском контексте, помимо искажений, вносимых в выбор места работы возможностью получать взятки,предоставляемой бюрократам и политикам в погоне за рентно-дотационными доходами, является то, что «выживание российских предприятий в значительной степени зависит не от их конкурентоспособности, прибыльности, финансового положения, но, скорее, от их веса в существующей политической и социальной системе... В свою очередь, этот вес зави сит от того, что и как производит предприятие и от количества занятых на нем работников» [22, с. 10]. В результате неэффективные постгосударственные предприятия могут по-прежнему выживать и принимать участие в неэффективной деятельности в рамках параллельной экономики, не сталкиваясь с задачей реструктуризации. Значительное отрицательное воздействие этих факторов будет более подробно рассмотрено в модели перехода, представленной в следующей главе.

По сравнению с плановой экономикой, где стремление получать рентно-дотационные доходы было также широко распространено, начало перехода к рыночной экономике в некоторых случаях привело к упрощению извлечения дотационных доходов, что, в свою очередь, уменьшило динамические общественные издержки на их получение. Так, например, в советские времена получить доступ к импортным товарам стоило больших усилий. Широко известно, что аналог такого доступа в переходный период, в частности освобождение от импортных таможенных платежей, можно получить за определенную «цену» в виде взятки, что с экономической точки зрения представляет собой просто трансфертный платеж и не влечет за собой непременно непроизводительного расходования ресурсов.

Однако во многих других случаях постгосударственные предприятия в настоящее время вынуждены затрачивать больше ресурсов на извлечение рентно-дотационных доходов, нежели раньше. Прежде всего, система задолженностей требует больших ресурсов на ее поддержание (гораздо больших, чем потребовал бы, например, просто ценовой картель), а получение льготных кредитов зачастую связано с созданием собственного банка и покрытием его операционных расходов. Сотни тысяч малых предприятий были созданы и продолжают свою деятельность в целях извлечения рентно-дотационных доходов. Ресурсы отвлекаются из производственной деятельности в масштабах, невиданных ни в одной развитой рыночной экономике.

Задолженность как форма стремления к извлечению рентно-дотационных доходов

Феномен задолженностей в постплановой российской экономике настолько распространен, что редкое исследование обходится без того, чтобы не упомянуть о нем. Тем более удивительно то, как мало было сделано попыток раскрыть экономическую сущность этой проблемы. Как мы уже отмечали ранее, задолженности являются не просто проявлением «силы инерции» в поведении постгосударственных предприятий. Такое объяснение можно было бы принять всерьез в 1992 году. К настоящему времени стало очевидным, что задолженности превратились в специфическую, но весьма эффективную форму извлечения рентно-дотационных доходов.

Объем просроченной задолженности промышленных, сельскохозяйственных, транспортных и строительных предприятий поставщикам, своим сотрудникам, правительству и банкам составили более 25 % годового ВНП в 1997 году. Роль задолженностей как скрытой формы промышленных субсидий становится очевидной, если взглянуть на их структуру по отраслям промышленности (таблица 2).

Данные, представленные в таблице 2, показывают, что большая часть задолженностей приходится на долю энергетической и топливной промышленности, на транспорт и строительство. Это именно те отрасли промышленности, которые снабжают другие отрасли частью того, что мы определили как «основной капитал». Таким образом, из представленной структуры задолженностей ясно, что на самом деле они накоплены как часть сокращения постоянных затрат, необходимых промышленным постгосударственным предприятиям для сохранения официального производства.

Это подтверждается также тем фактом, что, как видно из таблицы 2, дебиторская задолженность (например, задолженность по уплате покупателями) больше кредиторской задолженности (задолженности по выплатам поставщикам, наемным сотрудникам и правительству) в энергетической и топливной промышленности, на транспорте и в строительстве, в то время как картина для всех остальных постгосударственных предприятий обратная. До тех пор пока продолжает функционировать такая система, крупные российские постгосударственные предприятия в машиностроении и других отраслях обрабатывающей промышленности могут продолжать выпуск неконкурентоспособной устаревшей продукции и все же не быть полностью вытесненными с переходного «рынка». Компании в энергетической и топливной промышленности, на транспорте и в строительстве, которые, как правило, либо вообще еще не приватизированы, либо подвержены жесткому регулированию и вмешательству со стороны правительства, склонны быть более терпимыми к задолженностям, как мы указывали в предшествующей главе. Таким образом, задолженности, проистекающие из успешного извлечения рентно-дотационных доходов постгосударственными предприятиями в обрабатывающих отраслях промышленности, являются скрытой формой единовременных субсидий таким предприятиям. Конечно, поддержание такой системы задолженностей требует от обрабатывающих постгосударственных предприятий громадных динамических общественных расходов на различные формы лоббирования. Однако наиболее тревожной чертой сохраняющейся системы задолженностей является то, что она, как указывалось выше, по-прежнему позволяет выживать неэффективным постгосударственным предприятиям, выпускающим неконкурентоспособную продукцию и уменьшающим стимулы к реструктурированию.

Очевидные «жертвы» этой системы (отрасли промышленности, предоставляющие основной капитал) в действительности также использовали ее для достижения собственных целей. С одной стороны, они успешно используют свое положение фактических кредиторов всей остальной промышленности для осуществления вертикальной интеграции и создания холдинговых компаний (финансово-промышленных групп), тем самым получая (пусть и частичный) контроль над многими другими отраслями промышленности. С другой стороны, они используют свое положение крупнейших кредиторов экономики для получения различных льгот от правительства и даже для оказания существенного влияния на различные правительственные решения. В главе 7, где мы подробно обсуждаем роль финансово-промышленных групп, будет показано, что контроль над минеральными ресурсами (нефть и газ), а также контроль над снабжением электричеством служат главными источниками не только экономической, но и политической власти в сегодняшней России.

Таблица 2. Структура задолженностей по основным отраслям промышленности. Июнь 1997 г. (в процентах)

Источник: официальные статистические данные, опубликованные российским Госкомстатом.

Примечание. Кредиторы включают поставщиков, федеральный и местный бюджеты, а также наемных сотрудников.

Следует также заметить, что задолженности часто накапливаются с молчаливого, а иногда и открытого согласия поставщика, который получает за это вознаграждение в виде определенного процента («отката»). Это особенно характерно для вертикально интегрированных групп постгосударственных предприятий. Например, нефтеперерабатывающий завод не платит вовремя оператору за добытую нефть, потому что самому НПЗ вовремя не платят фирмы, торгующие нефтепродуктами. На одном конце этой цепочки фирма-оператор, добывающая нефть, не платит своим поставщикам или правительству. На другом конце торговцы нефтепродуктами, как правило, полностью частные фирмы скромного размера скрывают свои сделки и производят выплаты всем участникам цепочки (которые контролируют эти фирмы) через какой-нибудь иностранный банк. Экономический результат такой же, как если бы вертикально интегрированная компания применяла трансфертные цены по отношению к сделкам между ее отделениями. Доходы извлекаются с потребителей и с правительства, равно как и с внешних поставщиков вводимых в производство ресурсов (включая рабочую силу, которой вовремя не выплачивается заработная плата).

 

Глава 6

Переход на выпуск конкурентоспособной продукции

Вводные замечания

В главе 5 мы проанализировали распределение деятельности постгосударственных предприятий между продолжением выпуска официальной продукции, унаследованной со времен плановой экономики, и отвлечением основных средств в параллельную экономику. В то же время природу более важного выбора, стоящего перед нынешними владельцами постгосударственных предприятий в переходный период, можно лучше понять, если отметить, что, хотя производство продукции, которое назначалось предприятию в условиях плановой экономики, и отвлечение основного капитала в параллельную экономику представляют собой два различных вида деятельности, оба эти вида в своей основе принадлежат к старой системе (см. главу 3). Переход от такой деятельности, знакомой большинству постгосударственных предприятий еще со «старых добрых времен», на максимизацию прибыли на новых конкурентных рынках требует принятиянетривиального инвестиционного решения. Распределение основного капитала при плановой экономике, как мы убедились, проводилось в соответствии с принципами, которые имели мало общего с обеспечением конкурентоспособности продукции в условиях рыночной экономики. Спустя тринадцать лет после начала перехода к рыночной экономике любой такой основной капитал (в особенности машины и оборудование, но также и значительная часть инфраструктуры) устарел в еще большей степени. Избыточные мощности, которые были необходимы для производства объемов продукции, установленных планирующими органами, следует пустить в утиль, а вместо них установить новое оборудование, необходимое в нынешних условиях для удовлетворения подлинного рыночного спроса. Таким образом, перед большинством постгосударственных предприятий, которые берутся решать вопросы удовлетворения конкурентного рыночного спроса на свою продукцию (в отличие от расхищения активов), встает вопрос о модернизации (а часто и полной замене) старого оборудования советских времен.

Необходимость модернизации оборудования не является единственным элементом, требующим принятия инвестиционного решения. Отказ от параллельной экономики и перевод производства на конкурентный рынок требуют множества прочих одноразовых затрат. Важнейшими среди них являются затраты на диверсификацию деловых партнеров, сбор и предоставление информации, разработку новых видов продукции, создание сети послепродажного обслуживания, внедрение системы контроля качества, переобучение сотрудников и многое другое. Безусловно, эти затраты должны включать также и стоимость отказа от практики уклонения от уплаты налогов и стоимость разрыва отношений с организованной преступностью (что может оказаться одним из наиболее дорогостоящих мероприятий). Такое инвестиционное решение будет принято только в том случае, если в настоящем времени дисконтированная величина предполагаемой прибыли перевешивает стоимость затрат, перечисленных выше, включая в том числе и опционную стоимость (то есть утрату возможности отложить принятие дорогостоящего решения до того времени, когда его истинная прибыльность будет более ясна).

Издержки данного инвестиционного решения в числе прочих вещей зависят от сложившейся промышленной структуры (и они гораздо выше в стране с высоко милитаризованной экономикой, такой как Россия, где преобладает тяжелая промышленность, нежели, например, в Китае, где экономика преимущественно основывается на сельском хозяйстве). Эти издержки зависят также и от изменчивости основных экономических параметров и от предсказуемости перемен. И в этом отношении Китай, как и ряд стран Восточной Европы, находится в гораздо лучшем положении, нежели Россия.

В наших дальнейших рассуждениях мы будем исходить из того, что раз принятое инвестиционное решение о переходе в сферу легальной хозяйственной деятельности, ориентированной на рынок, не может быть изменено («отыграно назад») — например, потому, что раз «выйдя из тени» и отказавшись от «крыши», уже невозможно вернуться назад. В то же время владельцы-инсайдеры могут свободно выбирать время для перехода и объем выделяемых инвестиций. Такая предпосылка дает нам возможность использовать аналитическую основу, представленную в ряде исследований последнего времени, где рассматривается вопрос инвестиций в условиях неопределенности (см. [43]; [1]).

Предположение о необратимости инвестиционного решения представляется достаточно очевидным ввиду природы затрат, перечисленных выше. Предположение о том, что инвестиции в переходе на деятельность на конкурентных рынках можно наращивать постепенно, также вполне естественно. Во всяком случае, на практике хотя бы некоторые из тех постгосударственных предприятий, которые мы изучали, частично модернизировали свое оборудование и внедряли производство новой продукции, продолжая в то же время заниматься и злоупотреблениями, и иной деятельностью в рамках параллельной экономики.

Следует отметить, что наша терминология, относящая понятие «конкурентный» только к рынкам нового типа, не означает, что мы рассматриваем постгосударственное предприятие в качестве монополиста на рынке продукции старого типа. Эта терминология используется здесь только для того, чтобы провести различие между старыми рынками типа советской эпохи (характеризующимися бартерными сделками и широко распространенными задолженностями) и новыми рынками, требующими международного уровня конкурентоспособности. Вопрос структуры рынка в нашем анализе не рассматривается. В то же время, если постгосударственное предприятие имеет определенную степень влияния на рынке продукции старого типа, это будет влиять на порог принятия решения о переходе на новую продукцию.

Решение о переходе на новую продукцию

Переход осуществляется в течение одного периода, без фактора неопределенности

Предположим теперь, что владельцы-инсайдеры имеют возможность внедрить капитал иного типа, который позволит постгосударственному предприятию действовать на конкурентном рынке продукции. Обозначим этот новый тип капитала как К и предположим, что внедрение К дает немедленную прибыль на капитал R (К). Функция дохода R является возрастающей и дважды дифференцируемой. Мы также предполагаем, что она удовлетворяет так называемым условиям Инада, а именно:

Будем исходить из того, что R (К) является неизменной во времени функцией, известной инсайдерам.

Стоимость внедрения нового капитала состоит из одноразового капиталовложения величиной в В и переменных затрат на единицу нового капитала в размере b. Таким образом, если внедрена величина К нового капитала, то общие затраты, которые понесет постгосударственное предприятие в ходе такого внедрения, составят В + bК. В отсутствие внешних источников финансирования и государственных субсидий внедрение нового капитала должно финансироваться либо за счет дополнительных доходов, получаемых от продажи официальной продукции по цене выше затрат π(1 — t)f(I) — С, или за счет использования доходов от злоупотреблений pq — с (q), или за счет обоих источников. Позднее мы рассмотрим, какое значение имеет (если имеет) предоставление постгосударственному предприятию доступа к внешнему финансированию или государственным субсидиям. Будем также исходить из того, что новый капитал К, в отличие от старого капитала советского типа X, не может быть перепродан на параллельном рынке. Это предположение оправданно, если новый капитал аккумулирован за счет маркетинга, установления контактов с новыми партнерами или улучшения качества рабочей силы. В том случае, если новый капитал представлен новым оборудованием, достаточно заметить, что за исключением случаев, когда цена на К значительно выше цены на X на параллельном рынке, для постгосударственного предприятия никогда не будет иметь смысла внедрять у себя новый капитал К только с целью его перепродажи. Поэтому без ограничения общности мы будем в последующих рассуждениях считать, что новый капитал не перепродается.

Рассмотрим вначале оптимальный выбор К в отсутствие затрат на вхождение в конкурентный рынок. Принцип оптимизации поведения, выражающийся в установлении равенства между предельными доходами и издержками, дает нам следующее условие:

π K ( 1 — t)R'(K*) = b, (6.1)

где К* является оптимальной величиной инвестиций в основной капитал нового типа К и где мы определили долю прибыли, которую получают инсайдеры от операций на конкурентном рынке как πK , а налоговую ставку на такие прибыли как t k (эти параметры могут быть в целом отличны от соответствующих параметров деятельности по производству продукции старого типа). Инвестиционные затраты, равные предельным (а также в нашем случае и средним) издержкам b, должны быть произведены за счет уменьшения объемов официального производства и/или масштабов злоупотреблений:

b = π( 1 — t) f '( I * 1 ) или b =р — c' ( q * 1 ) (6.2)

где I*1 и q*1 представляют соответственно новые оптимальные уровни инвестиций в производство продукции старого типа и величину основного капитала, отвлекаемого в параллельную экономику.

Из (6.1) и (6.2), с учетом условия оптимального распределения (5.5) (из предшествующей главы), мы получаем равновесное распределение капитала старого типа X между К, I и q из уравнения:

π K ( 1 — t K )R'(K*) = b = !!!( 1 — t) f '( I * 1 ) = [ р — c' ( q * 1 )] (6.3)

при условии, что постоянные затраты на официальное производство не являются обязательными. Мы не рассматриваем здесь положение, при котором второй ограничитель проблемы максимизации, представленный уравнением (5.3) в предыдущей главе, является обязательным, так как доходы, поступающие от производства продукции нового типа за счет К, приходятся на официальную часть деятельности постгосударственных предприятий и, соответственно, могут использоваться для покрытия постоянных затрат производства. Более того, К никогда не будет использоваться, если доходы, приходящиеся на долю инсайдеров, будут ниже доходов, извлекаемых ими из продолжения производства старого типа. Таким образом, даже если постгосударственное предприятие начнет осуществлять инвестиции в К, находясь в положении, при котором условие оптимальности в проблеме максимизации, рассматривавшееся в предыдущей главе, имеет знак неравенства (5.5а), при новом распределении оно скорее всего будет в состоянии уменьшить объем выпускаемой продукции старого типа до уровня, при котором будет выдержано условие «внутренней» оптимальности (6.3). Даже если этого не произойдет, выходом из первоначальной ситуации, представленной в выражении (5.5а), будет увеличениетой части инвестиций в К, которая финансируется за счет уменьшения I, причем масштаб злоупотреблений в этом случае уменьшится в меньшей степени или не уменьшится вовсе. Для рассмотрения этих факторов необходимо внести лишь небольшие изменения в анализ, приводимый ниже, что не повлияет на его качественные выводы. Поэтому мы оставляем этот вопрос как упражнение для заинтересованных читателей и будем исходить из того, что условие оптимальности имеет знак равенства, как в уравнении (6.3).

Графически условие оптимального распределения X между K, I и q показано на рисунке 15.

На рисунке I*1 и q*1 в сумме представляют новую величину старого основного капитала, Х 1 — это то, что осталось после определения оптимальной величины нового основного капитала, а K* 1 — это внедренный новый капитал. Стоимость в терминах капитала старого типа составляет ΔΧ, где ΔΧ = ΔΙ + Aq = (I* — I*1) + (q* — q*1) преобразуется в K*1 через отношение К*1 = b[π(1 — t)f (I*1)(I* — I*1) + (р — c'(q*))(q* — q*1)] (бюджетное ограничение постгосударственного предприятия), которое должно выполняться для всех значений К. Мы нанесли как X, так и К на одну и ту же горизонтальную ось на рисунке 15. Таким образом, сегмент 0В равен сегменту AD, словно шкала X уменьшилась в размерах до Х 1 = X — ΔΧ. Следует, однако, отметить, что единицы измерения К и X не одни и те же. Углы наклона всех трех касательных линий (к πK(1 — t K )R(K), к π(1 — t)f(I) и pq — c(q)) по абсолютной величине равны b, что отражает условие оптимального распределения (6.3).

Рисунок 15. Оптимальный выбор объема использования нового основного капитала. I — инвестиции капитала; q — величина основного капитала, отвлекаемая в параллельную экономику; у — величина конечного выпуска продукции; f(I) — производственная функция; c(q) — затраты на операции на параллельном рынке; pq — доходы от параллельного рынка; K — величина внедренного капитала нового типа; R(K) — прибыль на основной капитал нового типа; π — доля инсайдеров в официальных прибылях от операций старого типа; t — налоговая ставка на прибыли, полученные от деятельности старого типа; πк — доля инсайдеров в официальных прибылях, получаемых с привлечением основного капитала нового типа; t k — налоговая ставка на прибыли, полученные от использования основного капитала нового типа.

Свойства решения простые и не очень отличаются от тех, что изучались в предыдущей главе. Единственным новым параметром является средняя (она же предельная) стоимость b единицы внедрения нового капитала. Возрастание b приведет к уменьшению K* (согласно условию 6.1) и росту значений I*1 и q*1 если учитывать бюджетные ограничения постгосударственного предприятия (см. приложение к данной главе, где приводится математическое доказательство этого результата).

В том случае, когда во внимание принимается фиксированная стоимость вхождения в рынок В, инвестиции в К будут иметь место только в том случае, если выигрыш в доходах, получаемых от K, за вычетом издержек будет достаточно велик, чтобы компенсировать В. С формальной точки зрения инвестиции будут осуществляться, если

π K (1 — t K ) R ( K* 1 ) > Β + π (1 — t )( y* — y* 1 ) + {p (q* — q* 1 ) — [ c ( q* ) — c ( q* 1 )]} (6.4)

где у* и q* означают оптимальное распределение X в отсутствие перехода на выпуск конкурентной продукции (случай, рассмотренный в предыдущей главе), а у* и q* 1 представлявляют оптимальное распределение оставшейся части X в том случае, если инвестиции в К осуществляются (случай, который мы рассматриваем здесь).

Таким образом, если одноразовые издержки вхождения в рынок достаточно велики, равновесный уровень инвестиций в К может оказаться равным нулю, и постгосударственное предприятие проигнорирует возможность (частично) переключиться на конкурентный рынок и продолжит распределение всего своего капитала старого типа X между выпуском неконкурентоспособной продукции старого типа и использованием его для злоупотреблений. Меры экономической политики, направленные на стимулирование инвестиций в К, должны либо субсидировать полностью или частично одноразовые издержки перехода на выпуск конкурентной рыночной продукции В, либо же увеличивать параметры π K и/или (1 — t K ). Следует подчеркнуть, что такие шаги могут оказаться неэффективными, если трудно провести четкое разграничение между субсидированием капитала нового и старого типов, так как капитал старого типа можно перевести в параллельную экономику. Отметим здесь также и то, что извлечение рентно-дотационных доходов в любой из форм, обсуждавшихся в предыдущей главе, ухудшает положение с переходом на конкурентный рынок, так как увеличивает относительную прибыльность продолжения выпуска продукции старого типа и/или злоупотреблений. Ниже мы обсудим некоторые возможные политические решения и меры более подробно, но сначала рассмотрим влияние фактора неопределенности и опционной стоимости.

Переход осуществляется в течение двух периодов, без учета стоимости вхождения в рынок

В данном разделе мы адаптируем к контексту переходного периода общую модель инвестиций, осуществляемых в условиях неопределенности, разработанную Абелем, Дикситом, Эберли и Пиндиком [1]. Рассмотрим случай, состоящий из двух периодов, когда K1, введенный в действие в течение первого периода, приносит доход r(K1) в тот же период, и доход R(K1,e) в течение второго периода (следующий период после введения в действие капитала), где е является стохастической переменной с распределением F(e) и где R K (K,e) ≥ 0 является непрерывной и строго возрастающей функцией от е. Будем снова исходить из того, что и r и R удовлетворяют условиям Инада, которые для R(K,e) принимают следующую форму:

Стоимость введения в действие единицы нового капитала снова обозначим через b и не будем учитывать фиксированную стоимость вхождения в рынок, так что если величина K1 нового капитала введена в действие, то общая стоимость (в течение первого периода) будет просто bK1. В отсутствие внешних источников финансирования и государственных субсидий введение в действие нового капитала в течение первого периода вновь должно финансироваться либо за счет дополнительных доходов от продажи официальной продукции по цене выше затрат π(1 — t) [f(I) — С], или за счет доходов, получаемых в результате злоупотреблений pq — с (q), или за счет комбинирования этих двух источников. Позднее мы рассмотрим, какое значение имеет (если имеет) предоставление постгосударственному предприятию доступа к внешнему финансированию или государственным субсидиям.

Решение о введении в действие K, принятое в первом периоде, является необратимым, но наращиваемым. В частности, постгосударственное предприятие может приобрести дополнительный K в течение периода 2 по стоимости bH за единицу в том случае, если во втором периоде оптимальным окажется более высокий уровень, чем K1. При этом необратимость означает, что раз приобретя K в первом периоде, сократить его уровень во втором периоде нельзя, даже если окажется, что K1 больше оптимального уровня во втором периоде. K 2 = K 2 (K 1,e). Иначе говоря, в отличие от Абеля, Диксита, Эберли и Пиндика [ 1] мы исключаем возможность перепродажи части нового основного капитала, введенного в действие в течение первого периода, так что пут-опцион для инсайдеров не существует.

Посттосударственное предприятие будет вынуждено продолжать использовать весь новый основной капитал К в течение второго периода, даже если доходы от него, π K (1 — t K ) R(K1,e), упадут до нуля. Таким образом, мы исходим из того, что K является абсолютно специфичным для данной фирмы или что вторичного рынка для нового основного капитала не существует. Как уже отмечалось, если K представляет собой инвестиции в маркетинг, переобучение рабочей силы и т.п., то такое предположение вполне естественно. Если K представляет какое-то новое оборудование, то предположение об отсутствии вторичного рынка оправдано общей обстановкой, царящей в современной переходной экономике, где большинство постгосударственных предприятий испытывают затруднения с ликвидностью и продолжают отдавать предпочтение деятельности в параллельной экономике. Если в будущем рост числа постгосударственных предприятий, которые действительно осуществили переход на конкурентный рынок, создаст вторичный рынок для основного капитала К, то наша исходная посылка потеряет силу и нам придется рассматривать как наращиваемость, так и обратимость решений об инвестициях. Абель, Диксит, Эберли и Пиндик [1] показывают, что наличие пут-опциона (возможность уменьшения капитала К во втором периоде путем его продажи на рынке) будет иметь благотворное влияние на уровень инвестиций в первом периоде. Таким образом, общий прогресс в направлении переключения на конкурентные рынки, скорее всего, будет сказываться положительно на принятии решения о переходе для каждого постгосударственного предприятия в отдельности. Позднее мы обсудим этот вопрос в контексте принятия политических решений.

Если перепродажа невозможна, единственным важным значением е, которое следует учитывать, будет то, при котором

R K ( K 1 ,e H ) = b H , (6.5)

где e H представляет пороговый уровень стохастического параметра, побуждающий постгосударственное предприятие увеличивать K во втором периоде до его нового оптимального значения K2(е). В последующем анализе мы исходим из того, что b H является конечной величиной и что R K (K1,e H ) > b H с нулевой вероятностью. Когда е ≤ e H , размер основного капитала во втором периоде не изменяется и остается на уровне K1. Используя подход, отражающий опционную стоимость, ценность фирмы для ее владельцев-инсайдеров может быть выражена следующим образом:

Первые три слагаемых в правой части уравнения (6.6) представляют совокупные доходы в первом периоде от введенного в действие нового капитала, от официального производства старого типа и от злоупотреблений, причем значения I*1 и q*1 в уравнении (6.3) и на рисунке 15 изменены так, чтобы соответствовать их новым оптимальным уровням. Четвертое и пятое слагаемые представляют доход, который может ожидаться во втором периоде от нового капитала, введенного в действие в первом периоде, где β означает коэффициент дисконта. Этот доход разделен на две части, чтобы облегчить исчерпывающую интерпретацию колл-опциона, связанного с возможностью наращивания ТС, до величины K 2 во втором периоде. Если е > e H , и K1 увеличивается до К2, это принесет добавочный доход, равный π K (1 — t K )[R(K 2 (e),e) — R(K1,e)], но также повлечет за собой дополнительные затраты на внедрение, равные b H (K2(е) — K1 Наконец, последние два слагаемых представляют доходы, извлекаемые из производства старого типа и из злоупотреблений во втором периоде, с учетом того, что введение в действие дополнительного капитала во втором периоде (если оно происходит) потребует финансирования за счет сокращения производства старого типа и/или масштаба злоупотреблений. Таким образом, I*2 = I*1 и q* 2 = q* 1, если K2(е) = K1 и q* 2 < q* 1,I*2 < I*1, если K2(е) > K1.

Для того чтобы исследовать проблему принятия решения, с которой сталкиваются инсайдеры во время первого периода, упростим запись, т.е. перепишем ту часть выражения (6.6) ценности фирмы, которая непосредственно зависит от оптимального выбора K1 следующим образом:

V ( K 1 ) = G ( K 1 ) — βC ( K 1 ), (6.7)

где

и

G(K1) является дисконтированной стоимостью доходов, поступающих инсайдерам в первом и втором периоде в результате их решения ввести в действие K1 в первом периоде. С(K1) является стоимостью колл-опциона, связанной с возможностью нарастить величину основного капитала во втором периоде. Заметим, что С(K1) следует вычитать из стоимости фирмы, так как осуществление инвестиций в первом периоде означает одновременно утрату колл-опциона на второй период (см. Абель, Диксит, Эберли и Пиндик [1]). Путем дифференцирования уравнения (6.7) получаем:

V' ( K 1 ) = N ( K 1 ) — βC' ( K 1 ),

где

и

Отсюда следует, что условие (6.1) может быть переписано в следующем виде:

N ( K 1 ) = b + βC' ( K 1 ), (6.8)

в то время как соответствующие условия оптимального распределения I и q совпадают с теми, что указаны в (6.3). В частности, если размер нового капитала увеличивается во втором периоде, мы имеем:

π (1 — t K ) f' ( I* 2 ) = [ p — c' ( q* 2 ) = b H f'pq 120

Сравнивая (6.8) и (6.3) мы видим, что при наличии неопределенности эффективные предельные издержки инвестирования в К в первом периоде выше, нежели в отсутствие неопределенности, так как к предельной стоимости К в первом периоде добавляется положительная величина bC'(K1). Определяя коэффициент опционной стоимости φ как φ = N(K1)/b, можно легко увидеть, что φ > 1, и таким образом,

N ( K 1 ) = φ b > b. (6.9)

Таким образом оптимальная величина инвестиций в K будет меньше при необратимости и наращиваемости инвестиционного решения. Это полностью совпадает с выводом, к которому пришли Абель, Диксит, Эберли и Пиндик [1]. В частности, рост политической и экономической нестабильности уменьшит стимулы инсайдеров постгосударственных предприятий к осуществлению инвестиций в капитал нового типа, так как немедленно увеличит опционную стоимость, связанную с выжиданием. Важно отметить, что в отсутствие пут-опциона только «плохие новости» будут иметь значение для принятия решения об инвестициях. Таким образом, единственным политическим выбором для властей является смягчение процесса изменений путем использования предсказуемых и устойчивых политических решений. В особенности в том, что касается макроэкономической стабилизации, субъекты экономической деятельности не будут реагировать (во всяком случае так, как можно было бы ожидать) на положительные изменения, если есть основания полагать, что эти изменения не будут долгосрочными и устойчивыми.

Выбор времени для инвестиций

И наконец, рассмотрим вопрос выбора времени для перехода к модели с непрерывным временем и при наличии единовременных издержек перехода в размере заданной суммы В. Прежде всего перепишем простое условие вхождения в рынок в течение одного периода (6.4) в следующем виде:

π K (1 — t K ) R ( K* 1 ) — π (1 — t )( y* — y* 1 ) — { p(q* — q* 1 ) — [ c ( q* ) — c ( q* 1 )]} > В. (6.9а)

Левая сторона неравенства (6.9а) может быть интерпретирована как дисконтированная чистая стоимость доходов, получаемых инсайдерами в результате их позиций на конкурентном рынке. Иными словами, мы предполагаем, что проблема оптимального распределения деятельности постгосударственного предприятия между выпуском новой продукции, выпуском старой продукции и злоупотреблениями уже была решена для каждого момента времени так, как описывалось нами в предыдущих двух разделах, и обозначим полученную в итоге такого решения ценность для предприятия перехода на производство, ориентированное на конкурентный рынок, буквой V. Учитывая, что доход от конкурентного рынка стохастический, V также представляет собой случайную переменную (стохастический процесс). Мы не будем здесь выводить свойства случайной переменной V из свойств фундаментальной случайной переменной R(K,e), от которой она зависит, но вместо этого просто предположим, что стохастический процесс V может быть описан в виде геометрического Броуновского движения без тренда:

dV =σ Vdz, (6.10)

где dz является приращением Винеровского процесса. Это упрощение позволяет нам прямо применить базовую модель выбора времени для инвестиций, разработанную Дикситом и Пиндиком [43, глава 5].

Подобно Дикситу и Пиндику [43], мы обозначаем стоимость инвестиционной возможности (т.е. стоимость возможности переключения на конкурентный рынок) как P(V). Так как доход от перехода на конкурентный рынок во время t равен V t — В, задача инсайдеров в каждый данный момент состоит в максимизации математического ожидания дисконтированной ценности этого дохода, а именно:

F(V) = maxE [( V T — В ) е -PT ], (6.11)

где Е обозначает математическое ожидание, Т обозначает (неизвестное пока) будущее время перехода, р обозначает дисконтную ставку, а максимизация ограничена уравнением (6.10), диктующим развитие процесса для V. Для случая, когда σ > 0, решение этой задачи принимает форму критического значения V*, то есть оптимальный переход осуществляется как только V ≥ V* (см. [43, с. 137 — 140]).

Таким образом, в терминологии теории стохастической динамической оптимизации, проблема принятия решения инсайдерами постгосударственных предприятий состоит в нахождении оптимального момента перехода в непрерывном времени. В области продолжения (т.е., при значениях V для которых переход не является оптимальным) уравнение Беллмана записывается как:

pFdt = E(dF). (6.12)

Уравнение (6.12) означает, что в течение промежутка времени dt ожидаемая выгода от реализации возможности перехода уравновешивается повышением капитализированной стоимости сохранения этой возможности неиспользованной.

Таким образом, владельцам-инсайдерам постгосударственных предприятий выгоден сам процесс откладывания решения, так как неиспользованная возможность перехода на конкурентный рынок растет в цене, пока сохраняется неопределенность ситуации. Проще говоря, в условиях неопределенности тактика выжидания сама по себе приносит дополнительную выгоду, поэтому инсайдеры придерживаются этой тактики и продолжают заниматься выпуском старой продукции и злоупотреблениями. Проблема с экономической точки зрения здесь состоит в том, что когда инсайдеры принимают решение о переходе, они тем самым лишаются капитальной стоимости, присущей возможности выждать «до лучших времен» (здесь следует еще раз напомнить, что решение о переходе необратимо, и поэтому позиция на конкурентном рынке не создает никакой стоимости пут-опциона, которая могла бы компенсировать инсайдерам потерю стоимости колл-опциона). Именно это с точки зрения опционных издержек делает процесс принятия решений в условиях неопределенности отличным от процесса принятия решений в условиях без неопределенности.

Записывая формулу для dF с использованием леммы Ито, мы получаем:

dF = F' ( V ) dV + π K (1/2) F'' ( V )( dV ) 2

Подставляя (6.10) вместо dV и замечая, что E(dz) = 0, получаем:

E(dF) = (1/2)σ 2 V 2 F''(V)dt

Отсюда, после деления на dt, уравнение Беллмана принимает следующий вид:

(1/2)σ 2 V 2 F''(V)dt — pF = 0. (6.13)

Кроме того, F(V) должно отвечать следующим граничным условиям:

F (0) = 0, (6.14)

«условию соответствия стоимостей»

F(V*) = V* — B (6.15)

и «условию плавности перехода»

F'(V*) = 1. (6.16)

Как подробно показано в работе Диксита и Пиндика [43], первое условие следует из свойства Броуновского движения (если ценность V в какой-то момент падает до нуля, она уже никогда не станет снова положительной, тогда как второе условие просто говорит о том, что после перехода постгосударственное предприятие получает чистую отдачу V* — B. Третье условие (плавность перехода) по сути дела означает, что если предельная стоимость возможности перехода при уровне V* не равна предельной стоимости позиции на конкурентном рынке при этом же уровне V*, то возможность перехода будет лучше использована при ином V*. Причиной является то, что сдвиг как вверх, так и вниз в значении F(V) равновероятны по определению Броуновского движения. Таким образом, немного подождав, можно выбрать позицию «вне» (что делает величину V большей, нежели F(V), если F(V) движется вниз) или позицию «внутри» (с величиной F(V), если F(V) движется вверх). Беря среднюю между этими двумя величинами, мы получаем позицию лучше, чем F(V*), поэтому V* не может быть оптимальной точкой, если не соблюдено условие (6.16).

Еще одно истолкование уравнения (6.15) может быть получено, если мы преобразуем его как V* = В + F(V*). Эта форма особенно выразительно показывает, что, выбирая позицию «внутри» конкурентного рынка (принимая значение V*), инсайдеры не только «платят» фиксированные издержки за вхождение в рынок в размере В, но также теряют и капитализированную стоимость, которую несет в себе возможность выжидать, прежде чем принять решение (опционная стоимость).

Для того чтобы найти величину F(V), необходимо решить уравнение (6.13) при соблюдении условий (6.14 — 6.16).

Как показано у Диксита и Пиндика, итоговое пороговое значение V* выглядит как:

V* = [ β 1 /(β 1 — 1)] B, (6.17)

где β1 является положительным корнем так называемого «фундаментального квадратного уравнения» (1/2) σ 2 β (β — 1) — ρ = 0. Коэффициент β1/(β1 — 1) больше 1. Более того, дβ < дσ < 0, так что если σ возрастает, то β1 уменьшается и поэтому возрастет β1/(β1 — 1). Чем больше степень неопределенности в отношении будущих значений V, тем больше разрыв между V* и В. Так, например, чем больше степень неопределенности, тем больше избыточного дохода от перехода на конкурентный рынок потребуется для того, чтобы владельцы-инсайдеры постгосударственного предприятия решили начать инвестиции в капитал нового типа К. Диксит и Пиндик [43] показали, что V* резко возрастает вместе с σ. Таким образом, решение перейти от выпуска официальной продукции старого типа и злоупотреблений к конкурентному рынку «в высшей степени восприимчиво к изменчивости показателей проекта, вне зависимости от... отношения менеджеров к риску» ([43, с. 153]. Курсив оригинала). Например, если σ = 0,2 (если стандартное отклонение чистой нормы прибыли на K равно 20 %), а ρ = 0,04, то β1 = 2 и V должно стать по крайней мере вдвое больше В, прежде чем инсайдеры примут решение об инвестициях в К. Заметим также, что в таких условиях увеличение ставки дисконта ρ уменьшает β1 и тем самым уменьшает критический уровень V*. Более высокая ставка дисконта снижает степень значимости будущих доходов по отношению к нынешним, в силу чего опционная стоимость выжидания также падает. Итак, мы приходим к тому, что высокие процентные ставки могут стимулировать инвестиционное решение (в данном случае решение о переходе на конкурентный рынок), когда такое решение принимается в условиях неопределенности!

Некоторые выводы для экономической политики

Наш анализ к настоящему времени выявил ряд причин, по которым большинство постгосударственных предприятий в переходной экономике России могут предпочитать придерживаться старого образца поведения, унаследованного от рухнувшей плановой экономики, вместо того чтобы переключиться на максимизацию прибыли на конкурентных рынках, возможность чего предоставлена новым режимом рыночной экономики. Обсудим здесь с теоретической точки зрения возможное влияние, которое экономическая политика может оказывать на проблему такого перехода.

Факторы, которые влияют на выбор владельцев-инсайдеров, можно разделить на две основные категории. К первой категории относится общая среда переходной экономики (включая макроэкономическую среду). Ко второй категории относятся факторы, специфичные для различных отраслей промышленности или даже имеющие характерные особенности для отдельных постгосударственных предприятий. Проблема и в том, может ли передача собственности аутсайдерам повлечь существенные изменения в ситуации. Рассмотрим по очереди все эти три фактора.

Мы неоднократно упоминали, что хозяйственная деятельность старого типа постгосударственных предприятий (в том числе злоупотребления, включающие деятельность в параллельной экономике) и хозяйственная деятельность на конкурентных рынках, относятся к различным экономическим системам. Деятельность на конкурентных рынках требует иного типа капитала и иного качества рабочей силы, нежели те, что большинство постгосударственных предприятий унаследовало от плановой экономики. Издержки на приобретение капитала нового типа и переквалификацию рабочей силы как раз и составляют львиную долю единовременных затрат, которые необходимо понести при переходе на конкурентный рынок. Влияние этого фактора особенно очевидно при включении в рассмотрение опционной стоимости. Что касается доходов, главной проблемой для многих постгосударственных предприятий является то, что на конкурентных рынках продукцию надо продавать за «живые» деньги. С микроэкономической точки зрения это требует достижения высокого уровня конкурентоспособности (для чего необходим основной капитал нового типа), однако этот фактор имеет значение и для макроэкономической политики.

В конце 1990-х годов, по всей видимости, менее 30 % продукции постгосударственных предприятий продавалось за то, что можно назвать подлинным денежным средством обмена. Это положение ухудшалось в течение 1996 — 1998 годов в результате усилий по так называемой макроэкономической стабилизации. Изречение, гласящее, что спрос создает собственное предложение, с успехом работает в переходной экономике России. Однако в контексте этой экономики создается стена между рынком промышленных товаров старого советского типа и новым конкурентным рынком. Старый рынок продолжает функционировать в рамках собственного безденежного спроса, продолжает прибегать к бартерным сделкам и накапливать задолженности (от поставщиков и поставщикам, от правительства и правительству, а также наемным работникам). Эффективный денежный спрос, по сути, ограничен использованием выручки, полученной в параллельной экономике или от экспортных сделок. Это создает диспропорции и на конкурентных рынках. Однако такая система рыночной дихотомии не может существовать бесконечно долго. Для оказания содействия процессу перехода, то есть для того, чтобы облегчить для постгосударственных предприятий в обрабатывающих отраслях промышленности переход на удовлетворение спроса на конкурентных рынках, этот спрос следует прежде всего создать — задача, которая требует постепенной и осторожной ремонетизации «реальной» части российской экономики и более активной роли государства, нежели та, что предусмотрена существующей парадигмой политики перехода. Некоторые практические меры в этом направлении, которые не привели бы к нарушению правильной экономической мотивации экономических субъектов, будут обсуждены в главе 10.

Важно также помогать изменению баланса стимулов, которыми руководствуются постгосударственные предприятия. Без этого активно действующее правительство может оказаться в ситуации, когда оно просто швыряется деньгами, не получая реального результата в сфере предложения (не считая отрицательных результатов возобновления инфляционного давления). Важнейшей частью указанной задачи является создание базовых институтов рыночной экономики. Хотяважность этой задачи признается повсеместно, одно лишь формальное введение институтов рыночного типа, как показывает практика российской экономики, оказывается весьма малоэффективным. В настоящее время в России принят вполне прогрессивный Гражданский кодекс, достаточно современная формальная система налогообложения и т.д., однако эти институты на самом деле не работают. Главная причина — все еще крайне неэффективная на практике защита собственности и отсутствие гарантий по исполнению контрактов, если только решение этих вопросов эффективно не обеспечивается неформальными структурами параллельной экономики. Это, в частности, мешает развитию рынка капитала, который мог бы облегчить проблемы постгосударственных предприятий, связанные с ограниченной ликвидностью, препятствующей им осуществить переход. Решение этой задачи требует определенных новых подходов в государственной политике в отношении принудительного исполнения прав собственности и налогообложения. В главе 10 мы излагаем некоторые идеи, которые могут помочь в этом отношении.

Важнейшим фактором, влияющим на решение о переходе, является нестабильность ситуации. Малейшее увеличение неопределенности может повлиять на выбор времени для инвестиций и на величину инвестиций при переходе. В отсутствие вторичного рынка основного капитала (или в тех случаях, когда первоначальные инвестиции в переход обусловлены спецификой фирмы) только «плохие новости» имеют значение, в то время как «хорошие новости» не влияют на решения, принимаемые инсайдерами. Наилучшее, что может предпринять правительство в такой ситуации, — это взять на себя обязательство проводить реалистичную и устойчивую бюджетную, денежную и валютную политику, а также выступить с долгосрочной программой промышленного и институционального реструктурирования, в которой каждый пункт в списке приоритетов и порядок их проведения в жизнь будет хорошо известен каждому субъекту экономической деятельности. К сожалению, до настоящего времени высшее руководство России действовало в точности наоборот (без сомнения, из лучших побуждений).

Важность субъективного фактора в принятии решений инсайдерами проиллюстрирована в любопытном обзоре, предпринятом «Российским экономическим барометром» в первой половине 1990-х годов (см. [21]). Первоначально предназначавшийся для изучения влияния эффектов приватизации на поведение бывших государственных предприятий, обзор выявил, что приватизация не имела для них никакого значения. В то же время была выявлена корреляция между ожиданиями окончания экономического кризиса и иными аспектами деятельности постгосударственных предприятий (независимо от формальной собственности). Постгосударственные предприятия были разделены в обзоре на две группы, «оптимистов» и «пессимистов», причем «оптимисты», в среднем, предполагали, что кризис закончится в течение двух лет, а «пессимисты» полагали, что он продлится не менее одиннадцати лет (последующее развитие событий показало, что «оптимисты» оказались далеки от реальности).

Оказалось, что в течение 1992 — 1993 годов 87 % «оптимистов» и только 54 % «пессимистов» осуществили новшества в виде производства новых продуктов и/или новых технологий на своих предприятиях. В обеих группах из тех, кто осуществил новшества, 72 % «оптимистов» по сравнению лишь с 55 % «пессимистов» внедрили производство новых продуктов, тогда как 50 % из тех «пессимистов», что все же осуществили инновации против только 33 % «оптимистов», ответили, что ограничились улучшением существующей продукции (там же, с. 6). Кроме того, 11 % «оптимистов» использовали частные исследовательские и опытно-конструкторские фирмы для разработки новых продуктов (никто из «пессимистов» этого не делал). «Оптимисты» были также гораздо более восприимчивы к институциональным и организационным переменам. Так, например, 61 % из них (по сравнению с только 31 % «пессимистов») проводили собрания акционеров, 69 % (по сравнению с 31 % среди «пессимистов») избрали совет директоров и т.д. (там же, с. 9).

Результаты обзора указывают на важность субъективной оценки опционной стоимости будущего потока прибылей. Ожидаемый конец экономического кризиса, говоря языком нашей модели, означает ожидаемое время для перехода к нормальному рыночному поведению (удовлетворяющему условию 6.17). Тот факт, что указанная разница в оценках ожидаемого конца кризиса отражается только в степени внедряемых новшеств, но не в ежедневной работе каждого конкретного предприятия, на наш взгляд, является еще одним свидетельствомтого, что наша гипотеза о дихотомическом поведении соответствует реальности российского переходного периода.

Обратимся теперь к факторам, характерным для отраслей промышленности и для отдельных фирм. Значительную часть стоимости вхождения в рынок для многих постгосударственных предприятий обрабатывающей промышленности в современной России составляет стоимость замены их устаревшего и ориентированного на выпуск военной продукции оборудования. Без доступа к средствам, необходимым для такой замены, постгосударственные предприятия могут выжить только за счет структур параллельной экономики. Проблема в российском случае осложняется тем, что большинство крупных постгосударственных предприятий на самом деле являются вертикально интегрированными фирмами. Это прекрасный пример институциональной непрерывности. В обстановке хронического дефицита времен плановой экономики государственные предприятия были вынуждены развивать самые разнообразные технологические процессы, от литья до сборки конечного продукта внутри самих предприятий. Как указывал Хьюэтт [53], логическим следствием плановой экономики было

«не только недовольство потребителей, но и недовольство предприятий, которые не имеют возможности приобрести необходимые исходные материалы. Вследствие этого успешно работающим предприятием является вертикально интегрированное предприятие, а успешно работающим министерством — вертикально интегрированное министерство... Результатом стало то, что Советы называют «натуральным хозяйством», при котором предприятия проектируются так, чтобы в наибольшей степени достичь самообеспечения, а министерства это поощряют... Вертикальная интеграция сама по себе не обязательно неэффективна. Однако... похоже, что чрезвычайная неопределенность советской экономики и ее нежелание удовлетворять спрос потребителей ведут к вертикальной интеграции почти любой ценой... В результате это дорого обходится обществу: большое количество товаров и услуг, производимых на небольших производственных участках по очень высокой цене и, вероятно, с различным качеством» (с. 172 — 173).

Вертикально интегрированная структура, унаследованная постгосударственными предприятиями, означает диверсификацию их производственных мощностей, что неэффективно, но помогает им выжить в современной обстановке, когда спрос на их конечную продукцию резко упал. Сама производственная линия может стоять, но производственные мощности в литье или штамповке загружены полностью для обработки сырья и последующей продажи его на параллельном рынке. На одном из постгосударственных предприятий, которое мы изучали (ранее ведущее предприятие машиностроения в Советском Союзе), спрос на его официальную продукцию (обрабатывающие центры) в течение 1992 — 1994 годов упал ни много ни мало, а на 90 %. Тем не менее директор предприятия утверждал, что предприятие не испытывает проблем с выживанием. На предприятии было сокращено менее 30 % рабочей силы (причем большинство из сокращенных ушли по собственному желанию) и все производственные мощности были сохранены. Работники предприятия занимались самыми разнообразными видами индивидуальной деятельности, в очень малой степени координировавшейся управленческим персоналом, который, тем не менее, забирал 70 % от прибылей, получаемых на каждом рабочем месте. Этот процент прибыли изымался за разрешение использовать оборудование предприятия, энергию и топливо, фирменную марку предприятия и т.д. Этот пример представляется достаточно типичным и демонстрирует как громадные резервы для выживания, которыми обладает российская промышленность, так и громадную неэффективность, которую несет с собой существующая система.

Учитывая эту особенность постгосударственных предприятий, субсидирование фиксированной стоимости вхождения в рынок В и/или переменной стоимости введения в действие нового капитала b вместе с повышенным налогообложением неэффективных производственных мощностей (не продукции, производимой на этих мощностях, так как ее легко скрыть, но самих мощностей) может положительно влиять на выбор времени для инвестирования и на величину внедренного нового капитала. Для того чтобы политика субсидий была эффективной, необходимо объявить, что она будет действовать в течение определенного периода времени, после чего будет безвозвратно отменена. В то же время на практике будет трудно понять,проистекает ли требование предоставить субсидии из действительной необходимости завершить переходный период или из стремления получить дополнительные рентно-дотационные доходы, что приведет к росту злоупотреблений. Вряд ли можно рекомендовать такую политику в отсутствие эффективной системы мониторинга, осуществляемого мотивированным и последовательным государственным органом. Возможно, более обещающим подходом может быть введение льготного режима налогообложения на продукцию, производимую для удовлетворения спроса на конкурентном рынке (снижение налоговой ставки t k или даже превращение ее в отрицательное число). Подобная политика могла бы, например, помочь планированию производства промышленных товаров на экспорт. Злоупотребления в рамках такой системы были бы более затруднительными, нежели при единовременных субсидиях.

Наконец, рассмотрим вкратце роль, которую может сыграть передача собственности (настоящим) внешним инвесторам в такой обстановке. Если мы определим аутсайдеров (как мы это делаем) как тех субъектов экономической деятельности, которые не имеют доступа к параллельной экономике, то передача собственности может привести к существенным изменениям в поведении постгосударственных предприятий. Если у внешних владельцев не будет возможности заниматься злоупотреблениями и другой деятельностью в параллельной экономике, их не будут отпугивать соображения опционных издержек, которые приводят к задержке с переходом на конкурентные рынки в случае владельцев-инсайдеров.

Однако в действительности это не является в полной мере убедительным доводом. Если мы предположим, что инсайдеры и аутсайдеры потенциально являются одинаково эффективными менеджерами или, по крайней мере, что аутсайдеры не являются более эффективными менеджерами, чем инсайдеры, то стоимость фирмы будет, очевидно, выше для инсайдеров, чем для аутсайдеров, так как первые пользуются возможностью извлечения дополнительных доходов из параллельной экономики. Вне всякого сомнения, это утверждение справедливо и на практике: большинство российских постгосударственных предприятий менее привлекательны для подлинных инвесторов, нежели для инсайдеров, охотящихся за возможностью для злоупотреблений и рентно-дотационными доходами. За редкими исключениями, у инвесторов, намеревающихся начать с реструктуризации, мало шансов выиграть конкурентные торги на постгосударственные предприятия. Старение и развал капитального оборудования делает это утверждение еще более справедливым с течением времени. В то же время на практике крайне затруднительно отличить подлинных аутсайдеров, участвующих в торгах для получения контроля над постгосударственным предприятием с целью его реструктуризации, от скрытых инсайдеров, борющихся за возможность растаскивания активов предприятия (см. главу 4).

Иногда можно услышать предложения о том, чтобы правительство восстановило свою собственность на те постгосударственные предприятия, которые накопили большую задолженность и могут быть объявлены банкротами. Затем правительство могло бы «переприватизировать» эти предприятия, убрав существующих инсайдеров и назначив внешнее управление. Нет никаких сомнений в том, что такая процедура может быть оправдана в определенных случаях, но весьма сомнительно, чтобы она была общеприменима. Во-первых, достаточно очевидно, что попытки передать собственность, используя власть правительства и не придерживаясь процедуры конкурентных торгов, с большой степенью вероятности приведут к принятию спорных решений и увеличению возможностей для коррупции. Кроме того, использование принуждения для того, чтобы отобрать у инсайдеров активы, которые они фактически контролируют (что бы мы ни думали о средствах, которыми этот контроль был установлен изначально), встретится с сильным сопротивлением (как это и случалось в тех случаях, когда делались такие попытки) и может увеличить масштабы откровенно непродуктивных действий по извлечению рентно-дотационных доходов (включая совершенно реальную опасность гражданских беспорядков).

Если смотреть глубже, то определение, данное аутсайдерам, вызывает вопрос: что помешает им заняться деятельностью в параллельной экономике, как только они получат контроль над постгосударственным предприятием? Таким образом, мы видим, что действительная проблема состоит не столько в вопросе владения постгосударственным предприятием как таковом, сколько в общей среде переходной экономики, в которой злоупотребления и извлечение дотационных доходов прибыльнее, нежели реструктуризация. В качестве первого шага на пути реструктуризации было бы важно дать больше формальных и защищенных законом прав собственности инсайдерам (чтобы увеличить их долю в будущих доходах, генерируемых постгосударственным предприятием), одновременно создать конкурентный рынок заемных средств и обеспечить исполнение закона о реструктуризации компаний, чтобы переход собственности от одного владельца к другому, когда это оправдано, сопровождался притоком нового капитала.

Приложение. Последствия более высоких удельных затрат K на единицу продукции

Начнем с того, что еще раз рассмотрим оптимальный выбор K, I и q как проблему максимизации, состоящую из двух стадий. На этот раз мы прежде всего будем исходить из того, что проблема оптимального распределения основного капитала старого типа X и капитала K решена, и мы оптимально распределяем I и q для данной величины остатка X. Обозначив оптимальный выбор между X и K как X* и K* соответственно, повторяем процедуру максимизации, описанную в главе 5 для X = X*, чтобы получить оптимальное распределение I* и q*. Обратим внимание на то, что предельное условие (5.5) π(1 — t)f'(I*) = р — c'(q*) соблюдено и что I* + q* = X*, из чего следует, что dI* + dq* = dX*.

С учетом этих условий рассмотрим теперь выбор X* и K*. Предельный доход, который можно получить от введения в действие дополнительного бесконечно малого количества нового капитала dK — это π K (1 — t K )R'(K)dK, что должно быть равно предельной стоимости bdK. Исходя из бюджетного ограничения постгосударственного предприятия, верным является следующее условие: bdK = π(1 — t)f'(I*)dI + [р — c'(q*)]dq, которое можно выразить в иной форме: bdK = [р — c'(q*)]dX, в свете свойств оптимального распределения X, отмеченных выше. Отсюда мы получаем:

b = [ р — c'(q*) ] dX/dK или dK/dX = [ р — c'(q*) ] /b

( = π (1 — t ) f' ( I* ) /b )

Предельный коэффициент замещения между X и K является убывающей функцией b, а также убывающей функцией самого X. Если b увеличивается, то это приводит к уменьшению K*, так как π K (1 — t K )R'(K) = b и R'(K) является убывающей функцией K. Большая величина b также означает более низкий предельный коэффициент замещения dK/dX, что требует более высокого значения X. Таким образом, оптимальный масштаб как выпуска продукции старого типа, так и злоупотреблений, возрастает в ответ на увеличение переменных издержек введения в действие нового капитала K.

 

Глава 7

Группы влияния и олигархическая власть

Типология капитализма и «третий путь»

В 1980-х, в разгар «последней битвы» между капитализмом и социализмом, многие аналитики были склонны оценивать исход этой битвы исключительно в черно-белой палитре. Популярное изречение того времени гласило: третьего не дано. Либо вы имеете тоталитарную социалистическую систему, либо рыночную экономику и политическую демократию. Любопытно, что это восприятие в черно-белом цвете в равной степени и безоговорочно было распространено по обеим сторонам «железного занавеса», правда с диаметрально противоположными представлениями о том, какая система в конечном итоге выйдет победителем. Эйфория, начавшаяся сразу после краха коммунистической системы в Восточной Европе и в бывшем Советском Союзе, также основывалась на представлении, что теперь, когда социализм побежден, бывшие коммунистические страны начнут торжественный марш к освобожденному от оков капитализму. Как мы видим, этого не случилось (во всяком случае, в России и в большинстве других стран бывшего Советского Союза). В ответ на это, а также на проблемы, возникшие в развитии некоторых новых индустриальных стран (преимущественно в Юго-Восточной Азии), начался поиск аналитических концепций, которые все-таки вместили бы возможность «третьего пути».

К настоящему времени аналитики придумали различные термины для описания политико-экономических систем, которые, несмотря на наличие элементов рыночной экономики, а иногда даже элементов политической демократии, тем не менее не отвечают стандартам, установленным западными промышленно развитыми странами. Один из таких терминов, «приятельский капитализм», применяется чаще всего к некоторым странам Юго-Восточной Азии. Он описывает ситуацию, когда самые лакомые куски в бизнесе монополизированы преданными друзьями или родственниками правящей фамилии (как в Индонезии, где правил Сухарто), или, в более общих чертах, экономическую организацию, в которой принцип независимых конкурентных отношений не применяется к большинству сделок и где предпочтение отдается «бизнесу между приятелями». Некоторые элементы этого явления можно обнаружить и в западных промышленно развитых странах, но там они не образуют доминирующую парадигму. Во многих же новых индустриальных странах и в некоторых странах с переходной экономикой приятельский капитализм, похоже, стал доминирующей формой экономической организации.

Стивен Чунг, рассматривая системы собственности, использовал выражение «индийская система» для описания третьей системы очерчивания прав собственности, отличной как от частной собственности, так и от систем иерархического порядка. В его определении «индийская система» — это система институционализированной коррупции [36, с. 248]. В самой России аналитики все чаще в последнее время используют выражение «олигархический капитализм», которое описывает ситуацию, при которой около дюжины крупных финансово-промышленных групп (ФПГ) осуществляют практически полный контроль над экономикой и государством. Их олигархический контроль над экономикой страны и полукриминальные методы, используемые в отношениях друг с другом и с правительством, напоминают некоторые страны Латинской Америки в семидесятые и в восьмидесятые годы прошлого века.

Однако на деле подлинная сущность зарождающегося в России капитализма гораздо более сложна, чтобы охватитьее любым из приведенных выше определений. Главнейшей отличительной чертой современной российской экономической системы является отсутствие единой связной структуры, которая, к лучшему или к худшему, но объединила бы эту систему в единое целое. Нет установленных правил конкурентной рыночной игры. В то же время не вполне установилась и система приятельских отношений в бизнесе (параллельная экономика определенно не отвечает этому понятию; деловые отношения, устанавливаемые в ней, по большей части настолько же сухи и обезличены, как и при независимых конкурентных отношениях). И хотя коррупция расцвела пышным цветом, она еще не до конца «институционализировалась», как в «индийской системе». Экономический ландшафт сегодняшней России представляет разнообразную и очень раздробленную картину, в которой, по большей части, каждое постгосударственное предприятие в отношении злоупотреблений продолжает действовать в своем отдельном сегменте параллельной экономики и сохраняет сеть неформальных отношений с другими постгосударственными предприятиями через систему бартерных сделок, задолженностей и поиска рентно-дотационных доходов в отношении официально выпускаемой продукции. Система неформальных экономических связей между высшим руководством постгосударственных предприятий копируется рядовыми сотрудниками на каждом уровне иерархии рабочих мест. Даже когда такие постгосударственные предприятия формально объединяются в финансово-промышленные группы, эти группы зачастую представляют собой всего лишь слабо координируемые конгломераты, и трудно оценить действительную степень экономической власти, которую такие группы имеют над отдельными входящими в них постгосударственными предприятиями.

В этой главе мы сосредоточим внимание на анализе общероссийских (в отличие от региональных и местных) групп влияния, которые формируют «олигархическую» часть капитализма в современной политико-экономической системе России. Мы увидим, что такой анализ имеет очень большое значение для определения направления, в котором движется переходный процесс в России, и для оценки его перспектив. «Олигархическому капитализму» уделяют наибольшее внимание также аналитики, журналисты и политики. Подсчетыпоказывают, что ведущие ФПГ уже приобрели контроль над предприятиями, которые производят более 50 % ВНП страны. «Олигархи» (главы ФПГ и других крупнейших групп влияния) не жалеют сил, чтобы представить себя неоспоримыми властителями российской экономики, а некоторые из них открыто предъявили претензии и на политическую власть. Действительно, их контроль над большей частью зарождающейся квазирыночной денежной экономикой в России позволяет олигархическим группам осуществлять громадное политическое влияние в Кремле.

Однако, как упоминалось выше, не все так просто. Важно не путать часть с целым и не терять из вида другие миры, вращающиеся на орбитах российской экономики и государства. Эти миры представлены безденежной и увядающей, но все еще существующей экономикой постгосударственных предприятий, военно-промышленным сектором, региональными и местными структурами параллельной экономики. Эти части российского капитализма редко пользуются вниманием тех наблюдателей, которые сосредоточивают его на экономических параметрах, поддающихся прямому измерению, таких, как цены на акции, учетные ставки и иные индикаторы финансового рынка.

И в самом деле, как было показано в главе 4, всего лишь чуть более 30 % промышленного производства в России в настоящее время обслуживается деньгами как средством обмена. Учитывая, что основу контроля «олигархов» составляет контроль над движением денежной наличности, они могут иметь преобладающее влияние на максимум 30 % от объема продукции, производимой постгосударственными предприятиями, формально находящимися под их патронажем, а 30 от 50 % составляет всего лишь 15 % ВНП. Это, конечно, большая часть, но не подавляющая. Небольшие группы влияния, возникшие в процессе упадка и краха плановой экономики, все еще играют доминирующую роль в экономической и даже политической жизни переходного общества России (главным образом на региональном и местном уровнях). Не следует забывать и то, что Россия — ядерная держава и будет ею оставаться. Это означает, что в ней всегда будет присутствовать не очень многочисленная, но имеющая очень сильную мотивацию военно-промышленная элита, выступающая против полного преобладания ФПГ и их коммерческих интересов над тем, что она считает приоритетами государства. Короче говоря, российский капитализм, даже в его нынешней, эмбриональной стадии, уже демонстрирует черты в высшей степени своеобразной политико-экономической системы, которую следует анализировать не прибегая к помощи зачастую вводящих в заблуждение аналогий.

Таким образом, то, что мы видели в конце 1990-х годов в России, являлось переходным процессом в самом строгом понимании этого слова, процессом формирования новой системы, которая еще не пришла в долгосрочное и даже в среднесрочное равновесие. Это делает анализ очень трудным и расплывчатым. В то же время эта особенность делает переходный процесс наиболее интересным как с теоретической точки зрения (какими путями общество находит новое равновесие после радикального смещения старого?), так и с точки зрения практической политики (еще, быть может, не поздно попытаться воздействовать на ход событий, чтобы повернуть процесс перехода в русло более приемлемого нового равновесия).

Существующую квазирыночную олигархическую политико-экономическую структуру, несмотря на то, что именно она наиболее часто фигурирует в расхожих представлениях о том, что такое современный российский капитализм (особенно как его представляют себе за рубежом), можно сравнить с нестабильным временным плато, под которым и вокруг которого продолжается бурная тектоническая деятельность, которая неизбежно в скором времени изменит его форму до неузнаваемости (это в очередной раз было подчеркнуто финансовым и банковским кризисом 1998 года). Ответ на вопрос о том, будут ли перемены происходить в более или менее мягкой форме, или в виде вулканического взрыва (с непредсказуемыми последствиями), будет в преобладающей степени зависеть от шагов следующего российского правительства в течение будущих нескольких лет, особенно от его способности координировать различные социально-экономические и политические силы путем установления и исполнения новых правил социальной игры, из которых ниодин субъект экономической деятельности не сможет извлечь индивидуальной прибыли, но которые смогут повысить общее благосостояние, если будут применены одновременно ко всем субъектам экономической деятельности.

Группы влияния и переход к демократии

Прежде чем приступить к анализу структуры политической власти в сегодняшней России, заметим, что не существует «закона истории», который утверждал бы, что на смену рухнувшему тоталитарному режиму обязательно приходит демократическая система, а не другое, аналогичное тоталитарное правление. В действительности опыт истории свидетельствует как раз об обратном: случаи стихийного перехода к демократии являются чрезвычайно редким исключением [85]. Хотя процесс российского перехода к демократии еще очень далек от завершения, тем не менее с конца восьмидесятых годов страна делает попытки построить конституционное государство и демократическую политическую систему. Почему же перемены происходили так, как они происходили, вместо того, чтобы привести к власти очередного диктатора, чего многие боялись?

Согласно Ольсону [85] ключом к объяснению случаев, когда на смену павшему автократическому режиму приходит не очередная автократия, а демократическая система разделения власти, является «отсутствие общих условий, порождающих автократию... Автократии препятствуют, а демократии способствуют случайные события в истории, которые оставляют после себя баланс сил или патовое положение — разброс сил и ресурсов, который делает невозможным для одного лидера или одной группы взять власть над всеми остальными» (с. 573). Важно также, чтобы не было условий для того, чтобы более мелкие автократические режимы заменили распавшуюся более крупную автократию каждый на своей территории (там же). Факты, представленные в предыдущих главах, показывают, что главной движущей силой перехода к политической демократии в России действительно мог быть «разброс сил и ресурсов» среди различных групп влияния.

Как было показано ранее (см. главу 1), в коммуниста-ческой экономике бывшего Советского Союза сформировались и постепенно приобрели контроль над ресурсами два типа групп влияния. Первая группа состояла из промышленных групп влияния, формировавшихся вокруг больших министерств, а иногда даже вокруг некоторых очень крупных государственных предприятий. Вторая группа состояла из местных групп давления, возглавлявшихся могущественными региональными лидерами, особенно в неславянских республиках бывшего Советского Союза.

Основа могущества групп влияния первого типа была создана за счет реформ централизованного планирования, начавшихся в конце пятидесятых годов и продолжавшихся до самого конца плановой экономики. Самой отличительной чертой этих групп, однако, была их взаимозависимость друг от друга и совместная большая степень зависимости от центральной власти. Это было прямым следствием организации плановой экономики как гигантского вертикально интегрированного предприятия, созданного для служения интересам его руководства, Политбюро и Центрального Комитета Коммунистической партии. Результатом явилось то, что организация мелких полностью независимых автократий для замены тоталитарной коммунистической системы было неприемлемым решением для промышленных групп влияния, которые были «перемешаны вместе на обширном и хорошо очерченном поле» [85, с. 573]. Каждая такая группа, а, возможно, и каждое крупное постгосударственное предприятие, вокруг которого сформировалась «окрестность» параллельной экономики, является своего рода мелкой автократией, однако эти «автократии» не могут существовать без взаимодействия с другими сегментами экономики (во всяком случае, в той части, которая относится к продолжению производства их официальной продукции). Поэтому такие группы вынуждены искать согласия в вопросе о разделе власти на общенациональном уровне.

Для многих групп влияния, сформированных на региональном уровне, ситуация была иной. В некоторых республиках и регионах бывшего Советского Союза одной хорошо организованной группе влияния удавалось установить почти полное доминирование. Неудивительно поэтому, что менее развитые в промышленном и культурном отношении республики бывшего Советского Союза сменили рухнувший коммунистический режим на собственные мелкие автократии и даже еще не начали переход к демократии. Некоторые из этих республик были ввергнуты в гражданские беспорядки.

На большей части территории бывшего Советского Союза, представленной главным образом Россией, переход к демократии начался потому, что демократическое устройство разделения власти было единственной альтернативой полному хаосу и экономическому краху высоко индустриализированной и интегрированной экономики, унаследованной новой системой от рухнувшей старой. Это понимание подспудной причины возникновения сегодняшней политической системы в России требует от нас подробного объяснения феномена олигархической власти, к исследованию которого мы сейчас и перейдем.

Группы влияния в России: источники могущества

За годы, прошедшие после развала Советского Союза и начала «перехода к рыночной экономике», произошло много изменений в относительном балансе власти между группами влияния. Успешными группами влияния, вполне естественно, стали группы, сумевшие захватить контроль над теми крупными активами, унаследованными от старой плановой экономики, которые могли прямо обмениваться на наличные деньги (представленные главным образом доходами в иностранной валюте).

Можно сказать, что структура политико-экономической власти в сегодняшней России основывается на (1) экспортеминеральных ресурсов (нефть и газ, а также черные и цветные металлы), (2) контроле над электроэнергетикой и (3) деньгах из государственного бюджета. Установление и передел контроля над этими источниками богатства и дали толчок открытому формированию основных олигархических групп влияния, и эти источники составляют их финансовую основу. Используя деньги, полученные из этих источников, олигархические группы создали империи, которые включают не только промышленные предприятия, банки и торговые компании, но также и политические организации и средства массовой информации. Таким образом, возведенное здание выходит далеко за пределы простого бизнеса: трубопроводы для экспорта нефти и газа, электростанции и бюджетные деньги являются краеугольным камнем всей системы власти в России в переходный период. И именно от продолжения возможности использовать эти источники дохода решающим образом зависит стабильность и само выживание системы «олигархического капитализма».

В частности, энергетический сектор экономики в настоящее время не только составляет почти половину промышленного производства в России, но и служит основным источником доходов для других отраслей промышленности и для государства. Нефть, нефтепродукты и природный газ составили более 46 % экспортных поступлений в твердой валюте в 1996 году (еще 27 % составили поступления от экспорта металлов). Энергетический сектор является также центром системы задолженностей, бартерных сделок и бюджетных проблем государства, связанных с задолженностями. Учитывая такое место энергетического сектора, вряд ли будет большим преувеличением сказать, что «олигархический капитализм» в России развивает почти что монокультурную специализацию по добыче минеральных ресурсов и первичной переработке сырьевых материалов. Правда, его долгосрочные перспективы далеко не блестящи, а стабильность сомнительна. Очевидно, что монокультурная специализация не является путем устойчивого развития для экономики и общества таких масштабов и такого разнообразия, как в России. Падение мировых цен на минеральные ресурсы, начавшееся в середине 1990-х годов, подчеркнуло в высшей степени сомнительную природу такого пути развития в преобразованиях, осуществляемых в России.

Если взглянуть на список крупнейших компаний, входивших в главные промышленные группы в России в середине 1990-х годов, то мы сразу увидим, что подавляющее большинство этих компаний действовало в области добычи минеральных ресурсов или первичной обработки сырьевых материалов.

Только два постгосударственных предприятия имели ежегодный объем продаж, превышавший 10 млрд долларов США, что сравнимо с объемом продаж крупных транснациональных компаний в рыночной экономике. Оба они являлись холдинговыми компаниями-монополистами, одно — в области производства электроэнергии (РАО «ЕЭС» с объемом ежегодных продаж 22,8 млрд долларов США), а второе — в добыче природного газа («Газпром» с объемом ежегодных продаж 22,5 млрд долларов США). Двадцать три компании имели объем ежегодных продаж от одного до десяти миллиардов долларов США. Из них двенадцать компаний являлись холдинговыми компаниями в нефтяной промышленности, объединявшими ряд нефтедобывающих фирм и нефтеперерабатывающих заводов. Еще семь были крупнейшими сталелитейными заводами.

Из пятидесяти крупнейших постгосударственных предприятий шестнадцать (32 %) были заняты в производстве нефти и газа, семнадцать (34 %) — в металлургии (производство стали и черных металлов) и пять (10 %) — в химической и нефтехимической промышленности. Еще три компании занимались производством электроэнергии, и одна была занята в целлюлозно-бумажной промышленности. Из этого следует, что 84 % крупнейших постгосударственных предприятий были заняты в добыче минеральных ресурсов и обработке сырьевых материалов. Только восемь из крупнейших компаний (16 %) были заняты в других отраслях промышленности, причем пять из них производили автомобили, которыене были конкурентоспособными на международных рынках и держались на плаву только за счет высоких импортных пошлин и иных форм государственного протекционизма.

Образование новых общенациональных промышленных групп влияния в посткоммунистической России началось сразу после начала перехода к рыночной экономике и упразднения старых министерств. Эти группы представляют собой довольно пеструю картину, и каждая из них имеет свои уникальные черты. Тем не менее можно распознать и некоторые общие черты, присущие им всем (для ознакомления с последним обзором финансово-промышленных групп в России на английском языке см. Джонсон [63]).

Самой заметной общей чертой, тесно связанной с процессом образования ФПГ и источниками их неожиданного богатства, является случайный и часто бесцельный состав каждой из них. Большинство промышленных фирм, входящих в ФПГ, являются постгосударственными предприятиями, значительная часть акций которых была приобретена другими членами группы в ходе приватизации. Первоначальная задача таких приобретений состояла в том, чтобы наилучшим образом воспользоваться возможностями, предоставлявшимися почти бесплатным распределением прежней государственной собственности. Политические связи и влияние в правительстве (на федеральном и местном уровне) играли и продолжают играть важнейшую роль, в то время как вопросы стратегического управления оставались (и продолжают оставаться) на периферии внимания. «Олигархи», положение которых полностью зависело (и продолжает зависеть) от личных «рабочих» отношений, которые они сумели установить с влиятельными руководителями федерального и региональных правительств, торопились «не опоздать на отходящий поезд», не очень задумываясь о том, куда этот поезд направляется.

Соответственно, многие отдельные постгосударственные предприятия, формально входящие в ФПГ (и даже вертикально интегрированные компании в нефтяной и газовой промышленности), в принципе продолжают действовать в сфере их собственной, в значительной части безденежной и скрытой экономики. Технологические и даже финансовые связи между членами группы (за исключением формального владения акциями) зачастую слабы. «Олигархи» уделяют маловнимания тому, как управляется каждое отдельное постгосударственное предприятие, входящее в их группу, или вопросам реструктуризации. На деле многие постгосударственные предприятия, приобретенные ФПГ, испытывают большие затруднения с наличностью. Они были бы бременем для головных компаний, если бы не возможность извлечения рентно-дотационных доходов, которую влечет за собой формальное владение крупными постгосударственными предприятиями в базовых отраслях промышленности.

Вторая отличительная черта российских финансово-промышленных групп становится гораздо яснее, если представить их скорее в качестве групп лоббирования и финансовых захребетников, нежели в качестве форм промышленной организации или корпоративного управления. Одной из причин является случайное формирование таких групп. Вторая причина может быть описана в терминах известной теории «сравнительного преимущества».

Ядро практически всех ФПГ и вертикально интегрированных компаний составляют новообразованные частные фирмы (банки, торговые или холдинговые компании). Эти фирмы относятся к квазирыночному сектору российской экономики и, по большей части, управляются людьми, достигшими своего положения в результате посреднической деятельности и/или лоббирования. Да, большинство так называемых «баронов-разбойников» в промышленности США в конце XIX века имели такие же корни (и мораль) (см., например, [64]). Тем не менее обстановка, в которой действуют современные российские бароны-разбойники, совершенно иная. Карнеги, Рокфеллер и Хаттингтон не только лоббировали политиков и образовывали пулы инсайдеров. Они еще и создавали крупные производственные и транспортные мощности там, где ничего этого ранее не было. Они были вынуждены бороться с конкурентами из своих же рядов, но им не приходилось сталкиваться с каким бы то ни было заметным сопротивлением новым методам промышленной организации, которые они вводили в основание. И, что, пожалуй, важнее всего, им не надо было инвестировать в реструктуризацию, инвестиции шли только на новое строительство.

В отличие от них, российские «олигархи» приобрели доли в больших постгосударственных предприятиях с уже созданными производственными мощностями, инфраструктурой ипривычными процедурами принятия решений. Реструктуризация таких предприятий — это задача, которая лежит за пределами возможностей новообразованных холдинговых компаний. Кроме того, как мы уже видели, постгосударственные предприятия на нижнем уровне создали и поддерживали собственные правила экономической игры, включая неформальные контакты и злоупотребления, задолго до того, как стать членами ФПГ. Возможностей их новых владельцев явно не хватает для того, чтобы изменить правила игры, преобладающие на нижнем уровне экономики. Поэтому все организационные усилия холдинговых компаний, естественно, направлены на извлечение дотационных доходов или доходов от управления банковскими счетами постгосударственных предприятий. Иными словами, сравнительное преимущество ФПГ состоит в генерировании политического давления и получении различного вида рентных доходов, а не в том, чтобы возглавлять реструктуризацию. Надежды, часто встречающиеся в литературе (см., например, [7]), на то, что банки и ФПГ могут стать альтернативным решением проблемы корпоративного контроля в переходной экономике, характеризующейся отсутствием конкурентных рынков капитала и строгим контролем со стороны инсайдеров, пока что не сбылись ни в малейшей степени.

Конкуренция между ФПГ за политическое влияние идет главным образом по следующим трем направлениям. Во-первых, они конкурируют за получение различных налоговых льгот и льгот по импортным пошлинам, равно как и за получение иных форм субсидий от государства от имени постгосударственных предприятий, входящих в группу. В этом отношении ФПГ являются классическими лоббистскими группами влияния, подобными тем, что изучались Ольсоном и Беккером.

Во-вторых, они конкурируют за получение государственных банковских счетов. Природа частных коммерческих банков, возглавляющих большинство ФПГ, существенно отличается от той, которая должна существовать в свободной рыночной экономике. Единственным подлинным розничным банком в России по-прежнему остается ранее государственный Сберегательный банк (Сбербанк), в котором даже до финансового кризиса августа 1998 года хранилось более 75 % всех частных вкладов. Эта доля еще более возросла послеавгустовских событий. Частные коммерческие банки в очень большой степени зависят от счетов постгосударственных предприятий, а также от счетов различных центральных и местных государственных органов (включая счета налоговых ведомств, таможенных органов, самого министерства финансов и т.д.). Величина таких счетов часто является вопросом жизни или смерти для каждого отдельного банка, и битвы за получение этих счетов ведутся чаще всего с помощью политического влияния.

И, наконец, третьей важной сферой конкуренции между ФПГ является конкуренция за захват потенциально наиболее привлекательных постгосударственных предприятий, акции которых в ходе продолжающейся приватизации предлагаются на продажу государством. Среди таких крупных приобретений только в 1996 — 1997 годах можно назвать компанию «Юкос», приобретенную группой «Менатеп», а также «Норильскникель» (крупнейший производитель никеля в Европе) и «Связьинвест» (холдинговая компания в области коммуникаций), приобретенные быстро растущей в то время группой «Онэксим». Почти каждое такое приобретение порождало широко распространявшиеся утверждения о коррупции и суровую критику.

Разрыв между налогоплательщиками и потребителями налогов. Модели Беккера в российских условиях

Организация постпланового переходного российского общества в общенациональном масштабе в виде разделения контроля над ресурсами и государственными бюджетными средствами между несколькими главными олигархическими группами влияния имеет существенное значение для выбора теоретической основы для анализа зарождающейся российской демократии и ее взаимодействия с процессом экономического реформирования. Независимых демократических социальных институтов, независимого правительства пока еще просто не существует. Поэтому любимые темы традиционного подхода к переходу, такие, как предполагаемые различия в «политике реформ» и борьба между «реформаторами» и «консерваторами», в значительной степени теряют смысл. Напротив, такая ситуация делает прямо применимыми основанные на принципе «черного ящика» политико-экономические модели конкуренции между группами влияния, введенные в научный оборот Беккером. Беккеровский (Чикагский) принцип моделирования политического процесса как лишь слегка закамуфлированной борьбы между группами влияния за рентные доходы, вне всякого сомнения, полностью применим в том, что касается политики Москвы, а недостаточное внимание, уделяемое политическим институтам, часто расценивающееся как слабое место в таких моделях (см., например, [110, с. 1406; 77, с. 536]), в российском случае практически не имеет значения (см., однако, главу 9).

Суть подхода, изложенного в классической модели Беккера, в наших целях можно изложить в упрощенном виде следующим образом (мы следуем здесь Беккеру [18]). Предположим, что общество разделено на две непересекающиеся группы, объединенные по интересам, одну из которых облагают налогами, а вторую субсидируют. Это разделение фиксировано, и нас в данном случае не интересует, что было первопричиной возникновения этих групп (в нашем случае это, безусловно, было наследием коммунистической системы). Без потери общности можно считать, что суммы, собираемые в виде налогов (Т), и суммы, выдаваемые в виде субсидий (S), равны между собой (политическое бюджетное ограничение): если субсидии выдаются за счет печатания новых денег, это все равно означает, что налогоплательщики платят налог в виде инфляции. Обозначим количество людей в субсидируемой группе n s , а количество людей в налогооблагаемой группе n t . Символы σ и τ будут обозначать величину субсидий на одного человека в группе s (за вычетом любых налогов, уплачиваемых s) и величину налогов, собираемых на одного человека в группе t (за вычетом любых субсидий, предоставляемых t). В этих обозначениях политическое бюджетное ограничение может быть записано в следующем виде:

S = п s σ = n t τ = T. (7.1)

Налоги и субсидии зависят от политического влияния, оказываемого различными группами, что можно представить в следующем виде:

S = T = I ( p s , p t ), (7.2)

где I является «функцией влияния», a p s и p t отражают давление, оказываемое получателями и плательщиками налогов, которое для каждой группы определяется в виде произведения количества людей в группе на сумму, затраченную на одного человека. Мы не оговариваем здесь зависимость функции влияния от количества человек в каждой группе, так как это не является предметом нашего рассмотрения (см. Беккер [18] для ознакомления с общей моделью).

Функция полезности каждого индивида в экономике зависит от выплачиваемых налогов или получаемых субсидий и от его затрат на оказание политического влияния:

U S = U S ( σ,τ,a s ) и дU S /дa s = U S a < 0, д U S /дσ = U S σ > 0,

U t = U t ( τ,σ,a s ) и дU t /дa t = U t a < 0, д U t /дτ = U t τ > 0. (7.3)

Здесь a s и a t обозначают затраты на оказание политического влияния на душу члена группы соответственно в субсидируемой или налогооблагаемой группе. Применяя понятие равновесия Нэша-Курно для некооперативных игр (в котором каждая сторона действует с целью максимизации полезности для своих членов, принимая действия другой стороны как нечто, на что она не может оказать непосредственного влияния), мы получаем:

дU t /дa t = 0 = U t a + U t τ ( дτ/дp t ) p t ,

U S /дa s = 0 = U S a + U S σ ( дσ/дp s ) p s ,

или

-F(τ,σa t ) = — (U t a / U t τ )I t p t ,

G ( σ,τa s ) = — ( U S a / U S σ ) I s p s . (7.4)

Приведенные уравнения определяют оптимальные затраты на оказание влияния и, соответственно, оптимальные уровни самого влияния. Равновесный уровень взимания налогов и предоставления субсидий при этом находится с помощью функции влияния, показанной в уравнении (7.2).

Ключевым моментом в анализе Беккера является представление о том, что налоги и субсидии оказывают серьезное отрицательное влияние на распределение ресурсов. Таким образом, полезная стоимость выплачиваемых налогов в денежном выражении превышает выплачиваемую сумму (F < 1), а денежное выражение субсидий меньше, чем получаемая сумма (G > 1). Это явление можно отчетливо представить в виде следующей записи:

F = 1 — d t ( τ,σ ) , G = 1 + d s ( σ,τ ), (7.5)

где d t является некомпенсированной потерей благосостояния или общественными издержками, которые несут налогоплательщики при сборе налогов, равных τ, и субсидиях, равных σ, a d s является предельными общественными издержками, которые несут получатели субсидий, равных σ, при налогах, равных τ. Подставляя (7.5)в(7.4), мы немедленно получаем результат, заключающийся в том, что оптимальные затраты налогоплательщиков на оказание политического влияния имеют тенденцию быть выше, когда выше общественные издержки сбора налогов, а оптимальные затраты на оказание влияния получателями субсидий меньше, когда общественные издержки раздачи субсидий (например, расходы на содержание административного аппарата и т.д.) выше, так как влияние субсидий на общественную полезность получателей отрицательно зависит от этих общественных издержек, представляющих собой чистый вычет из номинальной суммы субсидий [18, с. 334]. Из вышеизложенного анализа Беккер делает вывод, что если нет оснований полагать, что одна группа значительно эффективнее осуществляет политическое влияние, чем другая, то будут применяться более эффективные схемы налогообложения и субсидий, и ни налоги, ни субсидии не будут чрезмерно высокими. «Учитывая, что наличие общественных издержек как при сборе налогов, так и при выдаче субсидий стимулирует оказание влияния со стороны налогоплательщиков и, наоборот, снижает стимулы со стороны получателей субсидий, налогоплательщикам присуще «внутреннее» преимущество в оказании влияния на политические решения» [17, с. 381]. Из этого следует вывод о том, что в реальности наиболее устойчивым положением является статус-кво того распределения доходов, которое определяется рынком, «так как политический сектор не будет в значительной степени вмешиваться в распределение частных доходов, даже если группы, выигрывающие от вмешательства, лучше организованы политически, нежели группы, страдающие от такого вмешательства, если только преимущество в этой организованности не слишком значительно» (там же, с. 382).

Анализ Беккера, примененный в контексте перехода к рыночной экономике, подразумевает, что самые ущербные формы неэффективного перераспределения, унаследованные от коммунистической системы, должны постепенно исчезнуть по мере того, как новое правительство предоставит возможность налогоплательщикам организоваться политически и эффективно противостоять субсидируемой олигархии. Таким образом, модель Беккера представляет собой сильный довод в поддержку демократического процесса реформирования экономики, которая, как и предшествующие коммунистические, характеризуется неэффективным перераспределением.

Трудно переоценить значение фундаментального вывода, прямо вытекающего из применения модели Беккера, о крайней важности развития демократического процесса для достижения долгосрочных целей экономической эффективности в стране, находящейся в процессе перехода от плановой к рыночной экономике. Тем не менее автоматизм в этом процессе, к сожалению, не гарантирован. Природу одной из проблем, связанных с этим, можно показать на простом примере. Предположим, что в начале переходного процесса налогооблагаемая группа Беккера t выплачивала в виде налогов 100 денежных единиц, а субсидируемая группа s получала 90 денежных единиц в виде субсидий (разница относится на счет общественных издержек системы сбора налогов и предоставления субсидий). Представим также, что в то же самое время имеет место неэффективный перекрестный процесс, в результате которого группа s также выплачивала 50 денежных единиц в виде налогов, а группа t получала 40 денежных единиц в виде субсидий. Таким образом, чистые налоги, выплачиваемые группой t, составляют 100 — 40 = 60 единиц, а чистые субсидии, получаемые группой s, составляют 40 единиц. Согласно Беккеру, у обеих групп в первую очередь наличествует мотивация к тому, чтобы избавиться от налогов [18, с. 334]. Однако, если политическая организация была изначально возможна только для группы s, неэффективный процесс перекрестного субсидирования прекращается путем ликвидации всех налогов, выплачиваемых этой группой. Естественно, прекращается и выплата субсидий группе t, в результате чего в чистом итоге налоговое бремя группы t возрастает с 50 до 100 единиц, а субсидии группе s — с 50 до 90 единиц. Преимущества субсидируемой группы (номенклатуры) значительно увеличились, и распределение доходов стало еще более неравным. Чем больше масштаб неэффективного перекрестного перераспределения в начальной ситуации, тем сильнее будет ощущаться указанный эффект.

Важным выводом, вытекающим из этого примера, является то, что если принимается во внимание этот отрицательный эффект на распределение доходов, то денежное выражение снижения общественных издержек благодаря отмене перекрестного распределения неправильно измеряет подлинное изменение баланса издержек и полезности с общественной точки зрения. В приведенном примере общественные издержки сбора налогов и распределения субсидий снизились в денежном выражении с 20 до 10 денежных единиц благодаря тому, что перестал быть нужен аппарат, взимавший налоги с номенклатуры и перераспределявший средства налогоплательщикам. В то же время, если предельная полезность дохода для членов группы t (которые, мы можем предположить, имеют более низкий уровень дохода) значительно выше по сравнению с предельной полезностью доходов группы s, общественное благосостояние, вполне вероятно, снизится при любой разумной функции общественного благосостояния, поскольку денежная выгода от экономии на сборе налогов с номенклатуры не компенсирует резкое снижение благосостояния группы t, происшедшее в результате утраты ими даже той небольшой компенсации, которую они имели от субсидируемой (номенклатурной) группы.

Несмотря на уменьшение налогообложения и вероятных общественных издержек сбора налогов и распределения субсидий, средний реальный уровень доходов российских семей в 1997 году составил чуть меньше 60 % от уровня 1991 года. В то же время наши подсчеты показывают, что снижение налоговых доходов в последние годы стало результатом налоговых льгот, предоставлявшихся различным группам влияния. Широко распространено мнение, что ежегодный отток капитала из России составляет 20 — 25 млрд долларов США, и в нем участвуют все наиболее влиятельные промышленные группы (производители и экспортеры в нефтяной и газовой промышленности, производители редких металлов и стали, военного оборудования, большие коммерческие банки, импортеры алкогольных напитков и автомобилей и т.д.).

Непропорционально большое преимущество в политической организации, которым пользуются группы влияния, стремящиеся к извлечению рентно-дотационных доходов и организованные в рамках прежнего правящего класса номенклатуры, на самом деле создает еще более серьезные проблемы, чем перекос в распределении доходов. Главная проблема с точки зрения эффективной экономики состоит в том, что, будучи ограниченными в возможностях политической организации, многие малые предприятия, а также население в целом находят альтернативу в том, чтобы отказаться от официальных институциональных форм экономической деятельности вообще и переключиться на систему параллельной экономики и частного права. А это создает почти безвыходный порочный круг.

Параллельная экономика является сегодня в России вполне реальной альтернативой ведению экономической деятельности согласно официально установленным правилам игры. Несмотря на то, что деятельность в параллельной экономике зачастую влечет за собой необходимость денежных выплат настоящим бандитам, рядовые субъекты экономической деятельности по-прежнему считают ее более прибыльной, чем работу на официальном рынке, где они подвергаются произвольному и несправедливому налогообложению и эксплуатации со стороны небольших, но хорошо организованных групп влияния. Растущий масштаб ухода в параллельную экономику уменьшает доходы правительства, а так как правительство не может подвергать налогообложению поддерживающие его группы влияния, в конечном итоге у него недостает ресурсов для поддержания налогового механизма и механизма принудительного исполнения. Даже армии и милиции часто не выплачивалась их скудная зарплата в течение месяцев, что, конечно, никак не могло способствовать честному выполнению служебных обязанностей и разрушало систему общественной безопасности, а также уменьшало угрозу наказания за уклонение от уплаты налогов и за деятельность в параллельной экономике.

В таблице 3 мы приводим динамику перераспределения через федеральный бюджет, выраженную в процентах от ВВП, в российской экономике за период с 1992 по 1998 год. К 1998 году сбор налогов федеральным правительством в пересчете на долю ВВП упал примерно наполовину по сравнению с его уровнем в начале реформ. Затраты федерального правительства (включая централизованные кредиты, отмененные в 1995 году, и исключая внебюджетные фонды, данные по которым недоступны, в период с 1996 по 1997 год), подсчитанные как доля в ВВП, составили в 1997 году менее 50 % от уровня 1992 года. Эти данные дают разительное подтверждение мыслям Беккера: когда организованные группы влияния получили свободу оказывать политическое давление на правительство, они в первую очередь воспользовались этим, чтобы уменьшить свое налоговое бремя и перекрестные субсидии, выдаваемые неорганизованным группам.

Таблица 3. Налоговые поступления и расходы федерального правительства от российского ВВП, 1992 — 1998 гг. (в процентах)

Источник: оценки автора на основе данных Министерства финансов РФ.

То, что это не являлось сознательными усилиями по проведению реформ, но скорее результатом неконтролируемого процесса, проявляется в том факте, что бюджетный дефицит в течение 1996 — 1998 годов увеличивался. В 1996 году примерно 30 % всех налогов просто не уплачивались налогоплательщиками, и Государственный комитет по налогам жаловался, что только 16,6 % субъектов экономической деятельности вовремя выплачивали все налоги, в то время как 34 % не выплачивали ничего (остальные производили некоторые платежи, но не в полном объеме и крайне нерегулярно). С течением времени ситуация еще ухудшилась, особенно с лета 1998 года.

Подсчитано, что почти половина снижения налоговых поступлений в 1990-х годах относится на счет предпочтительного льготного налогообложения различных групп влияния. В последнее время стало широко распространенным явлением, когда правительство отказывается от формальных правил налогообложения, которые все равно не работают, и переходит к индивидуальным переговорам с крупными налогоплательщиками. В то же время, что естественно, зависимость политиков и бюрократов, а также многих сотрудников силовых ведомств от особых интересов, связанных с их личными доходами, возросла еще больше. Существуют утверждения, что даже министерские посты покупаются группами влияния за наличные деньги.

Какова связь между реальностью переходной экономики и теоретическими выводами из модели Беккера, согласно которым неэффективность системы сбора налогов и распределения субсидий ставит естественные преграды перераспределению от менее организованных в пользу более организованных групп? Эта связь устанавливается, если принять во внимание, что анализ Беккера основывается на очень важной, хотя явно и не формулируемой предпосылке о том, что единственным источником власти является конституционное правительство. Возможности различных групп по оказанию влияния на исход политической борьбы в анализе Беккера не выходят за рамки этого «конституционного поля». Однако если степень зависимости конституционного правительства от отдельных олигархических групп становится чрезмерно большой, то реакцией частного сектора вполне может стать создание альтернативных (нелегальных) источников власти. Исключение из анализа подобного «выхода из положения» для потенциальных налогоплательщиков, возможно, оправданно в рамках анализа Беккера, который рассматривал случаи, характерные для стран с хорошо институционализированной рыночной экономикой. В то же время история российского перехода к рыночной экономике показывает, что в иной обстановке эту возможность следует принимать очень серьезно (см., например, Гамбетта [47] для поучительного обсуждения той же проблемы в случае сицилийской мафии, где проводятся выразительные параллели с современной ситуацией в России). Иными словами, предпосылкой действенности теоретической конструкции Беккера является наличие определенной изначальной минимальной степени эффективности политической системы (равенства политических возможностей). В отсутствие такого равенства результатом может стать распад на отдельные фрагменты и одновременный провал как правительства, так и рынков.

Пределы олигархической власти в России: криминализация, социальный нигилизм и уменьшающийся пирог

Важнейшим выводом, который можно сделать из проведенного в этой главе анализа, является вывод о том, что меры самообороны, предпринимаемые членами налогооблагаемой группы в ответ на эксплуатацию со стороны олигархических групп влияния, состоят главным образом в уходе еще глубже в «безопасную гавань» параллельной экономики или даже в переходе на рельсы откровенного натурального хозяйства. Даже согласно официальным подсчетам доля теневой экономики составляет 40 — 45 % ВНП, что делает ее частью повседневной жизни для большинства населения. Это означает резкий рост теневой экономики даже по сравнению с самыми смелыми оценками советской поры. Суть подобного рода «криминализации» (точнее говоря, отказа от соблюдения формального права) переходного общества в России следует понимать именно в таком контексте: пренебрежение общественными интересами наверху (то есть олигархией и правительством) провоцирует аналогичное пренебрежение общественными интересами, законом и правительством внизу. Создаваемая таким образом атмосфера социального нигилизма представляет реальную и постоянную опасность для процесса перехода к рыночной экономике и политической демократии.

Мы имеем здесь дело с настоящим порочным кругом: уход в тень со стороны налогооблагаемой группы как реакция на полную свою беззащитность перед произволом в системе формального права еще более усиливает тенденцию к сегментации рынка и неэффективность, вызванную разделом сфер влияния между олигархическими группами. Это положение, в свою очередь, служит главным виновником бюджетного кризиса в центральном правительстве, немедленным следствием которого является еще большая зависимость различных государственных органов от групп влияния, так как взятки становятся единственным способом выживания для многих государственных чиновников. В части III мы обсудим некоторые средства, которые могли бы помочь разорвать этот порочный круг.

Тенденция к росту власти олигархических групп при полном пренебрежении социальными издержками и интересами подлинной хозяйственной деятельности в сочетании с растущим нигилизмом и уходом рядовых субъектов экономической деятельности в параллельную экономику представляет собой серьезный фактор, который, на наш взгляд, в конечном итоге превращает «олигархический капитализм» в России в крайне нестабильную и нежизнеспособную систему. И это не единственный такой фактор.

Как мы уже упоминали, основным ограничением олигархической власти является почти полная зависимость олигархов от доступа к природным ресурсам, откуда проистекает монокультурная специализация в добыче природных ресурсов и их экспорте. Это обстоятельство делает всю систему экономической и политической власти, создаваемую олигархами, навечно зависимой от пирога ограниченного и уменьшающегося размера.

Несмотря на значительный рост относительной величины топливно-энергетического сектора в России в 1990-е годы, в абсолютных показателях производство электроэнергии снизилось на 20 % в период с 1990 по 1996 год, а производство в топливной промышленности за те же годы снизилось на 34 %.

Одно время среди российских экономистов была популярной идея о том, что минеральные богатства и рента, получаемая от их эксплуатации, могут привести к появлению финансовых средств, необходимых для капитальных инвестиций, для создания системы социальной защиты и осуществления других мер, необходимых для того, чтобы сделать политику реформ успешной. Считалось, что проблема заключается в политической воле правительства, которое должно получить эти рентные доходы путем противостояния давлению, оказываемому олигархами. Подсчеты показывают, что величина ренты, получаемой от минеральных ресурсов, значительно уменьшилась к середине 1990-х годов из-за растущего выравнивания внутренних и экспортных цен (чему, в частности, помогло укрепление реального курса рубля). Так, например, грубая оценка показывает, что в 1995 году нефтяная промышленность выручила менее 7,5 млрд долларов США в виде чистой ренты (как от внутренних, так и от экспортных продаж) при затратах на производство в размере 10,9 млрд долларов (включая расходы на транспортировку). В случае с природным газом на первый взгляд дела обстояли гораздо лучше: разница между продажами и затратами в ценах производителей (за вычетом транспортных расходов, по которым не было доступных сведений) составила 29,7 млрд долларов (затраты на производство составили немногим более 1,6 млрд долларов). В то же время более 60 % всех продаж были осуществлены внутренним потребителям, 92 % которых, согласно словам председателя «Газпрома» (монополиста в добыче природного газа), либо вообще не платили компании за газ, либо не платили «живыми» деньгами. Таким образом, единственными поступающими денежными доходами были доходы от экспортных поставок, которые составили чуть меньше 9,4 млрд долларов США (аналогичная, пусть не такая катастрофическая, ситуация наблюдается в продажах сырой нефти на внутреннем рынке, составляющих 50 % от всех продаж).

Таким образом, абсолютная величина ренты, извлекаемой из минеральных ресурсов и составляющей основу могущества современных российских олигархов, уменьшалась за годы перехода к рыночной экономике и, весьма вероятно, будет еще уменьшаться в будущем. Падение мировых цен на нефть в середине 1990-х годов и финансовые проблемы на так называемых зарождающихся рынках, к которым относится и Россия, лишь обнажили проблему, которая должна была быть очевидной с самого начала. Россия не в состоянии достичь даже временной экономической и социальной стабильности, основываясь только на ренте от минеральных ресурсов и притоке международных портфельных инвестиций. Основа могущества российских олигархов размывается как уменьшением ренты от эксплуатации минеральных ресурсов, так и уменьшающимся государственным бюджетом. Поэтому ожидания, что ныне проводимый «курс реформ», основанный на существующей экономической структуре, опирающейся на ренту с природных ресурсов и кражу средств из бюджета, может привести к достижению стабильности и роста, следует признать ни на чем не основанными. Эти ожидания все более отчетливо напоминают простую и хорошо известную «пирамиду». После кризиса и дефолта в августе 1998 года большинство аналитиков, скорее всего, согласятся с такой точкой зрения. Тем не менее смысл произошедших событий все еще не понят, а уроки не извлечены. Подлинный урок кризиса 1998 года состоит не в том, что России необходим жесткий государственный бюджет (это тоже необходимо, но сами по себе попытки сбалансировать бюджет ни к чему не приведут). В действительности России нужно то, в чем она нуждалась задолго до последнего кризиса, а именно: иная парадигма экономической политики, которая стимулировала бы конкурентный и растущий сектор обрабатывающей промышленности. В противном случае будет почти невозможно избежать опасного соскальзывания в экономический и политический хаос. Предметом рассмотрения в части III станут условия и некоторые меры, необходимые для создания новой парадигмы.