После звонка учитель вручил мне записку: «Сегодня, 12 января, в десять часов, явиться к директору школы». Это через час. Час в формальном понятии, но в действительности намного дольше, потому что наши уроки истории всегда казались намного длиннее, чем должны были быть. Иногда они тянулись бесконечно, словно столетия, из которых состояла история.

По дороге в кабинет директора я не чувствовал ни уверенности, ни подавленности. Если бы меня вызвали к предыдущему директору, я был бы уверен, что ничего хорошего ждать мне не стоит. Это был лютый зверь, ему бы только кого-то унизить или наказать без каких-либо причин.

Зато наша теперешняя директриса, товарищ Валерия Боцва, была женщиной со вкусом. Она была непоколебимой и властной, но не жестокой. Иногда мне казалось, что она сестра-близнец св. Терезы, подобие которой я часто видел среди икон в церкви св. Юра.

Я не мог припомнить ничего такого, за что меня могли вызвать к директору.

Тихонько постучал, надеясь, что по каким-либо причинам её не будет в кабинете. К сожалению, я сразу услышал её властный голос: «Заходите!»

Входя, я почувствовал, как дрожат мои ноги.

Директриса стояла за огромным, новым дубовым столом. Не сводя с меня глаз, она предложила мне сесть. Она тоже села. Я надеялся, что она сразу скажет, зачем вызвала, но она молча осматривала меня. Я и сам внимательно смотрел на неё с выражением уважения.

Я впервые видел нашу директрису так близко.

Короткая стрижка ― это понятно: большинство, как у нас говорили, «восточниц» имели короткие волосы в знак того, что они активно строили коммунизм. Но теперь я заметил, что волосы у неё тонкие-претонкие ― казалось, что каждая волосинка росла отдельно, торчала как иголка у дикобраза. Губы у неё были тонкие, уголками вниз с чёткими, словно карандашом обведенными контурами, и поэтому её рот выглядел так властно, как у довоенного директора.

Наконец, подняв брови, она сказала:

― У меня о тебе очень хорошие отзывы. Можешь гордиться собой.

Она замолчала, давая мне время оценить комплимент.

― Спасибо товарищ директор, ― ответил я, не зная что сказать, смущаясь, так как что-то мне подсказывало, что похвала директора может быть опаснее, чем взыскание.

― Учителя говорят, ― продолжала она, ― что ты активист, один из самых умных в классе, отличник по большинству предметов, в частности по физике и математике. Ты ― пример для других. Нам нужны такие люди ― будущие учёные. От тебя зависит будущее коммунизма.

Она говорила медленно, каждое слово звучало как солдатский шаг, на последнее предложении сделала ударение. Мне было лестно, что от меня зависело будущее коммунизма. И хотя тогда я ещё не знал, какое мне дадут задание, я радовался, что директор Боцва была так уверена во мне. Её вера в мои способности разжигала мой энтузиазм на будущее. Я удовлетворённо улыбнулся, представив в будущем себя за таким же как у неё столом, а возможно и большим.

Директриса, когда стояла, была ни высокой, ни низкой, но теперь, сидя за столом, она казалась мне настоящей великаншей. Три портрета сзади на стене, добавляли ей важности и значительности. Посередине, где когда-то висело распятие, теперь находилось изображение человека с отцовской улыбкой и пронизывающим взглядом. Это был Сталин ― архитектор коммунизма, вождь пролетарской революции. Правее ― портрет круглолицего усатого мужчины с низким лбом и копной волос. Его грудь с рядами медалей, как вспаханное поле, компенсировали невыразительность его лица. Это был Ворошилов ― маршал Красной армии, защитник достижений пролетарской революции. Левее Сталина был изображён Молотов, комиссар иностранных дел, который полтора года назад подписал с Германией Пакт о ненападении. Пенсне на его задранном носу напоминало мне пани Шебець.

У Боцвы было, безусловно, достойное окружение. Эти трое, в случае необходимости, были в её распоряжении, о чём свидетельствовала её самоуверенность. Опираясь обоими руками на край стола, она наклонилась, штудируя моё лицо. Потом сказала:

― Как я уже говорила, ты один из наиперспективнейших учеников нашей школы. Ты трудолюбивый. Если и дальше будешь так трудиться, тебя ждёт блестящее будущее. Труд и преданность делу пролетариата ― вот ключи к коммунистическому будущему.

Соглашаясь, я кивнул. Откровенно говоря, я не очень-то и трудился в последнее время и не собирался и дальше выкладываться. Да, уроки я посещал регулярно, внимательно слушал учителей, к удивлению, имел самые высокие оценки в классе. Однако, после освобождения я почти не открывал книжки. Наши новые учебники, изданные в Москве, пахли рыбой, их невозможно было читать на голодный желудок.

Всё свободное время я играл с Богданом в шахматы, мечтал о девочках, иногда мастурбировал. Теперь я это делал чаще, чем до освобождения. Тогда это было грехом. Один раз на исповеди священник поругал меня и сказал, что это очень нездорово.

Он повелел мне читать «Богородицу» дважды в день на протяжении нескольких недель. К счастью, через несколько недель после моей исповеди, он умер. Решив, что смерть освобождает меня от каких-либо обязательств, я забыл о наказании.

Я был уверен, что директриса, как убежденная атеистка, оценила бы меня, если бы знала, что я нарушаю Божий запрет. Но она пошла дальше:

― Михаил Андреевич, ты умный юноша. Мы освободили вас от буржуазной эксплуатации, наша система сделает всё, чтобы обеспечить ваше будущее, сделать вашу жизнь богатой и счастливой.

Я хотел поблагодарить её за то, что она рассказала мне, что кто-то хочет сделать меня богатым и счастливым, но она продолжала:

― Но вы должны это заслужить, Михаил Андреевич! Нельзя только брать, необходимо также и давать!

Она выпрямила руку и ещё ближе наклонилась ко мне, словно хотела посвятить меня в очень важную тайну:

― Михаил Андреевич, слышали ли вы о врагах народа?

― Да, товарищ Боцва, ― ответил я, удивляясь такому очевидному вопросу, ведь страницы наших газет пестрели статьями про врагов народа и предупреждениями, чтобы мы были бдительными.

Она молчала, пронизывая меня взглядом. Наступила полная тишина, словно в пустой церкви. Я почувствовал, что меня засасывает какая-то невидимая сила.

Потом она отвела взгляд. Я заметил, что за окном кружатся хлопья снега. К счастью, за пределами этого кабинета существовал другой мир.

Боцва снова заговорила:

― Строительство коммунизма ― задание не из лёгких. Нас окружают капиталистические страны. Они готовят против нас войну. Естественно, мы их победим. Однако среди нас тоже есть враги ― враги народа! Они делают вид, что будто верны нам, но на самом деле хотят подорвать нашу систему изнутри.

Она на миг остановилась, а затем, всматриваясь мне в лицо, добавила:

― Мы должны остерегаться их. Мы должны быть постоянно начеку. Мы должны знать, что они делают. Вы понимаете? Вы понимаете, Михаил Андреевич? Мы должны знать, о чём они думают и как действуют.

Внезапно до меня дошло. Мои ладони вспотели. Она хотела, чтобы я стал доносчиком. Не успел я собраться с мыслями, как она сказала это прямым текстом:

― Я хочу, чтобы ты следил за врагами народа. Присматривайся, что люди вокруг говорят и делают. Если услышишь, что кто-то выражается против системы, или увидишь, что кто-то подозрительно себя ведёт, сразу же доноси мне! Двери моего кабинета для тебя открыты.

Не ожидая моего ответа, она встала и измерила меня взглядом, словно хотела убедиться, или достоин я такого задания. Я тоже встал. Она была невысокой женщиной, но пожатие её руки было тяжелее, чем у всех бывших директоров вместе взятых.