Уже с утра здание школы напоминало растревоженное осиное гнездо. Стаи людей в форме ― милиция, военные, всеобщая гроза ― НКВД ― слонялись по школе в поисках доказательств. В окружении партийного руководства директриса нервно шагала по коридорам, отчаянно жестикулируя. На её лице бала написана вся серьёзность ситуации.

Всех учителей вызвали к директрисе, ученики остались сами. Обычно, без учителя класс вспыхивал весёлым щебетанием. Но не сегодня. Все сидели словно на похоронах ― молча и торжественно.

Я, как и все, ужаснулся, когда утром зашёл в вестибюль. То, что вчера было мраморной статуей нашего Вождя, сегодня казалось костлявым каркасом дикого животного. Фиолетовое чернило проникло в парижский гипс и выточило причудливые извилистые узоры.

Первым на место преступления прибыл уборщик. Не зная что делать, он прикрыл статую своим зимним пальто. Потом обвернул её покрывалами и белыми простынями, чтобы закрыть повреждения. Теперь было видно только один ботинок Сталина в чернильных пятнах.

Входя в вестибюль, ученики смотрели на этот балаган, но делали вид, что ничего не видят. Прямой взгляд на статую могли расценить как одобрение осквернения нашего Вождя.

Кто это сделал? Этот вопрос волновал всех и каждого. А особенно нас с Богданом. Если бы знать, кто это сотворил, мы бы донесли директрисе и получили бы награду. Мы бы доказали свою преданность пролетарской революции и наше будущее было бы обеспечено.

Вернувшись от директрисы, наш учитель торжественно объявил, что следующие два занятия будут политинформацией. Началась с выражения глубокого уважения и безусловной преданности нашему осквернённому Вождю. Далее учитель начал проклинать виноватых, которых назвал «хулиганами, диверсантами, иностранными агентами и врагами народа».

Он «обрабатывал» нас, взывая к чувству долга и преданности пролетариата, а в конце ― к нашему славному будущему. Мы мрачно сидели, возмущаясь преступлением совершённым против нашего Вождя. Все согласились с учителем, когда в конце он громко и так убедительно, как мог, крикнул: «Мы проучим этих мерзавцев! Мы отрубим их грязные руки!»

Потом нас, как и остальные классы, повели в спортзал. Перед нами, вдоль противоположной стены, стоял длинный стол. За ним посередине сидела директриса в окружении партийного руководства и людей в форме, один из которых выглядел как генерал НКВД.

Они посмотрели на нас в гнетущей тишине. Внезапно Боцва встала и, подняв стиснутый кулак, выкрикнула: «Да здравствует наш любимый Вождь ― товарищ Сталин!»

Мы заколдованные, все одноголосно ответили: «Да здравствует! Да здравствует товарищ Сталин! Да здравствует!»

Голос директрисы эхом отбивался от стен спортзала, когда она упрекала учеников и учителей за недостаточную бдительность к врагам народа. «Среди нас ―враг!» ― крикнула она и все начали оглядываться ― где бы он мог тут быть. В спортзале было свыше пятисот человек. Я вздрогнул, ведь каждый из нас был потенциальным врагом народа, за исключением директрисы, которая была вне подозрений. Хотя… Судя по тому, как на неё посмотрел генерал НКВД, что сидел правее, для него она была главным подозреваемым, ведь Вождя осквернили в её школе.

Далее выступал председатель КП во Львове. Он был приземистым и сутулым, говорил резко, стуча кулаком по столу так, словно тот был в чём-то виноват.

Его круглое бордовое лицо, которое пани Шебець называла «типичная морда российского мужика», казалось, вот-вот взорвётся. Он говорил на русском языке, который я уже понимал свободно, но из-за его ужасного акцента не очень хорошо его понимал. Понятно было только то, про что уже говорила и директриса: «Классовые враги не спят! Будьте бдительны! Сообщайте о тех, кто провинился! Для врагов народа никакое наказание не может быть суровым!»

Свою речь он закончил фразами «Да здравствует пролетарская революция!», «Да здравствует великий Сталин!», «Ура великому гению товарища Сталина!», «Ура нашему любимому товарищу Сталину!», «Слава товарищу Сталину!» Каждому из этих лозунгов яростно аплодировали. А после его последней фразы «Смерть врагам народа!» аплодисменты сотрясали школу до самого основания. В это мгновение я понял весь размах нашего с Богданом поступка: мы ― враги народа. К счастью, это чувство быстро прошло, и когда выкрики «Смерть врагам народа!» стали оглушительными, оно развеялось как дым. Врагами народа были «ОНИ», и не важно, кто они, откуда, какие. Они были в наших домах, в школах, на фабриках, в кабинетах. Они могли быть будь кем и будь где. Даже генерал, который распространялся про «ядовитых червей», мог оказаться одним из них, и тогда ему не избежать заслуженной судьбы.

Когда выкрики «Смерть врагам народа!» стихли, по подсказке директрисы, мы подняли стиснутые кулаки и запели «Интернационал» ― пролетарский гимн.