Волны взрывов в разных частях города разбудили, наверное, всех и каждого. По дороге со станции домой я видел перепуганные, ошеломлённые лица в окнах ― люди не знали чего ожидать.

Я был единственным на узкой улочке. Какой-то мужчина открыл окно и заметив меня, спросил о том, что интересовало всех: «Что творится?» В его голосе было больше тревоги, чем интереса. Я конечно не знал, но рассказал ему про налёт на железнодорожную станцию. Одно крыло вокзала сравняло с землёй.

Он выругался, а потом настойчиво повторил свой вопрос: «Что, чёрт возьми, происходит? Радио поёт песни так, словно ничего не происходит. Погоди-ка, сейчас будут новости».

Он поставил радио на подоконник, одну пару наушников дал мне, вторую взял себе. В моих ушах зазвучала «Катюша» ― песня о девушке, которая встречает на берегу речки юношу и предлагает ему любить не её, а «социалистическую родину». Слова песни, конечно, не были поэтическими, но мелодия была навязчивой. Слушая её, я поймал себя на том, что непроизвольно подпеваю.

Затем были новости, обыкновенные ежедневные новости. Про важные решения ЦК КП; про успехи стахановского движения; про прогресс в свиноводстве, которого достигла какая-то свинарка. Наконец, про «радостную реакцию советских людей» на призыв товарища Сталина «удвоить усилия в построении будущего». По радио было всё нормально.

В своей квартире пан Коваль, одетый в халат, прикипел к своему коротковолновому радиоприёмнику. Он крутил ручку туда-сюда. Интересно, где он прятал тот приёмник? Ведь русские прибыв во Львов, приказали сдать все коротковолновики. Тех, кто этого не сделает, они будут считать шпионами и соответственно наказывать.

Проверив провода, пан Коваль снова принялся медленно крутить ручку. Я смотрел как стрелка медленно двигалась по шкале с названиями европейских столиц. Слышно было только хриплый, урчащий треск. Когда указатель приблизился к Берлину, скрип и дребезжание усилились, и вдруг послышался чёткий голос: «Deutscher Rundfunk, Berlin, den 22 Juni 1941, 8 Uhr Morgens. Sondermeldung». К моему удивлению, школьных знаний немецкого было достаточно, чтобы понять: «Немецкое радио, Берлин, 22 июня, 1941, 8 часов утра, Спецвыпуск».

Лицо пана Коваля просветлело. В глазах вспыхнули искорки. Он глянул на меня, словно говорил: «Видишь, я добился своего!» Приложил указательный палец к губам ― мол: молчи. Когда начались новости, я хотел похвастаться перед паном Ковалем своими знаниями немецкого языка, но уже во втором предложении споткнулся на слове «Барбаросса». Это имя для меня никак не вязалось с новостями. Впервые я услышал его на уроке истории. Припоминаю, учитель рассказывал про германского короля, который стал где-то в XII столетии императором Священной Римской империи. Из-за цвета бороды его назвали «Барбаросса» ― от итальянского «рыжебородый». Тот учитель был такой смешной ― говорил, что Священная Римская империя была ни священной, ни империей.

Мысленно углубившись в ХІІ столетие, теперь я мог улавливал только отдельные отрывки новостей. Единственное что я понял, так это то, что что-то случилось в три часа ночи. Судя по торжественному тону диктора, что-то серьёзное, но что, я не понял.

Близкие взрывы положили конец моему недоумению. Наверно разрушили электростанцию, потому что зелёный огонёк радиоприёмника несколько раз моргнул и погас вместе с голосом диктора.

Пан Коваль повернулся ко мне: «Война! Сегодня в три часа немецкие войска пересекли советскую границу, встретив только небольшое сопротивление. Советская армия в панике отступает. Так говорит радио».

Переводя только что услышанные новости, он и сам говорил как диктор, но в его голосе зазвучала грустная нотка, когда он добавил: «Это уже третья война в моей жизни, надеюсь последняя, но»… Он не окончил. Молча смотрел на меня, словно старался представить, что может мне приготовить эта война.

― Я ожидал эту войну, ― наконец тихо проговорил он. ― Как иначе можно справиться с лицемерным, примитивным русским. Но, ― заколебался он, словно не зная, стоит ли это говорить, ― кто знает, что там будет. Война ― панночка привередливая. Как говорят, человек стреляет, а Бог пули носит.

― А что там было про Барбароссу? ― серьёзно спросил я. ― Что общего имеет император ХІІ столетия к войне против России?

Пан Коваль медленно снял очки, и окинул меня таким взглядом, словно я спросил что-то очень смешное, и захохотал. Он пытался что-то сказать, но не мог сдержать смех. Сначала я не понимал в чём дело, но этот смех был таким заразительным, что я и сам начал смеяться. Мы аж за бока брались. Впервые за два года это был настоящий, искренний смех, а не вынуждаемый нашими «освободителями».

― Ну как насчёт Барбароссы? ― снова спросил я.

― Это название немецкого похода против России, его называют «Операция Барбаросса». Может они употребили это имя просто как сентиментальное воспоминание про былое германское величие, а может это намёк, что Гитлер начал войну, чтобы восстановить Германскую империю. Увидим. Всё покажет его отношение к Украине.

Мне понравились слова пана Коваля. Он выражался чётко и формально, рассматривая события, по его словам, «в исторической перспективе». Но мне был непонятен его намёк на то, что отношение немцев к нашей стране может быть негативным. Что бы они могли иметь против Украины, думал я. В отличие от россиян, немцы прибыли из цивилизованного Запада. Они представляют западную культуру. Я не видел причин, чтобы немцы не хотели видеть нас свободными после столетий угнетения. Мы были бы их лучшими друзьями.

Один раз у нас Богданом зашла беседа на эту тему, когда он рассказал мне, что Организация «разыгрывает немецкую карту». Зная, что Богдан всегда интересовался «глобальными проблемами», я сказал, хотя и не был уверен, что как по мне, это нормально, но не следует забывать, что Россия имеет мирный договор с Германией. Слова Богдана рассердили меня. Он говорил как всезнайка: «Этот пакт ― просто тактический ход. Столкновения не избежать».

Теперь, слыша гром далёких взрывов, я понял, что Богдан был прав, но одновременно почему-то думал, что его бы слова да Богу в уши. Наши мнения сходились в том, что поддержка немцев нам необходима, чтобы добыть свободу, хотя бы потому, что больше помощи просить не у кого. Франция уже пала под немецкими ударами. Англия? Кто бы поверил Англии! Она должна была прийти на помощь Польше в войне с немцами, но даже пальцем не пошевелила.

Пан Коваль снял очки и крутил их в правой руке, сидя перед радиоприёмником и опёршись головой на левую руку. Я часто видел его в таком положении глубокомыслия. Я хотел уйти прочь, но он остановил меня:

― Подожди, мы совсем забыли о пани Шебець. Её порадуют такие новости. Пойди разбуди её.

― Не может быть, чтобы она спала, ― ответил я, такие фейерверки и мёртвого разбудят.

― Ошибаешься, когда она спит, ей можно возле уха из пушки стрелять. Пойди постучись к ней, но хорошо постучись.

Я постучался ― безрезультатно. Постучал сильнее ― ни звука. Может она умерла? Да нет, наверно она просто напугана до смерти и поэтому не отвечает. Стук в дверь неоговоренным заранее способом означал, что пришли «они», чтобы депортировать её. Владельцы соседних домов давно были в Казахстане или где-то в Сибири.

― Это я, Михась ― закричал я.

Я был прав. Она не спала. Из-за двери послышался её голос.

― Михась? Неправда. Он уехал. Я видела, как он ушёл на рассвете.

Наверно она не узнала мой голос, потому что я кричал. Поэтому я сказал уже обыкновенным тоном.

― Пани Шебець, клянусь ― это я. Михась.

― Но ты же ушёл, я видела тебя на рассвете, теперь ты должен уже быть в Яворе.

― Да, но железнодорожную станцию разбомбили, поезда не ходят.

― Разбомбили? Ты что, с ума сошёл? Кто?

― Немцы. Началась война, пани Шебець, настоящая война. Пан Коваль отправил меня известить вас. Вы должны радоваться, вам вернут дом, вы снова станете хозяйкой.

Такая перспектива ей нравилась, после минутного молчания она добавила:

―Я хотела бы верить тебе, но…― она не закончила предложения, потому что воздух расколол взрыв, дом аж зашатался. Я упал на пол. Прозвучала серия последующих взрывов.

Встав, я посмотрел через разболтанное окно веранды. На другой стороне улицы, неподалёку от нашего дома бомба оставила глубокую воронку. Посмотрев левее, на Кульпарковскую, я увидел темное облако над бывшей психиатрической больницей. Россияне в прошлом году превратили её в военную базу. Мы с Богданом не один час следили за войсками, которые там располагались. От мысли, что немцы используют информацию, которую мы собирали, мне стало как-то не по себе.