К вечеру мы въехали на окраину Львова. Охранник отодвинул брезент. Нашу дрёму развеяла волна холодного осеннего воздуха. Когда Богдан восторженно крикнул: «Мы во Львове!», все вскочили на ноги. Наш конвоир и глазом не моргнул. Он был таким же сдержанным и безразличным, как и на протяжении всей поездки. Это был солдат вермахта, а не SD-совец, и это задание могло быть ему противным.

Я стоял рядом с ним, и мне казалось, что если бы я выпрыгнул из грузовика, ему было бы всё равно. Именно эта мысль пришла мне в голову, когда мы проезжали мимо памятника Мицкевичу. В это мгновение один из самых главных наших предводителей взволнованно сообщил, что грузовик направляется к университету, где пока что заседало наше Временное правительство. «Там нас и освободят». Именно по этому я отказался от своего намерения.

Однако неподалеку от университета наш грузовик свернул влево и выехал на оживлённую улицу. Теперь бежать было напрасно, так как спереди и сзади ехали немецкие военные автомобили.

Вскоре мы повернули на улицу Дзержинского, названную так в честь комиссара ГПУ ― самой страшной организации большевиков 20-х годов. ГПУ отвечало за «революционную справедливость», согласно которой смерть была единственно правильным наказанием для врагов народа. Именно на этой улице во время советской оккупации Львова размещался штаб не менее ужасного НКВД.

Наш грузовик остановился напротив этого штаба. Теперь на фасаде развевался немецкий флаг. Наш водитель вышел и зашёл в здание.

Вскоре он вышел, что-то сказал конвоиру, тот закрыл тент, снял с плеча автомат и держал его наготове. Грузовик снова поехал. Повернули вправо. Немного проехали вверх и остановились.

Мы услышали три автомобильных гудка, затем какой-то скрежет, словно открывали железные ворота. Грузовик въехал и ворота за ним закрылись с тяжёлым лязганьем.

Часовой выпрыгнул. Мы слышали, как он с кем-то разговаривает, а потом передаёт какую-то папку человеку в форме S.D. Вскоре появились двое младших S.D. и, как это не удивительно, блондинка в белой блузке, галифе и чёрных сапогах. В руках держала нагайку и на поводке чёрного добермана. Она осмотрела нас, как крестьяне осматривают свиней на базаре.

― Наши первые гости! ― воскликнул старший S.D., который был похож на офицера.

На одном дыхании он закричал нам: «Heraus! Heraus! Выйти!» ― одновременно спустила добермана и била нагайкой. События развивались так быстро, что я даже не ощутил боли от удара нагайкой по спине. Через мгновение мы были на земле. Нам приказали выстроиться в три шеренги. Доберман скалил зубы, бешено гавкал, готовый кинутся на нас из-за малейшего движения. Я надеялся что он откусит кусок задницы нашему руководителю, который распинался, что во Львове нас освободят.

Мы стояли во дворе тюрьмы Лонцького. Я помнил этот двор и вокруг стоящие здания ещё с времён «детской милиции», когда мы тут пооткрывали камеры и выпустили заключённых.

Передали список. «Двадцать один», ― подтвердил наш бывший конвоир. «Двадцать один», ― подтвердил S.D. Вскоре грузовик уехал. Мы стояли, словно стадо овец в загоне. Перед нами находилось длинное трёхэтажное здание с зарешёченными окнами. Справа была непреодолимо высокая стена с тяжелыми стальными воротами посредине. Сзади нас, в центре двора стояло строение с малюсенькими окошками и тяжёлыми решётками. Она казалась средневековой башней. Нижние его окна были на уровне двора.

Одного за другим нас заводили в здание спереди. Во время того, как офицер S.D. задавал нам вопросы, какой-то гражданский, похожий на нашего учителя латыни, всё стенографировал: имя, дату и место рождения, место жительства, образование и, наконец, причину ареста. Они знали ответ: Bandera Bewegung! Я начал протестовать, пытаясь сказать им то, что мы с Богданом придумали для Oberst'a две недели назад, но мне сказали закрыть рот. Затем был обыск ― повыворачивали карманы, забрали иголки, ремни и шнурки.

Меня повели в старое здание в центре двора и посадили в камеру № 9. Допросы закончились в полночь. Теперь нас в камере было одиннадцать человек ― в узкой, угловой, подвальной келье с потрескавшимся бетонным полом и зарешёченными окнами на уровне двора. Узкий, ленивый луч света пробирался из коридора через глазок в металлических дверях.

Мы ждали хотя бы каких-нибудь одеял, но их так и не принесли. Фактически мы не видели их в период всего своего пребывания в Лонцького. Итак, мы легли на бетон. Десять устроилось боком один возле другого, а одиннадцатому пришлось растянуться между нашими ногами и стеной. Ни тебе повернуться, ни скрючиться. Но, по крайней мере, было тепло.