Книга четвертая. Корректор реальности.

Языков Олег Викторович

Часть 3-я. Свободный диплом

 

 

Глава 1

"Эмку" немилосердно качало на неровностях лесной дороги. Бедный драндулет выл мотором, жалобно скрипел всеми своими сочленениями и бренчал металлическими кишочками при перегазовке. Так, что ли, было у Ильфа и Петрова? Здорово сказано! Именно бренчал, и именно кишочками… Я сидел сзади, прислонившись пустой головой к прохладному стеклу, и бездумно следил за проносящейся мимо пыльной зеленью. Думать не хотелось, хотелось спать, как ни странно. День был тяжелый, накопилась усталость и горечь от того, что все наши планы пошли прахом.

Я недовольно глянул на коротко стриженый затылок капитана Шевелитько, качающийся передо мной. От него пахло одеколоном и парикмахерской… Офицер и джентльмен… Кто же ты такой, мосье Шевелитько? А чего тут гадать, скоро сам скажет. Рядом со мной, несколько боком, — на заднем сидении "эмки" было очень тесно, — мучился мужик с кубарями младшего лейтенанта ГБ. За ним, прижавшись к борту машины, молча мотался в такт покачиваний пепелаца Андрей. Его веки почти прикрывали глаза, на губах бродила слабая улыбка. За руль, передав Шевелитько свой страшный автомат, уселся здоровенный сержант-штурмовик. Все было мило, по-домашнему… Группа боевых друзей ехала на маленький пикничок.

И вот тут-то я почувствовал некий напряг со стороны капитана Шевелитько. На дефекацию его, что ли, пробило? Да нет, какую-то подлянку сделать хочет, гадский помначкар. Андрей шевельнулся. Он тоже почувствовал нарастающее напряжение частично позаимствованными у меня ментальными способностями.

Я мельком глянул на него. Тихо, Андрюха, тихо… Поиграем в поддавки, посмотрим на товарищей по оружию во всей их боевой красе… Андрей молча прикрыл веки и расслабился.

Сержант-капитан повернулся к нам с несколько напряженной улыбкой.

— Подъезжаем… готовьтесь.

Это и было сигналом – сидящий между мной и Андреем младший лейтенант качнулся, ухватился в попытке сохранить равновесие за спинку водительского сидения, что-то там нажал, и мне в лицо понеслась струя газа.

Пришлось хрипеть и закатывать глаза. А то, как же? Испортить ребятам весь праздник? Это не по-нашенски будет. Рядом забился в судорогах Андрей. Все, приехали… Я, от радости, перестал дышать. Точнее – задержал дыхание. А то кто его знает, какую еще гадость они распылили? Может – дихлофос…

* * *

С удовольствием предоставив группе захвата таскать наши сомлевшие тела, я пытался что-то разглядеть сквозь неплотно сомкнутые веки. Видно было немного. Но вполне достаточно, чтобы понять, что к славному ведомству Лаврентия Павловича Берии наши контрагенты, они же партнеры по контакту, не относятся. Эх, жаль, что из УК РСФСР убрали статью из свода законов Российской Империи о каторжных работах за воровское ношение военного мундира. Или есть что-то подобное? Не помню, как-то я слабо знаком с Уголовным кодексом, хоть и чту его, как завещал великий комбинатор…

Между тем, суета вокруг наших обесточенных тушек продолжалась. Нас нежно и ласково лишили табельного оружия, быстро охлопали, в том числе и по интимным местам – я чуть не заорал от испуга! Геи на Гее какие-то, право слово, и потащили в незнамо откуда открывшийся люк. Здрассьте! Вот тебе, бабушка, и летающая тарелка. Точнее, это средство передвижения больше всего было похоже на городскую булку, форма та же. Учитывая, что до гагаринского "Поехали!" было еще лет двадцать, да и кто нас посадит в тесную капсулу "Востока", а на подвижной состав Мира-основы это летающее хлебобулочное изделие было абсолютно не похоже, то на ум приходило лишь одно (помните Оккама?) — нас навестили земляки Адриана. Вот так встреча! И что это их подвигло на подвиги? Через полторы-то тысячи лет? Будем посмотреть…

Смотреть, однако, можно было лишь в серый потолок. Нас затащили в какую-то клетушку, пристегнули эластичными ремнями к ложементам и бросили одних. За прикрытым люком в переборке послышался неразборчивый говор, что-то лязгнуло, смачно выдохнул закрывшийся внешний люк, и булка дрогнула. Вперед, друзья, к новым приключениям!

— Андрюха, ты как там? Дышишь еще? — Я приподнялся, внимательно изучил большую блямбу в центре привязных ремней и раскрыл замок. — Твои в гости прилетели, как ты думаешь?

Андрей тоже сбросил тяжкие оковы, но вставать не стал, а удобно развалился на инопланетном подобии раскладушки.

— Мои… Я, когда этот тип рядом сидел, даже без аппаратуры различил излучения мозга. Все же у меня возможностей-то побольше будет. Ты извини, Тур, я тебе не все говорил…

— Да ладно, не тушуйся ты, высшая сущность. Я все понимаю. Соображаешь, кто они, и что делать будут?

— Если принципы космических и инопланетных исследований не очень сильно изменились за прошедшее время, то, я думаю, дела обстоят следующим образом, — Андрей на минутку замолчал, прокручивая в голове варианты. — Видимо, недавно, а может, уже и давно, на Мать вернулись мои хозяева…

— Ну-ну… хозяева! Ты, Андрюха, не судовое имущество, не швабра, там, или еще что. Ты – личность. Говори, да не заговаривайся!

Андрей поморщился.

— Это ты им объясни… Так вот, вернулись, значит. Скорее всего – небольшой корабль-разведчик. Цель – поиск и эвакуация оставленного экспедиционного оборудования. В первую очередь, естественно, меня… Все же у меня много чего в мозгах было, это опасные знания, понимаешь? Хоть и столько времени прошло, а оставлять БИУС без присмотра на чужой планете нельзя. Так вот. Думаю, послали на Мать какой-нибудь небольшой корабль. Научный или посыльный. Может, у него еще и другие задания были в той части пространства…

— Небольшой, это как? Сотни две-три звездных рейнджеров? Лучи смерти и прочая муть?

— Да нет, что ты! Небольшой – это и есть небольшой. Экипаж человек пять, научники – человек восемь, если они вообще есть на борту, ну и охрана. Шесть-восемь штурмовиков космического флота. По крайней мере, раньше так было.

— Этот… Шевелитько, он кто?

— Думаю, офицер-контактер. Ну, что-то вроде офицера-разведчика. Знаешь, социальная мимикрия, знание местного языка, способность быть своим в любой обстановке… Не боевик. Они практически никогда до силовых акций дело не доводят. Не та специализация, знаешь ли…

— Ясно. А боевые возможности этих штурмовиков?

— Не бойся, Тур! Против нас… против тебя они не выстоят. — Андрей сказал это и потупился. Я продолжал пристально смотреть на него. — Что смотришь? Я против них боевые действия вести не буду, и нечего на меня так зыркать!

— Андрей, да ты что, братишка? — Я постарался сделать голос как можно более убедительным. — Я их тоже резать пока не собираюсь. Ребята вроде бы вежливые, уважительные… Не гаечным ключом по башке дали, а всего лишь газом в морду брызнули. Да и сначала нужно узнать, а что, собственно, им нужно?

— Им нужен я… — безрадостно вздохнул Андрей. — Да, а что ты так распелся тут, Тур? Знаешь, очень возможно, что нас слушают.

— А и хрен с ними, пусть себе слушают. Лучше уяснят, что убивать мы их не будем и готовы к переговорам. Сколько нам лететь и куда мы летим, представляешь?

— Ну-у, как тебе сказать… Этот катер, скорее всего, идет сейчас в режиме невидимости, на минимальной мощности, чтобы не демаскировать себя при взлете. Минут восемь-десять до орбиты корабля-разведчика. Потом минуты полторы-две стыковка, подача воздуха в бокс и все. А вот куда потом пойдет корабль, я не знаю. Или обратно на Мать, или домой…

Последние слова Андрей произнес с какой-то грустью.

— Не расслабляйся, старший лейтенант! У тебя теперь целых три дома. Будешь сам выбирать, где прописку выправить. Мать ведь тоже бросать нельзя. Все же Адриан… — я замолчал, потому что за переборкой послышался какой-то звук. Люк зашипел и ушел в стену. В кубрик вошли трое – один в светло-зеленом халате, с явно медицинским саквояжем в руках, и два штурмовика с оружием в кобурах. Первым они увидели меня, живого и бодрого. Андрей-то лежал. Штурмовик бросился вперед, отбросив с пути медика как досадную помеху. Не думаю, что он хотел меня обнять, не похоже было… Акт агрессии я пресек быстро и жестко, сметя телекинезом распоясавшегося космодесантника в дальний угол. Там он и затих. Наверное, впал в нирвану… Второй ганфайтер уже лапал свою авоську для ношения короткоствола. Это было опасно чреватостями, и мне пришлось поправить его поведение. Заодно поправил и физиономию. Уж больно неудачно этот штурмовик ударился мордой об косяк. Андрей отвернулся.

Я вскочил и подал руку врачу, зеленой лягушкой распластавшемуся на палубе.

— Доктор, вам медпомощь не нужна? Точно? Тогда садитесь, поговорим…

— А-а-а… — только и смог проблеять местный Айболит.

По коридору уже гремели колокола громкого боя, и набатом раздавались мужественные шаги закованной в броню космической пехоты… Есть контакт! Дела налаживались, историческая встреча двух цивилизаций началась в теплой и дружественной обстановке.

* * *

— Где моё табельное оружие? Я без него чувствую себя голым и беззащитным. Требую немедленно вернуть мой любимый пистолет! Вы что? Хотите с меня еще и галифе снять? Чтобы оскорбить представителя великого Советского Союза? Боевого офицера? Не-мед-лен-но! — Я проаккомпанировал своему заклинанию внятным стуком ладони по столу переговоров. Переговоры шли и радовали обе высокие договаривающиеся стороны. Особенно меня.

Руководитель экспедиции, пожилой уже мужик с умными, но мягкими глазами, только печально скосил их на старшего сержанта Шевелитько. Я бы вообще разжаловал этого гада в рядовые. Бывший сержант ответил начальству долгим и непонимающим взглядом, потом отвел глаза, достал из офицерской сумки мой "ТТ" и вежливо передал его мне рукояткой вперед. Я выщелкнул из пистолета магазин, убедился, что он пуст аки склад со свиной тушенкой после налета монголо-татарской орды, загнал его обратно и прицелился в дверь. Стоящий у двери штурмовик в пластиковой броне судорожно дернулся в сторону. Я сказал: "Пу!", и в косяк врезался маленький, но брызжущий весельем клубочек. Дырка осталась аккуратная и на эксплуатационные свойства люка почти не влияющая. Ну, почти не влияющая… Дырка все же…

— Может быть, хватит веселиться за наш счет, уважаемый Тур? Наше терпенье не безгранично…

— А-а-а, все это пустяки! — Я небрежно отмахнул рукой его аргументы. — После того как ваши люди отравили нас со старшим лейтенантом Николаевым газом, произвели несанкционированный обыск, преступно изъяли табельное оружие, похитили нас с родной планеты в конце концов… Не знаю, смогу ли я пережить все это… Такое унижение! И с чьей стороны! Со стороны могучей инопланетной цивилизации, которая так гордится своей моралью и законом! Нет, это непереносимо! Единственный выход для оскорбленного офицера – это застрелиться из любимого черного пистолета! Пу!

Наверное, я промахнулся и не попал себе в висок. Потому что косяк двери украсила еще одна дырка. Штурмовик забился в самый угол и не дышал. Главный представитель инопланетной цивилизации, которая так гордится своей моралью и законом, болезненно сморщился и приложил длинные пальцы к своим вискам.

— Я вас прошу, Тур. В конце концов, я настаиваю! Давайте же попробуем договориться!

— А о чем? Разве у нас есть предмет для переговоров? О чем, собственно, вы хотите договориться с частным лицом с планеты с самоназванием Земля? Ну, давайте, излагайте, профессор. А мы послушаем…

— Вы послушаете, Тур. Речь идет о вашем… м-м-м, спутнике. А точнее – о нашем забытом имуществе. В этом носителе, — палец профессора укоряющем жестом уставился на съежившегося Андрея, — в этом носителе находится важная и секретная информация, которая безраздельно принадлежит нашей цивилизации. Вы будете это оспаривать?

Я оспаривать это не хотел. Я был занят разглядыванием дула пистолета. Кроме того, я пристально, по-людоедски, поглядывал на участников переговоров с той стороны. Членов делегации явно корежило и колбасило. С таким ярким представителем дикой и варварской цивилизации они, видать, давно не сидели вот так вот, запросто, за одним столом, без силового экрана и автоматического плазмомёта, нацеленного на своего визави. Их это напрягало. А последние формулировки уважаемого руководителя экспедиции стали напрягать и меня. Я перестал шалить и убрал пистолет в кобуру. Все вздохнули с облегчением. Рано вы обрадовались, паразиты…

— Вы признали меня равноценной договаривающейся стороной, профессор. Это хорошо. Значит – мы в равных правах. Мы находимся на вашем космическом корабле, но в космическом пространстве Земли. Это уравнивает наше положение, не так ли? Теперь насчет морали и права… Да, высокой моралью нашей цивилизации я похвастать не могу… Но вопросы права на Земле отработаны вроде бы неплохо. Еще со времен древнего Рима. Космического права у нас еще нет, но вот морское есть. А ситуация представляется мне весьма типичной. Кто-нибудь ведет протокол? Теперь можно вести запись.

Профессор вежливо кивнул. Ну-ну, тебе его еще и подписывать придется.

— Я продолжаю. Что же произошло на планете Мать с нашей, земной, точки зрения? Как это видит и расценивает закон? А вот, что… Полтора тысячелетия тому назад космический корабль вашей цивилизации произвел посадку на вышеозначенной планете. Это мы оценивать и обсуждать не будем. У вас наверняка все эти процедуры определены и прописаны в нормативных документах. Мы будем рассматривать последующие действия экипажа корабля. А они представляются мне исчерпывающе ясными и описанными в нашем морском праве на основании множества прецедентов.

Профессор как-то подобрался. Ну, лови передачу!

— Итак, уважаемые господа присяжные заседатели! Что же мы видим, и что наблюдаем? В результате некого внешнего воздействия, а именно – предательского выстрела в спину одному из членов экипажа, произведенного представителем третьей стороны, нас этот вопрос сейчас не интересует, и впоследствии интересовать не будет, руководство экспедиции, высадившейся на планету Мать, принимает срочное решение – немедленная эвакуация персонала и всего имущества в виде различных технических устройств и агрегатов. В первую очередь, это, конечно, сам корабль. Тот момент, что с планеты хищническим способом украдены и беспошлинно вывезены некие материалы, являющиеся топливом для двигателей корабля, мы пока оставляем за скобками. По этому вопросу вас допросят в пыточном подвале короля Дорна. Там есть соответствующие специалисты… Вам нехорошо, профессор? Нет? Тогда продолжаем.

— В результате спешки ли, непродуманных действий ли, или еще каких-то неучтенных нами сейчас факторов и моментов, на планете Мать было брошено… Я требую занести эту формулировку в протокол! Именно – брошено, кое-какое оборудование. В том числе и энергетическое, которое еще работало во время моего последнего пребывания на планете Мать и оказывало вредное и опасное влияние на девственно чистую экологию этого технически неразвитого мира. Только отсутствие у меня специальных устройств, способных зафиксировать величину радиоактивного, электромагнитного, гравитационного, торсионного и других видов излучений и полей, не позволяет мне привести сейчас данные о предельно допустимых концентрациях для немедленного внесения их в протокол. Но королю Дорну я, как почетный святой и сын единого планетарного бога, об этом сказал и предупредил его о недопущении подданных королевства в некие, возможно зараженные и опасные для человека места. Там такой слабый уровень медицины, господа! Люди будут умирать от минимально допустимого уровня радиации, клянусь вам винными подвалами храма Крылатого Тура! Да что с вами, профессор? Вы способны вести переговоры?

Профессор слабо помахал рукой, дескать, он еще о-го-го какой живчик! Я с сомнением взглянул на него, но продолжил.

— Так вот, мрачная картина, господа… Как жаль, как жаль… Как жаль, что по прошествии стольких лет нельзя привлечь к ответственности руководителя той экспедиции. Однако можно подать иск вашей планете через вас, профессор? Не так ли? Впрочем, это дело короля Дорна, а не мое. Я уже давно отказался от бессмысленного убийства и массовой резни как средства решения спорных вопросов… О чем это я? Ага! Я продолжаю.

— Брошенное имущество, господа! Именно брошенное имущество и будет предметом наших увлекательных и трагических переговоров! Итак – в результате неких событий, которые я не планировал, их мы тоже оставим за рамками наших переговоров, примерно около двух лет тому назад, я, именуемый на планете Мать Туром, и являющийся представителем местного пантеона богов… Да, да! Что вас так удивляет, профессор? Да вот будем на планете, я вас с удовольствием свожу на экскурсию в храм Крылатого Тура. Там и статуя моя стоит, кстати, посмотрите, может – какую молитву вознесете, а? Я продолжаю… Так вот, будучи на планете Мать, я обнаружил присутствие на ней неустановленной сущности. В результате поисков и последующего контакта я нашел-таки эту сущность! Дожал ее в ходе интенсивного допроса и установил, что мне удалось обнаружить брошенный… вы ведете протокол? Брошенный БИУС вышеупомянутой экспедиции, который стал неотъемлемой частью религиозного культа планеты под именем Адриан! Брошенный БИУС стал Богом этой отсталой планеты! Что это? Коварный замысел инопланетян, или потрясающая по масштабу своих последствий трагическая ошибка представителей той же высокоморальной и чтущей закон цивилизации?

Я сделал паузу. На меня никто не смотрел. Члены делегации что-то выискивали взглядом на стерильной поверхности стола переговоров. Пора было ставить точку.

— Я и забыл вам сказать, господа… Извините, я волнуюсь. Когда я разобрался в ситуации, я, как полноправная личность и человек из другого, более развитого мира, принял естественное и лежащее на поверхности решение. Основанное на норме права, заметьте! Да-да! Не помню буквально, но как-то так: "…судно, которое оставлено без каких-либо указаний на то, что оно должно быть восстановлено или приведено в первоначальное состояние, считается брошенным имуществом. В таком случае любое лицо, обнаружившее брошенное имущество, может им воспользоваться или распорядиться"… Я и вступил во владение, пользование и распоряжение брошенным имуществом. Думаю, вы это уже смогли установить, не так ли? Адриан предоставил мне возможности пользоваться брошенной экспедицией техникой, телепортационной сетью, связью, ресурсами и другими мелкими техническими устройствами. Эти пустяки не стоит даже обсуждать. Господа! Единственно на что я не стал покушаться – это на тайны вашей цивилизации. Закрытая научно-техническая, политическая, военная и иная информация осталась вашей собственностью, профессор. Мне она не нужна. Мне хватает и собственного планетарного бога. Dixi! Я закончил, господа! Надеюсь, вопросов больше нет? Что? Мой напарник?

Я внушительно откашлялся.

— А вот тут я не советую вам шутить и протягивать, куда не надо, шаловливые ручки. Мой напарник – личность и человек! В его матрице сознания одна половина – моя! Он не робот, не имущество и не компьютер! Повторяю, он человек. Он воин. Он самостоятелен в своей жизни и решениях. А чтобы снять все сомнения, скажу следующее. Став человеком, старший лейтенант Андрей Николаев в боях по защите священных рубежей своей Родины уничтожил не один десяток врагов! Часть из них он убил в рукопашной, глядя умирающему противнику прямо в глаза. Хотите заглянуть в его глаза, профессор?

У профессора отвалилась челюсть. Шевелитько побледнел и прикинулся ветошью. Прочие участники переговорного процесса со страхом смотрели на восставший из мира мертвых процессор.

А старший лейтенант Андрей Николаев ожил, встрепенулся на своей жердочке как боевой сокол, и огненным глазом окинул благородное собрание, ставя точку в ненужной более дискуссии.

— Подождите, профессор! Куда же вы? А теперь я предлагаю обсудить небольшой список контрибуций и репараций, которые я намерен получить с вашей стороны. Да, да! За все хорошее, что ваши дуболомы наломали в отношении представителей моей Родины – великого Советского Союза.

— Скажите, профессор, а в вашем мире есть небольшие, человека на три-четыре, хронокапсулы? А они способны перемещаться в космическом пространстве? А что из себя представляют их энергетические установки, а?

 

Глава 2

Да-а уж, дали мы нашим контрагентам прочихаться на переговорах, сунули их носом в наши ароматизированные портянки! Причем, сделали это от души и со всей душой, надо сказать. В надежде на лучшее понимание и плодотворное сотрудничество в будущем…

Однако немедленного и явного результата достичь не удалось. Ушлый профессор трусливо сбежал с поля боя, оставив все поднятые мной вопросы в подвешенном состоянии… Заперся, паразит, в рубке связи, как улитка в своей ракушке, и не вылезает оттуда. Консультируется с начальством, наверное. Судя по тому, что мне у него удалось вырвать, нашу рабочую встречу теперь планируется развернуть аж в межпланетную конференцию, во как! Хочешь, не хочешь, а выбора у нас с напарником не было. Кроме неизбежного вылета на планету Мать и участия в новых, теперь уже четырехсторонних, переговорах. Полетели…

Драчка обещала быть чрезвычайно интересной. На арене этой корриды должны были сойтись бывшие враги – представители мира Адриана и Мира-основы, сам предмет спора, он же глава местного культа, — Адриан, и мы с Андреем. Пока по умолчанию считалось, что Андрей как бы является моим движимым имуществом, на которое и позарились эти скупердяи-инопланетяне. Тем не менее, мне с имуществом выделили достаточно приличную каюту и оставили в покое. Не до нас им сейчас было… Народ бегал и суетился, готовился к заседанию Лиги наций. А мы с Андреем сибаритствовали в отведенных нам покоях. Ну, и трепались, конечно…

Вот тогда-то и произошел разговор, который заставил меня на многое посмотреть иначе. Начал его Андрей.

— Слушай, Тур… А что ты будешь делать потом… ну, когда кончится война?

Этот простой, в общем-то, вопрос, заставил меня зябко передернуть плечами. Я был к нему абсолютно не готов. После неприлично долгой паузы, во время которой я судорожно искал простой ответ на заковыристый вопрос, я сдался.

— Не знаю, Андрей. Ничего в голову не приходит. Кроме одного… Нет для меня места в моем мире после войны… Лучшее, что приходит на ум – это погибнуть… С пользой для дела.

— Ты что, совсем сбрендил, начальник? Человеком войны себя считаешь?

— Да я и есть человек войны, Андрюха. На нее только и заточен, к ней подготовлен, и ей только и занимаюсь. Слушай, я только сейчас начинаю понимать, как тяжело и страшно жить Деду… Для него война – это жизнь… Иного он и не знает. Ты только задумайся, Андрей. Он воюет с четырнадцатого года! Врагу не пожелаешь…

— Не о Деде сейчас речь, а о тебе. Да и Дед ведь не каторжник, прикованный к пулемету. Он на Полигоне живет обычной, считай, жизнью. Да, жизнью военнослужащего, но таких как Дед сотни тысяч…

— …миллионы… В нашей армии были миллионы военнослужащих. А в конце войны и вообще – свыше одиннадцати миллионов человек.

— Ну вот, я и говорю, миллионы. И ты – тоже вполне обычный человек. Ты прожил обычную жизнь, в мирное время. То, что ты попал на войну, это твоя прихоть…

— Нет, Андрей, это не так, и не смей так говорить! Это не прихоть, это… — я замолк, не зная, как сформулировать то движение души, которое и послало меня в Сталинград.

— В общем, хрен это объяснишь, Андрюха… Не могу я тебе, холодному и древнему винчестеру, это объяснить… Не надувай губы, напарник. Это не подначка, не желание обидеть. Задай этот вопрос себе, у тебя же половинка моей души. Вот у нее и спроси.

— Пробовал уже… Пробовал, но не понял, не разобрался… Я ведь только учусь быть человеком, брат, а у тебя там такая каша… У меня сразу начинает голову ломить, как от близкого взрыва гранаты.

Я расхохотался.

— Ты чего?

— Да, вот, собрались два отморозка, нормально и выразить свою мысль не могут! Обычная причина головной боли не мигрень какая-то, не похмелье, а взрыв гранаты! Ха-ха-ха!

Андрей сообразил, что он ляпнул, и тоже захохотал.

— Да-а, это у нас долго еще будет… война, как образ жизни. На свист птички – пригнись, пуля! На гром – ложись, взрыв. На оклик немецкого туриста "Halt!" – удар саперной лопаткой по сопатке…

— И не говори, — я захохотал еще громче, — представь, ты в строгом черном костюме, при галстуке, пластаешь лопатой во время антракта в Большом театре туриста из Германии, который хотел у тебя спросить, как пройти в буфет!

Посмеялись, но грустно…

— А вот ты, Андрей, что ты будешь делать после войны? Ведь для тебя такое широкое поле деятельности будет открыто. Такая жизнь интересная! Фронтовики вернутся в институты и университеты. А потом, на выбор – ракетостроение и космонавтика, ядерная физика, электроника, реактивная авиация, атомный флот… И везде – молодые девчата, заждавшиеся своих женихов…

Радость мою как отрезало. Я замолчал. Андрей лишь виновато поглядывал на меня из-под бровей.

— Так вот, Андрей, сам видишь – там мне места нет. Я солдат. А война закончилась…

Андрей вздохнул, но ничего не сказал. Не ляпнул ожидаемую глупость, что войны еще будут продолжаться. Это будут не те войны…

— И потом, Андрей… Ты должен понять, ты уже понимаешь, что ты – не моя игрушка, не мое имущество… Когда-нибудь у тебя появится женщина, дом. А потом – ребенок. Ты знаешь, как пахнет для мужчины свой малыш? Свой сын? Голенький, маленький, с надувшимся от крика красным личиком, с нахально торчащей пипкой? Он пахнет… счастьем он пахнет. Возится на твоих подрагивающих от страха и радости руках, сучит ручонками и ножонками, орет, скандалит, титьку ищет. А ты стоишь столбом и не знаешь, что делать. То ли прижать его к сердцу, то ли подбросить его вверх, то ли сказать "Агу", то ли еще сделать или просюсюкать что-то, такое же глупое и смешное. А рядом, улыбаясь своим мужчинам, стоит она… Твоя любимая и мать твоего ребенка…

Я хлопнул себя по колену.

— Вот так-то! А ты говоришь, что после войны делать будешь. Первым делом – размножаться надо. И не копированием матрицы сознания. Есть более простые и приятные способы, еще познакомишься и усвоишь. Подумай над этим, бог ты мой планетарный… Хватит жить для цивилизации людей, поживи немного и для себя, Андрей.

* * *

— Итак, уважаемые участники нашего весьма представительного собрания. Пора бы уже и перейти к выработке итогового документа, устраивающего все стороны. Обсуждение было бурным, плодотворным, но нельзя же делать его бесконечным, господа! Кто имеет что-то сказать? Прошу вас!

Мы сидели за круглым столом переговоров. Точнее – за квадратным столом. Сторон же было четыре. Делегация Мира-основы, пять человек. Среди них и этот тихушник, адмирал и руководитель Службы коррекции. Делегация цивилизации Адриана, все время путаюсь в названии этого мира. Слишком много согласных подряд. Сам Адриан. Он явился на переговоры в теле андроида, естественно. Правда, придав ему вид пожилого, умудренного годами и сединами человека. Я бы посоветовал ему явиться на конференцию на облаке, в хитоне, с нимбом над головой и пальмовой ветвью в руках, но меня никто не спрашивал. И мы с Андреем. В обычной полевой военной форме, с оружием в кобурах, мы смотрелись на мирных переговорах несколько… хм-м-м, вызывающе, что ли… Особенно – для наших новых знакомых. Профессор как взглянет, так и вздрогнет. Впрочем, для меня это было даже хорошо…

— Всего пару слов… Как я понимаю, предложение не раскачивать лодку и оставить почти все, как было, поддерживается большинством? Вот и отлично. Я благодарю делегацию Брунг… Брунтг… делегацию хозяев оставленного на планете БИУСа за понимание и желание всемерно идти навстречу совместно выработанным принципам, положенным в основу проекта решения. Резюмирую. Итак, самое главное – сущность, известная на планете как бог Адриан, — остается и продолжает возглавлять религиозный пантеон планеты. С этим согласились все. — Вежливый поклон в сторону аватары Адриана. Могучий старец отвешивает не менее картинный кивок головой. А ведь я говорил – нимб над седой головой тут был бы в самый раз!

— Я продолжаю… Высказанное представителями цивилизации Бр…

— Хозяев временно утраченного БИУСа, — быстро возникает и корректирует ситуацию профессор.

— Именно так! Благодарю вас! Высказанное ими пожелание создать свою станцию по изучению всего многообразия исторического развития планеты Мать и держать на ней небольшую и периодически сменяемую научную группу, тоже не вызывает никаких возражений…

Адриан опять медленно склоняет голову, я сижу столбиком, ушки на макушке, и внимательно слушаю. Где тут будет зарыта собака? А она ведь обязательно будет зарыта…

— Да-да! Это будет великолепно! — Профессор просто источает счастье и радость. Причем – миллионами эргов, джоулей и прочих мегабайтов. Вдруг, чело его несколько омрачается. — Но вот статус этого господина… хм-м, я имею в виду участника переговоров, который был представлен нам как старший лейтенант Николаев…

Я оскаливаюсь в леденящей душу улыбке. Меня неожиданно поддерживает адмирал. Он тоже улыбается крокодильей улыбкой, от которой в помещении становится прохладнее…

— Маленькая справочка, господа. На наш взгляд, старший лейтенант Николаев не принадлежит более планете Мать. Не принадлежит он и вашему миру, уважаемый профессор. Как ни странно, но он не принадлежит и миру, известному всем нам как планета Земля. Он нечто общее, интегрирующее все стороны наших переговоров, не так ли? От каждой из них в нем присутствует по трети: это частично урезанная матрица сознания Адриана, сформированная в мире Брунтг… ну, вы меня поняли, тело модификанта из нашего мира и частичка души человека Земли…

Я громко откашлялся.

— Виноват – сознание человека Земли. Старший лейтенант Николаев по умолчанию является гражданином Земли, более того – военнослужащим, и еще более того – военнослужащим, участвующим в боевых действиях по защите крупнейшего на планете государственного образования – Союза Советских Социалистических Республик. Эта ситуация ставит интересные вопросы, господа! А не совершили ли мы ошибку, не включив его в состав участников переговоров?

— Я делегирую все свои настоящие и возможные в будущем полномочия капитану Кошакову, уважаемые участники переговоров. Необходимый документ я готов передать в секретариат сейчас же…

— Ну, что же… Это, несомненно, несколько меняет ситуацию…

— На наш взгляд, это только еще более запутывает ее! — Профессор обводит участников переговоров обиженными детскими глазами. — А кто таков сам капитан Кошаков? По нашей информации, он наемный работник вашего мира, адмирал. Ведь это так? Тогда возникает законный вопрос – кого он здесь представляет?

Я откашливаюсь еще раз. Громче. На пределе возможностей. Следующий раз придется чихать. Все начинают смотреть на меня – что это? Коклюш? Скарлатина, или еще что-нибудь более страшное? Уж не свинка ли? Адриан улыбается и подмигивает. Давай, сынок, врежь им! Да под самый копчик! Но мне не дает сказать ни единого матерного слова адмирал.

— У вас неправильный взгляд на реальное положение вещей, профессор. Ведь именно вы начали переговоры с капитаном Кошаковым, как с полномочным и полноправным представителем Земли? Вот и продолжайте в том же духе. Да, планета Земля принадлежит к тому же кластеру миров, что и наш мир. Да, наши службы ведут необходимый и минимальный инструментальный контроль и наблюдение за развитием этих миров. Но! Но мы никогда не подменяем те руководящие структуры, которые складываются в том или ином мире, не оказываем прямого вмешательства в их развитие, и вообще стараемся исполнять лишь роль регистраторов…

…и корректоров, добавил бы я! Но – промолчу.

— …и поэтому не привлекаем к работе представителей населения этих планет. Среди Регистраторов нет аборигенов подконтрольных миров, господа! Этот принцип неизменен для нас. Надеюсь, вы верите моим словам?

— Я готов подтвердить, что среди Регистраторов нет аборигенов! — Легко и приятно говорить правду в лицо профессора.

— Благодарю вас, капитан! Я продолжаю. Так вот, отношения, которые связывают нас… Не скрою, Служба несколько задолжала капитану. С нашей стороны была допущена трагическая, но непредумышленная ошибка, в результате которой он потерял свое тело. Мы возместили потерю. Капитан ничего не должен Миру-основе, мы, в свою очередь, ничего не должны капитану. Однако капитан Кошаков затребовал и получил весьма ценное имущество, которое мы будем условно называть "модификант". Вот в качестве отработки за это имущество капитан и согласился выполнить для нас некие полевые… хм-м-м, исследования и э-э-э, эксперименты. Тогда, господа, мы и не подозревали, для кого предназначалось это, так сказать, имущество… Потом все стало на свои места. Как оказалось, этот модификант предназначался как носитель разума для уважаемого Адриана, — взаимные поклоны, — как, если так можно выразиться, мобильный носитель для его копии сознания. Как своеобразный инструмент с огромным, надо сказать, потенциалом. Используемый исключительно в научных и исследовательских целях, разумеется!

Тут уж кивнули все мы – я, Андрей, Адриан и этот крокодил-адмирал. Только в научных и исследовательских целях!

— Вместе с тем, эксперимент, поставленный и проведенный уважаемым Адрианом по переносу части своего сознания в мобильный и независимый носитель, вышел… х-м-м, несколько вышел за определенные им же рамки. Благодаря тому, что к копии сознания БИУСа была добавлена копия сознания человека, — теперь с адмиралом раскланялся я, — мы получили… э-э-э, мы получили новую сущность. Мы получили разумную сущность, обладающую свободой воли, господа. Не бога, но человека! Человека, принадлежащего трем мирам, и в то же время независимого от них. Такое богатство вариантов, господа!

Я приготовился кашлянуть еще раз, но увидел испуганные взгляды членов делегаций и лишь сглотнул.

— Безусловно, — продолжил адмирал, — безусловно, сразу же, как только мы установили, для каких благородных целей был затребован модификант, все финансовые обременения с капитана Кошакова были сняты! Я подчеркиваю – сразу же! Вам все ясно, капитан?

Я с достоинством кивнул.

— Мы рады, что маленький вклад Службы коррекции Мира-основы может послужить кирпичиком, уложенным в основание величественного здания нашей дружбы с цивилизацией…

— Хозяев БИУСа…

— …именно так, благодарю вас! И с главой всепланетного религиозного культа планеты Мать. Впрочем, мы с ним уже достаточно давно и плодотворно сотрудничаем…

Адмирал поймал мой ледяной взгляд и его аж подбросило, как иголку проигрывателя на царапине побитого жизнью диска.

— … а также с благородным представителем Земли – храбрым капитаном Кошаковым!

Адмирал попробовал организовать нас на аплодисменты, но его никто не поддержал.

— Но все же… господин Николаев… с ним-то как нам быть? — Профессор недоуменно переводил свой взгляд с одного участника переговоров на другого.

— Элементарно, Ват… профессор! А разве вашей науке не хотелось бы получить своего наблюдателя на Земле, а? Грамотного, подготовленного, ставшего там родным и близким для множества людей, занимающих немалые посты, скажу я вам! Потребуется всего лишь пара пустяков – база, отнесенная в прошлое, где-нибудь на пару тысяч лет тому назад, в хорошем и комфортном климате и месте, и кое-какое скромное, но достаточное оборудование для х-м-м, экспериментов и полевых исследований. Для вашей цивилизации, для великой Брунтг… ну, вы меня поняли, это не вопрос! Заодно, вместе со своими коллегами-регистраторами, присмотрите и за другими хронотуристами. А то у нас через несколько лет полезут какие-то летающие тарелки… В небе не протолкнуться будет. — Честно, по-солдатски, рубанул я правду-матку, глядя в глаза профессора простым и теплым взором.

— Решайте, профессор, хорош воду в ступе толочь. Нам с Андреем надо поскорее вернуться… к полевым исследованиям, — и я многозначительно поправил кобуру. — А то нас там заждались уж, поди…

* * *

Так оно и получилось. Остаток дня профессор не вылезал из своего корабля, наверное, все телефоны там оборвал, или что там у них еще. Наконец, он вылез из рубки, вспотевший, но довольный, и мы приступили к ответственному моменту – подписанию итогового договора и кучи приложений к нему. Теперь я понял, что ощущают всякие там президенты и прочие высокие договаривающиеся стороны. Таким идиотом, как во время подписания тасуемых туда-сюда документов, я давно себя не ощущал. Чуть дважды не расписался на одной и той же бумажке…

Но прошло и это… Я освободился, вышел из-за стола переговоров, и, делая гимнастику для скрюченных от пера пальцев, подошел к мирно беседующим в углу адмиралу и Адриану-вседержителю.

— А вот и ты, сынок! — Лучезарно улыбаясь, обратился ко мне Адриан. — Проводишь меня? Заодно и поможешь. Я обещал твоему руководителю…

— Другу! Всего лишь другу… — поправил его адмирал, улыбаясь своей крокодильей улыбкой.

— Я обещал твоему другу пару-тройку бочек нашего знаменитого монастырского вина. Ты же уже доставлял ему такой подарок? Ну, вот…

Адмирал, ласково кивая, пристально глядел на меня. То, что нам необходимо поговорить, было яснее ясного. Ну, что ж… Чему быть – того не миновать.

Андрей, бегающий по залу переговоров и по кораблю профессора как курица, потерявшая голову на плахе, остался утрясать целую кучу вопросов материально-технического снабжения и создания нашей скромной дачи и базы в одном лице на каком-нибудь райском острове, а мы отбыли на капсуле адмирала на Мать. Душу у меня щемило. От грядущего разговора с адмиралом ждать чего-то приятного не приходилось.

Но он, сволочь, этот разговор начинать не торопился. Чего выжидал, я не знаю, но после визита в гости в крупнейший в Империи храм Адриана, дружеской попойки, причем сам Адриан наливал и пил наравне с нами, погрузки и отправки на одной из обслуживающих базу регистраторов капсуле бочек с вином, наш воз был все там же – на нулевом километре. Наконец он решился.

— Вы не могли бы проводить меня, Тур? Слетаем в Службу, посмотрите, так сказать, на свою альма-матер изнутри, познакомитесь с народом, пообщаетесь немного… А потом и поговорим по душам, а?

У меня внезапно отнялся язык, и я только и смог, что кивнуть. Впрочем, со стороны это смотрелось нормально. Холодно и неприступно. Мы полетели.

Все эти ритуальные танцы, хождение по кабинетам Службы, представление мне массы людей, имена которых я забывал сразу же по выходу из кабинета, я пропускаю. Ярко помню только одно – смешливые и улыбающиеся лица девчонок-аналитиков и архивисток. Как знал ведь! Смотрят они наши записи, смотрят и ржут теперь надо мной! Ну, ничего. Переживу и это… Мне за ними не ухаживать, под венец не звать. Пусть себе сами женихов ищут, у кого струя потоньше и пониже… А такие лоси фронтовые, как наша великолепная четверка, не для вас, девчата! Мы варвары, мы скифы…

Настроение испортилось. Стала бросаться в глаза фальшь, неискренние улыбки персонала Службы, даже какой-то страх – не страх, а опаска, что ли… Как будто рядом с адмиралом ходил по кабинетам и коридорам не человек в никому не известной, но явно военной форме, а дикий зверь. Без поводка и намордника. Я не знаю, — специально этого добивался адмирал, чтобы вывести меня из себя, или, сказать точнее, — привести меня в нужное ему состояние перед разговором, а может, оно само собой так вышло, но, когда мы остались в его кабинете одни, он налил два бокала божественного вина, поднял свой бокал, взглянул сквозь него на меня и сказал: "Надеюсь, вы понимаете, Тур, что вы уволены из Службы коррекции? Я никогда бы не стал пить с подчиненным!"

Что мне оставалось делать? Я спокойно глотнул вина, покатал его на языке и проглотил.

— Вы предвосхитили мое желание, адмирал! Я только что собирался сказать вам, что в сложившихся условиях вашим подчиненным я быть не могу.

 

Глава 3

От моих слов лицо адмирала аж повело. Как от изрядного куска лимона. Который и не разжевать толком, и не проглотить целиком. Ну, да… Диспепсия. Я же помню. Не ожидал старик такого афронта, не ожидал… Поэкспериментировать хотел, старый крокодил, заставить меня хлопать крыльями, кудахтать, выражать обиду и непонимание. А вот хрен тебе на все рыло! Утрешься.

Я с интересом уставился ему в глаза. Адмирал, надо признать, быстро с собой справился и одобрительно покивал головой.

— Я рад, Тур, что вы тонко понимаете ситуацию…

— А что тут не понять? — перебил я его. — После вашего насквозь лживого заявления на той мирной конференции? Что мне оставалось делать? Или дезавуировать вас целиком и полностью, или поддерживать до конца. Все же мы не чужие друг другу люди, а, адмирал?

Я интимно подмигнул подельнику, мол, свои люди, сочтемся. Особенно, если вы мне будете должны и позолотите ручку на прощанье.

— Итак, ситуация мне ясна, наши позиции совпадают, пишите записочку в бухгалтерию, адмирал!

— Кхе… Какую записочку, позвольте? — старик был искренне удивлен.

— Как это какую? — Теперь я сделал вид, что поражен до глубины души. — Я уволен по сокращению штатов. Вы же упразднили мою должность? Ну, вот. Мне причитаются неплохие выплаты и прочие бонусы. Четыре оклада денежного содержания, компенсация за отпуск, расчет за боевые выходы, премии там, всякая прочая мелочь – вещевое довольствие, кормовые и т. д. и т. п.

Адмирал открыл было рот, но только и смог, что пискнуть. Голос ему отказал. Напрочь. Закрыв пасть, начальник нажал какую-то кнопку. Сзади зашуршала дверь, и к адмиралу склонился адъютант.

— Личное дело. Одиннадцатая полевая группа. Корректор Тур. Срочно. — Просипело начальство.

Через минуту перед ним лежала тощенькая папка. Адъютант ел начальство беспокойными глазами. Та-а-к, что там еще за подлянка скрывается?

Адмирал бегло пролистал папку. Потом еще раз, более внимательно. Потом – отслюнявливая каждый листочек. Потом поднял больной взор на адъютанта.

— Как это понимать, капитан?

— Не могу знать, господин адмирал… Я затребовал дело в управлении кадров. А что там не так?

— Начальника управления сюда! — зашипел адмирал. — Впрочем, отставить… Я кажется, понимаю. Напомните мне, капитан, почему в личном деле нет служебного контракта и приказов на проведение заданий по коррекции?

Капитан склонился к мохнатому уху руководства. Я включил свои звукоуловители на полную мощность.

— …лично выехали на тестирование… припадок… госпиталь… ничего не предпринимать, господин адмирал…

И так не пышущая румянцем морщинистая физиономия адмирала стала совсем серой. Взгляд его тоскливо пробежался по кабинету, старательно избегая смотреть в сторону его молодого и красивого собеседника. В мою сторону. Я откашлялся.

— Э-э, капитан… Вам не кажется, что адмиралу нужно принять что-то стимулирующее?

Капитан бросил обеспокоенный взгляд на начальство, быстро метнулся в приемную, и через мгновенье появился вновь с рюмочкой лекарства в руке. Адмирал обессиленно выпил свою отраву, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

— Благодарю вас, капитан… Вы свободны.

Капитан исчез.

— Вот оно как… А я думал, что вы солгали там, на переговорах. Это блестящий ход, адмирал! Примите мои поздравления. Оказывается, ваша Служба вовсю практикует бесплатный детский труд? Как я понял из ваших перешептываний с капитаном, в моем деле нет кое-каких важных документов, не так ли? И получается, что я пахал на вас бесплатно? Под пулями и разрывами снарядов. Ве-ли-ко-леп-но! Я обманут! Я разорен! Я нищ, гол и бос…

Я горестно повесил голову. Была мысль уронить слезу, но я ее отбросил. Этого гада слезой не прошибешь. Только кулаком. Кулаком, хм-м-м? Кулаком! Вот оно что…

— Мне кажется, адмирал, я даже догадываюсь, как это произошло. Вы оставили подписание документов до приема у меня зачета? Там, в космосе, а? А ваш носитель случайно нарвался на пару ударов кулаком по носу, не так ли? Годы у вас уже весьма солидные, да и никто уж давно вас по мордасам не бил, так? С вашей боевой молодости. Загремели в госпиталь, адмирал? Стресс, понятное дело… А ваши службы без вашего решения вопрос заволокитили, понимаю, понимаю…

Я побарабанил пальцами по броневому листу стола. Адмирал из-под старческих век смотрел на меня потерянным взором. Крепись, старик! А что, если сделать вот так…

— Так! Прочь тоску и прочь печаль, ваше превосходительство! Вы проиграли бой, но выиграли сражение. Да-да, не удивляйтесь. Товарищ Сталин… вы как к нему относитесь? Я так и думал. Товарищ Сталин однажды высказал мудрые слова… Впрочем, других у него и нет… Он сказал: "Руководить – значит предвидеть". Предвидеть, господин адмирал! Вы поняли – предвидеть! Я восхищен – уже тогда вы смогли предвидеть нашу маленькую проблему с цивилизаций Адриана. И отрицая факт службы некого Тура в структурах Мира-основы, вы не солгали ни единым словом! Словом, вы молодчага, адмирал. Старая школа! Я восхищен!

Адмирал робко приоткрыл один глаз. Подожди, я еще не закончил.

— Думаю, суетиться и подделывать документы не следует. Да и не зачистить вам все концы. Сделаем иначе. Если я не могу служить у вас в штате, вы можете обращаться ко мне как к независимому и свободному эксперту. Весьма знающему и высокооплачиваемому. Так подойдет?

Адмирал приподнялся в своем кресле. Теперь взгляд его стал вполне осмысленным. Старая гадюка мелко затрясла хвостом.

— Именно так, Тур! Как я об этом не подумал! Мы привлекали вас в качестве независимого эксперта…

— Высокооплачиваемого эксперта, адмирал, прошу вас не забывать об этом…

— Безусловно, Тур, безусловно. Бюджет Службы коррекции наше сотрудничество вынесет. Хотя… — он с сомнением посмотрел на меня.

— Вынесет, вынесет. И еще останется. Чуть-чуть… Ну, давайте подобьем бабки. Что вы имеете мне сказать, адмирал?

В общем, спустя всего-то пару часов криков и препирательств, консенсус был найден. На адмирала было жалко смотреть. Я его ободрал как липку.

— Все это займет некоторое время, уважаемый Тур. Дня три-четыре. Как вы посмотрите на то, чтобы дождаться окончательного разрешения ваших требований и окончательного расчета на Полигоне? Я попрошу командира 11-й полевой группы создать вам все мыслимые и немыслимые условия, а?

— Ну, что ж… Я не против. Заодно и с этим неуловимым командиром познакомлюсь. Верите ли, я его еще ни разу не видел.

Адмирал удивленно посмотрел на меня. Но промолчал.

* * *

Я сидел в правом пилотском кресле заходящей на посадку капсулы. Мы прибыли на Полигон. Только куда вот мы прибыли?

— Простите, а вы ничего не напутали? Куда мы собираемся сесть? Я помню, база вроде бы должна лежать где-то там, восточнее.

— Нет, капитан, я ничего не напутал. Действительно, учебный центр расположен восточнее, вы не ошиблись. Но ведь мы садимся у штаба группы. Разве не так?

Я облегченно вздохнул. Так.

О нашем прибытии руководство 11-й полевой группы было извещено. Я ожидал встречи с друзьями. И не ошибся.

— Здорово, Салага! Все еще живой? Не достали тебя немцы?

— Здорово, Дед, здорово, старый! Да живой я, живой! Хотя, в последнем бою нам с Андреем туго пришлось… Сбили нас немцы, да-а… Чудом, можно сказать, уцелели. А потом вляпались в небольшой межпланетный скандальчик…

— Да уж, наслышан, наслышан. Ну, пошли в Штаб?

— Пошли, только барахло по пути куда-нибудь бросим. А то неудобно к начальству с сумками ломиться.

Дед ничего не сказал и лишь махнул мне рукой, указывая путь. Здание Штаба было великолепно. Небольшое, всего-то двухэтажное, оно было очень красиво вписано в ландшафт. Обычный среднерусский ландшафт. Мягкие, зеленые холмы, высокая трава, березовые рощицы и синий лес чуть дальше к горизонту.

— А красиво тут у вас, Дед!

— А то! Сам подбирал. Ну, что встал? Еще насмотришься. Пошли, пошли… А то там Каптенармус заждался, поди…

— Погодь-погодь, какой Каптенармус? Там, где Каптенармус, там пьянка и разврат! А мне еще надо командиру группы представиться. И желательно трезвым.

— Да? Хм-м-м… Ну, тогда пошли к нему… представишься.

Идя за Дедом, я прошел большое фойе, поднялся по лестнице и по ковровой дорожке прошел к огромной, дорогого дерева, двери приемной.

Дед без стука распахнул дверь. Впрочем, за секретарским столом никого и не было. Не снижая скорости, Дед прошел к двери кабинета, на которой была табличка: "Командир 11 полевой группы Службы Коррекции Половцев П.С.", распахнул ее, обогнул стол и упал в большое кожаное кресло.

— Ну, что время тянешь? Представляйся, Салага, а то водка греется!

— Ну, ты и паразит, Дед… — только и смог выдавить я.

Уличенный мной паразит только расхохотался.

* * *

— Значится, ошалел немного Салага? — объедая сало с розовой корочки восхищенно спросил Деда Каптенармус. — Поделом ему, поделом… Привык из нас кровя пить, мелочь пузатая… Наливай давай, чего телишься?

Я набулькал всем на три пальца.

— А ты, Каптенармус, случаем, не генерал-аншеф какой-нибудь? А то от вас еще и не таких заморочек можно ждать.

Каптенармус кинул водку в глотку, поперхнулся от моих слов, и зашарил по столу в попытке чем-нибудь закусить. Я двинул ему стакан морса. Гулко глотая, он одновременно отрицательно мотнул головой.

— Не, я не генерал… Я тот, кто я есть. Каким я был, таким я и остался-я…

— Погодь песняка гнать, Каптёр. Еще и не поговорили толком… Давай, Тур, рассказывай.

И я начал свой рассказ о последних событиях.

* * *

— Вот, значит, как… С одной стороны – это хорошо. Связь у нас остается, контакты поддерживаются. На период заданий или консультаций там, ты становишься как бы временным руководителем. Точнее – распорядителем. Плюс – материально-техническое обеспечение тебе положено. Капсулу-то дадут?

— Мне лично нет, но заказывать заранее под конкретное дело имею право… И еще – в случае смертельной угрозы для себя, любимого, могу дернуть капсулу в аварийном порядке. Это предусмотрено. А что там руководство Службы еще придумает, поглядим-посмотрим.

— Это верно, поглядим… Кстати, Каптенармус. Ты там что-то вроде насчет подарка обещал посмотреть?

— Ага… щас поднесу. — Каптенармус встал из-за стола, прошел в угол, где стоял завернутый в мешковину явно стреляющий агрегат, и, на ходу разматывая ткань, вернулся за стол.

— Во! Это тебе, Тур! — Довольный как слон Каптенармус водрузил прямо на стол пулемет "ДТ". — Все вместе ладили, с мужиками из оружейки. Ты не смотри, что это пулемет. Это тебе вместо снайперской винтовки будет. Дальность – полтора километра, точность и кучность – как у снайперки, да и диск на 63 патрона в бою не лишним будет. Ствол уже наш, особый, к нагреву устойчив, не подведет. Научишься одиночными стрелять, в крайнем случае – "двоечкой", самое оно будет. А оптический прицел тебе как бы и не нужен особо, у тебя же глаз-алмаз. Ну, как тебе?

Зная особую любовь Каптенармуса к этой машинке, я только восхищенно вздохнул: "Кррасота! А ну, пошли постреляем!"

* * *

А еще через пару дней к нам явился старший лейтенант Николаев, собственной персоной. Счастливый и довольный. Не успев поздороваться, он начал сыпать новостями. Прямо-таки распирало его! И я его понимал…

— Так вот, мужики, место – просто курорт! Южный берег Крыма отдыхает в кустах, я те дам! Представляете, — остров в голубом-голубом море, пляжи, волна этак "шшшухх… шшух", зелень, теплые скалы…

— Это Кракатау, небось? — индифферентно спросил я.

— Аап! — лязгнул зубами Андрюха. Он с обидой и непониманием уставился на меня. — Не-е-т, не Кракатау… Санторин… А ты как догадался?

— Тоже мне, тайна покрытая мраком… Я и голову-то не особо ломал. У дураков мысли сходятся. Сам бы так и сделал. Разместил бы базу на каком-нибудь вулканическом острове, чтобы – бабах! И все концы в воду…

— Ну, ты и гад, братишка! А я-то разлетелся было…

— Да ты все верно сделал, Андрей! Все правильно. Когда приглашаешь к себе на базу? В море искупаться. На пляже позагорать?

— К нам на базу… Да хоть сейчас. Хронокапсулу нам выделили…

— Тебе выделили. Мне – навряд ли дадут.

— Точно, мне. Но мы же…

— Да понял я, понял! Не надо лишних слов. "Пока мы едины…"

— Мы неразделимы! — Закончил за меня Андрей. — Карета подана! Такси свободен! Прошу всех на прогулку.

— Ты погоди с прогулкой, Андрей. Мы тут начальство ждем. Окончательных решений и установления новых отношений, понял? Что еще новенького?

— Да вот, Шевелитько ко мне приписали. Как я ни отбивался. Говорят – так надо! И все тут. Просили обкатать его в боевой обстановке. Растить, так сказать, боевую смену. Ты как на это смотришь, Тур?

— Ну-у, это еще не самый плохой вариант, Андрюха. Надо – сделаем! Обкатаем мерзавца и отравителя. Отольются ему наши с тобой слезы, а?

— Ага! — хищно прищурился Андрей. — Еще как отольются. И вот, что еще, Тур… А как ты посмотришь, если нам на денек заскочить в тот авиаполк? А то на душе что-то неприятное осталось. Как будто мы с тобой что-то не довели до ума… сплоховали. Да и должок немцам отдать, а?

Я тоже об этом думал, но пока молчал. Действительно – у дураков мысли сходятся.

— Думается мне, что прав ты, старлей. Остался должок. А долги надо гасить. Причем – лучше всего в колыбели. Но подойдет и в кабине… в кабине "мессершмитта". Решено! Заскочим мы с тобой в полк. Надо же нам завершить план испытаний, старший лейтенант Миколайчук. У тебя комбинезон-то сохранился? А то я свой-то выбросил. Он весь в масле был. Каптенармус, подберешь мне летный комбинезон? Вот и хорошо.

 

Глава 4

На аэродром мы приехали, когда уже было ближе к шести вечера. На грузовичке, за рулем которого сидел капитан Шевелитько. Впрочем, он уже носил славную в нашей стране фамилию Иванов. Как вы помните, в России на Ивановых все держится…

Грузовичок мы позаимствовали километрах в сорока от аэродрома. Он был пробит пулеметной очередью с самолета и брошен. Но на ходу. Наверное, с испугу не смогли завести… На него мы и закинули оставшиеся в кустах на нашей полянке двенадцать "экспериментальных" ракет. В общем, пока чинились, ездили туда-сюда, вечер-то и наступил…

При подъезде к аэродрому нас остановил скрытый пост. Однако нам повезло. Сержант, командовавший парой бойцов, узнал нас с Андреем, горячо поздравил с тем, что мы вернулись живыми и здоровыми, и мы покатили к штабу.

Перед штабом полка стояло несколько командиров. Когда мы выпрыгнули из кузова и почти что строевым шагом подошли к ним, комполка изумленно уставился на наши лица, украшенные пылевыми разводами пота от погрузочно-разгрузочных работ.

— Капитан Плешаков! Старший лейтенант… э-э… Живы?!

— Миколайчук, товарищ майор! Разрешите доложить. При сопровождении ТБ, над своей территорией, были настигнуты восьмеркой "мессершмиттов". Приняли бой. Два самолета противника сбили, два подбили… Потом сбили и нас… Видел один горевший ТБ. Выбросились с парашютами, долго блукали в лесу. Потом вот, случайно, наткнулись на дороге на машину из института, с ракетами. Вот, капитан Иванов вам сам все и скажет.

Иванов отточенным движением кинул руку к козырьку фуражки.

— Капитан госбезопасности Иванов! Сопровождал груз из номерного учреждения. Водитель убит очередью с немецкого самолета. Груз доставлен. Однако, как я понимаю, я опоздал… Летчики потеряли свои машины?

— Да-а… Чего только на войне не бывает. — Недоверчиво прищурившись, протянул комполка. — Ну, главное – вы живы! Мне уже звонили из дивизии. Два ТБ все же дошли до аэродрома… Благодарили нас за защиту. Рассказали, как вы там воевали. А потом к ним на помощь пришла шестерка "МиГов"… Откуда они только там взялись… У нас "МиГов", вроде, и нет…

— Может, из Московского округа залетели? — Гадать мне не хотелось, сказал просто так, для поддержания разговора. — Товарищ майор! Мы со старшим лейтенантом свое обещание помним. Но, как вот теперь помогать будем? Машины-то наши того… сожгли… Может, дадите нам пару "ишачков" разочек слетать, а? Должок бы немцам вернуть надо.

— Самолеты я вам дам, товарищи командиры. Летчики вы крепкие, результативные. Это не вопрос… Вопрос в том, что заниматься воздушными дуэлями как бы и времени нет, товарищ капитан. Воевать надо, а не мстить. Крепко воевать, бить, так сказать, одним мощным кулаком! Генерал Кравченко принял решение ударить по аэродрому, на котором сидят бомбардировщики фашистов. Опередить немцев. Рано-рано ударить, считай – в темноте… Пойдут штурмовики "Ил-2" с аэродрома в Старо-Быхове и мы на прикрытие. Тоже возьмем кое-что. Кто ракеты, кому бомбы подвесим. Лишними всяко не будут. У вас как с ночными полетами?

— С ночными не очень, товарищ майор… Старший лейтенант Миколайчук не имеет еще необходимого опыта. Но, как я понимаю, мы ведь только взлетать будем в темноте, так? А подойдем к аэродрому немцев уже когда рассветет?

— Точно так… Причем, при взлете, подсветим немного полосу. Фонарями и фарами машин. Рискнем, немцев так рано в воздухе быть не должно. Штурмовики придут к нам на аэродром сами. У них бензина больше. Ну, что? Ставлю вас на вылет?

— Так точно, товарищ майор! Летим с вами. Заодно и испытания наши завершим – отстреляем ракеты по наземным целям. Как размещены стоянки на аэродроме известно?

— А чего тут неизвестного… Сами на нем пару дней назад размещались… Все знакомо, как в своей сараюшке! Так, — майор взглянул на часы, — сейчас дуйте с капитаном к поварам, подкормитесь немного, а через… через полтора часа – прошу в штаб. Буду ставить задачу. Вопросы?

Вопросов пока не было. Кроме одного – чем кормить будут? Кормили макаронами по-флотски. Почему "по-флотски"? И летчики их с удовольствием едят!

Капитана Иванова на постановку боевой задачи не пригласили, и он, выпросив где-то тощий матрас, улегся в кузове полуторки на секретных ящиках. Охранять, стало быть. А мы с Андреем потопали в штаб.

* * *

Перед штабом курили в кулак и тихо переговаривались летчики полка. Заметив нас, один из них бросился навстречу. В свете открывшейся двери я его разглядел. Это был комэск-1 капитан Семенов.

— Живы! Вот и молодцы! А у нас двоим над своей территорией пришлось прыгать… Поклевали их немцы здорово. Один загорелся, а у одного мотор встал. А вы как отбились?

— Плохо мы отбились. Сбили нас с Андреем. И два ТБ сбили немцы. Не уберегли мы их. Почему ты нас не догнал, Семенов?

Капитан Семенов смутился. Он не знал, что нам ответить.

— Твоей задачей было прикрывать бомбардировщики, Семенов. А ты со своими орлами ввязался в совершенно не нужную свалку с "мессерами". Мы хоть по двум отстрелялись и заставили их выйти из боя. А вы?

Семенов промолчал.

— А вы не помогли отбить атаки фашистов на ТБшки… Потеряли два самолета. Плохо, капитан, плохо. Так воевать нельзя.

Капитан вскинул на меня злые глаза.

— Да-а? А как можно, скажи, если знаешь?

— Знаю. И скажу. Ты только слушай и запоминай. А еще лучше записывай. Вот тут! — и я постучал себя по голове.

Начинающемуся скандалу не дали разгореться.

— Товарищи летчики, заходите… — дверь опять приоткрылась, бросив слабый желтый свет керосиновой лампы на траву. Летуны, поплевав на бычки, потянулись в штаб.

— …Пойдем вот так, ромбом. В обход населенных пунктов, дорог и аэродромов противника. Записывайте, товарищи! — Комполка затянулся папиросой, прищурил глаз от дыма и продиктовал названия четырех деревенек и расчетное время их прохождения. Я их отметил на своей карте, приложил транспортир и соединил отмеченные точки красным карандашом. Получился вытянутый ромб, наконечником копья указывающий на запад. Рядом шуршал картой Андрей.

— Атака будет производиться с запада. Может, немцы зевнут, не сразу забеспокоятся. Там поглядим. Те, кто пойдут с ракетами, особо не спешите. Первыми пусть работают "Илы". А вы гляньте, может, зенитки придется давить. Ясно? Капитан Плешаков с э-э… ведомым работает по своему плану. Ясно, капитан?

План мы уже оговорили. Я кивнул, а Андрей обиженно надулся. Подобрал я ему фамилию… Никто запомнить не может. Прямо невидимка какой-то…

— Следите за "илюшами"… Как только они отработают бомбами и эрэсами – бросайте и свои. И сразу к штурмовикам на фланги. Вот, прошу посмотреть. Семенов, это тебя в первую очередь касается! Мы тут, на схемочке, с капитаном Плешаковым все наглядно вам изложили. Четверка истребителей идет с одного фланга строя "Илов", четверка – с другого. Пара Плешакова сзади-выше… Рядом со штурмовиками не тащиться! Скорость не терять, ходить змейкой, чуть выше штурмовиков. Чтобы вы в любой момент могли отсечь огнем и маневром любую угрозу атаки истребителей противника. А они возможны. Точнее – будут обязательно. С аэродрома сразу поднимут крик и ор, что они блокированы, что они под штурмовым ударом. С соседних аэродромов немцы тут же поднимут истребители. Это всем понятно? Поэтому принято решение. Штурмовики делают два-три захода на стоянки аэродрома. И все! И сразу уходим к себе. Восемь "Илов", да нас десяток. Хватит всем. Мало немцам не покажется. Ведем штурмовики до Старо-Быхова. Там садимся, заправляемся и летим к себе. Аэродром прикрывают четыре истребителя из второй эскадрильи. Тебе все ясно, Виктор Степаныч?

Комэск-2 мотнул головой.

— Тогда все. Вопросы? Нет вопросов… Все свободны, товарищи, идите отдыхать. Скоро уже вылет.

Нам с Андреем отдыхать пока не светило. Подсвечивая себе фонариком, мы в сопровождении инженера полка шли к стоянкам истребителей.

— Вот эти машины у вас и будут… Тип 29, моторы новые, мощные. Вооружение – один БК и два "ШКАСа". Пристреляны… Петрович! Как они у тебя пристреляны? На двести метров. Что еще? Ах, да! Ракеты…

— Ракеты наши будут. Сейчас подвезем. Просьба есть, свечи смените, поставьте новые, хорошо? И давайте сюда часового. После подготовки истребителей пусть тут стоит, ворон гоняет. Оружие-то секретное. Андрей, дуй за капитаном Ивановым. Пусть прямо на полуторке сюда и катит. Я пока тут побуду. Проверю патронные ящики…

Андрей исчез в темноте. А я начал заряжать боеприпасы на наших истребителях теплом своей души…

* * *

Подкатил наш грузовичок, мы быстро стащили ящики, раскрыли их. К самолетам подошел сержант-оружейник.

— Эти, что ли? Знакомое дело… Что с ними делать-то, товарищ капитан?

— Сначала проверь, отключена ли бортовая электросеть на самолетах. А то будешь подвешивать, а они – фр-р-р! И упорхнут в лес. Бывало уж такое… И поставь вместо дистанционных трубок обычные взрыватели.

— Ясно… Бомбосбрасыватель вам как устанавливать? На залп?

— Нет. Поставь на одиночные пуски пары ракет. Кто его знает, какая там ситуация будет. Ну, еще вопросы есть? Часового прислали? Иди сюда, боец. После того как подвесят ракеты, примешь истребители под охрану. Тут, на стоянке, останется и наш капитан госбезопасности. Он и приглядит тут за всем. Ясно? Ну, иди пока… штык точи.

Молодой парнишка с длинным винтарем недоуменно посмотрел на меня и молчком ушел от странного командира в тень. Я обернулся к капитану ГБ Иванову.

— Ну, все. Принимай вахту. А мы спать. Как мы улетим – сразу ложись отдыхать, понял? Вернемся и будем прощаться. Пора… Пошли, ведомый, как там ваша фамилия, э-э-э?

Андрей рассмеялся и ткнул меня кулаком в бок. Спать нам оставалось чуть больше пяти часов…

— …товарищ капитан, а, товарищ капитан! — меня кто-то робко тряс за плечо. — Вставайте. Пора уже…

Я вскинулся, все вспомнил и сел. Летчики уже шебуршали в палатке как мыши в стогу сена. Было еще темно. Ничего, это скоро пройдет.

Вода в большой бочке за ночь не успела остыть, и я с удовольствием поплескался. Не люблю холодную воду, бр-р-р! Затягивая ремень, я не торопясь пошел на свет фонаря, подвешенного над дощатым столом, где повара заканчивали накрывать завтрак. Все это было очень похоже на утро в нашем стойбище на утиной охоте. Дело привычное. Скоро и стрелять будем… Не по уткам, правда, но тоже по летающей дичи.

Я уселся за стол и потянул к себе здоровенный чайник с какао.

— Андрюха, двинь поближе масло и хлеб. Ага, спасибо… Давай, нажимай. Время дорого. Надо еще самолеты как следует проверить.

После завтрака нам объявили пятнадцатиминутную готовность, и летчики разошлись по самолетным стоянкам. Мы подошли к своим ишачкам. В слабом свете луны тускло блеснуло остриё винтовочного штыка часового. Из темноты к нам выдвинулся и капитан Иванов. Он сдержанно кивнул и стал наблюдать за обычной для летчиков процедурой.

— Товарищ капитан! Самолет исправен и заправлен. Свечи я сменил… БК по штату, вот парашют и шлем… Помочь надеть?

— Погоди, товарищ техник… Дай-ка я его обойду. Попинаю, да покачаю рули…

Так я и сделал. Прошел, погладил истребитель по влажному борту, попинал покрышки колес и покачал элероны и рули. Это успокаивало, настраивало на обыденный, будничный лад. Потом запрыгнул на плоскость, заглянул в кабину.

— Старший сержант, сюда! А где ты прячешь кусачки для тросов?

Дело в том, что, то ли от резких эволюций самолета в воздухе, то ли еще от чего, — черт его знает, — иногда перехлестывались и путались тросики от "шарманки" – штурвальчика ручного выпуска и уборки шасси. Это нам было ни к чему. Особенно – при возвращении на аэродром. Истребители приходили битые, почти без бензина. Заморачиваться и считать, сколько там надо сделать оборотов штурвала, было явно ни ко времени и не к месту. Летчики поступали проще и эффективнее. Они перекусывали эти самые тросы кусачками. Шасси вываливались, а потом – резко на левое крыло – опа! Щелчок замка. Теперь – резко на правое, — еще щелчок. Все, — стойки шасси встали на замки, можно садиться…

Техник без удовольствия, ну, да… это и понятно – я тросы перекусил, а ему их сплетать вновь, показал мне засунутые за резинку кусачки. Я кивнул и забросил за спину парашют. Давай одеваться на выход… Скоро будет праздник.

Праздник не задержался со своим началом. Небо чуть-чуть посветлело на востоке, когда мы услышали гул моторов штурмовиков. Прозвучала команда: "Запуск!" Над аэродромом повис рев десяти мощных моторов истребителей "И-16". Слева от наших машин встали техники с фонарями "летучая мышь" и повели нас к взлетке. Потом вспыхнула редкая цепочка фонарей, и на землю легли конусы света от автомобильных фар. Стало чуть виднее. Истребитель комполка заполыхал синеватым пламенем выхлопов из патрубков мотора и пошел на взлет. Мы с Андреем взлетали через тройку машин.

Сразу после нашего взлета с аэродрома по пологой дуге поднялись две белые ракеты. Это нам указывали направление на штурмовики. А вскоре мы разглядели включенные навигационные огни на головной и замыкающей строй машине. Все, встреча на Березине состоялась. Наши истребители встали на свои места, а штурмовики выключили АНО. Наступило самое скучное время – примерно полчаса болтанки до выхода на аэродром противника. Сзади стал потихоньку светлеть небосвод. Только-только… Я потянул Андрея чуть вверх и вправо. Боевой вылет начался, а скоро начнется и сам бой…

* * *

…Наконец, расчетное время выхода на цель прошло. Я даже и не пытался ориентироваться. Не до того было. Мы с ведомым замыкали строй и летели с небольшим превышением. Все время приходилось идти "змейкой", больше всего я боялся потерять идущие довольно низко, наверное, на высоте метров в шестьсот, штурмовики. Темно же, не видать ничего… Потом чуть посветлело, и тут ведущий штурмовик стал разворачиваться на курс захода в атаку. Впереди я увидел занятый немцами аэродром.

Вот это да-а! Полная картина "Не ждали"! Причем – маслом. Причем – сливочным…

На стоянках и около взлетной полосы стояли многочисленные бомбардировщики. Около них суетились черные фигурки техсостава, между самолетами медленно раскатывали топливозаправщики, какие-то небольшие тягачи таскали тележки с бомбами. Поднимающееся солнце блестело на стекле фонарей самолетов, мелькало вспышками на лобовых стеклах автомашин, а к нам навстречу по земле тянулись густые, длинные тени от экспонатов всего этого авиашоу. И тут я заметил то ли дым от запускаемых моторов, то ли пыль из-под винтов. Дежурная пара "мессершмиттов" готовилась взлететь. Нам это было ни к чему.

— Андрей, за мной… По истребителям не стрелять… Смотри на дальний конец аэродрома, ищи зенитки. Если увидишь – бей ракетами. Нечего их жалеть. Гаси зенитки безжалостно.

Я сунул полный газ и, переводя высоту в скорость, начал заход на разбегающиеся по взлетной полосе истребители. Пора, а то вот-вот отрыв будет… Вынес точку прицеливания добро вперед, мощности взрыва хватит, и нажал кнопку пуска. Из-под крыльев сорвались две злые, алые точки в клубке серого дыма. Немного гуляя, ракеты сошлись метрах на шестистах, и ударили… Да здорово так ударили!

На полосе вспухло слабо светящееся, приплюснутое облако, в него влетели оба "мессершмитта", а вылетели только горящие обломки. Стоящий рядом с полосой бомбардировщик от ударной волны припал на крыло, пополз, разворачиваясь, навалился на бензозаправщик и – вспышка еще одного взрыва! Вот так вот, ребята! Кто рано встает, тот вас и заклюет!

Мы на скорости пролетели над взлетной полосой аэродрома. Рев наших моторов гулким эхом отразился от бетонки. Казалось – все там застыло, как при вспышке магния на снимке… Но – не надолго. Разворачиваясь, мы с Андреем увидели радующую сердце картину.

Восемь черных "Ил-2" прошли над самолетными стоянками. Четко были видны падающие вниз сотки. Через несколько секунд бомбы стали рваться. Прямо по выставленным в линеечку бомбардировщикам пробежала черно-багровая дорожка взрывов. А потом там заполыхали пожары.

— Андрюха, влево! От желтого здания разбегается народ – это летчики! Клади пару ракет!

Мы были как раз в идеальном положении для пуска ракет – Андрей из-за поворота на сто восемьдесят градусов оказавшийся впереди меня только чуть довернул, и четыре серые струи понеслись к земле. В хаотичной толпе черных фигурок бегло вспухли полусферы объемных взрывов. Отчетливо были видны разбегающиеся белые кольца взрывной волны. Причем, они сначала разошлись, а потом как будто бы схлопнулись, вернулись назад. Так бывает, когда капля падает на ровное зеркало воды. Красиво смотрится… Но живых после такой красоты не остается. Совсем.

Забравшись чуть выше проскочивших под нашими самолетами "ишачков", мы легли в вираж.

— Зенитки… ищи зенитки, Андрей! — закричал я и тут же заорал вновь, — Вот они! Я их вижу! За мной.

В плотной тени небольшой группы деревьев заполыхало желтое дульное пламя зенитных автоматов. Их там было целых три. Вот и хорошо… Одним разом накроем. Пуск! Две ракеты, нос в нос, как два спринтера перед финишной ленточкой, кинулись вниз. Там полыхнуло, но зенитки уже ушли под крыло.

— Андрей, успел заметить?

— Накрытие! Не стреляют больше!

— Это хорошо… Ищи зенитки.

Но тут подключились и наши "ишачки". Видимо, испугались, что мы с ведомым размолотим весь аэродром в одиночку. Вот на работающую зенитку упала одна пара истребителей, за ней – другая. На земле рванули разрывы то ли бомб, то ли ракет. А "Илы", развернувшись, уже заходили на вторую атаку.

— Андрей, туда не лезь. Держим высоту. Смотри за воздухом, понял?

— Да понял я, понял! Ты только смотри, Тур! Вот это красота-а…

Да, посмотреть было на что. "Илы", опустив острые носы, почти одновременно ударили эрэсами. Да чуть ли не залпом! По самолетным стоянкам и по взлетке вновь пробежали цепочки разрывов. Полетели крупные обломки самолетов и автомашин, гуще заполыхало пламя. Некоторые штурмовики еще успели дать длинные пулеметно-пушечные очереди по стоящей на земле технике.

И вот тут-то я заметил длинную, правильную тень от… от кургана из бочек! Вот оно! Ну, да, майор же говорил нам, что подземное бензохранилище было взорвано. Вот немцы и были вынуждены складировать тут бочки с бензином. А это не есть гут. Ибо огнеопасно.

— Андрей, останься на высоте. За мной не ходи – изувечит взрывная волна.

— Понял, наблюдаю…

Да и я особо вниз не пошел, лишнего риска тут не нужно. Проверив, что все "Илы" проскочили склад ГСМ, а ишачки еще далеко, я прицелился и метров с восьмисот начал стрелять из заряженных мной пулеметов. Уже второй очередью я накрыл прячущиеся под камуфляжной сетью бочки. Полыхнуло качественно! Горящие бочки, как кометы, взлетели над пышущим огнем складом.

— Вот это извержение вулкана, братишка! Ты не думал пойти пиротехником в Голливуд, а?

— Цыть, малек! Смотри за воздухом.

— Да что там смотреть. Вон командир штурмовиков своих уже в строй собирает. Все – концерт окончен, кина не будет… Сейчас пойдем домой.

— Не расслабляйся, малек. У тебя сколько ракет осталось?

— Две…

— И у меня две… Держим их до нашей территории. А там, если что, по переправам отработаем. Есть у меня опаска, что немцы успеют нас над Березиной догнать. Все же "Илы" пойдут край 330–350 километров в час. Больше им не выжать, наверное. Так что – будь готов. Если догонят нас немцы, отстреляемся эрэсами по группе, а потом уж за пулеметы.

— Слушаюсь, товарищ командир!

— Вот-вот. Реже зубоскаль, а чаще слушайся старика. У меня боевой опыт уже до ноздрей дошел, ясно?

Андрей фыркнул, но ничего не сказал в ответ. Наверное, прикидывал – как можно дышать в таких условиях. Под нами перестраивались в два четырехсамолетных клина "Илы". За двумя из них тянулся слабенький дымок, но самолеты шли уверенно. Истребители вышли на фланги. Стало совсем светло, и мы пошли навстречу солнцу.

 

Глава 5

Прошло минут восемь полета. Может, чуть больше. Я ориентировку не вел, спокойно шел себе за "илюшами". Они выведут. Да и особых сложностей тут не было. Лети себе на восток, и все тут. Вот впереди уже показалась и Березина. Ленточка финиша, наш берег. На земле и в небе все было тихо и спокойно. Поскольку наши самолеты заходили на свою территорию по определенному командованием маршруту, переправы немцев, основательно прикрытые зенитками, остались километров на двенадцать севернее. Тут войны как бы и не было. Тишь, солнце, в воздухе никого, на земле не встают кусты взрывов, не тянется дымная гарь от подбитой техники. В общем – лепота!

Однако позвоночник холодило предчувствие неприятностей. Не отпустят немцы нас так просто, я был в этом просто уверен. Предчувствия, как оказалось, меня не обманули…

Тащить на аэродром ракеты объемного взрыва не было никакого резона. Их надо было сбросить. Желательно – немцам на голову. Я скомандовал Андрею: "За мной!" и подошел к "ишачку" комполка. Майор принял немного влево и вверх, чтобы не мешать строю идти на аэродром, и уставился на меня сквозь очки-консервы. Мол, чего тебе еще, капитан? Что у тебя за шило в заднице? Хорошо ведь слетали! Тихо-мирно, все живы-здоровы.

Я показал ему на крыло, потом поднял два пальца, зажал ручку управления ногами и двумя руками сделал жест, как будто стреляю из пулемета "Максим". Ага, как Анка-пулеметчица в фильме "Чапаев". Потом я махнул рукой на север. Туда, где были переправы, где сейчас шел бой. Комполка меня понял сразу, как будто я был сурдопереводчиком, а он – глухим от рождения. Уперся в меня взглядом на долгие секунды, потом кивнул, соглашаясь, что тащить ракеты в тыл особого смысла как бы и нет, и потянул меня влево.

Я думал, что он скомандует Семенову сходить с нами, а майор решил посмотреть на наши с Андреем художества сам. Ну, сам, так сам… Нам, татарам… Дальше вы и сами можете продолжить.

Четверка наших истребителей плавно увалилась влево и стала набирать высоту. Штурмовики, идущие метрах на восьмистах с И-16 на флангах, продолжили свой полет на восток, к аэродрому и ждущему летчиков плотному завтраку. Нам завтрак еще предстояло заработать.

Я самым нахальным образом вышел вперед, наплевав на табель о рангах, и повел истребители вдоль реки, забирая чуть западнее. Тактика тут простая – увидим переправу и зайдем на нее со стороны противника. Спикируем, пустим ракеты – и бегом-бегом на свою территорию. Делать лишнюю атаку и поливать переправу и немецкие войска пулеметным огнем, большого смысла не было. Не тот вид оружия для этой задачи, да и не дадут нам немцы резвиться над своими войсками.

— Андрей, бить будем по вражескому берегу, в корень понтонного моста. Пусть его развернет течением и оттащит на наш берег. Все немчуре труднее восстановить наплавной мост будет. Да еще, может, и зацепим на берегу какую-нибудь технику… После пуска ракет даём очереди по понтонам. Утопить не утопим, но дырок им набьем. Стрельбой не увлекайся – высота критическая будет. Одна очередь – и вверх! Понял?

— Понял, принял, иду за тобой.

О, как! Растет малец. Уже скоро и сам сможет пару водить. Через две минуты мы увидели темную нитку, пересекающую реку. Вот и переправа… Скоро ударят зенитки. Я качнул крыльями: "Внимание!" и плавно положил истребитель на правое крыло. Пологое снижение… зенитки молчат… высота пятьсот, четыреста… пора. И тут я увидел, как на дальнем от меня конце наплавного моста пыхнули и потянулись вниз по реке сизые клубы дыма. Танки или машины, застигнутые нашей атакой прямо на мосту, прибавили газу, чтобы быстрее выскочить на берег.

— Андрей! Бей по ближнему концу, я – по дальнему. Огонь!

Сотни метров пожирались в секунды. Я поймал в прицел все еще лежащий в тени восточный берег переправы, чуть вздернул нос "ишачка", чтобы компенсировать просадку ракет при пуске, и нажал гашетку. Под плоскостями пыхнуло, и вперед унеслась пара алых точек. Нос истребителя пошел вниз, и я вновь выжал обе гашетки. По понтонам, по машинам и по берегу ударили длинные пулеметные очереди. Пули прошлись наискось, сабельной дугой поднимая плотные белые водяные цепочки, вспыхивая огнем пирозарядов на деревянном покрытии понтонного моста, и огненной плетью хлестнув по машинам. Все! Вывод!

— Андрей, вывод, вывод! — и тут же, помогая мне идти вверх, по брюху истребителя жестко ударила взрывная волна. А за ней, пятная небо черными кляксами разрывов, захлопали разрывы зенитных автоматов.

— Маневр! Маневр! Делай, как я! — орал я, бросая истребитель то влево, то вправо, то вверх, то вниз… От резких маневров и перегрузок летные очки съехали мне на подбородок. Поправить их, не было ни времени, ни возможности. Метрах на двухстах, вихляясь, как пьяные выпускницы на дискотеке, мы сматывались из зоны зенитного огня. Наконец-то все кончилось… Я поднял очки на глаза, заодно смахнув каплю пота с кончика носа, и огляделся. Андрей шел за мной метрах в ста-ста десяти, шел ровно, без дыма. За ним, над рекой, закручивались два светло-серых дымных столба и вороньей стаей все еще порхали в воздухе какие-то черные обломки. В высоте, подсвеченная низким еще солнцем, шла пара комполка. А сверху на нее падали немцы…

* * *

Я аж застонал, стиснув зубы. Все… Сейчас зажгут… Но нет! Наши заметили атаку и резким маневром вышли из-под огня. Трассы "мессершмиттов", сверкнув, упали в лес. Однако положение было аховое. Еще две пары фашистских истребителей вошли в вираж, преследуя наши "ишачки".

— Вниз! Вниз давай! — Не удержавшись, заорал Андрей.

— Тихо ты… Не слышат они тебя… Давай за мной.

Мы пока ничем не могли помочь нашим летчикам. Уходя от зенитного огня, мы прижались к земле и потеряли высоту, а резко маневрируя, мы подрастеряли и скорость. Оставалось одно – проскочить немного вперед, набрать высоту, хотя бы полторы тысячи метров, а потом уж и в бой.

— Андрей, идем вверх! — На наших И-16 стояли новые, мощные моторы. Высоту в три тысячи метров истребитель набирал за три с небольшим минуты. Но нам столько и не надо…

Полный газ, мотор ревет, "ишачок" по дуге уверенно лезет вверх. Есть полторы тысячи! Теперь совсем другая война будет.

Я кладу И-16 на левое крыло. Где наши? Ага! Они смогли заставить "мессеров" снизиться. Уж больно тем хотелось сбить нашу пару. Четверо фашистов пытаются подловить наши "ишачки" на выходе из виража, еще одна пара немцев висит с превышением и страхует своих. Вот вами мы сначала и займемся.

От солнца заходим на лежащую в левом вираже пару немцев. Как въедаются стандарты при обучении летчиков! Если вираж – то обязательно левый! И все тут. Применение правого виража – это уже новый, нестандартный элемент воздушного боя. Да и не любит "мессершмитт" правого виража. Он его хуже исполняет. На этом и ловил их не раз…

Немцы нас пока не видят. А мы все ближе и ближе. Через несколько секунд можно стрелять.

— Андрей, бьешь ведомого… "ШКАСами"… патронов не жалеть!

Я беру немца в кольцо прицела, небольшой вынос – он идет на экономичных оборотах, высокая скорость ему сейчас не нужна. Если что, он моментально наберет скорость на пикировании. Но этот немец её уже не наберет. Он выложился передо мной, как в тире… Промахнуться тут трудно.

— Огонь! — Я нажимаю гашетку "ШКАСов". Скорострельные пулеметы сухо трещат, выплевывая вниз, на землю, два потока пустых гильз. Клубок зеленых трассирующих пуль настигает "месса". Сами по себе попадания нескольких пуль винтовочного калибра его сразу не убили бы… Но сегодня я их зарядил огнем. Вижу несколько бледных вспышек, самолет врага распускает за собой большой павлиний хвост пламени и через несколько секунд взрывается. Мельком вижу дымный след, уходящий под правое крыло моего истребителя. Андрей тоже не промахнулся.

Выход вверх, переворот, мотор дает сбой, сердито чихает и выпускает полосу дыма. Ничего страшного, отрицательная перегрузка… Мотор хватает бензина полной глоткой и снова мощно ревет. Четверка немцев брызнула от наших "ястребков" вверх. Что, страшно стало, геноссен? То ли еще будет, о-го-го!

Мы успеваем атаковать вторую, идущую несколько ниже, пару немцев. Стреляем на пределе, метров с четырехсот. Зеленая дробь трассирующих пуль гонится за "худыми" и настигает одного из них. Но попаданий мало… Впрочем, ему хватает. Пустив серый дым, немец разворачивается на запад. Дым густеет, становится все более темным. Может, и вспыхнет "месс" через минуту-другую… Но следить за ним некогда. Первая пара выскочила вверх и уже падает на нас. А мы висим почти без скорости.

— Андрей! Вниз! Камнем!

Падаем, но немцы успевают нас обстрелять. Я получаю два-три попадания из пулемета в правое крыло, и одну пулю в кисть правой руки…

* * *

…стукнуло так, что дернулась ручка управления. Истребитель вильнул. Обалдело смотрю на разбитую руку, мертвой хваткой уцепившуюся за "баранку" ручки. Боли нет, модификант блокировал боль. Но кисть меня пока не слушается. Совсем. Она как под заморозкой. Идет кровь, видны мелкие белые осколки костей. Приехали… Что же делать? Знаю, что могу вынести и более серьезные повреждения, от раны в руку я не умру, но вот как управлять машиной?

— Андрей, я ранен. Разбита правая кисть. Не могу управлять самолетом. Прикрой, братишка…

"Ишачок" Андрея слева подходит ко мне. Близко-близко. Я вижу его перекошенное испугом лицо. Но сообразительности он не утратил.

— Тур, левой рукой спокойно и не торопясь сними правую с ручки. Попробуй поднять ее вверх… Та-а-к… Зацепи ее, чем хочешь, за что-нибудь повыше… Заправь пальцы правой руки под резинку очков, что ли… Управляй пока левой. Через минуту чувствительность вернется. Веришь? Не боишься?

Я весело хмыкнул.

— Умирал – не боялся, а тут… Немцы где? Ты за ними смотришь?

— Немцев майор пуганул. Они уже слиняли. Давай быстро на аэродром. Кровь перестала идти?

— Ага! — Я немного удивлен. — Совсем перестала!

— Это и хорошо, и не очень хорошо… Перед посадкой опустишь руку и пару раз стукни ею обо что-нибудь. Пусть кровоточит, понял?

— Да, твоя мысля ясна. Так и сделаю… Еще бы сесть.

— Сядешь, куда ты денешься. Не прыгать же с такой пустяковиной на руке. Тем более – самолеты мы взаймы взяли… Заодно и повод срочно смотаться будет. Терпишь? Терпи-терпи… Скоро аэродром…

Пока мы этак развлекались болтовней, время шло себе и шло… А еще через пару минут я увидел полосу прибитой колесами самолетов травы, палатки, прикрытые масксетями капониры, мачту с полосатым конусом. Мы прилетели на аэродром, боевой вылет закончился. Теперь бы сесть толком. Как я вовремя спросил техника про кусачки!

* * *

Капитан Иванов, сжав губы в тонкую ниточку, неприязненно смотрел как вынимают из кабины истребителя потерявшего сознание капитана Плешакова. Только что его истребитель неуклюже приземлился на покрытую травой взлетную полосу. Но не стал гасить скорость и заруливать на стоянку, а покатил себе в конец полосы, и только там снизил обороты зачихавшего мотора.

Вслед за ним, почти впритирку, сел И-16 его ведомого. Он немного принял влево и быстро догнал стоящий на краю площадки маленький зеленый самолетик. Туда уже несся побитый санитарный автобус и аэродромная дежурка с людьми. Из лесочка, звеня колоколом, к истребителям мчалась перекрашенная в защитный цвет пожарка.

Было видно, как летчика быстро выдернули из кабины истребителя, потом его закрыли спины людей в белых халатах, а потом в санитарку загрузили носилки. Машина дала несколько громких гудков, распугивая столпившийся аэродромный народ, и покатила к санчасти. А аэродром продолжал жить своей жизнью. На посадку заходила пара командира полка.

— Что за беготня на полосе? — Сердито осведомился комполка, освобождаясь от парашюта.

— Этого капитана ранило… Ну, приданного… командировочного.

— Э-э-х, плохо-то как! Серьезно ранило?

— Пока не знаю. Но живой он, живой! Да вон его ведомый бежит. Сейчас доложит.

К истребителю комполка подбежал старший лейтенант… как его фамилия-то? Никак на память не идет…

— Товарищ майор! Приняли бой, ну, да вы все сами видели… Капитан Плешаков ранен в кисть правой руки, товарищ майор. Опасности для жизни нет, но нам надо срочно везти его в Москву. Прошу дать команду вашему военврачу, товарищ майор! А то он его чуть ли не оперировать собрался.

— Как же так? Как ранен? Когда? Я же видел, как вы с немцами крутились?

— Вот и докрутились… Цапанул немец командира. Разрешите убыть в Москву, в госпиталь, товарищ майор? Время не терпит!

— Да вы мне и не подчинены, чтобы разрешение-то спрашивать… Езжайте, конечно, езжайте, старший лейтенант! Все время забываю вашу фамилию…

— Так Миколайчук же, товарищ майор. Прикажите заправить нашу полуторку бензином. И с собой бы немного, до Москвы добраться?

— Добро, сделаем. Что еще?

— Еще? — Старший лейтенант с незапоминающейся фамилией и лицом подошел поближе и негромко сказал. — Еще, товарищ майор, не надо никаких слухов и разговоров вокруг двух временно прикомандированных летчиков. Не было их, и нет. Никаких упоминаний о нас в документах, никаких рапортов и докладов. Боевой вылет летчиков полка прошел успешно. Все самолеты вернулись на аэродром. Боевых потерь у вас нет. Так ведь? Ну, вот… Разрешите идти? Есть!

* * *

Как только полуторка отъехала от аэродрома, я приоткрыл глаза. Притворяться больше не требовалось. Надо мной склонилось улыбающееся лицо Андрея. Подо мной лежал тощий матрасик нашего энкаведешника.

— Ну, как вы, ранбольной? Клешня шевелится?

Я пошевелил пальцами, вылезающими из-под аккуратно сделанной, еще чистой, повязки.

— Шевелится… и знаешь, Андрюха, она и не болит… Чудеса, да и только!

— Какие там к черту чудеса. Технологии! — Он уважительно поднял палец вверх. — Модификант – это звучит…

— Громко, — не дал я ему закончить. — Особенно – после горохового супа… Что делать-то будем, ведомый?

— Спасать тебя будем, командир. И лечить. Отдельная палата с видом на голубое море. Солнце, воздух и вода – наши лучшие друзья. Фрукты, процедуры, то – сё… Полный покой! Тогда будет полный порядок.

— Кончай выделываться, Андрей. Чего ты тут раскомандовался?

— Это ты кончай выделываться. Будет так, как я сказал! Сейчас в капсулу, на остров, и тебя грузим в люлю. На сохранение, понял? Рисковать не будем, пару дней выждем, чтобы кисть полностью восстановилась. И никаких нагрузок на руку! Ясно?

Мне было кристально ясно, что никаких нагрузок на раненую руку давать нельзя, но… Но война есть война. Через час езды по лесной дороге, когда мы уже считали себя у Христа за пазухой, нашу полуторку обстрелял "мессершмитт". Мы с Андреем из кузова выскочили, а вот помначкар Шевелитько прыгать на ходу не стал, а наоборот – погнал машину быстрее. Но от пулеметной очереди убежать трудно… Как говорится – умрешь вспотевшим.

Когда мы с Андреем подбежали к заглохшей машине, спасать было уже некого. Наш друг-противник был уже безобразно мертв. Три пулевых ранения, одно из них – в голову… Я вздохнул и открыл дверцу машины.

— Глянь в кузове, Андрей. Там вроде лопатка была… Нужно похоронить мужика.

— Нет… нельзя его тут хоронить. Сейчас я экстренно вызову капсулу. Нужно доставить его на базу. Берись, Тур. Вытягиваем его из кабины… давай-давай… потащили во-о-н туда, на луг… Взялся? Понесли…

Вот так вот… А вы говорите – береги руку, Сёма…

* * *

Ни о какой палате с видом на синее море, речи, конечно, не было. Только что созданная база была скромна, как летний лагерь труда и отдыха для спартанской молодежи. Вырезанные в скале помещения, казалось, еще отдавали сыростью, в них царил полумрак. Видимо, работы по оснащению еще не закончились. Но нам было не до них…

После обстоятельного доклада в два адреса – старшего лейтенанта Николаева своим, и моего – в Службу коррекции, грянул гром. Цивилизации-хозяева очень не любили терять своих сотрудников погибшими в ходе выполнения задания. То, что на войне ежечасно и ежеминутно гибнут люди – это нормально. А вот гибель наблюдателя – это ЧП.

— …еще раз повторяю и пытаюсь, чтобы вы это уложили в своей голове, инспектор! Капитан Шевелитько нарушил элементарные требования безопасности. Что уж было тому причиной – я не знаю… Перед выездом на фронт его достаточно полно и точно инструктировали и все ему объясняли. В частности, как себя вести в случае атаки с воздуха. Перед тем, как выскочить из кузова, старший лейтенант Николаев едва крышу кабины не сломал, так грохотал по ней кулаком. Мы вдвоем орали команду: "Воздух!" По команде "Воздух!" следует…

— Достаточно, Тур, спасибо. Я уже запомнил порядок действий наблюдателей по этой команде… Но вот почему он не покинул кабину автомобиля, а продолжал ехать?

— Это вы у него и спросите… Если сможете. Ступор, полагаю… Внезапный испуг, стресс, отсутствие опыта. Закаменел Шевелитько за рулем. Приходилось мне видеть нечто подобное. Человек как бы застывает от испуга, лицо белое, глаза белые, руки-ноги не слушаются. Он ведь в боях не был? Не обстрелян?

— Теперь уже обстрелян… Кстати, какое у вас на тот момент было оружие?

— Пистолет "ТТ"… Что-о-о? Вы это серьезно? Думаете…

— Ничего я не думаю… Я знаю. Одна пуля ударила в позвоночник и застряла в грудине. Она извлечена. Пуля калибра 7,92, что соответствует калибру немецкого авиационного пулемета. С пулей вашего пистолета ее никто сравнивать и не будет… Я о другом. Противодействовать атаке с воздуха вы могли?

— Смеетесь? Давайте смотаемся со мной на фронт, я вам предоставлю возможность пострелять из пистолета по "Мессершмитту". А хотите по танку стрельнуть? Как два пальца об асфальт…

— Достаточно. Ваш казарменный юмор плохо ложится в протокол нашей беседы. Комиссии все ясно. Ждите. О результатах расследования этого прискорбного случая вы будете извещены. До принятия решения вам и вашему коллеге запрещены хроноперемещения и выход в оставленное вами время. Отдыхайте, лечитесь. Если будут новые задания или иные распоряжения относительно вашей дальнейшей карьеры, вас обязательно поставят в известность. Всего вам доброго, капитан…

* * *

А море здесь все же есть. Сидя на пустом берегу, мы бездумно отслеживали набегающие на каменное крошево пляжа волны. Прямо перед нами садилось солнце. Было тепло, но излишне влажно… Впрочем – у кого хлеб с лебедой, а у кого-то жемчуг мелкий… Всем не угодишь.

Перед нами горел маленький костерок. С дровами на острове напряженка – не Сибирь ведь. Впрочем, приготовить по шампуру шашлычка нам с Андреем хватит.

— Вот так вот, брат. Чувствую – присели мы с тобой надолго… Не верят нам. Думают, мы специально этого бедолагу под пули подставили, а?

— Да нет, Тур… Не в нем дело. Дело в нас. Нам не верят, потому что наша связка им о-очень не нравится… Ты из мира Земли, я из своего мира. Познакомились на третьем мире. Да еще и работаем теперь вместе. Твое начальство с подозрением косится на меня, мое, соответственно, на тебя. Ищут несуществующие нарушения, недостатки… Ищут зацепки, позволяющие перекрыть нам кислород. Мое начальство против моего участия в боевых действиях. Резко против. Вот увидишь – будет попытка нас задавить, заставить прыгать перед ними на задних лапках. Я на это не пойду. Все! Насиделся я под землей. Полторы тысячи лет сидел, хватит. А ты, Тур?

— Что спрашиваешь? Не успел еще меня узнать? На хрена тогда ментоскопирование делал? Я все вижу, не хуже тебя вижу… А вот что делать, как реагировать? Не знаю… Давай подождем окончательного решения начальства. От него и скакать будем. Как зайцы… Крутани-ка вон тот шампурчик, Андрюха… Вроде, доспел шашлычок… Ты из медблока лекарство захватил? Как какое? Spiritus vini rectificati! Вот и молодец, сейчас руку лечить будем.

* * *

— …таким образом, на основании положений Устава Службы Коррекции и аналогичных документов Управления космических исследований и планетарных изысканий наших уважаемых коллег, — поклон в сторону важного фазана с лысиной, — принято решение временно отказаться от сотрудничества с нештатным консультантом Службы, представителем планеты Земля, известным всем нам как капитан Кошаков. Теперь прошу вас, уважаемый коллега…

Фазан встал и уткнулся глазом в дрожащий в руке лист бумаги.

— Принято решение временно приостановить полевые исследования, порученные привлеченному УКИПИ специалисту, известному нам как старший лейтенант Николаев. Настоящая база консервируется до начала нового этапа в исследованиях, права и полномочия господина Николаева блокируются…

— Товарища… — хмуро буркнул Андрей.

— Простите? — изумился лысый.

— Я сказал – товарища! — громовым ударом рявкнул господин Николаев. По-моему, переборщил братишка с мощностью. Ишь, как их повело! Глас господень – это вам не хухры-мухры, ребята.

— Э-э, да-да… товарища! Блокируются…

— Так, деятели, хватит! — Я сильно хлопнул рукой по столу. — Наговорились, пора заканчивать – караул устал.

— Простите – какой караул?

Я только сверкнул на фазана гневным взглядом.

— Мо-о-лчать… Который для тебя лично легко может стать расстрельной командой… Вот так-то. Уже лучше, вижу – усвоили… Спорить с вами я не буду, душа не лежит дерьмо щепочкой ковырять. Да и жемчуга там не найти, как я понимаю. У меня два вопроса, и мы расстанемся. Первый. Рекомендую вам вернуть нас туда, откуда забирали, ясно? — Я обвел уважаемое собрание своими оптическими прицелами и возражений, в общем-то, не заметил. — Второй. Не знаю, как у напарника, а у меня на Полигоне остались личные вещи. Рюкзачок там, старые берцы, цинк патронов… Да! Еще и мой подарок – сувенирный пулеметик "ДТ" в VIP исполнении. Весь покрытый золотом, абсолютно весь, — промурлыкал я на манер известной песни. — Прошу вернуть, это, надеюсь, ясно? Вот и хорошо. Да! Еще один совет, господа-а! Бесплатный, но очень важный для вашего здоровья. Я настоятельно рекомендую вам, Регистратор, отпустить на Землю Деда и Каптенармуса. Настоятельно! Все, их контракт закончился. Любовь прошла, увяли помидоры, галоши жмут и вам не по пути, ясно? Вам же лучше будет расстаться с ними по-доброму, уж поверьте лицензированному киллеру-взрывнику. Искренне вам советую принять правильное решение, Регистратор. Просто от души… Ну, что? Завершаем? Кто за внесенное мной предложение, прошу голосовать! Та-а-к, а ты что же, мразь? Вот и хорошо, вот и правильно… Единогласно!

* * *

Вот таким вот макаром и оказались мы с Андрюхой на этом поле. Абсолютно как в анекдоте про еврея, который попросил золотую рыбку сделать его Героем Советского Союза. А он, как вы помните, оказался в окопе, с гранатой в руке, а на него полз фашистский "Тигр"…

* * *

 

Глава 6

Ну, врать не буду – "Тигры" на нас не ползли. Не было их еще и в проекте, если я не ошибаюсь. Шли на нас танки Гудериана, точнее – 3-й танковой дивизии генерал-лейтенанта Моделя. Для меня, впрочем, большой разницы не было. Что Гот, что Гудериан – один хрен. Надо бить их, вот и весь разговор, вот и вся задача на сегодня. Да еще бы дожить нам до завтра. Это очень важно, чтобы у бойца было это самое "завтра"…

А пока мы с Андреем волчьим скоком неслись сбоку от небольшой танковой колонны немцев, только что переправившейся через Березину. Примерно до сотни немецких танков выскочили на наш берег, рассыпались на группы, и теперь упорно ползли на восток, нацелившись на Могилев. Остановить их пока было некому. Если и были наши войска впереди, то до них мы еще не дошли. Так что, приходилось полагаться только на свои силы.

— Тур, впереди ложбинка. Дадим прикурить фашистам? — Андрей часто горячится, но в этом случае он абсолютно прав. Хорошее место для засады.

— Давай, Андрей… По схеме работаем.

Мы залегли метрах в шестистах от дороги. Впереди танковой группы, оторвавшись примерно на километр, шло боевое охранение – маленькие серые уродцы, с тоненькими пулеметными стволами в крохотных башнях. Недотанки какие-то… Что это за машины, я не знал. Может, трофейные? Впрочем, нам без разницы. Их мы пропустили. Нас в первую очередь интересовали машины с канистрами на броне. Немцы пошли в отрыв, и волей-неволей им проходилось тащить на танках хотя бы небольшой запас горючего. Вот таких самоубийц мы и будем отлавливать.

Я установил свой "ДТ" на сошки. Дистанция для пулемета была самое то – в диоптрический прицел все было видно просто отлично. Поймав в кольцо аккуратно уложенные вдоль борта темно-зеленые канистры, я дал короткую, патронов на пять, очередь. Полыхнуло здорово, кто бы сомневался. Заряда я не пожалел.

Рядом звонко, с металлическим лязгом затвора, трижды ударила "СВТ" Андрея. Вспыхнул еще один танк. Горящие танки еще не поняли, что они уже убиты. Первый, прибавив скорость, бросился вперед. Но выходить из-под огня ему уже было не нужно, по нему уже никто не стрелял. Он и так разгорался как погребальный костер. Наконец до экипажа дошло, что дело пахнет керосином. Или бензином. Припекло их, одним словом. Танк еще медленно катился, а через раскрытые люки на землю посыпались черные фигурки танкистов. Две из них уже занялись пламенем. Остальные быстро стали их тушить, бросая землю и сбивая пламя куртками. Зря они так сгрудились… Я не пожалел еще одной длинной очереди, все же пять подготовленных танкистов у немцев было… Да, теперь уже было. Теперь лежат спокойно, тлеют. Сгорели на работе, это бывает.

— Андрей! Дергаем отсюда!

Вовремя я скомандовал. Только мы убрались с нашей лежки, как по ней начали хлестать пулеметные струи, а секунду спустя кусты причесали разрывы 37-мм снарядов. Только нас там уже не было. Мы уже были за спиной у немцев. Еще две очереди, и загорелось еще два танка. Но тут немцы уже оправились, и к горящим машинам побежало сразу несколько солдат. С танков шустро стали сбивать полыхающие бензином канистры, разгорающиеся моторные отсеки попытались прикрыть брезентом, щедро кидали лопатками землю. В общем, дело пошло. Чтобы оно пошло еще веселее, я добил диск по всем этим членам добровольной пожарной дружины, и нам пришлось отступить. Стреляться с танковой группой нам было не по силам. Остановили их, и ладно. Не так резво будут катить впредь, остерегутся малость…

А мы двинули на восток, к нашим.

* * *

— Эй, малой! А ну, давай сюда пулемет! — Из окопа, поверх нацеленной на нас винтовки, на меня смотрело уставшее, небритое лицо. Лицо имело сержантские треугольники на грязной гимнастерке, но более-менее чистый подворотничок. Это радовало. Особенно радовала хитринка, прячущаяся в прищуренных глазах сержанта.

Мы не торопясь подошли к окопу, свысока посмотрели на четырех бойцов, замерших как суслики около входа в нору, и также не торопясь спрыгнули вниз.

— Обломись, дядя… Ты мне его не давал. Винтовкой обойдешься, понял? Попить есть у вас? А то жрать хочется, аж кишки крутит!

В ответ раздался приглушенный добродушный смешок.

— Откуда вы такие шустрые взялись, а, фабзайцы?

— Где были, там нас уже нет… Из Бобруйска за вами гонимся, все догнать Красную Армию не можем.

Сержант помрачнел.

— Ты, щенок, говори, да не заговаривайся! Мы…

— Сам вижу, что "вы"… Вояки хреновы. Начальство где сидит?

Однако, сержант почему-то обиделся и потерял интерес к переговорам. Он мигнул стоящему рядом бойцу и потянул с бруствера свой винтарь.

— А ну, ложь оружие на землю! — Боец неумело задергал затвор.

— Э-эхх, команда вы инвалидная… Андрей, подержи. — Я передал стоящему сзади напарнику "ДТ", а потом… Потом включил небольшое ускорение, подбил вверх уставившийся на меня ствол винтовки и просто прошел сквозь богатырскую заставу. Стараясь не причинить особого вреда. В результате Андрей держал посыпавшихся на дно окопа воинов на прицеле с одной стороны, а я с другой. Покрутив в руках тяжелую винтовку, я аккуратно поставил ее у стенки окопа и начал все сначала.

— Товарищ сержант! Разрешите обратиться? — Поскольку сержант сразу не смог сформулировать внятный ответ, он все еще пытался продышаться, я продолжил. — Докладываю – учащиеся ФЗУ Николаев и Мамочкин прибыли для прохождения воинской службы! За время прохождения по тылам противника имели несколько боестолкновений, уничтожили около десяти фашистов…

— Вре-е-шь… — удивленно выдохнул один из бойцов. Видать, слабо я его приложил, быстро в себя пришел.

Я лишь презрительно покосился на салагу.

— Я никогда не вру. Иногда я могу лишь ошибаться. В крайнем случае – немного преувеличивать… Сейчас я приуменьшил, пожалуй. Вот, товарищ сержант, планшетка трофейная, с немца сняли. Туда мы и положили ихние документы. Сколько собрать успели. Держите, не жалко!

Сержант молча, все еще не продышался, бедняга, взял планшет, раскрыл его, и на землю посыпались немецкие солдатские книжки. Глянув на них, сержант поднял на нас очумелые глаза.

— Да кто же вы такие будете-то? На вид – дети еще…

— Мы призывники, товарищ сержант!

— А скока вам лет?

— А вот с сегодняшнего дня – аккурат по восемнадцать стукнуло! — И мы с Андреем расплылись в счастливых улыбках. Как же! Именинники ведь! — Ну, где ваш командир сидит? Надо бы ему доложиться.

* * *

Вот так, к обеду, мы с Андреем и стали бойцами Красной Армии. Лейтенант, к которому нас сопроводил один из бойцов передового охранения, долго не мучился проблемой, откуда на него свалилось такое счастье. Мельком глянув на замызганные ученические билеты, которые я сам и состряпал прошлой ночью, посетив разбитое бомбой здание училища в Бобруйске, он задал нам несколько вопросов, уважительно покачал головой при виде набитой документами планшетки, спросил про пулемет и отправил нас обратно к сержанту Пахомову. Дескать – вышли на него, ну и служите вместе, под его началом. Мы так и остались щеголять в своей черной ремеслухе и ботинках-говнодавах. Форму нам не выдали – не было формы. Вообще, считай, ничего не было. Было чуть меньше сорока бойцов при одном пулемете, ну, теперь при двух, которым было приказано перекрыть одну из дорог на Могилев и продержаться на ней до второго июля текущего сорок первого года… Перед нами были немцы, а за нами никого и не было. Командование только-только успевало наладить тоненькую линию обороны за нашими спинами. Причем – километрах в тридцати. В общем, нам предстояло стоять насмерть.

Раздербанив большую банку тушенки с сухарями, мы с Андреем приготовились воевать. Однако до вечера было тихо. Памятуя, что солдат спит, а служба идет, сержант разрешил нам немного прикорнуть. Ну мы и продрыхли до самого боя. К вечеру на нас вышли немцы.

— Андрей, прикрой! Я пустой! — Я стащил пулемет вниз и дрожащими от угара боя руками неловко сменил диск. Предпоследний, между прочим… Два я уже полностью отстрелял. За моей спиной, метрах в трех, звонко лупила самозарядка полубога.

— Готов! — Я выметнул тяжелый пулемет на бруствер, а Андрей нырнул в окоп на перезарядку. — Попробуй диск набить, Андрюха!

Я огляделся. Мы были на левом фланге наших окопов. Сам выбрал позицию для флангового огня. Немецкие танки прошли по центру. Два каким-то чудом нашим удалось подбить. Они медленно разгорались, пуская низкие, густые струи дыма. Еще шесть танков прошли линию окопов не останавливаясь. А вот пехоту нам удалось отсечь. Немцы откатились, но я понимал, что в покое нас они не оставят…

Вновь послышался гул моторов. Потом затрещали низкие кусты, и метрах в семистах выдвинулись три бронетранспортера. Почти одновременно с них ударили пулеметы. По брустверу окопов запылили зло визжащие пули. С нашей стороны раздался еле слышный голос лейтенанта, и захлопали редкие винтовочные выстрелы. Теперь можно было разглядеть и редкие цепи немецкой пехоты. Они двигались правильно, ловко перебегая от укрытия к укрытию, припадая к земле, волнами. Но пехотинцы пока подождут, вот и "Максимка" по ним стеганул, хватит им и этого… Нам надо бы зажечь бронетранспортеры.

Задача, в общем-то, решаемая. Их броня нашу винтовочную пулю вроде бы не держит. Вот только с какого расстояния, я не помнил… Будем экспериментировать.

Я стал выцеливать средний в атакующей линии бронетранспортер. До него было около восьмисот метров. Для пулемета дистанция нормальная. Кольца диоптрического прицела уверенно легли на морду бронехода. На свой пулемет я навернул пламегаситель, и теперь струя огня стрелять не мешала. Очередь легла точно. Еще одна… еще. "Ганомаг" встал, но его пулеметчик еще работал. Ну, это не проблема… Я поймал в прицел обрезанную щитком голову пулеметчика и пробил его короткой очередью. С этим все…

Тут же пришлось нырять вниз. Еле успел сдернуть свой пулемет. Вверху запылил под длинными очередями бруствер. Заметили, гады! Шеф приказал менять точку…

— Андрюха, набил хоть один?

— Ага, есть один! Держи… — Андрей перебросил мне полный диск.

— Себе приготовил? Тогда – прыгаем!

Хорошо, что мы сидим на отшибе. Никем не замеченные, мы с Андреем скакнули метров на двести в густые заросли кустарника. Зашипев от боли – подрали нас ветки, мы поползли вперед. В сидоре у Андрея с металлическим шорохом перекатывались винтовочные патроны.

Теперь крайний бронетранспортер был от нас метрах в четырехстах, немного впереди. Он неспешно полз, подкидывая задок на ямках, и истерично лая пулеметным огнем. Сам пулеметчик стоял спиной к нам.

— Андрей, делай гада!

Напарник снял пулеметчика с первого выстрела. Он ткнулся лицом в казенник своего "MG" и сполз вниз. А я не удержался – слишком уж хорошо выставились перед моим пулеметом идущие цепью немецкие пехотинцы. Это и называется – фланговый огонь. Безжалостный огонь по цепи, проекция которой представляла небольшую дугу солдат, перекрывающих друг друга. Такого шанса больше не будет, нужно работать.

Пулемет замолотил. Громко, радостно, по-деловому. Я все держал и держал очередь. Ствол, сделанный умельцами на базе Полигона, выдержит. Немцы кувыркались, оседали, пытались бежать, но – падали, падали, падали на землю, которую они пришли завоевывать огнем и мечом… Те, кого не убивали пули, гибли во вспышках пламени пирозарядов. Криков погибающих немцев я не слышал – все покрывал грохот дегтяря… Наконец, он лязгнул затвором и замолчал. Диск закончился…

В ушах все еще стоял грохот выстрелов, над горячим стволом плавно тек нагретый воздух. Я пошевелился, и, тонко звеня, из-под левого локтя покатились блестящие гильзы… Бронетранспортер, оставшийся без пулеметчика, подвывая мотором, медленно пятился назад. Андрей приподнялся и несколько раз выстрелил ему в приоткрытый отсек. Этого хватило. "Ганомаг" встал и начал дымить.

— Что, Андрей, кажется все? — Голос меня подвел, и мне пришлось сипеть. — Отбились?

— Кажись, да…

Договорить Андрей не успел. По линии наших окопов встали разрывы снарядов. А потом на них выкатились ушедшие вперед танки. Видимо, их вернули командой по радио.

Сделать мы ничего не могли. У нас не было даже гранат. Танки навалились на наши позиции и стали утюжить окопы. Раздался одинокий гранатный взрыв, у одного танка сорвало гусеницу, но остальные, довольно урча, закончили свою мясницкую работу. Мы с Андреем снова остались одни…

Не думая ни о чем, я привычно сменил диск пулемета. Поймав корму танка в прицел дал длинную очередь, еще одну. Пули, конечно, не смогли пробить танковую броню, но вспышки пирозарядов смогли напугать танкистов. Танк дернулся вперед и шустро побежал на закат, в сторону своей вышедшей из боя группы. За ним, так же спешно, ушли и остальные машины. Над изрытым полем боя протянулись длинные вечерние тени. Подбитая вражеская техника истекала вонючим дымом. Все смолкло, наступила тишина. Я с трудом сглотнул.

— Ну, что, брат? Пойдем, посмотрим… Похоронить надо наших…

* * *

Мы нашли и откопали одиннадцать человек живых. В том числе и лейтенанта. Правда, он был тяжелый… Осколком ему оторвало правую кисть руки. После того, как он подбил немецкий танк броском единственной гранаты. Выжил и сержант. Он был контужен, заикался, но был жив, а это главное.

— Я не слышу! — орал он мне прямо в ухо. — Не слышу я! Сколько бойцов осталось, говоришь? Ты громче давай, громче!

Пока я ему объяснял, Андрей колдовал с бинтами над лейтенантом. Потом он подошел и кивнул, мол, жить будет. Вот и хорошо. Геройский парень наш лейтенант. Пусть живет и дальше.

Сержант немного оклемался, криком и матюгами разогнал четырех бойцов по позициям собирать погибших. Еще двое были посланы искать оружие и оставшиеся боеприпасы. Остальные бойцы были ранены и ходить пока не могли. Мы с Андреем тоже суетились как электровеники. Наконец все было сделано. Из шинели и двух винтовок были наскоро изготовлены носилки для лейтенанта. Погибшие были собраны и уложены в уцелевшем окопе, и мы в несколько рук быстро забросали их землей. В бугорок над могилой воткнули щиток с разбитого "Максима". Большего сделать для мертвых было нельзя… Сержант скомандовал: "Смирно!" Наш редкий строй замер перед братской могилой.

— Прощайте, браты… — сказал сержант. — Извините нас, ребята… Вишь, какое дело-то… Вы погибли, а мы еще живые. Вы остаетесь тут, на позициях, а мы сейчас уйдем. Но немцы не прошли, ребята, не прошли… А мы вернемся, вы не сомневайтесь! Мы обязательно сюда вернемся. И вспомним все! И памятник вам поставим… А пока полежите так, в окопе. Дело для нас привычное. Прощевайте пока, ребята!

Он низко склонился над братской могилой. Заикаться он перестал, но теперь по его щекам безудержно текли слезы. Все же он был сильно контужен.

— Взяли носилки. Пошли…

И мы пошли на восток.

* * *

Я об этом, конечно, не знал, да и не догадывался даже, но это было. Через несколько недель после нашего увольнения в кабинете руководителя Службы Коррекции распахнулась дверь.

— Господин адмирал… — начал лощеный адъютант. Начал, но не окончил. Ибо получил сзади могучий толчок выпирающим брюхом начальника аналитического отдела Службы и был просто сметен с пути. Адмирал удивленно поднял брови. Таких шалостей его подчиненные в его персональном кабинете обычно себе не позволяли. Да они и представить такое себе не могли. Но все же это случилось.

— Господин адмирал, кажется, это все же произошло. — Вытирая вспотевшую лысину огромным платком, растерянно пробурчал нахально ворвавшийся в кабинет начальник аналитического отдела.

— Произошло – что? — Спокойно и равнодушно поинтересовался адмирал. Он был стар и многое уже видел. Трудно удивить человека с его-то опытом. — Да вы присядьте, успокойтесь… Стакан воды?

— Какой воды! — взвизгнул его подчиненный. — Извините… Господин адмирал, произошел неконтролируемый и непрогнозируемый сбой реальности.

— Позвольте я угадаю… На Земле, так ведь?

— А откуда… А-а, плевать! Все пошло к черту! Да, вы абсолютно правы, господин адмирал, именно на Земле. Всеми средствами наблюдения мы фиксируем совершенно неожиданную коррекцию. Коррекцию, которую мы не планировали и не проводили! Ее нет, и она есть! Мы трижды проверили все данные. Над проблемой работали три независимых центра, использовались разные методики, разнообразная вычислительная техника…

— И в результате…

— И в результате – коррекция хода войны, взявшаяся ниоткуда. Нет причин, нет даже мельчайших факторов, которые могли бы ее вызвать. Такое впечатление, что стояли могучие, древние горы – и вдруг рассыпались в пыль! Без какой-либо причины, господин адмирал!

— И в итоге…

— И в итоге… пока чисто предварительно… Советский Союз имеет все шансы раньше завершить войну. Естественно – своей безусловной победой, естественно – с меньшими потерями. Это катастрофа! Это…

— Это невозможно, но это случилось… — Адмирал пожевал тонкими губами. — А впрочем, почему это так вас взволновало, мой друг? Советский Союз и так должен победить?

— Да, но…

— Вот именно – но! И я даже знаю, кто за этим самым "но" стоит. Вы знаете, даже мелкая блоха своим укусом может разбудить огромного и злобного льва. Царя, так сказать, зверей… Вот она и разбудила… Кажется, мы слишком рано списали эту блоху со счета, друг мой… Слишком рано и необоснованно. Такую блоху надо либо давить, либо…

— Либо, господин адмирал?

— Либо держать ее в своих лучших друзьях. А то, как бы она не укусила нас. Понятно? Хотя, я думаю, уже слишком поздно. Блоха успела вырасти и набраться сил. Поздно… А жаль!

* * *

А мы все шли дорогами войны. Точнее – пока мы отступали. Немцы неумолимо давили нас своей силой. Танками, самолетами, бомбами и снарядами. Мы огрызались, теряли друзей, оставляли за собой трупы врагов, но – отступали… Но я знал, это не вечно. Пружина нашего гнева гнется, сворачивается, копя свою страшную, скрытую пока силу. И уже скоро наступит день, когда она развернется, взвизгнет выхваченной из ножен шашкой кавалеристов Доватора под Москвой, пролетит над заснеженной русской землей лихим свистом лыжников-сибиряков, криком "Полундра" идущей в штыки под Ленинградом морской пехоты. Все это будет… Все еще впереди. И Сталинград еще впереди.

Да, Сталинград…

 

Глава 7

…зеленая, просвечиваемая короткими солнечными стрелами, волжская вода спокойно текла себе на юг, в Каспий. Так было испокон веков. Только вот пахла Волга сегодня не так. Сегодня над водой царил удушающий чад пожаров. И не марали раньше ее чистые зеленые воды ни радужная масляная пленка от сгоревших и затонувших под немецкими авиабомбами пароходов, ни лазурные, горящие на солнце радугой, разводы бензина. Бывало, плыли по Волге и трупы… Но таких – женских, детских, изуродованных и обгорелых в страшном жаре судовых пожаров, закоченевших в позе боксера, до сегодняшнего дня не помнила великая русская река.

Совсем рядом с переправой, за песчаной косой, шевелился в ленивом, сверкающем тысячью осколков разбитого на людскую беду зеркале прибоя небольшой заманихи с десяток таких трупов. Черные кочерыжки, еще вчера бывшие людьми, медленно кружили в мелкой, подсвеченной белым песчаным дном, чистой воде. Я, стиснув зубы, смотрел как пожилые нестроевики тихо и бережно достают их из реки. Мужики заходили в прогретую солнцем заводь, плавно переступая кажущимися в воде огромными босыми белыми ногами и, гоня перед собой небольшую волну и неспешно разводя воду руками, преодолевали спокойное течение, подходили к телам, а потом, истово перекрестившись, толкали их к ослепительно белому песку близкого берега. Иногда мужики попадали в промоины и окунались с головой. По их лицам текли капли воды. А может, это были слезы… Кто знает.

Я отвернулся. Рядом, высоко вскинув голову, смотрел в небо Андрей. Он, не отрываясь, смотрел на солнце. По его щекам бежали и не сохли под солнечным жаром мокрые дорожки.

— Глаза сожжешь, снайпер… Закрой глаза, тебе говорю, слышишь! Тебе еще воевать, Андрей… Тебе еще брать их на прицел, старший сержант. Закрой глаза…

Он кивнул и отвел взгляд. Сейчас, после ослепительного кипения солнца, он ничего не видел. Он видел только черноту и мрак. Да, мрак… Я дернул его за рукав выбеленной солнцем и потом гимнастерки, ухватил за предплечье и мы побрели по горячему песку к переправе. Стоял еще по-летнему жаркий, солнечный день. За Волгой, глухо урча сотнями артиллерийских стволов, злобствовала война. В небе назойливо звенели моторы самолетов, слышался слабый треск пулеметных очередей. Волга то и дело с гулом и приглушенным шипением вспухала белыми водяными столбами от взрывов немецких снарядов и бомб. С нашего восточного берега, мимо этих белых столбов, как слаломисты к финишу, к разбитому Сталинграду по водной глади ползло все, что только могло хоть как-то держаться на воде: лодки, буксиры, колесные пароходики, волочащие на нитках канатов старые баржи. Иногда водяные столбы вставали прямо около них. Тогда над рекой слышался слабый крик, и несколько темных тел сметало в воду. Кого-то успевали спасти, кто-то выплывал сам, кто-то тонул. Хуже было, когда снаряд попадал прямо в лодку. Тогда над водой вспухал неопрятный серый клуб дыма, под солнцем вставала маленькая радуга от брызг воды, потом все опадало, а лодки не было… Только какие-то ошметки крутились, качались, успокаивались и безмятежно и неторопливо начинали свой бег вниз, к морю. Людских голов среди них не было…

Мы подошли к небрежно сделанному и сшитому на живую нитку здоровенными скобами причалу. К нему вели разбитые в хлам деревянные мостки. На берегу матерно орал и размахивал наганом капитан с замотанной бинтами шеей.

— Только по моей команде… не более сорока человек… пушки и пулеметы на баржу… Пошли! — сипел он в лицо трем пехотным командирам. — Пошли, пошли! Не стоять! Сейчас немцы прилетят – сотрут вас на хрен! Бего-о-ом марш, мать вашу! Бегом, я сказал!

Командиры брызнули к своим колоннам. Бойцы засуетились, выстроились в ряд, и, лязгая котелками и сталкиваясь винтовками, побежали на сходни. Рядом ржали лошади, артиллеристы с матом и криками грузили на понтон пушки.

— Туда пойдем… Там все посвободней будет. За мной, старший сержант!

Да, Андрей снова стал старшим сержантом. А я старшиной. Давно уж я был старшиной. Даже и забыл, когда это было…

Мы подскочили к пушкарям, ухватились за тяжелые, покрытые металлом колеса, ухнули, и с трудом вытягивая зарывающиеся по самые щиколотки в песок ноги, помогли закатить на понтон трехдюймовку.

— Кто такие? — утирая лицо пилоткой, спросил молоденький лейтенант-артиллерист.

— Снайперы мы будем, товарищ лейтенант. Направлены в дивизию генерала Родимцева, из фронтового резерва… Вот, выписка из приказа по армии… — я протянул ему мятый лист бумаги.

Лейтенант даже и не стал на него смотреть. Сумасшедших, рвущихся по свой воле на тот берег Сталинграда, сейчас не было. Летеха только равнодушно махнул рукой, мол, надо – так присоединяйтесь. Вместе погибать будем…

Я кивнул Андрею, и мы прошли на корму понтона. Подальше от тяжелой пушки, беспокойно всхрапывающих и переступающих копытами лошадей, и суетящихся бойцов. Старенький буксир, с неопрятно покрашенным в черный цвет помятым и залатанным грубыми стежками электросварки корпусом и грязной рубкой, причем, белая когда-то рубка от дыма и копоти уже почти сравнялась по цвету с бортами, на которых еще можно было прочитать выписанное свинцовыми белилами название "Портовый-17", застучал своим изношенным "болиндером". Из-под кормы вздулся белый пенящийся бурун разогнанной винтом волжской воды. Дохнул ветерок и поднял закопченный, с рваными углами флаг на кормовом флагштоке. Флаг резко хлопнул и лег по ветру. Порыжевший стальной трос вышел из реки, струйками теряя прохладные капли, напрягся, скрипнули обмотанные тросом кнехты, понтон дернулся, и мы медленно пошли к Сталинграду…

* * *

…понтон дернулся, вильнул и медленно пошел за молотящим воду буксиром. Трос дрожал, гудел, под плоским носом понтона хлюпала волна. Двигались медленно, с трудом.

Молоденький артиллерийский лейтенант хмуро смотрел на встающие впереди белые водяные каскады. Страха не было, опаска была.

— Во-о-здух-х! — заорали сразу двое бойцов. На мятой трубе буксира белым паром сипло, с разгона, свистнул медный гудок.

— Сержант! Прикажи бойцам снять каски, скатки. Карабины держать в руках.

Лейтенант перевел взгляд на прибившуюся к пушкарям парочку. Два молодых, но видать опытных бойца, спокойно стояли на корме. Снайперские винтовки они держали в руках, точнее – на сгибе левого локтя. Так женщины обычно держат грудничков. Видать, винтовки для них многое значили… Один из них, старшина, не отрываясь, все смотрел и смотрел в небо.

В небе шел малопонятный с земли воздушный бой. На приближающиеся с запада черные точки немецких бомбардировщиков из синевы неба падали семь наших ястребков. Затрещали пулеметы, за одним из фашистских самолетов потянулась тонкая полоска дыма. Тут на наши истребители откуда-то свалились "Мессершмитты". Наши и немецкие машины сплелись в клубок, то и дело пронизываемый разноцветными трассами.

Старшина указал своему товарищу рукой на дерущиеся над Волгой самолеты и что-то ему сказал. Два немецких истребителя преследовали одинокий "ястребок". Он крутился, как наскипидаренный, но сбросить с хвоста преследователей не мог. Еще выше, плавая в синеве неба мелкими виражами, за этой схваткой наблюдала другая пара немцев.

Вот "мессер" сблизился с нашим истребителем, и в его сторону понеслись блескучие трассы. Мимо! Еще очередь… Перед "ястребком" вспухла маленькая цепочка разрывов снарядов. Он еле заметно вильнул. Опять мимо! Э-э-хх, молодец парень!

Немец проскочил нашего и, уклоняясь влево, пошел в высоту. Вторая пара "мессершмиттов" оттянулась и стала заходить в атаку на одинокий советский самолет. Но не тут-то было!

"Ястребок" лег на крыло, задрал нос, и в сторону уходящего в небо "мессершмитта" потянулись зеленые пулеметные и белые пушечные трассы. Вот они настигли немца, прикоснулись к его машине, она дрогнула, пошел дым, самолет замер, и от него отделилась маленькая черная точка.

— Сбил, сбил!! — закричали бойцы.

Лейтенант снова глянул на странных стрелков. Старшина поднял к плечу винтовку и целился в небо. Его друг молча смотрел, как на потерявший скорость "ястребок" падает пара фашистских истребителей.

Да он не целится, он просто смотрит в прицел, как в бинокль или стереотрубу! Тут сзади раздался горестный стон бойцов. Лейтенант быстро обернулся. В наш самолет уперлась бело-красная трасса. Хорошо был слышен стук авиационных пушек немцев. "Ястребок" нехотя лег на левое крыло и вспыхнул… У лейтенанта сдавило сердце. Погиб… храбрый парень, да и дрался отчаянно, а все равно погиб… Жаль.

— Живой! Прыгнул! — зашумели бойцы. — Давай к нам! К нам давай падай! Эй, летчик!

Пролетев метров триста, советский летчик распустил парашют. Чуть опережая его, к нашему берегу спускался подбитый немец. Старшина все так же внимательно провожал летчика на парашюте стволом винтовки…

* * *

— Ну, что? Живой? — Андрей легонько ткнул меня в бок.

От толчка я на секунду потерял парашютиста из вида, но снова быстро нашел его прицелом. Четко было видно, как Виктор Туровцев мотает босой ногой. Сапог слетел при прыжке. Так и должно было быть. Ветер тащил летчика к переправе.

— Живой… А что ему сделается. Теперь будет жить! — я одел на прицел брезентовый чехол и, почуяв чей-то пристальный взгляд, резко поднял глаза. На меня уставился этот мальчик-лейтенант. Я дружелюбно ему улыбнулся.

— Да живой он, живой! Сейчас искупается в волжской водичке, и снова в бой! — То, что мне предстоят семнадцать дней в госпитале, я говорить не стал. Лейтенант улыбнулся, кивнул, и громко скомандовал своим пушкарям: "Каски одеть! Разобрать скатки, карабины на ремень! Приготовиться к высадке!"

Баркас уже прошел стрежень реки. Высокий берег Волги теперь прикрывал нас от артиллерийского обстрела. Впереди были видны выгоревшая деревянная пристань и белели свежим тесом наскоро сбитые мостки.

Черно-белый буксир "Портовый-17" сбавил ход и развернулся на течение, подгоняя понтон к берегу. Мы с Андреем прибыли в Сталинград. Сегодня было 25 сентября 1942 года. Кольцо замкнулось. Я начал второй тур войны. А война продолжалась. Сколько она еще будет идти – зависело от нас… От всех нас.

* * *

По разбитой в пыль и щебень улице мы шли к штабу дивизии. Развалины Сталинграда уже не подавляли нас. Они стали привычным пейзажем. Глаз уже на автомате искал удобные снайперские лежки, запасные позиции, пути отхода. Навстречу нам брели раненые. Их было не так уж и много. Ну, да… Легкораненые предпочитали оставаться в своих частях. Топая и сопя, нас обогнали краснофлотцы в черных бушлатах и в бескозырках. Глаза слепили кинжальные штыки на СВТ. Многих матросов украшали пулеметные ленты через грудь, засунутые за пояс гранаты.

Я проводил их глазами. Эти ребята да-а… неприятный сюрприз будет для немцев. Очень неприятный. Не жалуют они фашистов, не щадят. Но и свою жизнь не ставят ни в грош. По свистку ротного: "В атаку!", спокойно сбрасывают бушлаты, оставаясь только в "морской душе", аккуратно кладут на бруствер каски, достают скомканные бескозырки и, зажав в зубах ленточки, с рычащим криком: "Полундрра!" бьют в штыковую. Пулеметом не остановишь… Да и махра-пехота сейчас не хуже воюет. Здорово воюет, по-сталинградски!

Я вспомнил свое время, малую горстку ветеранов с гвоздиками в руках у памятника погибшим воинам. Худых, старых, усыпанных звенящими медалями и красными, как кровь, орденами ушедшей Империи на тяжелых, старомодных пиджаках. Согбенных, но не согнувшихся! Оставшихся навсегда бойцами. Да не просто бойцами – ПОБЕДИТЕЛЯМИ!

Вспомнил я и других своих современников…

Юрких, гладких, пробивных. С бегающим, острым, оценивающим взглядом. С белыми руками, крутящими пульты сигнализации дорогих импортных автомобилей. Хозяев новой жизни…

Или иных – потерянных и полинявших, с пустыми глазами, с дрожащими руками. С крепкими и жесткими руками бывших рабочих, строителей, крестьян, солдат…

Черная злость колыхнулась в душе. Захотелось громко крикнуть – мужики! Вы же рождены были воинами! Вас зачали ваши веселые, молодые, чуть хмельные от счастья отцы. Вернувшиеся с той великой войны!

Отроки! Юноши! Ваши деды победили самую страшную угрозу двадцатого века – фашизм! Они смогли защитить и сохранить свою страну, а вы?

Что же вы делаете! Наш народ, кажется, вместе с водой опять выплеснул на мороз и ребенка…

Тот, кто перестал быть воином – становится рабом…

Закон один – горе побежденным.

Vae victis!

Не можете быть бойцами – станете рабами, полупьяными, полуголодными, тупо хрумкающими попкорн перед пыльным черным экраном выключенного телевизора… Что-то такое и было придумано фашистами в "Плане ОСТ".

Значит – мы проиграли свою войну?

Нет… шаг по скрипящим обломкам кирпича и бетона.

Нет. Рука тверже сжимает винтовочный ремень.

Нет! Я поймал твердый, прищуренный как при прицеливании, взгляд Андрея. Нет!

Нет, не бывать этому! Я еще жив, и в моих руках оружие! А рядом со мной – мои боевые друзья.

А рядом с нами – ты…

Что же ты стоишь в стороне, друг? Так и будешь стоять и смотреть вслед уходящему строю бойцов, или вскинешься, побежишь, догонишь, раздвинешь их плечом и встанешь в строй? Мы ждем тебя. Ну, решай, с кем ты, друг?

Проснитесь же, люди русские!

Посмотрите очерк К. Симонова "Дни и ночи". Он датирован 24-м сентября. Лучше этого писателя-фронтовика не скажешь…

Тот, кто был здесь, никогда этого не забудет. Когда через много лет мы начнем вспоминать и наши уста произнесут слово "война", то перед глазами встанет Сталинград, вспышки ракет и зарево пожарищ, в ушах снова возникнет тяжелый бесконечный грохот бомбежки. Мы почуем удушливый запах гари, услышим сухое громыхание перегоревшего кровельного железа.
Константин СИМОНОВ "Дни и ночи".

Немцы осаждают Сталинград. Но когда здесь говорят "Сталинград", то под этим словом понимают не центр города, не Ленинскую улицу и даже не его окраины, — под этим понимают всю огромную, шестидесятипятикилометровую полосу вдоль Волги, весь город с его предместьями, с заводскими площадками, с рабочими городками. Это – много городков, создавших один город, который опоясал собой целую излучину Волги. Но этот город уже не тот, каким мы видели его с волжских пароходов. В нем нет поднимающихся веселой толпой в гору белых домов, нет легких волжских пристаней, нет набережных с бегущими вдоль Волги рядами купален, киосков, домиков. Теперь это город дымный и серый, над которым день и ночь пляшет огонь и вьется пепел. Это город-солдат, опаленный в бою, с твердынями самодельных бастионов, с камнями героических развалин.

И Волга под Сталинградом – это не та Волга, которую мы видели когда-то, с глубокой и тихой водой, с широкими солнечными плесами, с вереницей бегущих пароходов, с целыми улицами сосновых плотов, с караванами барж. Ее набережные изрыты воронками, в ее воду падают бомбы, поднимая тяжелые водяные столбы. Взад и вперед через нее идут к осажденному городу грузные паромы и легкие лодки. Над ней бряцает оружие, и окровавленные бинты раненых видны над темной водой.

Днем в городе то здесь, то там полыхают дома, ночью дымное зарево охватывает горизонт. Гул бомбежки и артиллерийской канонады день и ночь стоит над содрогающейся землей. В городе давно уже нет безопасных мест, но за эти дни осады здесь привыкли к отсутствию безопасности. В городе пожары. Многих улиц уже не существует. Еще оставшиеся в городе женщины и дети ютятся в подвалах, роют пещеры в спускающихся к Волге оврагах. Уже месяц штурмуют немцы город, уже месяц хотят овладеть им во что бы то ни стало. На улицах валяются обломки сбитых бомбардировщиков, в воздухе рвутся снаряды зениток, но бомбежка не прекращается ни на час. Осаждающие стараются сделать из этого города ад.

Да, здесь трудно жить, здесь небо горит над головой и земля содрогается под ногами. Опаленные трупы женщин и детей, сожженных фашистами на одном из пароходов, взывая к мести, лежат на прибрежном волжском песке.

Да, здесь трудно жить, больше того: здесь невозможно жить в бездействии. Но жить сражаясь – так жить здесь можно, так жить здесь нужно, и так жить мы будем, отстаивая этот город среди огня, дыма и крови. И если смерть у нас над головой, то слава рядом с нами: она стала нам сестрой среди развалин жилищ и плача осиротевших детей.

Вечер. Мы стоим на окраине. Впереди расстилается поле боя. Дымящиеся холмы, горящие улицы. Как всегда на юге, начинает быстро темнеть. Все заволакивается иссиня-черной дымкой, которую разрывают огненные стрелы гвардейских минометных батарей. Обозначая передний край, по огромному кольцу взлетают в небо белые сигнальные немецкие ракеты. Ночь не прерывает боя. Тяжелый грохот: немецкие бомбардировщики опять обрушили бомбы на город за нашей спиной. Гул самолетов минуту назад прошел над нашими головами с запада на восток, теперь он слышен с востока на запад. На запад прошли наши. Вот они развесили над немецкими позициями цепь желтых светящихся "фонарей", и разрывы бомб ложатся на освещенную ими землю.

Четверть часа относительной тишины – относительной потому, что все время продолжает слышаться глухая канонада на севере и юге, сухое потрескивание автоматов впереди. Но здесь это называют тишиной, потому что другой тишины здесь уже давно нет, а что-нибудь надо же называть тишиной!

В такие минуты разом вспоминаются все картины, прошедшие перед тобой за эти дни и ночи, лица людей, то усталые, то разгоряченные, их бессонные яростные глаза.

Мы переправлялись через Волгу вечером. Пятна пожаров становились уже совсем красными на черном вечернем небе. Самоходный паром, на котором мы переезжали, был перегружен: на нем было пять машин с боеприпасами, рота красноармейцев, несколько девушек из медсанбата. Паром шел под прикрытием дымовых завес, но переправа казалась все-таки долгой. Рядом со мной на краю парома сидела двадцатилетняя военфельдшер девушка-украинка по фамилии Щепеня, с причудливым именем Виктория. Она переезжала туда, в Сталинград, уже четвертый или пятый раз.

Здесь, в осаде, обычные правила эвакуации раненых изменились: санитарные учреждения уже негде было размещать в этом горящем городе; фельдшеры и санитарки, собрав раненых, прямо с передовых сами везли их через город, погружали на лодки, на паромы, а перевезя на ту сторону, возвращались обратно за новыми ранеными, ждавшими их помощи. Виктория и мой спутник, редактор "Красной звезды" Вадимов, оказались земляками. Половину пути они оба наперебой вспоминали Днепропетровск, свой родной город, и чувствовалось, что в сердцах своих они не отдали его немцам и никогда не отдадут, что этот город, что бы ни случилось, есть и всегда будет их городом.

Паром уже приближался к сталинградскому берегу.

— А все-таки каждый раз немножко страшно выходить, — вдруг сказала Виктория. — Вот меня уже два раза ранили, один раз тяжело, а я все не верила, что умру, потому что я же еще не жила совсем, совсем жизни не видела. Как же я вдруг умру?

У нее в эту минуту были большие грустные глаза. Я понял, что это правда: очень страшно в двадцать лет быть уже два раза раненной, уже пятнадцать месяцев воевать и в пятый раз ехать сюда, в Сталинград. Еще так много впереди – вся жизнь, любовь, может быть, даже первый поцелуй, кто знает? И вот ночь, сплошной грохот, горящий город впереди, и двадцатилетняя девушка едет туда в пятый раз. А ехать надо, хотя и страшно. И через пятнадцать минут она пройдет среди горящих домов и где-то на одной из окраинных улиц, среди развалин, под жужжание осколков, будет подбирать раненых и повезет их обратно, и если перевезет, то вновь вернется сюда, в шестой раз.

Вот уже пристань, крутой подъем в гору и этот страшный запах спаленного жилья. Небо черное, но остовы домов еще черней. Их изуродованные карнизы, наполовину обломленные стены врезаются в небо, и, когда далекая вспышка бомбы делает небо на минуту красным, развалины домов кажутся зубцами крепости.

Да это и есть крепость. В одном подземелье работает штаб. Здесь, под землей, обычная штабная сутолока. Выстукивают свои точки и тире бледные от бессонницы телеграфистки и, запыленные, запорошенные, как снегом, обвалившейся штукатуркой, проходят торопливым шагом офицеры связи. Только в их донесениях фигурируют уже не нумерованные высоты, не холмы и рубежи обороны, а названия улиц, предместий, поселков, иногда даже домов.

Штаб и узел связи спрятаны глубоко под землею. Это мозг обороны, и он не должен быть подвергнут случайностям. Люди устали, у всех тяжелые, бессонные глаза и свинцовые лица. Я пробую закурить, но спички одна за другой мгновенно потухают – здесь, в подземелье, мало кислорода.

Ночь. Мы почти на ощупь едем на разбитом "газике" из штаба к одному из командных пунктов. Среди вереницы разбитых и сожженных домов один целый. Из ворот, громыхая, выезжают скрипучие подводы, груженные хлебом: в этом уцелевшем доме пекарня. Город живет, живет – что бы ни было. Подводы едут по улицам, скрипя и вдруг останавливаясь, когда впереди, где-то на следующем углу, вспыхивает ослепительный разрыв мины.

Утро. Над головой ровный голубой квадрат неба. В одном из недостроенных заводских зданий расположился штаб бригады. Улица, уходящая на север, в сторону немцев, простреливается вдоль минометным огнем. И там, где когда-то, может быть, стоял милиционер, указывая, где можно и где не должно переходить улицу, теперь под прикрытием обломков стены стоит автоматчик, показывая место, где улица спускается под уклон и где можно переходить невидимо для немцев, не обнаруживая расположения штаба. Час назад здесь убило автоматчика. Теперь здесь стоит новый и по-прежнему на своем опасном посту "регулирует движение".

Уже совсем светло. Сегодня солнечный день. Время близится к полудню. Мы сидим на наблюдательном пункте в мягких плюшевых креслах, потому что наблюдательный пункт расположен на пятом этаже в хорошо обставленной инженерской квартире. На полу стоят снятые с подоконников горшки с цветами, на подоконнике укреплена стереотруба. Впрочем, стереотруба здесь для более дальнего наблюдения, так называемые передовые позиции отсюда видны простым глазом. Вот вдоль крайних домов поселка идут немецкие машины, вот проскочил мотоциклист, вот идут пешие немцы. Несколько разрывов наших мин. Одна машина останавливается посреди улицы, другая, заметавшись, прижимается к домам поселка. Сейчас же с ответным завыванием через наши головы в соседний дом ударяют немецкие мины.

Я отхожу от окна к стоящему посреди комнаты столу. На нем в вазочке засохшие цветы, книжки, разбросанные ученические тетради. На одной аккуратно, по линейкам, детской рукой выведено слово "сочинение". Да, как и во многих других, в этом доме, в этой квартире жизнь оборвалась на полуслове. Но она должна продолжаться, и она будет продолжаться, потому что именно для этого ведь дерутся и умирают здесь, среди развалин и пожарищ, наши бойцы.

Еще один день, еще одна ночь. Улицы города стали еще пустыннее, но сердце его бьется. Мы подъезжаем к воротам завода. Рабочие-дружинники, в пальто и кожанках, перепоясанных ремнями, похожие на красногвардейцев восемнадцатого года, строго проверяют документы. И вот мы сидим в одном из подземных помещений. Все, кто остался охранять территорию завода и его цехи – директор, дежурные, пожарники и рабочие самообороны, — все на своих местах.

В городе нет теперь просто жителей – в нем остались только защитники. И, что бы ни было, сколько бы заводы ни вывезли станков, цех всегда остается цехом, и старые рабочие, отдавшие заводу лучшую часть своей жизни, оберегают до конца, до последней человеческой возможности эти цехи, в которых выбиты стекла и еще пахнет дымом от только что потушенных пожаров.

— Мы здесь еще не все отметили, — кивает директор на доску с планом заводской территории, где угольниками и кружочками аккуратно отмечены бесчисленные попадания бомб и снарядов.

Он начинает рассказывать о том, как несколько дней назад немецкие танки прорвали оборону и устремились к заводу. Надо было чем-то срочно, до ночи, помочь бойцам и заткнуть прорыв. Директор вызвал к себе начальника ремонтного цеха. Он приказал в течение часа выпустить из ремонта те несколько танков, которые были уже почти готовы. Люди, сумевшие своими руками починить танки, сумели в эту рискованную минуту сесть в них и стать танкистами.

Тут же, на заводской площадке, из числа ополченцев – рабочих и приемщиков – было сформировано несколько танковых экипажей; они сели в танки и, прогрохотав по пустому двору, прямо через заводские ворота поехали в бой. Они были первыми, кто оказался на пути прорвавшихся немцев у каменного моста через узкую речку. Их и немцев разделял огромный овраг, через который танки могли пройти только по мосту, и как раз на этом мосту немецкую танковую колонну встретили заводские танки.

Завязалась артиллерийская дуэль. Тем временем немецкие автоматчики стали переправляться через овраг. В эти часы завод против немецкой пехоты выставил свою, заводскую, — вслед за танками у оврага появились два отряда ополченцев. Одним из этих отрядов командовали начальник милиции Костюченко и заведующий кафедрой механического института Панченко, другим управляли мастер инструментального цеха Попов и старый сталевар Кривулин. На обрывистых скатах оврага завязался бой, часто переходивший в рукопашную. В этих схватках погибли старые рабочие завода: Кондратьев, Иванов, Володин, Симонов, Момртов, Фомин и другие, имена которых сейчас повторяют на заводе.

Окраины заводского поселка преобразились. На улицах, выходивших к оврагу, появились баррикады. В дело пошло все: котельное железо, броневые плиты, корпуса разобранных танков. Как в гражданскую войну, жены подносили мужьям патроны и девушки прямо из цехов шли на передовые и, перевязав раненых, оттаскивали их в тыл… Многие погибли в тот день, но этой ценой рабочие-ополченцы и бойцы задержали немцев до ночи, когда к месту прорыва подошли новые части.

Пустынны заводские дворы. Ветер свистит в разбитых окнах. И когда близко разрывается мина, на асфальт со всех сторон сыплются остатки стекол. Но завод дерется так же, как дерется весь город. И если к бомбам, к минам, к пулям, к опасности вообще можно привыкнуть, то, значит, здесь к ней привыкли. Привыкли так, как нигде.

Мы едем по мосту через один из городских оврагов. Я никогда не забуду этой картины. Овраг далеко тянется влево и вправо, и весь он кишит, как муравейник, весь он изрыт пещерами. В нем вырыты целые улицы. Пещеры накрыты обгорелыми досками, тряпьем – женщины стащили сюда все, чем можно закрыть от дождя и ветра своих птенцов. Трудно сказать словами, как горько видеть вместо улиц и перекрестков, вместо шумного города ряды этих печальных человеческих гнезд.

Опять окраина – так называемые передовые. Обломки сметенных с лица земли домов, невысокие холмы, взрытые минами. Мы неожиданно встречаем здесь человека – одного из четверых, которым с месяц назад газеты посвящали целые передовицы. Тогда они сожгли пятнадцать немецких танков, эти четверо бронебойщиков – Александр Беликов, Петр Самойлов, Иван Олейников и вот этот, Петр Болото, который сейчас неожиданно оказался здесь, перед нами. Хотя, в сущности, почему неожиданно? Такой человек, как он, и должен был оказаться здесь, в Сталинграде. Именно такие, как он, защищают сегодня город. И именно потому, что у него такие защитники, город держится вот уже целый месяц, вопреки всему, среди развалин, огня и крови.

У Петра Болото крепкая, коренастая фигура, открытое лицо с прищуренными, с хитринкой глазами. Вспоминая о бое, в котором они подбили пятнадцать танков, он вдруг улыбается и говорит:

— Когда на меня первый танк шел, я уже думал – конец света наступил, ей-богу. А потом ближе танк подошел и загорелся, и уже вышло не мне, а ему конец. И, между прочим, знаете, я за тот бой цигарок пять скрутил и скурил до конца. Ну, может быть, не до конца – врать не буду, — но все-таки скрутил пять цигарок. В бою так: ружье отодвинешь и закуришь, когда время позволяет. Курить в бою можно, только промахиваться нельзя. А то промахнешься и уже не закуришь – вот какое дело…

Петр Болото улыбается спокойной улыбкой человека, уверенного в правоте своих взглядов на солдатскую жизнь, в которой иногда можно отдохнуть и перекурить, но в которой нельзя промахнуться.

Разные люди защищают Сталинград. Но у многих, у очень многих есть эта широкая, уверенная улыбка, как у Петра Болото, есть спокойные, твердые, не промахивающиеся солдатские руки. И поэтому город дерется, дерется даже тогда, когда то в одном, то в другом месте это кажется почти невозможным.

Набережная, вернее, то, что осталось от нее – остовы сгоревших машин, обломки выброшенных на берег барж, уцелевшие покосившиеся домишки. Жаркий полдень. Солнце заволокло сплошным дымом. Сегодня с утра немцы опять бомбят город. Один за другим на глазах пикируют самолеты. Все небо в зенитных разрывах: оно похоже на пятнистую серо-голубую шкуру какого-то зверя. С визгом кружатся истребители. Над головой, не прекращаясь ни на минуту, идут бои. Город решил защищаться любой ценой, и если эта цена дорога и подвиги людей жестоки, а страдания их неслыханны, то с этим ничего не поделаешь: борьба идет не на жизнь, а на смерть.

Тихо плескаясь, волжская вода выносит на песок к нашим ногам обгоревшее бревно. На нем лежит утопленница, обхватив его опаленными скрюченными пальцами. Я не знаю, откуда принесли ее волны. Может быть, это одна из тех, кто погиб на пароходе, может быть, одна из погибших во время пожара на пристанях. Лицо ее искажено: муки перед смертью были, должно быть, невероятными. Это сделал враг, сделал на наших глазах. И пусть потом он не просит пощады ни у одного из тех, кто это видел. После Сталинграда мы его не пощадим.

24 сентября 1942 года