Р ассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:

К границам Казвина вместе с другими отправился я в поход, шел тогда семьдесят пятый год. Дорога то подымала нас на вершину, то опускала в низину, пока наконец не привела в одно селенье. Полуденный зной заставил нас укрыться в тени кустов тамариска, где протекал ручей — словно лента блестящей парчи, чистый, как язычок свечи; он по камням струился, змейкой вился. Мы поели сколько могли, в тени устроились и отдохнуть прилегли. Но не успел овладеть нами сон, как мы услышали голос противней, чем крик осленка, и шорох шагов легче шагов верблюжонка, а вслед за этим раздались звуки барабана громкие, словно львиный рык, — тут уж все встрепенулись и проснулись.

Я широко раскрыл глаза, стараясь разглядеть пришельца, но его скрывали от меня деревья. Я прислушался — и вот какие стихи произносил он в такт барабанному бою:

Я прибегаю к помощи Аллаха, И к области обширной, плодородной, И к райскому возвышенному саду, Где спелые плоды висят свободно. О люди! Я неверие отринул И бросил край, Аллаху неугодный. А сколько дней я был далек от веры, Как я грешил, язычник сумасбродный! Я пил вино, я жадно ел свинину [61] , Был чревом сыт, но дух мой был голодный. И Бог меня на верный путь направил И прочь увел из пустоши бесплодной. Читал тайком от родичей молитвы, Стараясь жизнь вести богоугодно. К Каабе не решался повернуться — Боялся разбудить я гнев народный. Измученный дневною суетою, Молился я тогда в ночи холодной: «О Боже, забери меня отсюда, Я им чужой, ни с кем из них не сходный!» От них бежал я ночью, а со мною — Одна решимость да мешок походный. Младенцы поседели бы от страха Там, где я шел пустынею безводной. И наконец обрел покой душевный — Я прибыл в царство веры благородной! Теперь я возношу хвалу усердно: Прозренье — дар от Бога превосходный.

О люди! Не любовь земная сюда меня привела, не бедность меня доняла, нет, я покинул виноградники и сады, и дев удивительной красоты, и родню, и верных рабов, объезженных скакунов, шелка разноцветные, богатства несметные — все оставил, что прежде любил, руку правую с левой соединил, ушел незаметно, как змея из норы выползает, как птица из гнезда вылетает. Предпочел я веру благам земным и в пути дневной переход сочетал с ночным.

О, если бы искры костра могли его загасить, а камни города нечестивого могли его развалить! В походе на Византию мне помогите и по мере сил поддержите. К лишним тратам себя не принуждайте, сколько можете, столько и дайте. Если кто из праведников богат и даст мне тысячу или десять тысяч динаров, я буду рад, но приму и даник, не отвергну и финик. Для каждого из вас у меня будет две стрелы: одну из них я приберегу для встречи с Господом, у другой же я кончик заострю, древко расщеплю, лук молитвы во тьме ночной натяну и, в небо пуская стрелу, каждого из вас помяну.

Г оворит Иса ибн Хишам:

Его удивительные слова взволновали меня, я покровы сна с себя стряхнул и к остальным примкнул. Пригляделся — и, клянусь Богом, это наш шейх Абу-л-Фатх Александриец стоит и размахивает обнаженным мечом! Правда, внешность свою ухитрился он так поменять, что его очень трудно было узнать. Увидев меня, он подмигнул и сказал:

— Да снизойдет милость Божья на того, кто от длинного шлейфа нам кое-что уделил и нас по возможностям своим одарил.

Затем он взял то, что ему было дано, и ушел, я — за ним, а когда мы остались наедине, спросил:

— Ты набатейского рода?

Он ответил:

Все зависит от времени — Неужель до сих пор не знал? По его повелению Я свой род на другой сменял. Набатеем был с вечера, А наутро арабом стал.