Р ассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
Однажды я дал обет пожертвовать динар самому искусному попрошайке в Багдаде. Я стал расспрашивать, как найти такого, и мне указали на Абу-л-Фатха Александрийца. Отправился я его поискать, чтобы этот динар ему отдать. Гляжу — собрались бродяги в кружок, а между ними и наш дружок. Я сказал:
— Эй, дети Сасана! У кого из вас побогаче запас? Кто ремесло свое знает лучше — этот динар от меня получит.
Александриец воскликнул: «Это я!»; другой же из этой компании возразил: «Нет, я!»
Они поспорили и побранились, чуть не зубами друг в друга вцепились. Тогда я сказал:
— Пусть каждый из вас обругает своего товарища: одолевший — награду заслужит, потерпевший — пускай не тужит.
Александриец заговорил:
— Эй ты, старухины холода, июльская духота, кувшин паршивый, дирхем фальшивый, болтовня певцов вместо пения! Ты — засуха на года, злосчастнейшая звезда, видение жуткое, несваренье желудка! Ты ящерица зловонная, глаза воспаленные, миг разлучения, влюбленных разъединение, смерти явление, святого Хусейна убиение!
Ты тяжкое бремя должника, позором клейменная щека, несчастия вестник, греха наместник, похлебка вонючая, чума неминучая, пустыня, где только заккум растет, скупец, который ничего никому не дает, закон, осуждающий любого, языками затасканное слово, более отвратительный, чем грамматическая ошибка, чем вражья улыбка! Червяк ты из ямы выгребной, тяжелая шуба в летний зной! Ты «Ох!», когда хозяин вздыхает, если гость лепешку ломает! Ты икание пьяницы и рыгание, хищной птицы смердящее дыхание, забивание шершавых колов, подставка для грязных котлов, день невозвратный, проигрыш досадный!
Эх ты, моча скопца, обед слепца, нытье без конца, оборванца заступничество, ребятишкам субботнее мученичество, ты письмá с соболезнованием хуже, нечистот огромная лужа, ахвазское скупердяйство, рейское разгильдяйство! Клянусь Богом, если бы ты поставил одну ногу на Аравенд, другую на Думавенд, взял бы радугу в руку и стал бы чесать облака на одежду ангелов, ты все равно был бы только жалким чесальщиком хлопка!
И сказал второй спорщик:
— Эй ты, артист-обезьянщик, еврейский обманщик, отвратная вонь из львиной пасти, бывшие и небывшие напасти, собачья грызня во дворе, обезьяна, пляшущая на ковре, тыква с бобами, ничтожество, затоптанное ногами, дым нефтяной, из-под мышек запах дурной! Ты хуже, чем тот, кто объявляет развод и брачный дар обратно берет!
Эх ты, нарушенье поста, крушенье моста, грязь дорожная, обещание ложное, лихорадка, кости сжигающая, снадобье послабляющее, налет на зубах, сера в ушах! Ты привязчивей, чем веревка, дешевле фельса дешевка, слезы позорней, иглы непокорней, место, откуда ноги растут, откуда руки начало берут! Ты противней, чем крыша протекающая, чем речь, ничего не означающая! Клянусь Богом, если бы ты под зад себе звезды подложил и ноги в земные пределы спустил, в Сириус бы обулся, Плеядами, словно плащом, обернулся, небесную твердь как станок бы взял и одежду из воздуха соткал, основой ткани сделал бы звезду Альтаир и сплел бы ее с вращающимся небосводом, — ты оставался бы всего лишь подлым ткачом!
Г оворит Иса ибн Хишам:
Богом клянусь, я не знал, кого из них предпочесть: оба они ремесло свое знали, друг друга затейливо ругали, напористо нападали. И так не решив, кто сильнее из них, я оставил им динар на двоих, ушел — и не знаю, что сделала с ними судьба.