Доктор Круз сидел, расслабившись в кресле, и размышлял. К этому времени он обычно уже освобождался от работы в клинике и был предоставлен самому себе. Доктор с детства увлекался Японией и потому не удивительно, что его дом был построен в японском стиле: легкие деревянные решетки в верхней части стен и широкие двери, представляющие собой просто раздвижную часть стены, как и в традиционном японском жилище связывали внутреннее пространство дома с садом, являющимся важной частью всего ансамбля.

Так же, как у японцев, мебель в доме почти отсутствовала, и большинство предметов обихода находилось во встроенных в стены шкафчиках.

Опять же в пределах японской традиции, в доме висело в каждой комнате лишь по одной картине, и везде поддерживалась стерильная чистота.

– Магда, принеси мне кофе, пожалуйста, – обратился к своей экономке доктор Круз.

Когда за экономкой закрылась дверь, перед доктором Крузом вдруг стали возникать картинки из его детства. Вот он маленький пятилетний мальчик. Уже в этом возрасте Круз слагал стихи, словно передвигал древние японские шашки го, и постепенно его манера стихосложения становилась более зрелой. Это было чрезвычайно приятно отцу маленького Генри Круза. Джордж Круз не хвалил сына в глаза, но с гордостью говорил людям:

– Генри, пожалуй, станет настоящим поэтом. Примечательно, что покойный дед Генри был профессиональным сочинителем и пользовался известностью. Но мальчик, размышляя о своей дальнейшей судьбе, думал: «Неужто и мне придется до конца жизни сочинять стихи, и только потому, что умение искусно составлять строчки обретено мной по наследству».

Когда ему исполнилось семь лет, он написал красками на большом листе ватмана стихи. Отец, прочитав их, искренне похвалил сына и признался ему, что они раскрывают в нем истинного поэта. Тем не менее, отец взял кисть и, помедлив секунду-другую, поправил одно слово:

– Вот теперь безупречно!

Раздумывая над этим случаем, юный Генри мучился: «Отец исправил то место, в котором я и сам сомневался, я выбрал то слово, которое счел более выразительным. Отец же исправил его на то, от которого я отказался. Выходит, он предпочел то, что мне показалось слабым. Стало быть, в искусстве поэзии отец уступает мне?» Тогда Генри еще раз прочел стихи и подумал, что отброшенное им слово все-таки выразительнее. «Наверное, отец все же превосходит меня», – думал мальчик. «Вот еще, это я, Генри Круз, выбрал лучшее и отбросил худшее! Следы исправления пятнают набросок стиха. Надо взять кисть и исправить на прежний лад». Доктор вспомнил, как затем он придвинулся вплотную к отцу и заглянул ему в глаза. Перед ним было большое, строгое и вместе с тем бесстрастное лицо. В пытливых глазах Генри билась напряженная мысль, а это лицо, не переменило выражения. Доктор особенно хорошо помнил, что уверенная, невозмутимость отца причиняла ему боль, совершенно сбивала с толку, и вдруг он увидел, что это было лицо врага, – коварное, вызывающее на поединок, – врага, который вскоре встанет ему поперек дороги. Тогда Генри схватил кисть, которую только что положил отец, и швырнул ее в это лицо. Кисть прошлась по лбу, оставив красные разводы. Ни один мускул не дрогнул в лице отца, только глаза широко раскрылись. И вдруг маленькому Генри показалось, будто из какого-то таинственного зеркала на него глянуло его будущее лицо, только сильно расплывшееся. Тогда-то ребенок громко заплакал. Отец вообразил, что Генри заплакал от раскаяния в дурном поступке, и не стал бранить его слишком сильно. И все же спросил о причине его выходки, но Генри ничего не ответил отцу.

В молчании сына таилось нечто зловещее, отчего у родителя сжималось сердце. А маленький Генри с того дня забросил стихи. Вернее, он всеми силами пытался сдерживать себя, но стихи по-прежнему просились на его уста. Он просто запретил себе облекать их в привычную форму. Вскоре, после этого случая, отец перестал гордиться сыном и отношения их резко ухудшились.

В комнату вошла Магда, и доктор очнулся.

– Спасибо, – поблагодарил он.

Выпив кофе, Круз снова погрузился в воспоминания и не заметил, как тяжелый сон сковал его веки. Ему снилось, что он живет в Японии, и вокруг него расстилается неведомая ему до сих пор страна. Случай, вспомнившийся доктору Крузу, явился прологом дальнейшего сна. Итак, Генри оставил поэзию. Он уже не сидел в непринужденной позе, сочиняя стихи, а целыми днями пропадал на улице, гонял мяч. Вскоре он стал опытным игроком, но игра не приносила ему удовлетворения. Нужно было найти дело, в котором он почерпнул бы силу. Снилось доктору Крузу, что он решил взяться за меч. По душе ему пришелся и лук: сидя на коне или стоя на земле, открыто или из засады, издали или вблизи – как хочешь, можешь стрелять во врага. Его можно сразить, а он и не узнает, от чьей стрелы принял смерть. Лук заворожил душу маленького Генри своей способностью поражать даже сильного врага издали, тайком, неожиданно, способностью, которой лишен обычный меч. Но во сне казалось доктору Крузу, что он еще не понимал этого. Он не пробовал стрелять по живому, потому что врагов у него не было. Генри упражнялся с луком только в усадьбе под ивой. Учителем его был дядя, который усердно занимался с ним изо дня в день и был поражен быстрыми успехами маленького племянника. – Молодец, – похлопывал он Генри по плечу. А сам смотрел волком. В жизни у доктора Круза не было никакого дяди, но во сне тот был совершенно реален, и трудно было поверить, что это выдумка. Дядя упорно продолжал обучать племянника стрельбе из лука. И когда Генри исполнилось двенадцать, он, конечно, еще не мог соперничать с признанными воинами, но уже весьма ловко владел оружием. Отец же все чаще бывал недоволен поведением сына и, наконец, дело дошло до того, что он стал проявлять явную ненависть к Генри. Прежде всего, как догадывался мальчик, тому не по душе было, что сын бросил поэзию. Он относился к луку, как к совершенно бесполезной вещи, ведь лук – принадлежность военных и только. Но, как заметил Генри, отца еще бесило и то, что учителем был дядя. Отец никогда не упоминал даже имени сводного брата, рожденного от женщины низкого происхождения, и относился к брату пренебрежительно, как к дармоеду. И действительно, сводный брат отца, его дядя, сам давал повод для такого отношения. Дядя сызмальства обнаруживал дурные наклонности. Он был сильным и подвижным юношей, любил азартные игры, был заядлым охотником. Когда ему минуло шестнадцать лет, убежал из дому, связался с шайкой бродяг, и его не без основания подозревали в грабеже. Домой он вернулся уже старым, одна нога, искалеченная мечом, плохо гнулась. Семья стыдилась его и следила за ним, будто выжидая удобного случая запрятать его в клетку. Но и клетка не сделает из волка овцу. Дядя, похожий на израненного матерого волка, присмирел, посиживал себе на корточках, но этим раздражал домочадцев еще больше, – он словно издевался над изысканными манерами главы семейства, отца Генри. Именно поэтому сближение Генри с дядей сильно беспокоило отца, против которого и прежде восставал сын. От сводного брата Джордж Круз мог бы отказаться, но родного-то сына не бросишь. Генри видел, как все это задевало отца, но в самом же деле, не вырвешь лук силком и не посадишь сорванца за прежнее занятие – сочинение стихов. К тому же, снилось далее доктору Крузу, отец с детства начинал дрожать при виде лука, а заслышав вдалеке свист стрелы, мгновенно бледнел и лишался дара речи, – словом, вел себя как человек, боящийся грозы. Следы кисти, брошенной когда-то семилетним мальчиком, (странно, что этот реальный эпизод подразумевался во сне), представлялись сейчас отцу кровавыми разводами, и, глядя на подросшего сына, да еще с луком в руках, он вынужден был пойти на попятный. Это укрепило желание мальчика еще глубже постичь искусство владения луком.

В четырнадцать лет Генри, как и полагалось в древней Японии, женили. Девушка происходила из влиятельной семьи. Этот брачный союз был делом рук отца, который жаждал породниться с могущественным родом, да и втайне надеялся отвлечь непутевого сына от бранных забав и соблазнить любовными утехами. Невесте в ту пору минуло десять лет. Временами она производила на Генри впечатление слабоумной. И в самом деле, она была лишена и вкуса, и скромности. Единственное, что интересовало ее – это отношения между мужчиной и женщиной. Она быстро привязалась к Генри и с простодушной жадностью, свойственной маленьким детям, не стесняясь людских глаз, откровенно домогалась его ласк. Она искала любовных утех денно и нощно. В конце концов, Генри однажды отверг жену и удалился из спальни. Против отцовских ожиданий, у него от первого любовного опыта осталось ощущение нечистоты. Когда мальчику исполнилось восемнадцать лет, его назначили наместником в отдаленный район.

Это было устроено явно при содействии могущественного рода жены. Вскоре Генри узнал, что столь отдаленную область выбрали несомненно из-за отцовских козней. До ушей его дошли слова отца:

– Генри забросил поэзию, презрел любовь, он – низкий непутевый человек. Я отрекаюсь от собственного дитяти ради чести семьи. Видеть его больше не желаю. Отправим его подальше от столицы. Таким, как он, только и коротать свой век в глуши.

Утром в день отъезда, когда Генри верхом на коне был уже у ворот, он, внезапно оглянувшись, заметил в глубине усадьбы отца, с которым уже давно не виделся. Отец в последний раз сурово посмотрел на сына. Генри повернул во двор и на скаку громко крикнул отцу:

– Извольте сказать напутственное слово! Растерявшись, Джордж Круз произнес:

– Поезжай! Нельзя возвращаться – дороги не будет.

В тот же миг в руках сына зазвенела тетива. Не задев на голове отца ни волоска, стрела рассекла шнурок головного убора и глубоко вонзилась в столб. От испуга отец без чувств грохнулся наземь. Генри был уже за воротами.

– Эге-гей!! – погонял он лошадь.

В свите, сопровождавшей Генри к месту назначения, находился и дядя. Молодая жена ни на шаг не отходила от Генри Круза. Могущественный род взвалил ее, как тяжелую ношу, на плечи новоиспеченного наместника. Находился в свите и будущий управитель имения, в обязанности которого входило все – от путевых хлопот до управления домом. Наместнику дела не предвиделось. Похоже, это была настоящая ссылка. Генри понимал, что в глуши его ожидает смертельная скука. Однако неожиданно для него, скучать там не пришлось, – в отдаленном крае оказались широкие равнины и горы, где водилось несметное количество птиц и зверья, будто созданных для его стрел. Предстояла охота!

Доктор Круз чувствовал во сне необычайное воодушевление, словно он не спал вовсе, так конкретны и ясны были его чувства. Любая охота, будь то соколиная, на оленей или кабанов, возбуждала его. Не разбирая, счастливый день или несчастливый, кружил он по горам и долинам, завороженный ускользающей тенью птицы или зверя, и едва только чудилось ему вдали что-то живое, тут же пускался вдогонку, но ни разу, ни разу не удалось ему добыть даже голубка, даже зайчонка. Между тем лук: у наместника Генри Круза был превосходный: из сотни стрел, пущенных им, любая поражала самую середину мишени, но на охоте с этими стрелами творилось неладное, они улетали неведомо куда, хотя наместнику казалось, что летят они прямо в цель. И вот что еще удивительно: едва избегнув стрелы, птицы и звери вдруг пропадали, и никто не мог уследить, куда уносилась птица, куда уходил зверь. А сами стрелы?! Куда они падали, на дно ли ущелья, за краем ли долины, – никто не видел. Только стоял в ушах злой свист летящей стрелы. И неизменно в свите возникал один и тот же шепот:

– О, что за мощная рука!

– Наши стрелы попадают всего только в птицу или зверя. Правда, не так уж часто. А господин наместник с единого выстрела пронзает живые души!

– Уж не божество ли направляет его стрелы, если мы после этого ничего не видим?!

Лица хранили полную невозмутимость, но в иных голосах таилась издевка над досадой юного наместника, ведь ему было от роду восемнадцать лет. Но наместник словно бы и не слышал ни этих голосов, ни издевки. Он снова погонял коня. Казалось, живые мишени и бесследно исчезающие стрелы только распаляли его страсть к охоте. И вот однажды осенним вечером наместник со свитой ехал не спеша по пустынной дороге. Стрелы Генри в этот день летели, по обыкновению, мимо цели, но не везло и его свите – птицы и звери, как ни в чем не бывало, разгуливали на воле, дразня людей, которые в своих охотничьих уборах были для них не опаснее огородных пугал. Солнце садилось, воспаленные глаза молодого Круза налились кровью, свита еле волочила ноги, не было сил даже свистнуть, чтобы поднять зверя. Так они добрались до горной реки. Внезапно в придорожной траве возникло что-то желтое и тотчас исчезло, как будто его смахнули щеткой.

– Лиса! Держите ее! – закричали слуги наместника.

Они только вскинули луки, а уж стрела Генри блеснула в воздухе и вонзилась лисице в спину.

– А-а-а!

И все содрогнулись, так это было похоже на человеческий стон.

– Уж не подстрелил ли наконец наш господин живое существо? – лукаво заметил один лучник.

– А может быть, стрела попала в кого-нибудь из своих по ошибке, – сказал другой.

Но торопясь угодить самолюбивому наместнику, и восхваляя меткость Генри Круза, слуги подняли такой гам, что стон раненого существа потонул в нем.

Наместник угрюмо молчал. Отвернувшись от добычи, глядел он на вечерние облака, редеющие над дальними скалами. Глаза его были холодны, а темно-красные губы подрагивали.

– Выходит, это так просто – убить живое существо? – словно спросил Генри у кого-то.

Удивительно, что доктору Крузу представлялись во сне даже такие детали, тем не менее, это так. Он видел все это воочию, словно и не спал. Именно такие мысли проносились в его голове во время дневного забытья.

Вдруг двое стременных опрометью бросились за лисицей, но наместник злобно закричал:

– Не трогать!

Вместе с окриком зазвенела тетива, и две стрелы сорвались с нее одна за другой. Они вонзились в спины стременным, и те упали. Свита смолкла, и в вечернем сумраке, стлавшемся над землей, послышалось холодное поплескивание реки. Наместник хлестнул коня и помчался вскачь. Свита в растерянности последовала за ним.

Уже дома Генри задавал себе вопрос:

– Почему же до сих пор мои стрелы не знали крови? Ведь раньше мне и в голову не приходило, что выпущенные мною стрелы летят мимо цели.

Размышляя по этому поводу, молодой Круз никак не мог понять, отчего так происходило. Ему оставалось только верить в невероятное – в то, что у него на глазах стрелы и добыча растворялись в воздухе. Сегодня же он, наконец, разгадал эту удивительную тайну. Она заключалась в стихах. Здесь, где щедрая земля соседствовала со скудными пустошами, он почти забыл про лук, зато, как с тетивы срываются стрелы, с губ его срывались стихи. Они беззвучно уносились в воздух, и неслышные строки витали в полях, в горах и над лесами. Ему-то казалось, что он заворожен охотой, а он был опьянен стихами. Из лука летели шальные стрелы и потому не удивительно, что добыча ускользала вместе со стихами.

Только сейчас Генри-наместник понял это и уже не сомневался насчет причины странных происшествий. Он стукнул себя ладонью по лбу и воскликнул:

– Ведь у той горной реки, когда в траве внезапно мелькнула тень лисицы, у меня не было времени на раздумья о стихах, рука моя внезапно обрела твердость, и лук послушно выпустил стрелу. А когда я стрелял в стременных, я видел перед собой просто две спины и только!

Он поглядел на окровавленные стрелы, и голос поэзии окончательно смолк в нем. С непередаваемой ясностью доктор Круз почувствовал во сне, как что-то уходит из него. Настолько физически ощутимым было это чувство. Больше молодой Круз не вспоминал о случившемся.

И странное дело, он вернулся в замок, оставив свою первую добычу – лисичку и трупы слуг. Во дворце стрелы, казалось, возжаждали крови и тихо застонали, томясь в руках хозяина. Нетерпение стрел передалось и юному наместнику. Он дрожал и не мог найти себе места в вечерней темноте покоев. Такая же точно дрожь овладела и спящим доктором Крузом. Вдруг рядом раздался голос:

– А, кажется, наместник начал понимать в чем дело!

Голос принадлежал дяде.

– Ты о чем это? – спросил Генри.

– Если я говорю о деле, – невозмутимо продолжал дядя, – это значит только одно – лук и стрелы. Другого я не знаю. И разве не достаточно знать только его?

– Стало быть, я еще не все знаю? – спросил вновь Генри.

– Куда там все! Ты и малой толики еще не смыслишь. У тебя только глаза начали раскрываться.

Принесли свечи, и когда при свете их Генри увидел свирепое лицо дяди, он вспомнил о жажде, которая мучила его после охоты. Он выпил воды, но она показалась горькой и не утолила жажды.

– Дядя! – воскликнул Генри-наместник, – разве ты не мой учитель в искусстве владения луком? Почему же ты не всему меня обучил?

– Я объяснил тебе все, что можно объяснить, – отстраняя протянутую руку племянника, ответил тот, – остальное надо познать самому. Иным это удается. Вот как тебе сегодня на охоте.

– Ты говоришь про лисицу?

– Лисица – сущая безделица даже для ребенка, – усмехнулся дядя.

– Ты имеешь в виду слуг, – допытывался Генри.

– Ничего не поделаешь, ты прикончил их!

– Сам не пойму, – задумчиво произнес молодой наместник, – ни с того ни с сего взял да и уложил. И главное, ничего не помню.

– Давай считать, что ты не запоминаешь того, что творит твоя рука. Выходит, в тебе течет кровь двух цветов, – заключил дядя.

– Что значит – кровь двух цветов?

– Ну, как тебе сказать, – продолжал дядя, – кровь поэзии, то есть добра, и кровь лука, то есть зла. Ты соединяешь в себе и то и другое. Пока в твоих жилах продолжает течь кровь поэзии, ты вряд ли постигнешь, что такое убийство. Ну куда это годится, что глаза твои не ведают дела твоих рук. Эх, ты, слепец! – почти с издевкой сказал дядя.

– Что ты сказал? – взревел неожиданно Генри-наместник. – Слепец! А ну-ка, повтори!

И выведенный из себя, Генри решительно двинулся на дядю. Тот изумленно поднял глаза и уставился в глубь темного сада, в глазах его блеснула жажда убийства.

– Прочь, – бросил он.

Генри невольно перевел взор в сторону сада, в гущу темных деревьев. Вглядевшись, он почувствовал, что там кто-то шевелится, но кто, рассмотреть не мог…

«Собака? – подумал Генри. – Нет, на собаку не похоже». Дядя, уже готовый уйти, пристально смотрел в лицо племяннику.

– Учись, – гордо заявил он. – Моя стрела пробьется через заросли и настигнет жертву – стреляй я в темноте или с завязанными глазами.

И в тот же миг он выхватил лук и колчан из-за спины у Генри и, припав на колено, выстрелил в глубину сада. Стрела умчалась, вдали застонал человек.

– Что это? – изумленно спросил Генри.

– Я просто показал, что должен делать господин, – процедил через плечо дядя, поднялся с колена и удалился, волоча изувеченную ногу.

Взяв свечу, Генри-наместник вышел в сад. У воды кто-то лежал. Из спины пораженного мужчины торчала стрела. Это был один из домашних слуг. Он еле дышал. Почувствовав, что к нему кто-то подходит, он, с трудом шевеля губами, сказал с укоризной:

– Ты сделал это не по своей воле, но все равно жестоко… – И, не успев договорить, испустил дух.

Генри не понял, что хотел сказать слуга. Он огляделся. По дорожке, возле которой лежал убитый, ходить запрещалось. Тем более, что вела она к той части усадьбы, где жила жена Генри-наместника. Тут припомнилось ему, что за год он ни разу не посетил опочивальню жены. Он даже не знал, чем она обычно занимается. Вернее, он почти забыл о ее присутствии в доме. За деревьями, там, где были покои госпожи, горел светильник. Генри с отвращением плюнул. Плевок попал на тело слуги. Генри пнул труп, и тот погрузился в воду. На следующий день ранним утром наместник вновь выехал на охоту. Дядя отсутствовал. Хотя никаких особых обязанностей при племяннике он не имел, на охоту выбирался редко. Одна нога не очень его слушалась, тем не менее, он был еще в состоянии сидеть в седле и иногда даже пытался охотиться верхом. Но это не очень ему удавалось, потому что к охоте он был давно равнодушен. Да и в тех редких случаях, когда дядя появлялся на охоте, никто никогда не видел, чтобы он преследовал добычу или стрелял в нее. Быть может, искусному стрелку наскучила эта детская забава. Гнать обреченную жертву. А быть может, кровь жалких птиц и зверей не удовлетворяла голода его стрел. На охоте дядя не привлекал внимания. Но даже человек неробкого десятка пугался так, что ронял лук или падал с вставшего на дыбы коня, когда в стремительной погоне за добычей с глазу на глаз встречался с этим человеком в горном ущелье или в лесной чаще. Перед ним представал кровожадный хищник, а не человек. Он внезапно нападал на жертву, пугал лошадь и молниеносно исчезал. Время от времени охота для кого-нибудь обязательно кончалась смертью. Но не от раны, нанесенной зверем, – в спине обычно зияла рана от стрелы. Стрелы же не находили, и было не понять, чьих рук это дело. На вид вроде рана была от шальной стрелы, ведь попадают же неосторожно под стрелу на охоте. У иных доставало мудрости не пытаться узнавать, кто хозяин этих неведомых стрел. Однако, случались и такие, кого терзало страшное подо зрение: уж не дядя ли наместника убийца. Только они держали язык за зубами, боясь ошибиться. Их неизбежно останавливало малодушие. Бывало, они переговаривались между собой.

– Нельзя ничего говорить об этом, даже если ты видел своими глазами, – советовал один.

– И то правда, – соглашался другой, – сболтнешь лишнее, следующая стрела вонзится тебе в спину.

В противоположность родственнику Генри-наместника, управитель имения, улучив свободную минуту, старался увязаться за охотниками.

– Я с вами, я с вами, – тараторил он, погоняя кобылу.

Управитель на охоте ни на шаг не отходил от молодого Генри Круза, как снилось доктору, и только и говорил, что о делах в имении, высказывал мнения и давал указания. Его знания и сноровка управителя ценились высоко, но луком он не владел, и птицы и звери не были покорными жертвами выпущенных им стрел. Единственное, что ему удавалось – это определять, где находится птица или зверь, как бы хорошо те ни прятались.

«Там, вот здесь», – указывал он пальцем. И в том месте, куда он показывал, обязательно таилась добыча. Обычно управитель ехал позади наместника, погоняя лошадь. Однажды, подъехав близко к своему господину, он сказал:

– Кажется, удачная сегодня охота!

– Думаешь? – отозвался Генри.

– Вчера вечером я гадал. Была предсказана удача, – ловко заметил управитель.

– А разве это можно предвидеть? – спросил молодой Генри Круз.

– Да, это очень просто, – воодушевился управитель. – Если знать секретный способ гаданья, то вполне можно переиграть удачу на несчастье, а невезение на везение.

– А ты знаешь этот секрет? – полюбопытствовал доктор Круз.

– Да так, немного.

– На что гадание может оказать влияние?

– На все, – ответил довольный собой управитель.

Немного времени спустя молодой Генри тихо пробормотал себе под нос:

– На все, говоришь?

Но управитель не расслышал ни этих, ни последовавших за ними слов господина. Генри вдруг поднялся в седле с луком наизготове. Стрела полетела вдаль, в чащу леса, и сразила там оленя. Это была первая стрела на этой охоте, которая продолжалась до самого вечера. Доктор Круз, видевший все это во сне, по-настоящему переживал опьяняющее чувство успеха, ведь он ни разу не промахнулся.

Добыча была богатой – больше, чем за несколько дней кряду. На обратном пути он по-мальчишески хвастал своими подвигами. Когда добрались до горной реки, Генри-наместник, глядя на возвышающиеся вдали скалистые горы, вдруг обратился к управителю:

– А что там, вдали, за этими горами? Вопрос был задан без всякого умысла, но привел управителя в замешательство.

– Ничего, кроме того, что можно назвать пустошью, – запинаясь, произнес он.

– Это мои владения? – вновь спросил Генри.

– Да, так или иначе.

– Люди живут там?

– Живут какие-то никудышные людишки.

– А чем они добывают себе пропитание? – не отставал Круз.

– Выращивают рис, возделывают поля…

– Ты же говорил о пустоши, – вдруг оборвал его Генри-наместник.

– Я хотел только сказать этим, что они, как я полагаю, осваивают пустоши и под поля, – едва не растерявшись, выкрутился управитель.

Но такой ответ еще сильнее возбудил интерес Генри.

– Наказываю тебе как управляющему съездить и проверить, что там, – тоном, не позволяющим перечить, произнес доктор Круз.

– Слушаюсь, – склонил управитель голову. На лице его мелькнуло смутное недовольство, но наместник вроде бы не заметил этого. Глядя вдаль, он сказал:

– Пожалуй, я и сам когда-нибудь съезжу туда.

– Прошу вас не делать этого, – заметил управитель.

И поспешно преграждая дорогу, он стал поперек, спиной к высоким горам.

– Это почему же? – наступал молодой Круз.

– Там нет добычи для охотника.

– Ты что же, хочешь воспрепятствовать тому, чтобы твой хозяин осмотрел свои владения? – грозно спросил Генри.

– Нет-нет, – залебезил управитель, – просто тамошние земли не заслуживают вашего внимания.

Наместник Круз начал не на шутку злиться. – Странно, – язвительно произнес он, – что во владениях есть земли, которых мне не следует видеть. Коли так, может откажемся от них?

– Это было бы опрометчиво, – пытаясь попасть в деловой тон, выкручивался управитель.

– Что мне угрожает? Те люди, которые живут там?

– О да! У них буйный нрав. Генри Круз воинственно воскликнул:

– Тем более интересно! Да попадись мне даже дух зла, разве с луком и стрелами я не устою против него?

Но управитель, хоть и юлил, на своем стоял твердо.

– Прошу вас, господин, не ездите туда. Держитесь подальше от чужих по крови, – вырвалось у него.

Генри невольно остановил коня.

– Как ты сказал? Повтори еще раз! Чужие по крови? Чем же отличается их кровь? Говори же скорей.

Тысячу раз пожалевший о сказанном, управитель лишь повторял:

– Прошу вас не ездить туда, господин! Холодный вечерний ветер повеял на всадников. Спящий доктор Круз невольно съежился. Погоняя коня, Генри-наместник бросил через плечо:

– Мой словоохотливый управляющий до сего дня ни разу не докладывал мне о тех землях.

За разговором охотники уже миновали окрестности горной реки. Трупы слуг, брошенные накануне в прибрежных зарослях, были обглоданы за ночь собаками, и теперь являли печальное зрелище. Но никто даже не взглянул в их сторону.

А куда подевалась подстреленная прежде лисица? Никому и в голову не приходило. А ведь она исчезла еще вчера, не оставив после себя ни волоска, ни пятнышка крови, не примяв травы, бесшумно, не шелохнув воздуха. По возвращении, в замке устроили пир в честь удачной охоты. Поздно ночью, когда веселье приближалось к концу, и у пирующих заплетались языки, Генри-наместник тихонько выскользнул из зала, взял лук и стал пробираться к пруду. Ему почудилось, будто кто-то проник в опочивальню жены. Но он не увидел ни единой человеческой тени. Только в ушах у него стояли последние слова слуги, которого убил дядя накануне. «Ты сделал это не по своей воле, но…» Сейчас на тропинке никого не было. Из покоев жены лился яркий свет светильника. Он подошел ближе и решительно поднялся в дом. Прислужницы спали как убитые, а из глубины покоев раздавался шум. Генри прошел туда. Но даже не откидывая полога, он с отвращением догадался, что там, за пологом, незнакомый мужчина спит с его женой. Луком Генри-наместник отшвырнул полог. Перед ним была мощная обнаженная мужская спина. Человек оглянулся, и в грубой перекошенной физиономии Генри узнал слугу, самого неотесанного среди челяди. Его и по имени никто не звал.

В тот же миг стрела сама собой рванулась из лука и вонзилась в спину слуги. Пошатываясь, Генри-наместник бессознательно отступил. На выскочившую из-под одеяла с резвостью косули жену он даже не взглянул. И вдруг, словно откуда-то с высоты раздался голос: «Нельзя знаться с людьми другой крови».

В тот же миг спящему доктору Крузу показалось, что на него, колыхаясь, надвигалась скалистая гора, которую он видел на фоне вечернего неба. Скалистая гора высилась перед ним в облике малолетней жены. Генри-наместнику стало плохо. Он закачался, но уперся луком в пол и устоял.

Доктор Круз чуть не свалился с удобного кресла. Пришпорив коня, Генри поскакал к заповедной горе. У ее подножия он остановил коня и посмотрел на уходящую в небо вершину. Отражая утренние солнечные лучи, она сияла начищенным серебром. Генри стоял перед громадой и не понимал, почему его так тянуло сюда все это время. Дороги в гору видно не было. Верхом уж точно не забраться. Генри соскочил с лошади и привязал ее к дереву. Отыскав тропинку, он начал подниматься. Вдруг у его ног закрутилось что-то черное. Собака.

– Друг! – крикнул он. – А я и не заметил, как ты увязался за мной.

Выросший в этих краях, привычный к горам, пес походил на волка. Он побежал впереди, а Генри-наместник пошел следом.

Тропинка была крутой и скользкой. Перевалило уже за полдень. «Удивительное дело, – промелькнула мысль во сне у доктора Круза, – я всю жизнь, с детства мечтал завести собаку, но так никогда этого и не сделал. Теперь мне снится, что она у меня есть».

До вершины было еще далеко. Солнце уже заходило, когда они с трудом одолели подъем. Глянув с высоты на далекую землю, Генри-наместник забыл о боли в ногах и невольно издал возглас восхищения.

– Какая там пустошь, – проговорил он вслух, – под пылающим на закате солнцем раскинулись привольные земли, чистые воды, зеленые леса, поля, верно, изобилующие дарами. Цветы, плоды, табуны лошадей, стада коров. Дома, покрытые соломой, под сенью деревьев придают пейзажу сельское очарование. Высоко в небо поднимается сизый дымок костра. Кажется, совсем рядом кудахчут куры и лают собаки. Во всех моих владениях не сыскать такого уголка.

Стихи уже готовы были политься из уст, как вдруг сзади послышалось:

– Ты кто?

Оглянувшись, Генри увидел высокого, крепко сбитого человека с всклокоченной бородой. Одет тот был просто, на вид вроде в годах, а голос молодой, – похоже было, что он одних лет с Генри-наместником. Увидев, что человек без оружия, он ответил.

– Наместник.

– Наместник? – переспросил тот. – Из дворца? Мы ведь уже выплатили подать.

– А я не за податью.

– Сюда просто так не приходят. Ты по какому делу?

Молодой Генри Круз невозмутимо ответил:

– Я пришел посмотреть земли, которых еще не видел.

Незнакомец, не спуская пронзительных глаз с собеседника, сказал уже поспокойнее:

– Но это невозможно.

– Что значит невозможно? – удивился во сне доктор Круз.

– Сюда приходят только за податью. Вершина – это граница, отсюда к подножию спускаться запрещено.

– Кто же установил такой закон? – пренебрежительно спросил наместник.

– Это закон деревни. Тем более ночью.

– Стало быть, у вас есть что-то дурное за душой?

В ответ мужчина громко рассмеялся.

– А что, в деревне должно быть только хорошее? – смеясь, продолжал незнакомец. – После работы на полях по вечерам пьют вино, поют, танцуют, развлекаются. Кто мешает развлечениям, тот позорит землю.

– А что делают с теми, кто бесчестит землю? – тихо спросил наместник.

– Как это не противно, приходится их убивать, – смотря прямо в глаза наместнику, ответил мужчина.

– И как же их убивают?

– Вонзают стрелу в спину, топчут ногами, за волосы волокут по земле. Так изгоняют дух зла. И человек погибает, – все так же глядя в глаза, ответил незнакомец.

– Что же, по-твоему, и со мной могут запросто расправиться? – недоверчиво спросил Генри.

– Вот куда ты клонишь! – воскликнул мужчина, и в одно мгновение лук наместника оказался у него в руках. Вернее, лук будто сам прыгнул ему в руки.

– Дело не в том, могут тебя убить или нет. На этой земле не любят убивать. Эти слова, как крепкое вино, вскружили голову молодого Круза.

– Хорошо, я не пойду в вашу деревню. Я устал и хочу передохнуть. Мужчина протянул Генри его лук.

– Ну, раз отдохнуть – пойдем.

И он пошел впереди. Он был так спокоен, что Генри забыл пустить ему стрелу в спину. В пещере, куда они скоро пришли, было устроено маленькое жилище, в котором мог уместиться только один человек.

– Входи! – пригласил хозяин.

Едва Генри Круз вошел в жилище и сел на круглую циновку, как почувствовал смертельную усталость.

– Проголодался я. Поесть бы, – слабым голосом произнес он.

– Найдем что-нибудь.

Незнакомец принес кувшин с молоком, кашу и хлеб. Поджарил дичь, накормил и собаку. Насытившись, гость подобрел.

– Эй, человек! Как тебя зовут? – крикнул он. И хозяин назвал имя, которое никак не подходило ко всей японской среде, царившей во сне доктора Круза.

– Джон Смитли.

Страшно удивился доктор Круз и почувствовал, как его сон странным образом смешивается с реальностью. Но молодой наместник, казалось, не удивился совсем.

– Смитли, а ты здесь один живешь?

– Да.

– Для чего? – сыпал вопросы Генри Круз.

– Есть у меня заветная мечта.

– Какая же? – вольготно развалившись, допытывался гость.

– Вырезать бога.

– Бога? – переспросил Генри.

– Да, божество, которое охраняло бы покой, – радостно говорил Джон Смитли. – И дед мой вырезал. И отец тоже, а теперь мой черед настал. Если я когда-нибудь обзаведусь семьей, то мой сын продолжит мое дело.

Действительно, в доме были долото, молоток и множество других инструментов.

– А из чего ты вырезаешь божество? – спросил опять Генри Круз. – Из дерева? Из камня?

– Прямо на поверхности горы. Там очень красиво. Вокруг утеса пышно цветут цветы.

– Какие цветы?

– Разные. Если смотреть издалека, кажется, что они раскинулись пестрым ковром.

Из пещеры, даже в вечерней мгле, отчетливо виднелось очертание утеса, величаво взметнувшегося к небу. Но вырезанные на этом утесе божества видны не были. Солнце уже зашло, хотя его свет еще лежал на траве, густо устилавшей все вокруг – от утеса до порога жилища.

– Что это за трава, – спросил Генри.

– Трава забвения, – подкладывал хворост в огонь и отвечал хозяин.

– Трава забвения? – переспросил гость.

– Да, это так. Коли пришел сюда, должен забыть все на свете.

– Что ж, похоже, я забыл сегодняшний день, – сказал Генри Круз, развалясь у огня.

С этими словами он закрыл глаза и погрузился в сон. Спустя некоторое время Смитли растолкал его.

– Когда рассветет, из деревни мне принесут еду. Я не хочу, чтобы видели здесь чужого человека. Вставай. Луна ясная.

– Днем и то дорога еле видна. Как же я спущусь ночью? – пробормотал спросонья гость.

– Не беспокойся, я провожу тебя, – подавая руку, сказал хозяин.

Смитли пошел впереди. Он вел Генри Круза коротким путем. Они спускались, словно летели. Спуск оказался вполовину короче подъема, и когда они вышли к подножию горы, до рассвета было еще далеко. В темноте заржал конь. Он перегрыз привязь и теперь подбежал к Генри Крузу. – Второй раз на гору не приходи, – коротко бросил на ходу Джон Смитли.

– Нет, я хочу еще раз побывать там. Хотя бы для того, чтобы поклониться божеству. Будешь внизу – заходи во дворец. Доложишь о своем приходе моему управляющему. Кстати, он родом из ваших мест.

Как только наместник произнес это, Смитли, дрожа, втянул голову в плечи и издал ужасный вопль. Жажда убийства охватила Генри Круза, у него даже колени задрожали. Пес испуганно залаял.

– У, злобный пес! – выкрикнул Смитли, мигом повернулся и побежал прочь.

Хотя Смитли обругал собаку, фраза прозвучала так, словно он бранил и Генри Круза. Эти слова мужчина прямо-таки бросил наместнику в лицо, даже брызнул слюной. Спящий доктор Круз почувствовал, как страшная злоба закипает в нем.

«Он нанес мне прямое оскорбление, – нет, это было проклятие. Человек с другой кровью!» И Генри Круз ощутил в гостеприимно принявшем его хозяине врага. «Местность у скалистой горы входит в мои владения, но, вероятно, людей по эту сторону горы они там считают чуть не за собак. Смитли мне сказал об этом. Да, наконец-то я услышал слово правды». И вмиг тепло огня, согревшего Генри Круза на вершине, исчезло. Злобно глядя вслед исчезнувшему врагу, наместник стиснул в руке лук.

– Пусть не забываются – я наместник! – воинственно воскликнул он. – Тоже мне, не любят убивать людей. Зато я люблю. И с удовольствием покажу им, как я это делаю. Тот, из деревни, научил меня, как убивать. Когда-нибудь спущу с Джона кожу, а божество его обдеру.

Генри Круз вскочил на коня и направился в замок. Когда он добрался до горной реки, небо уже побелело. В придорожной траве мелькнуло белое пятно. Подъехав ближе, он разглядел женщину, довольно молодую. Собака залилась лаем и, бросившись вперед, накинулась на нее. Женщина метнулась, собака за ней, сломя голову. Уже клыки животного готовы схватить жертву, как наместник строго окликнул пса, и тот повиновался. Перед Генри Крузом, дрожа от утреннего холода, стояла прелестная девушка, которой, пожалуй, не минуло и семнадцати. От удивления и неожиданности он широко раскрыл глаза.

– Ты кто? – минуту спустя спросил наместник.

– Я из деревни у подножия горы, – нежным голосом произнесла девушка.

– Как же ты здесь оказалась? – не скрывая восхищения и подведя ближе коня, спросил Генри.

– Я заблудилась, целый день вчера искала дорогу и теперь совсем не знаю, куда идти. Заблудилась – вот и оказалась здесь.

– Давай я провожу тебя до дому, – предложил наместник.

– У меня все равно что нет дома, – потупив глаза, ответила незнакомка.

– А родители?

– Оба умерли. Нет ни одной родной души, ни братьев, ни сестер.

– Как же ты живешь? – уже спустившись с коня и подойдя к девушке совсем близко, спросил Генри Круз.

– Продавала то, что осталось от родителей, этого едва-едва хватало. А потом меня взял на службу один человек, но вчера отпустил.

Ее манера говорить отличалась благородной простотой. Поразмыслив немного, наместник сказал:

– Я владелец этих земель. Пойдем, проводишь меня до моей усадьбы.

И, вскочив на коня, он поехал; женщина послушно поплелась следом, но от усталости ноги не слушались ее, и она быстро отстала.

– Садись сюда! – позвал ее Генри.

И взяв незнакомку за руки, обнял ее и посадил в седло.

– Как тебя зовут?

– Мэри.

И опять удивился со сне доктор Круз, что у японской девушки такое имя, но наместника Генри Круза это нисколько не поразило. Вдали из речного тумана показались всадники.

– Господин наместник! Наконец-то! – закричали они, размахивая руками и желая показать, как рады они видеть своего хозяина. По приезде во дворец, Генри Круз, не долго думая, предложил Мэри жить с ним как с мужем, и в тот же вечер стылая спальня наместника превратилась в брачную опочивальню.

Следующий день выдался на редкость ясным и безветренным. Но Генри Круз даже словом не обмолвился об охоте. Никому не сказал он и о том, что произошло с ним в прошлую ночь. И никто не посмел допытываться.

Прошла неделя, но наместник словно забыл об охоте. Вопреки былой привычке, он с вечера затворялся в опочивальне. Если кто-то самовольно, даже по делам службы, приближался к нему, он впадал в ярость и нещадно бранился. Но что удивительно, наместник знал обо всем, что происходило в округе и в замке. Он знал обо всех тайнах, мошенничествах, промахах, и провинившиеся чиновники строго карались им. Мэри же жила замкнуто, избегала сторонних взоров и, похоже, старалась не показываться на людях лишний раз. И хотя многим не понравилось появление молодой женщины во дворце, скоро большинство домочадцев смирились с ее присутствием, а некоторые даже полюбили ее за скромность и простоту. Лишь хитрый управитель негодовал по поводу появления Мэри, и недобрый огонек сверкал в его глазах, когда он видел молодую женщину.

Дворцовые же любители охоты и развлечений сокрушались о том, что благодатные дни осени проходят без толку.

Как-то утром два молодых человека, разговаривая, смотрели в прозрачное высокое небо из дворцового окна.

– Неужели в такой прекрасный день птицы и звери так и будут разгуливать на воле? – спрашивал один.

– Похоже, наместнику нет дела до этого, – отвечал другой.

– Что ж, так и должно быть, – игриво усмехнулся первый, – ведь с той ночной охоты господин вернулся с завидной добычей. Кажется, она пришлась ему по вкусу.

И друзья грубо расхохотались.

– Да, – произнес второй, – теперь таким, как мы, со стрелами в колчане, и деться некуда.

– Ты это про какие ж стрелы? Может, они законной жене наместника приглянутся? А?

И молодые люди опять в один голос рассмеялись. Эти двое разговаривали в закоулках дворца и поблизости никого не было, так что никто не мог слышать их. Тем не менее, вскоре обоих позвали к наместнику, ожидавшему их в саду. Он вышел к слугам с луком в руках.

– Ну, а теперь скажите-ка без утайки, о чем вы только что толковали! – холодным, как сталь, голосом сказал Генри Круз.

Оба побледнели и едва переглянулись.

– Добыча, – это не только дичь. И не обязательно отправляться на охоту, чтобы найти мишень для лука. Сейчас вы в этом убедитесь, – с усмешкой заключил наместник.

Молодые люди, павши на колени, просили хозяина о пощаде. Вместо ответа, он хладнокровно вонзил стрелы в распростертые у его ног тела и стал топтать их, потом намотал их волосы на конец лука и яростно зашипел:

– Запомнили? Никогда не забывайте! Похоже было, что это себе внушал во сне доктор Круз. В это самое время раздался беспристрастный голос:

– Ай да молодец!

Рядом стоял дядя Генри Круза.

– Ну, наконец-то наместник понял предназначение лука и стрел. Лук создан, чтобы убивать живое. И живое – это не только какие-то там птицы и звери. Это люди, живущие в нашем мире. Коли познал убийство – обязательно должен убивать. Убивать все больше. Твои руки не пресытятся этим делом, ты не будешь знать усталости.

Запомнил? Дядя уже повернулся спиной и, волоча ногу, уходил в глубь комнаты, когда племянник злобно вперил взгляд ему в спину. Вдруг Генри Круз почувствовал страшную ненависть к своему дяде. Этот спокойно удалявшийся человек был его врагом.

«Именно его надо поразить и взять над ним верх», – мелькнуло в голове наместника. Он снова вскинул лук и крикнул:

– Эй, дядя! Я понял твои наставления! Лук загудел, пустив две стрелы. Слившись воедино, они в мгновение ока должны были вонзиться в удаляющуюся спину. Но дядя вдруг подскочил на одной ноге и на лету поймал стрелы.

– Дурень! – скрывая за насмешкой испуг, сказал дядя. И придерживаясь за столб, держа в руках стрелы, он оглянулся на племянника.

– Секрет стрельбы двумя стрелами изобрел я. Поскольку ты подавал кое-какие надежды, я открыл тебе его. Так неужели тебе не известно, что стрелы, соединяясь воедино, бьют без промаха? Как же ты посмел стрелять в меня способом, которому я тебя обучил? Скверная это забава!

Он с хрустом переломил стрелы и швырнул их наземь. Спина его скрылась из виду. Генри Круз закусил губу. Он стоял, как оплеванный, а у его ног струилась кровь, вытекшая из двух мертвецов. Вдруг он почувствовал, что поблизости стоит кто-то. Он поднял глаза. Пригнувшись, управитель наблюдал за ним из-за деревьев.

– Это ты? – резко спросил наместник.

– Да, ваша милость! – поспешил приблизиться управитель.

– Посади здесь, где пролилась кровь, пурпурные астры.

– Зачем? – поинтересовался управитель.

– Я говорю тебе, – раздраженно начал Генри Круз, – пурпурные астры. Это цветы памяти, они не лают ничего забыть.

Сказав это, он пошел прочь, а управитель нерешительно окликнул его:

– Господин наместник…

– Что тебе еще?

– В ту ночь господин все же побывал на скалистой горе.

Для такого осторожного человека это прозвучало слишком взволнованно. Генри Круз почувствовал это и неотрывно смотрел ему в глаза.

– Ты это понял, подглядев сегодняшнее убийство? – злорадно проговорил наместник, – ну и что из того, если я побывал там? Никто тебя за язык не тянул. А вот себя ты этими словами выдал – мне теперь ясно, откуда ты родом. Случается ведь, что человек с другой, нечистой кровью нарушает законы своей земли, ему по душе чужие обычаи и он с чьей-нибудь помощью втирается в доверие.

Управитель молчал. В глазах его была ненависть.

– Злобный пес! – вырвалось невольно у наместника. И, более не оглядываясь, он быстрыми шагами вошел в свои покои. Там ждала его Мэри.

– А ведь раньше вы не изволили так поступать, – проговорила она.

В этих словах был явный упрек, но ее приветливость таила в себе нечто, толкавшее на еще более страшные преступления. Между тем взгляд Мэри был по-прежнему ясен и чист, но о чем она думала в это время, Генри не знал.

– Эти двое – пустяки, безделица! А сколько еще будет! Нужно много крови, чтобы утолить жажду моих стрел. Много больше, чем ты думаешь.

И с этими словами он поднял ее на руки и усадил к себе на колени.

– Какая же ты умница! – продолжал он. – В целом свете нет такого всезнающего и проницательного человека. Нет в поместье уголка, который укрылся бы от твоих глаз и ушей. Все равно как нет жертвы, которая избежала бы моей стрелы. Благодаря тебе, я не сходя с места, проникаю в большие и малые тайны. У нас не будет недостатка в добыче. Едва ты скажешь, что есть люди, которых нужно покарать смертью, судьба их предопределена – стрела в спину. А если таких не будет, сгодится любой, кто подвернется под руку. Зоркости твоих глаз и чуткости твоих ушей будет равна мощь моих рук.

Словно собираясь сказать что-то очень важное, Мэри вдруг задрожала всем телом. Когда Генри Круз попробовал успокоить ее, она обмякла у него в руках и подняла побледневшее лицо. Вдалеке послышался собачий лай. Приближаясь, он раздавался все отчетливее. Псу, давно лишенному уже радости носиться по горам и равнинам за хозяином, было запрещено подходить к хозяйским покоям. Мэри не любила собак. И животное отдали на попечение слуг, но запреты были бессильны. Его привязывали на веревку, он перегрызал ее. Тогда на железной цепи его упрятали за ограду. Но собака сорвалась и с цепи, и вот неистовый лай раздается совсем рядом с хозяйскими покоями.

Генри Круз вышел во двор и увидел, что собака бушует в саду, яростно раздирая когтями траву и вздымая фонтанчики земли. Слуги, вооруженные палками, пытались усмирить пса, но тот, отшвыривая палки, никого не подпускал к себе.

Один из слуг, упав перед наместником, сказал:

– Кто-то незаметно снял его с цепи. Вот и случилось такое.

– Чьих это рук дело? – спросил он.

– Не знаю.

Вдруг Генри Крузу вспомнилось лицо управителя. Завидев хозяина, собака залаяла и стремглав бросилась к нему. В мгновение ока стрела, пущенная наместником, пронзила собачью спину. В тот же миг в глазах Генри Круза ожила картина того дня, когда он у горной реки застрелил лисицу. Видение тут же исчезло. Наместник пустил еще одну стрелу, которая вонзилась псу в загривок, и тот упал ничком.

Не прошло и дня, как земля в саду, впитавшая обильную кровь, поросла пурпурными астрами. Цветов было по числу сраженных Генри Крузом людей.

Вскоре смерть стала в замке наместника неизменным наказанием, даже если человек и не заслуживал ее. Гибли не только приближенные и слуги, из далеких уголков поместья стали привозить людей на смертную казнь. А когда жертв очень много, среди них попадаются и неповинные. Генри Круз, когда целился в спину, не разбирался, виновен или невиновен этот человек. То, что стало для него привычным делом, пугало Мэри. Дело в том, что о различных секретах Генри узнавал от нее, но девушка никогда не наговаривала без повода. Он же убивал без всякой причины и тех, о ком она и словом не обмолвилась. Ее зоркое зрение и чуткий слух были больше не нужны сильным рукам наместника. Им завладела охота на людей.

Новый вид охоты, подобно внезапному урагану, поверг в ужас и замок, и округу. Но именно у Мэри, казалось бы, единственной, кому не было до этого дела, сердце изнывало от боли за других, словно его пронзали невидимые стрелы. Однажды ночью Генри, крепко сжимая любимую в объятиях, сказал:

– Только повстречав тебя, я впервые понял, как прекрасен и неповторим мир, понял радость жизни. Когда я думаю, что эту мудрость открыла мне ты, она еще сильнее захватывает мою душу.

– Хоть вы и говорите так, я не понимаю, почему вы так много убиваете. Разве это нужно? – зашептала Мэри.

– Ты хочешь сказать, что тебе не нравятся мои поступки? Что за странный разговор?! Стреляя, я думаю, что это доставит тебе удовольствие, – воскликнул Генри.

– Вы считаете меня настолько жестокой?

– Нет, именно потому, что в глубине твоего сердца есть жалость, я выпустил кровь даже из своего любимого пса.

Он говорил ласково, но в голосе звучала твердость. Девушка только хотела возразить, как Генри прервал ее:

– Хватит! Это мое дело! Не будем говорить об этом ночью. Не всякие разговоры в спальне к месту. Единственное, самое прекрасное сокровище в жизни – это ты.

Наместник не лгал. Действительно, с первой же ночи, как он привел Мэри в свою спальню, перед ним распахнулся бездонный мир любви и наслаждений. Нежное тело Мэри было исполнено самых удивительных тайн, и каждое утро в наместнике, коснувшемся тех тайн, с новой силой начинала бурлить жизнь, он снова брался за лук. Правда, было одно огорчение. Мэри не любила свеч. Он хотел любоваться ею обнаженной, а она не позволяла этого. Мэри боялась даже лунного неясного света.

– Мэри, мне не терпится рассмотреть тебя всю, до кончиков пальцев, – просил наместник, стоя на коленях.

– Нет.

– За окном ярко светит луна, почему бы ей не заглянуть к нам.

– Нет, – стояла на своем Мэри.

И вдруг, схватив подушку, он бросил ее в оконный полог. В эту ночь Генри подстроил хитрость – полог с шуршанием упал. И в тот же миг в спальню из широко распахнутого окна волнами хлынул лунный свет.

– А-а-а! – закричала девушка.

Она кинулась было прочь, но наместник опрокинул ее и, схватив за волосы, поставил на колени. На юной спине зияла поджившая рана, явный след от стрелы.

– Лисья нечисть! – вырвалось у него. Затем он опомнился и, набросив одежду на Мэри, ласково произнес:

– О, Мэри! Прости! Мне нужно было хоть раз увидеть твое тело. Я обидел тебя, но я не мог иначе.

Девушка твердо вскинула голову.

– Вы уже увидели мой подлинный облик! Я едва избежала вашей стрелы тогда у горной реки. Теперь я снова была на волосок от смерти.

Наместник рассмеялся.

– Да как же можно убить такую красавицу! У меня не найдется на тебя стрелы. Единственное мое желание – быть всегда с тобой.

– Даже после того, как узнали мое истинное обличье? – недоверчиво спросила она.

– Да ты стала мне дороже прежнего, когда я узнал, что ты лиса. Именно сегодня, в лунном сиянии, я полюбил тебя всей душой, – прижимая Мэри к себе, ответил Генри.

– Это меня-то? – удивилась Мэри. – А ведь я затаила сильную обиду на вас. Чтобы отплатить врагу, я нарочно обернулась девушкой и познакомилась с вами, чтобы напустить порчу.

– Что ж, обида твоя понятна. А что ты называешь порчей? Если имеешь в виду то, что ты открыла мне на многое глаза, так это польза, а не порча.

Девушка вздохнула с облегчением.

– Лисьи чары позволяют мне без труда видеть и слышать все, что происходит во дворце и во всей округе. Я раскрывала тайны, мутила воду и с преданным видом докладывала только о дурном единственно для того, чтобы, в конце концов, погубить тебя. Если ты посвящен во все тайны и до твоих ушей доходит все злословие, это должно привести к неверным шагам, – так я думала. У меня на уме было только одно – влить яд сомнений в твою душу, толкнуть на путь ошибок, жестоких поступков и посеять раздор между тобой и твоими подданными. Не говоря уж о том, что каждую ночь я соблазняла тебя, тянула в пучину разврата, потому что задумала уничтожить вашу жизненную силу до последней капли. Неужели такое коварство не отвращает вас?

– Ну что ты! – воскликнул наместник. – Я именно поэтому думаю, что ты самое прекрасное создание в мире.

Мэри, которую он все еще жадно притягивал к себе, задыхаясь, прижалась к его груди и зашептала:

– Сейчас все мои замыслы представляются мне глупостью. Я получила, живя с тобой, блаженство и благодарна тебе. А у тебя, с наступлением дня, мужская сила не идет на убыль. Она-то и удерживает меня в мире людей. Это сокровище для меня, неискушенной. Вопреки моему первоначальному желанию, в округе нет человека, который бы ненавидел тебя или таил на тебя злобу. Единственное, что доставляет тебе удовольствие – это убийство, а именно убийство не знает слабостей и ошибок. Люди, смотря на это, как на божий гнев, трепещут от страха и преклоняются перед тобой, как перед духом зла.

Наместник, содрогнувшись от такого сравнения, кивнул в знак согласия. И совершенно особое чувство испытал во сне доктор Круз. Он ощутил, как будто что-то входит в него и завладевает его душой полностью.

– Дух зла, значит, – повторил наместник. – Это, пожалуй, именно то имя, которое я искал. И я должен соответствовать ему своими поступками, потому что в этом мире – я единственный человек, ставший духом зла. Но ты говоришь, что не любишь меня, – и будто грусть мелькнула в его глазах.

– Ну, что ты? – заспешила Мэри. – Ты мне теперь всего дороже. Мне кажется, что в мою душу проникла человеческая жалость. Единственный господин, которому я должна служить – это ты.

На следующее утро, едва поднявшись, Генри Круз вышел в сад и позвал слугу.

– Поди к дяде, скажи, что я жду его. В это время к нему подошел управитель, стараясь угадать настроение наместника, он исподтишка глянул ему в лицо, а потом заговорщицки зашептал:

– Господин наместник! Будьте осторожны! Дядя посягает на вашу жизнь.

Генри хладнокровно бросил ему в ответ:

– Уж не твое ли гадание сулит мне смерть? Тут появился дядя. Завидев его, племянник крикнул:

– А-а, дядюшка! Не сгожусь ли я на мишень для твоей стрелы? Подставлю-ка я спину!

Дядя, не отвечая, схватился за лук со стрелами. И вот стрелы выпущены – две по одной прямой – и летят к спине Генри Круза. Мигом развернувшись, он на лету поймал стрелы, но, оглянувшись, увидел, что дядя безмолвно уходит прочь.

– Послушай, дядя! Я еще раз попробую сделать то, что сделал в прошлый раз. Теперь мой черед стрелять в твою спину.

Дядя даже не замедлил шага. Спина его, похоже, издевалась над юным племянником.

– Думаю, это твой последний смех! – выкрикнул Генри.

И с этими словами он пустил три стрелы, которые слились воедино. Дядя ухватил две стрелы и, поняв, что есть еще третья, подпрыгнул на одной ноге и метнулся в сторону. Но и стрела, молнией настигая добычу, тоже метнулась за ним и вонзилась прямо в спину.

– Щенок! – простонал он, падая наземь.

– Зверь! – крикнул в ответ племянник и, подскочив, пнул его в спину. Он пинал и топтал его, пока седые волосы дяди не почернели от земли. Позвоночник хрустнул под ногами наместника, и кровь, хлынув изо рта убитого, обагрила землю.

– Здесь вырастут пурпурные астры, – устало произнес Генри и ушел.

Вернувшись в свои покои, он увидел, что там все переменилось. Комната убрана яркой узорчатой тканью, накрыт стол с вином и закуской. И сама Мэри принарядилась. Генри сел за стол и молча принялся за еду. Он пил, не хмелея, и почти не слушал Мэри. Мыслями он был не с ней. Горящими от нетерпения глазами, вглядывался он вдаль.

– Ты не слушаешь меня. Не заболел ли? – с беспокойством спросила Мэри.

Но вместо ответа наместник, бросив чарку, резко встал и начал ходить по комнате.

– Вершина скалистой горы зовет меня. И я должен идти. Девушка, припав к его ногам, взмолилась:

– Господин, не делайте этого. Это – безумие.

– Молчи! – оборвал он ее. – И тело, и душа мои спокойны. Сердце подсказывает мне, что я должен пойти на вершину.

– Зачем?

– Слышала ли ты о человеке по имени Джон Смитли, который живет там?

– Да, – ответила Мэри, и по лицу ее пробежала тень.

Понизив голос, наместник сказал:

– Смитли – это ведь я.

– Что? – изумленно спросила Мэри.

– И я, и не я, – взволнованно продолжал он. – Здесь я. А на вершине горы – совершенно чужой человек, незнакомец. Так вот он – почти что я, хоть и далеко от меня. И я должен, не медля ни минуты, подняться на вершину. Иначе нет житья мне в этом мире. Мои стрелы уже летят там, вдали, а я теряю время здесь. Ну, пойдем скорее. Ты ведь пойдешь со мной?

Мэри грустно покачала головой.

– Это невозможно.

– Почему? – спросил он.

– На этой вершине есть изваяние бога, его сделал Джон Смитли. В этом человеке соединены добродетель бога и священный дух горы. И если на гору пойдет существо, обладающее колдовскими чарами, то не успеет дойти до вершины, как рассыплется в прах.

– Да что ты! – пораженный, воскликнул Генри Круз. Подумав немного, Мэри решительно поднялась.

– Я кое-что придумала. Если ты не будешь выпускать меня из рук, я, пожалуй, смогу приблизиться к вершине.

– Это как же? – спросил наместник.

– Я обернусь луком и, прильнув к тебе, поднимусь на гору.

– А ты искусно обернешься?

Мэри ничего не ответила. Мигом исчезла, и на ее месте Генри увидел тугой лук. Когда он взял его в руки, в луке начала появляться такая мощь, что хоть по луне стреляй.

Наместник немедля отправился к скалистой горе. Солнце уже перевалило за полдень, и хотя тропа была скользкой после дождя, Генри Круз неожиданно быстро продвигался по ней. К заходу солнца он добрался до жилища Смитли. Наместник постучал.

– Кто там? – окликнул Смитли.

– Это я, – ответил Генри, зная, что хозяин узнает его по голосу. Дверь открылась, и Смитли спросил:

– Зачем ты пришел?

Генри промолчал. Смитли заговорил снова.

– Господин, а ведь тебя околдовал злой дух.

– С чего ты взял? – недовольно, но с достоинством, спросил наместник.

– Это понятно даже по тому, как ты, говоришь. Если пришел, то уж выкладывай, зачем.

– Ладно. Слушай! – и Генри уселся поудобнее. – Ты должен сказать мне, какая из божественных фигур на скалистой горе высечена тобой.

– А что, если я не скажу? – присаживаясь рядом с гостем, сказал Смитли.

– Выстрелю, – невозмутимо ответил наместник.

– Неужели рука поднимется? – с интересом вглядываясь в глаза ему, вновь спросил хозяин.

– А хочешь, на спор выстрелю? Скажешь тогда?

– Я не ставлю на карту бога, которого высек своими руками.

– Зато я ставлю – лук со стрелами. Смитли замолк. Генри придвинулся к нему ближе.

– Не скажешь?

– Так ведь погибнешь ты, господин! – задумчиво произнес он.

– Говори, – настаивал наместник.

И тут глаза Смитли загадочно сверкнули. Генри Круз даже вздрогнул, так режуще-остер был их блеск.

– Хорошо, скажу. Тремя утесами высится скала. Третий, верхний утес сплошь увит цветами. Там я и высек изображение бога. Стало быть, ты собираешься в него стрелять? Несчастный! Здесь, где растет трава забвения, я один. И никто, никто не увидит, что станет с тобой. А теперь ступай.

Генри в гневе вскочил.

– Это мы еще увидим.

Вскоре уже он стоял у края скалы, у ног его разверзлась бездонная пропасть. Венчавший скалу утес взметнулся ввысь.

Генри натянул до отказа тетиву и выстрелил тремя стрелами. Подряд.

Вытянувшись в одну линию и ударившись об утес, стрелы оставили на нем заметные выщербины, напоминающие следы оспы.

– Выстрелил! Я выстрелил. Эй, Смитли, ты слышал. Я победил, – ликовал Генри Круз.

Но едва он прокричал это, край скалы под его ногами надломился, и Генри сорвался в черную пропасть и рухнул на дно ущелья. Лук вылетел из его рук и вспыхнул ярким пламенем.

Смитли же в это время сидел в своем жилище у огня и читал священное писание. Когда до него донесся крик наместника «Я выстрелил!», книга с тихим шелестом страниц упала на пол.

Ворча что-то себе под нос, Смитли прилег на пол, рядом с упавшей книгой. Со стороны казалось, будто он задремал. Но он был мертв. Несмотря на растрепанные седые волосы, его лицо было юным и красивым и поразительно походило на лицо Генри Круза.

Сон доктора Круза постепенно превращался в наваждение. Все, что происходило в последние мгновения его сна, происходило с ним. Вдруг он открыл глаза, огляделся. Увидел, что вокруг ничего не изменилось – та же комната, вокруг никого.

Но словно с неба послышался сначала тихий, потом громкий голос:

– Отныне ты – это не ты. Ты – дух зла! – и это прокатилось по всей комнате.