На озере, заросшем лотосами, происходит странная встреча; судья Ди по пути в Ланьфан подвергается нападению

При просвещенном правлении нынешней династии Мин мир воцарился во всей Империи, поля приносят хороший урожай, ни засухи, ни наводнения не опустошают Поднебесную, и народ ее пребывает в довольстве и сытости. Процветанием этим мы всецело обязаны Божественной Добродетели Его Императорского Величества. Нетрудно понять, что в наши благословенные времена преступления случаются редко. Ученый муж, исследующий способы их раскрытия, не отыщет в настоящем интересных примеров; ему придется обратиться к прошлому, когда негодяи были хитроумны и изворотливы, а судьи — опытны и проницательны.

Отойдя от дел, я смог наконец посвятить большую часть моего времени излюбленному занятию — поиску в древних книгах и пыльных архивных записях сведений о знаменитых преступлениях давно минувших дней. Также я завел привычку внимательно прислушиваться к рассказам моих друзей и знакомых, когда, собравшись в чайном домике, они принимались болтать о поразительных старинных делах, распутанных мудрыми знаменитыми судьями былых веков.

Как-то во второй половине дня я прогуливался по Западному парку, любуясь цветами лотоса, которые как раз раскрылись в полную силу. Перейдя по мраморному мостику на небольшой остров в центре пруда, я добрался до харчевни и уселся за свободный столик на открытой веранде. Попивая чай и щелкая сушеные дынные семечки, я любовался темной водой, сплошь покрытой цветущим лотосом. Я рассматривал пеструю толпу и, по свойственной мне привычке, развлекался, пытаясь по облику прохожих отгадать род их занятий и черты характера.

Мой взгляд упал на двух юных красавиц, которые прогуливались, держась за руки. По их сходству я заключил, что они приходятся друг другу сестрами, но при этом очень сильно различаются нравом. Младшая была живой и веселой и постоянно болтала, старшая же, напротив, все время молчала и производила впечатление замкнутой и застенчивой особы. Ее лицо выражало глубокую печаль. Мне показалось, что в ее жизни недавно случилось какое-то большое горе.

Когда девушки растворились в толпе, я заметил, что за ними, стараясь не терять девушек из виду, следовала женщина в возрасте, которая слегка прихрамывала и при ходьбе опиралась на палку. Я решил, что это — компаньонка молодых особ, но когда старуха приблизилась к веранде, я прочел в ее глазах такую злобу, что поспешно перевел взгляд на следовавшую за этим исчадием ада обаятельную молодую пару.

На голове у молодого человека была шапка сюцая, а одежда девушки выдавала в ней замужнюю хозяйку. Они держались порознь, но по взглядам, которыми они обменивались, можно было заключить, что между ними существуют какие-то отношения. Все их поведение говорило о любовной интрижке. Когда они проходили мимо меня, девушка попыталась было взять молодого человека за руку, но тот отрицательно покачал головой.

Окинув взглядом собравшихся на веранде посетителей, я заметил полного, хорошо одетого мужчину, который, как и я, сидел один за столиком. У него было круглое, приятное лицо: по манерам я сразу определил в нем представителя местной знати. Поскольку, судя по всему, человек этот отличался болтливостью, я поспешно опустил глаза, дабы он не принял мое внимание за приглашение к знакомству. Я предпочел бы предаваться размышлениям в одиночестве, и, кроме того, я заметил в его взгляде что-то настораживающее. Я еще подумал, что человек, добродушное лицо которого столь не соответствует его холодному, расчетливому взгляду, вполне способен на чудовищное злодеяние.

Прошло еще немного времени, и я увидел пожилого господина с длинной седой бородой, который медленно поднимался по лестнице, ведущей на веранду. Старик был одет в коричневый халат с широкими рукавами, отороченными черным бархатом, и высокую шапку из черной бязи. Хотя ничто в одежде не указывало на его чин, по всему видно было, что старик занимает высокое положение в обществе. Опершись на свой посох, он обозревал людную веранду проницательным взглядом из-под кустистых седых бровей.

Поскольку с моей стороны было бы крайне невежливо не предложить место такому почтенному старцу, я поспешно поднялся и пригласил незнакомца за свой столик. Он принял приглашение с любезным поклоном. За чаем мы обменялись обычными в таких случаях фразами, из которых я, в частности, узнал, что моего нового знакомого зовут Ди и что он бывший правитель области, ушедший на покой.

Вскоре между нами завязалась душевная беседа. Мой гость оказался человеком высокой учености и изящного вкуса; время летело незаметно, покуда мы беседовали о прозе и поэзии, занимая свой взор созерцанием пестрой толпы гулявших по берегу пруда.

Я обратил внимание, что мой гость говорит с акцентом уроженца провинции Шаньси, поэтому, как только представилась возможность, я спросил его, не родня ли он почтенному семейству Ди из Дайюаня, столицы провинции, которая некогда, во времена династии Тан, дала свету великого Ди Жень-чжи.

Внезапно глаза почтенного старца сердито засверкали. В гневе он принялся теребить ухоженную длинную бороду.

— Ха! — воскликнул он. — Моя семья, конечно же, в родстве с семейством Ди, из которого происходит великий судья Ди, и я горжусь тем, что числю его среди своих предков. Но в то же время родство это стало для меня причиной постоянного раздражения. Ем ли я рис в харчевне или потягиваю душистый напиток в чайном домике, мне частенько приходится слышать, как другие посетители рассказывают друг другу истории о моем достославном предке. Все, что они говорят о блестящей карьере Ди Жень-чжи при императорском дворе, — чистая правда; кроме того, ничего не стоит проверить правдивость этих рассказов, обратившись к официальным анналам династии Тан. Совсем иные истории можно услышать о временах, когда Ди Жень-чжи еще служил в должности уездного начальника и был известен как «судья Ди», раскрывший немало таинственных и запутанных уголовных дел. В нашей семье рассказы о судье передаются в неизмененном виде из поколения в поколение. Но досужие болтуны в чайных домиках так перевирают их и украшают своими домыслами, что почти всегда я в гневе покидаю заведение, так и не допив чай.

Закончив эту речь, почтенный старец еще раз покачал головой и сердито постучал посохом по каменному полу.

Мне доставило неописуемую радость известие о том, что мой гость действительно является потомком прославленного судьи Ди. Я встал и совершил перед ним почтительный поклон в знак уважения к выдающемуся семейству. Затем я сказал следующие слова:

— Почтенный, знайте, что я — прилежный собиратель правдивых повестей о преступлениях, раскрытых в былые века известными судьями. Ибо рассказы о подобных делах не только способствуют улучшению нравов и обычаев, но и служат предостережением всем тем, кто готов стать на тропу порока. Ведь повести эти, как ничто другое, ярко свидетельствуют о том, как искусно сплетены сети Небесной Справедливости и как трудно злоумышленнику избежать того, чтобы в назначенный час все же не запутаться в их ячеях. По моему глубокому убеждению, никто из великих судей древности не может сравниться в искусстве расследования преступлений с судьей Ди. Многие годы я тщательно составлял заметки обо всех делах, раскрытых благодаря блистательному уму вашего достопочтенного предка. Ныне же, когда благосклонная судьба свела меня с вами, я смею тешить себя надеждой, что ваша милость сочтет возможным поделиться со мной рассказом о малоизвестных случаях из жизни судьи Ди. Я смиренно прошу вас не отказать мне, ибо для меня будет высшей честью услышать нечто новое о судье Ди из ваших собственных уст.

Почтенный старец с готовностью согласился, после чего я предложил ему разделить со мной скромный ужин.

Уже смеркалось, и посетители начали перебираться с веранды внутрь харчевни, где слуги зажигали свечи и бумажные фонарики.

Миновав главную залу, заполненную шумной толпой, я провел моего гостя в маленький кабинет с окнами на озеро, которое в тот час было озарено алым светом закатного солнца.

Я заказал два обеда из четырех перемен и кувшин подогретого вина.

Как только мы отведали принесенные яства и выпили по нескольку чарок вина, почтенный старец пригладил свои пышные бакенбарды и сказал:

— Я поведаю вам о трех таинственных уголовных делах, которые мой достопочтенный предок судья Ди расследовал при самых необыкновенных обстоятельствах. В то время он служил уездным начальником в городке Ланьфане, в отдаленном краю на северо-западной границе Срединной империи.

И он начал свой рассказ, который оказался долгим и подробным.

Хотя повесть его была не лишена занятности, склонность рассказчика к длительным и частым отступлениям, а также монотонность его речи, напоминающей жужжание шмеля, привели к тому, что вскоре я стал клевать носом. Я выпил три чашки чая в надежде прогнать сон, но от янтарного напитка сонливости почему-то только прибавилось. Старец все бормотал и бормотал, и мне казалось, что это демон сна порхает и гудит над моей головой.

Проснувшись, я обнаружил себя в полном одиночестве в комнате, за ночь сильно остывшей; голова моя покоилась на столе.

Угрюмый подавальщик склонился надо мной, сказал, что уже били первую ночную стражу, и спросил, не перепутал ли я часом харчевню с постоялым двором, где можно провести ночь.

Голова моя была тяжелой; я не нашел сразу правильных слов, чтобы поставить на место неотесанного грубияна. Вместо этого я поинтересовался, куда девался мой гость.

Подавальщик ответил, что вечером он обслуживал других посетителей, к тому же не его дело запоминать каждого, кто приходит и уходит, а затем преподнес мне счет за обед из шести перемен на две персоны и за восемь кувшинов подогретого вина. Мне ничего не оставалось, как заплатить, хотя я уже не был уверен, что наяву встречался с почтенным старцем и что подавальщик просто не пользуется смятенным состоянием моего рассудка, чтобы содрать с меня три шкуры.

Я поплелся домой по пустынным улицам, чувствуя себя так, словно надо мной только что надругались. Мой мальчик-прислужник дремал, притулившись в углу библиотеки. Я не стал будить его и на цыпочках прокрался мимо полок с книгами, извлек летописи времен Танской династии, императорские ведомости и мои собственные заметки о судье Ди. Полистав эти книги, я быстро убедился в том, что, хотя все рассказанное почтенным старцем находится по большей части в полном согласии с историческими хрониками, местечка по имени Ланьфан на северо-западной границе никогда не существовало. Я решил, что, возможно, я просто неверно расслышал название и нужно будет на следующий день навестить почтенного старца, дабы он сделал необходимые разъяснения. Но, к моему глубочайшему неудовольствию, я обнаружил, что отчетливо помню каждое слово из рассказа старца, но не могу совершенно ничего вспомнить о нем самом. Я все забыл — и его полное имя, и где он живет.

Покачав в изумлении головой, я растер тушь и той же ночью записал всю историю, поведанную мне старцем. Только когда прокричали первые петухи, отложил кисть в сторону.

На следующий день я тщательно расспросил друзей, но никто из них никогда не слышал, чтобы господин Ди, отставной правитель области, проживал в нашем городе; дальнейшие расспросы также не пролили никакого света на личность моего собеседника. Поэтому сомнения меня так и не покинули. Вполне возможно, что почтенный старец просто был в городе проездом, а жил где-нибудь в деревне.

Так или иначе, я осмеливаюсь предложить вашему вниманию услышанную историю, не меняя в ней ни слова, и предоставить проницательному читателю судить самому, была ли моя встреча на лотосовом пруду сном или явью. Если эта повесть о трех таинственных преступлениях отвлечет читателя хотя бы на несколько мгновений от повседневных забот и волнений, это станет для меня достаточным основанием, чтобы не жалеть о нескольких лишних медяках, оставленных в харчевне. Ведь, что бы там ни произошло со мной, нельзя отрицать, что подавальщик оказался алчным негодяем, ибо трудно поверить, что один или даже два образованных человека с утонченным вкусом могли выпить восемь кувшинов вина за один вечер.

* * *

Четыре повозки медленно катились по горной дороге к востоку от города Ланьфана.

В первой повозке удобно, насколько позволяла трудная дорога, расположился новый уездный начальник Ланьфана — судья Ди. Он сидел на свернутой циновке, прислонившись спиной к большому тюку с книгами.

Его преданный помощник, старый десятник Хун сидел напротив судьи на мешке с одеждой. Дорога была ухабистой, и, несмотря на все предосторожности, путники немало страдали от толчков и тряски.

Судья и десятник порядком устали, поскольку находились в пути уже несколько дней.

Вслед за первой повозкой катилась кибитка, окна которой были занавешены шелковыми шторами. В этой кибитке, обложившись со всех сторон подушками и стегаными одеялами, тщетно пытались сомкнуть глаза три жены судьи Ди, а также их многочисленные дети и служанки.

В остальных двух повозках ехал багаж. Взгромоздившись на кучи тюков и баулов, в неустойчивом равновесии путешествовала часть прислуги; другие же предпочли спешиться и идти, держа за поводья взмыленных лошадей.

Еще до зари миновали последнее село. Затем дорога пошла по пустынной голой местности, совершенно безлюдной, если не считать двух случайно встретившихся на пути сборщиков хвороста. Сломавшееся около полудня колесо задержало продвижение путников на пару часов. Быстро опустились сумерки. В полумраке горы, окружавшие вереницу повозок, стали казаться еще более дикими.

Во главе процессии ехали два высоких молодца. На поясе у каждого из них висело по широкому мечу, к седлам были приторочены тугие луки, а колчаны полны острых стрел. Звали их Ма Жун и Цзяо Дай, и были они преданными судье Ди сыщиками. Сейчас они охраняли путников и груз. Высокий, худой, слегка сутулый чиновник по имени Дао Гань прикрывал вместе с пожилым домоправителем всю колонну сзади.

Добравшись до перевала, Ма Жун остановил коня; далее дорога спускалась в лесистую долину, на противоположной стороне которой вздымался еще один горный хребет.

Ма Жун повернулся в седле и крикнул вознице:

— Час назад ты утверждал, что мы уже на подъезде к Ланьфану, песья ты голова! А тут еще целый перевал впереди!

Возница пробурчал что-то себе под нос насчет городских, которые вечно куда-то торопятся, а затем сердито ответил:

— Не тревожься, со следующего перевала вы увидите Ланьфан, лежащий у подножья этого хребта.

— Я уже слышал от этого негодника байку про «следующий перевал», — сказал Ма Жун Цзяо Даю. — Жаль, что мы прибудем в Ланьфан так поздно! Прежний начальник ожидает нас уже с полудня. А что уж там говорить о других чиновниках, предвкушающих торжественный обед. Видать, сейчас у них уже брюхо подвело не меньше, чем у нас!

— А в горле-то как пересохло! — прибавил Цзяо Дай.

Повернув коня, он подъехал к повозке судьи.

— Еще одна долина на пути, господин, — доложил он, — но после нее уж точно будет Ланьфан.

Десятник Хун грустно вздохнул и заметил:

— Как печально, что ваша честь вынуждены были так быстро покинуть Пуян. Хоть сразу после нашего прибытия там и случились два жутких преступления, в целом это было славное местечко.

Судья Ди улыбнулся и попытался устроиться поудобнее у жесткого тюка с книгами.

— Сдается мне, — сказал он, — что в столице остатки буддистской клики снюхались с тамошними торговцами и добились моего досрочного перевода на новое место службы. Но служить уездным начальником в такой дыре, как Ланьфан, весьма и весьма поучительно. Я уверен, что мы столкнемся здесь с такими происшествиями, которые попросту невозможны в больших городах центральных провинций.

Десятник не мог не согласиться с последним замечанием, однако продолжал пребывать в мрачном расположении духа. Ему было уже за шестьдесят, и тяготы долгого пути утомили его тело. С младых ногтей он был преданным слугой семейства Ди. Когда судья Ди поступил на службу, Хун стал его поверенным и с тех пор повсюду следовал за судьей, помогал ему и обучал службе судебных приставов.

Возницы хлестнули бичами. Вереница повозок и людей миновала перевал и начала спускаться вниз по узкой, петляющей дороге.

Вскоре они добрались до ее дна, где дорога пошла в тени высоких кедров, вздымавшихся из густого подлеска по обеим сторонам.

Судья Ди только-только начал подумывать о том, чтобы велеть слугам зажечь факелы, как услышал, что со всех концов поднялся крик.

Кучка людей с лицами, прикрытыми черными повязками, внезапно возникла из чащи леса.

Двое разбойников ухватили Ма Жуна за правую ногу и сволокли его с коня прежде, чем он успел извлечь из ножен меч. Третий вскочил сзади на коня Цзяо Дая и стащил молодца на землю при помощи накинутой тому на шею удавки. В хвосте кортежа еще два разбойника набросились на Дао Ганя и домоправителя.

Двое разбойников нападают на судью Ди

Возницы спрыгнули с козел и скрылись в чащобе; слуги судьи Ди тут же последовали их примеру.

Два негодяя с прикрытыми лицами показались под дверью повозки, в которой находился судья Ди. Десятника Хуна тут же оглушили ударом по голове. Судья увидел, как копье вонзилось в борт повозки и пробило его насквозь. Обеими руками судья ухватился за древко и потянул его на себя. С другой стороны кто-то попытался сделать то же самое. Тогда судья внезапно толкнул древко в сторону противника, который от неожиданности повалился на спину. Судья Ди выхватил копье из его рук и выпрыгнул из окна. Он сдерживал нападавших, вращая копьем над головой. Разбойник, оглушивший десятника Хуна, был вооружен дубиной. А другой, оказавшись без копья, теперь выхватил длинный меч. Оба негодяя яростно набросились на судью, который вскоре сообразил, что не сможет долго удерживать на расстоянии двух столь решительных противников.

Мерзавцы, стащившие Ма Жуна с коня, уже готовы были порубить его на куски мечами, но, к своему несчастью, они не знали, что столкнулись с искусным бойцом, который еще несколько лет назад сам был прославленным разбойником с большой дороги. Ведь и Ма Жун и Цзяо Дай принадлежали к «лесному братству», пока судья Ди не нашел им достойного занятия.

И поэтому Ма Жун был весьма искусен в бою на торном пути. Лежа на земле, он изогнулся, ухватил одного из нападавших за лодыжку и резким рывком опрокинул на землю. Одновременно Ма Жун больно лягнул второго разбойника в колено. Этот двойной прием позволил ему выиграть время для того, чтобы подняться на ноги. Затем одним ударом могучего кулака он повалил обратно пытавшегося встать первого разбойника и, развернувшись быстрее молнии, пнул в лицо того, который держался руками за разбитое колено. От этого удара голова разбойника так сильно откинулась назад, что несчастный чуть было не сломал шею.

Вынув из ножен свой меч, Ма Жун кинулся на подмогу Цзяо Даю, который катался по земле в отчаянной схватке с мерзавцем, вцепившимся в него сзади. Два других разбойника стояли рядом, сжимая в руках длинные кинжалы, чтобы при первой возможности сразить ими Цзяо Дая. Ма Жун вонзил меч в грудь одному из негодяев и, еще не успев освободить свой меч, пинком в пах заставил второго согнуться в три погибели. Выхватив кинжал из его рук, он вонзил его под левую лопатку противнику Цзяо Дая.

Ма Жун протянул другу руку, чтобы помочь Цзяо Даю встать на ноги, но в это время судья Ди закричал:

— Берегись!

Ма Жун быстро обернулся, и дубинка разбойника, прежде нападавшего на судью Ди, пощадив голову сыщика, с глухим звуком ударила его по плечу. Ма Жун, изрыгая проклятия, упал. Разбойник вновь занес дубинку, чтобы вышибить из него дух, но Ма Жун успел достать кинжал и, проскочив под занесенной рукой злодея, вонзить тому в сердце клинок по самую рукоять.

Судья Ди, оставшийся теперь один на один с последним разбойником, быстро справился с ним. Сделав ложный замах копьем, который заставил его противника поднять меч, дабы отразить удар, судья Ди неожиданно провел прием, известный как «перевернутое бревно»: крутанув копье в воздухе, он оглушил противника ударом древка по черепу.

Предоставив Цзяо Даю скручивать руки грабителям, судья Ди кинулся к повозкам с багажом. Возле них он увидел двух разбойников: один корчился в пыли, вцепившись руками в собственную шею, другой, с кистенем в руках, что-то выискивал под повозкой. Судья Ди поверг его наземь, плашмя ударив копьем.

Из-под повозки выполз Дао Гань, который сжимал в руке тонкую бечевку.

— Что здесь происходит? — спросил судья.

Дао Гань ответил ему с ухмылкой:

— Один из этих грубиянов сбросил на землю домоправителя, другой вскользь ударил меня по голове. Я нарочно упал с ужасающим криком и неподвижно лежал на земле. Решив, что я лишился чувств, негодяи принялись рыться в багаже. Тогда я встал и сзади накинул удавку на шею ближайшему из злодеев. Затем я нырнул под повозку, попытавшись при этом затянуть петлю как можно туже. Другой грабитель не решился кинуться за мною следом, дабы не подвергать себя риску, поскольку под повозкой он не мог пустить в ход свой кистень. Он как раз обдумывал, как бы ему поступить, когда явились вы, ваша честь, и одним ударом избавили его от этой заботы.

Судья Ди улыбнулся, а затем поспешил к все еще сквернословившему Ма Жуну. Тем временем Дао Гань извлек из рукава халата моток жил и надежно связал руки обоим грабителям. Затем он ослабил петлю на шее того из них, который уже почти задохнулся.

Негодяи были введены в заблуждение безобидной внешностью Дао Ганя, который на вид был заурядный мужчина средних лет и выглядел бойцом никудышным. Однако Дао Гань отличался отменным хитроумием, ибо некогда зарабатывал себе на жизнь мошенничеством и обманом. Однажды судья Ди помог ему выпутаться из затруднительной ситуации и сделал своим помощником. Благодаря тому, что Дао Ганю были ведомы все уловки и изощрения преступного мира, он стал незаменимым в деле выслеживания злоумышленников и сбора улик. Так что, как уже имел возможность убедиться грабитель с посиневшим лицом, хитрости Дао Ганя не было предела.

Дойдя до головы колонны, судья Ди застал там одного из тех разбойников, что первыми напали на Ма Жуна: малый уже оправился от удара по голове и вступил в единоборство с Цзяо Даем. Сам же Ма Жун корчился на земле, ибо его левая рука отнялась после полученного им удара по плечу. При этом правой он умело отражал наскоки низкорослого грабителя, который вился вокруг него, с изумительным проворством размахивая кинжалом.

Судья вновь занес свое копье. В тот же миг Ма Жун ухитрился схватить своего противника за запястье и принялся сжимать железной хваткой руку врага, пока тот не выронил кинжал. Тогда Ма Жун, выкрутив низкорослому руку, вынудил того лечь на лопатки, после чего прижал его коленом к земле.

Грабитель издал жалобный вопль.

Ма Жун с трудом поднимался на ноги, а разбойник продолжал свободной рукой безжалостно молотить его по голове и плечам. Это обстоятельство, впрочем, не слишком беспокоило Ма Жуна. Тяжело дыша, он сказал судье:

— Господин, будьте любезны, снимите маску с лица моего пленника!

Судья Ди стянул повязку с лица разбойника, и в тот же миг Ма Жун воскликнул:

— Да хранит нас Небо! Это же девица!

И действительно, на них смотрели горящие гневом глаза молодой женщины. От изумления Ма Жун даже выпустил свою противницу, но судья Ди поспешил завести девушке руки за спину и мрачно сказал:

— Бывают случаи, когда одинокие девицы вступают в разбойничьи шайки. Ее следует связать так же крепко, как и остальных!

Ма Жун подозвал Цзяо Дая, который к тому времени уже одолел своего соперника и связал его. Стоя в удивлении и задумчиво почесывая голову, он позволил Цзяо Даю спутать руки прекрасному созданию. Девушка до сих пор не промолвила ни слова.

Затем судья Ди направился к кибитке с женщинами и детьми. Старшая жена сидела у окна с кинжалом в руке, остальные в смертельном страхе забились под одеяла.

Судья сказал им, что разбойники пойманы. К этому времени из леса показались спрятавшиеся там возницы и слуги. Они принялись поспешно зажигать факелы, в мерцающем свете которых судья Ди смог наконец оценить ущерб, понесенный в ходе схватки.

Со стороны подвергшихся нападению потери были невелики. Десятник Хун пришел в себя, и Дао Гань перебинтовал ему голову. Старый домоправитель больше пострадал от страха, чем от удара разбойника. Ма Жун, голый по пояс, сидел на стволе упавшего дерева. Его левое плечо опухло и побагровело; Цзяо Дай старательно растирал плечо целебным бальзамом.

Ма Жун убил двух разбойников, Цзяо Дай — одного. Шесть остальных были покалечены в той или иной мере, и только девица совсем не пострадала.

Судья приказал слугам погрузить связанных грабителей на одну из повозок с багажом, а тела их сотоварищей — на другую. Девушка же должна была пойти пешком.

Дао Гань извлек корзинку, сохраняющую тепло, и судья с помощниками выпили по кружке горячего чая.

Ма Жун прополоскал чаем рот, презрительно сплюнул и сказал Цзяо Даю:

— Что ни говори, а бились они как новички. Сдается мне, что шайке этой еще далеко до настоящих разбойников.

— Да, — согласился Цзяо Дай, — вдесятером они могли бы добиться и большего.

— А на мой вкус, они неплохо постарались, — сухо заметил судья Ди.

В молчании они выпили еще по кружке чая. От усталости и утомления слова не шли к ним на язык. Только шепот слуг и стоны раненых грабителей нарушали тишину.

После короткого привала путники двинулись дальше; двое слуг с факелами освещали дорогу.

За час преодолели последний перевал. Дорога стала шире, и вскоре на фоне вечернего неба возник темный силуэт северных городских врат Ланьфана.