Крестьяне становятся партизанами совсем по другим причинам, нежели интеллигенты из среднего класса. У последних все начинается с теоретических убеждений, взлелеянных в горячих многочасовых беседах в кафе и столовых студенческого союза. Затем некоторые исчезают в сельской глубинке – например, Хуго Бланко в Перу – и пытаются, внедряя классовое сознание, организовать крестьян и горных рудокопов. Другие, как поэт Хавьер Эро или Че Гевара, тратят жизнь в джунглях или в горах, где планируют героические «восстания», которые никогда не захватывают территории надолго, и в итоге всегда подавляются, поскольку крестьяне и перебежчики бросают позиции перед лицом наступающей армии.

Крестьяне часто не знают испанского, совершенно необразованны и всю жизнь отрезаны от мира. Их не интересуют многословные теории, они редко становятся партизанами, ибо принимают вещи такими, какие они есть, и не могут бросить наделы из опасения лишиться быков или потерять урожай.

Очень многие, однако, в рабских условиях гнут спину в огромных поместьях, что и за неделю верхом не объедешь. В Боливии и Перу проводились земельные реформы, но местные власти редко их поддерживали, и реформы вечно вязли в болоте жульничества и бюрократии.

Среди помещиков встречаются просвещенные и добрые хозяева – например, дон Эммануэль. Они строят дома для работников, открывают школы и больницы, содержат стражей порядка.

А вот братья Карильо были хозяевами совсем иного сорта. Тысячам своих работников они вообще не платили, но заставляли работать шесть дней в неделю, и за это позволяли крестьянским семьям иметь крохотные наделы, откуда три пятых урожая отходило тем же Карильо.

Словно этого невероятного рабства было мало, братья еще завели банду наемных головорезов, чтобы держать крестьян в узде, и неохотно допускали в свои владения местные власти. Карильо свободно пользовались «правом первой ночи», а уж насиловали и издевались, когда и где приспичит.

Однажды два брата Карильо надругались над молодой женщиной, женой Педро Аревало, потом убили ее, а тело бросили на плантации коки. Упреждая жалобы Аревало, они сами заявили на него в полицию, обвинив в краже, и вместе с полицейскими отправились арестовывать. По дороге они остановились пропустить по маленькой, но так набрались, что отправили за Педро мальчугана по имени Пауло. Педро приехал на ослике, вспыхнула яростная перебранка: Педро Аревало обвинял братьев Карильо в изнасиловании и убийстве жены, а те его – в воровстве и навете.

Полицейские напились и к тому же не испытывали большой любви к Карильо, а потому вернулись в участок, так и не разобравшись; Педро и Карильо тоже разъехались по домам.

Два младших брата Педро Аревало, Гонзаго и Томас, трудились вместе с ним на банановой плантации и на своем клочке земли. По деревне разнесся слух, что следующим вечером головорезы Карильо захватят Педро, и утром Томас, Гонзаго и еще несколько крестьян отправились в полицейский участок – попросить оружие для зашиты брата от Карильо. Трое полицейских сочувственно их выслушали, но ответили, что не могут вот так запросто раздавать оружие. Сержант хотел уже было сам отправиться с крестьянами на защиту Педро Аревало, прихватив двух подчиненных, но Томас – как всегда, нетерпеливый, горячая голова, – выхватил револьвер и пригрозил всех перестрелять, если сейчас же не дадут оружие. Гонзаго кинулся к брату, возникла потасовка, и сержанту случайно прострелили голову. Двух других полицейских крестьянам пришлось связать, чтобы те не арестовали Томаса за убийство. Они забрали из оружейки четыре винтовки и патроны к ним, вернулись к лачуге Педро, но опоздали. Педро висел на кривом дереве, а его хибара полыхала в огне.

Взбешенные крестьяне отправились к хозяйской усадьбе и окружили ее, прячась за деревьями. Мощные телеса Альберто Карильо в дверном проеме – легкая мишень; под градом выстрелов он рухнул на колени и распростерся ничком на деревянных ступенях. В окнах тотчас появились физиономии наемников. Атакующие крестьяне обстреляли дом, и физиономии скрылись.

Началась длительная осада. Гонзаго перерубил толстые черные пластиковые трубы, по которым подавалась вода из напорной башни, и искромсал электрокабель генератора, получив при этом сильнейший удар током. Гонзаго вырубился, но желаемый результат был достигнут – кондиционеры в доме заглохли.

День разгорался, и, когда солнце достигло зенита, удушливая жара в бетонном доме стала невыносимой. Наемник подошел к окну глотнуть свежего воздуха и был застрелен на вдохе. Крестьяне выжидали, по очереди отдыхая в тени, а запертые в усадьбе погружались в отчаяние. Они выпили все пиво из холодильника, расстегнули пуговицы и, стряхивая щипавший глаза пот, промокали лбы подолами рубашек. Не в силах выносить жару и страх, один человек выскользнул через черный ход и попытался убежать. Крестьяне подпустили беглеца поближе и искромсали мачете; пронзительные крики были хорошо слышны в усадьбе. Труп подвесили на дереве, чтобы и видно было.

Батраки стерегли усадьбу всю ночь и подстрелили двух наемников, когда те попытались выбраться из дома под покровом темноты. Одного убили на месте, а другой лежал под окнами с пулей в кишках, страстно моля Пресвятую деву о помощи, пока на рассвете не умер.

Гонзаго было тогда девятнадцать, а Томасу – восемнадцать лет. Брату Педро, когда его убили, было двадцать два года, а его жене – семнадцать. Братья в детстве остались без матери, она умерла при родах девочки, которая стала бы их сестрой, и мальчики росли под приглядом отца и целого выводка тетушек. Школы в деревне не было, но парнишки умели читать, их выучила тетка, а ту когда-то научили монахини из монастыря, который братья Карильо «купили», чтобы переоборудовать в склад. Когда Педро исполнилось пятнадцать, отец погиб – несчастный случай, придавило бревном на лесоповале у южной границы поместья, – и с тех пор братья Аревало работали на Карильо, а на своем наделе выращивали кукурузу, лимоны, маниоку, чтобы гнать чичу, разводили свиней и кур.

Мальчишки ходили оборванцами, в грубых латках, но славились проказами, красотой и умением объезжать лошадей. Считалось, что братья Аревало вдвое быстрее любого другого укрощают дикого жеребца; и они в основном занимались приручением лошадей и мулов для местных жителей и Карильо, в награду получая кур или обрезки мяса.

Педро был этаким коренастым, плечистым мужичком и за словом в карман не лез. Он помнил уйму анекдотов – по большей части про зверей – и знал единственную мелодию, но сочинял к ней новые, какие на ум придут, слова – как правило, непристойные или богохульные. Он и сердце Розалиты покорил тем, что смешил ее, да еще читал на ходу сочиненные любовные стишки.

Гонзаго и Томас были так похожи, что Гонзаго отпустил усы, как у Сапаты, – хоть какое-то отличие. Оба не богатырского сложения, у обоих яркие темные глаза и сросшиеся на переносице брови. У обоих обезоруживающая улыбка – мальчишеская, что называется, – и густые черные волосы – доказательство, что среди предков попадались индейцы. Гонзаго невероятно гордился золотым зубом, посверкивавшим при улыбке, хоть и помучился, когда странствующий лекарь-индеец этот зуб вставлял. Характерная внешность мексиканцев выделяла мальчиков среди соседей-метисов и делала весьма популярными у местных девушек, благодаря которым братья в юном возрасте овладели искусством бросать распутные взгляды. А вот характерами они различались: Томас – вспыльчивый, непостоянный, а добродушный Гонзаго старался избегать конфликтов. Томасу нравилось жевать коку, а Гонзаго предпочитал курить марихуану, что росла в округе, – возможно, в этом ярче всего проявилось несходство их личностей.

Но ни тот, ни другой и представить себе не могли, что окажутся в отряде, который окружит усадьбу влиятельнейших в провинции землевладельцев и устроит над ними самосуд. Одна только усадьба занимала несколько гектаров земли. Длинное одноэтажное строение с прямоугольным внутренним двором, где разгуливали павлины, стояли фонтаны и копии классических статуй. Там же находилось отдельное здание конюшен, а неподалеку – вычурной формы бассейн, какие модны в Соединенных Штатах, куда Карильо ездили каждый год месяца на три – в основном во Флориду и Калифорнию. Поблизости от дома на поле располагался ангар, где стояли двухмоторный самолет и громадный «кадиллак», фактически бесполезный, если учесть местное бездорожье, особенно в сезон дождей.

Наутро второй Карильо и десять оставшихся в живых наемников решили пробиться с боем и удрать на самолете. Небо на востоке только-только расцвечивалось желто-оранжевыми полосами, когда дверь распахнулась, и одиннадцать человек припустили к ангару.

Захваченные врасплох крестьяне замешкались. Гонзаго заорал и открыл стрельбу; вскоре все неистово палили. Они уложили шестерых наемников, а Перальту Карильо, по тучности сравнимого лишь с братом и сильно отставшего, ранили в ногу, и он грохнулся плашмя. Управлять самолетом умел один Карильо, и потому оставшиеся четверо вскочили в «кадиллак». Один из них служил шофером у братьев – ему удалось отыскать ключи от машины и ее завести. Автомобиль бешено заскакал через поле, к лужайке, затем к подъездной аллее. Один батрак пальнул из дробовика в ветровое стекло, и машина, слетев с дороги, врезалась в дерево. Крестьяне бросились к ней, вытащили оглушенных бандитов и молча, даже ни разу не ругнувшись, забили насмерть ружейными прикладами.

Покончив с ними, батраки постояли, с некоторым страхом глядя на дело рук своих, а потом вернулись к усадьбе. Там они услышали, как неблагоразумно скулит поверженный Перальта Карильо. Промолчи он, у него оставался бы шанс скрыться, а так его потащили через лужайку к деревьям, и он то пронзительно угрожал, то молил о пощаде.

Крестьяне сбросили повешенного наемника и вместо него вздернули Перальту. Обреченный жирный владелец поместья судорожно дергался на веревке, суча ногами; лицо посинело, на губах выступила пена, глаза выкатились, вывалился язык. Он ловил веревку над головой, пытаясь ослабить ее удушающую хватку, но тут старик-крестьянин сноровисто полоснул мачете по его выпирающему брюху, и разбухшие кишки выпали подрагивающей кучей. Чувствуя, как дрожат руки и слабеют колени, крестьяне смотрели на бывшего хозяина, умиравшего, точно вол на крюке мясника.

Они вошли в дом и вынесли из него все, что было, свалив вещи на лужайке для тех, кто предъявит на них права. Одну за другой крестьяне опустошали роскошно обставленные комнаты, разбивая вдребезги все, что казалось им бесполезным. Затем подожгли дом и, стоя поодаль, смотрели, как взметаются языки пламени, лижут небо и стреляют искрами. Они простояли до вечера, пока не обвалилась крыша, и ничего не осталось, кроме обугленных балок и обгоревших бетонных стен. Павлинов отпустили жить на воле, как сумеют, и в молчании разошлись по домам, оставив трупы на угощенье мухам и стервятникам. На следующий день пришли жители близлежащей деревни – поругаться из-за выброшенного добра и плюнуть на тела обоих Карильо.

К несчастью, те двое полицейских прекрасно знали Томаса и Гонзаго – год назад Томас для одного из них объезжал кобылу. Назавтра проходивший мимо крестьянин полицейских развязал, они направились прямиком к лачуге Аревало и увидели, что она сожжена дотла, а сам Педро висит на дереве. Полицейские решили подождать Томаса с Гонзаго, а пока вынули из петли тело и положили на землю, чтобы не стало добычей стервятников и муравьев.

Братья спустились по проселку, увидели полицейских и замерли.

– Привет, – осторожно проговорил Гонзаго.

– Здорово, – ответил старший, по имени Фульгенсио Вичада. – Что, винтовки пришли вернуть?

Томас ткнул пальцем в сторону тела брата и сожженной хибары.

– Теперь поняли, зачем нам оружие и почему надо было его дать? Ты смотри, смотри!

Фульгенсио вздохнул.

– Мне очень жаль, что так вышло. – Он сдвинул фуражку и почесал голову. – Слушайте, я должен вас арестовать за убийство сержанта, захват оружия и за то, что насильно связали нас.

– Мы еще прикончили Карильо и их мартышек, – перебил Гонзаго. – Так что арестовывай и за это.

– Обоих Карильо? И всех остальных? – переспросил Фульгенсио. – Вы вдвоем?

– Да, – ответил Томас. – Только мы вдвоем.

– Разумеется, мне придется арестовать вас и за это, если расследование подтвердит, что вы виновны. – Фульгенсио улыбнулся и пожал братьям руки. – Прощай, Томасито, будь здоров, Гонзаго, и удачи вам, понятно? Расследование займет дня три, так что сматывайтесь поскорее, ладно?

– Спасибо, Фульгенсио, – лицо Гонзаго расползлось в сияющей ухмылке. – А винтовки ты небось заберешь?

– Пусть у вас остаются, – отмахнулся Фульгенсио. – Говорю же, расследование займет три дня, а у нас этого добра навалом.

Они вчетвером похоронили Педро рядом с Розалитой, а затем полицейские подбросили братьев на джипе до шоссе, пролегавшего в пятидесяти километрах от деревни. Там они обнялись на прощанье, и братья на попутных грузовиках добрались до еще независимой Республики 26-го Сентября, где влились в подразделение «Народного авангарда» под командованием Ремедиос и продолжили борьбу, начатую дома. Как и все партизаны из крестьян, они стали партизанами по личным причинам.

А селяне «Усадьбы Карильо» поделили огромное имение – точнее, возделывали свои полоски, а имение считали общей землей и напустили рыбы в бассейн. Через некоторое время военизированная полиция прибыла в имение изгнать крестьян, но тем было все равно; главное, больше не приходилось отдавать часть урожая, и они, не зная ничего о рыночных законах, стали жить значительно богаче, меньше вкалывая. Все созревало невовремя и в неправильных количествах, но они торговали друг с другом и были довольны жизнью.

Из опасения разделить судьбу Карильо никто их владений не покупал, и полиция, в конце концов, убралась восвояси, предоставив кустарникам и деревьям отвоевывать общественную землю – единственное место в стране, где водилось семейство диких павлинов.