Надев богатое новое платье из красного атласа, украшенное драгоценными пуговицами, Джориан шел вслед за Харичамброй по бесконечной веренице зданий и двориков, направляясь к чертогу под названием «Зеленая Змея». Сзади ковылял Карадур. По законам Тримандилама Джориану как чужестранцу и дворянину дозволялось носить меч, но перед входом в бальный зал пришлось сдать его на хранение. В Мальване не знали, что такое проволока безопасности. Проходя мимо, Джориан краем глаза увидел стоящий в углу Рандир — одинокий прямой клинок среди множества кривых сабель. Незамысловатая рукоятка из посеребренной бронзы делала меч еще более заметным на фоне усыпанных драгоценностями мальванских эфесов.

Бальный зал занимал почти весь первый этаж «Зеленой Змеи». Пол был выложен полированным коричневым мрамором, а продолговатые окна, открывающиеся на террасу, состояли из маленьких откидных филенок различной формы. Большинство окон было открыто навстречу вечерней прохладе; в них тучами врывалась мошкара и в гибельном кружении устремлялась к пламени расставленных повсюду ламп и свечей. Два мальванца низшего сословия, вооружившись совком и метелкой, подбирали с пола крохотные обугленные трупики.

Терраса выходила в большой двор, где ниже уровня земли был разбит сад; в сгущающихся сумерках смутно чернели живые изгороди и кусты, звенели фонтаны. У глухой стены здания лежал скатанный ковер огромных размеров.

В бальном зале уже собралось человек сорок мальванских аристократов с женами; они беседовали, пили соки и пробовали сласти, разложенные на столе у стены. Мужчины блистали шелками и атласом, богатыми плюмажами и драгоценными каменьями. Владетельные господа из восточных и южных областей страны отдавали предпочтение юбкам, тогда как их западные и северные соседи были облачены в шаровары, присборенные на лодыжках. Дамы стояли подле; при малейшем движении браслеты на их запястьях мелодично позвякивали. Голые груди тех, кто помоложе, были разрисованы цветами, звездами, глазами и прочими картинками.

Харичамбра представил Джориана многим знатным дворянам, которым тот исправно отвешивал глубокие поклоны, пока у него не закружилась голова. Он потягивал сок, в душе мечтая о чем-нибудь покрепче, и вел ничего не значащую беседу с молодым мальванцем, таким же высоким и мощным, как он сам. Человек этот, владетельный господин Чавэро из Колкая, носил ярчайшие оранжевые шаровары, а тюрбан его был украшен плюмажем из павлиньих перьев.

— Я нахожу, о владетельный господин, что для этого времени года погода в Тримандиламе просто восхитительна, — сказал Джориан.

— Погода недурна, — зевнув, отозвался Чавэро, — хотя вы, чужестранцы, вечно жалуетесь на летнюю жару. Вы родом из Новарии или еще какой варварской глухомани?

— Из Новарии; мы, правда, не считаем ее такой уж варварской страной.

— Вы-то, может, и не считаете, да только как вы можете об этом судить, не побывав прежде в Мальване и не имея образца для сравнения?

— Хороший вопрос, но я бы мог спросить вас о том же.

Чавэро подергал себя за длинный ус.

— Совершенно очевидно, что раз Мальвана — средоточие и источник цивилизации, по уровню культуры она далеко опередила все другие страны. Правда, от вас — варвара — я и не ждал логического подхода.

Джориан попытался было подавить искушение надерзить в ответ, но соблазн оказался слишком велик.

— До чего ж интересно, мой господин, слышать от вас подобные речи. Потому как у нас в Кортолии есть поговорка: «Нет большего невежды, чем тот, кто мнит себя знатоком».

От такой отповеди Чавэро впал в минутное замешательство. Затем растерянность уступила место злости.

— А у нас, любезный, — ответил он, — есть другая поговорка: «Нет лучшего ответа брехливой собаке, чем добрый пинок». Будем надеяться, что этого не потребу...

Звук трубы оборвал речь мальванца. Евнух ударил жезлом об пол и громогласно возвестил:

— Великий Государь!

В дверях, сияя драгоценностями, появился Шайю. Все мальванцы, а вместе с ними и Джориан, пали на колени и трижды коснулись лбами пола.

— Встаньте, друзья! — воскликнул царь. — На сегодняшний вечер вы свободны от выражения знаков почтения Моему Величеству.

— Это значит, — прошептал за спиной Джориана Карадур, — что не надо падать ниц, прежде чем обратиться к царю.

Колдун потянул Джориана за рукав.

— Отойди от этого колкайца, пока он не затеял ссоры! Он опасен. Он метит к Яргэли в любовники и, если узнает, что мы замышляем...

— Меня тоже кое-кто считает опасным, — пробурчал Джориан, однако не противился, когда Карадур потащил его прочь.

— А жены Его Величества посещают такие торжества? — спросил он старика.

— Раньше посещали, но после злосчастного происшествия с владетельной госпожой Радмини и владетельным господином Вальшакой царь посадил их под замок, как было принято до царствования Зивроки. Сейчас царицы любуются празднеством вон с того балкона, — тут Карадур мотнул головой в сторону закрытого мраморным экраном балкончика, расположенного под потолком в дальнем конце зала, — и, вне всякого сомнения, мечтают оказаться внизу, среди нас.

Когда вновь раздался звук трубы, и Карадуру пришлось умолкнуть. В конце зала, противоположном тому, откуда вышел царь, появился евнух и, ударив жезлом о мраморный пол, возвестил:

— Ее Сверхъестественное Высочество царевна-змея Яргэли!

Присутствующие склонились в низком поклоне. В дверях стояла женщина ростом с Джориана, — добрых шесть футов с лишком, весившая, судя по виду, гораздо больше, чем он. Тело, обнаженное по мальванской моде до самого лобка, было почти черным, как у местных крестьян. В ее тиаре и серьгах мерцали драгоценные камни невероятной величины; по ложбинке меж огромных грудей спускалась тройная нитка жемчуга — каждая жемчужина размером с дикое яблоко.

От этой женщины так и веяло чувственностью; Джориан едва мог поверить своим глазам. В жизни ему не приходилось видеть ничего более удивительного, чем груди Яргэли. Груди, такие же огромные и круглые, как вымя молочной коровы, стояли торчком, хотя были гораздо крупнее арбузов. Далее тело сужалось к талии, которая, пожалуй, не вызывала бы удивления, будь ее обладательницей изящная маленькая женщина; однако для такой громадины талия казалась немыслимо стройной. От талии линия тела, расширяясь, переходила в полные тяжелые бедра и слегка выпуклый живот. От бедер до лодыжек, едва прикрывая пах, струилась юбка из расшитой золотой парчи; на пряжках туфель искрилось множество самоцветов. Лицо под тиарой было круглое и пухлое, как у джориановой Эстрильдис, но не ожиревшее; тому, кто рискнул бы пренебречь размерами и сумел оторваться от созерцания невероятных выпуклостей царевны, она могла показаться отменно привлекательной женщиной.

— Клянусь железным хреном Имбала! — выдохнул Джориан. — Да с таким хозяйством она могла б рожать великанов и героев...

— Тише! — сказал Карадур. — Начинаются танцы. Присоединишься?

— Все дамы, кажись, при кавалерах, где я теперь возьму партнершу? К тому ж не уверен, что хорошо запомнил фигуры, хоть и упражнялся с Харичамброй до упаду.

Ударил оркестр, и пары выстроились для церемониального марша. Танец открывали царь с царевной-змеей; царь держал руку таким образом, чтобы кончики пальцев едва касались руки царевны. Единственный телесный контакт, который допускался в мальванских танцах, это соприкосновение кончиками пальцев. Джориан в компании двух-трех нетанцующих мальванцев остался у столика с соками.

— Я тебя представлю владетельному господину Гиреяксе, — сказал Карадур. — Он привел обеих жен, так что, я уверен, позволит тебе потанцевать с одной из...

— Нет, нет, не стоит, — поспешно ответил Джориан, на которого напал неожиданный приступ робости. — Я лучше посмотрю.

Церемониальный марш закончился.

— Займите позицию для нриги! — выкрикнул евнух.

Танцоры-мужчины выстроились у одной стены бального зала, женщины — у другой. Заиграла музыка; евнух объявлял фигуры. Танцоры сделали по три шага вперед. Мужчины раскланялись с дамами. Затем два шага назад — поклон. Три шага вперед — поклон. Сошлись вчетвером — общий поклон...

Так продолжалось примерно с полчаса: по команде евнуха танцоры неспешно и величаво сходились, расходились, отвешивали поклоны. Вспоминая зажигательные новарские пляски, Джориан нашел, что представление несколько скучновато.

Лишь только умолкла музыка и танец завершился целым каскадом поклонов, через открытое окно, выходящее на балкон, в зал ввалилась какая-то невообразимая личность. Это был худой, темнокожий, совершенно голый человек; его тощее тело покрывала корка засохшей грязи. За спиной человека развевалась спутанная грива, на грудь свисала грязная борода, а закатившиеся белые глаза дико вращались. Человек разразился гневной речью на диалекте, которого Джориан почти не понимал.

К удивлению Джориана, никто и не подумал вывести непрошенного гостя или заставить его замолчать. Казалось, все, и даже сам царь, почтительно внимали его выкрикам. Голый человек бушевал, брызгал слюной и потрясал кулаками. Он клеймил присутствующих как мерзких грешников, забывших заветы отцов. Он обличал языческую приверженность к танцам. Он предавал анафеме слоновью водокачку и требовал сломать ее. Он приказывал запереть всех женщин, а не только царевых жен, как было принято во времена оные до зловредных нововведений царя Зивроки, будь проклята его память. Он призывал гнев истинных богов на головы собравшихся здесь похотливых блудодеев. Затем он вылез через окно на балкон и растворился в ночи.

Джориан обернулся к вынырнувшему откуда-то Харичамбре.

— Мастер Харичамбра, — спросил он, — скажите мне, ради всего святого, почему царь терпит такое оскорбление своего сана?

— О, это же святой. Может делать все, что ему вздумается. Но поспешим, мой господин. Царевна Яргэли изъявила желание познакомиться с вами.

Джориан переглянулся с Карадуром и едва заметно, но многозначительно кивнул. Сверхчувственное сверхъестественное существо в обществе царя стояло у столика с фруктовыми напитками.

— Ваше Величество! — низко поклонившись, произнес Джориан. — Ваше лучезарное Высочество! Я просто счастлив.

— Я тоже с-счас-с-тлива, — отозвалась Яргэли; по-мальвански она говорила с легким присвистом — века, проведенные в Тримандиламе, не оказали на акцент сколь-либо заметного действия. — Вы новарец, так?

Тут, словно из воздуха, появился Карадур и, вполголоса заговорив с царем, вовлек его в обсуждение статуса имперского института магии; Джориан тем временем отвечал царевне:

— Да, Ваше Высочество. Ежели быть совсем точным, подданный кортольского короля.

— Вам знаком какой-нибудь веселый новарский танес-с? Я нахожу, что мальванские танс-сы слишком церемонны для такой энергичной ос-с-обы, как я.

— Дозвольте моей особе подумать. Моя особа неплохо танцует наш местный крестьянский танец, фольку.

— О, я его знаю! Этот танес-с раз-два-три-четыре-пять-шесть-поворот, раз-два-три-четыре-пять-шесть-поворот, так?

— Это он? — спросил Джориан, пальцами правой руки изобразив танцевальные па на левой ладони.

— Он с-самый! При царе Сирваше тут был пос-с-ол Кортолии, он мне показал. Вы приглас-сите меня на фольку, господин Джориан?

— Моя особа сомневается, знают ли ваши музыканты хоть мало-мальски подходящий мотив?

— О, мы можем танс-севать под любой мотив, который громкий и быстрый, на два такта, так? Пошли, договоримс-с-я с ними.

Яргэли заскользила по мраморным плитам в сторону оркестра. Джориан шел следом, вяло протестуя:

— Но Ваше Высочество! Моя особа уверена, что остальные царские гости не знают...

— Ой, да падет на их головы новое воплощение! Этот танес-с будет только ваш и мой. Мы им покажем, что варвары лучше их тан-с-суют! Мы их чурками вы-с-ставим, так?

Немного погодя Джориан вдруг очутился посреди зала один на один с царевной, остальные гости жались к стенам. Они взяли друг друга за плечи и весело, с притопом, быстролетно закружились в фольке по залу. Круг проходил за кругом, танцу не было конца. Джориан, который уже успел заметить, что мальванские музыкальные произведения рассчитаны, как правило, на полчаса, а то и на час, стал опасаться, что ему придется танцевать до утра.

Однако через какие-нибудь четверть часа оркестр умолк. Джориан и его партнерша тяжело дышали и обливались потом. Благородные господа и дамы щелкали пальцами, что означало аплодисменты; танцоры раскланивались направо и налево; владетельный господин Чавэро хмурился и дергал себя за длинный ус.

— Моя особа предлагает, — сказал Джориан, — отведать по стаканчику фруктового пунша.

— Прекрас-с-ная мысль, мой гос-сподин. И не надо обращаться ко мне в такой напыщенной, преувеличенно вежливой манере. Она в большом ходу у этих мальванцев, но мой народ, с-славный мудростью еще в те времена, когда ваши пращуры выкус-с-ывали блох, с-сидя на ветке, никогда не затруднял себя подобным жеманс-с-твом. Жизнь и так с-сложна; незачем лезть из кожи вон, чтобы еще больше ее ус-сложнить, так?

На середину зала вышли шестнадцать профессиональных танцовщиц, унизанные с ног до головы бусами и браслетами, составлявшими их единственную одежду, и исполнили танец, состоящий из семенящих шажков и ритмичного покачивания руками и головой.

— Как Ваше Высочество смотрит на то, — спросил Джориан, — чтобы выйти на террасу подышать свежим воздухом?

— С-с удовольствием.

* * *

Когда они вышли из зала и очутились под звездным небом, Джориан заметил:

— Кажись, брань святого старца не испортила праздника.

— О, эти мальванцы! Вечно талдычат о с-своей нравственной чис-с-тоте. Вина нельзя, мяс-с-а нельзя, любовника нельзя, ничего нельзя. А как узнаешь их поближе, так они грешат ничуть не меньше вс-сех прочих, только втихомолку. Теперь они вернутся домой с чувством ис-сполненного долга: как же, позволили юродивому с-себя поучать и ничуть не обиделис-с-ь, а значит, имеют полное право обделывать с-свои делишки.

— У нас вот в Кортолии тоже как-то раз завелся один мальванский святой, — сказал Джориан, — так пока от него отделались, он чуть все королевство не развалил.

— Расскажите мне об этом с-святом!

— С превеликим удовольствием. Дело было давным-давно, в царствование короля Филомена Доброхота — отца более известного у нас короля Фузиньяна.

У короля Филомена, без сомнения, имелось больше благородных чувств и добрых намерений, чем у любого из новарских королей. К тому ж он был не дурак, но увы! У него напрочь отсутствовал здравый смысл. По одним преданиям выходит, что это результат особого расположения планет в момент его рождения. Другие утверждают, что когда феи собрались на его именины, та фея, которая хотела наделить его здравым смыслом, увидела другую фею в точно таком же, как у нее самой, платье, страшно разозлилась и с досады покинула празднество, унеся с собой подарок. Так что Филомен вырос, наделенный всеми достоинствами — храбростью, честностью, трудолюбием, добротой, ну, всем — кроме здравого смысла.

Раз пришла Филомену идея назначить в министры призрака, а тот придумал такую систему пособий, что вконец разорил королевство. Вот тут-то и появился в Кортолии святой старец Аджимбалин. Новый Филоменов министр, Ойнэкс, до своего высокого назначения был мелким казначейским чиновником и так трепетал перед королем, что лишнее слово в его присутствии боялся вымолвить. Поэтому Аджимбалин вскоре совсем обжился во дворце и принялся нашептывать советы на ухо Филомену.

Филомен свои уши охотно подставлял, потому как винил себя в провале системы пособий и в лишениях, какие от этого проистекли, но еще больше винил себя за то, что не может сделать всех кортольцев такими же чистыми, неподкупными и добродетельными, каков он сам. «Нечему удивляться, — говорит Аджимбалин, — потому как ты и весь твой народ погрязли в мерзких, греховных привычках». — «Я считал, что живу разумной добродетельной жизнью, — отвечает Филомен, — но возможно, Святой Отец, тебе удастся убедить меня в обратном». — «Чтоб ты и твой народ обрели спасение, — молвит отшельник, — ты должен пойти по пути нравственного совершенствования, какой я тебе укажу. Будем надеяться, что твой пример увлечет подданных и они последуют за тобой; а ежели пример и увещевания не подействуют, перейдем к суровым мерам. Перво-наперво забудь о горячительных напитках, своем... тьфу... вине и... тьфу... пиве». — «Ежели ты пьянство имеешь в виду, — говорит Филомен, — так я тут своей вины не нахожу. Я отродясь не напивался». — «Не-е, — гнет свое Аджимбалин, — я имею в виду, что от выпивки придется отказаться насовсем». Вот так он вскоре и перевел весь двор на фруктовые соки, вроде пунша, что мы давеча пили. Принести вам еще?

— Нет; пожалуйс-с-та, рассказывайте дальше.

— Аджимбалин хотел было распространить запрет на всю Кортолию, но тут вмешался Ойнэкс и доказал, что после недавних провалов королевской казне необходимы подати. Поэтому полное запрещение пива и вина пришлось отложить до лучших времен.

В скором времени Аджимбалин говорит королю: «Ты должен отказаться от гадкой привычки есть мясо убитых животных. Она указывает, как мало в тебе надлежащего уважения к жизни. Ты уверен, что один из твоих предков не воплотился в корову или свинью какую твои слуги зарезали тебе на обед?» Так что король и двор перешли на диету из злаков и овощей — вроде той, на какую меня здесь посадили.

А святой старец гнет свое. «Теперь, — говорит, сын мой, придется отринуть мерзкую похоть — ты не должен сходиться с женой. Поскольку, — говорит, — вожделение есть источник всех горестей, только подавляя вожделение и отвергая мирские привязанности, сумеешь ты достигнуть счастья и избежать несчастий». — «Но я, — возражает Филомен, — пекусь в основном не о собственном счастье, а о процветании моих подданных!» — «Тем лучше, — не унимается Аджимбалин. — Следуя моим жизненным предначертаниям, ты не только сам достигнешь невыразимого блаженства, но приобретешь такую силу и мудрость, что без труда решишь проблемы своего королевства. Запросто сможешь перепрыгнуть городскую стену либо слона поднять. Познаешь тайны сорока девяти небес мальванских богов и сорока девяти преисподних мальванских демонов. Тебе больше не понадобится армия, потому как ты сможешь в одиночку разбить любого неприятеля. Но все эти вещи недоступны для того, кто засовывает свою мерзкую плоть в женское тело». — «Ежели все мои подданные, — отвечает на это Филомен, — откажутся исполнять супружеские обязанности, в Кортолии вскоре и вовсе людей не останется». — «Тем лучше, — говорит мудрец. — Коли люди перестанут рождаться в нашей реальности, их души хочешь-не-хочешь перейдут в следующую реальность, вместо того, чтоб снова и снова возвращаться в эту юдоль страданий и горя. Так что ты, ежели желаешь подать пример, с нынешнего дня должен жить со своей королевой, как брат с сестрой».

Филомен покорился. Королеве, однако, эта идея не больно-то понравилась. Года не прошло, как она сбежала с морским капитаном; капитан этот, родом из Салимора, стал потом известным пиратом. Королева оставила сына-подростка, будущего знаменитого короля Фузиньяна.

Затем новое дело — Аджимбалин заставил Филомена отказаться от пышного королевского платья и облачиться в рубище, какое обыкновенно носил сам Аджимбалин. Он заставил короля спать на голой земле во дворцовом дворике, а днем заучивать Аджимбалиновы нравственные заповеди. Понятие Филомена о самом диком разгуле сводилось к тому, чтобы, потягивая эль, засидеться допоздна за игрой в шашки с кем-нибудь из старых друзей, но даже эти безобидные удовольствия были ему заказаны.

Вопреки обещаниям Аджимбалина воздержание не привело короля Филомена в состояние полного блаженства. Наоборот, еще никогда король не чувствовал себя таким несчастным. Он скучал по жене — хоть она и пилила его день-деньской — и по сыну, которого пришлось отослать в пажи ко двору Великого Герцога Оттомани. Он скучал по всему, что прежде было ему любо: по старым друзьям, охоте, рыбалке, танцам, доброй еде и выпивке. Вместо обещанных силы и мудрости он обнаружил, что тело его слабеет, а мысли путаются. Рыдая, он признался Аджимбалину, что чувствует себя безнадежным грешником, потому как добродетельная жизнь не дала ему счастья, а совсем наоборот.

«Итак, сын мой, — говорит святой, — я вижу, что ты готов к последнему, самому трудному шагу. Первым делом напиши указ, в котором ты отрекаешься от престола и назначаешь меня своим преемником».

Филомен напугался и стал возражать, да Аджимбалин быстро его убедил: святой старец имел на Филомена такое влияние, что король уж давно привык плясать под его дудку. Ну, Филомен и написал в конце концов отречение.

«Теперь, — говорит Аджимбалин, — вознеси молитву истинному мальванскому богу и убей себя. Лишь так ты можешь содействовать процветанию народа и завершению твоих собственных горестей, потому как у тебя, — говорит, — не хватило духу провести в Кортолии спасительные реформы. Поэтому боги, — говорит, — избрали меня смиренным орудием выполнения их доброй воли. Вот кинжал из твоей оружейной — один точный удар, и дело сделано».

Филомен взял кинжал, оглядел его с сомнением, пальцем пощупал острие. Затем легонько кольнул себя в грудь, отчаянно вскрикнул и отшвырнул оружие ему недоставало мужества нанести решающий удар. Точно так же король не мог себя заставить выпить отраву, заботливо поднесенную Аджимбалином. В конце концов Филомен разразился бурными рыданиями; отощавший от постоянного недоедания, одетый в лохмотья, покрытый коркой струпьев и засохшей грязи — в результате отшельнической жизни, которую он вел под духовным руководством Аджимбалина — король представлял собой воистину жалкое зрелище.

«Пошлю за Ойнэксом, — говорит Филомен, — пусть он все исполнит». И вот призвал он министра и достал из оружейной меч, который некогда верно служил ему.

Рассказал Филомен Ойнэксу свой план, а тот пал на колени и стал умолять, мол, передумайте, Ваше Величество, Но Филомен, который теперь уверовал, что смерть принесет ему долгожданное избавление от всех бед, остался тверд.

«Я, — говорит, — встану на колени и как скажу „Бей!“, ты мне отрубишь голову. Это последнее, что ты — мой верный подданный — можешь для меня сделать; об одном только прошу, чтоб удар был быстрый и точный. А как отрубишь голову, — станешь верой и правдой служить новому королю — святому отцу Аджимбалину».

Ну, опустился король Филомен на колени, склонил голову, а Ойнэкс, дрожа от страха и ужаса, взялся за меч. Коротышке-министру пришлось ухватиться за меч обеими руками. Он принял стойку, размахнулся для пробы и украдкой взглянул на Аджимбалина. Святой старец притаился поблизости и не отрываясь смотрел на короля: глаза его горели непонятным блеском, из уголка рта стекала слюна. Может, старец впал в священное исступление, а может, его просто охватила суетная жажда власти, до которой было рукой подать, — этого мы никогда не узнаем. Потому как Ойнэкс вдруг крутанулся на пятках и со всего маху хрястнул Аджимбалина по шее мечом; голова слетела с плеч и мячиком запрыгала по полу.

Филомен пришел в ужас и попытался вырвать меч из рук Ойнэкса, но уж так он ослаб от суровой жизни, что министр без труда с ним справился. Тут на короля накатило, и он разразился страшными рыданиями. А как успокоился, словно пелена с глаз его спала.

«Мастер Ойнэкс, — говорит, — как дела в королевстве? Что-то я давненько ничего про них не слышал». — «Иные дела ничего себе идут, иные не очень, — молвит министр. — Леопарды, на которых перестали охотиться, до того обнаглели — детишек таскают прямо с улицы. Пора увеличить пошлину на предметы роскоши из Мальваны, пора строить новую плотину на реке Фодон. Я стараюсь, как могу, но есть дела, которые ждут возвращения Вашего Величества, отправившегося... хм... на поиски духовного идеала. И я настоятельно прошу Ваше Величество отозвать сына из Оттомани, где, как я слышал, он связался с шайкой беспутных юнцов и вовсю набирается у них дурных привычек».

Ну, похоронили они Аджимбалина и постарались сделать вид, будто его и не было никогда. Филомен зажил по-старому, и в Кортолии воцарился мир да покой.

— А жена короля Филомена вернулась к нему?

— Нет. Предпочла остаться любовницей короля пиратов. Филомен, мол, при всех своих достоинствах скучный малый, и ей, мол, хочется для разнообразия острых ощущений.

— Приобрел он здравый с-с-мысл после всех с-сво-их напас-с-тей?

— Ой, нет, никакие напасти не могли выучить его здравому смыслу. К счастью для Кортолии, он через несколько лет поехал на охоту, упал с коня и свернул себе шею. Фузиньян — вот уж кто был не чета Филомену — унаследовал его трон.

* * *

Яргэли:

— Вы рассказываете дивные ис-стории, владетельный господин Джориан. Много их у вас-с в запасе?

— О, еще как много. Вот только... — Джориан заглянул через окно в зал, — боюсь, наш царственный хозяин сочтет меня неучтивым, ежели я продержу вас здесь до конца бала. Может, я смог бы зайти попозже?..

Яргэли ткнула пальцем в сторону окон верхнего этажа чертога «Зеленая Змея», сквозь ромбовидные стекла которых проникал свет ламп.

— Я там живу и была бы очень рада вашему приходу. Но боюс-сь, это невозможно.

— Почему?

— Как вы попадете внутрь? Когда бал закончится, вс-с-е окна и двери чертога запрут, и у дверей пос-с-тавят вооруженную с-стражу.

— Предположим, я умею летать и после бала появлюсь перед вашим окном? Меня впустят?

— Конечно, впус-с-тят, если придете с-с такими рассказами. Но я не понимаю, на что вы рассчитываете. Крыльев у вас нет, а с-стена абс-с-олютно ровная, без лепнины, не за что уцепитьс-с-я. Разве вы муха и умеете взбираться по гладкому камню, так?

— Высокородная, предоставьте это мне. А теперь, вероятно, нам лучше вер…

— Минуту, мастер Джориан, — произнес чей-то голос, и чья-то рука не слишком вежливо ухватила Джориана за рукав. Перед ним стоял владетельный господин Чавэро, мальванец, с которым он давеча едва не поссорился. — Мне нужно кое-что с тобой обсудить.

Джориан высвободился.

— Положим, для того, кто желал бы вежливо ко мне обратиться, я зовусь владетельный господин Джориан.

— Это и есть одна из проблем, которые я намерен обсудить. Но здесь неподходящее место. Вы извините нас, царевна? Мастер Джориан, окажите любезность спуститься по этой лестнице со мной в сад.

Они прошли в конец террасы и по мраморным ступенькам спустились в сад, расположенный на шесть локтей ниже уровня террасы. Тут владетельный господин Чавэро обернулся к Джориану. Небо было безлунное — стоял конец месяца Волка, но из бального зала проникало достаточно света, чтобы соперники могли ясно видеть друг друга.

— Ну? — сказал Джориан.

— Мастер Джориан, — начал Чавэро, — этот бал задуман для представителей настоящей знати — я хочу сказать, для мальванской знати, а не для самозванных дворянчиков из обнаглевших варварских провинций, которых мы — аристократы — почитаем за грязь. Мы согласны были терпеть тебя, пока королеве Мневис требовались услуги толмача. Теперь, однако, нужда в тебе отпала. И поскольку твое присутствие для нас — высокородных — оскорбительно, тебе придется тотчас убраться отсюда.

— Прям целая речь, — насмешливо сказал Джориан. — Но раз уж я был приглашен Его Величеством самолично и раз уж Его Величество — да правит он вечно! — не отменил своего приглашения после отъезда королевы, мне твое желание не указ. Какие еще будут предложения?

— Пошел вон, собака, в последний раз говорю!

— А ты меня выгони!

— Я-то выгоню!

Чавэро нагнулся и пошарил в кустах. Когда он выпрямился, в руке его блеснула обнаженная кривая сабля. Чувствуя себя хозяином положения, Чавэро двинулся на Джориана, занеся саблю для мощного удара.

Джориан, у которого не было ни меча, ни плаща, ни кинжала, чтобы защититься, попятился. Чавэро сделал резкий выпад, и Джориан отскочил за фонтан. Некоторое время они — то по часовой стрелке, то против часовой стрелки — метались взад-вперед по разные стороны фонтана. У высокого и мощного мальванца ноги, однако, были короче, чем у Джориана, а живот больше, и тому удавалось делать так, чтобы между ним и его противником все время находился фонтан.

Вдруг его тихонько окликнули с балкона:

— Гос-сподин Джориан! Держите!

Он быстро оглянулся: Яргэли, перегнувшись через мраморные перила балкона, протягивала его Рандир. Джориан, забыв о фонтане, в два прыжка оказался у подножия террасы и поймал за рукоятку брошенный Царевной меч.

Он обернулся как раз вовремя, чтобы отразить нападение Чавэро. Замелькали клинки; слышался только лязг, звон, да во все стороны летели искры. Джориан с легкостью отражал ураганный натиск, парируя удары мальванца; тот, наконец, выдохся и принужден был снизить темп. Джориан тут же провел обманный удар слева, на ходу изменил направление и рубанул сплеча вниз и влево, острием меча перерезав кушак, на котором держались оранжевые шаровары.

Джориан отскочил назад. Чавэро, как и ожидал Джориан, сделал молниеносный выпад. Лишившись пояса, штаны мальванца соскользнули на землю, а сам Чавэро ничком грохнулся прямо под ноги Джориану.

Джориан придавил ногой чавэрову саблю.

— А теперь, мой господин, — вкрадчиво произнес он, — я намерен вырезать свое имя на твоих чудненьких, маленьких, голеньких, коричневых яичках...

— Свинья! — взвыл Чавэро, бросив саблю и вскакивая на ноги.

Он подхватил штаны, обмотавшиеся вокруг лодыжек, и одновременно попытался отскочить, чтобы Джориан не достал его мечом, но пышные шаровары сковали движения мальванца, и он кувырнулся в фонтан. Чавэро вынырнул из воды, кашляя и судорожно ловя ртом воздух, и перевалился через ограждение на противоположной от Джориана стороне фонтана.

Джориан обежал фонтан и настиг Чавэро в тот момент, когда он освободился наконец от штанов и поднялся на ноги. Джориан повернул Рандир плашмя и, хорошенько размахнувшись, смачно шлепнул мальванца по мягкому месту. Изрыгая проклятия и отчаянно взывая о помощи, Чавэро носился по саду; за ним гнался Джориан, время от времени подбадривая мальванца звонкими шлепками.

Джориан был слишком увлечен и не сообразил, что шум может привлечь внимание остальных гостей. Неожиданно он заметил на террасе свет и какое-то движение. Затем послышался срывающийся от злости голос царя:

— Немедленно прекратить!

Джориан с Чавэро стояли бок о бок и, задрав головы, глядели на террасу. Оттуда, стоя в окружении разряженных в пух и прах и увешанных драгоценностями мальванских аристократов, на них свирепо взирал царь. Чавэро, дабы прикрыть срам, старался натянуть на колени нижний край рубашки. Шайю указал на него и пролаял:

— Объясни!

— Этот... г-грубый... (кашель)... варвар, сир, смертельно оскорбил меня, а потом х-хотел у-у-у...

Последние слова Чавэро потонули в приступе кашля и неразборчивых выкриках и стенаниях. Мальванец, которого душила ярость и который вдобавок наглотался воды, был не в состоянии вразумительно изъясняться. Злобный ропот по адресу варвара-чужеземца пронесся по толпе дворян.

Поскольку Чавэро лишь шипел и брызгал слюной, царь ткнул пальцем в Джориана.

— Теперь ты!

Джориан отвесил нижайший поклон.

— Ваше Величество, любые слова моей особы могут быть истолкованы как попытка себя обелить, а посему моя особа умоляет вас расспросить об этом прискорбном происшествии царевну Яргэли. Царевна, которая присутствовала здесь от начала до конца, сможет дать Вашему Величеству подробнейший отчет.

— Итак? — спросил царь, обернувшись к Яргэли, и та поведала, как было дело.

Она рассказала, как, увидя Чавэро, преследующего Джориана с кривой саблей, которую он, очевидно, заранее спрятал в кустах, она поняла, что если не поможет Джориану спастись, ей нечем будет оправдаться перед царем и его приближенными. Поэтому она тут же отправилась в комнату, где хранилось оружие, и принесла Джориану его меч.

Губы царя дрогнули и он, запрокинув голову и раскачиваясь всем телом, от души расхохотался. В этот миг он стал похож на обыкновенного человека. Еще громче хохотали дворяне: нечего и говорить, что забавная история, рассказанная особой королевской крови, в десять раз смешнее той же самой истории, рассказанной простым смертным. Царь Шайю бросил несколько слов министру Ишварнаму, развернулся на каблуках и ушел обратно в бальный зал. Ишварнам перегнулся через мраморную балюстраду и возвестил:

— Владетельный господин Чавэро! Его Величество приказал сообщить вам, что своим невоспитанным поведением вы навлекли на себя его августейшее недовольство. Вам приказано немедленно вернуться в колкайское поместье и не покидать его вплоть до особого распоряжения. Владетельный господин Джориан, Его Величество дарует вам прощение за любые нарушения придворного этикета, какие вы могли допустить, защищая свою жизнь от владетельного господина Чавэро; Его Величество повелевает вам оставаться на балу столько, сколько вам будет угодно, и постараться забыть недавнее происшествие.

Чавэро одарил Джориана злобной ухмылкой.

— Собака, ты еще пожалеешь о своей наглости! — буркнул он и гордой походкой удалился в темноту сада.

Джориан подошел к стоящему на террасе Карадуру.

— Тебе повезло, сынок, — сказал тот по-новарски, — что ты не убил мерзавца. Иначе даже рассказ Яргэли не спас бы тебя от наказания.

— Я это уяснил, пока он гонял меня вокруг фонтана. Так что как подвернулась возможность выставить его на посмешище вместо того, чтобы убить, я сразу смекнул: вот где божий промысел-то. Ну и страху ж я натерпелся, клянусь медной бородой Зеватаса!

— Сын мой! — с отеческой укоризной произнес Карадур. — Если ты намерен играть роль дворянина, незачем выкладывать каждому встречному, как ты напугался там-то и сям-то. Я знаю, в одном твоем мизинце больше храбрости, чем у любого из этих щеголей наберется во всем теле, однако без конца твердя о своей робости, ты только портишь впечатление. Прекрати!

— Но это ж чистая правда; разве не ты учил, что нужно говорить чистую правду?

— Не отрицаю; но здесь случай особый. Я всяких людей навидался и уверен: дворянину чувство страха знакомо ничуть не меньше, чем всем остальным. Разница в том, что кодекс чести запрещает дворянину признавать свой испуг.

— Так я ж не дворянин, а простой...

— Тише! Пока ты играешь эту роль, придется следовать традициям, какими бы глупыми они не казались. А сейчас самое время подумать, как уберечься от мести владетельного господина Чавэро. Этого Чавэро здесь не очень-то любили за чванство и драчливый нрав, поэтому оставшиеся дворяне скорее всего отнесутся к тебе благосклонно. Но он может запросто подослать отравителя, который подсыпет тебе зелья в похлебку — и, поверь, это будет отнюдь не эликсир долголетия.

— Надеюсь, мы уберемся отсюда еще до рассвета. У тебя сохранилась волшебная веревка?

— Да, на квартире.

— Прекрасно, в полночь притащи ее сюда. Можешь пробраться в сад незаметно для стражи, что караулит чертог «Зеленая Змея»?

— Ничего нет проще; дверь дома напротив не охраняется.

— Значит, будь здесь с веревкой. Как я скроюсь в логове Яргэли, дуй прямиком на конюшню и выводи наших лошадей. Городские ворота не запрут на ночь?

— Нет, по счастью: нынче священный праздник.

— Ну, тогда выведи животных за городскую стену и привяжи в укромном месте.

— Через какие ворота?

— Дай подумать... через Восточные.

— Отчего не через Северные или Западные? Если я не ошибаюсь, мы собирались вернуться в Виндию?

— Дурень! — взорвался Джориан. — Они ж первым делом перекроют эту дорогу. Мы поднимемся вверх по течению Пеннерата до первого брода или моста и свернем на восток, в сторону Комилакха. Затем идем на север, переплываем Халгирский пролив и оказываемся в Швении, а уж оттуда поворачиваем на запад и едем в Двенадцать Городов.

— Ты собираешься обойти кругом Срединное море? Это же огромное расстояние! Мы не успеем добраться До Метуро в назначенное время.

— Успеем, коль повезет, — я смотрел карты. А вот ежели нас потопчут царскими слонами, нам туда вовек не добраться.

— Но у Шайю есть слоны, обученные брать след, как гончие в других землях. Ни одно животное не обладает таким безошибочным нюхом, как слон.

— Что ж, придется рискнуть. Как привяжешь скотину, собери наши пожитки и жди меня у Внутренних ворот дворца.

— Почему не за городом? Длительные расспросы стражи, стоящей на воротах, могут нас задержать.

— Я не знаю дороги, а в этом чертовом городе столько улиц, что без тебя я обязательно заплутаю.

— Тогда давай встретимся за наружными дворцовыми воротами; все-таки на две проверки меньше. Веревка поможет тебе перебраться через стены.

— Отлично. Ежели тебя остановят, скажи, мол, выполняем тайное поручение Ишварнама — в общем, соври что-нибудь правдоподобное. Ну, я пошел брататься с цветом мальванского рыцарства.

Войдя в зал, Джориан сразу понял, что Карадур не ошибся в своих предсказаниях. Дворяне старались пробиться к нему поближе, совали в руку кубки с фруктовым соком и расхваливали на все лады. Кто-то даже сказал, что Джориан лишь опередил придворных, которые, дескать, сами уже давно собирались проучить Чавэро.

Потягивая фруктовый пунш, Джориан подумал, что, случись этот бал в Новарии, отмечая свою победу, он бы наверняка упился в стельку, и, следовательно, не смог бы принять участие в предстоящем безрассудном приключении. Даже мальванский аскетизм, пришло ему в голову, имеет свои положительные стороны.

* * *

В полночь царевне Яргэли почудилось, будто кто-то легонько постучал в окно ее спальни. Она растворила окно и увидела Джориана, который, уцепившись одной рукой за торчком стоящую веревку и обхватив ее ногами, другой рукой стучал в стекло. Яргэли помогла ночному гостю перебраться через подоконник.

— Мой с-славный гос-сподин, — спросила она, проведя Джориана в примыкающую к спальне гостиную, — к чему прикреплен верхний конес-с этой веревки, что так прочно удерживает вас-с?

— Он, Высокородная, привязан к загробному миру. Я сам не больно-то понимаю эту механику, хотя колдун, конечное дело, вмиг бы вам все объяснил. Что тут у нас? — он взялся за кувшин и потянул носом. — Только не говорите, что в этом прибежище воздержания водится настоящее вино!

— Водит-с-ся, а как же, — Яргэли смахнула крышки с двух золотых блюд, и глазам предстало жаркое. — И еще нас-с-тоящее мяс-с-о.

— Во имя всех богов и демонов Мальваны! И как вам удалось его раздобыть?

Она передернула мощными плечами; огромные груди-шары заходили ходуном.

— Это часть с-соглашения между мной и Великими Гос-с-ударями. Я охраняю их проклятый Ларец, а они по первому требованию с-снабжают меня мяс-с-ом и выпивкой. Я бы на этой мальванской диете живо ноги протянула; кроликам она, может, и годитс-с-я, а мне — увольте. Так что с-садитесь и уплетайте, пока не ос-стыло.

Джориан не заставил себя упрашивать.

— Царевна, — не переставая жевать, спросил он, — почему вы заключили такое соглашение?

— Да будет вам извес-с-тно, я принадлежу к древнему народу, который живет в с-самом с-сердце джунглей Бераоти. Но хоть с-срок жизни у нас много больше, чем у ваших с-соплеменников, дети рождаются очень редко. Так проходили годы и тысячелетия, и народ мой потихоньку вымирал, пока нас-с не осталось всего нес-с-колько человек. В результате ссоры — в суть которой я вдаваться не буду — меня изгнали из племени. И вот, измученная, со с-сбитыми ногами, я появилась в Тримандиламе, где правил тогда царь Вену по прозванью Вену Пужливый.

Царь Вену принял меня гос-степриимно, но вскоре начал с-сильно переживать, что я ем в три раза больше, чем он и с-самые прожорливые из его подданных, да к тому же требую запретного мяс-с-а. Как видно из его прозвища, он был один из тех, кто не чувс-с-твует себя с-счастливым, покуда какая-то надвигающаяся опас-сность не делает его нес-счастным, вы ведь меня понимаете, так? Он вечно о чем-то переживал.

Еще он с-сильно переживал насчет Ларца Авлена: с-сундук дважды пытались стащить — раз подослали вора, а в другой раз подкупили охрану. Вторая попытка чуть было не удалас-сь, но одного из взяточников замучили угрызения с-совести, и он во всем признался. Пос-с-ле этого он был произведен в капитаны, а остальных с-стражников потоптали царскими с-сло-нами — исход, который предатель несомненно предвидел благодаря с-своей чуткой с-совести.

И вот царь Вену задумал одним махом избавиться с-сразу от двух переживаний и назначил меня официальной хранительницей Ларца, а взамен дал эти покои, еду, выпивку и с-слуг — чтоб я ни в чем не нуждалась. Так, более пяти столетий назад, мы заключили с-соглашение, которое действует и по с-сию пору.

— Мне подумалось, — заметил Джориан, — что Вашему Сверхъестественному Высочеству тягостно день за днем сидеть взаперти в четырех стенах.

— Я не большая охотница до путешествий, не в пример вам — людям, так что жаловаться не приходится. Тримандилам я уже видела и не жажду ос-свежить впечатление. К тому же мне не нравится, когда мальванское прос-стонародье пялится на меня во все глаза, будто я чудище какое. С-слуги доносят мне обо всем, что происходит за с-стенами, а жилищем, которое раз в с-столетье заново обставляют по моему вкусу, я довольна. С-садитесь-ка рядом с-со мной на диван и рассказывайте какую-нибудь из обещанных историй. — Яргэли подлила в кубки вина. — Вот хотя бы историю о бедствиях, которые ваш король Филомен навлек на Кортолию, когда назначил министром призрака, В жизни не с-слыхала о призраках-министрах.

Джориан отхлебнул добрый глоток.

— Было это в самом начале его царствования, когда возникла нужда в новом министре: прежний как раз помер. Несколько лет Филомен управлял прекрасным королевством, где царили справедливость, закон и процветание, но его печалило, что отдельные кортольцы по-прежнему живут в пороке и совершают преступления, хоть он и пытался улучшать нравы всякими указами и личным примером. И вот, дабы исправить создавшееся положение, решил Филомен призвать на службу первейшего мудреца Двенадцати Городов.

Провел король тщательное расследование и установил, что живет вроде бы в Гованнии такой мудрец, некий философ по имени Цейдар — говорили, что ученее его во всей Новарии человека не сыскать.

Но когда Филомен послал в Гованнию гонца, чтоб предложить Цейдару почетную должность, гонец узнал, что ученый доктор недавно преставился. Услыхав эту весть, король Филомен аж разрыдался от огорчения. Тут говорит ему камергер, мол, не все еще потеряно. Живет, мол, в горах южной Кортолии ведьма по прозвищу Гло — она де умелая колдунья и пользуется доброй славой, даром что Филоменовы чиновники не выдают ей диплом на занятия волшебством. Раз Цейдар помер недавно, очень может быть, что душа его еще не успела заново воплотиться ни в этой, ни в следующей реальности; поэтому, дескать, Гло его вызовет, и он станет королю советчиком.

Ну, велел Филомен доставить Гло в город Кортолию, пообещав не наказывать ее за противозаконное колдовство. Подожгла Гло свои порошки, помешала в котле, побежали по стенам тени, хоть некому было их отбрасывать, заметалось пламя свечей — само по себе, безо всякого сквозняка; из дыма, сменяя друг друга, проглядывали страшные рожи, дворец содрогался, короля охватил леденящий холод. И вот появился в магической фигуре призрак Цейдара-философа.

«Зачем ты меня потревожил? — спрашивает призрак тонким писклявым голоском, каким все призраки говорят. — Только я раскопал среди заброшенных древних манускриптов оттоманьской библиотеки Его Незаконнорожденного Величества трактат о логике и набрел на неизвестное положение закона об исключенной середине, как меня потащили сюда».

Ну, Гло объяснила, чего хочет король Филомен. «Ах, министр? — говорит призрак. — Ну, тогда другое дело. Всю жизнь я пытался найти властителя который внял бы моим советам и согласился управлять державой по законам логики, да так и не нашел. Я, сир, с превеликой радостью принимаю твое предложение. Какого совета ты ждешь от меня для начала?» — «Я б хотел положить конец преступлениям и пороку среди кортольцев», — говорит король, и давай взахлеб описывать положение дел в королевстве, и что он, дескать, старался, да ничего не выходит. — «Ну, так у меня, гм-гм, есть теория о преступлении, — молвит призрак. — Для меня очевидно, что преступники вынуждены творить злодеяния, потому как имеют надобность. Вор ворует, чтоб не помереть с голоду. Насильник насилует, потому как слишком беден, чтоб обзавестись законной женой, либо даже купить дешевую проститутку. Устрани причину — то бишь надобность — и преступлениям придет конец. Диву даюсь, почему такое простое решение никому в голову не пришло». — «Да как я их от надобности-то избавлю?» — спрашивает король. — «Очень просто: дай каждому уличному преступнику скромное, но достаточное пособие, и пусть идет себе с миром. Логично, да?»

Король не нашел никакого изъяна в рассуждениях Цейдара и позволил Гло отпустить призрака. А сам повелел, чтоб преступникам заместо наказания выделяли пособие. Так и поступили.

Однако этот пенсионный проект возымел неожиданные последствия. Некоторые преступники действительно исправились, как получили пособия, а иные даже стали гордостью страны — к примеру, Глойс, наш великий поэт, или судовладелец Соусер.

Нравы же остальных — их оказалось гораздо больше — нимало не изменились. Преступники слонялись без дела и подыскивали себе безобидные, а порой и не очень безобидные развлечения. И уж чего добрый король Филомен никак не мог взять в толк, так это того, почему многие из них продолжали совершать преступления, хотя, получая пособия, не имели в них надобности. Более того, число преступлений даже возросло, потому как Филоменовы подданные обнаружили: ежели хочешь получать из казны постоянный доход — попадись с поличным. Жители разбойничали, насильничали и безобразили где ни попадя, не пытаясь скрыться от правосудия. Так, к примеру, два торговца обвинили друг друга в краже; шляпочник говорил, что антиквар стащил у него дюжину шляп, а антиквар утверждал, что шляпочник унес дорогую вазу. Причем странное дело, оба в своих лавках поместили добычу на видное место. Всем, кроме Филомена Доброхота и его призрачного министра, было ясно, что парочка сообща обстряпала это дельце, желая попасть в списки получающих пособие.

Когда Филомен в очередной раз с помощью Гло вызвал призрак Цейдара и стал жаловаться на нежданную напасть, тот ни на минуту не усомнился в своей логике. «Должно быть, — сказал он, — денег, какие ты платишь своим злоумышленникам, недостаточно, чтоб их надобность уменьшилась. Удвой-ка пособия, сам увидишь, как дело пойдет», В скором времени казна опустела, и Филомену, чтоб выплачивать обещанное пособие, пришлось сперва занимать денег за границей, а потом и вовсе ухудшить качество чеканки. В кортольских серебряных монетах содержалось теперь столько олова и свинца, а в золотых столько меди, что уважающие себя люди перестали их принимать. Полновесные деньги прежних времен кортольцы припрятывали в кубышки, а от Филоменовых фальшивок, как их прозвали в народе, стремились поскорее избавиться. Торговля пришла в упадок; никто не брал новые деньги и никто не решался расстаться со старыми. В городе Кортолия начались хлебные бунты и другие беспорядки.

В конце концов король Филомен решил пойти в народ и выяснить, в чем же его ошибка. Он разговаривал со многими арестантами; все добивался, зачем они пошли на преступление. Одни врали без зазрения совести. Другие признавались, что хотели получить пособие. Но один старый негодяй — сплошь покрытый шрамами, с оторванным ухом, — который убивал и грабил торговцев на большой дороге, открыл все-таки королю, что за мысли таились в головах ему подобных.

«Видите ли, Ваше Величество, — говорит этот разбойник, — дело не только в деньгах. Скука смертная сидеть дома и жить на пособие. Я чуть не рехнулся с тоски». — «Но есть много достойных занятий, — молвит король, — солдат, к примеру, охотник, гонец; они обеспечивают здоровый образ жизни и к тому же приносят пользу». — «Вы, сир, не понимаете. Я не желаю приносить пользу, я желаю приносить вред. Желаю грабить, избивать и убивать людей». — «Боги милосердные, почему ты этого желаешь?» — спрашивает король. — «Ну, сир, ведь самое сильное желание человека — возвыситься над ближним, заставить его признать твое превосходство, правильно?» — «Можно и так выразиться, — с опаской отвечает король. — Но я стараюсь достигать превосходства с помощью добродетели». — «Вы — да, а я нет. Ведь живой человек, грубо говоря, выше мертвого, правильно?» — «Да, пожалуй, что так». — «Значит, ежели я кого убиваю, он помирает, а я живу себе спокойненько, так я его, ясное дело, выше, хотя б потому, что остался в живых, правильно?» — «Никогда об этом не задумывался», — говорит король, а сам чуть не плачет. «То же самое, — продолжает мерзавец, — можно сказать о нападениях, грабежах и других занятиях, какие мне по сердцу. Ежели я кому подам, либо он мне что-то подарит, либо мы с ним сменяемся полюбовно — поди докажи, кто из нас двоих лучше. А ежели я насильно отберу его собственность, то докажу, что я его сильнее. Каждый раз, когда я делаю кого-то несчастным, а он мне тем же отплатить не может, я доказываю свое превосходство». Тут король как завопит: «Ты, видно, рехнулся! В жизни я не слыхивал такой чудовищной философии!» — «Не-е-т, сир, уверяю вас, я такой же нормальный человек, как и вы». — «Ежели ты нормальный, тогда я спятил, и наоборот, — говорит король, — потому что наши взгляды отличаются как день и ночь». — «Ах, но, Ваше Величество, я же не говорил, что мы похожи! Люди такие неодинаковые, что коль одного назовешь нормальным, все прочие покажутся сумасшедшими или притворщиками. К тому ж в большинстве людей уживаются разные стремления, которые заставляют их поступать нынче так, а завтра иначе. Вот у вас, к примеру, стремление делать добро настолько сильнее стремления делать зло, что вы творите только добрые дела, тогда как у меня и мне подобных все наоборот. Но ежели мы возьмем среднего человека, то увидим, что оба этих побуждения одинаково сильны в нем, и он иногда бывает добрым, а иногда злым. И когда в ком-либо из ваших подданных стремления заложены от рождения в определенной пропорции, не думаю, что в зрелом возрасте эту пропорцию можно изменить, хоть вы в лепешку разбейтесь».

Король упал на трон, как громом пораженный. Сидел он, сидел, а потом и говорит: «Где же, мой славный убийца, ты выучился так философски рассуждать?» — «Мальчонкой ходил я в метурскую школу к вашему уважаемому министру, Цейдару Гованнскому; он тогда, помнится, был не бесплотный дух, а молоденький учитель. И ежели, значит, вы, сир, велите своему казначею внести меня в списки на пособие...» — «Не могу, — отвечает король, — потому как ты меня убедил, что мой проект был ошибкой. И Головоруба не могу позвать, чтоб укоротил тебя маленько по заслугам, потому как ты мне помог глубже заглянуть в душу ближнего моего. С другой стороны, я не могу допустить, чтоб ты по-прежнему творил в Кортолии свои мерзкие дела. Посему тебе дадут лошадь, немного денег и двадцать четыре часа, чтоб ты убрался из страны и не возвращался под страхом смерти».

Сказано — сделано, хоть Филомен в душе и терзался, потому как винил себя, что отправил этого прощелыгу в одну из соседних стран. Король рассеял призрак Цейдара и расплатился с Гло. Ведьма увидала деньги, да как завопит: «Сир! Меня обманули! Это ж никчемные подделки, что ты давеча начеканил!» — «Поскольку, — отвечает Филомен, — совет твоего призрака оказался тоже никчемным, мы в расчете. А теперь убирайся в свою пещеру, и чтоб духу твоего не было».

Гло удалилась, бормоча проклятия; и кто знает, не сказались ли ее проклятия, когда спустя несколько лет король погиб, свалившись с лошади? Филомен назначил новым министром Ойнэкса; дела в Кортолии потихоньку пошли на поправку. Но тут король Филомен угодил в лапы так называемого святого Аджимбалина; а что из этого вышло, я вам уже рассказывал.

За разговором Джориан придвинулся к царевне вплотную и теперь сидел, обхватив рукой ее мощный обнаженный стан. Яргэли запрокинула лицо для поцелуя и так сдавила Джориана в объятиях, что тому почудилось, будто его душит огромная змея.

— Благодарю за с-сказку, человече, — проворковала она. — А теперь поглядим, удается ли тебе обс-с-какать этих мальванских недомерков, у которых причиндалы не больше зубочис-стки? Поехали!

* * *

Три часа спустя царевна Яргэли лежала на боку, повернувшись лицом к окну, через которое влез Джориан, и мерно дышала во сне. Джориан неслышно соскользнул с огромной кровати. Он быстро натянул на себя одежду, а башмаки заткнул за пояс.

Затем он обшарил спальню в поисках Ларца Авлена. Свеча в этой комнате догорела и погасла, но через открытую дверь гостиной, где по-прежнему горели две масляных лампы, проникало вполне достаточно света. Джориан обследовал сундуки, расставленные вдоль стен, но не нашел того, который искал. Да и в самих стенах, похоже, не было секретных ниш и тайников. Поиски в царевниной мыльне тоже ничего не дали.

В конце концов Джориан обнаружил Ларец там, где следовало поискать с самого начала: под кроватью Яргэли. Это оказался потрепанный сундучок примерно в полтора локтя длиной и в локоть шириной и высотой, закрытый на латунные замки и перетянутый для прочности старым кожаным ремнем. Ларец стоял у дальнего — если смотреть от окна — края кровати. Кончив заниматься любовью с Яргэли, Джориан лежал как раз на этом краю. Разумеется, он должен был именно с той стороны вытащить сундук, затем на цыпочках обойти кровать, подкрасться к окну и выбраться наружу.

Осторожно, будто ступая по бритвам, Джориан приблизился к кровати и опустился на колени. Ухватившись за одну из латунных ручек, он медленно потянул к себе Ларец. Тот оказался довольно легким. Джориан, почти не дыша, пядь за пядью тянул сундук из-под кровати. И вот наконец Ларец стоит перед ним. Джориан взялся за обе ручки, встал с колен и сделал шаг назад.

Тут, к его полнейшему ужасу, царевна Яргэли забормотала во сне и перевернулась на другой бок. Глаза ее широко распахнулись. Царевна рывком сбросила покрывало, выставив напоказ свое огромное смуглое тело с неимоверно большими грудями.

— С-с-с-стой! — сказала она.

Мгновение Джориан, все еще немного пьяный от вина Яргэли, стоял ни жив, ни мертв. За это мгновение Яргэли разительно изменилась. Тело ее удлинилось, руки и ноги словно втянулись внутрь. Шоколадную кожу сменила оливково-зеленая чешуя, покрытая сетчатым узором в терракотовую и желтую полоску. Лицо вытянулось и превратилось в длинную безобразную морду. В спальне потянуло мускусом.

Перед Джорианом была змея — в легендах и мифах, которые он слышал в Новарии, никогда не упоминались змеи такой величины. Над кольцами огромного тела возвышалась голова размером с лошадиную. В пасти метался раздвоенный язык. В самой толстой части туловище змеи было обхватом с Джорианову талию.

Разом протрезвев и стряхнув с себя минутное оцепенение, Джориан лихорадочно соображал. Чтобы добраться до окна, надо обежать вокруг кровати, то есть оказаться в опасной близости от змеиной головы. Если бы только он велел Карадуру поместить веревку у одного из окон гостиной, можно было бы улизнуть, но сейчас путь к отступлению был отрезан. Слишком поздно вспомнил Джориан предостережение Гоании об окнах в спальне. Если он попытается выбраться через окна гостиной, то наверняка грохнется с высоты на мраморные плиты террасы и свернет себе шею либо сломает ногу. Наружная стена была абсолютно гладкой, и не было ни плюща, чтобы, уцепившись за него, спуститься на землю, ни дерева, на ветки которого он мог бы перепрыгнуть.

Когда змея соскользнула с кровати, затрещавшей под ее тяжестью, и устремилась к Джориану, тот опрометью бросился в гостиную. У этого зала было два выхода. Первая дверь, как решил Джориан, вела на третий этаж соседнего чертога; за ней скорее всего стояла охрана. Вторая — приотворенная — открывала ведущую на первый этаж лестницу, по которой Яргэли в начале празднества спускалась из своих покоев в бальный зал.

Джориан промчался через гостиную и выскочил на лестницу. Он побежал вниз; следом, шипя, как гигантский чайник, и извиваясь всем своим непомерным — в сорок локтей длиной — телом, ползла Яргэли. Хорошо еще, промелькнуло в голове Джориана, что, приняв змеиное обличье, царевна лишилась способности звать на помощь.

В бальном зале царил полумрак; горела лишь небольшая масляная лампа, подвешенная к стене. Царские слуга раскатали огромный ковер, который покрывал мраморный пол в промежутках между балами.

Джориан подскочил к ближайшему из окон, выходивших на террасу. Однако оказалось, что окно не только закрыто, но и заперто. Джориан почти на ощупь отыскал замочную скважину. В дверном проеме у подножия лестницы показалась змеиная голова Яргэли.

Будь у него в запасе хоть пара минут, Джориану, разумеется, не составило бы труда отомкнуть любое из продолговатых окон. Будь у него время и не опасайся он помехи, Джориан мог бы просто выдавить стеклянные квадратики и вырваться из западни. Но стеклышки были маленькие, а переплет частый и прочный, и, чтобы высадит окно, пришлось бы колотить по нему каким-нибудь тяжелым предметом — стулом, к примеру; шум привлек бы внимание стражи, стоящей на часах по ту сторону парадных дверей бального зала.

Если он попытается открыть оконный запор отмычкой, Яргэли нападет сзади, обовьется кольцом, сожмет в своих змеиных объятиях и, начав с головы, мало-помалу заглотнет его, как лягушку. Теперь Джориану стало ясно, почему за пять столетий никому не удалось стащить Ларец из-под ее, казалось бы, такой ненадежной охраны.

Совсем рядом вынырнула голова Яргэли, в ее пасти метался раздвоенный язык. Джориан опустил Ларец Авлена на ковер. Ухватившись за край, он с натугой, рывками потащил ковер за собой к дальней стене бального зала, подальше от продолговатых окон. Ковер сбился в складки, и тянуть его стало неимоверно трудно, ведь весил он в несколько раз больше, чем сам Джориан. Окажись на его месте человек пониже ростом и послабее, ему бы нипочем не сдвинуть такую тяжесть. Но Джориан, мышцы которого готовы были лопнуть от напряжения, обливаясь потом, ценой неимоверных усилий сумел оттащить ковер в дальний угол бального зала, где тот и остался лежать беспорядочной грудой.

Затем Джориан подхватил Ларец — который ехал вместе с ковром — и вернулся к одному из продолговатых окон. К этому времени Яргэли уже преодолела лестницу, и теперь все ее тело распласталось на голом мраморном полу. Но тут она обнаружила, что не может двинуться с места: в зале, начисто лишенном обстановки, с отполированным до блеска полом ей не от чего было оттолкнуться. По огромному змеиному телу от клиновидной головы до остроконечного хвоста волнами пробежала дрожь, но тщетно: царевна, как бьющийся на ветру стяг, двигалась, оставаясь при этом на месте. Шипя от бессильной ярости, Яргэли заерзала по полу с удвоенной энергией, но чешуйчатое тело лишь без толку скользило взад-вперед по гладкому мрамору.

Тем временем Джориан, отбежав к дальнему окну, отпер засов, затем, подхватив Ларец, выскользнул на террасу и запер окно снаружи. Он подбежал к тому месту, где на мощеном полу по-прежнему торчком стояла волшебная веревка, и сотворил простенький наговор, отчего предыдущее заклинание утратило силу. Обмякнув, веревка упала и свернулась в моток.

* * *

Через четверть часа Джориан присоединился к Карадуру, который, боясь попасть на глаза страже, ожидал его за главными воротами под прикрытием слоновьей водокачки.

— Все пожитки унес? — зашептал Джориан. — Где меч? Спасибо... Проклятье, ты забыл мою шляпу! Они ее сунут под нос своим ищейкам-слонам. Ну да ладно; у меня есть эта шапка дурацкая. Можно из твоей волшебной веревки сделать лямки? Хочу перекинуть за спину чертов сундук.

Карадур повертел веревку в руках.

— Почему бы и нет? Волшебные силы иссякли, и до следующего заклинания это просто веревка — ничего больше.

Следующий час застал их скачущими на юг по левому берегу Пеннерата. Джориан пересказывал Карадуру подробности недавнего приключения.

— Сынок, — спросил колдун, — как тебе пришло в голову остановить Яргэли таким хитроумным способом?

— Я вспомнил, что раз, мальчонкой, поймал безобидную змейку и несколько дней таскал ее с собой. Потом отец взял меня в дом ардамайского помещика, где он устанавливал водяные часы. И вот хожу я по дому, отцу помогаю, а змея тем временем выскользнула из мешочка и шлепнулась прямо на натертый паркет. Пока я водворял бедного змееныша на место, помещикова жена орала, как умалишенная; меня в тот вечер отправили спать без ужина. Но я вспомнил, что змея не смогла уползти, потому как пол был склизкий; я ее сразу поймал. Вот я и решил: дай-ка проделаю то же с черной бабой, авось сработает.

— Как тебе понравились твои... уфф... плотские забавы?

— Больно тряско; навроде как спятившую от любви слониху обихаживаешь. Вот где стремена-то пригодились бы: чуть головой об пол не навернулся.

Карадура передернуло.

— Она осталась довольна?

— Кажись, да; хоть, сдается мне, она б могла выиграть больше сражений, чем я готов был дать. Что ж, я всего лишь простой смертный, да еще трусил не на шутку.

— Джориан! Я же тебя просил не рассказывать о своем...

— Ой, ну хорошо. На будущее я согласен любиться лишь с обычными женщинами. Ежели б мне только вернуть малышку Эстрильдис... — Джориан смахнул слезинку, а затем вдруг испуганно посмотрел на колдуна. — Боги милосердные! Я тут подумал: что, ежели она от меня понесет?

— Не бойся, сын мой. К счастью, помесь человека и одного из змеелюдей невозможна. Я трепещу при мысли о том, что могло бы натворить существо, в котором соединились бы ее способность менять обличье и твоя ловкость и отвага!