Разбудила его утренняя побудка.

Сквозь дыры в потолке он увидел небо, затянутое облаками. Свет сочился тусклый, грязный. Некоторое время он лежал неподвижно, слушая возню товарищей. И тут же, вздрогнув, вспомнил: «На фронт!»

Уже на улице, возле кухни, Аугусто столкнулся с Бородой, тот, прижимая миску к груди, перешучивался с поварами в ожидании завтрака. «Этого ничем не проймешь!» — невольно улыбаясь, подумал Аугусто.

Направился к ближайшему крану умыться. Встретил Эспиналя.

— Здорово! Что нового?

— Да вроде ничего.

— Похоже, начинается что-то серьезное.

— Кто его знает! — ответил Эспиналь, пожав плечами. Лицо Эспиналя было лиловым от холода. Он вытащил из кармана зеркальце и аккуратно, спокойно причесался.

С прилизанными мокрыми волосами Эспиналь выглядел еще более жалким, лицо его казалось совсем крохотным, а фигурка тщедушной.

В восемь утра батальон был выстроен к мессе. Жители Сеуты приветствовали солдат. Раздалась барабанная дробь, загремели трубы, в церковь двинулись церемониальным шагом.

При выходе из церкви строй был нарушен. Придерживались строя лишь оркестранты со своими трубами и барабанами.

— Вот видишь? — сказал Ледесма Гусману. — Все кончается. Больше парадным шагом не будем ходить.

— И на этом спасибо.

Солдаты снова рассыпались по кабакам.

— Послушайте, давайте сходим в Фалангу, попросим одеяла, — предложил Луиса. — В наших кургузых одеждах мы на фронте замерзнем.

Луиса был очень высокого роста, но с крохотной головкой. Шапку всегда носил набекрень. Френч оттопыривался сзади. Добавьте к этому длинные, тощие ноги. Словом, он очень походил на голенастую птицу.

В женской секции Фаланги им выдали одеяла и направили в монастырь св. Маргариты дель Рекете.

Переговоры вел своим певучим голосом Луиса.

— Простите, пожалуйста, за беспокойство, которое мы вам причиняем, но если бы вы могли нам дать немного какой-нибудь одежды… — и добавил еще более вкрадчиво и медоточиво: — Простите за выражение, но одеяла, которые нам дали, годятся разве что на…

Присутствующие девицы прыснули, услыхав это неожиданное заключение. Луиса, бывший о себе и о своем остроумии мнения самого высокого, даже ухом не повел.

В Ренете тоже не нашлось ничего подходящего. Там они получили несколько стихарей.

— Ничего себе! Уж лучше бы по полотенцу дали. Вечером подали автобусы. Аугусто, съежившись, устроился на сиденье.

Поднялись на холм. Неподалеку виднелась бойня. Высоко в небе парили стервятники. Городок остался позади, где-то в складке холмов. А затем, подобно вееру, перед ними развернулось плоскогорье, изборожденное симметричными полосами.

Раздавались военные песни.

— Посмотри, Гусман, какие виды кругом, — заметил Луиса, сидевший с ним рядом.

— Да, — согласился тот, занятый своими мыслями.

Вскоре наступила ночь. Она пропитала облака и разлила сумерки по земле, словно из мочалки выкрутили темную, густую жидкость.

Двигались в потемках. Машины упирались друг в друга своими светящимися копьями. Внезапно стали.

— Потушить огни! Потушить огни!

«Началось!» — подумал Аугусто, вздрогнув.

Дальше двигались медленно, со множеством остановок.

— Выходи-и-и-и!

В кромешной тьме заметались тусклые огни ручных фонарей.

— Первая рота, сюда!

— Вторая рота!

— Штабные!

Засуетились, забегали офицеры и сержанты, подгоняя, собирая солдат.

— Третья рота!

— Пулеметчики!

— Быстрее! Быстрее! Совсем одурели!

Разместились в каком-то загоне для овец. Ужин роздали сухим пайком. Вышло что-то совсем помалу. Луисе и Гусману вообще ничего не досталось. Они бросились к Бороде, но тот со своей порцией поспешил скрыться. Денщик командира Бареа дал им коробку сардин и кусок хлеба.

— Это же черт знает что! Так дело не пойдет! — возмущался Луиса.

— Да плюнь ты!

— Ну нет, Гусман! Согласись, что это черт знает что! Какое они имеют право? Сволочи! Уж если посылают на бойню, то пусть хоть сперва покормят!

— Ладно, пойдем лучше пройдемся.

Ночь была темная, хоть глаз выколи. Улочки утопали в грязи. Они непрерывно спотыкались о наваленные повсюду груды камней. Луиса не переставал молить какую-то чепуху, время от времени сдабривая ее ругательствами. Аугусто не слушал его. По дороге им то и дело попадались марокканцы, легионеры, фалангисты, пехотинцы… Они пели хриплыми, надтреснутыми, нередко пьяными голосами. Двери домов были заперты и зловеще чернели. Лишь в немногих окнах дрожал тускловатый, желтый свет, но в кромешной тьме даже он казался порхающим золотистым мотыльком.

Вошли в трактир. Шум, гам, полно народу. С трудом пробились к стойке. Еды никакой.

Луиса с упреком взглянул на Аугусто.

— Так, а теперь что будем делать? Даже за свои деньги не пожрешь. Теперь что ты скажешь?

Аугусто сделал усилие, чтобы не расхохотаться. Луиса смотрел на него немигающим взглядом. Аугусто заметил, что рот и глаза Луисы словно подтянуты к остренькому носику. «Похож на мышь», — подумал он.

Поскольку Аугусто молчал, Луиса обратился к официанту:

— Дай-ка нам глоток чего-нибудь! Вино было красное, густое, как кровь, и очень терпкое. Расплатившись, отправились спать. Аугусто думал о войне. На ум приходили книги, которые он когда-то читал, фильмы, которые видел. «Люди на войне гибнут. Многие из нашего батальона тоже погибнут». Какая их ожидает смерть? Как все это произойдет? «Многие погибнут». Ему хотелось сосредоточиться, хорошенько все продумать, проанализировать. «Многие погибнут». Он механически повторял эту фразу, даже не вдумываясь в истинный смысл ее, не отваживаясь задаться вопросом: «А что-то станется со мной?»

Не успел он заснуть, как скомандовали подъем. Выступление было назначено на два часа ночи. Солдаты строились медленно, все были сонные и ежились от холода.

Колонна безмолвно двигалась в темноте. Аугусто столкнулся с Патрисио, когда становился в строй. Его подмывало спросить: «Интересно, что-то нас теперь ждет?», но он промолчал. Патрисио и Луиса побывали в Альто де лос Леонес. Они нарассказали всяких ужасов. Аугусто принялся напевать вполголоса песни, которым его обучили:

Он улыбнулся, вспомнив задор, с которым пел эту песню Патрисио, а также слова Луисы:

— Куда симпатичнее другая… — и тут же, фальшивя, затянул:

Аугусто продолжал упрямо напевать. Рядом, в темноте, шли люди. Полная тишина, топот ног, и он, шагающий со своим подразделением. Все казалось удивительным, совершенно неожиданным. «Еще несколько месяцев тому назад я…» И тут же упорно наползали слова: «Везет пилот пилюли…»

Командир батальона был расположен к Аугусто и потому не оставлял его в покое.

— Прибыл в ваше распоряжение, господин майор. Ваш приказ выполнен.

— Прекрасно. Теперь отправляйся во вторую роту и…

«Отправляйся в… Отправляйся в…» Аугусто сновал между тенями. Спотыкался о камни, падал в какие-то ямы, царапался о кустарники. Пот лил с него градом. Вещевой мешок, казалось, был наполнен свинцом. Шинельная скатка душила. Подсумки с полным комплектом боеприпасов били по пояснице, а огромный кинжальный штык путался в ногах.

Оба батальона выстроились в колонну. То спускались в овраг, то подымались на холм. Колонна растянулась. На поворота она извивалась и ползла в полном молчании.

В пути находились уже несколько часов. Близился рассвет. Дул холодный, сырой бриз, напоенный запахом тимьяна. Небо было безоблачным. Взошло солнце. Наступил день, свежий, ясный, прозрачный, как горный ручей.

В половине восьмого достигли позиций. Их держала горстка бородатых людей, грязных, оборванных. Колонну встретили радостными криками.

— Курево есть?

Аугусто протянул свой кисет группе солдат и опустился на землю. Он устал, вспотел, тяжело дышал.

— Нет ли чего попить?

Ему подвинули сморщенный, отощавший бурдюк, лежавший прямо на солнце. Вино было теплое и терпкое.

— Ну, как тут дела?

— Да если не считать артобстрела, сносно.

— Потери большие?

— Нет, не очень.

Так, болтая, солдаты укладывали свои скудные пожитки. Вскоре все они были готовы.

— Что это? Граната? — спросил Аугусто, показывая на что-то походившее на консервную коробку с рукояткой.

— Это немецкие гранаты. Колоссальной силы. А у вас разве нет таких?

— Нет, гранат нам не выдали.

— Даже Лаффитовских?

— Нет, ни черта.

— Ну, значит, ваша песенка спета.

— Почему это?

— Даже не знаю, как тебе сказать. Но если бы не эти гранаты, то в ту ночь, когда нас пригнали сюда…

Некоторые попрощались рукопожатием, другие уже отойдя.

— Счастливо!

— И вам тоже счастливо!

Они уходили, смеясь, перешучиваясь, громко перекликаясь.

Аугусто расстелил шинель, отстегнул амуницию, подложил под голову вещевой мешок и приготовился вздремнуть. Но ему не дали даже сомкнуть глаз. Раздался приказ приготовиться. Боже! Неужели «это» начинается?!

На позициях было две высоты. Одна повыше, другая пониже. Их разделяла маленькая лощинка. В лощинке находилось возделанное поле, огороженное стеной, остальное пространство было изрыто глубокими следами дождевых потоков. Лощина находилась на возвышенности. Там, где простиралось возделанное поле, начинался спуск. Скаты обоих холмов круто обрывались к равнине. На равнине, примерно в километре, виднелась деревушка, занятая противником. Над деревушкой господствовала церковная колокольня. Поблизости от селения, если следовать по дороге, находилась высота Эль Педрегаль.

Батальон спустился по склону. Солдаты сбились в кучу, подобно стаду овец. Все они были новобранцами, о том, что такое рассредоточиться, понятия почти не имели, да к тому же обуревавший их страх заставлял искать друг у друга поддержки. Все они шли в неизвестность, смерти навстречу. Аугусто с глубочайшим волнением смотрел, как солдаты послушно двигались под зловещий свист пуль, оглушающие разрывы шрапнельных снарядов, сквозь фонтаны земли.

Саперы во главе с капралом, растянувшись по холмам цепочкой с интервалами в пятнадцать-двадцать метров, обеспечивали связь между подразделениями и командным пунктом. Аугусто встретился с саперами на склоне высокого холма, неподалеку от вершины. Слева от Аугусто оказался Патрисио, а чуть дальше Луиса и Борода. Конде, рыжеватенький паренек, укрылся в лощине за каменной подпорной стеной. Затем Аугусто увидел еще трех саперов и Родригеса, капрала взвода связи, замыкавшего цепь.

Аугусто упал ничком. Земля была жесткая, сплошь усеянная острыми камнями. Снаряды рвались совсем близко. С наводящим смертельный ужас хриплым жужжанием воздух прорезали стальные осколки и камни. Аугусто втягивал голову, прикрывал ее дрожащими руками и время от времени посматривал на соседей. Им повезло. Всех их защищала скала, поднимавшаяся со дна оврага. Сам Аугусто оказался на пологом скате высоты, на серой каменистой поверхности, весь на виду. Он попробовал отрыть яму штыком. Счистил слой гальки, срезал тонюсенький пласт земли. Дальше шла голая порода. Ковырять ее было бессмысленно. Тогда лежа Аугусто стал собирать щебенку и камни, до которых можно было дотянуться рукой. Ему хотелось выложить небольшой барьерчик, чтобы защитить голову от пуль и осколков. Подняться было невозможно, сотни пуль прочерчивали чистый утренний воздух. Снаряды подымали столбы черной, красноватой, позолоченной солнцем пыли. Разъяренная шрапнель вдребезги разбивала утреннюю прозрачность, осколки падали, отсвечивая, словно стекляшки. Руки у Аугусто дрожали. Барьерчик был крохотным и совсем ненадежным. Слышалось пение каменных осколков. Сердце в испуге колотилось. Аугусто лихорадочно прижимался к земле. Сердце готово было выпрыгнуть? И это трепещущее человеческое сердце, казалось, превращает землю в живую, дышащую грудь. Да и не только это: множество других людей, которые в этот самый миг ничком лежали на земле, сообщали ей испуганное биение своих сердец.

Конде съежился за подпорной стенкой. Глядя на него, Дугусто подумал: «Вот ведь повезло! Вот ведь повезло!» Последний раз он взглянул на него в тот миг, когда Конде исчез в облаке земли и пыли, Аугусто вскочил и опрометью бросился бежать. Патрисио и еще один сапер последовали его примеру.

Пункт первой помощи находился на маленьком холме, позади нагромождения скал. Оттуда появились два санитара с носилками на плече. Один из них, более трусливый, пригибал голову, подобно лошади, напуганной свистом пуль и снарядов. Он прыжками спустился вниз. Споткнулся о камень и покатился под откос. Снова поднялся. Немного пробежал и снова бросился ничком, заслышав близкий свист снаряда.

— Скорее! Скорее! — кричал Патрисио пронзительным голосом.

Аугусто добежал до того места, где находился Конде. Конде, бледный, тихий, прижался к стене. Одна штанина была разорвана, в крови. В белой ляжке глубокая дыра, укус шрапнельного осколка.

— Ну как? — спросил Аугусто, подбегая к нему.

— Видишь, не повезло.

Вчетвером подняли несчастного Конде и отнесли на перевязочный пункт.

Взвод связи получил приказ отойти. Приказ передавался по цепи голосом.

Аугусто с Патрисио и Луиса присели отдохнуть за скалами.

— Ну, что скажешь?

— Ох и натерпелся же я! — пропыхтел Патрисио.

— Бедняга Конде! Не повезло.

— Шляпа ты, Гусман! Не понимаешь, что он выиграл на этом. Месяца два на поправку наверняка получит, — криво усмехнулся Луиса. — Командир того батальона просто болван, дурачок какой-то. Вот нашему так не взбрело в голову бросить нас в это крошево и оставить валяться приклеенными к земле.

Обстрел продолжался с прежней силой. Приближающийся свист снарядов заставлял бросаться на землю. После разрывов снова подымались.

— Черт знает что!

Вдруг на пахотном участке лощины они заметили погонщика. Буквально у его ног взорвался снаряд. Погонщик скрылся в красноватом облаке пыли. Когда пыль рассеялась, погонщик, пошатываясь, продолжал двигаться. Остановился, ощупал себя. Затем со всех ног бросился бежать, размахивая руками. Он был цел и невредим.

Мул запрокинулся на спину и в мучительной агонии судорожно сучил ногами. Издали они казались руками утопающего. Но вскоре мул застыл в стеклянном потоке холодного утреннего воздуха.

Аугусто уже не испытывал страха. Он просто не отдавал себе отчета в том, что происходило кругом. Сердце его сильно билось, готовое выпрыгнуть. Больше он ничего не чувствовал.

В нескольких метрах от них командир соседнего батальона руководил операциями. Он разглядывал поле боя в бинокль, о чем-то говорил со своим помощником, отдавал приказы. Оба стояли во весь рост, безразличные к пулям и разрывам снарядов. Аугусто любовался их хладнокровием.

Вдруг донесся какой-то нестройный шум. В лощине показались десять или двенадцать солдат. Они куда-то стремительно бежали, на ходу выкрикивая что-то бессвязное.

— Это что? В чем дело? Что тут происходит? — рявкнул командир батальона.

Он выхватил пистолет из новенькой кобуры, бросился по скату к ним наперерез и выстрелил в воздух.

— Назад! Назад, трусы! Назад по своим местам, или я первого же пристрелю как собаку!

Солдаты опасливо посмотрели на него. Они остановились, повернулись кругом и бегом ринулись обратно.

Вскоре стали ясны причины этой паники. Роты, достигнув равнины, укрылись в расщелинах в ожидании сигнала атаки. Как только они покинули эти расщелины, первый же снаряд уложил на месте четырех солдат. Одному оторвало голову. Она лопнула, как граната. Перепуганный взвод обратился в бегство.

— Который час? — спросил Лугусто. — Половина девятого.

— Только?

Патрисио ничего не ответил и стал заводить часы.

На холме показался мул. Аугусто локтем подтолкнул Патрисио и показал на него. Аугусто чувствовал, как дрожь побежала по телу.

Первый убитый, которого он видел в своей жизни. Это был еще юноша, офицер соседнего батальона. Он лежал поперек седла, прикрученный веревками. На обшлагах поблескивали металлические звездочки. Безжизненно болтались ноги, голова, руки. Тело еще не закоченело и билось, как живое. Оно походило на плохо сцепленное чучело. «Каково-то будет его матери?» — с грустью подумал Аугусто.

Внезапно противник перенес огонь на командный пункт. Он помещался в округлом углублении, размером около шести квадратных метров и глубиной около трех. Спереди, фронтом к противнику, углубление это было защищено стеной из наспех сложенных камней высотой примерно семьдесят сантиметров. Все забились в это укрытие. Всего там оставалось пять связистов. Остальные разбежались, подгоняемые страхом, или прятались где-то поблизости. Градом сыпались снаряды. Разрывы все приближались.

— Сейчас Мы все взлетим на воздух! — воскликнул Патрисио дрожащим, сдавленным голосом.

После каждого разрыва в маленькое укрытие падали камни и осколки.

Командир батальона и его помощник также поспешили в укрытие. Сидя на корточках, они прижались к стене; оба были бледны. Аугусто почувствовал странное облегчение. Не он один испытывал страх. Всем им одинаково грозила смертельная опасность.

Стопятидесятипятимиллиметровый снаряд взорвался в четырех метрах от стены. Осколки яростно хлестнули по стене, снеся почти половину ее. Командир батальона вскочил на ноги с перекошенным от боли лицом, растирая ушибленную руку.

— Связист! Ко мне!

— Слушаю, господин майор! — поспешил Сан-Сисебуто, вытягиваясь по стойке «смирно».

— Да нет! Тут требуется человек посильнее. Вот ты! — ткнул он в сторону Аугусто.

— Слушаю, господин майор!

— Беги на телефонный узел и передай, чтобы орудия в Медина дель Кампо открыли контрбатарейный огонь. Иначе нас сотрут в порошок!

Аугусто ринулся выполнять приказ. Узел связи находился на соседней высоте. Противник продолжал яростно обстреливать склоны обоих холмов и лощину. Через каждые восемь-десять метров приходилось бросаться на землю.

Аугусто падал тяжело, раня ладони, локти, колени. Снаряды рвались совсем рядом. Страха он не испытывал. Успокаивала дорога. В голове было только одно: ничком на землю, вперед, снова на землю, снова вперед. В этот момент бой казался ему чем-то простым, механическим, а смерть — риском, которого легко избежать.

— Спеши, парень, спеши! — доносился до него громкий подбадривающий голос командира батальона.

Случайно обернувшись, Аугусто увидел, что командный пункт исчез в клубах земли и пыли. Снаряды рвались с какими-то свинцово-фиолетовыми вспышками, и сквозь них прорезывался голос командира: «Спеши, парень, спеши!»

Уже совсем поблизости от нужной высоты Аугусто изнемог от бега. Ноги подкашивались. Аугусто увидел связистов из своего батальона, которые укрылись за скалами. Он стал и опустился на одно колено.

— Послушайте, — задыхаясь, проговорил он, — надо передать на узел связи приказ командира…

— Ну, нет, парень! Беги и передай сам! — донесся до него голос командира батальона.

Аугусто поднялся и пробежал еще несколько шагов. Но тут же, обессиленный, рухнул ничком на землю. Усталость взяла свое. С пронзительным, все нарастающим шипением приближался снаряд. Аугусто заметил в воздухе какой-то вращающийся блестящий предмет. «Осколок», — подумал он. Ему показалось, что он вот-вот вонзится ему прямо в ноги. Он задрал их. Предмет глухо шлепнулся о землю, и мелкие камешки хлестнули Аугусто по ногам. Он вскочил и бросился туда, где укрывались связисты.

Его обнимали, хлопали по плечу. Один из связистов залился нервным смехом. У других лица были бледные, искаженные страхом.

— Что произошло? — спросил Аугусто.

— Так, пустяки. Считай, что ты вновь родился, — сказал один солдат и движением головы предложил Аугусто оглянуться назад.

Аугусто обернулся. Неразорвавшийся снаряд стопятидесятипятимиллиметрового калибра сверкал на солнце.

Аугусто вздрогнул, так до конца и не уразумев, что только чудом его не разорвало в куски, и бегом направился на узел связи.

Аугусто передал приказ командира батальона и опустился на землю. Он обливался потом и прерывисто дышал. Расстегнул форму, по груди стекали струйки соленого пота. От взопревшего тела шел пар.

— Нет ли чего попить?

— Нет.

С трудом сглотнул вязкую липкую слюну. Закрыл глаза. «А ведь был на волосок от смерти», — подумал он. И подумал совершенно спокойно, без всякого страха. Гремела артиллерийская канонада, слышалось дружное стрекотание винтовок и пулеметов. Узел связи находился в надежном укрытии. Артиллерийский обстрел здесь был почти не опасен. Изредка звенели шальные пули, но на большей высоте и тоже неопасные.

Появился санитар Эррера, андалусец родом из Уэльвы.

— Эй, вы! Там внизу, на равнине, увесистый корнишончик сделал кашу из одного штабного солдатика!

Помолчав немного, он вдруг разразился громким хохотом.

Связисты удивленно уставились на него. Аугусто схватил санитара за ремень и с силой тряхнул.

— Заткнись, а то получишь затрещину!

Теперь Эррера с удивлением воззрился на Аугусто, потом опустился на землю и неожиданно заплакал.

— Будет тебе! — начал успокаивать его Аугусто, ласково трепля по плечу.

Но Эррера заплакал еще сильнее и успокоился лишь спустя некоторое время.

Вскоре Аугусто отправился обратно. Бегом он спустился по склону и укрылся за стеной, в воронке от того самого снаряда, который ранил Конде.

К Аугусто присоединился еще один связист.

— Ну, как тут у вас дела? — спросил Аугусто.

— Да вот бегал с приказом в первую роту. Там они совсем обалдели от страха. Много раненых, много убитых.

— Как у тебя с куревом?

— Скверно.

Вытащил кисет, молча скрутил самокрутку. В этот момент на их головы скатился какой-то солдат. Коленкой угодил Аугусто в лицо.

— Эй, ты, поосторожнее!

— Я ранен, братцы! — простонал тот.

Он показал им руку, из фиолетовой раны струилась кровь.

— Перевяжите, братцы, перевяжите! — умоляюще просил он, протягивая индивидуальный пакет.

Неумело, дрожащими руками они наложили ему повязку. Затем отвели на перевязочный пункт.

Около двух часов обстрел кончился. Раздавались только отдельные винтовочные выстрелы. Затем и они смолкли. Воздух был разреженный, пропитанный пылью и дымом. Стоял крепкий запах медпункта и операционной. Аугусто сделал глубокий вздох. Запах, уж неизвестно почему, показался ему желтого цвета, запах покойника, дезинфекции, смерти. И в то же время это был терпкий запах тимьяна, запах степи, запах жизни, надежды, проникающий до мозга костей.

Луисе один из солдат, которых они утром сменили, подарил банку фасоли и ломоть хлеба. Он подсел к Патрисио и Аугусто.

Расположились поблизости от медпункта. Там в ожидании эвакуации собралось больше двадцати раненых. Один с четырьмя пулями, всаженными пулеметной очередью в ляжку, другой умирал на носилках, лоб его был просверлен винтовочной пулей. Лицо совсем зеленого цвета. Ресницы, брови, щека припудрены глинистой землей. По виску стекала липкая струйка крови и мозговой массы. Еще один лежал, прикрывая руками смертельную рану в живот. Зрелище было душераздирающее. Они лежали на земле, грязные, в пыли и крови. Кто скрючился от боли, кто дрожал в ознобе, кто метался в жару. Плачущими голосами они просили воды, стонали: «О мама!» — или, стиснув зубы, молчали, с потемневшими, нахмуренными лицами. Ледесма, фельдшер из соседней роты, и батальонный священник пытались утешить их.

Чуть в стороне лежали убитые. Их было семеро. Среди них те четверо, которых разорвал снаряд в самом начале обстрела. Смерть настигла их, искромсала, разорвала в куски. Парня, которому оторвало голову, накрыли шинелью, чтобы не видно было изувеченного тела. У других одежда была в беспорядке, пожухлая, рваная, черная от крови — как грубый набросок смерти. В ногах у одного убитого лежал пакет с вырванными снарядом внутренностями. Лиловыми, серыми, зелеными. У другого были разворочены ноги, белели расщепленные кости. Больше всего Аугусто потряс вид убитого юноши. На одной ноге не было сапога, и из кальсон выглядывала желтая нога, грязная от земли, крови и пота. Ноги были сложены так, будто он вытянул их поудобнее в предвкушении сна, вовсе не помышляя о смерти. Но эта нога так красноречиво говорила обо всех пережитых ужасах!..

Ели тут же, по соседству с этим кошмаром. Будто на краю могилы. И ели с аппетитом. Аугусто подумал: «А ведь жизнь, как и смерть, беспощадна!»

Появился младший лейтенант Кастро. На груди — нашивка со звездочкой, значит, звание временное. Был он маленький, толстенький, совсем еще юнец. Видно, нервы его не выдержали. Он был бледен, совершенно потерян, без шапки, волосы растрепаны.

— Не хотите ли поужинать с нами, младший лейтенант?

— С удовольствием, спасибо.

Он сжевал ложку жирной фасоли и кусок хлеба; при этом зеленые глаза его были совсем отсутствующими, невидящими. «Долго это будет еще продолжаться? Мне этого не перенести!» и перед ним вновь и вновь проносились жуткие картины, которые он недавно видел.

— Запить найдется? — спросил он.

— Нет, младший лейтенант. Ничего нет, ни вина, ни даже воды.

— Хуже всего, что воды нет даже для раненых. Черт знает что такое! — проворчал Луиса.

У младшего лейтенанта дрогнули губы, будто он хотел что-то сказать, но промолчал, и только голова его тяжело склонилась на грудь.

Вечером перестрелка возобновилась, но уже с меньшей силой.

— Пошли, поищем воды. Я просто подыхаю от жажды, — сказал Луиса.

— Я тоже. А вдруг нас потребует начальство?

— Не будь наивным, Гусман! Ничего не случится. Могут и подождать.

За холмами проходила дорога. Там был болотистый участок. На него и свернули.

— Хорошо бы отыскать поблизости какой-нибудь источник, — сказал Патрисио.

Источник нашли у дороги. Из него не сочилось ни капли. Грязь была очень густой. На ней отпечатались следы сотен сапог, сотен копыт. В лужах стояла лошадиная моча, кучами лежал навоз. Набрали в платок грязи и выдавили струйку зловонной жидкости.

В это время мимо проходила колонна раненых. «Пить! Пить!» — просили они. Нацедили и им.

Вечером батальоны начали покидать позиции. Солдаты шли молча, хмурые, без песен и шуток.

С наступлением темноты стали вывозить убитых. Их нагрузили на мула, как грузят дрова. Жесткие, навеки застывшие скорбные останки. Двоих засунули головами в чересседельные корзины. Они должны были служить боковыми подпорками. Один из них был юноша, который так потряс Аугусто. Так он и торчал со скрещенными ногами, словно застыв в каком- то дьявольском, гротескном танце. Других убитых сложили на круп, прикрутили веревками, и мул тронулся. Аугусто проводил его взглядом. Вскоре мул и его жуткая ноша растворились в темноте, затем снова возникли на сером экране сумерек. Ноги, скрещенные, словно в танце. Танце смерти. Они топтали ранние вечерние звезды. А звезды омывали голую ступню вечерней росой.

Аугусто уселся на камень и так просидел долго. Луиса и Патрисио уже ушли. Он остался один, погруженный в ночь, словно в удушливый колодец.

Холод вывел его из оцепенения. Зубы выбивали дробь. На высоком холме находился командный пункт батальона. Аугусто направился туда. В темноте мерцал какой-то огонек. Командир батальона сидел возле костра. Разговаривал с офицерами. Гусман взглянул на командира. Он видел его удрученное, хмурое лицо, когда грузили убитых. Теперь командир улыбался. Улыбнулся и ему, Гусману. И Гусман почувствовал себя спокойнее, увереннее.

— Мы потеряли тридцать пять солдат, — сказал Луиса. — И еще двух сержантов и одного офицера.

— Что приуныли, орлы? Нет ли закурить? — спросил подошедший Борода.

— Да это Борода! Откуда ты взялся? Только курить у нас нечего, — ответил Патрисио.

— Что поделаешь. Послушайте, а нам дадут поесть?

— Чего захотел! Скажи спасибо, если дадут банку фасоли, — буркнул Луиса.

— Мне полагается двойная порция.

— Губа не дура!

Вскоре стало известно, что кухня где-то застряла и что придется ложиться спать без еды и питья.

Аугусто, Патрисио и Луиса пошарили в темноте, в поисках места, подходящего для ночлега. Залегли в зигзагообразных канавах. Они были полны камней, крупных и мелких.

— Да тут и часа не выдержишь! — проворчал Аугусто. На противоположном склоне они обнаружили круглую выемку с мягкой землей. Нарвали травы и листьев и устроили ложе. Подморозило, холод стал нестерпимым. Ничего, кроме коротеньких хлопчатобумажных одеял, у них не было.

— Ну, ребята, уж и не знаю, кто может все это вынести! — воскликнул Патрисио, ежась от холода.

— Давайте разведем костер.

Снова принялись рвать тимьян. Луиса отыскал даже кусок доски. Огонек весело вспыхнул, вырвал в темноте лоскут света и через несколько минут потух. Остались жалкие угольки, которые почти не грели. Подошли другие солдаты. Время ползло медленно. Командир батальона, священник и несколько офицеров ушли в единственную землянку, которая находилась на высоте. Бивак погрузился в полную тишину. Погасли все огоньки. Только от очажка Аугусто еще струился слабый красноватый отблеск. Догорала последняя охапка сухой травы. Аугусто помешал легкий, совсем белый пепел, и маленькие угольки потухли. Что-то завтра их всех ожидает? Теперь Аугусто охватил настоящий ужас. Он вспоминал все жуткое, что перевидел сегодня, — и сводящую с ума ярость обстрела, и взрывы, и ежеминутную угрозу смерти. Аугусто вздрагивал, тяжело вздыхал. «А что, интересно, сейчас с Хуаном?» — неожиданно подумал он. И тут же судьба Хуана показалась Аугусто почти безразличной, чужой, далекой. Он даже почувствовал угрызения совести. И тогда большим напряжением воли, почти силком заставил себя погрузиться в воспоминания о Хуане, погрузиться в недавнее прошлое, вдребезги разбитое превратностями и ужасами войны. Он вспомнил путешествие Хуана в Барселону и усмехнулся с невеселой, горькой иронией: «Из всего-то мы делаем трагедию!»

Аугусто оставалось совсем немного до окончания военной службы в Барселоне, как вдруг он получил отчаянное письмо от Хуана. Хуан сообщал, что предприятие, на котором он работал, перестало платить и что ему ничего не остается, как вернуться в свою деревню. Письма от Хуана приходили регулярно. Тон их был отчаянным. Деревенская жизнь казалась ему нестерпимой. Смертельная скука и никаких видов на будущее. Сплошной, беспросветный мрак.

Аугусто не выдержал этих жалостных посланий Хуана и однажды написал ему, что ждет его в Барселоне. «Я помогу тебе всем чем смогу. Я уже говорил о тебе у себя на предприятии. Там обещали при первом удобном случае сделать для тебя все возможное. Кроме того, ты уже знаешь, что у меня тут есть кое-какие связи, и, между прочим, с такими удивительными людьми, как Агирре. Общими усилиями мы тебя так или иначе устроим». Хуан поселился в пансионе на улице Корсега, там же, где жил Аугусто. Аугусто дал ему поручительство. Через несколько недель Хуана приняли на работу. Заработок ему положили такой, что хватало только на еду. Доходы Аугусто тоже были довольно скудными, но он охотно делился ими со своим приятелем. Он приглашал Хуана то в кафе, то в кино, ссужал его деньгами, когда тот встречался с какой-нибудь своей подружкой… «Это ведь в долг, при случае отдашь», — успокаивал он Хуана. Лугу сто чувствовал себя неловко. Вероятно, его помощь и покровительство были для Хуана немножко унизительными. Но нет, Хуан принимал все как должное. И тем не менее чувство неловкости не оставляло Аугусто. Тогда он решил прибегнуть к другому способу. На предприятии, где он работал, сверхурочные часы оплачивались очень хорошо. Он договорился, что сверхурочно вместо него будет работать Хуан.

— Я совсем замотался, — солгал он приятелю. — Да и времени на учебу не остается.

Он был счастлив, что доставил Хуану радость. Ведь так приятно помочь другу. Пожалуй, в мире нет ничего лучше.

— Ты сделал для меня больше, чем родной брат, — не раз говаривал ему Хуан,

В этих случаях Аугусто чувствовал себя необыкновенно взволнованным и был готов на еще большее самопожертвование.

Воспоминания Аугусто были прерваны голосом капрала, который будил спавшего неподалеку часового.

— Вставай, пошли! Аугусто вздрогнул.

— Что случилось? — сонным голосом спросил солдат.

— Подъем!

— Знаешь, иди ты подальше со своими шутками!

— Пошли, пошли! — сердито прикрикнул капрал.

Аугусто мрачно поглядел на них. Но оба тут же растворились в темноте. Аугусто осмотрелся вокруг. Кромешная тьма. Звезды отбрасывают холодный матовый свет, каким отсвечивают орудийные стволы. Было дьявольски холодно. Ночной воздух словно одеревенел, малейшее его движение ранило. Гусман подумал, что все случившееся с ним совершенно нелепо. Ну для чего он тут? И сразу же его охватило чувство беспомощности и безнадежности.

Так провел он всю ночь без сна, дрожа от холода. Болели затекшие плечи и ноги. Мучила жажда. Он лизнул иней, покрывавший его одежду.

Теперь Аугусто думал о своих, о сестре Марии. Вспомнилось, как она дрожащими руками укладывала в его вещевой мешок пижамы, новый костюм, галстуки… Перед отправкой из Леона он отослал все это. Если бы домашние могли его видеть сейчас!.. Мать и сестры вечно твердили ему: «Ради бога, побереги себя. Смотри не простудись! Ради бога!»