Сцена 1
Во дворце герцога.
Герцог. Хотел бы я там быть; там, верно, можно было увидеть не одно разгневанное лицо. Но не пойму, кто мог отравить эту Луизу.
Лоренцо. Я тоже не пойму, если только это не вы.
Герцог. Филиппо, должно быть, взбешен. Говорят, он уехал в Венецию. Благодарение богу, я избавился от этого невыносимого старика. Что до его любезной родни, она будет, надеюсь, так мила, что посидит спокойно. Знаешь, они чуть было не устроили маленький мятеж в своем квартале? Убили двух моих немцев.
Лоренцо. Всего больше меня рассердило то, что отрезали ногу этому доброму Сальвиати. Нашли вы вашу кольчугу?
Герцог. По правде говоря, нет; я так раздосадован, что и сказать нельзя.
Лоренцо. Остерегайтесь Джомо; это он украл ее у вас. Что вы носите вместо нее?
Герцог. Ничего; я не могу носить другой: другой такой легкой нет.
Лоренцо. Досадно.
Герцог. Ты ничего не говоришь мне о своей тетке.
Лоренцо. По забывчивости. Она вас обожает, она не знает покоя с того дня, как светило вашей любви взошло в ее бедном сердце. Смилостивьтесь, синьор, пожалейте ее немножко, скажите, когда вам угодно ее принять и в какое время будет ей дозволено принести вам в жертву ту каплю добродетели, которой она располагает?
Герцог. Это не шутка?
Лоренцо. Шутки тут нет, как нет ее в словах самой смерти. Посмотрел бы я, как бы моя тетка не пожелала провести с вами ночь!
Герцог. Где я смогу ее увидеть?
Лоренцо. В моей комнате, синьор; я велю занавесить мою постель белым пологом и поставить на стол горшок резеды, а потом запишу в вашей памятной книжке, что ровно в полночь моя тетка будет ждать вас в одной сорочке, — это для того, чтобы вы не забыли о ней после ужина.
Герцог. Ни в каком случае, черт возьми! Катарина — лакомый кусок. Но скажи мне, ты в самом деле уверен, что она придет? Как ты это сделал?
Лоренцо. Могу рассказать вам.
Герцог. Я иду смотреть лошадь, которую нынче купил; прощай до вечера. Заходи за мной после ужина; мы вместе пойдем к тебе; что касается этой Чибо, не могу и сказать, как она мне надоела; еще вчера она все время таскалась за мной на охоте. Прощай, дорогой. (Уходит.)
Лоренцо (один). Итак, решено. Сегодня вечером я приведу его к себе; а завтра республиканцы смогут приступить к делу, потому что герцог Флорентийский будет мертв. Надо предупредить Скоронконколо. Торопись, солнце, если тебе хочется узнать новости, которые ты завтра услышишь от этой ночи. (Уходит.)
Сцена 2
Улица. Пьетро и Томазо Строцци возвращаются из тюрьмы.
Пьетро. Я вполне был уверен, что Совет Восьми отпустит меня с миром и тебя тоже. Идем, постучим в нашу дверь и обнимем отца. Странно: ставни закрыты.
Привратник (отворяя). Увы, синьоры, вы ведь знаете, что случилось?
Пьетро. Что случилось? Ты как призрак у дверей этого пустынного дворца, как выходец из могилы.
Привратник. Неужели вы ничего не знаете?
Появляются два монаха.
Томазо. А что мы можем знать? Мы только что из тюрьмы. Говори, что случилось?
Привратник. Увы! мои бедные господа, страшно сказать.
Монахи (подходят). Это дворец Строцци?
Привратник. Да, что вам надо?
Монахи. Мы пришли за телом Луизы Строцци. Вот разрешение синьора Филиппо, чтобы вы дали нам унести ее.
Пьетро. Как вы сказали? Какое тело вы хотите взять?
Монахи. Удалитесь, дитя мое, ваше лицо напоминает лицо Филиппо; здесь вы не услышите добрых вестей.
Томазо. Как? Она умерла? Умерла, о боже! (Садится в стороне.)
Пьетро. Я мужественнее, чем вы думаете. Кто убил мою сестру? В ее годы не умирают так вдруг, в одну ночь. Кто убил ее? Отвечайте, чтобы я мог убить того человека. Отвечайте, или вы сами поплатитесь жизнью.
Привратник. Увы! Увы, кто мог бы это сказать? Никто не знает.
Пьетро. Где мой отец? Идем, Томазо, не надо слез. Клянусь небом, сердце мое сжимается, словно хочет закостенеть в груди и навеки стать утесом.
Монахи. Если вы сын Филиппо, идемте с нами, мы отведем вас к нему; он со вчерашнего дня в нашем монастыре.
Пьетро. И я не узнаю, кто убил мою сестру? Слушайте, монахи: если вы — божьи слуги, вы можете принять клятву. Клянусь всеми орудиями пытки, какие есть на земле, клянусь муками ада… Нет, ни слова. Скорее; я хочу увидеть моего отца. О боже, боже! пусть то, что я подозреваю, превратится в правду, чтобы я мог растоптать их ногами, как песчинки. Идем, идем, пока я не лишился силы; не говорите мне ни слова — знайте, дело здесь идет о мести, какая и не снилась гневу небес. (Уходит.)
Сцена 3
Улица. Лоренцо, Скоронконколо.
Лоренцо. Возвращайся домой и непременно приходи в полночь; ты запрешься в моем кабинете, пока за тобой не придут.
Скоронконколо. Слушаю, господин. (Уходит.)
Лоренцо. Какой тигр грезился моей матери, когда она была беременна мною? Стоит мне подумать, что я любил цветы, луга и сонеты Петрарки, — призрак моей юности, содрогаясь, встает передо мной. О боже! почему от этих простых слов "до вечера" жгучая радость, как раскаленное железо, проникает в мозг моих костей? Какая хищная утроба, какие косматые объятия породили меня? Что сделал мне этот человек? Когда я кладу руку вот сюда, я начинаю думать, что завтра всякий, услыхав от меня: "Я его убил", ответит мне вопросом: "За что ты убил его?" Странно. Другим он делал зло, мне он делал добро, по крайней мере на свой лад. Если бы я спокойно оставался в моем уединении в Кафаджуоло, он не явился бы туда за мною, а я — я пришел за ним во Флоренцию. Зачем? Или призрак моего отца вел меня, как Ореста, к новому Эгисту? Или он оскорбил меня? Странно, и все же ради этого дела я оставил все; от одной мысли об этом убийстве рассеялись в прах сны моей жизни; я — развалина с тех пор, как это убийство, словно зловещий ворон, явилось на моем пути и я пошел на его зов. Что бы это значило? Сейчас, проходя по площади, я слышал, как два человека говорили о комете. Правда ли, что под костями моей груди я чувствую биение человеческого сердца? О, зачем эта мысль так часто является мне с некоторых пор? Или я — орудие бога? Нависла ли туча над моей головой? Когда я войду в эту комнату и выну из ножен мой меч, боюсь, как бы я не обнажил сверкающий меч архангела и как бы сам не рассыпался пеплом над своей добычей. (Уходит.)
Сцена 4
У кардинала Чибо. Входят кардинал и маркиза.
Маркиза. Как вам угодно, Маласпина.
Кардинал. Да, как мне угодно. Подумайте об этом, маркиза, прежде чем хитрить со мною. Или вы такая же женщина, как другие, и не можете понять, с кем имеете дело, если не видите золотой цепи на шее и полномочия в руках? Чтоб узнать, какова моя власть, вы ждете, пока слуга во все горло не прокричит, отворяя предо мною дверь. Знайте же: не титулы делают человека; я не посланник папы, я не полководец Карла Пятого, я выше.
Маркиза. Да, я знаю, кесарь продал дьяволу свою тень; эта императорская тень, облеченная в пурпурные одежды, расхаживает под именем Чибо.
Кардинал. Вы — любовница Алессандро, помните об этом; и ваша тайна в моих руках.
Маркиза. Делайте с ней, что хотите, посмотрим, как духовник обращается со своей совестью.
Кардинал. Вы заблуждаетесь, я узнал об этом не на исповеди, я это видел собственными глазами; я видел, как вы целовали герцога. Пусть бы вы и признались мне на исповеди, я все же не согрешил бы, говоря об этом, — ведь я видел это не в исповедальне.
Маркиза. И что же?
Кардинал. Почему герцог уходил от вас такой беспечный и с облегчением вздыхал, точно школьник, когда прозвенел звонок? Он сыт по горло вашим патриотизмом, который, точно пресный напиток, примешивается ко всем яствам вашего стола. Каких книг вы начитались, какая глупая дуэнья была вашей наставницей, если вы не знаете, что любовницы государей говорят не о патриотизме, а о других вещах?
Маркиза. Признаюсь, меня никогда не учили, о чем должны говорить любовницы государей; я не старалась научиться этому, так же как не пробовала на турецкий лад есть рис, чтобы пополнеть.
Кардинал. Не нужно больших знаний, чтоб удержать любовника хоть чуть дольше трех дней.
Маркиза. Священник мог бы поделиться с женщиной этими знаниями, чего проще? Жаль, что вы не были моим советником.
Кардинал. Хотите, я вам дам совет? Наденьте плащ и проскользните в альков герцога. Если, увидя вас, он приготовится выслушать громкие фразы, докажите ему, что иногда вы умеете и воздержаться от них, будьте подобны лунатику и постарайтесь достичь того, чтобы, заснув на республиканской груди, он заснул не от скуки. Или вы девственница? Или не стало больше кипрского вина? Или в памяти у вас не найдется какой-нибудь веселой песни? Не читали вы Аретино?
Маркиза. О небо! Я слышала, как шептали такие же речи мерзкие старухи, дрожащие от холода на Новом рынке! Если вы не священник, то мужчина ли вы? Уверены ли вы, что небо пусто, когда заставляете краснеть даже пурпур вашей мантии?
Кардинал. Нет ничего более добродетельного, чем слух развратной женщины. Можете притворяться, что не понимаете меня, но помните, что мой брат — ваш муж.
Маркиза. Какой для вас смысл так меня мучить — вот чего я не могу понять. Вы ужасны. Чего вам надо от меня?
Кардинал. Есть тайны, которые женщина не должна знать, но которые дадут благоприятные плоды, если она будет знать, из чего они слагаются.
Маркиза. Каковы те мрачные замыслы, таинственную нить которых вы хотите дать мне в руки? Если ваши желания так же ужасны, как ваши угрозы, говорите; хоть покажите мне тот волосок, на котором повис меч над моей головой.
Кардинал. Я могу говорить только недомолвками — по той причине, что не уверен в вас. С вас довольно, если вы узнаете, что, будь вы не такая женщина, — вы были бы сейчас королевой. Раз вы называете меня тенью кесаря, вы могли бы заметить, что эта тень достаточно велика, чтобы омрачить солнце Флоренции. Знаете ли вы, каков путь той удачи, корни которой скрыты в алькове? Алессандро — сын папы, знайте это, и когда этот папа был в Болонье… Но я слишком увлекся.
Маркиза. Берегитесь, не пускайтесь в свою очередь в исповедь. Если вы брат моего мужа, я — любовница Алессандро.
Кардинал. Вы были ею, маркиза, как многие другие.
Маркиза. Да, я была ею; да, благодарение богу, была.
Кардинал. Я был уверен, что вы начнете с ваших грез; все же когда-нибудь вы дойдете и до моих. Выслушайте меня, ваша ссора очень некстати; но, право же, вы все принимаете к сердцу. Помиритесь с Алессандро, а так как я вас оскорбил сейчас своими советами, то нечего их повторять. Позвольте руководить вами; через год или через два вы будете меня благодарить. Я много трудился, чтобы стать тем, чем я стал, и я знаю, чего можно достичь. Если бы я был уверен в вас, я сказал бы вам такие вещи, которых никогда не узнает сам бог.
Маркиза. Ни на что не надейтесь и будьте уверены в моем презрении. (Хочет уйти.)
Кардинал. Одну минуту! Погодите! Слышите конский топот? Ведь мой брат должен приехать сегодня или завтра? Приходилось ли вам слышать, чтобы я изменял моему слову? Ступайте во дворец сегодня вечером, иначе вы погибли.
Маркиза. Что вы честолюбивы, что все средства хороши для вас — это я понимаю; но выражайтесь яснее. Вот что, Маласпина, может быть, я и не вовсе потеряна для разврата. Если вы в силах меня убедить, сделайте это, говорите откровенно. Какая у вас цель?
Кардинал. Вы не теряете надежды, что вас удастся уговорить, не так ли? Не считаете ли вы меня ребенком и не думаете ли, что стоит лишь помазать мне губы медом, чтобы заставить меня их разжать? Сперва начните действовать, тогда я заговорю. В день, когда вы, женщина, добьетесь достаточной власти, правда, не над умом Алессандро, герцога Флорентийского, а над сердцем Алессандро, вашего любовника, вы узнаете от меня остальное и будете знать, чего я жду.
Маркиза. Итак, когда я прочитаю Аретино, чтобы приобрести некоторую опытность, я должна буду, чтобы стать еще опытней, читать в тайной книге ваших мыслей. Хотите, я скажу вам то, что вы не смеете мне сказать? Вы служите папе до тех пор, пока император не найдет, что вы еще лучший слуга, чем папа. Вы надеетесь, что настанет день, когда кесарь в самом деле и в полной мере будет обязан вам рабством Италии, и в этот день — о, в этот день, не так ли? — тот, кто царит над половиной мира, сможет вам даровать в награду жалкое наследие небес. Чтобы властвовать над Флоренцией, властвуя над герцогом, сейчас вы были бы готовы стать женщиной, если бы могли. Когда бедная Риччарда Чибо подвигнет Алессандро совершить два-три государственных переворота, конечно, станут говорить, что Риччарда Чибо руководит герцогом, но что ею самой руководит брат ее мужа; и, как вы говорите, кто знает, куда увлекут ваш челн слезы народов, превратившиеся в океан? Конечно, мое воображение не заходит так далеко, как ваше; но думаю, это почти так.
Кардинал. Ступайте к герцогу сегодня вечером, иначе вы погибли.
Маркиза. Погибла? Каким образом?
Кардинал. Твой муж все узнает.
Маркиза. Сделайте же это! Я убью себя.
Кардинал. Женская угроза! Слушайте, не хитрите со мной. Как бы вы ни поняли меня, ступайте вечером к герцогу.
Маркиза. Нет.
Кардинал. Вот ваш муж въезжает во двор. Клянусь всем, что свято в мире, я все расскажу, если вы еще раз скажете "нет".
Маркиза. Нет, нет, нет!
Входит маркиз.
Лоренцо, пока вы были в Массе, я отдалась Алессандро, я отдалась ему, зная, кто он, и зная, какую презренную роль я играю. Но вот священник, который хочет принудить меня играть роль еще более отвратительную; он предлагает мне мерзость — чтобы за мной утвердилось звание герцогской любовницы и чтобы звание это обратилось в его пользу. (Бросается на колени.)
Маркиз. Вы с ума сошли? Что она хочет сказать, Маласпина? Ну что же, вы как будто окаменели? Комедия это, что ли, кардинал? Ну что же, что я должен думать об этом?
Кардинал. О тело Христово! (Уходит.)
Маркиз. Она без чувств. Эй, уксусу!
Сцена 5
Комната Лоренцо. Лоренцо, двое слуг.
Лоренцо. Когда вы поставите эти цветы на стол, а эти — в ногах постели, вы разведете хороший огонь, но чтобы он горел без пламени и чтобы угли грели, а не бросали света. Вы дадите мне ключ и пойдете спать.
Входит Катарина.
Катарина. Наша мать больна; ты не зайдешь к ней, Лоренцо?
Лоренцо. Мать больна?
Катарина. Увы! не могу скрыть от тебя правду. Я получила вчера от герцога записку, в которой он мне пишет, что ты должен был говорить со мной о нем; Марии это было очень тяжело.
Лоренцо. Однако я ничего не говорил тебе об этом. Разве ты не могла ей сказать, что я тут ни при чем?
Катарина. Я сказала это. Почему твоя комната так разукрашена сегодня, почему в ней так чисто? Я не думала, что порядок — твоя страсть.
Лоренцо. Так герцог писал тебе? Странно, что я об этом не знал. А что, скажи мне, ты думаешь о его письме?
Катарина. Что я думаю о нем?
Лоренцо. Да, о признании Алессандро. Что думает о нем это маленькое невинное сердечко?
Катарина. Что же мне думать о нем?
Лоренцо. Ты не была польщена? Любовь, которой позавидовало бы столько женщин! Такой прекрасный титул — быть любовницей… Ступай, Катарина, скажи матери, что я приду сейчас. Уходи отсюда. Оставь меня!
Катарина уходит.
Клянусь небом, как я безволен! Неужели порок, словно плащ Деяниры, так тесно сросся со всем моим существом, что я уже не владею своими словами и что воздух, вырываясь из моих губ, против моей воли сеет разврат? Я готов был совратить Катарину; думаю, я совратил бы и свою мать, если бы мой ум поставил себе такую цель; кто может сказать, какой лук, какую тетиву боги натянули в моей голове и какая сила дана стрелам, вылетающим из него. Если все люди — частицы одного необъятного огня, то, конечно, неведомое существо, из рук которого я вышел, вместо искры заронило головню в это слабое, немощное тело. Я могу рассуждать и выбирать, но не возвращаюсь назад, когда выбрал! О боже! Молодые щеголи не хвастаются ли своей порочностью, а дети, только что вышедшие из школы, не спешат ли как можно скорее развратиться? Какая трясина — человеческий род, бросающийся в таверны с устами, жаждущими разврата, если я, который лишь хотел надеть маску, напоминающую их лица, и стал посещать притоны разврата с непоколебимым решением — остаться чистым под моей загрязненной одеждой, теперь не могу ни обрести себя, ни отмыть своих рук, даже кровью! Бедная Катарина! Ведь и ты погибла бы так же, как Луиза Строцци, или же, как столько других, дала бы увлечь себя в вечную бездну, если бы меня не было тут. О Алессандро! Благочестия нет во мне, но, право же, я хотел бы, чтобы ты помолился прежде чем войдешь в эту комнату. Разве не добродетельна, не безупречна Катарина? А между тем много ли потребовалось бы слов, чтобы она, невинная голубка, стала добычей этого рыжеволосого гладиатора? Когда подумаю, что я готов был заговорить! Сколько дочерей, проклятых отцами, бродит на перекрестках или смотрит на свои бритые головы в разбитое зеркало, оказавшееся в тюрьме, а были они не хуже Катарины и послушались сводни менее искусной, чем я. Ну что ж! Я совершил много преступлений, и если когда-нибудь жизнь моя будет брошена на весы какого бы то ни было судьи, то на одной чаше воздвигнется гора рыданий, но на другой, быть может, будет чистая капля молока, упавшaя из груди Катарины, вскормившей честных детей. (Уходит.)
Сцена 6
Долина; в глубине монастырь. Входят Филиппо Строцци и два монаха; послушники несут гроб Луизы, они ставят его в склеп.
Филиппо. Пока вы еще не положили ее на последнее ложе, дайте мне поцеловать ее. Когда она ложилась спать, я вот так же наклонялся над нею, чтобы поцеловать перед сном; ее грустные глаза были так же полузакрыты, но они открывались вновь при первых лучах солнца, как два лазоревых цветка; она вставала тихо и с улыбкой на устах шла к своему старому отцу отдать ему вчерашний поцелуй. Ее небесные черты наполняли блаженством грустный миг — пробуждение человека, уставшего от жизни. Еще один день, думал я, видя зарю, еще одна борозда на моем поле! Но я видел мою дочь, жизнь являлась мне в ее красоте, и свет дня становился желанным.
Склеп закрывают.
Пьетро Строцци (за сценой). Сюда идите, сюда.
Филиппо. Ты больше не встанешь с твоего ложа; больше не ступишь на траву босыми ногами, не пойдешь к твоему отцу. О моя Луиза! Только бог знал, чем ты была, и я… я… я!
Пьетро (входит). Их сотня в Сестино, они прибыли из Пьемонта. Идем, Филиппо; не время для слез.
Филиппо. Дитя, знаешь ли ты, что есть время слез?
Пьетро. Изгнанники собрались в Сестино; пора думать о мщении; двинемся открыто на Флоренцию нашей маленькой армией. Если нам удастся прийти вовремя нынче ночью и застигнуть врасплох часовых у цитадели, все будет кончено. Клянусь небом! Я воздвигну моей сестре не такой мавзолей.
Филиппо. Я не согласен; идите без меня, друзья мои.
Пьетро. Вы нам необходимы; знайте, союзники рассчитывают на ваше имя; сам Франциск Первый ждет, что вы выступите в защиту свободы. Он пишет вам, так же как и вождям флорентийских республиканцев; вот его письмо.
Филиппо (открывает письмо). Скажи тому, что принес тебе это письмо, чтобы он ответил королю Франции такими словами: "В день, когда Филиппо поднимет оружие против своей родины, он будет безумен".
Пьетро. Что это за новое изречение?
Филиппо. Такое, какое мне по сердцу.
Пьетро. Итак, дело изгнанников вы приносите в жертву ради удовольствия изречь красивую фразу? Берегитесь, отец, дело тут идет не об отрывке из Плиния; подумайте, прежде чем сказать: "нет".
Филиппо. Целых шестьдесят лет я знал, что я должен ответить на письмо французского короля.
Пьетро. Это нельзя себе представить, вы принудите меня сказать вам горькие слова. Идемте с нами, отец, умоляю вас. Когда я шел к Пацци, разве вы не сказали мне: "Возьми меня с собой?" Разве тогда было иначе?
Филиппо. Совсем иначе. Оскорбленный отец, который выходит из своего дома с мечом в руке, окруженный друзьями, чтобы идти требовать правосудия, — это совсем не то, что мятежник в открытом поле, поднявший, вопреки законам, оружие против своей родины.
Пьетро. Как будто надо было требовать правосудия! Надо было убить Алессандро! Что изменилось за это время? Вы не любите вашу родину, иначе вы воспользовались бы таким случаем, как этот.
Филиппо. Случаем, боже мой! Это — случай! (Ударяет по камням склепа.)
Пьетро. Склонитесь к нашим мольбам.
Филиппо. Горе мое не честолюбиво. Оставьте меня одного, я все сказал.
Пьетро. Упрямый, непреклонный старик! Мастер на изречения! Вы будете виной нашей гибели!
Филиппо. Молчи, дерзкий, прочь отсюда!
Пьетро. Я не в силах сказать, что со мной. Ступайте куда хотите, теперь мы будем действовать без вас. И, клянусь смертью господней, нельзя будет сказать, что все погибло оттого лишь, что при нас не было переводчика с латыни. (Уходит.)
Филиппо. Настал твой день, Филиппо! Не значит ли все это, что настал твой день! (Уходит.)
Сцена 7
Берег Арно, набережная. Виден длинный ряд дворцов.
Лоренцо (входит). Вот садится солнце; я не могу терять времени, а между тем все это так похоже на потерянное время. (Стучит в дверь.) Эй, синьор Аламанно! Эй!
Аламанно (на террасе своего дворца). Кто там? Чего вам надо?
Лоренцо. Я пришел предупредить вас, что герцог должен быть убит нынче ночью; вы и ваши друзья примете назавтра меры, если вы любите свободу.
Аламанно. Кто должен убить Алессандро?
Лоренцо. Лоренцо Медичи.
Аламанно. Это ты, Ренциначчо? Так зайди отужинать с весельчаками, которые собрались у меня.
Лоренцо. У меня нет времени; готовьтесь действовать завтра.
Аламанно. Это ты хочешь убить герцога? Полно, тебе в голову ударило вино! (Уходит.)
Лоренцо. Быть может, напрасно говорить им, что Алессандро убью я, — ведь никто не хочет мне поверить. (Стучит в другую дверь.) Эй, синьор Пацци! Эй!
Пацци (на террасе). Кто зовет меня?
Лоренцо. Я пришел сказать вам, что герцог будет убит этой ночью; старайтесь действовать завтра на благо свободы Флоренции.
Пацци. Кто должен убить герцога?
Лоренцо. Не все ли равно; как бы то ни было, действуйте, вы и ваши друзья. Я не могу сказать вам имя этого человека.
Пацци. Ты сумасшедший! Ступай к черту, мошенник! (Уходит.)
Лоренцо. Ясно, если я не скажу им, что это я, словам моим еще меньше будет веры. (Стучит в третью дверь.) Эй, синьор Корсини!
Проведитор (на террасе). Что там?
Лоренцо. Герцог Алессандро будет убит нынче ночью.
Проведитор. Вот как, Лоренцо! Если ты пьян, иди шутить в другое место. Ты совсем некстати ранил мою лошадь после бала у Нази; черт бы тебя побрал! (Уходит.)
Лоренцо. Бедная Флоренция, бедная Флоренция! (Уходит.)
Сцена 8
Равнина. Входят Пьетро Строцци и двое изгнанников.
Пьетро. Мой отец не захотел прийти. Я не мог его убедить.
Первый изгнанник. Я не буду говорить об этом моим товарищам — тут есть от чего прийти в смятение.
Пьетро. Почему? Садитесь вечером на лошадь, скачите в Сестино во весь опор; я буду там завтра утром. Скажите, что Филиппо отказался, но что Пьетро не отказывается.
Первый изгнанник. Союзникам нужно имя Филиппо; если его не будет, мы ничего не сделаем.
Пьетро. Я принадлежу к тому же роду, что Филиппо; скажите, что придет Строцци, этого довольно.
Первый изгнанник. Меня спросят, который из Строцци, и если я не отвечу: "Филиппо", ничего не выйдет.
Пьетро. Глупец! Делай то, что тебе говорят, отвечай только за себя. Как ты можешь знать заранее, что ничего не выйдет?
Первый изгнанник. Синьор, нельзя так обращаться с людьми.
Пьетро. Довольно! Садись на лошадь и поезжай в Сестино.
Первый изгнанник. Право, синьор, моя лошадь устала; я в эту ночь сделал двенадцать миль. Мне не хочется седлать ее сейчас.
Пьетро. Ты дурак, и только. (Другому изгнаннику.) Поезжайте вы — вы лучше сумеете это сделать.
Второй изгнанник. Что касается Филиппо, мой товарищ прав; имя его, конечно, помогло бы делу.
Пьетро. Трусы! Бессердечные скоты! Ведь дело же в том, что ваши жены и дети умирают с голоду, слышите вы? Имя Филиппо наполнит им рты, но оно не наполнит им желудки. Что за свиньи!
Второй изгнанник. Нельзя сговориться с таким грубияном; идем, товарищ.
Пьетро. Ступай к черту, сволочь, и скажи своей братии, что если я им не нужен, то королю Франции я нужен, и пусть они остерегаются; как бы не дали мне власть над вами всеми!
Первый изгнанник (второму). Пойдем, товарищ, пойдем поужинаем; я, как и ты, изнемогаю от усталости. (Уходят.)
Сцена 9
Площадь; ночь.
Лоренцо (входит). Я скажу, что это от стыдливости, и унесу светильник; ведь это часто делается так; новобрачная, например, требует этого от своего мужа, не соглашаясь иначе впустить его в спальню, а Катарину считают такой добродетельной. Бедная девушка — да и кто в этом мире мог бы назваться добродетельным, если не она? Только бы моя мать не умерла от всего этого. А ведь это может случиться. Итак, все готово. Терпение! Ведь час — всего только час, и часы только что пробили. Вам это непременно нужно? Да нет, к чему! Унеси, если хочешь, светильник; женщина отдается в первый раз, это так понятно. Войдите же, обогрейтесь немножко. О боже мой! Ну да, конечно, всего лишь прихоть молодой девушки. И как поверить этому убийству? Это могло бы их удивить, даже Филиппо. А, вот и ты, мертвенный лик!
Появляется луна.
Если бы республиканцы были мужчинами, какой мятеж вспыхнул бы завтра в городе! Но Пьетро — честолюбец; одни Руччелаи еще чего-то стоят. О слова, слова, вечно слова! Если есть там кто-нибудь на небесах, как мы должны его смешить; все это и в самом деле очень забавно. О человеческая болтливость! Великий победитель мертвых тел! Мастер взламывать открытые двери! О человек без рук! Нет, нет! Я не унесу светильника! Я нанесу удар прямо в сердце; он увидит своего убийцу. Клянусь кровью Христовой, завтра все будут высовываться из окон. Только бы он не придумал какого-нибудь нового панциря, какой-нибудь новой кольчуги. Проклятая выдумка! Бороться с богом и дьяволом — это пустяки, но бороться с железом, с кусками проволоки, которые сплела грязная рука оружейника! Я пропущу его вперед; свою шпагу он положит вот сюда — или сюда, да, на этот диван. Обмотать портупею вокруг рукоятки нетрудно. Если бы ему вздумалось улечься, вот было бы хорошо. Будет ли он лежать, сидеть, стоять? Скорее всего, сидеть. Я сначала войду. Скоронконколо запрется в кабинете. И вот мы придем, придем. Мне все же не хотелось бы, чтобы он повернулся ко мне спиной. Я прямо пойду на него. Довольно! Молчи, молчи! Час придет. Мне надо сходить в какой-нибудь кабачок, тут сам не заметишь, как простудишься; выпью бутылку вина. Нет, я не хочу пить. Куда, черт возьми, я пойду? Кабаки закрыты. Покладиста ль она? Да, право же. В одной сорочке? О нет, нет, не думаю. Бедная Катарина! Грустно было б, если бы от всего этого моя мать умерла. И даже если б я поделился с ней своим замыслом, чего бы я достиг? Это не было бы утешением для нее, она только повторяла бы до последнего вздоха: "Преступление! Преступление…" Не знаю, зачем я все хожу, я падаю от усталости. (Садится.) Бедный Филиппо! Дочь, прекрасная, как день! Один лишь раз я сидел рядом с ней под каштаном; эти маленькие белые ручки — как они трудились! Сколько дней провел и я в тени деревьев! О, какое спокойствие, какие дали в Кафаджуоло! Джованна, внучка привратника, так была мила, когда сушила белье. Как она гоняла коз, когда они начинали расхаживать по ее белью, разложенному на траве! Белая коза с длинными тонкими ногами все возвращалась.
Бьют часы.
О, о, надо идти туда. Добрый вечер, дорогой мой; ну, чокнись-ка с Джомо! Славное вино! Забавно было бы, если бы ему вздумалось сказать мне: "Уединенная ли у тебя комната? Не услышат ли чего-нибудь соседи?" Вот было бы забавно. О, мы позаботились об этом. Да, забавно было бы, если б это пришло ему в голову. Я ошибся часом; теперь только половина. Что там за свет под портиком церкви? Там обтесывают, ворочают камни. Видно, эти люди храбро обращаются с камнями! Как они колотят, как стучат! Они делают распятие; как отважно они пригвождают его! Мне хотелось бы, чтобы этот мраморный труп схватил их вдруг за горло. Ну, ну, а это что? Мне так хочется плясать, что просто не верится. Кажется, если б мне дали волю, я стал бы прыгать, как воробей, по всем этим грудам щебня и этим брусьям. Ну, милый мой! Ну, мой милый, надевайте новые перчатки и платье понаряднее; тра-ла-ла! Прифрантитесь, новобрачная хороша. Но шепну вам на ухо, берегитесь ее ножика. (Убегает.)
Сцена 10
У герцога. Герцог ужинает; Джомо. Входит кардинал Чибо.
Кардинал. Государь, берегитесь Лоренцо.
Герцог. А, кардинал! Садитесь-ка, возьмите стакан.
Кардинал. Берегитесь Лоренцо, герцог. Сегодня вечером он просил епископа Марци дать ему на эту ночь почтовых лошадей.
Герцог. Этого не может быть.
Кардинал. Я знаю это от самого епископа.
Герцог. Полно! Говорю вам, у меня достаточные основания считать, что этого не может быть.
Кардинал. Может быть, мне не удастся заставить вас поверить, но я исполняю мой долг, предупреждая вас.
Герцог. И даже если б это было так, что, по-вашему, страшного в этом? Может быть, он собирается в Кафаджуоло.
Кардинал. Страшно то, государь, что по дороге к вам, проходя по площади, я видел своими глазами, как он прыгал по бревнам и камням, точно безумный. Я позвал его, и, должен признаться, взгляд его меня испугал. Будьте уверены, в голове его зреет какой-то замысел, и он осуществит его в эту ночь.
Герцог. А почему я должен опасаться его замыслов?
Кардинал. Нужно ли все говорить, даже когда говоришь о любимце? Знайте, он сегодня вечером сказал двум моим знакомцам во всеуслышание, на террасах их дворцов, что убьет вас нынче ночью.
Герцог. Выпейте стакан вина, кардинал. Разве вы не знаете, что Ренцо в час заката бывает обычно пьян?
Входит синьор Маурицио.
Синьор Маурицио. Государь, остерегайтесь Лоренцо. Он сегодня вечером говорил трем моим друзьям, что хочет убить вас этой ночью.
Герцог. И вы тоже, достойнейший Маурицио, верите басням? Я думал, вы мужчина менее робкий.
Синьор Маурицио. Ваша светлость знает, пугаюсь ли я без причины. Я могу подтвердить мои слова.
Герцог. Садитесь-ка и выпейте с кардиналом; вы меня извините, я уйду — у меня дела.
Входит Лоренцо.
Ну, что же, мой милый, пора уже?
Лоренцо. Полночь пробьет сейчас.
Герцог. Подать мне мой соболий колет!
Лоренцо. Нам надо спешить; красавица, пожалуй, пришла уже на место свидания.
Герцог. Какие перчатки надеть — те ли, что для войны, или те, что для любви?
Лоренцо. Те, что для любви, государь.
Герцог. Пусть так, стану женским угодником.
Уходят.
Синьор Маурицио. Что вы скажете на это, кардинал?
Кардинал. Что воля божья свершается, и человек бессилен. (Уходят.)
Сцена 11
Комната Лоренцо. Входят герцог и Лоренцо.
Герцог. Я продрог, в самом деле холодно. (Снимает шпагу.) Ну, мой милый, что это ты там делаешь?
Лоренцо. Я обмотал перевязь вокруг вашей шпаги и кладу ее вам под подушку. Всегда хорошо, если под рукой есть оружие. (Запутывает перевязь так, чтобы шпагу нельзя было вытянуть из ножен.)
Герцог. Ты знаешь, что я не люблю речистых, а мне помнится, Катарина любит краснo поговорить. Чтобы избегнуть разговоров, улягусь в постель. Кстати, почему ты просил почтовых лошадей у епископа Марци?
Лоренцо. Чтобы навестить брата; он пишет мне, что тяжко болен.
Герцог. Иди же за своей теткой.
Лоренцо. Сейчас. (Уходит.)
Герцог (один). Ухаживать за женщиной, которая на ваш вопрос: "да или нет"? отвечает: "да", — это всегда казалось мне очень глупым и вполне достойным француза. Именно сегодня, когда я поужинал, как три монаха, я даже инфанте испанской не в силах был бы сказать: "сердце мое" или "любовь моя". Притворюсь спящим; это будет, пожалуй, неучтиво, зато удобно. (Ложится.)
Лоренцо возвращается со шпагой в руке.
Лоренцо. Вы спите, синьор? (Наносит ему удар.)
Герцог. Это ты, Ренцо?
Лоренцо. Синьор, не сомневайтесь в том. (Наносит ему еще удар.)
Входит Скоронконколо.
Скоронконколо. Сделано?
Лоренцо. Гляди, он укусил мне палец. Я всю жизнь буду хранить это кровавое кольцо, бесценный алмаз.
Скоронконколо. О боже, это герцог Флорентийский!
Лоренцо (садясь на подоконник). Как ночь прекрасна! Как воздух чист! Дыши, дыши, сердце, убитое радостью!
Скоронконколо. Идем, господин, натворили мы дел, бежим!
Лоренцо. Как мягок и душист ночной ветер! Как распускаются в полях цветы! О чудная природа! О вечный покой!
Скоронконколо. Ветер оледенит пот, что струится по вашему лицу. Идем, господин.
Лоренцо. О боже всеблагий! Какая минута!
Скоронконколо (в сторону). В душе его странное блаженство. А я — поспешу вперед. (Хочет выйти.)
Лоренцо. Погоди, спусти эти занавески. Теперь дай мне ключ от комнаты.
Скоронконколо. Только бы соседи ничего не слышали!
Лоренцо. Разве ты не помнишь, что они привыкли к нашей возне? Идем. (Уходят.)