Ничто так не способствует размышлениям, как несчастье: постоянно мрачный, замкнутый в себе, тот, кого преследует фортуна, с горечью обвиняет всех и вся, не давая себе труда задуматься о том, что, поскольку на земле милости и превратности судьбы распределены приблизительно поровну, каждому должна достаться толика тех и других .

Повинуясь порыву, естественному для всех людей в подобных обстоятельствах, Жюстина была погружена в тягостные мысли, когда на глаза ей попала газета, где она прочитала, что Роден, тот самый негодяй из Сен-Марселя, который так жестоко покарал ее за попытку помешать задуманному им детоубийству, назначен придворным хирургом русской императрицы с очень высоким жалованьем. «Великий Боже, – с изумлением покачала она головой, – стало быть, мне суждено небом видеть порок торжествующим, а добродетель в оковах! Ну что ж, пусть он радуется, этот злодей, раз так угодно провидению, пусть торжествует! А ты, страдай, несчастная, но страдай молча, без жалоб: таков приговор судьбы, покорись ему, и пусть твой путь тернист, —сумей достойно пройти его; награду ты найдешь в своем сердце, а чистые радости стоят большего, нежели угрызения совести, которые терзают твоих палачей…» Ах, бедное создание, ей было невдомек, что угрызения не посещают души людей, составлявших несчастье ее жизни, и что существует эпоха злобности, когда человек не только не тяготится злом, которое он творит, но напротив, приходит в отчаяние от скудости своих возможностей творить его еще больше.

Кроткая девушка еще не познала все примеры торжества зла, примеры, столь печальные для добродетели и столь милые пороку, который не перестает им радоваться, и развращенность персонажа, которого ей предстояло встретить, должна была, разумеется, потрясти и удручить ее более, чем все прежние события, ибо этот человек подверг ее самым кровавым истязаниям.

Она готовилась в дорогу, когда одетый в зеленое лакей однажды вечером принес ей записку следующего содержания, попросив ускорить ответ:

«Некое лицо, которое когда-то поступило несправедливо по отношению к вам, горит желанием увидеться с вами; если вы поспешите, вы узнаете нечто очень важное, что, возможно, заставит вас изменить о нем мнение».

– Кто вас послал, сударь? – спросила Жюстина у лакея. – Я не дам ответа, пока не буду знать, кто ваш хозяин.

– Его зовут господин де Сен-Флоран, мадемуазель; он имел удовольствие встречаться с вами раньше недалеко от Парижа; он говорит, что вы оказали ему услуги, за

1 Греки изображали Юпитера восседающим между двух сосудов: в одном были дары фортуны, в другом – ее немилости. Бог пригоршнями доставал содержимое сосудов и по очереди бросал на людей, но он чаще запускал руку в бочку с несчастьями, чем с благоденствиями. (Прим. автора.)

которые он хочет вас отблагодарить; сейчас он держит, в руках торговлю этого города и имеет возможность быть вам полезным. Короче, он ждет вас.

Жюстина недолго раздумывала. Если бы этот человек, решила она, не имел добрых намерений, разве стал бы он писать такую записку? Он, конечно, же раскаивается в своих старых грехах и с ужасом вспоминает, как отнял у меня самое дорогое, как в угоду своему мерзкому капризу сделал со мной самое ужасное, что может испытать женщина; разумеется, он вспоминает узы, которые нас связывают. Да, да, это угрызения совести мучают его, надо спешить: я возьму на душу грех, если не успокою их. К тому же не такое блестящее у меня положение, чтобы отвергать предложенную помощь. Разве не должна я с благодарностью принять то, что предлагает мне небо в утешение? Он хочет встретиться со мной в своем доме, в силу своего богатства он должен быть окружен людьми, перед которыми не осмелится снова причинить мне зло, ну а я – прости меня Господи! – могу ли я надеяться на что-нибудь другое, кроме сочувствия и уважения?

Поразмыслив таким образом, Жюстина сказала лакею, что завтра в одиннадцать часов она будет иметь честь приветствовать его хозяина, чтобы поздравить его с благодеяниями, которыми осыпала его фортуна, но что, увы, она не может похвастать этим же… Она легла в постель, думая о том, что скажет ей этот человек, и всю ночь не сомкнула глаз.

Наконец она пришла по указанному адресу и увидела великолепный особняк, толпу лакеев, и пренебрежительные взгляды этой наглой и сытой челяди едва не заставили ее повернуть назад, но тут ее подхватил под руку тот самый лакей, который приносил ей послание, и, успокоив, провел в роскошный кабинет, где она сразу узнала своего мучителя, хотя ему было уже сорок пять лет и они не виделись почти целое десятилетие. Сен-Флоран даже не привстал, выпроводил лакея и кивком головы пригласил Жюстину сесть на стул рядом с огромным креслом, в котором восседал.

– Я хотел увидеть вас, дорогая племянница, – начал он высокомерным тоном, – не потому, что считаю себя виновным перед вами, не потому, что тягостные воспоминания вынуждают меня компенсировать причиненный вам ущерб – я считаю себя выше этого; нет, просто дело в том, что за то короткое время, что мы виделись, я заметил в вас незаурядный ум. Именно это необходимо для того дела, которое я хочу вам предложить, и если вы согласитесь, тогда, благодаря моей потребности в ваших услугах, вы найдете в моем богатстве средства, столь необходимые вам, но без этого вы не получите ровным счетом ничего.

Жюстина собиралась что-то сказать по поводу столь необычного начала, но Сен-Флоран жестом остановил ее.

– Оставим прошлое, – продолжал он, – это история игры страстей, мои принципы диктуют мне, что никакая преграда не должна стоять на их пути: когда говорят страсти, им надо служить, и других законов я не признаю. Когда меня схватили разбойники, в чьем обществе я вас встретил, вы видели, чтобы я жаловался на свою участь? Смириться и действовать хитростью, когда ты слаб, и пользоваться всеми своими правами, когда сила на твоей стороне – вот моя система. Вы были молодой и красивой, Жюстина, вы оказались моей племянницей, мы находились в глухом лесу, а на свете нет для меня более сильной страсти, чем топтать цветы девичьей невинности; вы обладали таким цветком, который так мне люб, я его сорвал, я вас изнасиловал; я бы сделал еще хуже, если бы первый мой натиск не увенчался успехом и если бы вы вздумали сопротивляться. Но может быть, вы упрекнете меня за то, что я оставил вас без средств, посреди леса, на опасной дороге? Ну что ж, Жюстина, я не буду растрачивать попусту время, объясняя вам мои мотивы – вы их поймете: только люди, знающие человеческое сердце, изучившие все его изгибы, проникшие в самые глубокие его уголки, могут просветить вас на сей счет. Вы сделали меня вашим должником, Жюстина, вы помогли мне спастись, вы узурпировали права на мою признательность, так что еще было нужно такой душе, как моя, чтобы замыслить против вас самые чудовищные злодеяния?

– О сударь! И вы еще говорите, что кто-то может понять подобные ужасы!

– Да, Жюстина, да! Они близки и понятны злодею, все страсти у него сцеплены друг с другом неразрывно, и как только первая вырывается, остальные покорно следуют за ней. Вы это видели; изнасиловав и избив вас – я ведь избил вас, Жюстина!, я отошел шагов на двадцать и стал думать о том, в каком состоянии вас оставил, и в ту же минуту в этих мыслях обрел новые силы для новых злодейств; я сношал вас только во влагалище и вернулся специально, чтобы насладиться вашим задом, если бы у вас была тысяча местечек, где таится невинность, я бы все их посетил одно за другим. Выходит, правда, что в некоторых душах похоть рождается в преступлении – да что я говорю! – правда в том, что только преступление пробуждает ее и толкает к действию.

– Какая жестокость, сударь!

– Разве не мог я совершить еще более чудовищную? Я мог бы убить вас, Жюстина: не буду скрывать, что у меня чесались руки; должно быть, вы слышали, как я искал вас в кустах, вы были бы мертвы, найди я вас тогда! Я не нашел вас и утешился уверенностью в том, что в столь отчаянном положении жизнь станет для вас хуже, чем смерть. Но оставим это, девочка, и перейдем к вопросу, ради которого я захотел вас увидеть.

– Эта невероятная страсть срывать цветы невинности девочек не покинула меня, Жюстина, – продолжал СенФлоран. – С ней случилось то же самое, что бывает со всеми остальными извращениями сладострастия: с возрастом они делаются сильнее. Из прошлых злодейств рождаются новые желания, а эти желания порождают новые преступления. Все это было бы не так хлопотно, если бы для их утоления не употреблялись самые незаконные средства, но поскольку потребность в злодействе есть первейший движитель наших капризов, чем преступнее то, что влечет нас, тем сильнее это нас возбуждает. На этой стадии мы сетуем лишь на недостаточность наших возможностей, наше сластолюбие разгорается по мере увеличения нашей жестокости, так люди погружаются в трясину порока без малейшего желания выбраться оттуда. Такова моя история, Жюстина: каждый день для моих жертвоприношений необходимы два ребенка, насладившись ими, я не только никогда больше не вижу их, но для полного удовлетворения моих прихотей необходимо, чтобы эти предметы тотчас покинули город. Я был бы огорчен на следующий день, зная, что жертвы дышат тем же воздухом, что и я. Избавляюсь я от них очень простым способом, и ты не поверишь, Жюстина, но благодаря моим утехам и Лангедок и Прованс заселяются многочисленными предметами распутства. Через час после того, как я попользовался этими девочками, надежные люди продают их в публичные дома Нима, Монпелье, Тулузы, Экса и Марселя. Эта торговля, где я имею две трети доходов, с лихвой окупает все, что стоят мне жертвы, таким образом я утоляю две самые любимые свои страсти: наслаждение и жадность. Но не так просто находить жертвы и соблазнять их. Кстати, моя похоть весьма требовательна: мне надо, чтобы эти предметы извлекались из приютов нищеты и убожества, где невозможность выжить, убивающая и мужество, и гордость, и целомудрие, иссушающая душу, заставляет их, в надежде на спасение, соглашаться на все. Мои эмиссары обшаривают трущобы и поставляют мне невероятное количество предметов. Скажу больше, Жюстина: если бы. не мои усилия и мой авторитет в городе, жертв у меня было бы не так много, дело в том, что я манипулирую ценами или вызываю дороговизну съестных товаров, в результате умножается число бедняков, у которых нет ни работы, ни средств к существованию. Хитрость очень простая, дитя мое, и нехватка дров, пшеницы и других вещей, от которой столько лет страдает Париж, способствует моим предприятиям. Жадность и распутство – вот две страсти, которые из этого кабинета с золочеными панелями раскинули свою паутину над хижинами бедного люда. Однако несмотря на всю мою ловкость, если бы не нашлись надежные: руки, которые хорошо исполняют мои замыслы, эта машина не работала бы с такой четкостью. Итак, мне нужна проворная, молодая, умная женщина, которая, сама пройдя по тернистым тропам нищеты, лучше, чем кто-нибудь другой, знает, как совратить себе подобных: ее проницательные глаза могут обнаружить нужду в самых убогих мансардах, ее изощренный ум способен толкнуть ее жертвы на путь, который я расчищаю перед ними, наконец, это должна быть женщина опытная и понятливая, без принципов и без сострадания, которая ничем не побрезгует, которая, догадается отнять последние средства у этих неудачниц, поддерживающие их жалкую надежду и мешающие им решиться. У меня была прекрасная помощница, она недавно, умерла. Вы не представляете себе, до какой, степени доходила бесцеремонность этого восхитительного создания; она не только держала своих пленниц взаперти, чтобы принудить их приползать ко мне на коленях и умолять меня, но если и это не помогало, плутовка просто похищала их. Она была для меня настоящим сокровищем: мне требуется два предмета в день, она привела бы десяток, если бы я захотел. Поэтому у меня был большой выбор, и изобилие материала для моих операций возмещало все затраты на его поиски. Теперь надо найти ей замену, дорогая Жюстина, ты будешь иметь под началом четверых помощников и две тысячи экю жалованья. Я все сказал, говори теперь ты, только пусть твои химеры не мешают тебе найти счастье, которое предлагают случай и моя рука.

– Ах сударь, – отвечала Жюстина своему бесстыдному собеседнику, поеживаясь от его речей, – как это можно, что вы занимаетесь такими делами, и как вы смеете предлагать это же мне?, Какие ужасы я только что узнала! Жестокосердный уеловек, если, бы вы только два дня испытали несчастье, эти бесчеловечные мысли вмиг испарились бы из вашей головы: вас ослепляет и озлобляет; ваше богатство. Вы пресыщены зрелищем несчастий, от которых чувствуете себя защищенным, а коль скоро вы надеетесь, что они вас —не коснутся, вы полагаете себя вправе причинять их другим. Пусть уж никогда не приблизится ко мне счастье, если оно способно так развратить человека! Боже мой! Не довольствоваться видом чужого горя, дойти до того, чтобы иметь наглость и жестокость увеличивать его… продлевать его единственно ради удовлетворения своей похоти! Какая бесчеловечность, сударь! Самые жестокие звери неспособны на подобное варварство!

– Ты ошибаешься, Жюстина, – спокойно сказал Сен-Флоран, – нет никакого коварства в том, что придумывает волк, чтобы заманить в ловушку ягненка. Эти хитрости коренятся в природе, и благотворительностью здесь и не пахнет, так как она – признак слабости, которая служит рабу для того, чтобы умилостивить господина и призвать его к мягкотелости; она проявляется в человеке только в двух случаях: когда он слаб или когда боится сделаться слабым. Итак, добродетель не существует в природе, и это доказывается тем фактом, что она неизвестна человеку, близкому к нашей праматери: дикарь, презирающий это чувство, безжалостно убивает себе подобных либо из мести, либо из жадности. Разве не уважал бы он добродетель, если бы она была заложена в его сердце? Стало быть, ее там никогда и не было. Цивилизация, якобы облагораживая людей, расставляя их по рангам, разделяя их на богатых и бедных, заставляя первых бояться, как бы не оказаться среди вторых, вложила в них желание облегчить участь неудачников, чтобы самим рассчитывать на снисхождение в случае потери богатства. Так появилась благотворительность, плод цивилизации и страха, следовательно, речь идет о вынужденной добродетели, но не о естественном порыве, ибо природа внушила нам одно единственное желание – удовлетворить наши собственные нужды любой ценой. Только перепутав все на свете чувства и отказавшись от анализа, можно ослепнуть до такой степени и лишить себя всех радостей.

– Ах, сударь, – пылко заговорила Жюстина, – может ли быть более возвышенная радость, чем облегчать долю несчастных? Оставим в стороне боязнь страданий и ответим на такой вопрос: бывает ли удовлетворение более истинное, нежели радость видеть слезы благодарности, когда вы делитесь своим добром с теми, кто подобен вам, но не имеет самого необходимого, слышать, как они восхваляют вас и называют благодетелем, когда вы возвращаете покой на их лица, где лежала тень неудач, горестей и отчаяния? Нет, сударь, никакая страсть в мире не сравнится с этим чувством, которое отмечено божественностью, и счастье, которое оно обещает людям, познавшим его на земле, – это возможность блаженствовать на небесах. Все добродетели родятся из этого чувства, сударь: нет лучшего отца, лучшего сына и супруга, чем человек, умеющий радоваться, когда несчастные становятся счастливыми. Подобно солнечным лучам, благотворитель сеет вокруг себя тепло, нежность и радость, и вторым чудом природы после этого очага небесного огня можно назвать благородную, честную и отзывчивую– душу, которая высшим счастьем полагает служение на благо другим.

– Это все из культа Феба, Жюстина, – насмешливо сказал жестокосердный собеседник, – а удовольствия человека обусловлены строением органов, которое он получил от природы. Радости существа слабого и, следовательно, всех женщин связаны с более тонкими моральными ощущениями, нежели те, что испытывает физическое тело, совершенно лишенное энергии. Совсем по-иному дело обстоит с сильными душами, которые больше наслаждаются мощным воздействием, оказываемым на окружающих, чем нежными переживаниями тех, кто живет рядом с ними, поэтому, в силу своей конституции, предпочитают то, что воздействует на других болезненным образом. В этом заключается единственная разница между жестокими и добрыми людьми: и те и другие обладают чувственностью, но она проявляется у них по-разному. Я не отрицаю, что обе категории могут испытывать наслаждение, но согласен с большинством философов в том, что наслаждения человека с сильной организацией будут ярче и живее, нежели его антипода, исходя из этого можно и нужно сказать, что есть люди, которые находят такое же удовольствие в жестокости, как и другие, находящие его в добродетельности, только у одних удовольствия будут слабыми, у других – сильными. Разумеется, первые удовольствия будут самыми естественными, самыми настоящими, потому что они выражают наклонности всех людей, находившихся в колыбели природы, в том числе и детей, до того, как они познали иго цивилизации, между тем как вторые суть результат этой цивилизации, следовательно, обманчивые или пресные. Впрочем, дитя мое, мы собрались не для того, чтобы философствовать, а для того, чтобы решить деловой вопрос, так что будьте любезны сказать ваше последнее слово… Согласны вы или нет принять мое предложение?

– Естественно, я от него отказываюсь, сударь, – отвечала Жюстина, поднимаясь. – Я бедна, да, очень бедна, сударь, однако в душе моей больше богатства, чем может дать фортуна, и я никогда не пожертвую им ради всех ее даров: я лучше умру в нужде, чем откажусь от добродетели.

– Вон, – холодно произнес этот презренный человек, – и не вздумайте болтать о том, что здесь услышали, иначе окажетесь в таком месте, где мне не придется опасаться вас.

Ничто так не воодушевляет добродетель, как страх, испытываемый пороком. Осмелев неожиданно для себя самой, Жюстина пообещала злодею, что ему нечего ее опасаться, и напомнила, что он должен вернуть ей хотя бы те деньги, что украл у нее.

– Вы должны понять, сударь, – сказала она, – что эти деньги мне совершенно необходимы в моем положении, и я считаю себя вправе требовать их.

Но монстр резко ответил, что пусть она их заработает, что если она не хочет позаботиться о себе сама, он не обязан помогать ей.

– Нет, сударь, – возразила она со всей твердостью, – я повторяю, что лучше тысячу раз умереть, чем спасти свою жизнь такой ценой.

– А я, – сказал Сен-Флоран, – не желаю просто так отдавать свои деньги. Но несмотря на ваш наглый отказ я еще побеседую с вами четверть часа. Пройдемте в соседний будуар, и несколько минут покорности приведут ваше материальное положение в порядок.

– Я не желаю больше служить вашим утехам ни в том, ни в другом смысле, сударь, – гордо ответила Жюстина. – Я вовсе не милосердия прошу у вас и не доставлю вам такой радости – я требую то, что принадлежит мне… то, что вы украли у меня самым бессовестным образом. Впрочем, оставь это себе, нечестный человек, оставь себе, если так тебе хочется, любуйся моими слезами, выслушивай спокойно, если можешь, горестный голос нужды, только помни, что если ты позволишь себе какую-нибудь новую пакость, я буду презирать тебя всю мою жизнь, чего бы это мне не стоило.

Здесь Жюстине надо было бы вспомнить, что добродетельность приносила ей меньше пользы, когда она обращала ее в слова, чем когда следовала ее заповедям. Сен-Флоран позвонил, появился лакей.

– Вот мерзавка, – сказал злодей своему наперснику по разврату, – которая когда-то меня ограбила; я должен был бы отвести ее к виселице, если бы послушался голосу долга, но я хочу спасти ей жизнь; однако, чтобы избавить от нее общество, возьмите воровку и заприте ее в надежное место наверху: там будет ее тюрьма на десять лет, если она будет хорошо вести себя, и эта темница станет ее гробом в противном случае.

Лафлер тотчас схватил Жюстину и начал выводить ее из кабинета, но она принялась кричать достаточно пронзительно, – чтобы быть услышанной на улице. Взбешенный Сен-Флоран обмотал ей голову полотенцем, связал руки и вместе с лакеем утащил несчастную на чердак и бросил в комнату с крепкими запорами, где не надо было опасаться ни ее воплей, ни ее бегства.

Она не пробыла там и часа, как вошел Сен-Флоран, его сопровождал Лафлер.

– Итак, – сурово спросил хозяин, – вы все еще продолжаете упрямиться?

– Желание у меня прежнее, – высокомерно заявила Жюстина, – а вот возможностей больше нет.

– Тем лучше, – одобрительно сказал Сен-Флоран, – значит я буду действовать против вашей воли, что отвечает моим желаниям. Разденьте эту стерву! Ах вот оно что! – оживился он, увидев роковое клеймо. – Сдается мне, что моя милая племянница не всегда была такой добродетельной, какой хочет представить себя перед нами: вот они, презренные знаки, которые свидетельствуют о ее поведении.

– А ведь и правда, господин, – заметил Лафлер, – эта плутовка может нас скомпрометировать; когда вы насладитесь ею, я вам советую поместить ее в надежное место, чтобы никто больше о ней не слышал.

– Сударь, сударь! – с нетерпением перебила его Жюстина. – Соблаговолите сначала выслушать меня, прежде чем судить.

И бедняжка рассказала историю злополучной печати. Но несмотря на всю ее искренность и откровенность Сен-Флоран с недоверчивым видом стал осыпать насмешками и оскорблениями и подвергать унижениям эту ангельскую душу, которая имела в глазах Всевышнего бесконечно больше достоинств, чем он сам. Два чудовища жестоко и бесцеремонно обошлись с обнаженной девушкой, принудив ее к омерзительным услугам, и не помогло ей ни отвращение, ни сопротивление.

– Ты не знаешь, – спросил хозяин у лакея, – не привели ли девчонку?

– Уже пора, господин: вы знаете пунктуальность ваших людей.

– Тащи ее сюда.

Пока слуга выполнял распоряжение, бессовестный распутник развлекался с нашей героиней всевозможными способами, один отвратительнее другого. О печальные следствия исступления! Видимо, человек совсем теряет разум, когда делается рабом своих капризов, и тогда не видно никакой разницы между ним и сумасшедшим. Злодей, скорее из желания унизить беззащитную девушку, чем подчиняясь велениям своей похоти (о какой похоти можно говорить при столь мерзких поступках!) – так вот, негодяй плевал на пол и заставлял Жюстину вычистить плевки языком. Она отказывалась, в ней все еще чувствовалась гордость. Сеи-Флоран схватил ее за шею и пригнул ей голову.

– Подлейшая тварь, – сказал он, подчиняя ее своим грязным желаниям, – ты все так же упорствуешь; неужели тебе непонятно, что ты должна, в своих интересах, предупреждать мои желания, а не капризничать? Тебе придется еще хуже, когда приведут сюда мою жертву…

И вот эта жертва появилась. Это был восьмилетний ребенок в таком истощенном состоянии и в таких жутких лохмотьях, что не должен был, казалось, внушать иных чувств кроме жалости.

– Раздень девчонку, – приказал Сен-Флоран изумленной Жюстине, – я хочу получить ее из твоих рук. А ты, Лафлер, подготовь мой член.

Поглаживая ягодицы своего наперсника, распутник смотрел, как оживает его инструмент под умелыми руками, затем снова обратился к нашей героине:

– Теперь приготовь проход, оближи влагалище этого ребенка и не жалей слюны.

Направляемый лакеем, Сен-Флоран приступил к атаке и одним толчком овладел редутом; жертва кричала, дергалась, плакала, царапалась – ничто не могло поколебать его, напротив, он хотел сделать себе еще больнее и с этой целью предоставил ей полную свободу действий. Что касается нашей бедной сироты, ей предстояло служить мишенью во время жертвоприношения. Лафлер улегся на кровать, привлек к себе Жюстину, насадил ее влагалище на свое копье и подставил ее зад Сен-Флорану. Тот, взявши в руку длинную стальную иглу и продолжая совокупляться, вернее, раздирать внутренности ребенка, с наслаждением колол прекрасную плоть, белевшую перед ним; при каждом уколе брызгала кровь, и когда ею оказались залиты бедра несчастной и лицо девочки, только тогда он решил переменить позу.

– Приступим к заднице! – сказал он Лафлеру. – Ты будешь содомировать Жюстину в таком же положении, а я переверну свою маленькую потаскушку.

Но сначала девочке было ведено повернуться задом к Жюстине, которой велел увлажнить ей задний проход; Сен-Флоран приступил к содомии, Лафлер тоже вставил кол в заднее отверстие, и теперь перед злодейской иглой предстало влагалище Жюстины.

– Ах, черт возьми, – восторгался Сен-Флоран, – какое наслаждение – колоть вагину, прочищая задницу!.. Ну что, щдюха? Сейчас я нашпигую тебя как пулярку – так, кажется, ты выразился, Лафлер?

Скоро все части тела, которые Жюстина предложила своему мучителю, были сплошь залиты кровью.

– Вот в таком состоянии я окажу ей честь еще раз, – произнес Сен-Флоран, выбираясь из заднего прохода девочки и вторгаясь во влагалище, которое только что истязал. – Вот так надо наслаждаться женщиной! Пусть мои бедра пропитаются кровью, которую пролила моя ярость.

Затем он вдруг привстал, выдернул лакейский член из зада Жюстины и вставил туда свой.

– Залезай под нее, – сказал он Лафлеру, – и отплати моему седалищу за то, что я тебе помешал; ты же не думаешь, что мой анус не стоит дырки этой потаскухи?

Теперь роковая игла терзала ягодицы маленькой жертвы; Сен-Флоран возбуждался все сильнее, его сперма уже была готова прорвать преграды; он сношался в зад, его содомировали, он истязал жертву – что еще может быть сладостнее для либертена!

– Эгей!., Эгей!.. Эгей! – выкрикивал он (эту особенность его страсти мы описываем слово в слово). – Эгей! А ну, подайте мне ножи, кинжалы, пистолеты… я буду убивать, я буду уничтожать… я хочу разорвать в клочья все, что попадет мне под руку!

Наконец семя, вырвавшееся из адских яичников этого исчадия распутства, внесло некоторое спокойствие в обстановку и дало жертвам возможность прийти в себя.

– Жюстина, – сказал Сер-Флоран после короткой паузы, – я уже говорил, насколько важно для меня, чтобы предмет моего наслаждения исчез сразу после того, как удовлетворит меня. Вы можете дать клятву, что немедленно покинете Лион? Только в этом случае я верну вам свободу: если через два часа вы еще будете в городе, знайте, что наказанием за непослушание будет для вас пожизненная тюрьма.

– О сударь! Я уйду, я сейчас же уйду… поверьте мне, сударь. Выпустите меня, и вы никогда больше обо мне не услышите.

Бедняжка поспешно оделась, выскочила из дома, где обошлись с ней так жестоко, и помчалась в гостиницу, из которой вышла несколько часов спустя, чтобы переправиться на другой берег Роны.

– О небо! – повторяла она, ускоряя шаг, – Какое извращение! Какой ужас! Это чудовище распаляет свою похоть чужими слезами и страданиями… Пусть падет кара на голову извращенного злодея, который ищет наслаждение на груди, измученной нищетой, который срывает поцелуи с губ, иссушенных голодом, с губ, способных раскрыться для того лишь, чтобы проклянуть его! Скорее, скорее вон отсюда!

Скоро Жюстина оказалась за пределами города. Но не зря было сказано, что ей во всем должны сопутствовать злоключения и что судьба, очевидно, обозлившись на нее, всегда будет разрушать все добронравные планы, которые созревают в ее прекрасной душе.

Не успела она пройти и двух лье, прижимая к себе худосочный сверток, содержавший две рубашки и несколько платков, как ей встретилась старая женщина, которая с печальноотрешенным видом попросила у нее милостыню. Далекая от ожесточения, жестокие уроки которого она только что получила, не ведая другой радости, кроме обязанности помогать людям, она полезла в кошелек достать одно экю и дать нищенке. Но ловкая женщина, которая только надела на себя маску старости и нужды, чтобы обмануть Жюстину, быстро выхватила у нее кошелек, свалила ее на землю сильным ударом в живот и исчезла в чаще. Жюстина поднялась, бросилась по следам воровки, настигла ее и вместе с ней упала в яму, прикрытую ветками.

Глубина была немалая, но падение оказалось мягким, и девушка почти не ушиблась. Она упала вместе с воровкой в просторное подземелье площадью более ста туазов, довольно привлекательное и хорошо обставленное.

– Кто это, Серафима? – спросил высокий толстый человек, сидевший перед горящим камином. – Кого это ты притащила в наше скромное жилище?

– Это очень глупая девчонка, – ответила воровка, – я ее разжалобила, и она подала мне милостыню, тогда я стащила у нее все деньги, она побежала за мной, и вот мы обе здесь. По-моему, эта девка будет для нас полезной, и я не жалею, что встретила ее.

Главарь велел Жюстине подойти ближе.

– Да, эта находка действительно может нам пригодиться; она – не уродка и неплохо послужит всей компании, в конце концов всегда можно придумать, чем занять ее…

Жюстину тут же окружили мужчины, женщины, дети самого разного возраста и разной внешности, но выражение их лиц не оставляло никаких сомнений относительно рода занятий этого общества. Каждый пощупал ее, одобрительно покачал головой, каждый высказал свое мнение, а все дальнейшее окончательно убедило Жюстину, что она попала в очень дурную компанию.

– Сударь, – обратилась она к главарю, не в силах сдержать дрожь, – не будет ли невежливым с моей стороны попросить вас объяснить, с кем я имею дело? Я слышу, что здесь уже решают за меня без моего согласия; разве законы приличия и справедливости не действуют у вас?

– Милочка моя, – сказал атаман, – сначала поешь пирога и проглоти стаканчик вина, потом выслушай нас, тогда узнаешь, куда и к кому ты попала и какое занятие тебе здесь предназначают.

Наша героиня, немного успокоившись после такого вежливого предисловия, съела и выпила все, что ей предложили, и приготовилась слушать.

– Людей, к которым забросила тебя твоя звезда, – начал главарь, втянув в каждую ноздрю по щепотке табака, – называют обычно попрошайками. Да, дочь моя, мы сделали попрошайничество искусством, и благодаря нашим секретам и нашему красноречию мы так умело вызываем у людей сострадание, что можем жить за их счет в роскоши и довольстве круглый год. Как нет на свете добродетели глупее, чем жалость, так нет ничего проще, чем пробудить ее в человеческом сердце. Жалобные завывания, убедительные речи, придуманные болезни, фальшивые язвы, отвратительные костюмы – вот хитрости, которые потрясают душу и дают нам возможность наслаждаться бездельем и праздностью. Нас здесь человек сто, одна треть всегда промышляет, а остальные пьют, едят, сношаются и развлекаются. Взгляни на эту груду костылей, горбов, окровавленных повязок, на эти травы, которые искажают наши лица, на детей, которые умеют потрошить кошельки жалостливых женщин-матерей – вот в чем наша сила, наше богатство, вот источник наших доходов. Мы употребляем обычно одни и те же методы, хотя варьируем их в зависимости от обстоятельств: мы бываем убогими и немощными, если встречаемся с сильными людьми, но становимся дерзкими, ловкими грабителями, когда сила на нашей стороне.

– Но вы, по крайней мере, никого не убиваете? – спросила Жюстина, движимая сострадательным беспокойством, которое всегда отличало ее прекрасную добрую душу.

– Естественно, дорогая гостья, – ответил главарь, – это бывает в случае сопротивления или когда мы не видим другого средства, кроме кинжала или пистолета, чтобы добиться своего: мы не считаем убийство чем-то непристойным. Вам часто придется встречать здесь людей, которые уйдут отсюда только в могилу. Неужели вы считаете нас такими дураками, которые, отобрав у человека все, что при нем есть, отпустят его, чтобы он побежал жаловаться на нас и выдал наше убежище? Хотя нас нельзя назвать профессиональными грабителями или убийцами: наше единственное ремесло – это попрошайничество, мы просим подаяние, а там действуем но обстоятельствам. Главное для нас – завладеть чужим добром, а каким способом это сделать – зависит от ситуации. Добыча стекается в это подземелье, мы не спрашиваем, получена она как милостыня или взята силой. Вы, наверное, думаете, что с такой моралью и с такой профессией в нашей среде царят всевозможные пороки, и вы не ошибаетесь, если так считаете. Обжорство, пьянство, плутовство, вранье, лицемерие, безбожие и особенно разврат и жестокость – всего этого вы найдете здесь сколько угодно, и наши законы не только не запрещают такие дела, но, наоборот, поощряют их. Поэтому, милая девочка, учитывая ваш возраст и вашу красивую мордашку, вы должны удовлетворить все капризы, все прихоти наших товарищей независимо от пола, возраста или внешности. Когда наш пыл погаснет, мы придумаем для вас занятие: если у вас окажутся нужные способности и таланты, вы займете приличное место в нашей среде. Если же вам не по душе наши обычаи, если наше ремесло вам не по нраву, вы не сможете выходить из подземелья: будете заниматься уборкой и другой черной работой и обслуживать наши страсти.

Вся толпа одобрительно зашумела при этих словах. Главарь собрал приближенных, и теперь его распоряжения обрели силу закона; Жюстине было предписано немедленно разоблачиться и после внимательного осмотра утолить вначале страсти атамана и его окружения, затем всех членов шайки – и мужчин и женщин, – которые ее захотят. Услышав этот приговор, несчастная Жюстина, обливаясь слезами, упала к ногам своих судей, чтобы умолять их избавить ее от непристойностей, которые настолько ей неприятны… В ответ она услышала лишь громкий хохот.

– Ах, невинная курочка, – сказал главарь, – как только ты могла подумать, будто люди, которым ничего не стоит пробудить жалость в других, отличаются сентиментальностью? Знай же, дурочка, что наши сердца тверды как скалы, служащие нам крышей. Мыслимо ли, чтобы бесчисленные преступления, которые мы творим ежедневно, оставили в наших душах хоть капельку жалости? Так что не надо упрямиться, тварь, тебе придется несладко, если ты заставишь меня повторять дважды.

Жюстина не нашлась, что возразить на это; ее нижние юбки упали к ногам и открыли жадным взорам возбужденной толпы самое прекрасное женское тело, какое только ей приходилось видеть. Беззащитная жертва любопытства развратников обоего пола, наша прелестница тотчас оказалась в плотном кольце, и ее принялись ощупывать, гладить и целовать, причем женщины были не менее пылкими, чем мужчины, как вдруг один из них (сын атамана) заметил злосчастное клеймо и обратил на него внимание присутствующих.

– А это что такое, малышка? – удивился один из придворных. – Мне кажется, с такой печатью тебе нечего нас бояться, эти стигматы делают тебя нашей сестрой, стало быть, не стоит строить из себя недотрогу. тогда Жюстина рассказала историю своей жизни, но опять, как в доме Сен-Флорана, сделала это без особой охоты, поэтому ее уверили, что такое невинное приключение не уронит ее в глазах присутствующих и что больше не надо кутаться в одежды целомудрия. Такая сдержанность, сказали ей, судя по тому, что она продемонстрировала, скорее повредит ее репутации, нежели завоюет симпатии.

– Дитя мое, – заявил главарь, обнажая свое плечо, на котором красовался точно такой же знак, – ты видишь теперь, что мы с тобой похожи, поэтому не стыдись больше того, что сближает тебя с твоим вожаком, и знай, что для нас такие печати – вовсе не позор, а заслуженная и почетная награда; поцелуй мою, а я прижмусь губами к твоей. Нас здесь тридцать человек заклейменных: вот каким людям ты даешь милостыню, вот кто обладает талантом разжалобить тебя и выудить экю из твоего кармана от имени Господа, на которого нам наплевать. Пойдем со мной, милый ангел, – продолжал он, увлекая Жюстину в отдельную пещеру, – эти старцы – мои подручные, мы с ними проложим дорожку, расскажем обо всем остальным, потом уступим им место, если оно того стоит.

Всего было шесть стариков, которым предстояло атаковать Жюстину. В подвале, куда ее привели, горели яркие лампы, положенные на пол матрацы представляли собой довольно приличное ложе: это был будуар этих господ.

– Сначала отдайся нашему атаману, Жюстина, – сказал один из них, – потом мы будем подходить в порядке возраста. Кстати, обычно мы предаемся утехам плоти на глазах друг друга, поэтому не смущайся, девочка, что мы будем свидетелями твоего послушания.

Гаспар первым приступил к Жюстине, но будучи слишком изношен, чтобы насладиться, он довольствовался предварительными процедурами и, повозившись четверть часа, сбросил скудное семя ей на грудь, между двух упругих полушарий.

Следующий, Раймон, побывал в свете: когда-то он был известным в Париже жуликом. Его страсти были более изощренными и требовали большего: он слизал сперму, оставленную своим собратом, заставил Жюстину лобзать себе задницу и, наконец, кончил ей в рот.

Таро раньше был священником, и вкусы его были более утонченные; он унаследовал наклонности служителей иезуитского ордена, где прошли его юные годы, и поскодьку орган у него оставался еще тверд, содомит овладел задом и орал как дьявол, изливая сперму.

Рибер родился грубым, и его страсти несли на себе отпечаток его злобной души: он заставил Жюстину ласкать себя и осыпал ее пощечинами; ее щеки горели, когда он утолил свой пыл около входа во влагалище, так как не имел ни желания, ни сил удовлетвориться другим способом. Верноль, такой же злодей, как и его товарищ, проявил свою страсть по-иному: он сношал Жюстину во влагалище, теребя при этом ее уши, и камертоном его наслаждению служила испытываемая ею боль.

Можен лобзал зад, кусал ягодицы, он хотел повторить подвиг Гаро: оба отличались теми же пороками, но силы у них были разные. Обманутый в своих ожиданиях, Можен сбросил семя у подножия своего идола, и стоны, которые он испускал, выражали одновременно и его огорчение и его блаженство.

– Заходите, дети, – сказал главарь остальным, выйдя из пещеры вместе со своими приближенными, – это создание стоит того, чтобы его попробовать… Только не толпитесь, соблюдайте порядок и установите очередь. Пусть перемешаются мужчины и женщины, я не против удовольствий, но и в них надо соблюдать хоть чуточку порядка.

Среди них было восемь или девять мужчин, которые знали в жизни только мальчиков, и пять или шесть женщин, которые боготворили Венеру лишь в одеждах Сафо, поэтому осталось около тридцати человек обоего пола, с которыми предстояло иметь дело нашей героине. Все происходило упорядоченно, но от этого она измучилась не меньше. Вынужденная подставлять то влагалище, то зад, зачастую и рот и подмышки, принуждаемая ласкать мужчин и женщин, принимать тысячи поцелуев, один отвратительнее другого, выдерживать побои, порку розгами, пощечины, укусы, щипки, несчастная вышла из этой схватки похоти и жестокости в таком состоянии, о котором лучше не рассказывать читателю. Даже дети осквернили ее своими недетскими прихотями, а Жюстина, вечно сострадательная, вечно рабыня, вечно униженная, отдавалась неизбежному с покорностью, источник которой был далеко-далеко от ее сердца.

Когда все стихло, ее отвели в пещеру, где позволили отмыться и очиститься, и поскольку пришло время обедать, Жюстину усадили за стол вместе со всей шайкой в просторном подземном зале. Разговор вели только о недавно испытанных удовольствиях, женщины выражали свое мнение так же вольно, с тем же бесстыдством, что и мужчины, и бедная Жюстина призналась себе, что даже у монахов обители Святой Марии она не находилась в столь непристойном обществе.

Впрочем, сам обед был великолепен: на столе в изобилии было все, что делало его изысканным и сытным. В пещере по соседству с залом было устроено подземелье, увешанное мясными тушами и дичью, где каждый день занимались кухней один мужчина и трое женщин. Пили много, и застолье сменилось общим сном. Тогда к Жюстине подошел бывший иезуит и тихо прошептал:

– У вас, дитя мое, самая красивая задница на свете, я даже не успел как следует порезвиться в ней, поднимайтесь и пойдемте со мной: пока все спят, мы уединимся где-нибудь в уголке.

В таком одиночестве, оставленная всеми, Жюстина, естественно, обрадовалась, встретив человека, который проявил к ней интерес. Она посмотрела на говорившего и, найдя весь его вид более пристойным, чем у остальных, увидев довольно приятное лицо и почувствовав в этом человеке несомненный ум, она и не подумала его оттолкнуть. Новый поклонник нашей героини завел ее в маленькую комнату, соседствовавшую с подвалом, где хранилось вино, чтобы побеседовать с ней; оба сели на какой-то чан, и между ними состоялся примерно такой разговор:

– Как только я вас увидел, дитя мое, – начал Гаро, – вы не представляете себе, какую симпатию вы мне внушили. Ваше очаровательное лицо говорит о вашем уме, ваша сдержанность – о воспитании, ваши речи – о благородном происхождении, и я, со своей стороны, искренне верю, что клеймо, которое вы носите, – это результат несчастья, а не дурного поведения. Не буду скрывать от вас, мой ангел, что я опечален вашим присутствием среди нас, потому что отсюда не так легко уйти, как прийти сюда. Вы сами это понимаете; коль скоро вы не согласитесь заниматься тем же, чем занимаются эти люди, я боюсь, что они будут держать вас здесь силой или убьют, когда насытятся вами. В этой отчаянной ситуации я вижу только один выход для вас: опереться на меня и положиться на мои заботы, а я постараюсь найти средство вызволить вас отсюда.

– Но, сударь, – заметила Жюстина, – если я вам нравлюсь, что мешает вам бежать вместе со мной?

– Я бежал бы с вами, Жюстина, но увы… жадность, лень, разврат – вот цепи, которые удерживают меня; я люблю получать деньги, не прилагая для этого никаких усилий, кроме попрошайничества. Но надеюсь, вы видите разницу между мной и этим сбродом: рано или поздно мне придется уйти от них. И мы сделаем это, вместе и будем вместе жить жизнью не то чтобы более честной, но во всяком случае менее опасной. Между прочим, объявив во всеуслышание, что хотите сожительствовать со мной, вы будете избавлены от жестокой необходимости каждодневно отдавать себя всем этим бродягам, как это делают Серафина и Рибер.

– Вы говорите Рибер, сударь? Но по-моему это – тот самый, что первый удовлетворил на мне свою страсть.

– Да, тот самый; наши страсти безудержны, и брачные узы – ничто для нас, но зато вы никогда не увидите, чтобы его жена проституировала собою.

– Его жена!.. Та, которая привела меня?

– Да.

– Но сударь, она ведь тоже осквернила меня.

– Конечно, но по своей воле… Я же говорю о том, что никогда ни один мужчина не сможет принудить ее к утехам, которые ей не нравятся. Как и она, вы будете свободны и вольны наслаждаться, если захотите, но вольны и отказаться, если вам не захочется. Таковы наши законы, и мы никогда их не преступаем.

– Хорошо, сударь, я согласна, – сказала Жюстина. – Я с этого момента ваша. Как бы ни были ужасны ваши вкусы, я подчиняюсь им, если вы обещаете никогда не заставлять меня отдаваться другим.

– Клянусь вам, – уверил Гаро, – и скреплю клятву печатью на вашей обольстительной жопке.

Жюстина предпочла бы, конечно, пользоваться такой привилегией без того, чтобы так дорого платить за нее, но как можно остаться добродетельной с развратным монахом, да к тому же содомитом! И она, вздыхая, покорилась, а ловкий иезуит овладел ее задом с осторожностью и нежностью, на которые способны дети Игнация.

– Пора возвращаться, – сказал совратитель, когда удовлетворился, – долгое отсутствие может навлечь на нас подозрения: задумав недоброе, надо избегать ссор.

Между тем проснувшиеся распутники рассказывали друг другу занимательные истории из своей жизни. Жюстина и Гаро присоединились к компании, а когда ужин закончился, наша героиня объявила, что из всех, с кем свела ее нынешняя судьба, Гаро – единственный, кто внушает ей доверие и симпатию, и предупредила ассамблею, что намерена связать с ним свою жизнь. Главарь спросил у Гаро, согласен ли он, тот ответил утвердительно, и с той поры Жюстина стала пользоваться уважением как жена одного из влиятельных разбойников и была защищена от посягательств, которые не прочь были возобновить эти люди. Эту ночь несчастная провела со своим новым супругом.

Однако Гаро, обещав ей и руку и покровительство, не дал ей клятву верности и в первую же ночь неверный муж доказал своей спутнице жизни, что не одна она имеет права на его благосклонность. Один из юных членов шайки, проживший на свете не более трех пятилетий, присоединился к супружеской паре и молча улегся между ними.

– Что такое? – изумилась Жюстина. – Вот, значит, что вы мне уготовили?

– Вся беда в том, – сказал Гаро, – что моя любезная супруга пока плохо меня понимает. Я сказал ей и повторю еще раз, что в моем лице она найдет – если, конечно, будет дарить меня своим вниманием – защиту, помощь, добрый совет и утешение, но я не сказал, что обреку себя на воздержанность; судя по моим вкусам, она должна была догадаться, что мальчики не исключаются из моих удовольствий, и я умоляю ее смириться с тем, что они часто будут развлекаться вместе с нами.

Такая речь была равносильна приказанию для несчастной Жюстииы, повиновение стало ее единственным уделом. Когда приступили к делу, Жюстина заметила, что речь шла не просто о согласии – ей следовало терпеть всяческие унижения. Пока бывший священнослужитель содомировал педераста, Жюстина должна была сосать юноше член, когда муж перебрался в ее вагину, лобзал ей зад ганимед. Таким образом, то в роли активной участницы, то наперсницы, Жюстине пришлось подвергнуть свое добронравие самым разным испытаниям.

Несколько дней прошли без событий, Жюстина как будто завоевывала все больше доверия нового супруга. Но она была совершенно лишена таланта наставить его на путь истинный и, напротив, сама оказалась в силках.

Однажды ее покровитель сказал:

– Скоро возвращаются наши люди, которые сейчас занимаются добыванием денег, на дело пошлют новых, и я буду в их числе: попросись идти со мной, скажи, что тебе необходимо набираться опыта. Так мы сможем уйти подальше от этого ужасного места, и больше ноги нашей здесь не будет. У меня есть кое-какие средства, они нам пригодятся; мы найдем тихую деревеньку и доживем там до старости спокойнее, чем среди этих злодеев, к которым завела нас наша злополучная звезда.

– О, как мне нравится такой план! – обрадовалась Жюстина. – Вытащите, сударь, вытащите меня из этой пропасти, и я обещаю никогда не покидать вас.

– А я обещаю вызволить тебя, Жюстина, я даю торжественную клятву, но ставлю одно условие.

– Какое?

– Мы ограбим перед уходом общую кассу, потом сообщим об этих разбойниках полиции.

– Как это можно, сударь! Как можно быть похожими на них? Ограбьте кассу, если вам хочется, но не выдавайте их: мы лишим их средств творить зло, но чтобы покарать их!.. О Господи, я ни за что не соглашусь на это.

– Ладно, – сказал Гаро, – мы их просто ограбим, и пусть они живут, как хотят. Скажи атаману о своем желании идти со мной, попроси преподать тебе несколько уроков, скоро мы отправляемся.

Наше намерение неизменно представлять читателю нашу героиню в самом выгодном виде вынуждает нас объяснить в данном случае ее мотивы. Вряд ли эта добродетельная девушка искренне согласилась с планом обобрать несчастных бродяг: каким бы преступным путем ни были заработаны их деньги, они им принадлежали – разве этого было недостаточно, чтобы щепетильная Жюстина была против посягательства на чужую собственность? Но она хотела быть свободной, и свободу ей предлагали только ценой этого преступления. Она стала думать, как соединить одно с другим… как вылезти, наконец, из этой ямы, не присвоив деньги своих хозяев. На ум ей пришло одно простое средство: признаться главарю в том, что они замышляют, но прежде добиться от него обещания помиловать их и дать им свободу. Укрепившись в этой мысли, она стала ждать для ее осуществления момента, когда Гаро объявит о предстоящем отправлении. Поскольку ей было сказано, чтобы она попросила дать ей наставника, главарь банды выбрал для этой цели Раймона.

– Дети, которых вы видите среди нас, – сказал ей однажды сей достойный просветитель, – похищены во время наших операций, мы используем их для того, чтобы разжалобить женщин, чьи сострадательные и чувствительные сердца легче поддаются обману. Вложив в невинные уста этих малышей и описание наших несчастий и мольбы о помощи, мы почти наверняка уверены в успехе. Мы приставим к вам одного из этих существ, вы будете водить его за руку как будто его мать, все сердца смягчаются при жалобных звуках вашего сладкого голоса, и вы никогда не будете знать отказа. Но вот костюм у вас все еще в приличном состоянии, придется заменить его, так что если даже вы питаете отвращение к лохмотьям, вам придется напялить их на себя. Пусть в ваших заклинаниях почаще звучит имя Господа: вы даже не представляете себе, какую выгоду из этой химеры извлекают мошенники.

Между прочим, ни ваше красивое личико, ни ваша обольстительная фигурка от этого не пострадают: никаких ожогов, рожистых воспалений или язв – вам достаточно будет изображать спазмы, и вы будете говорить, что все это от нервов из-за предательства вашего любимого мужа. Мы вас научим имитировать приступы, и тело ваше будет так сильно дергаться, что вас примут за одержимую. Но прежде чем уйти на дело, прежде чем попрошайничать на улицах Гренобля, Баланса и Лиона, вы побродите некоторое время здесь неподалеку и попробуете обмануть встретившихся простачков, как это проделала с вами Серафима. Только не забывайте, что мы охотимся за богатыми людьми, красивыми девицами и детьми, и пусть в ваши сети чаще попадают такие клиенты, если вы хотите понравиться обществу.

Когда придете в город, сделайте все, что возможно, чтобы обокрасть кого-нибудь, если не удастся выманить у него деньги. Например, вы идете по улице, поджидаете момент, когда на вас не смотрят, остальное – ловкость рук. В нашей профессии надо быть стремительным, ловким, всегда готовым все отрицать, – даже если вас застали на месте преступления.

Если, несмотря на ваш жалкий вид, несмотря на то, что вы – мать с дитем, вам встретится распутник, который захочет побаловаться с вами (кстати, их немало таких, которые в силу каприза или извращенности предпочитают нищенок), уступите ему, но воспользуйтесь моментом… Мы дадим вам снотворные снадобья и яды, которые вам могут пригодиться, главное – следовать принципу: здоровье и сама жизнь ближнего ничего не значат, когда речь идет о деньгах. Возбуждая жалость в людях, помните, что ваш долг – ни в коем случае не поддаваться состраданию, ваше сердце должно быть из железа, в ваших ушах должно звучать единственное слово – деньги.

Вам разрешается продать ребенка, которого вам доверят, лишь бы получить за него хорошую плату.

Таких детей покупают очень многие как для добрых дел, так и для злых: некоторые берут их, чтобы воспитать, другие – чтобы совратить и потешиться, третьи – не знаю, поверите ли вы Жюстина, но третьи их едят… да, именно едят! Существуют настолько извращенные люди, что доводят свою похоть до такой степени, и они встречаются на каждом шагу. Мы привыкли к любым ужасам, ничто не может нас удивить, и мы сами должны предаваться всяким гнусностям, которые нам предлагают, особенно когда за них платят.

Умейте по желанию выжимать из себя слезы, любые истории, небылицы, любая ложь должны быть для вас привычным и пустячным делом. Нет на земле другого такого ремесла, где надо забыть о стыде и самым наглым образом демонстрировать болезни и увечья, которых у вас нет и в помине.

Особенно старайтесь понять характер людей, с которыми имеете, дело, и употребляйте с ними средства, каких требуют обстоятельства. Дело не только в том, чтобы изобразить из себя жалкое, слабое создание – сам ваш вид говорит об этом. Необходимо большое искусство и особенная хитрость с людьми, преследуемыми возрастом или распутством. Обычно нашего брата презирают, что совершенно несправедливо: никому так, как нам, не требуется доскональное знание человеческого сердца, никому не нужно большей гибкости, большего ума и большей проницательности, никакая другая профессия не требует большей активности, аккуратности и подготовленности, я уже не говорю о лживости, злобности, развращенности и других полезных пороках.

Не связывайтесь с настоящими нищими и ни в коем случае не помогайте им, напротив, притесняйте их, пригрозите, что ваши товарищи переломают им кости, если они будут мешать вашему промыслу, короче, обращайтесь с ними точно так же, как с нами обращаются надменные богачи.

Если где-нибудь в деревне крестьяне окажут вам гостеприимство, воспользуйтесь этим, чтобы обворовать их или совратить и похитить их детей. Если вам откажут в ночлеге или обойдутся с вами грубо, сожгите их сараи, отравите скотину. Все позволено в таких случаях: месть – главное из удовольствий, которые оставляет нам злобность людей, и надо наслаждаться ею.

После этих уроков, касающихся практической деятельности и морали, к Жюстине приставили нового учителя, и несколько дней спустя признали ее достойным членом известной шайки нищих бродяг, промышлявших в окрестностях Лиона.

Едва завершилось ее воспитание, как гонец из отряда, который проводил боевые операции, сообщил, что его товарищи возвращаются с богатой добычей, взятой в доме призрения для умалишенных. Шайка собралась на совет, и были назначены люди, которым предстояло заменить возвращающихся. Гаро был единодушно выбран командиром маленькой армии, после чего Жюстина, когда все было решено, попросила главаря принять ее для частной беседы.

На этой тайной аудиенции она поведала Гаспару вещи, о которых тот был прекрасно осведомлен.

– Ах вы, доверчивая душа, – отвечал ей атаман, – как вы могли поверить, что в таком обществе, как наше, что-то может остаться незамеченным? Гаро посмеялся над вами, и вы, как зверь, угодили в ловушку, приготовленную им вашей глупости. Наш собрат предложил вам три вещи: обворовать нас, выдать нас и бежать. Вы сообщили мне о воровстве, вы отказались участвовать в предательстве, но согласились на бегство: разве этого недостаточно, чтобы немедленно поместить вас под самый строгий надзор? Вам совсем не нравится наше ремесло, мы уверены, что вы никогда не будете им заниматься, значит мы можем оставить вас у себя только в качестве нашей шлюхи и рабыни, и в том и другом случае вы окажетесь в оковах.

– О сударь, – вскричала Жюстина, – неужели этот монстр…

– Да, он вас предал и выполнил свой долг.

– Но он говорил о своей любви, и его нежность…

– Как могло вам прийти в голову, что подобные чувства могут появиться в душе человека нашей профессии, тем более священника? Гаро развлекался с вами, девочка, он хотел проникнуть в ваши тайные мысли и сообщить их нам. Пусть это послужит вам уроком на будущее, а пока покоритесь участи, которую уготовила вам ваша добродетельность.

Тут же позвали Серафину и передали Жюстину в ее руки.

– Не запирайте ее, – добавил атаман, – но не спускайте с нее глаз, вы отвечаете за нее головой.

Эта Серафина, о которой пора подробнее рассказать читателю, была очень красивая женщина лет тридцати: красивые волосы, жгуче-черные глаза с похотливым блеском, исключительная ловкость (вспомните, как она провела Жюстину), талант сыграть любую порученную роль и необыкновенно развращенная душа. Она внушала членам общества настолько большое доверие, что почти не принимала участия в обычных операциях. Ее деятельность ограничивалась редкими вылазками недалеко от подземелья, большую часть времени она наслаждалась бездельем, прекрасно ладила с руководителями банды и была достойна их благодаря своим нравам и талантам.

Гаро, увидев, что Жюстину уводят, разразился насмешливым хохотом.

– Как ты находишь эту нахалку, – обратился он к Серафине, —которая думает, будто, подставив мне свою задницу, она избавила себя от печальных последствий своей глупости?

– Она еще неопытна, – ответила Серафина, – поэтому на первый раз надо простить ее.

– Как! – возмутился Гаро. – Выходит, она не заслужила смерти?

– Ах, негодяй! – сказала Жюстина. «Вот чего ты добивался! Мечтая насладиться моими предсмертными муками, ты предал все чувства чести и любви.

– Любовь! Любовь! Что ты скажешь, Серафина, об этой твари, которая воображает, будто ее обязаны любить за то, что сношали ее в зад? Пойми, шлюха, от таких, как ты, получают все, что можно, но никогда их не любят; таких презирают и приносят в жертву, впрочем, такова судьба всех женщин… Однако я понимаю так, что ее собираются пощадить?

– Да, – сказала Серафина, – она будет под моим присмотром, и обещаю тебе, что я ее не выпущу.

– Я бы предпочел видеть ее в яме с трупами, – проворчал монстр и продолжил совокупление с малолетним мальчиком, с которым забавлялся в это время.

С того дня Жюстину заставили делать самую грязную работу. Она беспрекословно повиновалась Серафине и скоро стала ее личной служанкой, а поскольку Гаро больше не был ее покровителем, она сделалась мишенью всеобщего разврата. В подземелье объявили, что Жюстина, перестав быть любовницей Гаро, должна без разбору отдаваться всем желающим и что малейшее недовольство с ее стороны будет караться самым суровым наказанием. Самое забавное было в том, что первым подошел к ней сам Гаро.

– Идем со мной, скотина, – презрительно сказал он, – хоть я тебя и презираю, твой зад все равно меня волнует; идем, я еще раз погуляю в твоих потрохах, прежде чем отправиться в дорогу.

Гаро был в ударе, он захватил с собой четверых юношей и Серафину. Можен, чьи вкусы читатель должен помнить, Можен, который, как и Гаро, высоко ценил задницы, хотя силы часто подводили его, также пожелал присоединиться к ним, так что оргия удалась на славу. Были моменты, когда наша несчастная авантюристка, окруженная Серафимой и двумя выдающимися распутниками, одновременно имела во влагалище язык, в заднице член, во рту еще один, при этом обеими руками она ласкала члены двух юношей, по очереди вставляя их в анус Серафины. Спустя некоторое время два фаллоса обрабатывали ей вагину, Серафина, по-прежнему сладострастно извиваясь на чьем-то колу, лизала ей зад, а сама она втирала еще один член в клитор блудницы. Еще два десятка самых разных позиций сменили одна другую, и наконец Жюстина могла поздравить себя с тем, что в тот день познала самый широкий спектр плотских утех в своей жизни.

Итак, произошли большие перемены. Гаро ушел вместе со своим отрядом, вернулись те, кого Жюстина еще не видела. Эти новые персонажи незамедлительно атаковали бедняжку и обрушили на ее голову всю свою самую грязную и коварную похоть. Больше всех истязал нашу добродетельную девушку главарь вернувшейся, банды, Роже, самый мерзкий из людей, жестокий во вкусах, грубый по темпераменту, отличался в вопросах наслаждения необычными привычками, которые, как мы увидим, были далеки от утонченности. Негодяй испражнялся посреди комнаты и требовал, чтобы обнаженная женщина в продолжение часа ходила на четвереньках вокруг смердящей кучки. В это время он методично обрабатывал толстенной многохвостой плетью ее беззащитное тело. Затем, как только он произносил: «Ешь, сука!», бедная жертва должна была глотать экскременты и один кусочек подносить ему в зубах. Тогда Роже, достаточно возбудившись, давал выход своей сперме и награждал объект своей страсти таким мощным пинком, что несчастная, отброшенная на пятнадцать-двадцать шагов, обычно приземлялась ценой разбитой в кровь головы или сломанных членов. «Черт возьми, – кричал тогда Роже, созерцая результаты своей ярости, – почему шлюха не отлетела подальше и не провалилась под землю? Почему я ее не убил? Есть ли на свете что-нибудь более мерзкое, чем женщина, которая помогла нам извергнуть сперму!»

Между тем пыл прибывшего отряда постепенно стих. Гаспар, который продолжал начальствовать над бандой, объявил, что шестимесячный поход принес около семисот тысяч ливров, добытых только попрошайничеством.

– Да здравствует христианское милосердие, черт меня побери! – воскликнул он, показав добычу. – Будь славен мудрец, который первым возвел его в добродетель! Вы сами видите, насколько оно нам полезно, так будем же всегда платить проповедникам, чтобы в человеческих сердцах сильнее разгоралась эта благородная страсть, и лучшего применения деньгам нам не придумать.

При всем обилии мерзости, распутства, безбожия, невоздержанности и богохульства Жюстина еще не увидела порок во всем его блеске, пока не произошло событие, которое обнажило до конца черную душу этих злодеев.

Однажды сработала замаскированная ловушка и выплюнула в подземное жилище мужчину лет сорока приличного вида, который, оглушенный падением, не сразу смог объяснить, каким образом попал сюда. На этот раз это случилось без помощи Серафины. Этот путник действительно увидел женщину неподалеку от этого места и,

1 Говорят, что это была одна из хитрых платили сельским священникам за проповеди рительности, добротолюбии, словом, о всех полезных для них. (Прим. автора.)

уловок мошенников. Они о сострадании, благотвочеловеческих слабостях,

чтобы спрятаться от нее и справить свою нужду, он углубился в кустарник, и тут земля разверзлась под его ногами. Его лошадь, груженная чемоданом, полным золота, осталась в нескольких шагах от ямы, и он прибавил, что раз судьба забросила его, как он полагал, к разбойникам, надо поскорее взять сокровища, чтобы они не достались той женщине, или же, если они не хотят причинить ему зла, пусть они немедленно поднимут его наверх.

– Ах, наверх! – заорал Роже, подходя к незнакомцу с пистолетом в руке.

– Ах, мошенник, да твои глаза никогда больше не увидят солнца.

– Боже мой, что я вижу! – вскричал путник. – Это ты. Роже? Это тебя я вижу благодаря нелепой случайности? Да, это ты, мой брат, которого я, можно сказать, вынянчил на своей груди, это ты, друг мой, которого я два раза спасал от смерти… наконец, ты обязан мне всем на этом свете. О, как я благодарен небу за то, что оказался в этом глухом лесу, в этом мрачном подземелье: кем бы ни были эти люди, ты защитишь меня… больше мне нечего бояться, раз моя судьба в твоих руках.

– Разрази меня гром, – снова закричал Роже, – если что-нибудь смягчит мое сердце! Даже если бы ты тысячу раз спасал мне жизнь, негодяй, теперь ты у меня в руках, и мы получим твое богатство ценой твоей жизни. Ты нашел, кому говорить о братских узах или о благодарности, знай же, дурья башка, что выгода глушит в наших сердцах все чувства, кроме жадности, алчности, жажды крови; повторяю, что если бы ты оказал мне в тысячу раз больше услуг, о которых ты твердишь, ты все равно стал бы нашей жертвой.

Два пистолетных выстрела в тот же миг швырнули брата Роже на землю. Тут же появилась Серафина с вещами путника. Она заметила лошадь и, не зная, куда подевался ее хозяин, схватила чемодан и прибежала в подземелье.

– Вот это приключение! – удивился Гаспар, подсчитав добычу, которая составила более ста тысяч франков. – Конечно, такой брат не может не быть виновным, если с подобным богатством заставил младшего заниматься столь презренным ремеслом.

– Он об этом не знал, – объяснил Роже, – он думал, что я в Америке. После того, что я совершил, мне не подобает хвалить его, но он не солгал, и нет ничего более достоверного, чем услуги, которые он оказывал мне всю жизнь. Только разврат заставляет меня оставаться здесь, чего я, конечно же, не сделал бы, если бы слушал его советы и принимал его деньги, которыми он столько раз меня одаривал. Ну ладно, я ни в чем не раскаиваюсь, а мой поступок доказывает, друзья, что ваши интересы мне дороже, чем все узы природы, и что я пожертвую всем на сеете, чтобы служить вам.

Братоубийство, совершенное Роже, нашло много сторонников среди обитателей подземелья, но ни одного противника. Несчастной Жюстине велели закопать труп, и мы предоставляем читателям самим догадываться, сколько раз ее принуждали к тому, что с каждым днем усиливало в ее душе ненависть к новым чудовищам, с которыми столкнул ее случай.

Однако радость при виде такой богатой добычи еще больше распалила похоть, и эта ночь была посвящена утехам. Оргии были грандиозны, все женщины, а также все мальчики участвовали в них без одежды, Жюстина обслуживала в таком же виде пирующих и развлекающихся разбойников.

За десертом Гаспар вспомнил, что Серафина давно обещала рассказать историю своей жизни, его поддержала вся компания, и вот что поведала эта прелестная дева.